— Никакой нефти нет, — повторил я. Дабы убедиться, что я правильно понял, я повторил эти слова по-русски. Я почувствовал себя так, будто у меня отняли что-то дорогое, будто флотилия папиных корабликов из резиновых подметок уплыла от меня за горизонт. Я так привык к нефти — можно даже сказать, сблизился с нею. Нефть была повсюду, она была всем. Современный мир полностью состоял из нефти.

Я отошел от Джимбо-Дрора к окну, чтобы взглянуть на омываемые волнами оранжевые ноги ближайших нефтяных платформ и на скелетообразные нефтяные вышки над ними.

— Пусто, — сказал он.

— Но как же насчет «Фиги-6»?

— Позвольте нарисовать вам большую картину, — начал моссадовец. — Предполагается, что в абсурдистанском секторе Каспия имеется пятьдесят миллиардов баррелей нефтяных резервов. На самом деле не осталось и одного процента от этого количества. «Фига-6» иссякнет к концу года. Нет смысла начинать качать. Абсурдистанцы с самого начала лгали инвесторам. Большая часть нефти была выкачана в советское время.

— Но как же это может быть? — изумился я. — Как насчет вечеринки «КБР»? А нефтепровод в Европу? Разве он не был причиной всей этой войны между сево и свани? Разве не из-за этого сбили самолет Георгия Канука?

— Никто не сбивал самолет Георгия Канука, — ответил Дрор. — Старик живет на вилле под Цюрихом, весьма уютно, насколько я слышал. «Келлог, Браун и Рут» подкупили его, дав 2,4 миллиона долларов, и столько же дали Нанабрагову. И это была только начальная выплата. Предполагалось, что они получат еще много, когда начнет действовать контракт ПГПВС.

— Я не понимаю.

— Когда они поняли, что нефть почти закончилась, Канзасу и Нанабрагову понадобилось что-нибудь другое. Осетров почти совсем истребили, и единственное, что осталось в стране, — это виноград. Ужасный виноград. Итак, «Экссон», «Шелл», «Шеврон», «БП» поняли, что их одурачили, и начали свертывать производство, но медленно, чтобы не спугнуть своих акционеров. Вы только взгляните на все эти небоскребы, которые они построили. — Израильтянин показал на полуразрушенную линию горизонта. — Но тут у абсурдистанцев и их друзей в Голли Бертон появилась идея получше. А давайте-ка обеспечим здесь мощное присутствие американской армии! Мы будем заниматься службой Министерства обороны — всю дорогу «цена плюс», и все, что нам нужно сделать, — это вывезти наших служащих нефтяного бизнеса и заменить их нашими же людьми из вспомогательных подразделений армии.

— Я не понимаю…

— Вы просто заткнитесь и слушайте. Итак, теперь «КБР», Кануку и Нанабрагову нужна причина, по которой они могут призвать американскую армию. Это место имеет стратегическое положение. По соседству — Иран. Как насчет базы военно-воздушных сил? Ну, тут имеется одна проблема. Русские все еще рассматривают Абсурдистан как свой дворик за домом. Они могут взбеситься. Да и в любом случае, сколько сливок можно снять с такой маленькой базы? Нужно что-то большое. Нужно гигантское присутствие армии США с миротворческими и гуманитарными целями. Итак, «КБР» получает контракт ПГПВС на десять лет начиная с 2002 года. Но какой от этого толк, если нет душераздирающего геноцида за утлом? И всеобщим девизом становится «Думай о Боснии». «Как бы нам сделать это место более похожим на Боснию?» Я имею в виду — вручить ее «Холлибертон». Если бы Джозеф Хеллер был жив, вероятно, они пригласили бы его в свое правление.

Я глубоко вздохнул. На стойке была бутылка «Хеннесси», и я без приглашения себе налил. Джимбо-Дрор также потянулся за стаканом.

