1. Особенные обстоятельства второго бракосочетания Царя Алексея Михайловича с Натальей Кирилловной Нарышкиной

При царе Алексее Михайловиче был Канцлером иностранных дел боярин Артамон Сергеевич Матвеев, дед первой статс-дамы (а с 1775 году Обер-Гофмейстерины её Императорского Величества Екатерины II) Марьи Андреевны Румянцевой, матери фельдмаршала графа Петра Александровича Румянцева-3адунайского. Его Величество удостаивал сего Министра отменной доверенности. По кончине первой своей супруги, бывшей Княжны Милославской, против древнего обыкновения прежних царей которые частных людей я не посещали, приходил он часто к Матвееву, иногда и ужинал у него. Однажды придя туда нечаянно вечером и найдя стол накрытым, сказал он Матвееву:

– Стол так хорошо и порядочно приготовлен, что всякому захочется сесть за него, и отужинать. Добро, я останусь у тебя ужинать, только с тем уговором чтобы никто для меня не тревожился, и чтобы за столом были все, кто в другое время обыкновенно с тобою садится.

– Как Вашему Величеству угодно и как прикажете, я всё приму за честь и милость моему дому, – отвечал Матвеев.

Между тем всё было готово, кушанье поставлено, и царь сел за стол. Тогда вошла хозяйка дома со своим сыном и одной девицей. Они поклонились низко царю и по его приказанию должны были сесть вместе с ним за стол. В продолжение ужина. Царь часто смотрел на сидящих за столом, особенно на девицу, которая сидела прямо напротив него. Ему казалось, что он прежде не видал ее в доме Матвеева между другими детьми, и для того его величество сказал Матвееву: Я всегда думали, что у тебя один только сын, а теперь еще в первый раз вижу, что у тебя и дочь есть; как это случилось, что я прежде ее не приметил?

– Ваше Величество думали справедливо, – отвечал Матвеев: у меня один только сын; а девица, которую вы теперь видите, дочь друга моего и родственника Кирилы Нарышкина, Дворянина живущего в своих, деревнях. Жена моя взяла её к себе в дом, чтобы воспитать в городе, и если Богу будет угодно, при случае и замуж выдать.

Царь ничего более на это не сказал, как только:

– Ты сделал дело доброе и Богу угодное.

Но после ужина, когда фамилия Матвеева встала из-за стола и вышла из столовой комнаты, а царь остался еще там с одним хозяином, его величество начал говорить о Наталье Кирилловне и сказал:

– Девушка очень хороша; кажется, имеет доброе сердце, и в таких уже летах, что пора ей замуж выйти: надобно тебе постараться сыскать ей хорошего жениха.

– Baшe величество справедливо о ней судить изволите, – отвечал Матвеев: – она умна, очень скромна и имеет самое доброе сердце. Жена моя и все мои домашние любят её, как родную нашу дочь. Но что касается до жениха, то не скоро такой сыщется. Oна имеет все добрые качества, но богатства у нее мало или совсем нет; а я хотя и принял на себя право выдать её замуж, однако по малому моему имуществу большого приданного дать ей не смогу.

Царь сказал на это:

– Ей надобно такого жениха, который бы сам настолько был богат, чтобы не имел нужды спрашивать о её богатстве; но почитал бы за богатство добрые её качества и сделал бы её счастливою.

– Того-то бы я и желал, – отвечал Матвеев, но где найти таких женихов, которые смотрители бы больше на достоинства невест, нежели на богатое приданое?

– Бывают иногда и такие, – сказал царь, – подумай только ты об этом. Я и сам постараюсь сыскать такого человека. Девушка заслуживает, чтобы сделать ей счастье.

Матвеев благодарил его величество аа столь милостивое намерение и тем разговор окончился. Царь пожелал ему доброй ночи и ушел. Через несколько дней после того Его величество пришел в другой раз к Матвееву, разговаривал с ним часа два, о государственных делах и намерен уже будучи идти от него, опять сел и сказал Матвееву:

– Скажи, не забыл ли ты после тогдашнего нашего разговора постараться о достойном женихе для Натальи Кирилловны?

– Нет, всемилостивейший государь, – отвечал Матвеев; это никогда у меня из ума не выходит, только бы случай нашелся так скоро, как я желаю. Я не сыскал еще достойного для нее жениха; да и сомневаюсь, чтобы это скоро могло случишься. Многие из наших молодых дворян бывают у меня и часто видят пригожую мою питомицу, однако же никто не показывает и вида на ней жениться.

– Изрядно, – сказал царь, – может быть в этом и нужды не будет. Я сам обещал тебе постараться поискать для неё хорошего жениха. Мне удалось найти такого, которым она надеюсь будет довольна, и будет с ним счастлива. Я его знаю; он человек весьма честный, имеешь достоинства и так богат, что о её имении и приданом спрашивать не станет. Он её любит, хочет взять за себя и сдeлать счастливою. И она его знает, хотя он и не давал еще приметить, что хочет на ней жениться. Я надеюсь, что она не откажется за него выйти, когда он посватается.

– Я уже доносил недавно Вашему Величеству, что я весьма бы рад тому был; я избавился бы от заботы, которая всегда у меня на сердце лежит. Но смею ли спросить ваше величество об имени этого человека? Может быть, и я его знаю и могу сказать Вашему Величеству что-нибудь о его обстоятельствах?

Царь отвечал на это:

– Я уже сказал тебе, что я его знаю, что он человек честный, и добрый, и в состоянии сделать жену свою счастливою; ты можешь мне в этом смело поверить; а больше сказать тебе о нем не могу, пока мы не узнаем от Натальи Кирилловны будет ли она согласна за него выйти.

– В этом нет сомнения, – сказал Матвеев, – когда она услышит, что Ваше Величество предложили ей этого жениха. Однако же она захочет узнать, кто он таков, прежде нежели согласится за него выйти, что мне кажется и весьма справедливо.

– Ну так знай же, – сказал Царь; – что я сам тот человек, которой намерен на ней женишься.

Матвеев, изумленный столь не ожидаемым объяснением от Царя; упал к ногам его и говорил:

– Прошу ваше величество Бога ради, оставить это намерение; или по крайней мере не через меня сделать ей предложение. Вы сами знаете, всемилостивейший государь, что я между вельможами двора вашего и между знатнейшими фамилиями многих имею неприятелей, которые и без того уже завидуют отменной милости и доверенности, каких ваше величество меня удостаиваете. Что ж бы тогда было, когда бы они увидели, что ваше величество обойдя все другие знатнейшие фамилии, женились на бедной девушке из моего дома. Без сомнения зависть их и ненависть ко мне распространилась бы тогда по всему государству, и всякий бы стал думать, что я милость вашего величества употребляю во зло, и что я склонил вас взять за себя мою родственницу и питомицу для того, чтобы превзойти всех их в вашей милости и ввести мою фамилию в сродство с царским домом.

– Все это ничего не значить, – отвечал Царь: – Я постараюсь, чтобы тебе нечего было опасаться. Между тем я в намерении своем решился и не переменю его.

– И пусть так будет по воле вашего величества, – сказал Матвеев: – Бог да благословит ваше намерение. Когда уже этому непременно так быть должно, то я прошу одной милости для себя и для Натальи Кирилловны: чтобы ваше величество поступили в этом деле по здешнему обычаю; и по крайней мере для виду созвали бы ко двору своему нисколько девиц из знатнейших фамилий, а между ними и Наталью Кириловну, и выбрали бы из них публично себе невесту. Между тем, кроме вашего величества и меня, никто, даже и сама Наталья Кириловна, не будет знать о вашем намерении.

Царь признал это предложение справедливым и обещал Матвееву исполнить это и между тем никому более того не открывать. Через несколько недель объявил он своё намерение сочетаться вторым браком знатнейшему духовенству и министрам в Тайном Совете, и повелел сделать приготовления к тому, чтобы все девицы из знатнейших фамилий в назначенный день собрались к его величеству для выбора из них невесты.

Это произошло в сентябре 1670 года в Кремле, где собрались 60 благородных девиц, из коих одна была прекраснее другой. В числе их была и Наталья Кирилловна Нарышкина. Девушки были великолепно угощены. Царь обходился с ними весьма милостиво и выбрал последнюю ceбе в невесты.

 

2. Петр Великий при смертной своей болезни не хочет простить смертоубийц

Царь Петр I, на 25 году от рождения своего, был опасно болен горячкою; когда уже не оставалось надежды к его выздоровлению и всем двором печаль овладела, в церквах же денно и нощно приносимы были за царя молитвы, то по древнему обыкновению явился судья преступников, чтоб спросить, не дать ли свободу девятерым разбойникам и убийцам, приговоренным к смерти, дабы они молили Бога о здравии царском. Как скоро Петр I сие услышал, то приказал судью позвать пред себя и повелел ему прочесть лист сих, к смерти приговоренных, и их преступления. Потом сказал его величество прерывающимся голосом к уголовному судье: «Разве ты думаешь, что я прощением сих недостойных злодеев и нарушением правосудия сделаю доброе дело и побужду небо к продлению моей жизни? Или что Бог примет молитву сих богоотступных мошенников и убийц? Пойди сей час и вели завтрешняго утра исполнить приговор над девятью преступниками. Я паче надеюсь, что Бог таковым моим правосудием побужден будучи к милосердию, продлит жизнь мою и дарует мне здравие».

Приговор был на другой день исполнен, царю стало ежедневно становиться легче, и спустя малое время он совершенно выздоровел.

 

3. Петра Великого своеручная ковка нескольких полос железа

Петр I, строитель всякого добра в России, которой посещал все заводы и мастерские места и поощрял работников, приезжал также на Миллеров железный завод при реке Истии, что по Калужской дороге в 90 верстах от Москвы. Там пробыл он однажды четыре недели и пил тамошнюю целительную воду, и кроме ежедневных своих государственных дел определил себе время не только чтоб все тщательно исследовать и всему научиться, но и самому при варке и ковке железа трудиться, чтоб научиться ковать полосы. Когда же он то понял и в последний день своего там пребывания своеручно 18 пуд железа сковал и каждую полосу клеймом своим означил; причем бывшие с ним придворные юнкеры и бояры долженствовали носить уголья, пригребать оные к горну, дуть в мехи и другие отправлять с его величеством работы. Прибыл он чрез несколько дней в Москву и к хозяину того завода Вернеру Миллеру, хвалил его распоряжения на заводе и спросил его, что там получает мастер выковать пуд полосного железа? «Алтын», – ответствовал Миллер. «Хорошо, – продолжал царь, – потому и я заслужил 18 алтын и право имею от тебя их требовать». Вернер Миллер пошел тотчас к своему денежному ларцу и принес 18 червонцев, отсчитал их царю и сказал: «Такому работнику, как ваше величество, не можно меньше заплатить». Царь же, отсунув их назад, сказал: «Возьми свои червонцы, я не лучше прочих мастеров работал, заплати мне то, что ты обыкновенно платишь другим мастерам; я на то куплю себе пару новых башмаков, которые мне теперь же и нужны». А как его величество уже однажды к башмакам своим приказал подшить подметки, которые и стоптались, то взяв 18 алтын, поехал в ряды и в самом деле купил себе на оные пару башмаков, которые он часто имея на ногах, в собраниях показывал и говаривал: «Я их мозолями заслужил».

Примеч. Из числа сих, его величеством своеручно скованных железных полос, находится еще одна полоса с царским клеймом на Миллеровом железном заводе при означенной реке Истие, да еще другая, которую сей монарх в Олонце при Ладожском озере сковал, сохраняется в Кунсткамере Санктпетербургской Академии наук.

 

4. Петр Великий оказывает отменное почтение к искусным лекарям и подает повод к посрамлению высокомерных шарлатанов

Всем известно, что Петр Великий совершенно знал о необходимости хороших лекарей при новозаводимом своем войске и флоте, весьма их уважал и даже сам выучился делать некоторые хирургические операции. Он обыкновенно носил с собою две готовальни; одну с математическими инструментами, для вымеривания разных предлагаемых ему планов, а другую с хирургическими инструментами. Он сам вырывал у многих больные зубы, а жену купца Борша лечил операцией от водяной болезни.

Еще на двадцатому году своего возраста имел он короткое обхождение не только с Господином Лефортом, первым своим тогдашним любимцем, но также и с Господином Тирмондом, старым, веселым и искусным хирургом, которой всегда бывал при его величестве и часто просиживал с ним за полночь. Он был в такой милости у государя, что некогда пьяный заколов старого верного своего слугу, на другой день поутру в великой горести прибежал к государю, пал пред ним на землю и просил прощения. Его величество не хотел его слушать, пока он не встанет; но как он всё ещё лежал, то Государь сам его поднял, обнял и поцеловал, и выслушал его донос. Потом его величество отвечал ему, чтобы он не заботился и не печалился, просил бы прощения только у Бога, и если остались после убитого жена или дети, то постарался бы доставить им пристойное содержание. Тирмонд исполнил это приказание, и давал вдове убитого по смерть её из своего имения ежегодно немалую пенсию.

Сей славный Тирмонд, проживший более 70 лет, оставил после себя еще довольно молодую и пригожую вдову с богатым имением. Она еще при жизни мужа своего, имея немалую склонность к любовным делам, влюбилась в одного молодого и пригожего подлекаря из Данцига, который в волокитстве был гораздо искуснее, нежели в хирургии. Вскоре потом вышла она за него и начала вести с ним жизнь весьма роскошную, ездила четвернею в великолепном экипаже и щегольством своим во всей Москве обращала на себя внимание. Государю при случае донесено было о сем с презрительным описанием её мужа. Его величество некогда будучи в гостях у одного боярина с тем, кого он, удостаивал дружеским обхождением, послал за молодым наследником любимого своего Тирмонда. Он подумал, что Государь хочет принять его на место своего любимца, приехал в великолепном наряде и в самом лучшем своем экипаже. Все подбежали к окошкам смотреть, как он въезжал на двор. Как скоро щеголеватый подлекарь предстал пред Государем, то его величество расспрашивал его обо всех его обстоятельствах, и он должен был в присутствии всего собрания выдержать строгий экзамен. Потом Государь признал его за незнающего и недостойного наследника искусного Тирмонда, и приказал привести со двора в особенную комнату множество дворовых работников и крестьян и заставил щеголеватого подлекаря остричь и обрить всем им большие их бороды, а после того отпустил его обратно домой в его экипаже. Это приключение столь досадно было высокомерному щеголю и любезной его супруге, что они через некоторое время после этого с остатком своего имения уехали в Данциг. Там жили они нисколько лет с такою же пышностью и также весело, пока не прожили все свои деньги. Старой знакомец Тирмонда видел после, во время Шведской войны бывшего подлекаря бедным маклером, а жену его нашел в таком состоянии, что oнa должна была за деньги мыть чужое белье.

■

 

5. Петра Великого отвага в очевидной опасности при наговоре Сикеля и Соковнина и их шайки стрельцов

В особенном рассуждении о наименовании Великий, которое я в Санкт-Петербургских примечаниях 1740 или 41 году припечатал, обстоятельно изъяснено и с примерами предложено, что наименование Великий никакой государь, ниже герой после смерти своей о себе не подтвердил и с беспрекословным согласием всех народов до нынешних времен не удержал, как только тот, с которым случались следующие обстоятельства и который одарен был нижеозначенными свойствами, как то: великим духом, природною остротою и разумом, сильным желанием к произведению чего-нибудь великого; и которой был окружаем великими опасностями и препонами, но которой преодолевал великими и неутомимыми трудами, храбростью и постоянством, коими он приводил к концу свои намерения, от чего проистекала великая и всеобщая польза, которую через то государство получало. В вышеупомянутом рассуждении ясно показано, что все сие точно в Петре Великом находилось и что он в том превзошел многих, приобретших прежде сего наименование Великого. Можно было бы в подробнейшей истории о Петре Великом весьма ясно показать, что единая его неустрашимость все препятствия преодолевала и его от многих очевидных опасностей спасала, а также во всех его великих предприятиях ему всепомоществовала. В доказательство сего предложу я здесь два особенные приключения, коих обстоятельства хотя различно рассказывают, но здесь оныя так поставлены, как были произнесены устами очевидных и достоверных свидетелей.

Во время возмущения стрельцов, одна рота сих злобных тварей и с ними два офицера Сикель и Соковнин вознамерились умертвить Петра Великого. А чтоб удобнее сего государя в свои сети уловить, положили они зажечь посреди Москвы два соседственные дома. Поскольку царь при всяком пожаре всегда являлся прежде тех, которые его тушить долженствовали, то сговорившиеся хотели тотчас явиться на пожар, притвориться старающимися тушить, понемногу в сей тесноте окружить царя и неприметно его заколоть.

Наступил день ко исполнению сего неистового намерения: заклявшиеся, яко откровенные друзья, собрались обедать к Соковнину, а после стола пьянствовали до самой ночи. Каждой из них довольно нагрузил себя пивом, медом и вином. Между тем как прочие продолжали доставлять себе питьем мужество к исполнению сего проклятого предприятия, вышел на двор около восьмого часа времени один стрелец, которого как напитки, так и совесть обременяли. Другой, почувствовав такое же движение, пошел тотчас за ним. Когда сии двое находились на дворе наедине, то сказал один другому:

– Я, брат, не знаю, что из этого будет.

– В том нет никакого сомнения, что нам будет худо. Можем ли мы честно из такой опасности освободиться?

– Так, брат, – ответствовал другой, – я совершенно держусь твоего мнения. Иного средства нет, как нам идти в Преображенское и открыть о том царю.

– Хорошо, – сказал первый, – но как нам вырваться от наших товарищей?

– Мы скажем, – ответствовал другой, – что пора перестать пить и разойтись по домам, ежели нам в полночь надобно исполнить наше предприятие.

Потом ударили они по рукам и вошли опять в собрание сих единомышленников, коим свое мнение и предложили. Все на то согласились и заключили тем, что ежели кто хочет на несколько часов идти домой, тот может сходить, но обещание свое подтвердить рукою, чтоб непременно в полночь опять явиться; а прочие бы остались у Соковнина, пока дома загорятся и начнут бить в набат.

Потом отправились эти двое от них и пошли прямо в Преображенское, где царь имел свое пребывание. Они сказали о себе одному царскому денщику, что желают говорить с царем. Царь, не доверяющийся им уже тогда, приказал их спросить, что они имеют донести. Они ответствовали, что того никому, как только самому его величеству, сказать не могут, для того, что оно весьма важно и не терпит ни малейшего упущения времени. И так сей государь вышел в прихожую и приказал обоих стрельцов пред себя позвать. Как скоро они к нему подошли, то бросились ниц на землю и говорили, что при сем приносят головы свои под меч, которой они заслужили, вдавшись в измену против него с ротою их товарищей, которые все сидят у Соковнина и по заговору своему ожидают в полночь набатного колокола, чтобы тогда царя убить. Сей ужасный донос слушал храбрый царь с равнодушием и спросил их только, правду ли они говорят? «Точно так, – сказали оба стрельцы, – мы теперь в твоей власти, вот головы наши, пойдем только к ним, то застанем их вместе до самой полуночи».

