Из неаполитанской тюрьмы от Кампанеллы снова пришло письмо. «Рассуждения о телах, пребывающих в воде» он одобрил, хотя и сожалел, что издана эта книга, а не долгожданная «Система мира». Во многом он согласен с Галилеем, однако его не удовлетворяют страницы, где говорится об атомах. Не дадут ли они врагам повода отвергать и все, что написано там о небесных явлениях?

Некоторое время спустя разнесся слух, будто Кампанелла полемизирует с «Письмами о солнечных пятнах». Спорить о пятнах, не имея возможности их наблюдать?! Чези, разделяя недовольство Галилея, обещал выяснить, в чем там дело. Слухи оказались преувеличенными, и Чези примирительно заметил, что Кампанелла-де не успел как следует обдумать Галилеево сочинение.

В ту пору во Флоренции находился молодой немецкий дворянин Рудольф Бинау со своим учителем Товием Адами. Объездив много стран, они побывали и в Неаполе, сумели получить разрешение навещать Кампанеллу в тюрьме. Восхищаясь его мужеством и поразительными познаниями, они хотели помочь издать его работы и содействовать освобождению.

Немцы много рассказывали Галилею о Кампанелле, о его нечеловеческих страданиях и нечеловеческой выдержке. И в тюрьме Томмазо использовал любую возможность, чтобы писать. Его работоспособность и преданность науке беспримерны, хотя он и пережил такие мучения, что и вообразить их почти невозможно.

Галилей был потрясен. Он сказал, что попытается убедить Козимо вступиться за Кампанеллу, и вызвался послать ему денег.

Позже, узнав, что Галилей тяжело болеет, Кампанелла через Чези предложил свою помощь: пусть ему пришлют историю болезни и точную дату рождения. Галилей ответил, что не верит в астрологию.

Бенедетто Кастелли при содействии Галилея был приглашен на кафедру математики в Пизанский университет. Приехав в Пизу, он первым делом нанес визит попечителю. Артуро д'Эльчи принял его очень любезно, но сразу же предупредил, что на лекциях ему не следует касаться учения о движении Земли. «Те указания, которые я получаю от вас как предписание, — ответил Бенедетто, — были мне в качестве совета даны синьором Галилео, моим учителем, с которым я весьма считаюсь, тем более что знаю: сам он, двадцать четыре года читая лекции, никогда не касался этой темы».

Обезоруженный такой покорностью, попечитель сказал, что иногда Кастелли мог бы затрагивать подобные вопросы, но только в виде предположений.

«Нет, — ответил Кастелли, — я воздержусь и от этого, если только вы не прикажете мне поступать иначе».

Д'Эльчи оставил Бенедетто обедать, подарил свою книгу, называл себя другом Галилея. Откуда такая любовь? Истина выяснилась скоро. Сальвиати, отправляясь в путешествие, велел распродать часть конюшни. Зная, что Галилей свой человек в доме Сальвиати, д'Эльчи хотел заручиться его поддержкой: ему нужна пара упряжных лошадей, молодых и доброго нрава, так пусть лучших оставят за ним. Станешь тут и другом Галилея, когда дело идет об отменном выезде!

Первая же лекция в университете доставила Бенедетто триумф. С каждым днем слушать его приходило все больше народу. Кастелли объяснял это тем, что он ученик Галилея. Успех такой вызвал зависть. По городу поползла молва, что он держится Галилеевых взглядов и недостаточно ценит Аристотеля. Его предупредили: это восстановит против него профессоров и студентов. Студентов? Кастелли не спорил: после лекций студенты провожали его по берегу Арно до самого дома. И так каждый вечер.

При дворе Бенедетто тоже принимали очень милостиво. Однажды, за столом великого герцога возник разговор о движении Земли. Его продолжили в покоях вдовствующей государыни. Обсуждался вопрос: противоречит ли учение Коперника священному писанию. Кастелли доказывал, что не противоречит. Вдовствующая государыня возражала, хотя, как казалось Кастелли, лишь для того, чтобы послушать его доводы.

Это был не единичный эпизод. При дворе все чаще говорили о том, что-де защищаемая Галилеем мысль о движении Земли противна Библии. Цель этого была ясна: государь должен усомниться в благочестивости своего математика.

Узнав о спорах во дворце, Галилей понял, что дальше хранить молчание нельзя. Прежде он старательно обходил эту тему, но раз враги навязывают ему борьбу на поприще богословия, он не может отказаться. Взгляды свои относительно того, в какой степени следует привлекать библейские тексты при решении естественнонаучных вопросов, Галилей изложил в пространном «Письме к Кастелли».

Священное писание, разумеется, не может говорить неправду или ошибаться. Но ошибаться иной раз могут его толкователи. Стремление всегда понимать слова Библии буквально чревато тяжкими заблуждениями и даже ересями. Пришлось бы, например, считать, что у бога есть руки, ноги, глаза, что он подвержен человеческим страстям, забывает прошлое и не ведает будущего. Значит, в Библии есть положения, которые, если воспринимать их буквально, кажутся несогласными с истиной. Но они изложены именно так, чтобы быть понятными простому народу. Раз Библия во многих местах не только допускает, но и требует небуквального понимания, то в естественнонаучных спорах ее тексты должны привлекаться в последнюю очередь.

Галилей остроумно толковал известный библейский рассказ о том, как Иисус Навин умолил господа остановить Солнце. Это место, утверждал Галилей, явно доказывает невозможность системы Аристотеля и Птолемея, но прекрасно согласуется с системой Коперника.

