Если свани гордились своим рынком подержанных пультов дистанционного управления и знакомством с Александром Дюма, то сево могли похвалиться тем, что держат мертвой хваткой море. Оно притаилось поблизости, серое и притихшее, выглядывая из-за особняков нефтяной аристократии, которая разбила здесь лагерь столетие назад, когда Каспий впервые заявил о себе как источник неиссякающего, как казалось, топлива и антагонизма.

Вместо того чтобы поискать место на парковке, Нана просто бросила свою машину на оживленном перекрестке. Пожилой полисмен отсалютовал ей и, ринувшись к машине, встал рядом по стойке «смирно». Он свистнул проходившему солдату, и тот, скинув рубашку, окунул ее в воду фонтана, находившегося поблизости, и принялся протирать запылившееся ветровое стекло «навигейтора».

— По-видимому, вы очень популярны, — заметил я своей новой подруге, но она лишь пожала плечами. Что, черт возьми, здесь происходит? Как бы мне хотелось, чтобы вдруг появился Алеша-Боб и все объяснил с присущим ему педантизмом.

Без него я чувствовал себя незащищенным и уязвимым.

Нана шла впереди меня, рассказывая об особенностях местной архитектуры — эти здания были построены нефтяными баронами в конце девятнадцатого века.

— В самом деле? — удивился я, когда она сказала, кто был первым владельцем огромного особняка в неоготическом стиле. — Его построил лорд Ротшильд? Еврей?

— В Бельгии много евреев, мистер Вайнберг? — осведомилась мой гид.

— Да, хватает, — ответил я. — Лично я живу в Брюсселе, но если вы когда-нибудь окажетесь в Антверпене, то сможете увидеть забавное зрелище: местные хасиды разъезжают на своих велосипедах, и их темные фалды развеваются позади. Видите ли, у нас, бельгийцев, очень открытое общество.

— Значит, вы баллон? — сказала она.

Я был до глубины души задет ее откровенностью. Такая милая женщина — и вдруг начинает меня подкусывать! Называет баллоном! Воздушным шаром!

— Я действительно люблю поесть, — признал я, — и, вероятно, это делает меня в ваших глазах похожим на воздушный шар…

— Нет! — рассмеялась Нана. — Не баллон. О, бедняга! Валлон! Французский бельгиец.

— Ah, oui, — согласился я. — Un Wallon. C’est moi.

— Parce que nous parlons français.

— О нет, — произнес я в замешательстве, так как не удосужился выучить этот сложный язык. — Пожалуйста, никакого французского. Сейчас я стараюсь упражняться в английском. Как ни печально, на этом языке говорит весь мир.

Нана остановилась, дав мне возможность рассмотреть ее блестевшее тело и лицо. Если бы она немного потренировалась, то была бы этакой грудастой спортсменкой. Скажем, пловчихой — я слышал, что большая грудь помогает пловчихам держаться на воде.

— Как вы, наверное, уже слышали, — застенчиво произнесла Нана, — у еврейского народа долгая и мирная история в нашей стране.

— Насколько я понял, — сказал я тоном, который употребляю при флирте, — они ваши братья, и тот, кто их враг, также и ваш враг.

— Вы сказали «они», — заметила Нана.

— Я имел в виду «мы», — уступил я.

— Это же совершенно очевидно, месье Вайнберг, — продолжала Нана. — Моя соседка по комнате в колледже была еврейкой.

— Здесь?

— Нет, в НУ.

Должно быть, у меня был такой бессмысленный взгляд, что Нана ощутила необходимость пояснить, медленно произнося слова:

— Нью-Йоркский университет.

— Да, — прошептал я. — Да, конечно Я его хорошо знаю. Вы выпускница НУ?

— Я закончу его этой осенью, — ответила она.

Я тяжело вздохнул и обхватил руками свой живот — или свой баллон, если хотите. Нана отвернулась и зашагала впереди меня. Я следовал за ней, ошеломленный и испытывающий головокружение оттого, что внезапно оказался так близко от Нью-Йорка, города моих грез. Значит, вот оно как! Еще одна американка, жестоко заточенная в тело иностранки. Может быть, я смогу поехать с ней в сентябре в Нью-Йоркский университет (если к тому времени закончится война). Может быть, генералы, руководящие СИН, уподобившись в своей мудрости Ною, сделают исключение для двоих голодных и непревзойденных потребителей — двух постсоветских медведей?

Мы начали с эспланады на Террасе Сево, которая с добрый километр тянулась по направлению к сверкающему осьминогу так называемого Ватикана. Хотя время приближалось к ланчу и был рабочий день, на эспланаде прогуливались толпы сево, вдыхавшие нефтяные испарения. Они пытались воссоздать старую советскую ностальгию по «морю», которое здесь представляло собой серые участки соленой воды, плескавшейся у облепленных ракушками нефтяных вышек.

