Мы приземлились в венском аэропорту, проехав мимо главного стеклянного здания и подрулив к какому-то неказистому сооружению, стоявшему в сторонке и предназначенному для рейсов в такие места, которые еще не совсем Европа: например, в Косово, Тирану, Белград, Сараево и мой родной Санкт-Ленинбург. Нам подали два автобуса, один — для пассажиров первого класса и бизнес-класса, второй — для всех остальных. Я наблюдал из окна за тем, как изворотливый хасид первым прорывается в автобус первого класса, прижимая к груди бархатный мешочек с тунцом, словно там были бриллианты. Позорище!

Спускаясь по трапу, я с наслаждением вдохнул чудесный воздух Европейского Союза, прежде чем войти в здание аэропорта, пропитанное запахом табачного дыма от сигарет. Здесь мои югославско-советско-монгольские собратья с несчастным видом ждали своего рейса обратно в Татарстан. Я попытался пробраться в главное здание, но не тут-то было: нужно было пройти мимо иммиграционной стойки, и вы должны были предъявить нормальный европейский паспорт, прежде чем вам позволят купить сигареты дьюти-фри или опорожнить кишечник над последней моделью австрийского унитаза. Скоро, очень скоро у меня будет бельгийский паспорт. Недостаточно скоро, должен я вам сказать.

Алеша-Боб коротал время до следующего рейса, потешаясь над моей антихасидской кампанией и делая из моих волос пейсы. Я уворачивался, но он более быстрый и ловкий, чем я, так что к тому времени, когда объявили посадку на наш самолет, направлявшийся в город Свани, ему удалось сделать мне премилые пейсы.

Когда объявили посадку, люди с оливковой кожей устремились к выходу, и вскоре толпа усатых мужчин и их хорошеньких смуглых жен с огромными сумками уже осаждала несчастный персонал Австрийских авиалиний. Так я впервые познакомился с толпой Абсурдистана — точной копией советской очереди за колбасой, подогреваемой природными инстинктами восточного базара.

— Успокойтесь, леди и джентльмены! — закричал я, когда молодые волосатые мужчины начали от меня отталкиваться, по-видимому используя мою массу, чтобы пробраться в первые ряды. — Вы думаете, что в самолете кончились места? Ради бога, мы же в Австрии!

Как только абсурдистанцы разместились в самолете, они сразу же начали распаковывать свои многочисленные покупки и обмениваться обувью через проход. Однако эта суета в салоне первого класса не раздражала меня так, как поведение хасида в предыдущем рейсе, — возможно, потому, что хасид принадлежал к моему племени, а единственный шанс увидеть абсурдистанцев в Санкт-Петербурге предоставляется на рынке, когда ищешь какой-нибудь роскошный цветок в середине зимы или хочешь приобрети экзотического мангуста в качестве домашнего зверька. Я не хочу очернить абсурдистанцев — или как там они себя называют. Они — находчивые и умные представители древней торговой культуры, что, вместе с большим количеством нефти у их побережья, объясняет, почему их страна — самая успешная из наших бывших советских республик. Так называемая каспийская Норвегия.

Я повернулся к окну, чтобы взглянуть на Дунай, над которым пролетал наш самолет. Аккуратные австрийские домики с остроконечными крышами и бассейнами во дворах сменились многоквартирными домами, окружавшими приземистый замок Братиславы, в свою очередь уступившей место меланхоличному Будапешту (я даже смог разглядеть здание парламента, построенное в конце века, на стороне Пешта, и старое государственное здание на стороне Буды); наконец внизу обозначился балканский пейзаж, разоренный войной: разрушенные бомбежкой дома, города, взорванные мосты, домики с оранжевыми крышами, лепившиеся друг к другу, так что напоминали коралловые рифы. «Я делаю шаг назад, чтобы хорошенько разбежаться и перепрыгнуть через границу», — утешал я себя. Когда Запад сменился другой временной зоной, стюардесса компенсировала это, подав роскошный салат с перепелами; карта вин также предлагала приятные сюрпризы, особенно по части портвейна.

— Я буду скучать по тебе, Закусь, — сказал Алеша-Боб, выпив стакан вина сорокалетней выдержки. — Ты — мой лучший друг.

