Лето – пора отпусков, курортных надежд и страданий, пора творческих прорывов.

Первыми от зимней спячки на территории бывшего Советского Союза пробуждались счастливые обладатели двигателей внутреннего сгорания. Автомобилисты, натянув на себя старые рваные плащи, рубашки или дамские кофты, укладывались под автомобили и с восторгом начинали вдыхать смесь запахов бензина и масла с выхлопными газами. Они тешили себя надеждой очаровать автоинспектора и пройти техосмотр до отпуска. Лодочников узнавали по несмываемым пятнам краски на костюмах и нескончаемым беседам о шпангоутах, реверсах и РОПах. Туристы носились по городу в поисках штормовок и кроссовок. Самая многочисленная армия «безлошадных» отпускников начинала мощную кампанию по получению путевок в дефицитные места отдыха с помощью интриг и подкупов ответственных и полуответственных месткомовских работников.

Отдыхать хотели все. Для этого существовали многочисленные санатории, дома отдыха, пансионаты, дачи и госдачи, ведомственные домики и просто домики, палатки, байдарки и ледорубы.

Лишь одна незначительная часть населения огромной страны не хотела отдыхать – это были творческие работники. Они не хотели предаваться праздному времяпрепровождению, они хотели работать. Им не нужны были доступные путевки в дома отдыха, им нужны были дефицитные путевки в Дома творчества. Да, они хотели только туда, они хотели творить.

Правда, злые языки утверждали, что ни одна глава романа не была написана между зразами на завтрак и солянкой на обед, потребляемых в Домах творчества маститыми писателями, что ни один архитектор, отправляясь в Дом творчества, не тащил на себе кульман. Так говорили завистники, не попавшие туда ни в бархатный, ни в шелковый сезон, ни на рождественские каникулы, ни на мартовские иды. Тем не менее, Дома творчества процветали.

Лучше всех жили композиторы. Стремясь получить от разных композиторов разную музыку, Музфонд создал Дома творчества по хуторской системе, где каждый творец имел свой домик-хутор с роялем «Блютнер», на котором он мог творить, не опасаясь, что лучшую музыкальную фразу уведет сосед. Постоянная борьба велась за удаленные коттеджи, скрытые от взглядов коллег. Участники этой борьбы уверяли, что уединение – основа творческого процесса.

Живописцы и архитекторы, размещавшие свой убогий скарб в этюдниках, располагались более скромно. Среди них выделялись только маститые монументалисты – пейзажисты, маринисты, баталисты, требовавшие большие помещения для мастерских. Они вели себя свободно, опаздывали на общественные трапезы, принимали натурщиц и натурщиков, с которыми работали допоздна.

Несмотря на то, что весь инвентарь писателей составляла только пишущая машинка (персональных компьютеров еще не было), они тоже творили в разных условиях. Матерые романисты располагались в отдельных коттеджах, новелисты, прозаики и критики получали комнаты в стационарных корпусах. Фельетонисты, пародисты, куплетисты и прочие размещались в летних облегченных постройках, «крольчатниках».

Архитектурный фонд располагал четырьмя домами творчества: в Гаграх в Абхазии, в Дзинтари на Рижском взморье, в Суханово под Москвой и в Зеленогорске под Ленинградом на Финском заливе. Последние два года мы не пользовались этими благами, так как купили машину. Эта покупка нанесла существенный ущерб нашему бюджету, так что мы смогли взять только двухнедельные путевки в профсоюзный дом отдыха «Победа» в Ворзеле. Написав там портрет главврача, я несколько смягчил нашу участь: нам продлили бесплатно путевки еще на две недели и перевели на дефицитную диету. Место было великолепным. Лес, озера с лодками. Номер был отличный, обстановка профсоюзно-патриархальная. Под нашим балконом по вечерам собиралась группа отдыхающих. Местные ловеласы соблазняли дам, читая им «Луку Мудищева» Баркова наизусть. Когда они сильно перевирали текст, я не выдерживал, выскакивал на балкон и корректировал.

На следующий год мы решили, что машина не должна простаивать, составили маршрут, прихватили моего друга – полковника Саню Гальперина и отправились в путешествие. Мы объездили все Прикарпатье, Карпаты и Закарпатье, фотографировали и рисовали потрясающие памятники украинской деревянной архитектуры. Самая большая остановка у нас была в Липовицах у лесничего, с которым Леночка познакомилась в одной из своих командировок. Хозяйство у него было большим. В первый же день, ознакомившись с хлевом и прочими сооружениями, где содержались коровы, овцы и птицы, наш пятилетний сын Федя был потрясен, сообщил мне, что «у дяди тут большой зоопарк», и поинтересовался у самого дяди, можно ли погладить курицу. На большее он не решился.