Ссылки на Библию не только устрашающее, но и обоюдоострое оружие: прибегая к ним, надо знать существо дела. В противном случае они могут обернуться против лиц, которые ими пользуются. Так, слова, приводимые в защиту Птолемеевой системы, подтверждают, оказывается, правоту Коперника. Пример был нагляден, и поэтому не пришлось повторять мысль, высказанную в начале письма: споря о природе, библейские тексты следует принимать во внимание в последнюю очередь.

Кампанелла из своей темницы побуждал Галилея отказаться от всех прочих тем и писать о мироздании. Все философы, страстно уверял он, воспринимают как закон написанное Галилеем, ибо нельзя философствовать, не имея точно установленной системы строения миров. Этого ждут от него особенно теперь, когда все поставлено под сомнение. Сам он, Кампанелла, работает сейчас над сочинением, где показывает, что священное писание и отцы церкви все держались мысли о движении Земли. Пусть Галилей, заострив перо совершенной математикой, оставит атомы на будущее и напишет прежде, что эта философия происходит из Италии, от Филолая и частично Тимея, и что Коперник заимствовал ее от них и от Феррарца, своего учителя. Великий позор, что владеть умами начинают народы, которых мы сами же вывели из состояния дикости! Он, и погребенный в темнице, служит делу Галилея и славе Италии. Ради бога, заклинал Кампанелла, оставьте все другие сочинения и занимайтесь только этим. Ведь никто не знает, не умрет ли он завтра!

Томмазо пожурил Галилея, что тот, когда болел, не захотел воспользоваться его помощью как человека, сведущего в астрологии. Он, Кампанелла, уверен, что в этом учении много ложного, но есть там и вещи превосходнейшие: нельзя отрицать, что различные системы, из коих состоит вселенная, влияют друг на друга. Он написал об этом работу в шести книгах, дабы очистить астрологию от суеверий.

Если Галилей выпустит что-либо в свет, просил Кампанелла, то пусть сразу же передаст ему через Чези. За предложение прислать деньги, о котором ему сообщил Товий, Кампенелла поблагодарил Галилея, но от самих денег отказался.

Бенедетто забрал к себе все полемические рукописи Галилея, связанные со спорами о гидростатике. Он их завершит и издаст под собственным именем!

Из четверых выступивших со своими книгами против «Рассуждения о телах, пребывающих в воде» двум возражать уже не следовало: д'Эльчи недавно умер, а Корезио на религиозной почве спятил с ума. Но Коломбе и Грация находились в добром здравии, их можно было не щадить, особенно Коломбе!

Готовя книгу к печати, Бенедетто, не отличавшийся воинственностью, потирал от удовольствия руки. Знатно же Галилей пообщипал этого Голубка. Но Бенедетто поторопился радоваться.

В декабре 1614 года, выступая с проповедью, доминиканец Томмазо Каччини допустил грубый выпад против Галилея. Он разбирал как раз ту библейскую историю, где рассказывалось, как господь, внемля мольбе Иисуса Навина, остановил Солнце. Объяснив нравственное наставление, заключенное в рассказе, проповедник указал, что именно сей текст доказывает абсолютную ложность доктрины, которой прежде учил Коперник, а теперь учит, выдавая за истину, математик Галилей, то есть доктрины о недвижимости Солнца и движении Земли.

Знаменитейшие теологи, продолжал Каччини, считают это мнение несовместимым с католической верой, так как оно противоречит многим местам Библии. Прибегать же к толкованию, идущему вразрез с общепринятым, строжайше запрещено.

Во время следующей проповеди Каччини пошел еще дальше: он напал на математику, эту дьявольскую науку, и математиков, множащих ересь.

«Математики, — гремел Каччини, — должны быть изгнаны из всех католических государств!»

И подобное произносят в церкви, перед сотнями прихожан! Это уже не шептания за спиной, не наскоки в частных домах и не нападки в печати за несогласие с Аристотелем. Галилея объявляют сторонником учения, противного Библии. Да и вообще математики — сеятели ереси!

Несколько молодых флорентийцев, единомышленников Галилея, пытались уговорить соборного проповедника, чтобы он с церковной кафедры осудил выходку Каччини. Тот было согласился, но потом, посоветовавшись с собратом по ордену, ничего предпринимать не стал. Когда об этой попытке пронюхал Каччини, то сразу же отправился к инквизитору Флоренции. Пора обуздать учеников Галилея. Их религиозные взгляды вызывают подозрения — подозрения в неправомыслии падают, следовательно, и на их учителя!

Внешне Галилей никак не реагировал на поношения, которым с церковной кафедры подвергли Коперникову теорию и вообще математиков. Но враги не унимались. Когда Лорини вернулся из Пизы, в руках у него оказалась копия «Письма к Кастелли». Еще один козырь против Галилея! Монахи стали твердить, что в «Письме» много ересей.

Ересей? Галилей писал, взвешивая каждое слово. Ни Бенедетто, ни многие другие католики безупречной репутации не нашли в «Письме» ничего предосудительного. Значит, у Лорини и его присных какая-то копия, отличающаяся от оригинала. Голубок и его шайка способны на все.

Дело приобретало серьезный оборот. Галилею стало известно, что Каччини, отправляясь в Рим, захватил с собой эту «копию» и какой-то донос Лорини. Чтобы передать их в Святую службу?