— Я уже становлюсь сентиментальным, — вздохнул я.

— Бельгия тебе подходит, — заметил мой друг по-английски. На этом языке мы говорили, когда оставались наедине, — на нем мы дурачились. — Там нечего делать. Не с кем сражаться. Там ты не будешь вести себя так, будто спятил. Умеришь свои эмоции. Я просто не могу поверить, что ты действительно основал фонд «Мишины дети» и нанял Валентина и Светлану, чтобы они им управляли.

— Помнишь девиз Эксидентал-колледжа? «Ты думаешь, что один человек может изменить мир? Мы тоже так думаем».

— А разве мы не потешались над этим девизом, Закусь, — каждый божий день?

— Наверное, я взрослею, — произнес я самодовольным тоном. — Может быть, в Брюсселе я получу докторскую степень по мультикультурным исследованиям. Может быть, тогда я стану лучше выглядеть в глазах генералов из СИН.

— О чем это ты, черт побери, толкуешь?

— Они любят мульти…

— Ш-ш, — прошипел Алеша-Боб, поднося палец к губам. — Сейчас тихий час, Миша.

Наш самолет приближался к городу Свани. При свете раннего вечера мы увидели зеленую гористую местность, окруженную участками пустыни, а еще там были какие-то выбоины, заполненные чем-то жидким, напоминавшим испражнения больного гастритом. Чем ниже мы опускались, тем явственнее становилась битва между горами и пустыней. Пустыня была испещрена озерами, переливавшимися всеми цветами радуги из-за промышленных отходов; порой озера были окружены синими куполами — это были не то мечети, не то маленькие нефтеперерабатывающие заводы.

Я не сразу осознал, что мы добрались до основного водного массива и что тусклая серая лента — это Каспийское море. Нефтяные вышки соединяли береговую линию с пустыней, а в море виднелись нефтяные платформы, связанные трубопроводами.

Мы быстро спускались в этот апокалипсис. Очевидно, я неверно судил не только о границах моря, но и о глубине местного неба, которое словно обрушивалось под нами, видимо верно оценив груз денег, прибывший из Европы, и ожидая, что долларовые купюры и евро скоро хлынут на правящий класс, как снежная лавина.

Когда самолет совершил посадку, деревенские жители в эконом-классе зааплодировали, радуясь безопасному приземлению, что характерно для третьего мира; мы же в первом классе предпочли держать руки на коленях. Мы проехали мимо плаката. Три стильных тинейджера — рыжеволосая красотка, азиатская куколка и юный негр — критически разглядывали нас своими пустыми красивыми глазами. «МНОГОЦВЕТНЫЙ ФЛАГ БЕНЕТТОНА ПРИВЕТСТВУЕТ ВАС В ГОРОДЕ СВАНИ», — гласила надпись на плакате.

Недавно построенное здание аэропорта продолжало эту прогрессивную тему: оно походило на монгольскую юрту, сделанную из тонированного стекла и рифленого железа; кое-где виднелись трубы — дизайн, характерный для стран, богатых полезными ископаемыми: они мечутся между восточной экзотикой и западной обезличенностью. Внутри здание представляло собой прохладный железный сарай, наполненный запахами от прилавков с косметикой и от лотков, где продавали свежеиспеченные багеты и самые изысканные йогурты. Интерьер украшали маленькие флажки стран мира и огромный флаг «Майкрософта» — они свисали со стропил, напоминая, что все мы — граждане земного шара, которые любят путешествия и компьютеры.

Однако абсурдистанцы еще не привыкли к новому всемирному порядку. Не обращая внимания на соблазны современности вокруг них, они ринулись к паспортному контролю, что-то выкрикивая на своем непонятном местном наречии и толкая друг друга сумками. У Алеши-Боба была абсурдистанская многоразовая виза, ставившая его в привилегированное положение, в то время как мы с Тимофеем вынуждены были стоять в бесконечной очереди для иностранцев, ожидая, пока нас сфотографируют для визы.