Доносителей задержали в Преображенском под стражей, а поскольку было тогда около восьми часов вечера, то царь тотчас написал записку к капитану лейб-гвардии Преображенскаго полку Лопухину (иначе Липунов), приказывая ему в оной собрать тихим образом всю свою роту и к одиннадцатому часу перед полуночью таким образом идти к дому Соковнина, чтоб в одиннадцать часов тот был весь окружен и все в нем находящиеся были перехвачены. Капитан верно исполнил сей приказ. А как царь думал, что в записке своей означил десятый час, то и чаял, что в половину одиннадцатого часа все застанет у Соковнина в доме исполнено. И потому по прошествии десяти часов сел он, не мешкая, в одноколку и с одним только денщиком прямо поехал к Соковнину в дом. Прибыл туда в половине 11 часа; не мало удивился, что ни у ворот, ниже вокруг дома не застал ни одного солдата отряженной гвардейской роты. Не взирая на это подумал он, что караул расставлен на дворе. Ни мало не размышляя, въехал он прямо на двор, вышел у крыльца из одноколки и с одним денщиком вошел в покои. Все тотчас в доме зашумели, когда узнали, что приехал царь. Петр Великий с неустрашимым духом вошел в покой и застал Соковнина, Сикеля и всю роту заклявшихся изменников, которые тотчас встали и изъявили своему государю должное свое почтение. Царь ласково им поклонился и сказал, что мимоездом усмотрев у них великой свет, подумал, что необходимо у хозяина есть гости; а как ему еще рано показалось лечь спать, то и заехал в сих мыслях посетить хозяина. В сколь великом изумлении и гневе царь внутренно ни был на отряженного капитана, которой, по его мнению, в определенное время приказа не исполнил; однако он скрывал свои внутренние движения. Он довольно времени там просидел, а изменники его пред ним стояли и выпили круговую за царское здравие, на что он им храбро отблагодарил. Между тем кивнул один стрелец Соковнину и сказал ему тихо: «Пора брать!» Соковнин, не хотевший еще открыть проклятого своего предприятия, так же ему мигнувши, сказал в ответ: «Еще нет». Как он сие говорил, вскочил в полной ярости Петр Великий и, ударив Соковнина кулаком в лицо, так что он упал, произнес громким голосом: «Ежели тебе еще не пора, сукин сын, то мне теперь пора. Свяжите сих скотов!» В ту же самую минуту по ударении 11 часов вошел в покой гвардейской капитан, а за ним солдаты его роты, с ружьями и примкнутыми штыками. Прочие изменники тотчас пали на колени и повинились. Царь приказал, чтоб изменники сами себя вязали, что и исполнено было. Потом оборотился царь к гвардейскому капитану и в первом жару дал ему пощечину, упрекнув его притом, что он в означенный час не являлся. Сей оправдался письменным его повелением, которое он, вынув из кармана, показал царю; царь же, усмотрев свою ошибку, что он одним часом описался, поцеловал капитана в чело, признал его усердным офицером и отдал ему под стражу связанных изменников. Какое же изменники получили воздаяние, известно свету.

 

6. Петр Великий награждает верность и в самом бунтовщике

Хотя разные писатели описывали стрелецкие бунты в Москве, но никто еще не собрал довольно обстоятельств до оных касающихся, которые можно услышать только от старых людей в Москва и Петербурге. Эти люди время от времени умирают, а с их смертью пропадают подлинные известия, как о самих бунтах, так и о многих важных приключениях Петра Великого, которых были они свидетелями.

Я часто делал предложение, чтобы прилагаемо было старание собирать какие только можно известия о Петре Beликом от тех людей, которые некогда имели cчacтьe обходиться с ним и быть свидетелями его предприятий, дабы со временем можно было сочинить истинное и полнее описание жизни сего Великого Монарха и тем уничтожить все ложные и несовершенные о нем повествования поныне находящиеся. Надлежало бы рачительно о семь стараться, потому что через несколько лет, как это вероятно, не останется уже никого в живых из тех, которые лично знали Петра Великого.

Предложение мое всеми было одобрено, и некоторые из моих знакомых, бывшие еще во время Петра Великого в Российской службе, хотели сами начать писать некоторые особенные известия о словах и делах сего Императора. Между другими знатными особами, которые не имели охоты писать, но при случае охотно такие известия рассказывали, достопочтенный старый фельдмаршал, князь Иван Юрьевич Трубецкой, сам приказал мне, чтобы я за столом, или ввечеру, когда он по своему обыкновению курил табак, смело напоминал ему о том и заводил бы разговор о временах Петра Великого. Он милостиво обещал мне рассказывать о сем Великом Императоре многое, чего нигде ещё не описано. При случае разговора о стрелецком бунте рассказывал он, что будучи капитаном Преображенского полка, стоял он на карауле у царевны Софьи Алексеевны, которая заключена была в Москве в Девичьем монастыре в комнате со сводами и крепкими железными решетками. Преданные ей стрельцы, подкопавшись нечаянно под монастырь, разломали снизу пол в той комнате, где царевна содержалась, увели ее подземным ходом, сделали новой бунт и хотели истребить всех, кто бы стал им сопротивляться. Много тогда, пролито было крови, и между прочими в ярости своей искали они и бывшего у царевны на карауле капитана Трубецкого. Они дошли уже до того места, откуда не мог он скрыться; но тогда один из них, который был некогда брадобреем у капитана и получал от него многие милости, захотел избавить его от неизбежной опасности и вызвался указать им, где капитан скрывается, потому что он прослужив несколько времени у него, знал вce места в его доме. Таким образом отвел он раздраженных стрельцов от дверей той комнаты, в которой Капитан заперся, и дал ему время спастись бегством.

Через несколько дней, когда бунт был усмирен, стрельцы переловлены и осуждены на заслуженную казнь, капитан Трубецкой будучи с государем на месте казни, нечаянно увидел между множеством перевязанных и на плахи положенных стрельцов и своего брадобрея, который спас его жизнь, Тотчас упал он к ногам царским, рассказал о верности этого осужденного стрельца и просил ему помилования. Честность сего несчастного столь понравилась Петру Великому, что он немедленно приказал поднять его и спрашивал его самого, как он избавил капитана от убийц. Стрелец рассказал об этом приключении, также как и капитан доносил Государю. Петр Великий отдал его Трубецкому с тем условием, чтобы он никогда в Москве не показывался. Князь Трубецкой отослал его с женою и с ребенком в самые дальние свои деревни, дал ему землю для хлебопашества, и освободил его и потомков его от обыкновенного оброку. Фамилия князей Трубецких и поныне еще соблюдает то над его внуками и правнуками.

 

7. Петра Великого острое изречение английскому королю Виллиаму

Краткое время, которое Петр Великий при первом своем путешествии по чужим краям в Лондоне препроводил, сделалось, как он сам сказывал, от множества достопамятных вещей, которых он до сего не видывал, еще короче.

Он обыкновенно ездил и, прохаживаясь весь день, по возвращении вечером на свою квартиру, все, что днем ни усмотрел и заметил, повторял с теми, которые с ним были, притом так же часто говаривал, что ему надлежит стараться еще однажды побывать в Англии, ибо он там много находил нужного для себя научиться.

Как он однажды препроводил утро в рассматривании великолепного строения и превосходного расположения Греенвигскаго госпиталя, в котором призреваемы были инвалидные матросы, и обедал при дворе с королем Виллиамом; в то же время спросил его король, как ему нравится Греенвигский госпиталь? – «Чрезвычайно, – ответствовал царь, – да при том настолько он мне нравится, что я бы советовал вашему величеству занять его вашим дворцом, а дворец ваш уступить живущим там матросам».

 

8. Замысловатый отказ Петра Великого на прошение жидов, чтобы он позволил им жить в России

Когда государь Петр I еще в первый раз был в Голландии, учился в Сардаме искусству строить корабли и повсюду наведывался обо всем потребном для приращения торговли, заведения мануфактур и обрабатывания продуктов своей земли; и тогда уже явно было, что одним из главных предметов его стараний было заведете торговли в своем Государстве. Он старался вызывать в Poccию искусных художников, фабрикантов, ремесленников и купцов, давая им разные привилегии, совершенную свободу и доставляя многие выгоды. Хитрые амстердамские жиды надеялись воспользовался этим случаем. Хотя они знали, что царь Иван Васильевич выгнал жидов из Российского государства и последовавшие за ним Цари также не позволяли им жить в России; но они думали, что Петр Великий, совсем преобразуя Poccию и отменяя столь многие старые обычаи, отменит и узаконение царя Ивана Васильевича, касающееся до их нации. Итак взяли они прибежище к славному амстердамскому бургомистру Ван-Витсену и просили его, чтобы он исходатайствовал им у его величества позволение селиться в России, заводить купеческие конторы и производить торговлю, так же, как это было позволено и другим иностранцам; причем не позабыли они весьма подробно описать знатные выгоды какие получали бы россияне продавая продукты своей земли, через жидовских купцов». Сверх этого обязывались они из благодарности за исполнение их просьбы поднести Государю на первой случай в подарок сто тысяч гульденов наличными деньгами.

Бургомистр Витсен склонился на это и пообещал жидам при первом случае предложишь Государю их просьбу. Сей почтенный муж, которого государь почитал как верного советника и почти ни в чем ему не отказывал, сдержал свое слово и при первом случае представил императору предложения и просьбу жидов. Государь сперва слушал его с важностью, а потом, улыбаясь отвечал ему следующими словами:

– Господин Витсен, вы знаете жидов, знаете и образ мыслей моего народа; и я также знаю и тех, и других. В рассуждении первых еще не время позволить жидам селиться и жить в моем государстве. Скажите им моим именем, что я благодарю их за их предложение, но я стал бы жалеть о них, если бы они поселились в России, ибо хотя и думают о них, что они в торговле весь свет обманывают, однако ж я опасаюсь, что они у моих россиян не много бы выторговали.

 

9. Мысли Петра Великого о Венском Дворе

Известно, что Петр Великий на обратном пути из Англии и Голландии, проезжал через Германию в Вену, и там принят был императором Леопольдом с отменным почтешем. Но неожиданное извеcmиe из Москвы о возмущении стрельцов скоро отозвало его оттуда и воспрепятствовало ему пробыть долее при императорском дворе и ехать в Венецию, как он прежде был намерен. Однако проницательный монарх и в cтоль короткое время пребывания своего в Вене увидел, приметил и удержал в памяти много достопамятного. Некогда в Петербурге за столом своим, при случае разговора о Венском Дворе, сказал он, что все ему понравилось у Императора Леопольда; но только то странно показалось, что он при Дворе его везде находил иезуитов, и что это для него весьма удивительно: ибо Император знает, что они имея в его Государстве не менее земли, а денег еще более, нежели сам его величество, в последнюю тяжкую войну с Турцией, в 167З году, не помогали ему ни рекрутами, ни деньгами.

 

10. Мысли Петра Великого об иезуитах

Петр Великий терпя все исповедания Христианской веры без различия, позволял в своем Государстве иностранцам иметь публичные церкви, собственных своих священников, проповедников и других церковных служителей, а римским католикам и духовные их Ордена. По просьбе Римского Императора Иосифа I позволил он капуцинам иметь небольшой монастырь при их церкви в Москве, в Немецкой слободе, а францисканцам при церкви их в Петербурге. Только об иезуитах не хотел он ни от кого слышать и не терпел их в России. Он часто говаривал о них: «Я знаю, что иезуиты по большей части люди ученые, во всяких художествах искусные и способные, но не для меня: я знаю и то, что они кажутся всегда набожными, однако ж набожность свою употребляют только для своего обогащения и для прикрытия, а училища их и искусства служат орудиями их умыслам, выгодам Папы и их властолюбию, чтобы управлять Государями по своей воле. Некогда, говоря об этом слишком усилившемся Орден, сказал он:,Иезуиты не могут отстать от того, чтобы не мешаться во все государственные дела. Я удивляюсь тому, что есть дворы в Европе, которые не могут или не хотят этого видеть. При всей тонкости французского и испанского дворов, я не почитаю политику их очень высокою, потому что они терпят при себе иезуитов, которые присвоили себе великие владения в европейских и американских их землях и не однажды умерщвляли государей, которые были им противны».

 

11. Гнев Петра Великого за напрасно пролитую кровь

Как Петр Великий в 1704 году, по долговременной осаде, взял наконец приступом город Нарву, то разъяренные российские воины не прежде могли быть удержаны от грабежа, пока сам монарх с обнаженною в руке саблею к ним не ворвался, некоторых порубил и отвлекши от сей ярости в прежний привел порядок. Потом пошел он в замок, где пред него был приведен пленный шведский комендант Горн. Он в первом гневе дал ему пощечину и сказал ему: «Ты, ты один виною многой напрасно пролитой крови, и давно бы тебе надлежало выставить белое знамя, когда ты ниже вспомогательного войска, ниже другого средства ко спасению города ожидать не мог». Тогда ударил он окровавленною еще своею саблею по столу и в гневе сказал сии слова: «Смотри мою омоченную не в крови шведов, но россиян шпагу, коею укротил я собственных своих воинов от грабежа внутри города, чтоб бедных жителей спасти от той самой смерти, которой в жертву безрассудное твое упорство их предало».

 

12. Петр Великий слушает проповедь в главной Данцигской церкви

На втором путешествии в Голландию, в 1716 году, Петр Великий прибыл в Данциг в Воскресный день перед обедом, когда надлежало запирать городские ворота. Проезжая по городу, с удивлением приметил он, что улицы были пусты и почти ни один человек не встречался с ним до самого того трактира, в котором он остановился. Войдя в трактир, спросил он у хозяина, какая тому причина, что в таком многолюдном городе не видно на улицах почти ни одного человека? Хозяин отвечал Государю, что весь народ в церкви слушает проповедь, и для того во время Богослужения запираются городские ворота. Государь не хотел пропустить такого случая увидеть воскресное тамошнее богослужение и просил хозяина, чтобы он проводил его в церковь. Там находился и правительствующий Бургомистр, которой уже был уведомлен от караульных о прибытии его величества. Государь вошел в церковь, когда проповедь была уже начата. Бургомистр тотчас встал со своего места, пошел навстречу Царю и отвел его к бургомистрскому месту, которое сделано было повыше других. Его Величество сев без всякого шума, заставил бургомистра сесть подле себя и слушал проповедь с великим вниманием. Многочисленное собрание в церкви смотрело больше на Государя, нежели на проповедника; но это не могло нарушить его внимания, и он почти не спускал глаз с проповедника.

Между тем, почувствовав, что открытой его голове было холодно, снял он, не говоря ни слова, большой парик с сидевшего подле него бургомистра и надел себе на голову. Итак, Бургомистр сидел с открытой головою, а Государь в его большом парике до окончания проповеди, потом же он снял парик и отдал Бургомистру, поблагодарив его небольшим поклоном.

Можно вообразить, какое удивление произведено было сим приключением для Данцигских граждан столь необычайным, но для государя весьма обыкновенным и ни мало не стоящим внимания. По окончании богослужения городской магистрат прислал от себя к Государю депутатов для, засвидетельствования ему почтения от всего города и для пожелания ему благополучного пути. Тогда один господин из царской свиты, рассказал депутатам, что данцигское богослужение весьма понравилось его величеству, а приключение в церкви с париком господина бургомистра не должно казаться удивительным и необычайным, потому что его величество не смотрит на мелочные церемонии и привык в церкви, когда голове его бывает холодно, снимать парик с князя Меншикова или с кого-нибудь другого из стоящих подле него, и надевать на себя.

 

13. Замысловатый ответ Петра Великого, касающийся экономии

Государь Петр I при путешествии своем в Голландию, прибыв в Валдейскую область в Нижней Саксонии, остановился там на несколько дней, чтобы попить славную Пирмонтскую воду. Графы Валдексте (нынешние князья) приехали туда же, к знаменитому своему гостю и просили его величество по окончании лечения заехать к ним в новопостроенный их замок Арголцен, или Аролзен, отобедать. Государь обещал приехать и в назначенный день исполнил свое обещание. По окончании обеда, который был чрезвычайно великолепен и продолжался весьма долго, хозяин водил его величество по замку и все ему показывал. Потом граф спросил у его величества, как показалось ему новое cтроение? Государь, привыкший к умеренной жизни, отвечал, что расположение кажется ему весьма приятно, а строение весьма хорошо и великолепно, однако же он приметил в нем большую ошибку. Граф просил его величество указать эту ошибку. «Она только в том состоит, отвечал Государь, что кухня сделана слишком велика.»

 

14. Равнодушие Петра Великого при бесстыдстве голландского трактирщика

На втором путешествии в Голландию в 1716 году, Пётр Великий прибыв с небольшою своею свитою в Нимвеген при наступлении ночи остановился в трактире, чтобы там переночевать и на другой день поутру отправиться в путь. В таком намерении захотел он скорее успокоиться и потребовал к ужину только несколько яиц всмятку и кусок хлеба с Голландским маслом и сыром. Спутники его ужинали вместе с ним и выпив притом две бутылки красного вина, легли спать. На другой день на рассвете, лошади стояли уже запряженные на дворе. Бывший при государе гофмаршал Дмитрий Андреевич Шепелев спросил у хозяина, что ему надобно за ночлег и за ужин? Трактирщик потребовал 100 червонных. Гофмаршал весьма удивился и говорил трактирщику, не стыдно ли ему требовать такой необычайной платы за дюжину яиц и за кусок хлеба с сыром и маслом? Нет, отвечал трактирщик, и вы непременно должны заплатить мне 100 червонных. Он повторил это несколько раз и не соглашался ни мало уступить. Шепелев не осмелился заплатить и поставить в счет столь чрезвычайную сумму, пошел к Государю и спросил у него, как он прикажет поступить с бесстыдным трактирщиком. Его Величество, думая, что его никто не знает, вышел сам как бы нечаянно на двор и спросил у хозяина по-голландски, за что он требует такую большую сумму?

– Велика ли сумма 100 червонных? – отвечал трактирщик: – я заплатил бы 1000 червонных, если б я был Российский Царь. – Государь возвратился, не сказав ни слова, и приказал гофмаршалу заплатить 100 червонных. Бесстыдный трактирщик получив деньги, отпер ворота и пожелал путешественникам благополучного пути.

 

15. Упражнения Петра Великого в Париже

Пётр Великий сам сочинил план путешествия своего в Париж (в 1717 году) и реестр достопамятных вещей, о которых хотел там поспрашивать, и которые он хотел бы осмотреть. При первом посещении королевского опекуна и правителя Франции, герцога Орлеанского, просил он, чтобы все церемонии были оставлены, а вместо того показали бы ему Королевские строения, инвалидные дома, госпитали, арсеналы, фабрики, мануфактуры и монетные дворы, и проч.