Эспланада главным образом была приспособлена к нуждам граждан от пятнадцати до двадцати девяти, однако дети в наше время тоже быстро созревают. Я был свидетелем того, как пятилетняя девочка с бантом, в платье в горошек, танцует под аккордеон, как старая американская шлюха, в то время как ее родители позируют фотографу, крича аккордеонисту, чтобы он сыграл что-нибудь более живенькое.

Как не похожа была моя Нана на своих соотечественниц! В ней сразу же можно было распознать старшекурсницу американского колледжа, двадцати одного года, решительную и беззаботную, и тело ее явно было знакомо с плотскими утехами. А местные девушки, едва достигшие половой зрелости, были обречены на безрадостную жизнь под контролем беспокойных родственников и глупых мужей. Нане повезло: она покинула бывший Советский Союз как раз вовремя для ее психофизического развития. Ее ожидания были столь же необъятны, как моя талия.

В конце эспланады Ватикан Сево протянул восемь своих щупальцев, пытаясь поймать верующих: трехметровый крест сверкал на куполе, как антенна на спутниковой тарелке.

— Вы должны признать, что он действительно похож на осьминога, — сказал я Нане.

— Я думаю, он скорее похож на яйцо, — возразила она. — На яйцо, которое находится в такой штуке, куда их кладут при варке. Ну, когда заказывают яйца-пашот.

— Такое, как в закусочной, — сказал я.

— Да, как в греческой закусочной, — подхватила она.

— Да, как в греческой закусочной в Нью-Йорке, — уточнил я.

Мы печально улыбнулись друг другу, связанные этим ностальгическим «как», и я протянул свою большую рыхлую руку, надеясь, что Нана ответит на этот жест. Однако пока что она не ответила.

— В любом случае, я сево, нравится вам это или нет, так что мне нужно скормить вам официальную информацию сево. Итак…

В следующие полчаса, пока я оглаживал ее тело жадным мужским взглядом, Нана поведала мне множество фактов о соборе Святого Сево Освободителя. Я постараюсь рассказать читателю основное, но если он хочет получить полную информацию об этой причудливой церкви, смахивающей на осьминога, то может заглянуть в Интернет.

Этот собор был построен не то в 1475-м, не то в 1575-м или в 1675 году — определенно там где-то было число 75. В это время весь Абсурдистан страдал под игом живших по соседству персов (или оттоманов?), так что, естественно, свани настаивали на том, что собор первоначально был мечетью, а не церковью, так как был построен из кирпича, а не из камня, а эти нечестивые мусульмане любят кирпич в качестве строительного материала. Но нет! По словам Наны, собор всегда был церковью, да и вообще кто такие свани, чтобы тут разглагольствовать?! Эти мерзавцы заключали разные соглашения с персидскими (или оттоманскими) повелителями во время Трехсотлетней войны из-за раскола по поводу нижней перекладины креста, а еще у них была скверная привычка окружать церкви сево камнями, заявляя таким образом свое право на них. Серьезный тон, которым Нана повествовала обо всех этих нелепых вещах, почему-то делал ее еще очаровательнее. Она напоминала актрису, которая жаждет признания, настоящую американскую старлетку с лицом, как полная луна, и самыми алыми губами в мире.

Мы вошли в собор, прохлада которого была так приятна после уличного зноя. Несмотря на это, в соборе не было никого, кроме старух, истово крестившихся возле горящих свечей и что-то сердито шептавших своему совершившему промашку Богу. Несомненно, настоящее действие разворачивалось не в церкви, а на эспланаде, где правили коммерция и секс.

Голова осьминога представляла собой колоссальный купол с прелестной фреской, горевшей на солнце.

— Это печать первого монарха сево, — пояснила Нана. — Лев с мечом, едущий верхом на рыбе. Это должно показывать, что любая власть эфемерна и что даже самый могущественный правитель может выпустить из рук государственные дела.

— Мило, — признал я.

— Это мой любимый символ, — сказала Нана. — Я ненавижу всю эту возню вокруг нижней перекладины на кресте, так что ношу вот это. — Она вынула из-за пазухи кулон, на котором был изображен лев верхом на рыбе. Я протянул руку и потрогал его. Он был теплый и влажный от соприкосновения с ее телом, и я почувствовал, что у меня дрожат колени. Мне хотелось прижаться к этому кулону носом.

— Скажите мне, пожалуйста, — попросил я, — в чем разница между сево и свани? И те, и другие кажутся мне такими симпатичными. Почему мы все не можем ладить друг с другом?