Но помощь не замедлила явиться. Группа толстяков в синих рубашках с эполетами величиной с кирпич уже кружила вокруг меня, осматривая мою тушу теплыми южными глазами. Да будет вам известно, что я тучный, но привлекательный: голова моя пропорциональна торсу, а жир распределен равномерно по всему телу (за исключением обвислого зада). А вот эти ребята из Абсурдистана, как большинство толстяков, походили на огромные шатры, и головки у них были крошечные. У одного из них на груди болталась камера.

— Простите меня, — спросил он по-русски — на общем языке всей бывшей советской империи, — какой вы национальности?

Я печально продемонстрировал русский паспорт.

— Нет, нет, — рассмеялся толстяк. — Я имею в виду национальность.

— Еврей, — ответил я, похлопав себя по носу: до меня дошло, о чем он спрашивает.

Фотограф прижал руку к сердцу.

— Для меня это большая честь, — сказал он. — У еврейского народа долгая и мирная история в нашей стране. Они наши братья, и их враги — наши враги. Когда вы находитесь в Абсурдистане, то моя мать — ваша мать, моя жена — ваша сестра, и в моем колодце всегда найдется для вас вода.

— О, спасибо, — ответил я.

— Еврей не должен ждать в очереди, чтобы его сфотографировали. Позвольте мне сделать это для вас прямо сейчас. Улыбнитесь, мистер!

— Пожалуйста, снимите также моего слугу, — попросил я.

— Улыбнитесь, слуга!

Тимофей вздохнул и перекрестился. Мне вручили две маленькие фотографии.

— Вы помните, что я сказал насчет того, что моя мать — ваша мать? — спросил фотограф. — Ну так вот, к несчастью, наша мать в больнице, у нее цирроз печени и келоидный шрам на левом ухе. Нельзя ли…

Я уже приготовил несколько стодолларовых купюр на такой случай и сейчас дал одну из них фотографу.

— Сейчас мы должны встать в очередь за бланком на визу, — пояснил фотограф. — О, посмотрите! Мой коллега хочет с вами поговорить.

Еще более массивный мужчина с пышными усами и скверными зубами, переваливаясь, направился ко мне.

— Наверное, мы сородичи, — сказал он, погладив меня по животу. — Скажите, какой вы национальности?

Я ответил ему. Он прижал руку к сердцу и сказал, что у еврейского народа долгая и мирная история в Абсурдистане и что мой враг также и его враг, а его мать — моя мать, и его жена — моя сестра. Упомянул он также про воду из своего колодца, которую я могу пить сколько угодно.

— Почему еврей должен стоять в очереди за бланком заявления для визы? — удивился он. — Вот! Возьмите!

— Вы очень добры, — сказал я.

— Вы очень еврей. В самом лучшем смысле. Затем мне поведали, что моя сестра (то есть его жена) страдает гастритом и женской болезнью. Да, подумал я, двести долларов пройдут долгий путь, прежде чем их употребят на ее лечение. — А теперь вы должны занять очередь, чтобы заполнить заявление на визу. Но посмотрите! Мой коллега хотел бы вам помочь в этом вопросе.

Толстяк постарше подошел ко мне, пыхтя как паровой двигатель. Я далеко не сразу понял, что он пытается общаться со мной на русском. Я уловил слова насчет воды из его колодца, а также сентенцию о том, что еврей не должен стоять в очереди.

— Позвольте вам помочь заполнить бланк, — предложил этот человек, вынимая ручку и разворачивая устрашающий бланк на визу в четыре страницы. — Ваша фамилия?

— Вайнберг, — ответил я. — Пишется так, как произносится. «Вэ»… «а»…

— Я знаю, как это пишется, — сказал старик. — Ваше имя?

Я ответил. Он записал, затем начал, прищурившись, изучать сочетание «Вайнберг» и «Михаил». Потом перевел взгляд на мое туловище и мягкие красные губы.

— Вы сын Бориса Вайнберга? — спросил он.

— Покойного Бориса Вайнберга, — печально ответил я, и на глазах у меня выступили слезы. — Его взорвали фугасом на Дворцовом мосту. У нас есть видеозапись и все такое.

Старик свистнул своих коллег.

— Это сын Бориса Вайнберга! — закричал он. — Это Маленький Миша!

— Маленький Миша! — завопили в ответ коллеги. — Ура! — Они перестали выкачивать деньги из ошеломленных иностранцев и подтянулись ко мне, шлепая сандалиями по мрамору. Один из них поцеловал мне руку и прижал ее к своему сердцу.