Правитель, приняв Государя с великим почетом, уверял его, что все будешь исполнено с особенным удовольствием, чего бы его величество ни потребовал. Потом правитель представил ему молодого короля Людовика XV, который сделал царю небольшое приветствие, и как Государю надлежало низко наклоняться, чтобы смотреть ему в лицо, то Российский монарх, нечаянно подняв французского и взяв на руки, с ласковым видом сказал ему: «Желаю от всего сердца Вашему Величеству благополучно вырасти, и со временем славно царствовать. Может быть, некогда будем мы друг другу нужны и полезны». Князь Куракин, которой находился Посланником при Штатах Голландских и Вест-Фрисландских и должен был ехать с Государем из Гааги в Париж, занимал при этом посещении, равно как и везде в Париже, место царского переводчика. Государь наслышавшись о славном заведении в Сент-Сире, недалеко от Версаля, которое учредила госпожа Ментенон, набожная любовница Людовика XIV, для содержания некоторого числа благородных девиц и для собственного своего убежища в старости, захотел осмотреть оное. Он приказал уведомить о том г-жу Ментенон и получил от нее ответ, что она почла бы посещение Его Величества за отменную себе честь, если бы не была больна и почти не в состоянии принимать посещений. «Это не помешает, – сказал Государь: – я не хочу ее обеспокоить, однако же мне должно ее увидеть и засвидетельствовать ей моё почтение. Она оказала много услуг королю и государству, делала весьма много добра, и никогда почти не делала зла, кроме того, что она по простоте и суеверию сделала гугенотам.»

В самом деле он в тот же день поехал в Сент-Сир, чтобы посетить г-жу Ментенон. Найдя ее на постели, у которой занавесы были задернуты, он отдернул их потихоньку, сделал больной весьма ласковое приветствие, сел у ног её на постели, извинялся в том, что может быть ее обеспокоил, говоря, что он приехал с тем намерением, чтобы увидеть в Париже и Версале что всего достойнее примечания, и не мог оставить Францию не повидав ее и не изъявив ей особенного своего почтения. Потом его величество, не спуская с нее глаз, спросил ее, чем она больна? Старостью, отвечала она слабым голосом. Этой болезни все мы подвержены в долголетней жизни, сказал Государь, Потом встав, пожелал ей облегчения и пошел осматривать прекрасное расположение и учреждение её института.

На другой день его величество осматривал славную Гобеленскую шпалерную Фабрику с великим вниманием и удивлялся сей работе. Там были поднесены ему именем правителя четыре большие картины, тканые с прекрасных картин славного Жувенета и представляющие: рыбную ловлю Св. Петра, воскресение Лазарево, исцеление расслабленного и изгнание из храма торгующих, на коих все фигуры были в человеческой рост.

В Королевской библиотеке, где показывали Государю знатнейшие редкости, поднесены ему были 12 книг переплетенные в сафьян с золотом, в которых собраны были изображения Королевских строений и садов в Bepcaле и походов Людовика XIV, рисованные славным Фандер-Миленот, и гравированные самыми лучшими художниками в Париже.

Но нигде не сделано было Государю приятнейшего угождения, как в Королевском монетном дворе, в осматривании которого Его Величество проводил целое утро. Обойдя с великим вниманием все мастерские и расспросив обо всех вещах, какие он там видел, просил он наконец, чтобы показали ему, как тискаются медали. Начальник монетного двора тотчас приказал принести золотые и серебряные кружочки, на которых тискают медали и велел монетному мастеру подать штемпель. «Какой прикажете?» – спросил мастер. «Какой-нибудь», – отвечал начальник. Тотчас положили штемпель в тиски, наложили на него золотой кружочек и тиснули. Государь, примечавший внимательно все приёмы, первый подошел к тискам и смотрел, как вынимали медаль. Но в какое приятное удивление пришел монарх, когда он, взяв от начальника монетного двора золотую медаль, вынутую из тисков, на одной стороне оной увидел весьма похожий свой грудной портрет, а на другой стороне весьма лестное приветствие в эмблематическом изображении, представляющем реку и летящую славу, с надписью: Crescit eundo (т. е… в течении возрастает). Он стоял некоторое время удивляясь этой не ожидаемой медали, рассматривал ее пристально, переворачивал несколько раз и наконец показав ее своим спутникам, сказал им по-русски: «это я, точно я». Потом продолжали тискать эту медаль и знатнейшим из царской свиты поднесено было по золотой, а прочим по серебряной медали. Эмблематическое изображение изобретено было наперед и штемпель сделан был, как скоро получено было из Голландии известие, что Государь намерен ехать в Париж и без сомнения будет там осматривать всякие заведения.

Его Величество имел эту, столь ему понравившуюся медаль всегда в своем кабинете; а по смерти его отдана она в кабинет Санкт-Петербургской Академии Наук, где и поныне хранится в драгоценном собрании Российских медалей.

 

16. Старание Петра Великого узнавать все полезное.

Земледелие было одним из важнейших предметов попечения мудрого Российского монарха. Где только мог он заметить что-нибудь служащее к поправлению оного, или что-нибудь вообще до экономии касающееся, никогда не уклонялось то от его внимания.

На путешествиях своих по Германии, Голландии и Франции часто выходил он из коляски, посмотреть на полевую и домашнюю крестьянскую работу и сам разговаривал с мужиками. Часто входил он в крестьянские дома и шалаши, осматривал их жилища, земледельческие орудия и до хозяйства касающиеся распоряжения, приказывал иногда на месте срисовывать некоторые вещи, и записывал свои примечания в записной книжке, которую всегда носил с собою; особенно же делал всё это на почтовых станциях, между тем, как переменяли лошадей.

На обратном путешествии из Парижа, проезжая через одну деревню, увидел он в небольшом садике работающего человека, который одет был не по-крестьянски. Государь приказал спросить о сем трудолюбивом человеке, и узнав, что то был деревенской священник, пошел к нему в сад, который насажен был множеством самых лучших и плодовитых деревьев и замыкался почти целою рощею шелковичных деревьев, которыми также дом его и двор вокруг были усажены. Государь разговаривал с ним более получаса о садовой и полевой его работе, и между прочим узнал от него, что большую часть сих шелковичных и других плодовитых деревьев сам он насадил и выростил. Государь спрашивал у него, от чего это происходит, что он будучи священником, сам должен работать и помогают ли ему прихожане его в работе? «Весьма редко, Государь мой, отвечал священник; у них по большей части и своей работы так много, что мало им остается времени; а мне должность моя оставляешь столько времени, сколько потребно для полевой и садовой моей работы; и когда Бог дает хорошую погоду и я работаю прилежно, то получаю в год нисколько сот ливров за плоды и шелк, которые продаю. Таким образом могу я жить лучше, нежели малым содержанием, какое получаю от моего прихода. Российскому монарху весьма приятно было слушать сего доброго священника; он записал в своей книжке его имя и название деревни, и с удовольствием говорил своим спутникам: «Вот добрый человек! он сам достает себе своими трудами вино и сидр и сверх того ещё наличные деньги. Напомните мне о нём, когда мы возвратимся в наше отечество. Я постараюсь заставить и наших деревенских попов также работать, чтоб и они полевою и садовою работою доставали себе хлеб, пиво и квас, и могли бы жить лучше, нежели как ныне живут в праздности.

 

17. Удивительная любовь Петра Великого к своему государству и отечеству

Известно свету, что сей великий монарх совершенно преобразил Российское государство, и через восстановление регулярного войска и сильного флота, чрез введение лучшего воспитания благородного юношества, учреждения многих для своего государства в рассуждении внешней торговли доходных заводов, художеств и наук, оное очевидно вознес, соседственным государствам сделался страшным и во всех частях света знаменитым; известно и то, сколько печалей нанес ему сын его Алексей Петрович, которого он почел неспособным наследовать и совершенно от престола отрешил. И так он по одной любви к отечеству исключил родного своего сына из наследства, чтоб некогда при его восшествии не рушилось сие сильное и великолепное здание государственного его правления, и просвещенные жители оного не ввернулись бы паки в прежней мрак неведения.

Еще ужаснейший опыт его таковой его ревностной любви к отечеству, в пользу коего сей отец отечества сам собою хотел пожертвовать, явствует из его в кабинете находящегося своеручного письма к Правительствующему сенату в Петербург из лагеря при Пруте 1711 года, когда он со своею армиею по несчастному случаю был 100 000 турками окружен и все дороги к привозу съестных припасов были ему пресечены. В сих опасных и почти отчаянных обстоятельствах, от коих он, по-видимому, никоим образом спасти себя не мог, кроме особенного чуда, пекся он больше об отечестве, нежели о себе самом, не взирая на то, что он видел пред собою очевидную опасность либо попасться в турецкий плен, или совсем погибнуть.

Как неустрашимый сей герой усмотрел минуту сей крайней и неизбежной опасности и почитал себя и войско свое погибшими, сел он спокойно в своей палатке, написал письмо, запечатал оное, позвал одного из вернейших своих офицеров и спросил его, подлинно ли он надеется пройти сквозь турецкое войско, чтоб свезти в Петербург депешу? Офицер, которому все дороги и лазейки того места были известны, уверял царя, что он совершенно надеется пробраться и чтоб его величество на то положился, что он благополучно достигнет Петербурга. Положась на такое уверение, вручил ему царь своеручное свое письмо с надписью «Правительствующему сенату в Санкт-Петербурге», поцеловал его в чело и только сказал: «Ступай теперь с Богом!»

Офицер в десятый день благополучно прибыл в Петербург и вручил письмо в полном собрании Сената. Но сколь ужаснулись собравшиеся сенаторы, как запершись в одну комнату и по прочтении своеручнаго царского письма нашли следующее в оном содержание: «Уведомляю вас чрез сие, что я со всем моим войском без нашей вины и ошибки, но только чрез ложно полученное известие в четверо сильнейшим турецким войском таким образом окружен и столько дороги к привозу провианта пресечены, что я без особенной Божеской помощи ничего, как совершенное наше истребление или турецкий плен предусматриваю. Ежели ж случится последнее, то не должны вы меня почитать царем, вашим государем и ничего не исполнять, чтобы до ваших рук ни дошло, хотя бы то было и своеручное мое повеление, покамест не увидите меня самолично. Ежели же я погибну и вы получите верное известие о моей смерти, то изберите между собою достойнейшего моим преемником».

Подлинник внесенного здесь письма находится в кабинете Петра Великого при Санкт-Петербургском императорском дворе между многими другими своеручными письмами сего монарха и был многим знатным особам показыван от приставленного к сему кабинету надзирателя князь Михаилы Михайловича Щербатова.

 

18. Любовь Петра Великого к хорошим картинам

На втором своем путешествии, в 1716 и 1717 годах, Государь изъявил любовь свою к картинам и хороший вкус в оных. В Амстердаме освещал он славнейших в то время живописцев, и часто по целому часу с особенным удовольствием смотрел, как они работали, разговаривал с ними о произведениях их искусства и довел вкус свой в знании картин до немалой тонкости. Фламандские и брабантские картины предпочитал он всяким другим и собрал множество оных работы славнейших мастеров. Рубенс, Ван-Дейк, Рембрандт, Ян Штейн, Ван-дер-Верф, Лингельбах, Берггейм, Миерис, Вуверман, Брейгель, Остаде, Ван-Гуйзум, и проч. были его любимцы; особенно же любил он картины, представляющие морские виды и корабли. Отменно уважал он картины славного Адама Сило, который сперва сам был корабельным капитаном, а потом с великим успехом посвятил себя живописи и весьма прекрасно писал морские виды и корабли, особенно же лучше всех других художников он изображал корабельные снасти с крайней точностью и правильностью. И потому Петр Великий почитал картины его полезными и украсил по большей части ими Комнату перед своею спальнею в Петербургском летнем дворце. Также и в Петергофе, где Государь завел первую картинную галерею, состоящую из одних нидерландских картин, во дворце супруги своей, называемом Мон-Плезир, Силовы изображения кораблей и морских видов занимали главные места.

В Амстердаме, в публичном картинном аукционе, Петр Великий между множеством любителей картин, садился обыкновенно подле маклера Кселя, живописца исторических и поучительных изображений, родом йз Швейцарии, весьма искусного знатока картин, особенно Нидерландских и их мастеров. Там накупил Государь множество картин любимых своих мастеров, из которых составил помянутую галерею в Петергофе, остальными же приказал украсить свои комнаты. Для сохранения сего знатного собрания самим им купленных картин и для умножения оного принял он в свою службу живописца Кселя, который приехав с Государем в Петербург, написал там несколько прекрасных поучительных картин, как-то: мертвую голову с загашенною, но еще курящеюся свечою, лежащие музыкальные инструменты, и проч., был живописцем Академии Наук и умер в 174З году в глубокой старости.

 

19. Любовь Петра Великого к иностранцам приезжавшим в Россию

Не можно сказать, что Петр Великий имел слепую любовь к иностранцам и к иностранным обычаям и образу жизни; но из всех обстоятельств видно, что он только для пользы своего Государства любил иностранцев и столь милостиво с ними поступал.

В 1698 году возвратившись с первого своего путешествия из Англии, Голландии и Германии, усмотрев разность между сими землями и тогдашним состоянием России, в рассуждении нравов народа, промыслов и торговли, и приметив, чего еще недоставало ему в своем Государстве, старался он всеми способами вызывать в Россию иностранцев, способных и нужных для просвещения его нации, и произвести в действие то, что еще великий предшественник его, царь Иван Васильевич предпринял.

В 1699 году обнародовал он два указа по всему Государству, из которых в первом позволил дворянам выезжать в чужие края, но с тем условием чтобы Всякий вознамерившийся путешествовать, являлся к нему и получал наставление что особенно по своему состоянию и способностей должен он стараться осматривать и чему учиться; в другом указе повелевал он своим посланникам, резидентам и агентам в чужих землях объявлять везде, что всякие иностранцы, которые пожелают вступить в его службу или поселиться в России,

чтоб и в отсутствии его такие иностранцы хорошо были принимаемы, и чтобы им подаваемо было вспоможение.

Потом, как в чужих землях известно стало о заложении нового города Петербурга, многие иностранцы начали туда приезжать, селились там, строили себе дома, и некоторые вступали в службу, а другие жили своими промыслами.

Петр Великий поступал со всеми весьма милостиво, давал офицерам двойное жалованье, разговаривал весьма милостиво и ласково с художниками и ремесленниками, посещал их жилища, где они работали, поручал им молодых россиян для обучения, которых при всяком случае увещевал учиться ремеслу своему или художеству тщательно и прилежно, дабы они после сами были в состоянии учить других своих единоземцев, обнадеживая их при том в своей милости или в повышении. Вероятно, что Государь либо сам приметил, либо через преданных ему любимцев проведал, что некоторые Российские господа втайне негодовали на мнимое его пристрастие к иностранцам, на короткое его обхождение с иностранными корабельными мастерами, Голландскими корабельщиками, Немецкими художниками и ремесленниками, и проч. и некоторым образом завидовали сему их преимуществу. Сие подало ему некогда случай в присутствии одних только Российских Господ говорить об иностранцах, хвалить отменную их способность и существенную услугу, какую он посредством их надеется оказать своему отечеству. Он говорил тогда при всех: «Я знаю, что явное преимущество, какое я отдаю иностранцем, не всем моим подданным приятно. Но у меня есть разные подданные: одни разумные и благомыслящие, которые усматривают, что я ласкаю и стараюсь удерживать у себя иностранцев для того, чтоб они от них научались и перенимали их науки и искусства, следовательно для блага Государственного и для очевидной пользы моих подданных. Есть у меня также безрассудные и злые подданные, которые добрых моих намерений не усматривают и не познают, хотят оставаться в старой тине своего невежества, по глупости презирают всякое добро, которое для них ново, и охотно бы препятствовали оному, если б только могли. Они не рассуждают о том, каково у нас было, пока я не побывал в чужих землях и не вызвал иностранцев в Россию, и сколь бы мало успел я без их помощи во всех предприятиях против сильных моих врагов».

 

20. Петр Великий заводит увеселительные места не для себя только, но и для народа

Петр Великий по завладении всею Эстляндией, овладев и городом Ревелем, не только приказал привести в лучшее оборонительное состояние городские укрепления и гавань, но также в одной против гавани лежашей приятной стране завел большой увеселительный сад со всеми принадлежащими к оному украшениями, как то; с прудами, островками, фонтанами и статуями из тамошнего Лаагбергского камня, и проч. и при оном построил прекрасный увеселительный замок с флигелями, итальянской архитектуры. Сие место назвал он в честь Императрицы, Катариненталь. Государь знал, что ему и супруге его, которая редко разлучалась с ним, когда он отправлялся в путешествие и даже, в поход, не будет времени посещать сей сад, но он желал, чтобы всякий наслаждался в нем позволенными увеселениями. Через несколько лет, прибыв с императрицею в Ревель, жил он в новопостроенном доме. Он удивлялся, не видя никого в саду гуляющего, и мимоходом спросил у часового, который сшоял у входа: от чего это происходит, что никто из города не приезжает сюда гулять? «Мы никого сюда не пускаем, отвечал солдат. «Как! – вскричал государь рассердившись, – какой дурак вам это приказал? «Наши офицеры, – отвечал часовой. «Какие дураки! – сказал государь, они думают, будто я только для себя, а не для всех, завел этот сад с таким дорогим иждивением.» На другой день, по царскому повелению, объявлено было в городе с барабанным боем, что всякому позволено приезжать в Катариненталь, гулять там и веселишься; а караульные должны только наблюдать, чтобы не происходило каких-нибудь беспорядков, и чтобы не портили деревьев. Вследствие сего Катариненталь и поныне служит лучшим гульбищем для Ревельских граждан.

 

21. Дружелюбное обращение Петра Великого с морскими офицерами и кораблестроителями

Во всех печатных, хотя и много несовершенных описаниях жизни Петра Великого обстоятельно видно, сколь великое желание еще с юношества своего к кораблестроению сей монарх оказывал. В оных и то упомянуто, каким благоразумием сопровождаема была его любовь к мореплаванию и сколь удивительно желание сие вместе с летами в нем возросло. Свету известно, что он с величайшим прилежанием изучил в Саардаме кораблестроение и не скучал тягчайшими трудами, ежедневно являлся на рассвете на работу со своим топором и прочими орудиями, подобно простому плотнику, но что охота сия и на престоле его не оставляла и что сей государь находил приятнейшие часы вечером в собрании искусных мореплавателей и кораблестроителей; слышал я от многих россиян и иностранцев, которые имели счастье знать сего великого государя самолично. Из слышанного мною, вношу я здесь только несколько обстоятельств, которые нигде еще в печати не находятся.

Поелику Петр Великий не слишком был щедр в рассуждении великого жалованья и высоких чинов, то также и кораблестроители, коих в его время довольное число из голландцев и англичан в Петербурге находилось, при знатном своем жалованье не больше имели капитанского чина. Желание возвыситься чином подало им в голову веселую догадку. Монарх сей, как уже выше объявлено, охотно видел их около себя. Когда он где по вечерам бывал в гостях, то долженствовал хозяин большую часть из них также пригласить, чтоб служить царю к приятному препровождению времени и разговаривать о любимейшей ему вещи. Они долженствовали ближе прочих к нему сидеть, и тогда он столько откровенно с ними обходился, как будто бы он им был равный. Однажды случилось им опять быть с царем на вечеринке, где находилось великое собрание. По условию их они стояли и не хотели садиться. Царь много раз им повторял «сядьте», но они всякий раз, сделав низкий поклон, пребывали по прежнему. Наконец Петр Великий, не приметив еще причины сей необыкновенной учтивости, спросил их: что бы это значило, что ни кто не садится, и разве они не слышали, что он уже несколько раз то повторял. Тогда один из них начал говорить: «Ваше величество, не извольте прогневаться, что мы не осмеливаемся сесть в присутствии нашего государя, равняясь едва чином напольному капитану, да и самые штаб-офицеры за вами стоят и только генералы с бригадирами имеют позволение садиться с вашим величеством».

