Кошка Фрося завела друга. Надоело в одиночестве. Друг был прехорошенький. Лапки, хоботок, все на месте. Фрося носила его под мышкой, в тепле. Кормила, поила и любовалась. Мы не сразу заметили, что Фрося связалась с плохой компанией. Фросина волосатая подмышка делает ее скрытной. Фрося возила друга в Портофино, у них завязались серьезные отношения. Если бы не я, дело дошло бы до свадьбы. Конечно, я была против. Поэтому теперь я страшный человек, разлучница и по совместительству инквизитор. Сожгла жениха на костре любви. Фрося тосковала двадцать секунд, а потом забыла. Жесткого диска не хватило даже на поплакать. «Любовь, как трамвай, – лишь успела подумать Фрося. – Если ушел один, обязательно придет другой. Нужно только немного подождать».

Мама моей подруги считает, что Фрося – счастливая женщина. Сама она учительница в Питере. Это – праздник, который всегда с тобой. В Питере быть счастливой женщиной просто неприлично. Воздух не позволяет. Совращает к самоанализу. А если ты учительница плюс завуч по воспитательной работе, то мозг в одну сторону изъеден питерской темой, а в другую – всякими кавээнами и отчетными концертами. А сверху прихлопнут детьми. Мама подруги иногда садится в плацкарт и едет оттягиваться и бузить. В Москву. В Третьяковку. Располагается на нижней боковушке у туалета и заводит интеллигентную беседу с самой собой.

В вагоне пусто, как после оргазма. Вечерний туман застилает привокзальные помойки, романтично пахнет туалетом и шпалами. Внезапно ее нервную систему начинает переполнять беспокойство. А дальше – как в страшилке про черную-черную комнату. Дебильные-предебильные дети выходят из метро, с ними бензопила Надежда Ивановна, они дебильно-предебильно заходят в вагон и начинают мерзко орать.

– Если бы не бензопила, – говорит мама, отпиваясь растворимым кофеем с самопривезенным вафельным тортом имени Крупской, – я бы их убила. Поедемте в центр, мне надо срочно забыться в страдании. Что у вас тут ужасно отреставрировали?