— Он вылитый отец.

— Да, и эти большие губы!

— И массивный лоб.

— Типичный Вайнберг.

— Что вы здесь делаете. Маленький Миша? — спросили меня. — Вы приехали из-за нефти?

— А зачем же еще он мог сюда приехать? Из-за пейзажа?

— Честно говоря… — начал я.

— А вы знаете, Маленький Миша, что ваш отец однажды продал восемьсот килограммов шурупов «КБР»! Он был кем-то вроде субподрядчика. Нагрел их на пять миллионов! Ха-ха-ха!

— Что такое «КБР»? — осведомился я.

— «Келлог, Браун и Рут», — хором ответили мои новые приятели, пораженные тем, что я не знаю такую фирму. — Филиал «Халлибертон».

— О, — произнес я, но моя презрительно скривленная верхняя губа выдавала мое невежество.

— Американская нефтяная компания, — пояснили мне. — «КБР» управляет половиной страны.

— И мой отец их обманул? — весело спросил я.

— Еще и как! Он сделал их действительно по-еврейски!

— Мой отец был великим человеком, — сказал я со вздохом. — Но я приехал сюда не из-за нефти.

— Маленький Миша не хочет бизнес своего отца.

— Он сложен и меланхоличен.

— Это верно, — согласился я. — Ребята, а откуда вам это известно?

— Мы люди Востока. Мы знаем все. А то, что не знаем, чувствуем.

— Вы хотите купить бельгийское гражданство у Жан-Мишеля Лефевра из бельгийского консульства?

Я качал тревожно озираться, от души желая, чтобы рядом был Алеша-Боб.

— Возможно, — ответил я.

— Ловкий парень. Это не шутка — иметь русский паспорт.

— Ваш папа когда-нибудь упоминал нашу маленькую банду в аэропорту? — поинтересовался самый старший из них.

Остальные смотрели на меня выжидательно, и их животы соприкасались с моим, словно желая с ним познакомиться. Я стараюсь делать всех вокруг меня счастливыми, так что не обманул их ожиданий.

— Он говорил, что группа толстых жуликов грабит западных эмигрантов, — сказал я.

— Это мы! — воскликнули они. — Ура! Борис Вайнберг о нас вспомнил!

Старший из них приказал коллегам вернуть мне деньги, которые они у меня выманили. На наших с Тимофеем паспортах моментально появилась целая дюжина причудливых печатей, и нас проводили мимо службы иммиграции и мимо таможни на солнышко, где уже ждал Алеша-Боб со своим шофером.

Я плавился от зноя Абсурдистана, как будто попал в раскаленную печь. Во рту пересохло, и я чуть не отдал концы, прежде чем Тимофей засунул мою 325-фунтовую тушу в немецкий седан. «Да поможет мне Бог! — подумал я, когда включился кондиционер. — Помоги мне выжить в этом южном аду».

С самого начала меня совершенно не интересовала страна, в которую я попал. Ее вид в точности соответствовал моим собственным ощущениям: она была усталой. Пейзаж состоял из коричневато-серых озер, окруженных скелетами буровых вышек и современными куполами нефтеперерабатывающих заводов. Повсюду была колючая проволока и надписи, сулящие смерть тому, кто свернет с главной магистрали. Трейлеры с логотипом «Келлог, Браун энд Рут» виляли перед нашим автомобилем, и шоферы сигналили нам как безумные. Хотя у нас были закрыты окна, до нас доносилась вонь Абсурдистана: от него несло, как от потных подмышек орангутанга.

Я немного вздремнул — моему горбу было уютно на кожаном сиденье. Мы проехали мимо церкви, прелестной своей восточной простотой: она была прямоугольная и компактная, словно высеченная из одного куска камня.

— Я полагал, что это мусульманская страна, — сказал я Алеше-Бобу.

— Ортодоксально христианская, — объяснил Алеша-Боб.

— Нет, серьезно. Я всегда воображал их на коленях перед Аллахом.

— Тут две этнические группы, сево и свани. Обе христианские. Вон там — церковь свани.

— Откуда ты это знаешь, профессор?

