По приезде в Киев мы поселились в Леночкиной однокомнатной квартире возле Политехнического института. Квартира была хорошая, с просторной лоджией. Моя комната на площади Богдана Хмельницкого рассматривалась мною как мастерская. Это было очень удобно, так как она находилась рядом с моей работой и давала возможность проводить все полуофициальные и неофициальные встречи. Однако моя супруга была не в большом восторге от такой постановки вопроса, и, в конце концов, нам пришлось подать заявление на обмен. Предложение попало в бюллетень, и начались бесконечные посещения наших квартир чужими людьми, и наши походы для осмотра вариантов. Этот вид обмена, так называемый «на съезд», был чреват тем, что мы имели дело, как правило, с разводящимися парами. Большинство из них стремилось излить свою душу. Появлялась некая дама, осматривала однокомнатную квартиру и заявляла:

– Мне это, в принципе, подходит.

– Очень хорошо. Теперь нужно, чтобы комнату посмотрел ваш бывший супруг. Только, знаете, там не так комфортно. Там соседи и нет горячей воды. Так что со стиркой и купаньем будут сложности.

– Вы говорите – сложности со стиркой? Да с тех пор, как он связался с этой шлюхой, и я перестала ему стирать, так он по полгода носит одни и те же носки. Купаться! Да он раз в месяц ходит в баню. Вы не представляете себе, что это за человек. Вы только послушайте, что я вам сейчас расскажу…

– Не надо!

– Нет, вы только послушайте.

– Нет! Ни за что. Пусть сначала посмотрит комнату.

Желание высказаться появлялось даже тогда, когда обмен не мог состояться.

– К сожалению, мне ваша квартира не подходит. Очень маленькая, а я с ребенком.

– Ну что ж? Тогда извините. До свидания.

– Нет, одну минуту, вы сказали, что комната у вас 24 метра. Так вы хотите, чтобы я вселилась в эту мизерную квартиру, а этот козел там жил в роскошной комнате?

– Я ничего не хочу. Это вы хотите разменять квартиру, и вы уж сами решайте с вашим козлом свои семейные проблемы, кому где лучше.

– Минуточку. Может вы думаете, что я с ребенком могу пойти в коммунальную квартиру?!

– Я ничего не думаю. Не подходит – так не подходит.

– Вы просто не представляете, какая у меня сейчас ситуация. Этот деятель решил…

Приходится выталкивать силой, так и не выяснив, что решил этот деятель, он же козел. А однажды ко мне на Владимирскую пришел тихий, интеллигентный обменщик. Он хлюпал глазками и страшно кокетничал.

– Вы не представляете, как приятно иметь дело с художником. Чувствуется, что вы человек со вкусом. Я тоже человек искусства. Да. Я танцую. И, как всякому артисту, мне хочется красиво одеться. Вы видите, какая у меня стройная фигура. А мне даже не с кем посоветоваться. Вот я сейчас развожусь с женой. Разве эти бабы могут что-нибудь понять в красоте? Вот только вы, наверное, сможете оценить. Обратите внимание на мое пальто. Я сам придумал фасон. При этом видите, как необычно. Я сделал воротничок из маленькой норочки, причем, воротничок стоечкой. Правда, эффектно? Я сейчас разденусь, и вы увидите мою сорочку, тоже по спецзаказу.

– Нет, пожалуйста, не раздевайтесь. Комната вас устраивает?

– Я не знаю. Это будет решать Алла. Но все равно, если мы и не обменяемся, вы разрешите, я буду приходить к вам в гости. Мы будем беседовать об искусстве, об эстетике. Эти женщины ничего не понимают.

– Да, как-нибудь в другой раз.

– Вы такой милый!

– Спасибо. До свидания. Вы забыли свою шапочку-пирожок из козленка.

– Ах, как вы все замечаете, – вспыхнул он. – Но должен вам сказать, что этот мех…

– Счастливых фуэте!

С этими словами я его еле выдавил. Однажды я посетил небольшую двухкомнатную квартиру в старом доме на Красноармейской. Меня встретила пышная дама, с которой я предварительно договорился по телефону.