Царь, догадавшись, что они чрез сие понимают, усмехнулся и сказал: «Хорошо! На сей раз садитесь, я на сих днях поговорю в Сенате о ваших чинах». Потом, вынув свою памятную книжку, записал несколько слов и спустя немного дней вышло из Сената императорское повеление, в силу которого даны были кораблестроителям, смотря по различию заслуг, бригадирские, полковничьи и майорские чины.

 

22. Наставление Петра Великого о различии жалованья иностранцам

Точность великого монарха в знании свойств разных наций столь далеко простиралась, что они не только совершенно знал их различный образ мыслей и жизни, но и сообразовался оному при принятии их на свою службу и при определении им жалованья. И потому некогда в Адмиралтейской Коллегии, при случае приема некоторых мастеровых и художников, говорил он обстоятельно о том, как надлежало обходишься с такими людьми разных наций и содержать их, и что принимая их на службу должно делать с ними договор или определять им жалованье, не только по их способности и ожидаемой от них пользе, но также и по свойству их нации и обыкновенного образа жизни. Французу, говорил Государь, всегда можно давать больше жалованья; он весельчак (bon vivant) и всё, что получает, проживает здесь. Немцу также должно давать не менее, ибо он любит хорошо поесть и попить, и у него мало из заслуженного остается. Англичанину надобно давать еще более; он любит хорошо жить, хотя бы должен был и из собственного имения прибавлять к жалованью. Но голландцам должно давать менее, ибо они едва досыта наедаются для того, чтобы собрать больше денег; а итальянцам ещё менее, потому что они обыкновенно бывают умеренны и у них всегда остаются деньги; да они и не стараются скрывать, что для того только служат в чужих землях и живут бережливо, чтобы накопить денег и после спокойно проживать их в раю своем, в Италии, где в деньгах недостаток.

 

23. Снисхождение Петра Великого к проступкам тех людей, к которым он привык и которые были ему нужны.

Правительствующий Сенат неоднократно открывал корыстолюбивые поступки и обманы Князя Меншикова в поставке знатного количества провианта и мундиров для армии. Иногда Сенат во исполнение своей должности посылал к нему касавшиеся до того запросы; однако тот почти никогда на те не ответствовал, либо для виду посылал иногда ответ с одним из своих подчиненных; но всегда остерегался отвечать письменно, особенно ж с собственноручным подписанием. В таких обстоятельствах, дабы не принять участия в его вине, сенаторы описали главные и важнейшие пункты, в которых князь Меншиков был обвиняем, на особливом листе и положили оный на стол прошив того места, где Государь садился, не донеся ему о том заранее. Сия бумага не скрылась от проницательного взора монарха. В первое свое присутствие в сенате взял он ее, и просмотрев наскоро, положил опять, и не говорил о ней ни слова, так, как бы совсем ее не читал. И так она лежала довольно долго пред государем на одном месте без всяких следствий. Наконец сенаторы решились начать говорить с его величеством о сем деле. Сидевший после государя, тайный советник Толстой спросил у его величества что угодно ему будет сказать о сей бумаге. «Ничего, – отвечал государь: – только что Меншиков и останется всегда Меншиковым. Господа сенаторы могли толковать сей ответ, как хотели. Бумага осталась на столе, и после никто уже более не осмеливался упоминать о ней.

 

24. Подарки Петра Великого тем, которые просили его в восприемники своих детей.

Великий сей монарх не гнушался, по просьбе беднейших людей, как то: ремесленников, которые для него работали, низших придворных служителей и тому подобных быть у них кумом. Он также и в дома их приходил, когда ему несколько допускало время, равно как и к знатному господину, и гораздо лучше был доволен скудным их угощением, нежели лишнею тратою, за которую всегда выговаривал. Таким же образом поступал он и с гвардейскими своими офицерами и солдатами, из числа коих почти ни одного не было, которой бы его, по крайней мере, к первому младенцу не просил кумом. Великих же подарков ни кому из них ожидать не надлежало, но только довольствоваться его милостью, ибо обыкновенной его порядок состоял в поцелуе роженице и в одном рубле, которой он, по древнему российскому обыкновению, клал под подушку роженице. Сие давал он рядовым, а офицерам по червонцу.

Примечание: Сей анекдот слышал я некогда из уст ее величества императрицы, Елизаветы Петровны, которая одним утром в покойном платье (как то в первые два года по прибытии её племянника великого князя Петра Феодоровича почти всякое утро случалось) посетила его высочество и по случаю просила, что он подарил тому гвардейскому офицеру, у которого он накануне крестил младенца? Когда же великий князь сказал в ответ, что он подарил ему 100 червонных, то императрица, засмеявшись, ему сказала: «Ей, ей! Ваше высочество, еще часто будете прошены в кумовья и должны иметь весьма великую сумму, когда каждому крестнику хотите дарить по 100 червонных. Блаженной памяти мой родитель, которой всеми гвардейскими офицерами и простолюдинами был просим в кумовья, редко отказывал крестить младенцев: но он давал роженице поцелуй и под подушку клал один червонец. Вот был его подарок, и все были тем довольны».

 

25. Отвращение Петра Великого от тараканов

Сей впрочем не весьма брезгливый Государь, увидев где-нибудь в комнате сию гадину, уходил в другую комнату, а иногда и совсем из дому. Его Величество в частных путешествиях по своему Государству при перемене лошадей не входил ни в какой дом, не послав наперед кого-нибудь из своих служителей осмотреть комнаты и не уверившись в том, что там нет тараканов. Некогда один офицер угощал его в деревне недалеко от Москвы, в деревянном доме. Государь весьма был доволен хорошим его хозяйством и домашним распоряжением. Сев уже за стол и начав кушать, царь спросил у хозяина, чист ли его дом от тараканов? «Несколько, – ответствовал сей безумный хозяин, – а дабы мне совсем от них освободиться, то прибил я здесь одного к стене живого»; тотчас указал он перстом на то место, по одну сторону царя, где в самом деле был прибит гвоздем таракан и еще трепетался. Царь столь ужаснулся, увидев нечаянно сие мерзкое ему насекомое, что, вскочив из-за стола, дал хозяину хорошую пощечину и тотчас со свитой своей от него уехал.

 

26. Удивительная память Петра Великого

Во время первого стрелецкого бунта в Москве, когда Петр I был еще весьма молодых лет, мать его, царица Наталья Кирилловна, сопровождаемая малою свитою верных служителей скрылась с ним в Троицком монастыре за 6о верст от Москвы, надеясь быть там в безопасности.

Но стрельцы, проведав и о сем убежище, в ярости своей приходили туда толпами, дабы убить молодого царя. Они искали его везде в сем священном месте и, не найдя, толпа, этих злодеев вломилась даже в церковь. Там один из них увидел молодого Государя в алтаре в объятиях своей родительницы. Злодей не устрашился подбежать с ножом к невинному Государю, и приставив его к груди, готов уже был совершить убийство. Но Божественное Провидение, предопределившее произвести через него великие дела и после столь часто от очевидной опасности его спасавшее, защитило его своим могуществом и в ту минуту, когда уже никакой человек защитить его не мог, и он как бы окаменев от страха, смотрел в глаза убийце. Стрелец, приготовившись заколоть Государя держал одною рукою его за плечо, а другою нож у груди его; но другой бунтовщик, бывший в церкви закричал ему страшным голосом: «Постой, брат! не здесь в алтаре; подожди покамест выйдет из церкви: он от нас не уйдет. Между тем, и почти в то же самое мгновение, прочие стрельцы увидели многочисленную царскую конницу, скачущую во весь опор к монастырю; они закричали своим сообщникам, бывшим в церкви, чтобы они скорее спасались бегством. Все в замешательстве побежали и старались только уйтии; а молодой Государь остался невредим и возвратился к преданным ему.

Более, чем через 20 лет после сего приключения, когда не только сей, но и последовавшие потом бунты давно уже были укрощены, стрельцы истреблены и ни мало уже их не осталось, все в Государстве было спокойно, и Государь занимался исправлением своего войска и учрежденным флота, учил он некогда в Петербурге на Адмиралтейском лугу несколько сот новоприведенных матросов. Государь осматривал их в строю с великим вниманием, и посмотрев на одного из них, вдруг так испугался, что отскочил на несколько шагов назад и тотчас приказал его схватить. Матрос, которому совесть скоро сказала, кого Государь в нем нашел, пал на землю и закричал: «Виноват! Помилуй, Государь! Помилуй!» Никто из около стоявших, ни офицеры, ни товарищи его не знали, что это значило, потому что все они знали этого матроса уже несколько лет, как доброго человека, который верно и прилежно исправлял свою работу и никакого преступления не сделал. Но с ужасом услышали они, как Государь спросил у матроса, не стрелец ли ты, и не тот ли самый, который в Троицком монастыре в алтаре приставлял мне нож ко груди? «Так, государь, отвечал матрос: я тот самый».

Государь продолжал расспрашивать его, и он рассказывал, что он в молодости был стрельцом и сообщником в бунте, но вскоре раскаявшись в своем преступлении, спасся бегством прежде, нежели бывшие его единомышленники были переловлены и казнены; потом несколько лет в бедности скитался по отдаленным пустыням; наконец сказавшись вышедшим сибирским крестьянином, записался в матросы в Архангелогородском Адмиралтействе, и по сие время служил верно и честно. Петр Великий тронут был откровенным его признанием, простил ужасное его преступление и даровал ему жизнь, но притом сказал, что он подвержен будет жесточайшей казни, если Государь еще в жизни своей когда-нибудь его увидит. Матрос благодарил Бога и Государя за сию столь неожидаемую милость и сослан был в одну из самых отдаленных Российских провинций, и Государь мог быть уверен, что никогда уже его не увидит.

 

27. Заведение Кунсткамеры

Петр Великий во время первого своего пребывания в Голландии в 1698 году занимался только главным своим намерением, касательно до кораблестроения, мореплавания, коммерции, художеств, фабрик и промыслов. Но во время второго своего пребывания там иво Франции, в 1717 и 18 годах, гораздо уже рачительнее старался он особенно о науках и художествах. Везде осматривал он публичные знатнейшие частных людей собрания картин, произведений искусства и натуральных редкостей. Особенно в Амстердаме возбуждали его любопытство два весьма редкие и дорогие кабинета, которые он часто посещал, с величайшим вниманием осматривал и наконец купил дорогою ценой и с великою осторожностью приказал перевезти в Петербург. Один из сих кабинетов состоял полном анатомическом сокровище, над собранием которого славный профессор Рюйш трудился свыше 40 лет. Описание оного напечатано в Голландии под названием: Thezaurus Anatomicus per scrinia divisus со многими фигурами и у врякаго анатомика находится; оригиналы же все с того времени хранятся в Санкт-Петербурге при Академии Наук. Другой кабинет составляло тогдашнего амстердамского аптекаря Зебы большое собрание всех известных земных и морских животных, птиц, змей и насекомых из Ости Вест-Индии, которого описание в двух книгах, в лист, с прекрасно гравированными фигурами, известно под названиемь: Sebae Thezaurus Naturae etc. Петр Великий приказал в Амстердаме живописцу Кселю списать и портреты обоих сих славных мужей и поставить их в Кунсткамере при сих собранных ими вещах. Портрет Зебы и поныне еще находится в Академии, но куда девался Рюйшев портрет, неизвестно. Библиотекарь Шумахер думал, что он по кончине Петра Великого не был отдан в Академию вместе с прочими вещами, но попался в число других картин, либо как-нибудь утрачен. Упомянутые два славные во всем свете собрания составляли первое основание кабинета натуральных редкостей, находящегося ныне при Академии Наук. Петр Великий приказал для оного очистить особенный отделенный от других строений каменный дом при Неве-реке, на так называемом Смольном двор. Там всякую неделю по два или по три дня проводил он утром в систематическом рассматривании вещей, пока наступало время ехать в Адмиралтейство. Он столько занимался этим собранием множества редких и драгоценных вещей, вывезенных из отдаленных частей мира, что некогда назначил там поутру в пять часов первую аудиенцию прибывшему к нему от Римского Императора посланнику. При сем случае Канцлер представлял ему, не лучше ли угодно будет его величеству дать посланнику первую аудиенцию в Летнем дворце? «Пусть он сюда придет, – отвечал государь: – для посланника все равно, где бы я в первый раз его ни принял; он прислан ко мне, а не в какой-нибудь дом, и может сказать мне что надобно там, где меня найдет». И так аудиенция дана была в пять часов поутру в Кабинете натуральных редкостей.

В другое время его величество опять однажды был там с генералом-прокурором Павлом Ивановичем Ягужинским, некоторыми сенаторами и другими знатными особами, то показал он им систематическое установление натурального своего зала и Руйшева неоцененного анатомического сокровища, изъяснил им, сколько то собрание полезно к познанию человеческого тела, коему необходимо научаться должны врачи для основательнейшего лечения больных. Тогда приказал его величество находящемуся под начальством лейб-медика Арескина, главного оной Кунсткамеры надзирателя, библиотекарю Шумахеру: поелику все в надлежащем порядке учреждено и расставлено, то бы впредь всякого желающего оную посмотреть пускать и водить, показывая и изъясняя вещи.

Ягужинской превозносил сие милостивое монаршее намерение пристойными похвалами, но по безрассудной ревности к корысти прибавил к тому сие предложение, что поелику к содержанию столь драгоценных редкостей ежегодно требуется некоторое иждивение, то мог бы каждый, желающий оные посмотреть, давать за вход по одному или два рубля, от чего бы собрана была такая сумма, из коей бы можно тратить на содержание и умножение сих редкостей.

Царь, желавший всякими способами привлечь подданных своих к познанию натуры и художеств, прервал тотчас речь Ягужинскому и сказал: «Павел Иванович, ты глупо рассуждаешь! И предложение твое более бы воспрепятствовало, а не споспешествовало моему намерению. Ибо кому была бы нужда в иностранных моих редкостях и кто бы пожелал видеть мою Кунсткамеру, если б ему за то надлежало еще платить деньги? Но я притом еще приказываю, чтоб не только каждого безденежно впускать, но сверх того всегда как ни соберется общество, угощать их на мой счет чашкою кофе, стаканом вина, рюмкою водки и другими напитками в самых Кунсткамерах».

В силу сего высочайшего повеления определено было библиотекарю сверх сего годового жалованья еще 400 рублей в год на упомянутое угощение, еще при царствовании императрицы Анна Иоанновны часто я видел, что знатнейшие посетители в Кунсткамере были угощаемы кофеем, венгерским вином, цукербротом и, смотря по годовому времени, разными плодами; посредственных же людей водил туда суб-библиотекарь или другой служитель, которому все вещи известны были, и с кратким изъяснением показывал им все редкости.

 

28. Благосклонность Петра Великого к новым проектам

Благоразумие повелевает не все вдруг отметать, но наперед всё надлежащим образом исследовать, дабы выбрать доброе. Благоразумный Монарх, Петр Великий, наблюдал сие с великою осторожностью. И кроме того имел он врожденную склонность всем тем заниматься и все то исследовать, что имело хотя бы некоторый вид пользы при преобразовании Российского Государства и могло в чем-нибудь споспешествовать благу оного.

Посему не оставлял он ни одного из подносимых ему проектов без исследования, кроме алхимических, ибо, он почитал себя уверенным в том, что утверждающий о себе, будто умеет делать золото, должен быть неискусным и неосновательным химиком, и как он обыкновенно говаривал, либо невеждою в химии, либо обманщиком. Сей великий дух, любя получать всякий день новые познания о всяких вещах и пользуясь всяким к тому случаем, благосклонно принимал всех предлагавших ему новые проекты. Он не только имел терпение со вниманием их выслушивать, но и повелевал с осторожностью искусным людям исследовать их предложения и тайны, и притом сам бывал свидетелем справедливости или несправедливости, удобности или трудности проекта. Во всем требовал он доказательств и действительных опытов, на которые не жалел иждивения. Если опыты соответствовали его ожиданию и обещанию предлагавшего проект, то Государь награждал его сообразно важности проекта и предлагал ему пристойное место в своей службе. Если же проект оказывался несправедлив, неудобен к произведению в действо и бесполезен, то Государь примечал, что сочинитель оного сам не имел о вещи довольно основательного сведения, или в чем-нибудь ошибся, либо по крайней мере не имел намерения обмануть его; то снисходительно показывал ему его ошибку, давал ему какой-нибудь подарок за труд, либо денег на дорогу, ежели он приезжал со своим проектом из другого места, и еще извинял его пред теми, которые хотели его величеству сие отсоветовать, говоря: «Может быть, он честный человек; он только не разумел лучше этого дела, а имел доброе намерение и хотел оказать мне услугу».

 

29. 3апрещение Петра Великого, чтобы на улице не падали перед ним на колени

В первые годы по основании Петербурга, когда еще весьма немногие улицы были вымощены и во многих местах весьма было грязно, особенно же в дождливую погоду простой народ по старому обычаю, увидев Государя, падал перед ним на колени, после чего часто вставали они все вымаравшись в грязи. Петр Великий не хотел этого, и всегда делал знак народу, чтоб те не падали на колени, и даже часто говаривал, что это ему не нравится. Однако ж народ не оставлял старого обычая, и Государь должен был запретить, под страхом наказания кнутом на улице падать пред ним на колени и пачкаться в грязи.

 

30. Петр Великий в военной и морской службе

Уже с младенчества своего приготовился Петр Великий быть истинным героем, ставил себе в удовольствие те тягости, которые сопряжены с солдатским знанием, и для снесения оных приучал себя к простому и суровому житию. Едва исполнилось ему десять лет, как он набрал себе в Москве роту солдат из молодых дворян, стоял с ними в лагере и ежедневно упражнялся с ними как в надлежащем воинском учении, так и в отправлении всех случающихся при оном работ. Ибо он, не взирая на свою власть, не хотел однако ж объявить себя капитаном сей первой регулярной российской роты, но паче служить с низшего степени и сам обучиться службе. И так был он долгое время барабанщиком, а потом двенадцать лет рядовым солдатом. Когда приходило время его караула, то ночевал он с товарищами своими в палатке или на палочной, стаивал как днем, так и ночью на часах, имел вместе с другими простую солдатскую пищу.

При делании, для увеселения и воинского учения, крепостцы возил он с прочими землю тележкою, которую он сделал собственными руками. Таким образом молодой сей герой не только сам приучился ко всем военным тягостям, но и подавал собою пример тем, которых он хотел привлечь к военной службе. Он всегда осуждал тщетное воображение о знатном происхождении и заслугах своих предков; напротив того старался вкоренить в молодое дворянство истинное любочестие, чтоб по его примеру приобретать пред другими честь, чин и преимущество, не чрез заслуги предков, но чрез свои собственные. Из сего намерения российского монарха произошло в последующее время 1722 г. в опубликованном регламенте, что преимущество одного в рассуждении другого определяется только через царскую службу, и никто другим чином пользоваться не должен, как только тем, который он в службе приобрел. Но кто совсем не служил или не служит, тот не имеет никакого чина. В силу того и поныне во всей России имеет младший дворянин пред старшим, даже и бароном, графом и князем, преимущество, ежели тот в гражданской или воинской службе имеет в рассуждении последнего вышний чин. Ибо без заслуг, а за деньги покупать чины, так как при различных дворах случается, должно сказать в похвалу сего государства, не бывало и нет сего обыкновения в России.