Галилей тут же написал о происшедшем кардиналу Дини, послал ему точную копию «Письма к Кастелли» и просил ознакомить с ним Гринбергера, а если возможно, то и самого Беллармино. Ведь именно на него, на кардинала Беллармино, эти интриганы и возлагают все свои надежды, желая добиться по меньшей мере осуждения книги Коперника.

Допустить этого нельзя! Он, Галилей, призывает к осмотрительности. Церковь всегда считала Коперника величайшим астрономом, сам он был не только католиком, но и духовным лицом, книга его вышла с посвящением папе Павлу Ш. На основе расчетов Коперника была проведена календарная реформа. Семьдесят лет католики свободно пользуются этой книгой. А вот теперь монахи, лишь из неприязни к нему, Галилею, жаждут объявить Коперника еретиком!

То, что относится к изучению природы и не является вопросом веры, нельзя решать ссылками на Библию. Для церкви было бы очень опасно утверждать в виде доктрины, установленной священным писанием, какие-либо положения, которые однажды окажутся несоответствующими доказанной истине. Нельзя, чтобы судьба Коперникова учения зависела от людей, не только никогда не читавших его книги, но и в глаза ее не видевших. Коперниково учение нельзя осудить, не доказав прежде его ложности. В христианском мире достаточно специалистов, которые могут дать соответствующее заключение. Их мнением не следует пренебрегать. Пусть теорию Коперника исследуют набожные и знающие лица, сопоставляя ее положения с очевидными опытами. Люди, от которых будет зависеть окончательное решение, должны быть осведомлены о существе вопроса.

Донос, подписанный Лорини, был доставлен в Рим и вручен одному из кардиналов-инквизиторов; К доносу была приложена копия «Письма к Кастелли», где были подчеркнуты фразы особенно предосудительные. Он, Лорини, говорилось в доносе, находит в этом письме, как и его собратья по монастырю, много весьма подозрительных вещей. Например, подход к толкованию библейских" текстов или утверждение, что им в спорах о физических явлениях принадлежит последнее место и что привлекать их следует лишь при обсуждении вопросов, относящихся к вере. Галилеисты, то есть сторонники Галилея, хотят излагать священное писание по-своему. Они защищают мысль о движении Земли, совершенно противную Библии. Видя, что «Письмо к Кастелли» ходит по рукам и никто не передает его властям, он, Лорини, и счел долгом переслать в Рим верную копию, дабы приняли меры и помешали распространению заблуждения.

Лорини не обвинял галилеистов в ереси, уверял, что считает их добрыми христианами, лишь несколько склонными умничать и упорствовать в своих мнениях. Он даже просил не рассматривать это его письмо как судебное показание. Но лицемерные фразы не меняли сути: донос должен был привлечь к Галилею внимание инквизиции.

25 февраля 1615 года под председательством кардинала Беллармино состоялось заседание конгрегации Святой службы. Выслушав донос, кардиналы постановили написать во Флоренцию архиепископу и инквизитору, дабы те позаботились раздобыть оригинал «Письма к Кастелли»«.

Нотарий Святой службы завел новое дело — «Против Галилео Галилея, математика».

Голубок и его шайка добились чего хотели.

Когда Джованни Чамполи, тосканский клирик, талантливый литератор и пылкий почитатель Галилея, служивший в Риме, узнал о происшедшей во Флоренции скандальной истории, то счел долгом не оставаться в стороне. С юности он никого так не любил, как Галилея. Злые языки уверяли, что тот привораживал людей чуть ли не колдовством. Но какая магия сравнится с доблестью ученого, с блеском ума и силой красноречия?

Встретившись с кардиналом Барберини, который всегда восхищался Галилеем, Чамполи завел разговор о спорах относительно строения вселенной. В этих вопросах, предупредил кардинал, надо соблюдать великую осторожность, Галилею ни в коем случае не следует выходить за пределы того, о чем трактовал Птолемей или Коперник, он должен оставаться на почве физики и математики, ибо толковать писание — дело богословов. Надо быть особенно осторожным, когда речь идет об удивительных открытиях: страсти разгораются, и многие уже не воспринимают истинных слов человека, совершившего эти открытия, их дополняют и переиначивают до неузнаваемости.

Чамполи понял, к чему клонил Барберини: Галилей не должен допускать, чтобы из его открытий делались далеко идущие выводы. Ведь то, что он открыл с помощью зрительной трубы, позволяет говорить о некоем подобии Луны и Земли. Находятся горячие головы, которые, не довольствуясь этим, твердят, будто и на Луне живут люди. Другие начинают выяснять, могли ли жители Луны произойти от Адама или иметь своими предками кого-то из спасшихся в Ноевом ковчеге. Высказываются самые дикие суждения, которые Галилею и не снились.

Из беседы с кардиналом Барберини Чамполи стало ясно: в Риме от Галилея, помимо согласия не выходить за пределы математики, ждут и другого — он должен открыто признать, что подчинится авторитету тех, кто поставлен повелевать умами в истолковании писания. Сделать это, по мнению Чамполи, крайне необходимо, дабы не позволить врагам сыграть на «дерзкой и самонадеянной непокорности» Галилея. Поэтому спасительную оговорку о готовности подчиниться решению церкви можно повторять как угодно часто, это никогда не будет чрезмерным! Он, Чамполи, знает, что Галилей всегда так и делал, но бесконечная, любовь к нему заставляет напомнить об этом, хотя из-за разности в возрасте ему не подобало бы давать советы!