– Ах, вы пришли так неожиданно, – сказала она. – Я не успела привести себя в порядок. – На ней был халатик без двух пуговиц, явно демонстрирующий, что кроме этой части туалета на ней ничего нет. – Вы не смотрите, что квартира такая маленькая. Она страшно уютная. Присаживайтесь на диван, – она села в кресло напротив; при этом халатик распахнулся так, что фактически уже ничего не прикрывал. – Я бы в жизни не стала меняться, если бы не развод. Вы знаете, мой муж страшно пьет.

– Это немудрено. Ваша квартира прямо над винным магазином.

– Да, но знаете, постоянное злоупотребление спиртным отражается не только на умственных способностях, – она томно потянулась.

Я понял, что еще несколько таких движений, и я окажусь с совсем обнаженной дамой, давно прошедшей бальзаковский возраст. Я ретировался. Вслед неслось «Куда же вы?»

Но самым интересным обменщиком был Николай Иванович Меняйло. Собственно, обмен нам не подошел, но нас потрясла сама фамилия, так точно соответствующая его текущему занятию. С тех пор всех обменщиков мы называли звучным именем «Меняйло».

Наконец, вариант был найден. Опять пришлось обратиться к Купе. Несмотря на то, что были наняты грузчики, перевозить нужно было вещи из двух квартир в одну, и требовалось много смотрящих. В Леночкиной квартире были две необычные вещи. Одна из них – это огромное деревянное распятие, выполненное в Западной Украине, подаренное супруге в Андреевской церкви после одного из исторических репортажей. Оно было крупным, но не таким уж тяжелым. И, кроме этого, у нее было пианино «Блютнер» с металлической декой, весившее полтонны.

…Бригада грузчиков выглядела весьма живописно, вид у них был босяцкий, но обращались они к нам галантно: «Скажите, пожалуйста, сколько пудов тянет ваша грайка?» «А этого Бога нельзя разнять на две части», на что получили ответ, что его уже 2000 лет назад распяли. Леночка придумала, как взять их в руки и строго спросила:

– Среди вас есть верующие?

– А это еще зачем?

– Я должна знать, есть ли среди вас верующие.

– Ну, я верующий, – выдвинулся вперед малый уголовного вида с бритой головой.

– Вот вам я и поручу нести распятие. Только очень осторожно. И вы должны будете вынести его из квартиры последним, а внести первым. И, пожалуйста, следите, чтобы все было в порядке. Как вас зовут?

– Кличут Василием.

– Так вот, Василий, я могу это поручить только верующему человеку.

Василий, облеченный такой высокой честью, стал разматывать пассы с профессорским видом. Все шло спокойно, пока не добрались до пианино. На четвертом этаже один из идущих под пассом заявил:

– Хозяйка! Уж больно крутая твоя грайка, тяжелая, как наша жисть. Накинь двадцатник, а то мы можем случайно ее уронить.

– Василий, – не растерялась Леночка, – поговори с товарищами.

– Да ладно, – это я пошутил. Десятки тоже хватит.

Больше этот вопрос не обсуждался. Зато, когда мы прибыли к своему новому дому, среди тетушек, сидевших у входа и с нескрываемым любопытством наблюдавших за вселением, началась паника. Дело в том, что машина не могла подъехать к самому подъезду, и вещи пришлось нести в руках. Процессия была весьма живописной: впереди, высоко подняв голову, с постным выражением лица, двигался бритый малый уголовного типа и нес на вытянутых руках трехметровое деревянное крашеное старинное распятие. За ним шел я, в рабочем длинополом халате, с седой бородой.

– Батюшки! Святые отцы! – запричитали бабушки, крестясь на Василия с распятием. – Никак, метрополит въезжает.

Сразу после того, как мы кое-как расставили вещи, я занялся ремонтом. В мою старую квартиру въехал наш последний «меняйло» – армянин. Однако, несмотря на единое национальное происхождение, общего языка с мадам Петросян они не нашли. Он говорил, что она так же остро воспринимала посещение его жилища дамами, как в свое время моих гостей.