— И таким образом, — продолжил он, отхлебнув коньяка, — началась так называемая гражданская война. Только в двух пунктах вышла промашка. Война совершенно вышла из-под контроля. Эти нанюхавшиеся клея «Отряды истинной перекладины» начали взрывать и крушить все вокруг, распугав всех западных служащих, — и, что более важно, это отпугнуло Министерство обороны. А затем случилось кое-что похуже. Всем было наплевать.

— Вы имеете в виду западные средства массовой информации?

— Я имею в виду американский народ. Видите ли, мы знали, что так случится. Мы создали аналитическую группу…

— «Моссад» создает аналитические группы?

— Мы открыты всем видам методологий. И нас очень интересует, как американский электорат воспринимает геноцид. Итак, мы создали группу в мэрилендском пригороде. И я сразу же узнал, что у «КБР» неприятности. Мы взяли в качестве образцов три неблагополучных страны: Конго, Индонезию и Абсурдсвани. О’кей, часть первая. Мы даем этим американским шмендрикам карту мира и говорим: «Укажите место, где, по-вашему, находится Конго». Девятнадцать процентов указывают на африканский континент. Еще двадцать три процента — на Индию или Южную Америку. Мы засчитываем это как правильные ответы, потому что Африка, Индия и Южная Америка сужаются книзу. Итак, с учетом наших целей, сорок два процента опрошенных примерно представляют, где находится Конго.

Затем мы разбираемся с Индонезией. Восемь процентов правильно показывают страну. Еще восемь процентов указывают на Филиппины. Четырнадцать процентов — на Новую Зеландию. Девять процентов удивили нас тем, что указали на Канаду. Мы засчитываем все это как верные ответы, потому что в основном отвечавшие знали, что Индонезия — архипелаг или по крайней мере там имеются острова.

И наконец, мы приступаем к Абсурдистану. Никто не дает правильного ответа. Мы начинаем предлагать подсказки. «Он возле Ирана», — говорим мы. «Да?» — «Он на Каспии». — «Что?» Полный кошмар. Мы показываем фотографии, на которых абсурдистанцы, конголезцы и индонезийцы играют, собирают фрукты, жарят коз и тому подобное. Еще больше проблем. Конголезцы отчетливо черные, и это задевает чувствительную струнку у большинства отвечавших. Хотите вы того или нет, но в Америке много чернокожих. У индонезийцев забавные глаза, так что они азиаты. Вероятно, прилежно трудятся и воспитывают послушных детей. Это хорошо. Затем мы доходим до абсурдистанцев. Они смуглые, но не черные. Немного похожи на индонезийцев, но у них круглые глаза. Они арабы? Итальянцы? Персы? Наконец мы останавливаемся на «мексиканцах, только повыше», — другими словами, мы в заднице.

Потом мы действительно выдаем секрет. Мы говорим им: «Посмотрите, идет геноцид, и США могут вторгнуться в одну из следующих десяти стран». Мы даем им список стран, реальных и вымышленных. Джибути, Йоланда, Коста-Рика, Восточный Тухусленд, Абсурдсвани и так далее. Догадываетесь, кто занял последнее место, даже после Хомославии? Правильно. Видите ли, учитывая то, как пишется и произносится «Абсурдсвани», американцу совершенно невозможно испытать какое-либо чувство в отношении него. Нужно, чтобы страну можно было использовать в качестве имени для ребенка, — только тогда можно чего-нибудь добиться. Руанда Джонс. Сомали Коэн. Тимор Джексон. Босния Льюис-Райт. А тут эта ваша Республика Абсурдсвани. Безнадежно.

Тогда я позвонил моему другу Дику Чейни — он тогда еще служил в «Холлибертон» — и говорю: «Знаешь, это не сработает. Эта страна — абсолютный нуль. Может быть, через несколько лет получится с Ираком, в зависимости от того, кто выиграет на выборах в США, но нужно держаться подальше от Каспия». Но Чейни, знаете ли, никого не слушает. Все только ПГПВС то, ПГПВС это. О, посмотрите-ка в окно! Вот и ПГПВС для вас!