Кардинал Дини обещал поговорить с Гринбергером и даже самим Беллармино. Однако помешала масленица с ее суетой. Но время не пропало даром: переписчик по приказу Дини заготовлял впрок копии «Письма к Кастелли». одну из них кардинал, вручил Гринбергеру и дал ему прочесть недавнее письмо Галилея, где тот говорил о необходимости, прежде чем осуждать Коперникову теорию, выслушать сведущих людей.

Встретившись с Беллармино, Дини ознакомил его с теми же письмами. Беллармино уверял, что с тех пор, как беседовал с Галилеем в Риме, он больше не слышал ничего относительно обсуждаемой темы. Что касается Коперника, сказал он, то не следует думать, что его запретят. Книгу самое большее снабдят примечанием: доктрина его, мол, допускается лишь для того, чтобы «спасти явления». Ведь движется не Земля, а Солнце. Беллармино с явным удовольствием процитировал строку из псалма: Солнце «выходит, как жених из брачного чертога своего, радуется, Как исполин, пробежать поприще…» Кто еще может сомневаться, что именно Солнце бежит по небу!

Поскольку Беллармино признался, что обсуждал эти вопросы с. Гринбергером, Дини решил еще раз поговорить с математиком. Тот был очень сдержан, но одна его фраза прозвучала знаменательно. «Мне доставило бы удовольствие, — сказал Гринбергер, — если бы синьор Галилей привел бы прежде свои доказательства движения Земли, а потом бы уже принялся рассуждать о писании!»

Если бы Галилей именно так и сделал, нашелся Дини, то поступил бы плохо, ибо сначала привел бы свои факты, а потом бы уже думал о священном писании. Но Гринбергер не оценил остроумного ответа. Он был полон сомнений. Не являются ли аргументы Галилея скорее вероятными, чем доказательными? Гринбергер честно сказал, что заставляет его сомневаться: ему внушают страх некоторые места священного писания.

Исполняя приказ Римской инквизиции, архиепископ Пизы пытался хитростью получить от Кастелли подлинник Галилеева письма. Тот отвечал, что возвратил письмо Галилею. Архиепископ настаивал. Ситуация создалась почти комическая: та и другая сторона тщательно скрывали свои планы — архиепископ полагал, что, получив письмо, найдет там улики против дерзкого математика, а Галилей не хотел выпускать из рук документа, могущего разоблачить фальсификацию.

Из Рима шли утешительные вести. Слухи об опасности преувеличены, действуют здесь лишь несколько монахов, но их попытки обречены на неудачу. Кардинал Барберини тоже говорил, что, насколько он знает, ни в его конгрегации, ни в конгрегации Беллармино ничего относящегося к Галилею не обсуждалось.

Чамполи радовался: те, кто затеял эти козни, напрасно старались создать впечатление, будто за ними чуть не весь Рим. Галилей может больше не волноваться — здесь у него множество друзей. Недавно кардинал дель Монте имел долгую беседу с Беллармино. Если, трактуя о системе Коперника и своих доказательствах в ее пользу, Галилей не станет касаться священного писания — толкование Библии должно быть сохранено исключительно за знатоками богословия! — то он не встретит никаких затруднений.

Настроен Чамполи был очень оптимистично. А за два дня до того, как он написал это письмо Галилею, 19 марта 1615 года, один из кардиналов-инквизиторов заявил в Святой службе, что беседовал р положении дел во Флоренции с фра Каччини. Тот осведомлен о заблуждениях Галилея и жаждет очистить совесть, дав показания.

Павел V велел немедля его допросить. На следующий день Каччини предстал перед комиссарием инквизиции. Он рассказал, как, выступая с проповедью, осудил мнение о недвижимости Солнца и как затем ученики Галилея стали подбивать соборного проповедника, дабы тот с церковной кафедры ему возразил. Тогда он, Каччини, обратился к инквизитору Флоренции, полагая, что следует наложить узду на дерзкие умы. О них, учениках Галилея, ему говорил фра Хименес, который слышал, как они высказывали три следующих положения: бог, дескать, не субстанция, а акциденция; бог обладает чувствами; чудеса святых не настоящие чудеса.

О «Письме Кастелли» Каччини распространяться не стал, зная, что оно находится в инквизиции, а только заметил, что там, по его мнению, неправильно излагаются вопросы, относящиеся к богословию.

— Итак, я даю показания сей Святой службе, что, как гласит общая молва, вышеназванный Галилей держится следующих двух положений: Земля по природе своей движется как целиком, так и суточным движением; Солнце недвижимо. Эти положения согласно моей совести и моему разумению противоречат священному писанию, изложенному отцами церкви и, следственно, противоречат вере, которая учит, что то, о чем говорится в священном писании, надлежит считать истинным.

На вопрос, откуда он знает о взглядах Галилея, Каччини ответил, что, помимо общей молвы, он слышал о них от епископа Кортоны и от одного флорентийского священника из рода Аттаванти, приверженца Галилея. С ним он беседовал прошлым летом в келье фра Хименеса, когда последний упомянул, что ему, Каччини, предстоит говорить проповедь о том, как господь остановил Солнце. Об этом учении Галилея читал он и в его книге, посвященной солнечным пятнам, которую брал у Хименеса.

— Сами вы когда-нибудь разговаривали о Галилеем?