Наше новое расположение обладало одним преимуществом. Через дом от меня жил мой старый приятель Леня Каневский. Вообще, Каневских мы почему-то всегда представляли родственными кланами. Например, актер Каневский и его брат-сатирик. Леня принадлежал к другому клану: легендарный капитан киевского «Динамо» Виктор Каневский, и его братья: заслуженный тренер Украины по академической гребле Леонид Каневский (Леня) и лучший макетчик в Киеве Валерий Каневский. В отличие от других наших приятелей, у Лени было много дней рождения. Человек он был эмоциональный и рисковый. Поэтому часто попадал в такие ситуации, после которых чувствовал себя вновь рожденным. Например, он работал на монтаже электрики киевской телевышки и сорвался с отмеки 86 метров. Зацепившись монтажным поясом на отметке 73 метра, он уцелел. Потом он работал в одной из академических лабораторий. Во время проведения одного из экспериментов произошел взрыв. Он получил множественные ожоги, но уцелел.

Четвертый день его рождения мы отмечали осенью. В этот день он оказался в Азербайджане на тренировочной базе. Было уже холодно, и Леня был в дубленке. Он шел на моторной лодке к месту тренировки, как вдруг мотор заглох. Он начал стоя дергать шнур. Мотор завелся, лодка сильно качнулась, и его выбросило за борт в ледяную воду. Как он сбросил дубленку и доплыл до лодки, он сам не представляет. Но это было единственное спасение, потому что берег был далеко. Все эти праздники, как и все прочие, мы встречали вместе.

…После переезда я на некоторое время перешел в научное отделение. Наш отдел размещался там же, в Софии, только в полуподвале. Низ окон были вровень с землей, так что у нас была возможность видеть всех проходящих. Вход у нас был свой в виде тамбура с несколькими ступеньками вниз. Это служило поводом для выступления одной из наших научных сотрудниц – Зои Петровны на всех собраниях. Она требовала снабдить этот вход вывеской института. В противном случае, она утверждала, это может плохо кончиться, так как дикие туристы, посещающие Софию, принимают наш вход за туалет. При этом она рассказывала жуткую историю, как однажды, когда она была одна, в наш отдел ворвался молодой мужчина с растегнутыми брюками «готовый уже ко всему» и спросил ее: «А где же туалет?» Она не растерялась и крикнула «Вон!» «Где вон?» – спросил он и прошел во вторую комнату. «Чем кончилась эта история, я не знаю», – заканчивала Зоя Петровна.

Мой рабочий стол находился у окна. Однажды я увидел знакомую фигуру маленького человечка в длинном пальто и несуразно большой шляпе. Это был Самуил Кацис. Он стоял у окна и выманивал меня пальчиком на улицу. Я вышел.

– Что случилось, Самуил Иосифович?

– Вы меня извините. Я как-то случайно увидел в окно, что вы тут работаете, и решил вас побеспокоить. Мне же больше не с кем посоветоваться.

– А в чем дело?

– Вы же интеллигентный человек. Вы все знаете. Я готов заплатить 100 рублей из своих денег, чтобы эту суку спрятать в тюрьму.

– Какую суку? Неужели у вас конфликты с вашей Раисой?

– При чем тут Раечка? Эта золотая женщина сейчас в больнице через эту суку (извините за выражение). У нее почти что настоящее сотрясение мозга.

Я ее предупреждал:

«Не ходи на кухню, когда там носится этот джигит». Эта мадам Петросян ударила ее-таки сковородой по голове.

– Я вам очень сочувствую, но чем же я могу вам помочь? Я же не юрист. Вы заявили в милицию?

– Ах, что там эта милиция! Ну посадят ее на 15 суток, так она после этого всех нас убьет. Вы знаете, я все обдумал. Я согласен дать 150 рублей, только бы ее посадили.

– Самуил Иосифович, я же не юрист. Обратитесь к юристу.

– 180, и это последняя цена. Хорошо подумайте.

И он гордо ушел. А у меня в голове все время крутился старый анекдот:

Судья спрашивает: «Это правда, что вы ударили мадам Рабинович сковородой по голове?» «Да, господин судья, но кривые ноги у нее были и до этого». Анекдот злой, но удивительно подходил к данной ситуации.

Цена, любезно предложенная Самуилом Иосифовичем, оказалась не последней. С этого дня он почти ежедневно приходил под мое окно, выманивал меня пальчиком и вел длительный и нудный базарный торг, как отец Феодор. А мне было не до этого. Я в это время был занят очередным интересным конкурсом для Крыма. Работа над большими конкурсами была для меня одной из самых увлекательных. И от этой традиции я не смог отказаться даже тогда, когда переехал в Филадельфию.