Доктор Барнс обладал необычайной художественной интуицией. Откуда у человека, далекого от искусства, такое удивительное чутье? Как он знал, как распознавал среди огромного количества полотен одно, настоящее, которое впоследствии признавалось сотнями знатоков? Этими вопросами задавались почти все, кто был знаком с Альбертом Барнсом. Это была одна из загадок его личности. Он никогда ни с кем не советовался, не прислушивался ни к чьему, кроме собственного, мнению.

Придя в мастерскую художника, он молча стоял перед произведениями искусства несколько минут, а потом показывал пальцем: «Это, вот это и еще это». Без тени сомнения в голосе, без колебаний и длительных раздумий Барнс отбирал в свою коллекцию настоящие шедевры. Так было и в тот день, когда он увидел в витрине галереи Пола Гийома небольшую по размерам картину под названием «Кондитерская».

Его поразили живые краски, необычный, сильный рисунок. Чувствовалась жизненная сила художника, картина притягивала к себе, не давала уйти. Гийом назвал имя художника – Хаим Сутин. Барнс никогда прежде его не слышал. Впрочем, это не удивительно – оно была известно лишь узкому кругу друзей художника.

Артдилер Лео Зборовски, который покровительствовал художникам «Улья», старался продать работы Сутина, но ему это никак не удавалось – мало кто верил в талант художника.

В конце концов отчаявшийся Зборовский велел жене снять с подрамников его работы, свернуть их в рулон и бросить в печь. На следующий день к нему в галерею пришел Барнс. Увидев небольшую работу Сутина на стене, он спросил Лео:

– Чья это работа?

– Это картина одного русского художника.

– Поднесите ее к свету, – сказал Барнс и начал внимательно ее рассматривать.

– У вас есть еще?

«И тут, – рассказывает Зборовский, – я сказал: Да! Пожалуйста, подождите, я сбегаю к приятелю, у него есть еще несколько работ. Я в холодной испарине мчусь на кухню, думая, успела ли кухарка все сжечь или нет. Открываю печь – слава Богу! – не успела. Прекрасно! Я нагреваю утюг, проглаживаю некоторые загибы через тряпку и представляю этому американцу живую душу Сутина».

Барнс захотел увидеть другие работы художника. Пол Гийом, Жак Липшиц привели его к Хаиму. Он занимал маленькую комнатку в «Улье». Невероятно застенчивый по натуре, сложный в общении, Хаим поначалу отказался показывать работы. Неопрятный, странный, маленький человечек, страдающий от язвы желудка, Хаим Сутин всегда был мишенью для всевозможных насмешек.

Он родился в небольшом местечке Смиловичи, неподалеку от Минска и после множества передряг, неудач (см. «Лики Великих») он в 1913 году попал в Париж, где стал профессионально заниматься живописью. Он производил странное впечатление на людей своими манерами, внешним видом.

Вот каким его увидела Маревна, бытописательница «Улья»: «Он был одет в широкую блузу из льняного полотна и брюки непонятной формы, это все было как бы с чужого плеча. Он выглядел плохо. Он был сутулым, с короткой шеей. Его лицо было широкоскулым и темным. Он напоминал примитивные деревянные скульптуры, вытесанные топором. Редкие волосы, подстриженные на крестьянский манер, закрывали лоб. Глаза смотрели пристально и внимательно, они были черными и глубоко посаженными. Веки были красными и припухшими. Он причмокивал во время разговора, и в уголках рта собиралась слюна. У него была приятная улыбка, но она обнажала гнилые зубы, изо рта все время шел дурной запах. Руки были маленькими, розовыми и мягкими, как у ребенка. Даже не верилось, что этими ручками он создает такие большие картины».

Не правда ли, какой выразительный словесный портрет составила русская художница Мария Воробьева, известная под именем Маревна?