— Нет, я никогда его даже не видел.

— Что думают во Флоренции относительно взглядов Галилея, касающихся веры?

— Многие считают его добрым католиком, другие же считают, что в делах веры он личность подозрительная, ибо, как говорят, он поддерживает тесную дружбу с тем самым фра Паоло, сервитом, который столь знаменит в Венеции своей нечестивостью. Говорят, что и в настоящее время они ведут переписку.

— Вспомните, от кого именно вы узнали только что изложенное.

О переписке Галилея с Паоло Сарпи, отвечает Каччини, ему много раз говорил Лорини и даже писал ему об этом сюда, в Рим. А от двоюродного брата Хименеса в келье последнего он слышал, что Галилей вызывает подозрения и что однажды, будучи в Риме, тот-де едва не угодил в руки Святой службы.

Свидетеля просят уточнить, из-за чего именно они считают Галилея подозрительным в вопросах веры.

— Они мне не говорили ничего, кроме того, что считали его подозрительным из-за положений, коих он держался о недвижимости Солнца и движения Земли, а также потому, что он хотел толковать священное писание вопреки общему мнению святых отцов.

Но от кого слышал отец Хименес упомянутые выше высказывания относительно бога и ложных чудес?

Каччини вспоминает, что тот, кажется, называл Аттаванти. Хименес говорил, что слышал эти положения неоднократно от учеников Галилея. Это было после его, Каччини, проповеди, когда Хименес, споря с ними, защищал занятую им позицию.

. —. Находились ли вы во враждебных отношениях с Галилеем, с Аттаванти или с другими учениками Галилея?

— Я не только не питаю вражды к Галилею, но даже незнаком с ним, как и с Аттаванти. Я не имею к нему никакой ни вражды, ни ненависти, как и к другим ученикам Галилея, наоборот, молюсь за них.

— Преподает ли упомянутый Галилей публично во Флоренции и какое искусство и много ли у него учеников?

— Я не знаю, читает ли Галилей публично и много ли у него учеников, но хорошо знаю, что у него во Флоренции много последователей, которые зовутся галилеистами, а это те, кто превозносит и восхваляет его ученость и его мнения…

Каччини подписал показания, поклялся ничего не разглашать и был отпущен.

Узнав мнение Беллармино о возможной судьбе книги Коперника, Галилей возмутился. Официально хотят утвердить ложь, будто его теория лишь отвлеченная математическая гипотеза! Галилей тут же написал, Дини большое письмо. Коперник искал не теорию, которая бы позволяла лучше «спасать явления», он бился над тем, чтобы решить вопрос об истинном строении вселенной. Он выступал не только как математик, но и как философ и был убежден, что Земля движется на самом деле. Согласиться с утверждением, будто Коперник не считал движение Земли реальностью, может лишь тот, кто никогда не читал его книги.

«Коперника, на мой взгляд, нельзя смягчить, ибо движение Земли и недвижимость Солнца — существеннейший пункт и общий фундамент его учения. Поэтому его надо либо целиком осудить, либо оставить таким, как он есть!»

Однако, перед тем, как выносить решение, следует очень внимательно взвесить все написанное Коперником. Он, Галилей, продолжает работать над сочинением, которое, как он надеется, поможет уяснению проблемы. Оно было бы уже закончено, если бы не обострение болезни. Что же касается строки псалма о Солнце, выходящем «пробежать поприще», строки, сочтенной Беллармино за решающий аргумент против недвижимости Солнца, то не представляет особого труда истолковать ее так, что противоречия с Коперником не оказывается.

Хотя Галилей и уверял, что подчинится воле начальственных лиц, письмо его к Дини об этом не свидетельствовало, он продолжал настаивать на истинности Коперникова учения и по-своему толковал библейские тексты, которыми хотели опровергнуть мысль о движении Земли. Ближайшим друзьям Галилея письмо это очень понравилось, но они все-таки поостереглись показывать его Беллармино.

Чези все еще ломал голову, как найти клирика, который бы взялся с богословских позиций возражать Каччини и ему подобным, когда само небо ниспослало нужного человека. В Неаполе была издана книга кармелита Паоло Антонио Фоскарини «Письмо относительно мнения пифагорейцев и Коперника о движении Земли и неподвижности Солнца». Фоскарини доказывал, что «пифагорейская система мира» вполне может быть согласована с Библией.

Книга была напечатана как нельзя кстати. Ведь по-новому толковал известные библейские тексты не мирянин, а видный богослов. Чези сразу же послал Галилею книжечку Фоскарини.

Вскоре сам Фоскарини приехал в Рим, чтобы прочесть там несколько проповедей. Недавно выпущенная им работа привлекла к нему симпатии всех галилеистов. Он бывал у Чези, беседовал с Чамполи, успешно выступал на диспутах. Фоскарини показывал себя горячим почитателем Галилея. Он нашел еще немало авторитетнейших свидетельств отцов церкви, подкрепляющих его точку зрения, и намеревался, расширив свою работу, издать ее в виде латинского трактата.

На этот новый трактат Чези возлагал большие надежды и призывал Галилея блюсти осторожность, пока ученый кармелит его не опубликует. До поры до времени следует поменьше распространяться о движении Земли, дабы не распалять могущественных перипатетиков. Говоря с посторонними, надо уверять, что Коперникова теория используется лишь в качестве удобной гипотезы, как, мол, понимал ее и сам Коперник.