— Ты знаешь, как выглядит стандартный православный крест? — Он нарисовал в воздухе крест: . — Ну вот, это крест свани. А крест сево выглядит вот так. — И он нарисовал в воздухе другой крест: .

— Это очень глупо, — заметил я.

— Это ты очень глуп, — сказал Алеша-Боб. Мы немного подурачились, и Алеша-Боб больно зажал одну из моих складок на бедре своими острыми локтями.

— Хозяин страдает от болей в бедрах, — предостерег Тимофей моего друга, мягко отстраняя его от меня.

— Хозяин страдает от многих вещей, — ответил Алеша-Боб.

Выглянув в окно, я заметил плакат, рекламирующий жилмассив под названием «Стоунпей». На подъездной аллее возле особняка из стекла и бетона стоял роскошный автомобиль. Канадский флаг над входом в особняк означал стабильность.

Затем в поле зрения попал плакат с тремя полуголыми темнокожими красотками, наклонившими свои силиконовые бюсты над пахом мужчины, облаченного в полосатую тюремную одежду Надпись гласила: «ПАРФЮМЕРИЯ 718: ЗАПАХ БРОНКСА В ГОРОДЕ СВАНИ».

Громко вздохнув, я отвернулся.

— Что теперь? — спросил Алеша-Боб.

— Ничего.

— Это из-за «Парфюмерии 718»? Ты все еще думаешь о Руанне и Джерри Штейнфарбе, не так ли?

Мы тихо сидели в машине, созерцая, как впереди пузырится и изнемогает от жары радужный пейзаж. Чувствуя мою боль, Тимофей запел песню, которую сочинил в честь моего нового гражданства. Вот единственный куплет, который я помню:

Город Свани устало прильнул к горному хребту. Мы ехали по поднимавшейся в гору дороге, прочь от серого изгиба Каспийского моря, пока не добрались до какого-то места под названием бульвар Национального Единства. И тут мы оказались, в известной мере, на главной улице Портленда, штат Орегон, США, где я покуролесил в молодости две недели. Мы проезжали мимо несомненно богатых магазинов — тут была и лавка, торговавшая кошмарными товарами в духе американского Диснейленда, и шикарный магазин под названием «Каспийский Джо» (ярко-зеленая копия знаменитой американской сети магазинов), и вышеупомянутая «Парфюмерия 718», источавшая ароматы Бронкса. Паб «Молли Мэллой» с ирландской тематикой, казалось, осоловело поглядывал на нас из-за импортного плюща и гигантского трилистника.

После «Молли» бульвар свернул в каньон из недавно возведенных стеклянных небоскребов с корпоративными логотипами «Экссон Мобил», «БП», «Келлог, Браун энд Рут» и «Дэу хэви индастриз» (Тимофей издал счастливый вздох при виде производителей его любимого парового утюга), и, наконец, одинаковых небоскребов «Рэдиссон» и «Хайатт», пристально смотревших друг на друга с противоположных концов площади, по которой гулял ветер.

В огромном вестибюле «Хайатт» во всех углах жужжали люди многих национальностей, как раздраженные мухи в конце лета. Куда ни кинь взгляд — повсюду виднелись киоски или пластмассовые столики со стульями под странными вывесками — например, «ПРИВЕТ, ПРИВЕТ, БРИТАНИЯ — ПАБ». Один из этих ульев был освещен золотистым светом и назывался «РЕСЕПШН». Там улыбающийся юноша со скандинавской внешностью заговорил с нами на вполне сносном английском.

— Добро пожаловать в «Парк Хайатт» Свани, — расплылся он в улыбке. — Меня зовут Абурхархар. Что вам будет угодно, джентльмены?

Алеша-Боб заказал номер в пентхаузе для нас двоих и маленькую сараюшку за прудом для Тимофея. Застекленный лифт поднял нас на сороковой этаж, вознесшись через освещенный солнцем атриум. И не успел я оглянуться, как передо мной оказалась пародия на современный западный дом. На какую-то секунду мне показалось, что мы действительно прибыли в Европу, и я пробормотал слово «Бельгия», упал на колени, приник к плюшевому покрытию грудями и животом и попрощался с пробуждающимся миром.