Когда после юношеских сих Петра Великого военных упражнений приятнейшее его упражнение было мореплавание, кого искусству он в Саардаме и в Амстердаме научился, то и служил он сам с низших чинов в своем флоте и наконец дошел чином до шут би нахта или контр-адмирала, чем он столько был доволен, что заслугам своих адмиралов и вицеадмиралов, которые имели свыше его чин, давал пред собою преимущество. Некогда освободилось при флоте вице-адмиральское место, которое по адмиралтейскому штату долженствовало опять быть занято. Шут би нахт Петр Алексеевич подал челобитную в Адмиралтейскую коллегию, в которой, прописывая свою службу, просил о помещении на порожнюю ваканцию. Дело сие было прилежно рассматриваемо, а по основательном рассуждении, было свободное сие место отдано другому контр-адмиралу, на прошение же шут би нахта Петра Алексеевича вышел ответ таков, что коллегия довольно признает оказанные им до сего времени услуги, надеется также, что он впредь будет стараться еще о больших заслугах, и обнадеживает его желаемым возвышением, как скоро опять случай к тому откроется. Ныне же, сравнивая его морскую службу с службою другого контр-адмирала, усмотрела она, что сей гораздо долее служил морским офицером, и во многих случаях на море себя оказал; Адмиралтейская коллегия, наблюдая справедливость, не могла ему на сей раз дать пред другим преимущества и произвести вице-адмиралом. Петр Алексеевич был сим решением доволен и сказал при дворе, когда зашла речь о сем производстве: «Члены коллегии справедливо судили и правильно поступили. Если бы они были столь подлы, чтоб от заискивания предпочли меня моему товарищу, то конечно бы за то долженствовали ответствовать».

 

31. Петр Великий угощает Голландских корабельщиков блинами

Великий наш император обыкновенно посещал Голландских и почти всех других корабельщиков, которые в Петербург приезжали, на их кораблях. Он осматривал строение их кораблей, особенно же тех, в которых было что-нибудь отменное. Ему не противно было, когда корабельщики угощали его рюмкою водки или вина, сыром или сухарями. Он разговаривал с ними об их путешествии, особенно по Балтийскому морю, с удовольствием слушал опытные их замечания, и часто вступал с ними о том в пространный разговор. Они имели позволение являться во дворец и смотреть всякие торжества, и даже часто были весьма хорошо угощаемы при дворе. Все это столь нравилось сим людям, по вольному их образу жизни, что они с великою охотою приезжали в Петербург. Российский торг в Санкт-Петербурге был тогда уже в цветущем состоянии. Смелость корабельщиков и свободное их обращение с императором содержали в страхе Государственных служителей, которым надлежало иметь с ними дело, и споспешествовали скорому отправлению их дел. Если причиняемо было хоть малое неудовольствие сим мореходам, то они тотчас грозили, что будут жаловаться Его Величеству. Из частых опытов известно было, что Государь позволял им свободный к себе доступ без всяких околичностей, и тотчас требовал к ответу тех, на кого они жаловались. Одним словом, корабельщики; а особенно Голландские, которые составляли тогда большое число, обходились с Петром Великим весьма вольно. Но император, зная обычай сих людей и отменно любя их по многим причинам, не гневался на такое их поведение, но прощал им и увеселялся оным.

Некогда встретился он в саду Летнего дворца с недавно прибывшим Голландским корабельщиком, который прежде часто бывал в Архангельском городе и тогда в другой раз приехал в Петербург. Государь спросил у него, не лучше ли ему нравится в Петербурге, нежели в Архангельске, и не с такою ли ж охотою приезжает он в Петербург, с какою прежде туда ездил? Нет, отвечал корабельщик. Император удивился сему ответу и спросил у него с некоторым неудовольствием о причине. Отважный корабельщик, тотчас догадавшись, что первый его ответ был не учтив и неприятен Государю, сказал: «Ваше величество, в Архангельск лишь только приедешь, тотчас найдешь хорошие блины, а здесь их нет. «Хорошо, – отвечал император, засмеявшись, – такому можно пособить приди завтра со своими земляками, другими корабельщиками, ко мне во дворец, я покажу тебе, что и здесь есть блины также, как и в Архангельске». Как скоро Его Величество возвратился во Дворец, то призвав к себе первого своего повара Фельтена, приказал ему на другой день к вечеру приготовить хороших голландских блинов и что еще к тому надобно было. На другой же день все голландские корабельщики позваны были в Летний дворец на ужин, и в присутствии его величества угощены были в саду так хорошо, что разошлись оттуда уже на рассвете.

 

32. Спазматические припадки Петра Великого

Известно, что Петр Великий с молодых лет до самой кончины часто имел припадки сильной спазмы в мозгу, или некоторого рода конвульсии, от которых он несколько времени, иногда по целому часу, бывал настолько мрачен и сердит, что даже те, которых в другое время любил он иметь при себе, обыкновенно от него уходили. Признаком этих припадков было чрезвычайное искривление шеи на левую сторону и кривлянье лица. Поскольку эти припадки примечены были в Государе не с самого детства, но уже через несколько лет по вступлении его на престол, то вообще думали, что причиной оных был либо жестокий страх, претерпенный им в Троицком монастыре (См. Анекд. 26), либо яд данный ему тайно, по приказанию сестры его, властолюбивой царевны Софьи Алексеевны. Особенно же часто бывали эти конвульсии когда он был чем-нибудь раздражен, или когда случалось ему вдруг рассердиться, что тотчас можно было приметить по внезапным его содроганиям, кривлянью лица и по тому, что он начинал искривлять шею. Давидова арфа служила самым лучшим лекарством для царя Саула в подобном припадке; но против конвульсий Петра Великого, Павел Иванович Ягужинский, бывший тогда еще царским денщиком, заметил иное не менее действенное средство, и часто употреблял оное с хорошим успехом. Найдя государя в таком состоянии, он убегал от него, но вскоре опять возвращался с Императрицею, или в отсутствии её с другою молодою госпожою, какая ему встречалась; вводил ее без доклада в комнату к Государю, как бы будучи посылан за нею, и сказав: «Петр Алексеевич, вот она, с кем хотел ты говорить, оставлял его с нею наедине. Не известно, нечаянное ли присутствие особы прекрасного пола, к которому Государь имел великую склонность, или приятные слова молодой прекрасной женщины имели столько силы над его припадком; но только то известно, что он всегда бывал так тронут увидев нечаянно прекрасное лице, что конвульсии скоро прекращались., и государь выходил потом в самом спокойном расположении и с веселым лицом.

 

33. Попечение Петра Великого о наблюдении полицейского порядка

Граф Девиер, который в царствование императрицы Екатерины I был несчастлив и старанием тестя своего князя Меншикова сослан в Сибирь, откуда уже через 15 лет был возвращен императрицей Елизаветой Петровной, был воспитанник Петра Великого, служил при нем несколько лет пажем, потом денщиком. После того он был полковником, генерал-майором, генерал-поручиком и наконец даже до упомянутого своего несчастья, генерал-полицмейстером, каковую должность надлежало ему отправлять с рачением, потому что Петр Великий внимательно наблюдал всё касающееся полиции, особенно в новом своем любимом городе, и ничто от внимания его не могло укрыться. Некогда Государь, по обыкновению своему, ехал в одноколке вдоль по берегу Мойки, имея с собою генерал-полицмейстера; подъехав к небольшому мосту, сделанному через канал, проведенный из Головинского сада в Мойку, против острова, называемого Новою Голландиею, где хранился дубовый лес для корабельного строения, нашли они мост испорченным и несколько досок с него разметанные, так что без опасности проехать было невозможно. Государь должен был выйти из одноколки, приказал денщику своему поправишь доски и как-нибудь укрепить, дабы можно было проехать по мосту. Он так разгневался на небрежение полиции о мостах и улицах, что на том же месте поколотил генерал-полицмейстера своею палкою и сказал ему: «Впредь будешь ты лучше стараться, что бы улицы и мосты были в надлежащей исправности, и сам будешь за этим смотреть. Между тем мост был починен и гнев у государя прошел. Он сел в одноколку и сказал генерал-полицмейстеру весьма милостиво, как бы ничего между ними не случилось: «Садись, брат».

 

34. Охота Петра Великого

В противность обыкновения всех владетельных дворов, Петр Великий не имел у себя егерского корпуса, но только несколько придворных охотников, которые через свою стрельбу долженствовали доставлять дичь в императорскую поварню, а при Адмиралтействе двух лесничих, которых должность была означать строевой лес в близ находящейся роще и иметь особенное попечение о приращении дубов.

Он никаких звериных травлей терпеть не мог. Как он однажды находился в некотором подмосковном селе и был приглашен одним соседственным дворянином, которой был великий охотник, на приготовленныя для его величества веселости, охоту и медвежью травлю, сделал он ему дружеский отказ, объявив: «Гоняйте, сколько вам угодно диких зверей, сие не составляет мне никакой веселости, покамест я вне государства дерзкого моего врага гнать, а внутри оного диких и упорных подданных укрощать имею».

 

35. Ревность Петра Великого в открытии обмана и в уничтожении суеверия

Между многими опытами своего разума, оказал Петр Великий сильнейший опыт оного в том, что при всяком случае умел истреблять народный страх, основывавшийся на простоте, суеверии, незнании и обмане. Сколь выгодна сама по себе сия предосторожность для государственного покоя, столь благополучно всегда удавалось Петру Великому произведение оной; при том тем скорее и достовернее, чем меньше он давал времени вкореняться сей вредной вещи.

Когда уже Петр Великий мужественно преодолел злобу и неразумие, препятствовавшие ему в новом его заложении города Петербурга, и в 1720 году разные острова сего места несколько стами домов были застроены, так называемая Петербургская сторона, как около крепости, так и за нею, многими публичными строениями, лавками, магазинами и коллегиями была занята, и царь находился за день езды расстоянием от города и был занят деланием Ладожского канала, произошло вдруг великое стечение народа в церковь, находящуюся на Петербургской стороне, на пронесшийся слух, что больший образ Богоматери проливал в оной слезы. На сие сделала тотчас суеверная чернь опасное свое истолкование, что Богоматери страна сия противна, для того плачет и слезами своими новому сему городу и, может быть, всему государству возвещает угрожающее великое несчастье.

Тогдашний великий канцлер, граф Головкин, живший по близости той церкви, пошел в оную, но едва мог опять обратно сквозь толпу пробраться, тем менее еще того разогнать стечение народа. Он отправил тотчас к Петру Великому вершника с известием о чудесном сем приключении и роптании народном. Царь немедленно от туда поднялся, ехал во всю ночь, прибыл поутру нечаянно в Петербург и тотчас пошел в церковь, где был принят духовенством и поведен к чудотворному или плачущему образу Богоматери. Его величество не видел его при себе плачущего, но от многих присутствующих услышал, что оный уже часто и за несколько еще дней слезился. Сей монарх довольно времени прилежно рассматривал святую сию икону, однако при всем том показалось ему нечто у глаз оной подозрительно, требующее ближайшего исследования; не подав ни малейшего о том знака, приказал он одному из находившихся там священников снять икону с возвышенного её места и в сопровождении его величества нести оную в его дворец. Там прозорливый сей монарх в присутствии великого канцлера, некоторых знатных своего двора особ, первейшего духовенства и священников помянутой церкви, которые были при снятии сей святой иконы и оную во дворец несли, исследовал всё подробно на сем образе, который довольно был густо покрыт красками и лаком.

Тотчас в начале усмотрел его величество весьма малые и почти неприметные скважины у углов глаз, которым сделанная на оных тень больше долженствовала препятствовать к рассмотрению. Петр Великий обратил образ, оторвал оклад, отколол собственною рукою подкладку назади и ко удовлетворению своего чаяния и первого заключения открыл он обман и источник слез священной иконы Богоматери, а именно: вырезанную пустоту близ глаз, где еще осталось несколько масла, которое было удерживаемо заднею подкладкою. «Вот тайна! – вскричал он тогда. – Вот вам источник чудотворных слез!» Каждой из присутствовавших долженствовал к образу подходить, смотреть сие открытие и собственными глазами увериться в хитром обмане.

Потом доказал мудрый сей монарх окружившим его яснейшими доводами, как пущенное масло в прохладном месте до тех пор может пребывать густым, покамест не распустится от теплоты: таким образом делалось и у сего осмотренного образа, где оное выступало слезами из показанных скважин, когда пламя затепленных пред иконою свеч столько близко приближалось к глазам, что места те разогреются и сокрытое масло от теплоты сделается жидко. Сим открытием и показанием обмана окружавшим его, яко очевидцам, казался по наружности монарх быть довольным и спокойным и не показывал никакого знака о исследовании виновника сего обмана, но сказал только наконец присутствовавшим: «Вы теперь все видели, что было причиною мнимых слез иконы Богоматерней. Я не сомневаюсь, что вы везде расскажете и всех известите о том, что вы теперь сами видели и в том удостоверились; следственно, посмеете и уничтожите сие столь неразумное и, может быть, злобное истолкование сего вымышленного чуда. Сей же искусством сделанный (а не чудотворный) образ оставлю я у себя и поставлю в мою кунсткамеру».

Между тем сей монарх, крайне разгневанный сим обманом и злобным истолкованием искусственных слез, прилагал тайно все свои старания сыскать тому виновников. Спустя несколько времени и по многом исследовании, открыл он их и, по признанию их и по объявлении всех обстоятельств и намерения, с таковою строгостью их наказал, что никто более не имел охоты впредь приниматься за таковые обманы.

 

36. Любовь Петра Великого к картинам и введение гравировального искусства

Еще при первом путешествии по Германии, Голландии и Англии в 1697 году, Петр Великий возымел охоту к хорошим картинам и уважение к искусным живописцам, хотя главный предмет сего путешествия и не позволял ему заниматься тем с отменным вниманием. Он и тогда привез уже с собою в Москву много хороших картин и весьма искусного гравера и рисовальщика Петра Пикарда, которого в Голландии принял в свою службу. Сему художнику приказал он вырезать на меди некоторые виды города Москвы и окрестных мест; также в 1716 году российский флот перед Кронштадтом, в 1714 году вид города Петербурга и многие другие изображения. Сей же Пикард рисовал и вырезывал на меди изображения забавных празднеств, которые государь иногда учреждал в Москве для своего увеселения и с некоторыми особенными намерениями, как-то: свадьбу Карлов, Китайскую свадьбу, праздник Князя Папы, и проч. Несколько досок и отпечатков некоторых из сих изображений и поныне еще можно найти. Он же рисовал и гравировал прекрасное изображение Полтавского сражения, н доске в 2 фута и 4 дюйма длиною, а высотою в 1 фут и 8 дюймов; равным образом осаду Турецкой крепости Азова в 1696 году, где напереди представлены государь Петр I; фельдмаршалы Алексей Семенович Шеин, и Гордон, генерал-фельдцейхмейстер Головин и генерал-адмирал Лефорт; первые в русской одежде на лошадях, а последние в старой французской с аксельбантами, в большом виде и с похожими лицами. Сей столь же искусный, как и прилежный гравер, которого государь отменно любил и часто возил с собою в санях и в одноколке, не только вырезал много досок с прекрасных рисунков, но и обучал своему художеству некоторых. порученных ему от Государя способных учеников, которые сами потом хорошо гравировали, особенно же изображали для Петра Великого первые корабли и другие суда. Одним из искуснейших между ними был Алексей Зубов, который вырезал много хороших эстампов и между прочими в 1721 году с отменным искусством изображение морского сражения при Грейгаме, на доске в 28 дюймов длиною и в 20 вышиною.

Во время пребывания государева в Париж писали портрет его два славнейшие портретные живописцы, Натуар (тесть столь же после прославившегося живописца Токе) и Ригод. Первой представил его по колени, в панцире, и в такой же величине супругу его императрицу Екатерину, сидящую, с привезенного из Петербурга портрета. А другой написал Государев портрет в такой же величине, для французского двора, или для тогдашнего регента и опекуна малолетнего Короля Людовика ХV.

В последние годы император имел в службе своей искусного портретного живописца Дангауера, который совершенно в итальянском вкусе самыми живыми красками и с отменным расположением света и тени писал портреты как Петра Великого, так и супруги его, в различных положениях. В то же время жил в Петербурге королевский прусский посланник барон Фон-Мардефельдт, который был столь же искусный миниатюрный живописец, как и Министр. Он написал портреты не только императора и императрицы, но и обеих прекрасных царевен, Анны Петровны и Елизаветы Петровны, на слоновой кости величиною в 8 долю листа, с превосходным искусством и совершенным сходством; ибо списывал оные с них самих, и им поднес в подарок, сняв для себя копии. Государь, имея и по государственным делам много сношения с сим знатным министром и живописцем, часто просиживал с ним по целому часу, смотрел на его живопись и удивлялся его искусству.

 

37. Ненависть Петра Великого к неблагодарности

Ненависть к подлым порокам, особенно же к неблагодарности, как гнуснейшему из оных, была естественным следствием великих и добродетельных чувств, каких душа Петра Великого с самой младости его была исполнена. Монарх изъявлял ненависть сию при всяком случае сильным гневом.

Из многих и различных случаев, при которых добродетельный Государь изъявлял ревность свою к признательности и отвращение от нечувствительности и неблагодарности, упомяну здесь только об одном.

Государь при заведении Адмиралтейства в Санкт-Петербурге, между прочими иностранными мастерами, выписал из Голландии весьма искусного якорного кузнеца и определил ему знатное жалованье, договорившись притом с ним, как и со всеми другими обыкновенно делал, чтоб он обучил своему искусству несколько молодых Россиян. Между ними один учился с отменным пред прочими успехом, так что мастер его в немногие годы не только объявил его первым своим подмастерьем, но при случае представил и Государю, как лучшего своего ученика, и просил прибавки к небольшому его жалованью. Но Государь, знавший своих людей лучше, нежели голландский мастер, обещал исполнить его просьбу, однако ж примолвил к тому, что довольно еще останется времени сдержать свое слово, и приказал ему несколько подождать, а между тем примечать за новым своим подмастерьем, не употребит ли он во зло прибавки жалованья. Итак русский подмастерье остался еще на несколько месяцев при старом жалованье. Наконец лишился он терпения и вознамерился при удобном случае без ведома своего мастера подать государю прошение о прибавке. Государь вспомнив, что и честный его учитель о том просил, принял прошение милостиво. Но в оном между прочим нашел он, что проситель, обучившись совершенно своему искусству, может и сам делать якори не хуже прежнего своего мастера, и других учить, и что государь не имеет уже нужды производить мастеру его столь знатное жалованье, но может отпустить его, а напротив того дать просителю обещанную прибавку. Прочитав сие, государь так разгневался, что бросил подмастерье бумагу в лицо и говорил ему: «Негодный! Это ли благодарность твоя честному твоему мастеру и благодетелю, которой не только тебя ревностно учил, но еще и мне рекомендовал и просил прибавки тебе жалованья. Я никогда не отпущу его, покамест он хочет у меня оставаться, и не убавлю его жалованья; а тебе за твою неблагодарность долго еще прибавки дожидаться.» Потом разгневанный Государь приказал наказать неблагодарного подмастерья батожьем при всех его товарищах и отослал в отдаленное место, где также была якорная кузница.