Фоскарини обещал опровергнуть все сделанные ему возражения. Этого, полагал Чези, будет достаточно, чтобы привести дело к благополучному исходу. Начальственные лица, в чьей власти выносить решения, будут побеждены силой доводов или авторитетом приведенных свидетельств. Когда будут устранены все возражения и улягутся страсти, мысль о движении Земли перестанет вызывать подозрения, тогда ее можно будет держаться совершенно свободно, как мысли, относящейся к материям чисто физическим и математическим. Хорошо, что подобный труд издаст именно Фоскарини, человек весьма в своем ордене почитаемый. Чези советовал Галилею прислать Фоскарини все соображения, которые могут пригодиться тому при работе. Глава Линчеев пребывал в уверенности, что опасность миновала: ни Коперник, ни «Письмо» Фоскарини, ни сама мысль о движении Земли не подвергнутся запрету.

Кардинал Барберини, встретив Дини, сказал, не дожидаясь вопроса: «Я не слышу, чтобы о деле синьора Галилея продолжали говорить, и если в дальнейшем он будет выступать как математик, то, надеюсь, неприятностей у него не будет».

Ему советуют отступить, да еще радоваться, что не стряслось худшего!

Питая к кардиналу Дини доверие, Фоскарини ознакомил его с весьма любопытным документом и разрешил изготовить список для Галилея. Это было письмо Беллармино к Фоскарини.

Недавно один клирик, возмущенный книжечкой кармелита, прислал ему свои возражения. Фоскарини ответил на них, но, желая выяснить мнение Беллармино по существу спора, послал тому как возражения, критика, так и свой ответ.

Беллармино высказал свое мнение, хотя и кратко, но решительно: «Во-первых, мне кажется, что вы, ваше священство, и господин Галилео поступаете благоразумно, довольствуясь тем, что говорите предположительно, а не абсолютно; я всегда полагал, что так говорил и Коперник. Ибо если сказать, что предположение о движении Земли и неподвижности Солнца позволяет спасти все явления лучше, чем принятие эксцентриков и эпициклов, то это будет сказано прекрасно и не влечет за собой никакой опасности. Для математика этого вполне достаточно».

Но очень опасно утверждать, продолжал Беллармино, что Солнце в действительности не перемещается с востока на запад, а движется Земля. Это значит не только дразнить всех философов и богословов, но и наносить вред святой вере, представляя слова писания ложными. Во-вторых, собор запретил толковать библейские тексты вразрез с общепринятым мнением. На это нельзя возразить, что-де движение Земли не вопрос веры. Если это не вопрос веры «в смысле объекта», то это вопрос веры «в смысле говорящего», ибо слова, подтверждающие покой Земли, изрекает устами пророков и апостолов сам дух святой. В-третьих, если бы даже существовало истинное доказательство недвижимости Солнца и движения Земли, «то и тогда необходимо было бы с большой осторожностью подходить к истолкованию тех мест писания, которые представляются этому противоречащими, и лучше сказать, что мы не понимаем писания, чем сказать, что излагаемое в нем ложно. Но я никогда не поверю в возможность такого доказательства, пока мне его действительно не представят». Можно показать, что гипотеза о центральном положении Солнца спасает явления, но он, Беллармино, очень сомневается, чтобы удалось доказать истинность такой системы. В случае же сомнения нельзя отказываться от толкования писания, данного святыми отцами. Да ведь и слова: «Восходит Солнце и заходит, и к месту своему возвращается…» написал не кто иной, как Соломон, говоривший по божьему вдохновению! Поэтому совершенно невероятно, чтобы он утверждал нечто противное доказанной истине или истине, могущей быть доказанной.

Друзья из наилучших побуждений тоже советовали Галилею не преступать границ. Начальственные лица, сообщали из Рима, заявляют, что Коперник рассматривал свою теорию лишь как отвлеченное допущение. Все они чистой воды перипатетики, и не надо их дразнить, оспаривая такую оценку Коперника, дабы не утратить добытого — возможности писать о движении Земли как математической гипотезе.

Эти советы выводили Галилея из себя. Его призывают согласиться с фальсификацией и спокойно смотреть, как выхолащивают великое Коперниково учение! Настроение его было мрачным. Почти всю зиму он опять провел в постели. Весна не принесла облегчения. Он по-прежнему находился «в окружении медиков и лекарств». Опасным проискам не видно конца. Враги твердят, что в книге Коперника есть положения, противные вере. Когда же он хочет вскрыть ошибочность этих утверждений, ему затыкают рот. А заявлять, что в книге Коперника содержится ересь, позволяют даже с церковных кафедр!

Галилей проклинает болезнь, которая не дает ему подняться. Не действовать через третьих лиц и писать письма — самому надо ехать в Рим, убеждать и доказывать! Велика опасность, что будет принято пагубное решение. А это именно и произойдет, если объявят, что Коперник, мол, никогда не считал истинным движение Земли и поэтому его теорией, ложной но существу, дозволено пользоваться лишь как гипотезой, удобной для расчетов. Как только он поправится, он поедет в Рим!

«Успокаивающие вести» вовсе не успокаивали. Копернику теперь, похоже, писал Дини, запрет не угрожает. Что же касается его, Галилея, мнения, то есть мнения о действительном движении Земли, то сейчас не время рассеивать заблуждения тех, кто полномочен вынести решение. Надо молчать и собирать доказательства, чтобы выступить с ними в будущем.