Будили нас в шесть утра возгласами:

– Пироги вже готовь Ходмо снщать, бо вистигае.

Пирогами назывались огромные вареники с творогом. К ним подавали сметану, овощи и тут же открывали бутылку «казенки». В доме было достаточно самогонки, но давать ее гостям считалось неприличным. Наши уверения, что мы так рано пить не можем, в расчет не принимались. Тут же начинались краткие, но выразительные тосты.

– Вьйо, бо дощ!

– Какой же дождь, когда на улице солнце?

– Це така традицiя.

– Вьйо, бо конi мокнуть!

Но самым емким и самым кратким был тост «Вшануймося!». Это одно слово означало многое – давайте будем относиться с уважением и почтением друг к другу.

Когда приехал проверяющий из Киева, мы совершили с ним восхождение на гору Аршица. На вершине лесники уже накрыли поляну (копченое сало, жареные колбасы, овощи). Я представил Саню как своего друга-полковника, проверяющий налил ему стакан водки, а заодно и мне, и сказал:

– Сейчас мы посмотрим, какие вы вояки.

И понеслись бесчисленные традиционные и импровизированные тосты. Спуск с Аршицы прошел намного веселее и стремительнее, чем подъем.

Что и говорить, было много прекрасных мест, где можно было отлично провести отпуск, однако нашим любимым местом отдыха всегда были Гагры.

Не было ничего прекраснее отдыха в Гаграх в конце сентября. Температура воздуха и воды почти одинаковая, лениво плещутся волны, с моря дует легкий ласковый ветерок, приносящий ароматы магнолий и прочих тропических запахов из парка и аппетитные запахи шашлыков из хинкальной. Роскошный парк в старых Гаграх очаровывает экзотическими растениями. У входа пожилые абхазки торгуют только что сорванными полуоранжевыми, полузелеными мандаринами. А рынок буквально ломится от изобилия фруктов, овощей и трав: огромные персики истекают соком, горы хурмы, ароматных груш, инжира… Появляются первые продавцы удивительной посланницы востока – фейхоа, пахнущей малиной и тающей во рту. Чудесные утренние часы, когда ровно в половине девятого солнце выскакивает из-за горы, и сразу все преображается: горы засвечиваются всеми оттенками зеленых цветов, море искрится. Архитекторы, быстро расправившись со «шницель рублен» и «омлет сыром», бегут на свой пляж наслаждаться морем, солнцем, бездельем и разговорами о высоких материях и околоархитектурных сплетнях.

В первый раз я попал в Гагры еще в студенческие годы. Дом творчества архитекторов представлял из себя маленький особняк, в котором находились столовая с верандой, комната администрации и несколько комнат на втором этаже и на мансарде. Весь контингент архитекторов размещался в близлежащих частных домах как курсовочники. Я по блату попал в комнату на мансарде вместе с одним московским архитектором. По утрам он писал морские этюды, вылезая на крышу. При этом он не очень обременял себя одеждами, то есть для прикрытия наготы ограничивался только шляпой. На него поступали жалобы в администрацию от возмущенных дам, на что он отвечал со свойственной ему простотой: «Я одновременно и работаю и принимаю солнечные ванны, а ваши дамы шли бы лучше на пляж, чем подглядывать за голыми мужчинами».

С Леночкой мы появились в Гаграх в 74 году. Уже началось строительство нового корпуса. Но тем не менее, нам пришлось снять комнату в соседнем с архитекторами жилом доме. Наш хозяин был обременен многочисленными комплексами. Он был очень честолюбивый грузин, и у него все время происходили события, которые ввергали его в бездну отчаяния. Он хорошо играл в футбол, но в сборную Абхазии его не взяли. Он копил деньги на дом, но их не хватило до женитьбы, и ему пришлось поселиться в обычной квартире. Он очень хотел иномарку, но опять-таки по экономическим соображением ему пришлось ограничиться стареньким «Фольксвагеном», который к тому же не хотел ездить. Он работал киномехаником в доме отдыха и там влюбился в девушку, которая оказалась армянкой.