 

38. Справедливость Петра Великого

Российский монарх оказывая сам всякому справедливость, столь же строго и от других требовал справедливости и вообще против всякой несправедливости был весьма чувствителен. При всяком, случае оказывал он убедительнейшие опыты сего своего правила, которое было основанием всех его законов. Следующее приключение послужит ему примером.

Голландский корабельщик Даас, был один из тех трех корабельщиков, которые по переведении торговли из Архангельска в Петербург, первые пришли с нагруженными кораблями в новую Кронштадтскую гавань и в ІІетербург.

Сему корабельщику при третьем его приезде в Кронштадт, когда не было еще там двойной гавани, но купеческие корабли должны были стоять вместе с военными, случилось несчастье, что корабль его на ходу ударился о фрегат и расшиб у онаго фалрип (лесенку, по которой всходят на корабль). Командовавший фрегатом русский поручик так рассердился на сию неосторожность Голландского корабельщика, что выбранив его жестоко, велел взять его под караул и потребовал с него в наказание некоторую сумму денег. Корабельщик не отрекался заплатить все то, чего будет стоить починка фалрипа; но поручик был тем не доволен и поставил на Голландский корабль несколько русских солдат и матросов. По счастью корабельщика, на другой день Петр Великий прибыл в Кронштадт. Он не соглашаясь на несправедливое требование поручика, немедленно пошел к государю и принес его величеству жалобу. Творец Российского мореплавания и торговли с иностранцами, принимавший всегда ласково и милостиво корабельщиков, провизжавших в новые его гавани и города, весьма разгневался на несправедливость поручика. Он сам тотчас сел в шлюпку и поехал в гавань, чтобы осмотреть вред причиненный фрегату, и нашел что только фалрип был расшиблен, который в несколько часов можно было починить с небольшою издержкою. Он сделал жестокий выговор поручику. «Не стыдно ли тебе, сказал он, поступать так несправедливо с иностранными корабельщиками, с которыми и сам я обхожусь ласково, чтобы они охотно приезжали в новую мою гавань, Сейчас же сведи свой караул с голландского корабля! Корабельщик по справедливости вызывался заплатить тебе за починку фалрипа; а ты хотел насильно взять с него вдесятеро больше, нежели того, чего и новой фалрип стоит. Если я впредь еще услышу о таких твоих поступках, то научу тебя справедливости; а теперь отдай приказ, чтоб фалрип в три часа непременно был сделан точно также, каким был прежде.

Потом государь отправился осматривать разные новые заведения в Кронштадте. Через три часа возвратившись на фрегат, нашел он там фалрип совсем починенный, но только еще не выкрашенный, и сказал поручику:

– Ты не совсем исполнил мое приказание. Фалрип прежде был красный; прикажи немедленно его выкрасить, и если не хочешь испытать моей немилости, то впредь во всяком случае будь справедливее, и обходись с иностранными корабельщиками и со всеми иностранцами ласково и учтиво.

(*)

 

39. Наказание Петром Великим ложного пророка

Неподалеку от помянутой не давно церкви и близ берега Невы стояло старое высокое дерево ольха. О нем пророчествовал один мужик в Петербурге, что в ближайшем сентябре месяце столь великое будет потопление города, что вода превысит помянутое дерево. Разнесшийся о том слух привел жителей сего нового города, а особенно легковерную чернь, в страх и беспокойство. Многие из них делали приуготовление, каким образом в таком случае спастись. Некоторые наперед уже скрылись в ближайшие и вышние места, лежащие около Петербурга: в Павловское, Красное село, Дудергов и проч. Как скоро сей слух дошел до царя, то тотчас возымел он подозрение, что от кого-нибудь из знатных людей, не довольных новым его городом, а особенно от тех выдумано и рассеяно, которые с неудовольствием видели, что он пребыванием своим избрал Петербург, или какими-нибудь простолюдинами, которые против своей воли из старых своих селений в сие место были переселены.

Петр Великий, полюбивший свой новой город Петербург и изобильные водами его места, весьма от того рассердился, велел то дерево срубить и всячески старался узнать виновника сей ложной и страшной молвы. Многие сотни людей были допрашиваемы и каждой долженствовал объявить, от кого слышал. По долговременном старании открыл он ложного сего пророка в одном российском мужике, которой, как и многие ему равные, был из далека переселен в одну финскую деревню и неохотно в сей стране жил. Его обличили, что он был вредный виновник сего ложного слуха. Петр Великий велел его до исхода сентября держать под стражей в крепости, а когда прошел срок и потопа не бывало, то определил он публиковать, чтоб из каждого дому кто-нибудь в означенный день и час явился на место срубленного дерева. Там велел он сему ложному пророку на довольно возвышенном эшафоте дать пятьдесят ударов кнутом и потом пред всем народом прочесть изрядное увещание от обмана и столь глупого и вредного суеверия.

 

40. Петр Великий определяет одному судье более, чем двойное жалованье, но за то требует от него строжайшего наблюдения должности

Петр Великий услышал в Москве об одном стряпчем, которого почитали искуснее и славнее всех в приказных делах. Особенно же рассказывали его величеству о сем человеке, что он твёрдо знает как старые законы и учреждения, так и все его указы, и часто самим судьям дает наставления, как им поступить по закону, хотя бы то было против его пользы или ко вреду производимого им дела. Притом, обыкновенно говаривал он, что хочет лучше законно и праведно потерять свою тяжбу, нежели неправедно выиграть; ибо истец рассказавший ему несправедливо о своем деле, так, что он в суде лучше сведает об истинных обстоятельствах оного, не может на него жаловаться за потерю тяжбы, за которую бы он и не взялся, если б сначала не был обманут и узнал, что требования истца несправедливы.

Такой человек достоин был любви Петра Великого. Однако ж его величество не положился на один только слух, но хотел и сам узнать это; призывал его к себе несколько раз, разговаривал с ним о многих трудных делах и нашел в нем глубокое знание, основательное рассуждение и великую честность. Наконец Государь вознамерился взять его в службу и сделал его вдруг из простого стряпчего главным судьею в Новгородской губернии. Его величество объяснился притом, что он, полагаясь на любовь его к справедливости и на знание законов, надеется, что он прекратит крючкотворства и тяжбы, каких много бывало в тамошней губернии, и будет исполнять правосудие немедленно и строго, не смотря ни на знатность лиц, ни на подарки. Новый Судья обещал соответствовать Царской доверенности верным исполнением своей должности, и к великому удовольствию Государя держал несколько времени свое слово.

Через несколько лет пронесся о нем слух, будто он берет взятки и решает дела несправедливо. Жалобы дошли до престола. Петр Великий думая, что довольно знает сего человека, почитал сперва эти жалобы за клевету. Но они умножены были некоторыми весьма явными случаями, так что Государь принужден был то исследовать и уверился в истине доносов и узнал, что в самом деле справедливый Судья брал взятки и не однажды уже продавал правосудие за деньги. Его величество потребовал его к ответу и уличил в преступлениях. Он признался, что между множеством правильно решенных дел, иногда прельстившись деньгами, решал некоторые дела несправедливо. «Я никогда от тебя этого не ожидал, – сказал Государь: – но что тебя до этого довело?» «Нужда, – отвечал виноватый Судья: – я видел, что при всех моих трудах должен был проживать мое жалованье и не мог ничего из него сберегать, чтобы после себя жене и детям оставить, как то делал прежде, получая больше доходу; да и притом не мог еще я жить так хорошо, как другие мне равные живут, не входя в долги. «А сколько надобно тебе жалованья, – спросил Государь, чтобы быть довольным и не иметь нужды брать взятки и ради денег делать несправедливости?» «По крайней мере вдвое против нынешнего моего жалованья», – отвечал Судья. «И ты совершенно будешь доволен? – продолжал Государь: – Будешь исполнять верно свою должность, и не станешь брать взяток и с намерением неправедно судить?» «Совершенно буду доволен, всемилостивейший государь, – ответствовал Судья, – и подвергаю себя самой жесточайшей казни, если буду уличен в неправом решении дела из корысти, во взятках, в неправосудии или в какой-нибудь неверности против вашего величества». «Изрядно, – сказал Государь, на сей раз я тебя прощаю и определяю тебе двойное жалованье и сверх того еще половину. Но смотри ж, сдержи свое слово и исполняй должность свою честно и справедливо, как я от тебя надеюсь. Я уверяю тебя, что буду примечать за тобою, и если ты еще раз, прельстившись деньгами или подарками сделаешь несправедливость, то непременно прикажу тебя повесить.

Обрадованный Судья пал к ногам Его Величества и благодарил его. Несколько лет поступал он сообразно желанию и воле государя, наблюдал правосудие со всею строгостью и исполнял должность свою беспорочно. Но наконец забыл он свое слово, думая, что и Государь о своем уже не помнит; начал по прежнему брать взятки и делать притеснения и несправедливости. Государь узнав о том, приказал взять его под стражу, судить и уличив в его преступлениях, сказать ему, что когда он не сдержал своего слова, то Государь свое сдержит, и потом велел его повесить.

 

41. Петр Великий, проезжая Саксонию, был в Виттенберге и в том самом доме, в котором доктор Лютер жил и умер

Неограниченно было любопытство Петра Великого и желание ненасытимо во всяком случае оное удовольствовать. На путешествиях своих выходил он везде из своей коляски, где только усмотрит малейший предмет естественной или другой какой достопамятности, чтоб ту вещь рассмотреть. Когда он на пути своем проезжал чрез какое местечко или пригородок, которой едва и по имени своем известен, то он всегда останавливался и осведомлялся, не находится ли в нем чего достойного зрения. […]

Во втором его путешествии в Голландию 1716 года прибыл он около полудня в Виттенберг, находящийся в Саксонии, а между тем, как ему приготовляли обыкновенный обед, спросил он хозяина, что примечания достойно там для проезжих иностранцев? «Ничего особеннаго, – ответствовал он, – как разве только старый курфирстский замок, медная гробница доктора Лютера в придворной церкви, прежнее его жилище и кабинет». «Это я должен посетить, – сказал царь, – ибо я много слышал доброго о сем великом и достопамятном муже, который в пользу своего государя и столь многих князей, имевших более прочих благоразумия, столь отважно ополчился на самого Папу и все его воинство». И так высокий сей путешественник пошел еще до обеда в придворную церковь, где со вниманием рассматривал изваянное из меди изображение доктора Лютера в человеческий рост на его гробнице и, отходя, сказал: «Сей муж по справедливости это заслужил». По пришествии его в те покои, в которых Лютер жил и умер, было ему показано в его кабинете большое на стене чернильное пятно, и при том рассказана старая басня, что когда доктор Лютер был однажды занят трудами, явился ему дьявол, которой всякими искушениями старался потревожить его мысли, то будто Лютер на сие столько рассердился, что, схватив чернильницу, бросил дьяволу в рожу, от чего и произошло то большое чернильное пятно и по ныне не отмывается. Петр Великий весьма сей басне смеялся и сказал только: «Разве сей мудрый муж почитал дьявола видимым?» При рассматривании сей же стены, когда великий монарх приметил, что на оной написаны были различные имена карандашом, то и не упустил он спросить, что бы это значило, и когда в ответ получил, что это имена чужестранных путешественников, посетивших сие лютерово жилище, которые написали оные с тем, дабы после оставить память, что они некогда там были, то сказал царь: «Ну, так и мне надлежит написать свое имя». Потом тотчас вынул из кармана кусок мела и российскими буквами написал имя свое «Петр», близ вышеупомянутого чернильного пятна. Чтоб сохранить навсегда сие собственноручное начертание российского монарха сделана уже давно около него жестяная рамка, выдавшаяся близ двух дюймов от стены, в поперечнике имеющая около 7 или 8 дюймов с решеткою того же металла, сквозь которую ясно можно читать царское имя. Я так же оное видел и читал в 1735 году на пути своем в Россию. Но что значила последняя литера, того никто сказать и изъяснить не мог.

 

42. Попечение Петра Великого о Российских древностях

Великий Монарх наш при всяком случае оказывал отменное и не всякому Государю свойственное уважение к древностям, служащим к объяснению истории. В 1722 году, по заключении выгодного и славного мира со Швецией, отправившись в поход в Персию, остановился он на несколько дней в Казани. Он услышал, что за 10 или за 12 верст оттуда, находятся еще развалины славного Булгарского города Булгара, захотел сам осмотреть оные, и немедленно отправившись туда, отыскивал и рассматривал всё, что ему казалось примечания достойным; приказал списать некоторые оставшиеся там надгробные и другие надписи на армянском и арабском языках, перевести их на Российский язык, и отослал оные в Петербург в свой кабинет. Приметив притом, что сии памятники столь славных некогда булгар весьма уже много повреждены были временем и впоследствии еще более растеряются от небрежения местных жителей, а наконец и совсем могут истребиться, постарался о сохранении оных, и для того в следующем месяце июле, прислал из Астрахани к Казанскому губернатору повеление, отправить немедленно к остаткам разоренного города Булгара несколько каменщиков с довольным количеством извести для починки поврежденных и грозящих упадком строений и монументов, пещись о сохранении оных, и на сей конец всякий год посылать туда кого-нибудь осматривать, для предупреждения дальнейшего вреда.

 

43. Петр Великий не терпит лакеев при своем столе

Когда Петр Великий кушал один со своею супругой, то обыкновенно не имел при себе никого для услуг, кроме самых приближенных камер-юнгфер императрицы и одного маленького пажа. Когда ж он кушал с некоторыми из своих министров, генералов или морских офицеров, тогда служили при столе обер-кухмистер его Фелтен, денщик и двое пажей, да и они поставив кушанье и по бутылке вина для каждого гостя, должны были выходишь, из столовой залы и оставлять государя одного с гостями. Лакеи никогда не являлись у его стола, кроме церемониальных обедов; ибо он обыкновенно говаривал о них вообще: «Я не хочу, чтобы они были при том зрителями, как я сижу за столом.» Некогда за столом сказал он прусскому посланнику барону Мардефельдту: «Наемники, лакеи, при столе смотрят только всякому в рот, подслушивают все, что за столом говорится, понимают криво и после также криво пересказывают».

 

44. Милостивые поступки Петра Великого с низшими

Известно, что Петра Великого единое ненасытимое его желание к познанию того, что для государства выгодно, сопровождало не только ко всем заводам, мануфактурам и рукомеслам, которые заслуживали внимание, но он даже не стыдился в деревнях и городах посещать и ободрять низкого состояния людей, которые с желаемым успехом отправляли свое рукомесло. Как он однажды находился в Архангельске при реке Двине и увидел довольное число барок и прочих сему подобных простых судов на месте стоящих, то спросил он, какие бы то были суда и откуда они? На сие было донесено царю, что это мужики и простолюдины из Холмогор, везущие в город разный товар для продажи. Сим не был он доволен, но хотел сам с ними разговаривать. И так пошел он к ним и усмотрел, что большая часть помянутых повозок были нагружены горшками и прочею глиняного посудою. Между тем как он старался все пересмотреть и для того ходил по судам, то нечаянно под сим государем переломилась доска, так что он упал в нагруженное горшками судно, и хотя себе никакого не причинил вреда, но горшечнику довольно сделал убытку.

Горшечник, которому сие судно с грузом принадлежало, посмотрев на разбитой свой товар, почесал голову и с простоты сказал царю: «Батюшка, теперь я не много денег с рынка домой привезу», – «Сколько ж думал ты домой привезти?» – спросил царь. «Да ежели б всё было благополучно, – продолжал мужик, – то я бы алтын с 46 или бы и больше выручил». Потом сей монарх вынул из кармана червонец, подал его мужику и сказал: «Вот тебе те деньги, которые ты выручить надеялся, сколько тебе сие приятно, столько и с моей стороны приятно мне, что ты после не можешь назвать меня причиною твоего несчастия».

 

45. Заведение позументной и чулочной фабрики

Петр Великий приметил в Петербурге, что привозятся из немецких земель и продаются в великом множестве такие товары, которых в России либо не умеют хорошо делать, либо и совсем не делают. Из сего усмотрел он, что государству его не достает многих ремесленников и фабрик, в которых оно имеет необходимую нужду. Позументное искусство было одно из тех, которые он намерен был мало-помалу завести в России. На сей конец приказал он в Калинкине, где Фонтанка впадает в Финский залив, построить большой каменный дом о двух этажах, который после долго известен был под именем Калинкинского дома и завел в нем позументную и шерстяную чулочную фабрику, или, лучше сказать, школу для обоих сих ремесел. Он принял к себе на службу искусных иностранных мастеров, определил им хорошее жалованье и отдал им для обучения несколько молодых людей из бедных Новгородских дворян и из мещан. Для побуждения сих учеников к прилежности, Государь не только сам часто туда приезжал и по целому часу смотрел на их работу; но также приказал старшим из них всякое Воскресенье после обеда являться ко двору и расспрашивал их обо всем, что они в неделю делали и об успехах их в ученье. Они должны были приносишь с собою пробы своей работы, по которым Государь сам мог видеть их успехи.

Через несколько времени, один из лучших учеников Борис Шаплыгин, сын одного бедного Новгородского дворянина, донес Государю, что он выучился ткать всякие шёлковые тесьмы и шнурки, но только не умеет еще устанавливать станков и делать основы, потому что мастер при всякой новой работе делает это сам и никому из учеников смотреть не позволяет. Государь приказал ему всеми способами стараться перенять сие главное дело в их искусстве и обещал ему за то особенное вознаграждение. Шаплыгин, стараясь заслужить отменную Государеву милость, догадался сделать в углу на потолке над комнатой своего мастера небольшое отверстие, и смотрел в него, когда мастер устанавливал станки и делал основу. Переняв мало-помалу сие искусство, донес он о том его величеству. Государь взял его на две недели ко двору и приказал ему в отведенной для него особой комнате поставить позументный станок и самому сделать основу, что и удалось ему так хорошо, что он выткал кусок позумента по новой тогдашней моде. Государю было сие весьма приятно; он поцеловал Шаплыгина в лоб, подарил ему несколько рублей, приказал сделать для него новое платье и объявить его через мастера подмастерьем; мастеру же сказал, что он поступал не честно, не допуская учеников своих учиться делать основу, отпустил его и принял на его место другого, которому объявил причину, по которой прежний мастер был отпущен. По прошествии договорных лет, на сколько нанят был новой мастер у отпустил он и сего, помянутого ж Шаплыгина определил он комиссаром на сию фабрику, которая непосредственно зависела от Императорского кабинета. Хотя при императоре Петре II фабрика была уничтожена, но комиссар получал из кабинета небольшое свое жалованье даже и при императрице Елизавете Петровне и жил в Калинкинском доме, где он и умер в 1765 году.