Несколько месяцев назад Галилей начал новое сочинение — «Послание к великой герцогине Христине». Однако болезнь не позволила его завершить. Теперь, если он был в состоянии диктовать, то продолжал работу. Речь шла о весьма серьезных вещах. Когда его попрекали, что он, мирянин, осмеливается разъяснять священное писание, да еще вразрез с толкованием, принятым католической церковью, то за этим скрывалась вполне реальная угроза быть обвиненным в ереси. Тридентский собор запрещал произвольное толкование Библии и требовал буквального понимания ее текстов. Правда, в постановлении собора была одна существенная оговорка: запрет понимать библейские слова аллегорически касался лишь тех мест, которые относились к вопросам веры, к спасению души и к нравственным предписаниям. Уже в «Письме к Кастелли» Галилей доказывал, что, поскольку вопрос о недвижимости Солнца и движении Земли не относится К догматам веры, отрывки из Библии, где говорится, например, о движении Солнца, не следует понимать буквально. Беллармино решительно высказался против такого подхода. Что значило перечить всемогущему Беллармино, Галилей хорошо себе представлял, но тем не менее, имел дерзость не соглашаться. В «Послании к Христине» он развертывал положения «Письма к Кастелли». Раз движение Земли происходит на самом деле, то, естественно, подлинный смысл священного писания не может этому противоречить!

В трудах отцов церкви, особенно у Блаженного Августина, Галилей отыскал много отрывков, оправдывающих его позицию. Церковь не должна принимать скоропалительного решения. Запретить учение Коперника — это значит запретить астрономию! Но Галилей понимал, что ни на Павла V, ни на его любимчиков кардиналов аргумент о судьбах науки впечатления не произведет. Он нашел довод значительно более действенный; осуждение Коперниковой теории нанесет ущерб католической церкви. Нельзя осудить книгу, достижения которой были положены в основу календарной реформы. Еретики-протестанты и так ее не признают, как же они возрадуются, если сами католики отвергнут Коперникову теорию!

Хотя новая работа Галилея и писалась в виде личного послания вдовствующей великой герцогине, предназначена она была, конечно, не только для тосканского двора и расходилась во многих списках.

Свои соображения относительно библейских текстов и движения Земли, а также удачно подобранные цитаты из отцов церкви Галилей через Чези посылал Фоскарини в Неаполь.

Тяжелая весна сменилась не менее томительным летом, а Галилей все еще не мог справиться с болезнью.

Уезжая из Рима, Фоскарини обещал быстро закончить и выпустить новое свое сочинение, но месяц шел за месяцем, а об издании книги ни слуху ни духу. Уж не решил ли Фоскарини, поразмысливши над письмом Беллармино, отступиться от опасной затеи?

Еще в начале апреля, сразу после рассмотрения показаний Каччини, инквизитору Флоренции был послан приказ допросить Хименеса и Аттаванти. Но дело затянулось. Хименеса следовало допрашивать первым, однако он уехал в Милан. После долгих проволочек дознание решили провести в Милане, но оказалось, что Хименес отправился на время в Болонью. Миланского инквизитора упрекали в нерадении, а он твердил, что по его сведениям Хименес давно уже в Тоскане.

Когда же выяснилось, что тот действительно во Флоренции, вновь произошла непредвиденная задержка. Тамошний инквизитор скончался, а его преемник не сразу вошел в Курс дел. Потребовалось новое предписание из Рима, чтобы Хименеса наконец допросили. Это имело место 13 ноября 1615 года, почти восемь месяцев спустя после показаний Каччини.

Хименес крайне удивлен вызовом в инквизицию. Разумеется, причина этого ему совершенно неизвестна!

— Знаете ли вы некоего доктора, проживающего во Флоренции, по имени Галилей, близко ли с ним знакомы и что о нем слышали?

За два года своего пребывания во Флоренции, отвечает Хименес, он никогда не видел Галилея. Однако то, что он слышал, заставляет его считать учение Галилея диаметрально противоположным истинной теологии и философии.

Ему предлагают выразиться яснее. Хименес говорит, что от учеников Галилея он слышал рассуждения о движении Земли и о том, что бог — акциденция, что бог наделен чувствами, смеется и плачет. Но он, Хименес, не знает, высказывали ли они собственное мнение или мнение своего учителя.

— Не слышали ли вы, чтобы Галилей либо кто из его учеников говорил, будто чудеса святых не истинные чудеса?

Ничего подобного он, Хименес, не помнит.

Инквизитор хочет знать, кого имеет в виду Хименес, когда излагает высказывания «учеников Галилея».

Эти высказывания, отвечает Хименес, он неоднократно слышал от приходского священника Аттаванти.

— Неужели Аттаванти на самом деле так думает? Нет, вряд ли Аттаванти высказывал подобные вещи в виде утверждения: он, кажется, говорил, что полагается на учение церкви, а все это высказывал лишь в порядке диспута.

Инквизитора интересует, какого мнения свидетель о знаниях и способностях Аттаванти.

Глубокими познаниями в богословии и философии, отвечает Хименес, тот не обладает, но кое-чего нахватался. Аттаванти высказывал скорее взгляды Галилея, чем свои собственные. Поводом для этого разговора послужили проповеди Каччини.

Как, спрашивает инквизитор, возражал Хименес на ложные аргументы Аттаванти и что тот ему отвечал?