Я отхлебнул еще коньяка. И взглянул в окно — на бесплодные месторождения «Фига-6» и фальшивый закат над морем. Я почесал то место, которое у меня не чесалось, — между нижним животом и бесконечностью. И тут я понял. Меня поимели. Полностью. Без остатка. Они меня использовали. Перехитрили. Вычислили. Сразу же поняли, что я — их человек. Если только «человек» — правильное слово.

— Вы думаете… — начал я. — Вы думаете, что Нана Нанабрагова все время про это знала? — Но прежде чем израильтянин успел ответить, я уже выскочил за дверь и направился к эспланаде, к «Даме с собачкой».

— Может быть, вам не следовало говорить с этим Джимбо-Дрором, — сказал мистер Нанабрагов, резко дергаясь и сердито ухватив себя за клок седых волос на своей еще мускулистой груди. Убитую овцу выгрузили на берег из только что причалившей быстроходной моторки, и там ее принял поджидавший персонал «Дамы с собачкой». Приближалось обеденное время, и, судя по всему, в меню будет баранина. — По-видимому, этот еврей ведет пропаганду в интересах другой стороны.

— Какой это другой стороны? — поинтересовался я.

— Кто знает? — пожал плечами Нанабрагов. — Какой-нибудь другой стороны. Все всегда были против нас. Русские. Армяне. Иранцы, Турки. Вы только посмотрите, кем мы окружены. У нас здесь нет друзей. Мы думали: быть может, мы понравимся Израилю, и тогда американцы станут нашими друзьями. Вот почему мы обратились к вам.

— Вы мне лгали, дерганый ублюдок, — прошептал я. — Нефть… долбаный ПГПВС!

Нанабрагов дернулся в сторону правого борта, словно репетируя какой-то новый латиноамериканский танец.

— Я что-то сделал неправильно, Миша? — спросил он. — Сделал что-то, что навредит моему народу?

— Народу… — повторил я. И взглянул на беженцев, толпившихся возле синих палаток ООН. Я забеспокоился, что ветер может донести до них запах жарившейся баранины и осетрины и они возьмут штурмом «Даму с собачкой». Достаточно ли у них осталось сил и злости? — Вы их погубили, — сказал я. — Страна в руинах.

— Ну и что же можно сделать? — Нанабрагов пожал плечами.

— Я в вас верил, — сказал я. — Я думал, мы сможем сделать что-то хорошее. На самом деле людям нужно немножко надежды. Они трудолюбивые и умные.

— Эта страна — ничто без нефти, — заявил Нанабрагов. — Сево, свани — какая разница. Мы — феодальная нация. У нас феодальный менталитет. Во время холодной войны все было прекрасно. О нас заботилась Москва. Но теперь мир меняется так быстро, что если отстанешь хотя бы на один сантиметр, то останешься навсегда позади. И если сравнить нас со всеми этими китайцами и индусами, видно, что нам не под силу эти состязания в беге. Нам нужно найти нового покровителя.

— Но молодые люди совсем другие, — заметил я. — Мой друг Алеша говорит, что они могут сжечь сотни пиратских DVD в считанные секунды. Они могут искромсать что угодно.

— Конечно, они могут сжигать и кромсать, — согласился Нанабрагов. — Дайте мне факел, и я сожгу все вокруг. Говорю вам, все, у кого есть хоть капля разума, давным-давно сбежали в Оранжевую провинцию.

— Значит, вы разрушаете страну, потому что она неконкурентоспособна. Разве же это причина?

— Это самая лучшая причина, Миша. В наши дни, если у вас нет природных ресурсов, вам нужен Европейский банк реконструкции и развития. Вам нужны «Келлог, Браун и Рут». Если бы только мы могли войти в американский список из десяти стран и процветать, как Египет и Иордания! Или Израиль.

