«Сыграй, мой мальчик, что-нибудь из Моцарта», – низкий голос Йозефа Иоахима звучал мягко и ласково. К его удовольствию, Артур играл Рондо. Профессор вышел из комнаты и вернулся с плиткой горького шоколада. Потом попросил фрау Рубинштейн проследовать за ним в кабинет, чтобы поговорить о будущем Артура, и вот тогда-то было принято самое важное решение. Этот замечательный педагог и музыкант взял на себя обязательство дать Артуру полное музыкальное и культурное образование. Единственное условие, которое он поставил перед семьей, ни в коем случае не демонстрировать Артура как «чудо-ребенка». Семья сдержала это обещание, и Артур полностью посвятил себя учебе. Ему чрезвычайно повезло с педагогами. Фортепианным искусством он занимался с профессором Иоахимом, а общеобразовательные предметы преподавал Теодор Альтман, профессор Берлинского университета. Он один обучал юного музыканта литературе, философии и общественным наукам. Да и сам Берлин, с его театрами, музеями, атмосферой искусства, был прекрасной школой для юноши.

Артур часто выступал с концертами перед «сильными мира сего». В то время в Германии музыка была непременной частью светской программы. Хороших музыкантов приглашали в богатые дома и, хотя плата была ничтожной, молва о выступлениях разлеталась довольно быстро, что служило отличной рекламой.

В учении, выступлениях, встречах с новыми друзьями, любовных романах – какой же молодой человек может обойтись без увлечений? – пролетели годы в Берлине. Несколько раз Артур Рубинштейн прилетал на выступления в Варшаву. И там, на родине, его встречали радостно, торжественно. В Россию на гастроли его не пускали: еврею, даже прекрасному музыканту, приехать в Петербург или Москву без особого разрешения было непросто.

Профессор Йозеф Иоахим сделал все, что было в его силах: мальчик, приехавший к нему несколько лет назад, стал прекрасным музыкантом. И вот настал день, когда профессор дал ему последний урок.

– Мне больше нечему учить тебя, мой мальчик, – сказал он. Теперь перед тобой вся жизнь. Как ты распорядишься ею, зависит от тебя. – На глазах старого профессора блеснула слеза.