О, он, Хименес, самым решительным образом доказал Аттаванти, что высказанные им в диспуте мнения ошибочны и еретичны, ибо Земля воистину недвижима.

Не питает ли он вражды к Галилею или Аттаванти?

Он никогда не видел Галилея, повторяет Хименес, и не имел с ним никаких дел. К Аттаванти же он скорее питал дружеские чувства.

И в конце допроса Хименес не забывает подчеркнуть, что ему очень не нравится учение Коперника, ибо оно не согласуется с отцами церкви и противно истине. Подтвердив, что все рассказанное им сущая правда, свидетель клянется хранить молчание и скрепляет протокол собственной подписью.

На следующий день инквизитор Флоренции вызывает к себе Аттаванти. Стереотипный вопрос, с которого обычно начинается дознание:

— Известна ли вам причина вызова в инквизицию? Аттаванти отвечает отрицательно. Его спрашивают, у кого он учился. Он называет двух доминиканцев, а потом добавляет, что год назад занимался еще с отцом Хименесом. И все? Тогда вопрос ставится прямо: учился ли он у Галилея?

Нет, учеником Галилея он не был, но беседовал с ним на научные и особенно на философские темы.

— Слышали ли вы когда-нибудь от Галилея что-либо противное или несогласное либо со священным писанием, либо с философским учением, либо с нашей верой? И что именно?

Ничего, что противоречило бы священному писанию и католической вере, он, Аттаванти, никогда от Галилея не слышал. Что же касается материй философских или математических, то он слышал, как Галилей говорил, что, согласно с учением Коперника, Земля движется, Солнце же вращается вокруг собственной оси, но поступательным движением не обладает. Так об этом сказано и в письмах, изданных им в Риме под названием «О солнечных пятнах».

— Не приходилось ли вам слышать от Галилея каких-нибудь толкований священного писания сообразно с его мнением о движении Земли и недвижимости Солнца?

Он слышал, вспоминает Аттаванти, рассуждение Галилея относительно известного текста из книги Иисуса Навина. Галилей не отрицал самого чуда, однако говорил, что поступательным движением Солнце не обладает.

— Не слышали ли вы когда-нибудь утверждений Галилея, будто бог не субстанция, а акциденция, будто бог обладает чувствами, может смеяться и плакать, будто чудеса святых не настоящие чудеса?

Аттаванти всплеснул руками. О господи! Вот откуда, оказывается, идет вся эта напраслина! Но ведь это же досаднейшее недоразумение. И объясняется оно очень просто. Однажды в келье отца Хименеса они рассуждали о некоторых вопросах, разбираемых святым Фомой, и в том числе: «Является ли бог субстанцией или акциденцией?», «Обладает ли бог чувствами, смеется ли, плачет ли?» Все это делалось лишь ради его, Аттаванти, наставления и проходило исключительно в порядке диспута.

— Именно тогда отец Каччини, тоже доминиканец, живший в соседней келье, слыша, как мы рассуждали в порядке диспута, вероятно, вообразил, что я высказывал вышеизложенное в качестве утверждений или приводил мнения синьора Галилея! Но это неправда.

Что же касается чудес, продолжал Аттаванти, то об этом вообще не было речи. Их занятие с отцом Хименесом закончилось, разумеется, подобающим образом: было установлено, что, согласно с учением святого Фомы, бог не обладает чувствами, не смеется, не плачет и есть наипервейшая субстанция.

Инквизитор выражает недоумение. Почему свидетель тут же подумал о Каччини и назвал его? Ведь дйспут-то он вел с Хименесом?

— Я назвал отца Каччини, потому что перед этим однажды, когда мы беседовали о движении Солнца, он, услышав это, вышел из своей кельи и явился к нам. Он заявил, что говорить, будто Солнце, согласно с мнением Коперника, стоит недвижимо, значит высказывать ересь и что он намерен в церкви прочесть об этом проповедь. Так и произошло.

Инквизитор ждет уточнений. Аттаванти настаиваем что все рассказанное им он знает наверняка. Никого, кроме его самого и отца Хименеса, там не было. Он брал у Хименеса уроки, упомянутые выше рассуждения проходили лишь в порядке диспута.

— Что вы слышали от самого Галилея относительно веры?

— Я считаю его отличнейшим католиком, в противном случае он не находился бы на службе у этих светлейших государей.

Нет ли между ними, свидетелем и отцом Каччини, какой-либо вражды, неприязни или ненависти?

— Я никогда не разговаривал с ним ни до, ни после описанного случая, не имею с ним никаких дел и даже не знаю его имени.

— Не хотите ли вы дать еще какие-нибудь показания относительно вещей, интересующих Святую службу?

Аттаванти спешит заверить инквизитора, что ему нечего больше сказать и что сказанное им — чистейшая правда.

После того как свидетель поклялся не разглашать происшедшего и подписал протокол, ему позволили удалиться.

Сомнения терзают Аттаванти. Над Галилеем нависла угроза! Предупредить его? А клятва? Он, конечно, не побежит к Галилею, не попытается встретить его у общих знакомых, не станет посылать писем, которые легко оказываются в чужих руках. Но разве не существует способа поговорить с Галилеем с глазу на глаз, чтобы об этом никто никогда не узнал?

Аттаванти не находит себе места. Чувство порядочности и любовь к Галилею борются в его душе со страхом перед неотвратимым наказанием. Инквизиция карает каждого, кто осмеливается разглашать ее тайны.