 

46. Первый хороший портрет Петра Великого

Государь Петр I знал что по недостатку хороших живописцев и медальеров его на рублях изображаем был дурно и совсем на него не походил. Он часто над тем шутил. На втором своем путешествии в Голландию и Францию, проезжая через Ниренберг, остановился он там на несколько дней, чтобы осмотреть Ниренбергские мануфактуры и посетить многих тамошних художников. Между сими художниками нашел он славного портретного живописца Купецкого, которому приказал нарисовать грудной портрет свой в профиль, и немедленно отправил оный с нарочным курьером в Петербург в Монетную Канцелярию с повелением вырезать по сему рисунку штемпели для рублей, полтинников и медалей. И так в следующем 1718 году, вышла первая Российская монета с совершенно. похожим изображением Петра. Великого, сделанным по хорошему рисунку.

 

47. Петр Великий находился в опасности быть умерщвленным от одного раскольника.

Сие ужасное происшествие случилось в Петербурге в Летнем дворце. Император имел обыкновение после конференции со своими Министрами, когда они уходили, провожать их в переднюю. Некогда ввечеру, в то время, как Государь имел конференцию со своими министрами, пришел в переднюю в нижнем этаже Летнего дворца незнакомый человек с мешком, сшитым из разных лоскутков сукна, в каких обыкновенно секретари и писари носили за своими командирами бумаги, которые надлежало подавать императору. Никто из стоявших там денщиков и служителей не подозревал сего человека в злом намерении. Может быть всякий почитал его за подьячего из какой-нибудь коллегии, которому приказано было придти с бумагами, и так как он стоял несколько часов с весьма спокойным видом, то никто и не спросил у него, кто он, или что ему надобно. Но вдруг открылась ужасная дерзость и злодейское намерение сего человека. По окончании конференции, когда министры пошли домой и Государь провожал их в переднюю, сей человек, за которым никто не примечал, оборотился к стене и вынув нечто из своего мешка, обвернул его опять мешком, и как Государь пошел обратно в свою комнату, хотел и он войти за ним с такою смелостью, как бы ему то приказано было. Но поскольку никто из стоявших тут денщиков и служителей не слыхал от государя такого приказания, то один из них тотчас, став в дверях между ним и государем, удержал его и спросил, кто он и что ему надобно, он старался насильно войти за Государем, от чего произошел шум, и Государь оборотившись, спросил о причине оного. К величайшему удивлению Государь получил ответ не словами, но на самом деле: пустой мешок и с ним большой нож, в четверть аршина длиною, выпал из-под руки у дерзостного злодея; сам же он тотчас упал на пол и признал себя виноватым. Государь сам схватил его и спросил: какое имел он намерение? «Убишь тебя», – отвечал он. «За что? – спросил Государь с кротостью: разве я чем-нибудь тебя обидел?» «Нет, – отвечал злодей (который по собственному своему признанию был раскольник): ты мне ничего худого не сделал, но сделал много зла моим единоверцам и нашей вере. «Хорошо, – сказал император, – мы разыщем это; отведите его теперь под караул и не делайте ему ничего худого; а завтра сам я расспрошу его обо всем».

Вышеописанные истинные обстоятельства ужасного сего происшествия не столь были известны, как то, какую заслуженную казнь сей злодей получил, и что единоверцы его с того времени должны были для отличия от других людей носишь на спине лоскуток красного и желтого сукна.

 

48. Строгое предприятие Петра Великого истребить воровство

Царь Петр Великий, заседая однажды в Сенате, услышал о разных грабительствах, случившихся за несколько дней, в великое пришел негодование и во гневе сказал сии слова: «Клянусь Богом, что я наконец прерву проклятое сие воровство». Потом, взглянув на тогдашнего генерал-прокурора Павла Ивановича Ягужинскаго, сказал ему: «Павел Иванович! Напиши сейчас от моего имени генеральный указ во все государство, что ежели кто и столько украдет, чего будет стоить петля, тот без дальнейших допросов будет повешен». Генерал-прокурор, которой уже взял в руки перо, помешкал еще по выслушании сего строгого повеления и со удивлением говорил царю: «Петр Алексеевич! Помысли о последствиях такого указа». «Пиши, – подтвердил царь, – как я тебе сказал». Ягужинский, еще не писав, со смехом повторил монарху: «Всемилостивейший государь! Разве вы хотите остаться императором без подданных. Мы все воруем, только с тем различием, что один более другого». Царь, слушавший сии слова в задумчивости, начал шуточному сему замыслу смеяться и без дальнего повеления оное оставил.

 

49. Петр Великий открывает обман в Польше

Во время войны с Королем Карлом XII, Петр Великий находился попеременно в разных местах, то при сухопутном своем войске, то при флоте. Некогда был он с частью своей армии в Польше. Там останавливался он на несколько дней в одном городке, где в церкви находился образ Богоматери, о котором говорили что он чудотворный и часто во время церковного служения проливает слезы (См. Анекд. 36).

Сей образ был резной из дерева и одет был в шитое золотом платье и с великолепным головным убором. Он поставлен был недалеко от алтаря на таком высоком месте, что самого большого роста человек едва мог достать рукою до ног его. Петр Великий, расспрашивая везде, куда он приезжал, нет ли там чего-нибудь достойного примечания, весьма скоро узнал о сем чудотворном образе. Удален будучи от предрассуждений, усомнился он в том, чтоб сей образ был в самом деле чудотворный, хотя и недоставало свидетелей утверждавших истину чуда, и хотя сам видел оное придя из любопытства в церковь во время служения. Однако ж при сем сдучае показал он только свое удивление. Но в другое время, когда не было в церкви служения, пришел он туда со своею свитою, приказал церковь запереть и принести лестницу, по которой взойдя вверх к чудотворному образу, рассматривал оный с головы до ног весьма пристально и не мог ничего приметить, кроме маленьких скважин в глазах. Двое духовных того монастыря, приведшие государя в церковь, радовались уже внутренне, что любопытство его останется тщетно и чудотворный их образ не потеряет прежней своей славы. Однако Император не привыкший довольствоваться наружным видом и желавший узнать причину сего чуда, скоро разрушил их радость. Сняв ненарочно со священной статуи большой головной убор, увидел он, что голова до самых глаз была выдолблена и покрывалась черепом, как бы выпуклою крышкою, и что она налита была водою в которой плавали живые маленькие рыбки и плаваньем своим приводили воду в движение, так что она проходила в маленькие скважинки, сделанные в глазах у образа. По открытии сего обмана, великодушный император, не говоря ни слова, покрыл голову статуи черепом, надел на нее великолепный убор, и сходя вниз, сказал только: «Удивительный образ!» Но потом растолковал он сей обман своим спутникам и после часто рассказывал о сем приключении. Бывший государственный канцлер граф Бестужев, от которого я узнал сию повесть, слышал её от самого его величества.

 

50. Петр Великий пользуется советами одной польской госпожи

В Варшаве жила Госпожа Старостиха N. N. Хотя уже не молодая, но весьма разумная и в обхождении приятная женщина. Происхождением была она из одного из знатнейших домов в Польше и находилась в сродстве с первыми фамилиями в сем Королевстве, и потому всегда имела участие в Государственных делах. Петр Великий обходился с нею коротко и дружески, часто проводил с нею вечера и пользовался её знанием польских фамильных и государственных дел.

Некогда разговаривал он с нею о состоянии своего войска, которое до того всегда одерживало над шведами победы. И притом рассказывал ей, что он приказал вновь набрать рекрутов и намерен во всем своем войске определить русских офицеров. Госпожа Старостиха спросила у него вызывает ли он новых иностранных офицеров для своей армии? «Нет», – отвечал Государь. «А для чего? – спросила она. «Я думаю, что они мне более уже не нужны, – сказал Государь: – Русские мои офицеры столько уже навыкли в воинском искусстве, что я могу иметь хороших солдат и офицеров из собственных моих подданных». «Ваше Величество ошибаетесь, – отвечала Старостиха, – и вам еще рано ласкаться такою надеждою. Поверьте мне, что за недостатком иностранных офицеров опять расстроится все то, до чего дошли вы столь счастливо с их помощью». Петр Великий долго спорил с нею о сем, противоречил ей с жаром и утверждал свое мнение. «Изрядно, – сказала она наконец: – вспомните только после, что Я Вашему Величеству советовала; а я наперед уверена, что вы тогда уже поздно будете жалеть о том, что не приняли моего совета и спорили со мною». Сим кончился на тот раз разговор о сем деле.

Через два дня потом Государь по обыкновению своему ввечеру пришел к Старостихе, которая не позабыла еще о бывшем между ними споре. Но Его Величество перестал уже о том думать, был весьма весел и спросил у нее, в каком состоянии её музыка, которой он довольно уже давно не слыхал. «Такова же, как и прежде, – отвечала Старостиха: – Ваше Величество услышите ее сегодня при столе».

Она тотчас приняла намерение воспользоваться сим случаем, чтобы представить государю справедливость своего мнения, сколь нужно ему иметь при своем войске иностранных офицеров. Призвав своего гофмейстера, приказала она, чтобы во время ужина играли только польские её музыканты, и чтобы при том не было немецкого капельмейстера и других иностранных музыкантов.

Через несколько часов сели за стол. Музыканты начали свой концерт, но столь беспорядочно и дурно, что гости привыкшие слышать в сем доме прекрасную музыку, шутили над сим концертом. Но Старостиха показывала, что того не примечает, пока Государь не начал говорить и сказал: «Что стало с вашею музыкою? Она совсем не та, какая у Вас прежде была». «Извините, ваше величество, – отвечала Старостиха: – это та же самая музыка, с тою только разницею, что в оркестре нет иностранных музыкантов, а играют одни только мои польские музыканты».

Император тотчас догадался, что сие значило, и потрепав ее во плечу, сказал: «Разумею, сударыня, вы правы». Вскоре при том Государь переменил прежнее свое намерение и учредил, чтобы всегда третья часть офицерских мест в его армии занимаема была иностранными.

 

51. О вышеупомянутой польской госпоже, и особой к ней доверенности Петра Великого.

Российский монарх находился несколько в критических обстоятельствах, когда Карл XII с армиею своею в Саксонии усиленною, вновь обмундированною и всем нужным снабженною, пошел через Силезию прямо в Польшу, дабы впасть в царские земли в Украине. При таком опасном случае велел царь по всему пути, по которому шведская армия должна была идти в Украину, сожечь и опустошить все деревни, села и города со всем припасом, дабы шведы ни малейшего провианта ни для людей, ни для лошадей найти не могли.

В то время, когда сие Царское повеление к величайшему разорению и несчастью поляков и украинцев производимо было в действо, Петр Великий находился в Варшаве. Госпожа Старостиха, с которою он ежедневно дружески обращался, учинила ему тотчас по получении первого известия о сем ужасном повелении важное представление о нужде и жалостной бедности, в которую он не только так много невинных бедных поляков, но и собственных своих подданных, украинцев ввергнет, да и лишит сам себя в крайнейшем недостатке всех средств, к своему и армии своей содержанию в сих стол плодоносных странах. «Так! – сказал монарх, но нет другого средства удержать неприятеля, и выиграть у него время, как только лишить его всего, чем бы он на дороге прокормиться и усилиться мог.

 

52. Попечение Петра Великого о Российских летописях

Некогда Петр Великий разговаривал о древней Российской истории, и ему рассказывали, что в Германии, во Франции и в Голландии много уже об оной напечатано. «Все это ничего не стоит, – сказал проницательный Государь; – могут ли иностранцы написать что-нибудь о древней нашей истории, когда мы сами еще ничего о ней не издали? Может быть они только вызывают нас издать что-нибудь лучшее. Я знаю, что подлинные материалы древней Российской истории рассеяны по разным местам в государстве и лежат в монастырях у монахов. Давно уж вознамерился я сохранить их от утрат и доставить искусному историку случай написать истинную древнюю Российскую историю, но по сие время всё случались в том препятствия. Вскоре потом (в 1722 году) Государь разослал в знатнейшие монастыри, особливо в Новгороде и Киеве, повеление собрать находившиеся в них летописи и прислать оные в Синод. Вследствие сего повеления собрано было множество рукописных Российских летописей, из коих некоторые доставлены были в Императорский кабинет (откуда по кончине Петра Великого достались в Библиотеку Санкт-Петербургской Академии Наук), а большая часть в Москву, в Библиотеку тамошней Синодской Типографии, где они и поныне рачительно хранятся.

 

53. Отменная забота Петра Великого о дубовом лесе

Петр Великий, имея великую склонность к мореплаванию и кораблестроению, соединял с нею отменное рачение о дубовом лесе, тем паче, что натура скупо наделила оным те места, в которых сей великий основатель Российского мореплавания и отец Российских флотов завел корабельные верфи. Как скоро завел он первое селение при Неве, то принял к себ немецких форштмейстеров, которые должны были осматривать леса во всей Ингерманландии и Новгородской губернии в замечать в них дубовые деревья. Хотя и не нашли они там целых дубовых лесов, какие находились в отдаленных Южных провинциях, как то в Украине, по рекам Дону и Волге, особенно в Казанской губернии; однако же по местам довольно было молодых и старых дубов. Для сохранения сих деревьев, Государь издал особливое повеление, в котором под опасением жестокого наказания запретил даже помещикам в своих дачах рубить дубы без ведома Адмиралтейской Коллегии и без наставления от форштмейстера.

Дабы подать народу пример отменного уважения своего к дубовому лесу, приказал он обвести перилами два старые дуба найденные в Кронштадте, поставить там круглый стол и сделать места для сидения. Летом приезжая туда, часто сиживал там он с Кронштадтскими командирами и корабельными мастерами. Иногда смотря на сии дерева, говаривал он: «Ах, если бы нам найти здесь и в окружности хотя бы столько дубовых деревьев, сколько здесь листьев и желудей. Напротив Кронштадтского острова, или напротив Петергофа при Финском заливе, где Государь нашел особую небольшую дубовую рощицу, приказал он достроить увеселительный домик и назвал его Дубкис. Он публично благодарил корабельных масшеров и морских офицеров, которые желая угодить ему, садили в садах своих в Петербурге дубы, и увидев их в первый раз, целовал их в лоб. Сам он выбрал по Петергофской дороге место на 200 шагов в длину и на 50 в ширину, и засадил оное дубами, которые по свойству тамошнего климата росли хорошо, хотя и медлительно. Петр Великий приказал огородить сие место забором и прибил там рукописный указ, чтобы никто не осмеливался обрывать сии молодые дерева, или иначе как-нибудь их портить под опасением строгого наказания. Через несколько лет, когда уже молодые дубы были вышиною в человеческий рост, он, проезжая мимо по обыкновению своему остановился, чтобы посмотреть, каково они растут, и к великой досаде увидел на земле несколько ветвей и пучков, связанных из листьев. Государю тем более было сие огорчительно, что вред любимым его деревьям причинен был не от ветра или бури, но кем-нибудь нарочно, из шалости или по злобе. Как скоро возвратился он в город, то призвав к себе генерал-полицмейстера, приказал ему немедленно поставить караульных близ рощи, которые должны были подстерегать, не придет ли кто-нибудь еще портить деревья. Через несколько дней захвачена была шайка пьяных, по большей части господских людей, которые проходя мимо, перелезли через забор, наломали несколько ветвей, и делая из дубовых листьев пучки, привязывали себе на шляпы.

Они сперва отведены были в полицию, а потом публично на площади высечены. За день до того оповещено было с барабанным боем по всему городу, чтобы изо всех домов кто-нибудь явился смотреть, как сии преступники были наказываемы.

 

54. О терпимости различных вер в России

Проницательное око Петра Великого в Амстердаме между прочим усмотрело, что там почти со всего света чужестранцы, содержащие различные между собою исповедания, обитают. Но для каждой веры позволено иметь свою церковь или такой молитвенной дом, где бы можно было беспрепятственно отправлять богослужение. Многих из них посещал сей монарх по единому любопытству, чтобы чрез то подробнее узнать их обстоятельства; но что было ему всего приятнее, то миролюбие, которое строго наблюдали учением, правами и законом различные, но весьма отдаленные от междоусобных распрь, живущие в одном городе разноверцы. Он, о том разговаривая с некоторым членом правительства, узнал от него, что Амстердам есть место, открытое для торговли всем народам земного шара, и при том каждому позволяется свободное отправление своей веры, покамест он не вмешивается в государственную веру и других не потревожит. Ибо правительству все равно, чему верует иностранный житель или каким образом отправляет свое богослужение, только бы он не поступал против государственных законов. Монарх сказал на то, что он почитает сие правило и мнение правительства не мало способствующим к торговле, к населению Амстердама всеми народами и, следственно, к великому прибытку правительства. Петр Великий, похвалив сие распоряжение, сказал при том, что он таким же образом намерен поступать с новозаведенным своим городом Петербургом. Сие он после и произвел в действо, позволив не только всем христианам построить там церкви на отведенных им местах и отправлять явное богослужение, но и попустив еще их избрать между собою собственный церковный совет и, по законам и обыкновениям своих церквей, решить между собою все супружественныя и церковные дела, могущие случиться у их прихожан, не будучи зависимыми от Правительствующаго синода или другого какого суда.

Но при всем таковом терпении, старался сей мудрый монарх всякими способами прекращать и истреблять все распри и расколы господствующей в его государстве греческой веры, раскольников, или, как они сами себя именуют, староверцев, утверждавшихся с величайшею упорностью на некоторых адияфорах, старался он изобличить в их заблуждениях дружелюбными поступками и увещаниями в Святейшем синоде и преклонять к истинной православной грекороссийской вере обещанием отличных своих милостей. Но тихия сии средства никакого в них не произвели успеха. Однако сей отец своего отечества не хотел допустить, чтоб упорных и в заблуждениях своих изобличенных подданных силою и наказанием привести в послушание и понудить к восприятию правоверия.

Он оставил их в маловажном их суеверии, но только с тем условием, чтоб все принадлежащие к сей секте, для различия от правоверных греко-российских законосоюзников, носили отличный знак, а именно: продолговатое четвероугольное пятно из красного и желтого сукна на спине. Поскольку сей особенный наряд отличал раскольников от правоверных и некоторым образом делал их смешными и презрительными, то думал монарх, что они сего устыдятся и скорее согласятся к восприятию всеобщей греческой церкви.

Но сия благоразумная монаршая выдумка не имела желанного успеха. Раскольники носили свое желтое пятно и остались в прежнем мнении.

Когда же, спустя несколько времени, Петр Великий увидел на бирже в Петербурге между российскими и иностранными купцами несколько раскольников в вышеупомянутом наряде, упражняющихся в отдавании своих товаров, юхты, конопли и прочих российских товаров, пожал он плечами и спросил некоторых из обстоящих, что сии из раскольников купцы, честные ли, добрые и прилежные ли люди, на которых бы можно было в торговле положиться? «Их таковыми почесть можно», – ответствововал ему один из таможенных служителей. «Изрядно, – сказал Петр, – когда они в самом деле суть таковы, то по мне, пожалуй, пускай веруют, чему хотят, и носят свое пятно; ежели посредством рассудка и привешенных лоскутков не мог я их отвратить от их суеверия, то и огонь уже никакого в них успеха не возымеет. А чтоб сделаться им за их глупость мучениками, то не заслужат они сей чести, да и государство не должно претерпеть вреда».