Несмотря на неодобрение приятелей, он на ней женился, а она родила ему двух девочек, хотя он мечтал о сыне. Поправить свое материальное положение он решил своими силами, не просить же денег у армянских родственников. И он начал сдавать внаем все, что только мог, а сам с женой и детьми переселился в лоджию. Нам досталась комната, переделанная из бывшей кухни. Комнату перекрасили, плиту убрали, раковину сняли, но водопроводные краны оставили. Они висели у нас прямо над кроватью и мы боялись зацепить их случайно ночью.

Напротив нашего дома находился магазин «Амагазин». Продавец был очень общительный. На входе висело объявление «Прием стеклобанка и бутилка».

По дороге на пляж мы проходили мимо хинкальной. На дверях висел плакатик: «Просим в шортах в хинкальную не входить. Благодарим за внимание!» В ней продавались шашлыки, хинкали и натуральное вино под названием «Цыцка». У прилавка слышны были разговоры:

– Девушка, у вас есть цыцка?

– Есть цыцка, есть и покрепче.

– Дай-ка мне две цыцки.

У самого пляжа стоял ларек с так называемыми товарами курортного спроса. Назывался он «АЛАРЕК (амагазин)». Ассортимент был весьма экзотический:

«Покревало – 1 штука», «Подвяска муж.», «Значек нупагади» и т. д.

«Продаются безразмерные колготки».

– Какой размер у ваших безразмерных колготок?

– Какой размер, какой размер? 48-й.

Народ был весьма добродушный и гостеприимный. Когда кто-то увидел, что мы собираем в пакетик лавровый лист, нам принесли целый букет из лавровых веток, так же было и с инжиром, и с хурмой, что служило поводом для таких невинных шуток.

Возле хинкальной делились свежими новостями:

– Говорят, здесь был пожар.

– Нэ знаю!

– Как, нэ знаю? Столовая в отдыха-мотдыха загорелась, когда шурпу варил.

– Ах, ты про это. Да, дарагой. Кухня, понимаешь, за завтрак совсем сгорел и все люди стали ходить себе вокруг совсем голодни.

Достоверность новостей никого не волновала. Ездили на экскурсии на озеро Рица, в Пицунду. В Пицунде еще не был окончен пансионат, зато стоял великолепный лес с соснами третичного периода, которые существовали еще при динозаврах. Тут же имелись комары третичного периода, злые, как голодные динозавры. Посетили знаменитый Пицундский храм. Экскурсовод в храме тоже не стремился к особой достоверности, но объяснял все весьма эмоционально.

– Сделали штукатурка в храме – акустика стал такой хороший, аж невозможно. Сняли часть штукатурка – все равно невозможно. Сейчас будем ложить паркет. Если опять будет такой хороший акустика – начнем понемногу вешать ковры.

Гагры стали нашим любимым местом отдыха. Но со временем все переменилось. Построили новый дом творчества архитекторов с великолепным каскадным корпусом.

Строили его больше десяти лет. Сначала взрывали гранитный массив. Потом снимали часть горы, затем снимали директоров строящегося комплекса. Когда начали завозить оборудование, пошли совсем странные вещи. Во всех близлежащих домах появилось по две, по три телевизионных антенны. Сняли еще пару хозяйственников, и, наконец, наш дом творчества предстал во всей своей красе. Роскошные террасы уходили каскадом в гору, номера с большими лоджиями были весьма комфортными. При этом все лоджии выходили к морю.

В 1985 году мы поехали в Гагры уже втроем с сыном Федей. В аэропорту после длительного восточного торга взяли такси. Таксист, отрекомендовавшийся Рудиком Шалвовичем, обещал нас отвезти с ветерком всего за семь рублей.

– Кто такие архитекторы-шмархитекторы нэ знаю. Отвезу в Архфонд.

Через пять минут мы готовы были доплатить, только бы не ехать в его машине. За десять лет у нас не было столько аварийных ситуаций, как за эти тридцать минут.

– У нас замечательный водитель, – заискивающе сказала Леночка.

– Водитель хороший, пассажир нэважный, приезжает суда, свой порядок заводит, – проворчал он.

Когда Рудик шел на обгон на серпантине перед поворотом и выезжала встречная машина, на его лице появлялась тоска, и он отворачивался. Этим он, во-первых, показывал свое хладнокровие, во-вторых, предоставлял возможность встречному самому искать выход из этой сложной ситуации.

Правил нашим Архфондом Яков Ермолаевич, который тут же сообщил, что Федю он в Дом творчества не пустит ни под каким видом.