— Почему вы убили Сакху Демократа? — закричал я. — Он же не был просто каким-то третьесортным крестьянином. Он был одним из нас.

— Сакху убили федеральные войска, а не ГКВПД.

— Вы спланировали это вместе со свани. Первым делом вы избавились от демократов.

— Много проку от них было! Гнилая интеллигенция. Не могли зашнуровать собственные туфли. Что это вы делаете, Миша? О, ради бога! Перестаньте! Мужчины не плачут. Вы выглядите смешным. Такой большой мужчина весь в слезах… Что бы сказала Нана, если бы увидела это?

Меня сотрясали рыдания, и слезы лились, как фонтаны нефти, гак и не материализовавшиеся. Я все еще слышал тихое блеяние Сакхи, его последние слова, обращенные ко мне. «Мишенька, пожалуйста. Скажите, чтобы они остановились. Они послушаются такого человека, как вы. Пожалуйста. Скажите что-нибудь».

Мистер Нанабрагов подошел ко мне. Он поднял руки, словно хотел меня обнять, но они судорожно дернулись и опустились. Он стоял, безмолвно подергиваясь.

— Миша, — сказал он. — Не забирайте у меня мою Нану.

— Что?

Его глаза наполнились слезами, в них играли радуги.

— Вы не понимаете, каково мне было без нее, — продолжал он, сопя носом. — Когда она была в Нью-Йоркском университете, а Буби изучал этническое музыковедение в Калифорнийском университете, мне было не для чего… не для чего жить. Такие люди, как ваш отец и я, — мы принадлежим к другому поколению. Семья — вот что мы знаем. Мы не можем жить так, как теперь живут люди: один ребенок в Сан-Диего, другой в Лондоне, третий в Калифорнии. — Он вытер глаза.

— Но вы же, конечно, не собираетесь оставить ее здесь, — сказал я.

— Вы можете остаться оба. Стать мужем и женой. После русской бомбежки на следующей неделе все утрясется. Вот увидите. Я отдам вам часть сигаретного бизнеса, — впрочем, вы и не нуждаетесь в части чего бы то ни было.

— Но мы здесь умрем, — возразил я, вытирая нос.

— Не обязательно. Разве вы не понимаете? Я сделаю все, чтобы ее удержать. Вы — сын своего отца. Он убил американца только для того, чтобы вы не смогли его покинуть.

Чайки кружили совсем низко над мертвой овцой, и официанты «Дамы с собачкой» хватались за свои пистолеты. Я вспомнил, как чайка атаковала британского ребенка на видеопленке, запечатлевшей убийство моего отца. Куда бы я ни попал — всюду хищные птицы высматривали добычу. Я взглянул на небо, серое от дыма — от черного дыма жаровни «Дамы с собачкой» и от завесы над городом, в котором все еще полыхали пожары.

— Миша, — обратился ко мне Нанабрагов. — Миша, как вы можете меня винить? Ваш отец убил оклахомца, чтобы быть уверенным, что вы не сможете вернуться в Нью-Йорк.

— Я знаю, — сказал я просто.

— Он хотел удержать вас возле себя. Он так скучал без вас. Разве есть что-нибудь важнее отцовских объятий?

— Ничего, — прошептал я.

И тут мистер Нанабрагов бросился мне на шею, плача и дергаясь. От них по-прежнему несет прогорклым потом, от наших стариков. Несмотря на все французские одеколоны и увлажняющие гели, этот запах под мышками неистребим.

— Миша! — вскричал мистер Нанабрагов. — Вы должны обещать, что не отберете у меня мою Нану.

Я чувствовал, как он судорожно дергается в одном ритме с замедляющимся биением моего сердца.

— Я очень рассержусь, если вы это сделаете, Миша, — сказал он. — Так что вы должны мне обещать, что она не уедет.

Я почувствовал его горькую слюну у себя на затылке.

— Обещаю, — ответил я.