Мы несколько отвлеклись от повествования, вернемся же в мастерскую к Сутину, куда пришел Альберт Барнс с Жаком Липшицем и Полом Гийомом. Хаим еще никогда не продавал свои работы, он не знал их цены, поэтому на вопросы Барнса, «сколько это стоит», не мог ничего ответить. Барнс купил у него шестьдесят работ, уплатив по пятьдесят долларов за каждую.

Когда Липшиц вручил ему 60 тысяч франков – три тысячи долларов – таков был в то время курс доллара, – Сутин буквально почти онемел от счастья. Гости уже давно ушли из мастерской, а Хаим еще долго пересчитывал деньги, распрямляя каждую бумажку. Затем он выбежал на улицу, остановил такси. «Куда ехать?» – спросил водитель. «Куда? А почему бы не на Ривьеру?» – воскликнул ошеломленный от счастья Сутин, не очень представляя, где это находится. «Но это же далеко, – возразил шофер». «Ничего, у меня много денег!» – воскликнул Хаим. Он сидел, развалясь на заднем сиденьи, переживая еще и еще раз все случившееся. Когда многочасовое путешествие было закончено, Сутин с удовольствием уплатил 100 франков, щедро вознаградив водителя. Но ведь оставалось еще так много денег! Он целую неделю жил на Ривьере, остановившись в лучшем отеле, куда его поначалу вежливо не хотели пускать. Однако он уже знал – нужно просто показать много денег.

Вернувшись в Париж, он начал совершенно другую жизнь, попрощавшись со страшной бедностью. Он стал модным художником, заказы посыпались со всех сторон, он носил шелковые фраки, галстуки за триста франков. Однако он остался прежним Хаимом Сутиным, который так и не научился вести себя за столом, ковырял вилкой в зубах, мог в присутствии многочисленных гостей облизать тарелку языком.

Слухи о богатом американце, который не торгуясь покупает картины за огромные деньги, разнеслись по «Улью». Художники стремились показать свои работы, продать их, но Барнс полагался только на свое мнение и был непредсказуем в поступках.

Посетив в очередной раз небольшую галерею Леопольда Зборовского, друга художников и артдилера, Барнс увидел женский портрет, перед которым он молча стоял несколько минут. Те, кто были знакомы с доктором, знали, что это – неплохой знак. Это означало, что картина его заинтересовала. На этот раз это был портрет, написанный в откровенной чувственной манере. Барнса поразили вытянутые стилизованные формы, красноватокоричневая и темно-красная гамма красок, по контрасту с которой тело казалось излучающим тепло.

Обнаженная женщина смотрела прямо на зрителя, казалось – протяни руку, и она сойдет с полотна. «Венеры Монмартра» – так называл своих моделей художник.

– Скажи мне его имя, – попросил Барнс.

– Амедео Модильяни, – услышал он в ответ.

Лео Зборовский был преданным другом мятежного художника, он поместил его работы в свою галерею, устроил персональную выставку. Но ничто: ни бурная, наполненная сенсациями жизнь, ни трагическая смерть в тридцать шесть лет, ни самоубийство его любовницы не возбудило интерес публики к его холстам. Первым человеком, купившим работы Модильяни, первым, кто оценил его талант, был доктор Альберт Барнс.

Безусловно, Барнс сыграл огромную роль в жизни художников парижского «Улья». Он открыл миру Сутина, Модильяни, Липшица, Алексея Гритченко, многих других, которые впоследствии стали знаменитыми, чьи работы украшают лучшие музеи и художественные галереи мира, продаются за огромные деньги на самых престижных аукционах.

…Это была исключительно плодотворная поездка – Барнс возвращался домой, в Америку, купив картин на сумму более полумиллиона долларов. Он также приобрел строительные материалы для дома – девятьсот тонн камня-известняка, мрамор для отделки. Дом, согласно его замыслу, должен был быть уникальным – ведь они оба с архитектором Кретом решили, что все в нем будет соответствовать самым высоким требованиям Искусства.