– Я нэ распространяю путовка. Если бы я, дарагой, сам их печатал. Да? И кончилась краска, я би пошел к приятэлю, попросил би у нэго краска и печатал тебе путовку. Но я нэ пэчатаю путовка, генацвале.

Через полчаса.

– Ест у меня старие бланкы, попорченные намного – через 20 минут позвоню в Москву, папрашу чтоб разрешили.

Москва, якобы, разрешила; бланки, якобы, нашлись, причем новые, и не только для нас. Содрал он с нас полную стоимость путевки, а места для Феди так и не дал, поставив старенькую раскладушку в нашу комнату.

Внизу возле лифтов сидел красавец-джигит Гурам – лифтер. На лифте он нас не возил. Это в его функции и не входило. А входило только предупреждать нас, когда лифт не работает. Делал он это очень серьезно с чувством собственного достоинства:

– Уже сломался, нэ работает, – сообщал он мрачно.

Иногда устраивали вечера танцев. Народ танцевал вяло. Гурам со всей присущей ему прямотой заявлял: «Кто нэ будет танцевать, нэ пущу в лифт». Пассивности отдыхающих способствовали появившиеся во всех магазинах объявления: «Вино-водка нет».

По вечерам ходили в кинотеатр или в парк на концерт. Иногда нам устраивал показ слайдов москвич Евгений Павлович. Это был пожилой чиновник из Госстроя, которому в силу занимаемой должности предоставилась возможность побывать в Италии. Знанием итальянской архитектуры он не отличался, особым слухом – тоже. Ассистировал ему на проекторе всегда Федя, помогал – весь зал. Происходили, примерно, такие диалоги:

Е.П. Это Венеция. Вот балкон, на который выходила Джульетта.

Из зала. Джульетта выходила на балкон в Вероне.

Е.П. А это Дворец Правосудия, а перед ним статуя римлянина в тоге.

Из зала. Это церковь Санта Кроче и памятник Данте Алигьери.

Е.П. А вот это старинное здание в Риме, так называемый «табулярий».

Из зала. Баптистерий во Флоренции.

Е.П. А это памятник известному деятелю. Как его, сейчас, у меня тут записано – Франсискасиска.

Из зала. Франциску Ассизкому.

Е.П. А это Ватикан. Здесь папа на проповеди говорил об Италии и о…

Из зала. Тут к вам на русском не докричишься, а папа ведь по-итальянски.

Эти реплики из зала очень оживляли показ слайдов. Часто устраивались экскурсии: на озеро Рицу, на мыс Пицунду, где был уже закончен комплекс Посохина, украшенный скульптурой Церетели. Одна наша очень сексуально озабоченная архитектриса утверждала, что ее заманили три аборигена и изнасиловали на видовой площадке над озером Рица. Она предлагала всем желающим, преимущественно мужского пола, показать это место. Она считала это место основной достопримечательностью. Закончен был уже и комплекс международного класса – Дагомыс. Мы туда ездили в гости к нашим близким приятелям – остроумным и веселым Тамаре Бучме и Игорю Шику.

На экскурсионном бюро висело загадочное объявление, привлекавшее меня своим потусторонним смыслом: «Внимание! Прием заявок! Заявки принимаются за два дня раньше!»

За десять дней до завершения отпуска происходило торжественное событие – заказ билетов на обратный путь. Готовились к нему заранее. В этот день вставали в шесть утра и бежали в вестибюль занимать очередь. Однако это слабо помогало. В девять утра появлялся кассир с билетами на самолеты и поезда. Очередь тут же перемешивалась и наши отдыхающие, казавшиеся до сих пор интеллигентными людьми, менялись на глазах, устраивая грандиозную свалку. Архитекторы каждого города выставляли своего наиболее активного бойца.

Только благодаря бурному темпераменту нашей Танюши, лауреату Государственной премии, мы заполучили билеты. Следует отметить, что самолетный рейс, как будто специально для крайнего неудобства, придумали на шесть утра, зная, что все пассажиры находятся вдалеке от Адлера, и им придется искать транспорт в три часа ночи, а найти его было невозможно. Приехать же вечером накануне тоже не очень хотелось, так как в самом аэропорту, не то что стул нельзя было раздобыть – яблоку негде было упасть.

Все это было придумано, как мне кажется, для того, чтобы смягчить переход от райского отдыха к суровым будням. За эти сутки нас так изматывали, что мы тут же забывали красоты Абхазского побережья и были уже готовы приступить к работе.

На сей раз мы отдыхали в Зеленогорске, и билеты взяли в Ленинграде спокойно, сразу же по приезде.