 

55. Ревность Петра Великого к религии

Из многих собранных мною анекдотов о великом Российском монархе можно усмотреть, что сей государь с самых молодых лет имел истинное богопочитание, хранил оное ненарушимо во всю свою жизнь и изъявлял при всяком случае, особливо ж глубоким почитанием имени. Божия и божественных законов и уважением существенности Христианской Религии. Напротив того ненавидел он фанатизм и суеверия, и равнодушен был ко всему касающемуся только до особливых обрядов при различном отправлении публичного богослужения. Сие истинное богопочитание было причиной справедливого гнева его на явное безбожие и нечестие и на богохульников, о которых он обыкновенно говаривал, что они служат поношением благоустроенному государству и ни мало не могут быть терпимы, ибо стараются опровергнуть основание закона, на котором присяга и все обязательства основаны.

Некогда донесено ему было, что взяли под стражу одного человека, который публично произносил богохульные слова. Государь тотчас приказал сковать его как бешеного, говоря, что если б он имел хоть мало рассудка, то не только не произносил бы хулы на Бога, но и не помыслил бы без почтения о Всевысочайшем Существе, сотворившем его и могущем всякую минуту опять разрушить и обратить в ничто. Дабы избавить сего несчастного от дальнейшей строгости, представляли его величеству, что он согрешил пьяный. Государь отвечал на сие: «Он заслуживает двойное наказание; во-первых за непростительный свой грех против Бога, а во вторых за пьянство». Через несколько дней некоторые знатные люди с великим трудом могли исходатайствовать шу милость от ревностного императора, что он не приказал вырезать язык богохульнику, но только сослал его в дальний Сибирский монастырь, где всякий день употребляли его в тяжелую работу, и он всякий раз должен был являться в церковь, когда отправлялось богослужение, дабы покаялся и переменил свои мысли. При другом случае мудрый монарх говорил о вольнодумцах и насмешниках над религиею что он в Амстердаме находил несколько раз таких людей, в обществах и слушал их умствования, которые столь были пусты, что вместо удивления или почтения к ним возбуждали в нем только презрение к ним. «Они почитают себя умнее других людей, говорил Государь: и не понимают даже того, что дерзкими своими речами обнаруживают только свое нечестие, невежество и гордость: нечестие потому, что явно презирают откровенное в Священном писании слово Божие, на котором Религия основывается;. невежество потому, что не имеют столько разума и просвещения, сколько потребно для познания истины Христианской Религии, а гордость и высокомерие потому, что почитают себя умнее и хотят быть уважаемы более других людей в обществе и ученых мужей, доказавших основательно в своих сочинениях истину христианской религии и даже предпочитают себя целым соборам церковных отцов, из которых самый последний имел больше разума и достоинств, нежели целая толпа таких безрассудных и наглых проповедников глупости и злобы, которых правила необходимо должны произвести в гражданском обществе беспорядок и неустройство».

 

56. Признательность Петра Великого за верную службу

Петр Великий хоть весьма бережлив был в своих расходах и не любил раздавать наличных денег, однако ж щедро награждал служивших ему верно. Почти ни один генерал, или гражданский чиновник, как из иностранцев, так и из россиян, оказавший ему полезные услуги, не оставался без награждения. По большей части заслуженные люди жалованы от него были деревнями в завоеванных провинциях, которыми потомки их и поныне еще владеют. Справедливый Монарх определял даже вдовам и сиротам морских и полевых офицеров пенсии, вдовам по смерть, а детям до совершенного возраста, в котором сами они могли уже вступать в службу. Сие похвальное его учреждение и поныне еще наблюдается. • Некогда подан ему был доклад об одном иностранце, который служил около 30 лет, и наконец за старостью и по слабости здоровья не мог продолжать службы, и определить ему при отставке полное или половинное жалованье? Государь с некоторым неудовольствием ответствовал: «Как же! Разве тот в старости должен терпеть нужду, кто лучшие свои лета посвятил на службу мне? Выдавайте ему полное жалованье и не принуждайте его к службе, если он уже не в состоянии более служить, но советуйтесь с ним о делах, касающихся до прежней его должности и пользуйтесь его искусством. Кто бы захотел служить мне, если б наперед знал, что я, которому он посвятил лучшие свои лета, в старости его оставлю в нужде и бедности?» При сем случае Монарх сказал, что учредив в 1715 году в Петербурге госпиталь для больных солдат и матросов, должен он стараться завести и другой госпиталь в Петербурге и в Москве для престарелых бедных людей из мещан. В 1718 году он действительно исполнил сие намерение.

 

57. Любопытство Петра Великого знать содержание и иметь перевод неизвестных, в Сибири найденных рукописей

Чрезвычайная любовь Петра Великого ко всем наукам и природное его любопытство побуждало его останавливаться при всем том, чего он не разумел, и стараться узнать оное. Он устремлял внимание свое даже и на такие вещи, которые служат только к удовлетворению любопытства, или которыми только исследователи древности занимаются. Я сообщу здесь два анекдота, служащие примером того.

Некогда привезены были сему монарху из Сибири свитки вылощеной синей и черной бумаги с золотыми письменами, найденные там в погребах разоренного храма Семи Палат. Не нашлось никого, кто бы мог прочесть и перевести сии нимало не повредившиеся весьма красиво написанные рукописи. Между тем письмена сии почтены были за древние Тангутские, может быть потому, что в той стороне Сибири, где они найдены, жили некогда тунгусы. Смотрели на сии рукописи с удивлением. Но Петр Великий не был тем доволен; он желал узнать, на каком языке они написаны и какое их содержание. Он послал один из сих свитков в Париж к славному Королевскому библиотекарю Аббату Биньону с просьбою сыскать ученого человека, который мог бы наверное сказать, какого языка сии письмена и какое содержание присланного к нему свитка. Аббат Биньон показал оный Королевскому переводчику Фурмонту, который знал большую часть Восточных языков и несколько по-китайски. Сей отважный ученый, не видавший прежде никогда таких письмен, но понадеявшись на свое знание иностранных языков, вздумал о себе, что он в состоянии разобрать их, или по крайней мере уверить других, что он один может прочесть и перевести рукопись. Он продержал свиток долго у себя и наконец объявил, что оный в самом деле писан на древнем Тангутском языке, и выдал вымышленный самим им перевод, который тогда никто не отважился оспоривать, ибо никто не хотел быть столь бесстыден, как Г. Фурмонт. Петр Великий пожаловал ему знатное вознаграждение за его труд, однако ж не доверял переводу и обыкновенно говаривал о нем: если этот перевод ложный, то по крайней мере остроумно вымышлен. Долго спустя по кончине Петра Великого, и если я не обманываюсь, по смерти уже Фурмонта, при императрице Анне Иоанновне, нашлись при Академии Наук в Петербурге двое россиян, которые прожив шестнадцать лет в Пекине, учились китайскому и маньчжурскому языкам. Увидев упомянутые свитки, они тотчас узнали, что письмо было маньчжурское, читали его свободно и перевели несколько свитков, а между прочими и тот, который посылан был в Париж к Аббату Биньону. В сем переводе не было ни одного слова согласного с Фурмонтовым, и содержание свитка, которое в Русском переводе совсем отлично было от французского, ясно доказывало, что Фурмонт не разумел ни одной буквы из сего свитка, и что перевод его был вымышленный, и Пётр Великий не ошибся. Сии свитки и оба перевода хранятся в библиотеке Санкт-Петербургской Академии Наук и показываются всякому, кто пожелает их видеть.

 

58. Неутомимое любопытство Петра Великого в основательном всего исследовании

Между Нарвою и Ревелем, около 100 верст от последнего города, стоит на большой дороге изрядная каменная церковь, именуемая Гальяль. В оной находится с древних шведских времен, между прочими гробницами прежних владетелей тамошних поместий, так же одна, в которой 1632 года похоронены две девицы фон Гроот, которые и доныне нетленными пребывают. Проезжая сие место 1752 года июля месяца, велел я поднять камень и нашел сии два тела в вышеописанном состоянии: нагими, иссохшими, желтоватыми и без малейшего духа. Кожа по всему телу казалась подобною искусством выделанной и натянутой свиной коже, и будучи пальцем или палкою в живот вогнута, расправлялась с сильною упругостью; внутренности же иссохшими быть долженствуют, ибо я, осязая их, ни малейшего знаку оных не нашел. Пономарь, отваливший мне сей гробницы камень, рассказал при сем случае, что Петр Великий во время Шведской войны, приступая к Ревелю и расположась своим станом, стоял несколько недель близ сего места. Он, услышав о сих нетленных телах, не хотел тому поверить, а чтоб исследовать самому истину сей вещи, повелел царь принести сии тела в свой стан, прилежно их рассмотрел и изъяснил находившимся при нем генералам естественные причины сего неповреждения; спустя несколько дней приказал он их обратно отнести в их гробницу и ни мало тому не удивляться.

 

59. Благоразумная осмотрительность и осторожность Петра Великого при доносах

После сражения при Полтаве Петр Великий принимал в свою службу всех шведских офицеров, которые объявили желание служить ему и присягнули, по большей части с теми же чинами, какие имели уже они в шведской службе. В числе сих офицеров находился Полковник Остман, который дав присягу отправлен был в Казань к новому своему полку. Там по несчастью случилось с ним весьма неприятное происшествие, которое кончилось бы его погибелью, если бы благоразумная осмотрительность Петра Великого и осторожность не послужила к его спасению. А именно, один из его денщиков, которого велел он за пьянство и дурное поведение наказать батожьем, закричал на него «слово и дело».

По обыкновению, наказание было остановлено и как денщик, так и полковник были взяты под караул и отвезены в Петербург, в Тайную Канцелярию. Там денщик доносил на полковника, что он поносил его царское величество бранными словами. Он твердо стоял в своем доносе и три раза выдержал пытку. Государь уведомлен будучи о сем, приказал привести к себе. Полковника, объявил ему, в чем его обвиняли, и требовал, чтобы он добровольно признался в своей вине, зная, что по порядку следует самого его допрашивать, и он под пыткою должен будет сказать правду, Притом его величество пристально смотрел в лицо Полковнику, чтобы приметить в нем некоторую перемену, или притворство.

Полковник свободно отвечал государю, что он не только не говорил, но и не думал того в чем злобный денщик его обвиняет, и уверил, что он даже не знает столько по-русски и никогда с денщиком своим столько на сём языке не говаривал, чтобы он мог услышать от него такие слова, о каких он доносит. К тому ж и не имел он ни малой причины к неудовольствию против его величества, будучи из пленных принят на в службу с прежним своим чином, извлечен из бедности и приведен в благополучное состояние. Итак он солгал бы на себя, если бы сказал, что он говорил что-нибудь такое, в чем денщик на него доносит. Петр Великий отпустил его потом от себя, не спрашивая более, и приказал отвести обратно под караул. На другой день послал он к пытанному Денщику искусного в увещаниях священника приготовлять его к смерти, и приказал ему особенно стараться о том, чтоб осужденный во всем на исповеди признался и ничего не утаил. Священник исполнял свою должность ревностно, и в третий день, когда надлежало денщика в последний раз исповедать и сделать ему последнее увещание, чтобы он ничего не утаил, ибо на другой день назначено было казнишь его, наконец денщик признался, что он ничего более на совести не имеет, кроме того, что желая отомстить своему полковнику, оклеветал его. И так благорассуждением Петра Великаго и мудрым его поступком открылась невинность полковника и злоба денщика. Потом его величество по справедливости приказал злобного клеветника живого колесовать, а невинного полковника с награждением отпустил обратно к его команде.

 

60. Основание Санкт-Петербурга

Для многих может служить анекдотом известие об основании Петербурга и о том, как сей город столь скоро построен и в толь немногие годы достиг такой великости, обширности и знатности. Государь Петр I еще за долго до войны со шведами желал иметь гавань на Балтийском море, дабы в сей по многим причинам для него выгодной стране производить мореплавание и построить флот. Как же скоро удалось ему завоевать ту страну, где ныне Петербург, то и предпринял он построить там город. В 170З году начал он в самом деле полагать основание сего города с крепостью на одной стороне Невы, и Адмиралтейством на другой. Он не нашел на сем месте ничего, кроме одной деревянной рыбачьей хижины на Петербургской стороне, в которой сперва и жил, и которая поныне еще для памяти сохранена И стоит под кровлею утвержденною на каменных столбах.

Сначала строение нового города происходило медлительно и мало-помалу. Государь не мог еще предвидеть конца едва только начатой войны и был уверенным в том, что удержит за собою завоеванные земли около Невы. Но по одержании совершенной победы над шведами под Полтавою в 1709 году, в состоянии будучи решительно заключить, что никто уже не отнимет у него завоеванных земель при Балтийском море и устье Невы, начал он рачительно стараться о построении Петербурга и делать распоряжения нужные к произведению сего предприятия. Но прежде, нежели приступил он к самому делу, в чем продолжение войны еще несколько лет ему препятствовало, сделал он разные планы расположения нового регулярного города; ибо все прежде на том месте построение строено было только по нужде, без связи и без плана. Лучше всех прочих планов нравился ему тот, который более имел сходства с расположением славного города Амстердама, особенно по множеству каналов. Такого расположения город хотел он построить на Васильевском острове. Сей остров, находясь в Шведском владении, был еще пуст и никакого не имел названия; а сие имя получил от российского офицера бомбардирской роты, Василья Дмитриевича Карчмина. В 170З году, когда Петр Великий, не имея еще флота, с 60 только лодками сделал неожидаемое нападение на два шведские военные корабля, пришедшие к сему острову, и взял их, а потом приказал поставить две батареи для воспрепятствования неприятельским судам входишь в устье Невы, сей офицер Василий Дмитриевич Карчмин стоял там с командою канониров и бомбардиров. Он пробыл на острове со всею командою несколько лет, и как и все царские и другие повеления, к нему присылаемые, надписываемы были: «Василью на острове», то с того времени и стали все называть сей остров Васильевским. Посреди оного в большой перспективе надлежало провести большой канал в прямой линии от малой Невы в залив, и другой в малой перспективе за 100 сажен расстоянием – от первого и параллельно с ним, а поперек острова из малой Невы в большую 12 меньших каналов, т. е. посреди каждой улицы между двумя рядами домов, из которых у каждого оставлено было место для двора и саду. Выкапываемую для сих каналов землю должно было употребишь отчасти для возвышение низменного острова, отчасти ж на укрепление нового города валом и болверками, которым надлежало быть на равном расстоянии одному от другого, по Коегорнову образцу. По большому каналу надлежало кораблям проходить из Кронштадта прямо к самым пакгаузам и к бирже, и оттуда обратно с грузом отправляться в море; малые же каналы в поперечных улицах, или линиях, должны были служить для удобнейшего провозу всяких нужных городским жителям потребностей на барках, ботах и других мелких судах, из одного рукава Невы в другой. В большой и малой перспективе назначено было много площадей, а в самой почти средине острова место для прекрасного сада, который простирался бы на несколько верст в длину и ширину и служил бы общим гульбищем; далее же к морю оставлены были луга для пастьбы.

Напротив сего нового города на другом берегу Невы видно уже было Адмиралтейское строение, укрепленное валом, рвами и бастионами, и при нем заложена была корабельная верфь, где строились корабли и другие суда. Неподалеку оттуда, на так названной после Адмиралтейской стороне, заложены были дома для морских офицеров, корабельных мастеров, плотников и матросов, от которых ныне осталось только наименование улиц Малой и Большой Морской. Для строения шлюпок и других мелких судов, также и для хранения строевого корабельного леса, назначен был небольшой остров между Мойкою и каналом, названный Новою Голландиею. Близ оного отведено было особое место для кузниц и для делания канатов; а далее на большой Неве заложена, особливая верфь для строения галер, названная Галерным двором; за нею ж на Фонтанке, вытекающей подле Летняго дворца из Невы, так называемая партикулярная верфь, где строены были как для частных людей так и для Адмиралтейства яхты, торнтуйты, буйеры, шлюпки и другие мелкие суда. Близ вершины помянутой реки Фонтанки, государь построил себе Летний дворец и завел при нем пространной сад с фонтанами, грошами, аллеями, партерами, прудами и со многими великолепными украшениями; для зимы ж построил большой дворец о двух этажах, называемый Зимним, между Адмиралтейством и Летним дворцом, при большой Неве напротив крепости. Петероургская сторона мало-помалу застроена была по большей части деревянными домами. Там находились Коллегии, дома царских министров, лавки, рынки, Оружейный завод и несколько сот партикулярных домов. Улицы были изрядно вымощены, а к работе сей употреблены были шведские пленники.

Наконец, в 1714 году, Государь утвердившись в знатнейших своих завоеваниях, предвидя самое выгоднейшее для себя окончание войны и в состоянии будучи прилагать более попечения к произведению в действо предприятий своих касательно до гражданских дел, издал печатный указ, в котором повелевалось немедленно начать роение нового города на Васильевском острове.

Вследствие сего указа, обнародованного по всему государству, все духовные и светские владельцы деревень, монастыри и дворяне, должны были строить себе дома на Васильевском острове по предписанному им плану, на 6, 0, 12, 15 и 20 саженях в длину, соразмерно их имению, и в три года совсем оные отделать, под опасением в прошивном случае лишения всего имения.

К споспешествованию назначенному строению употреблены были все способы, дабы никто не мог жаловаться на недостаток материалов и работников, или тем извиняться. В учрежденной особой строевой Конторе, под управлением итальянского архитектора Трессино, всякий мог без замедления и без всякой платы получить план своего строения по назначенному номеру. За несколько верст от Петербурга, по Шлиссельбургской дороге при Неве-реке, построено было много кирпичных заводов, которые доставляли по нескольку миллионов кирпича. «Строевой лес, известь и плиты для фундаментов привозимы были водою в достаточном количестве из окрестностей Ладожского озера и Новгородской губернии и продаваемы по установленной сходной цене. Заведенные около Петербурга ветряные и водяные пильные мельницы досшавляли доски, бревна и брусья. Лес потребный на заборы, сараи и другие дворовые строения, привозим был на барках, которых по нескольку тысячь всякий год приходило туда через Ладогу по Неве; а для мощения улиц задолго еще дано было повеление не впускать в Петербург, под опасением денежного штрафа, никакого судна и никакой повозки, на которой не будет привезено 10, 20 или более камней, смотря по величине повозки. Сии камни надлежало отдавать у застав, определенных для принятия оных комиссарам. Из следующего анекдота можно видеть, как в отсутствие Государя строение нового города на Васильевском острове было продолжаемо, и как его величество, возвратившись из Франции (в 1718 году) нашел оный совсем почти готовым, но к великой своей досаде в главных частях испорченным, и видя, что не можно уже поправишь ошибки, оставил оный и не приказал продолжать строения.

 

61. Неудовольствие Петра Великого против ошибки в расположении линий и каналов на Васильевском острове

Многие удивляются тому, что начатые на Васильевском острове каналы через линии, или улицы, не все доделаны. По случаю узнал я следующие обстоятельства, бывшие тому причиною. Государь Петр I, рассмотрев многие планы расположения Петербурга, выбрал из них тот, по которому главному городу надлежало быть на Васильевском острове; остров должно было окружить болверками, а посреди улиц провести каналы для сообщения большой Невы с малою. Но притом Государь позабыл точно назначить ширину улиц и каналов, или предоставил сие благоразумию тех, которым поручено было строение, думая, что они сообразно главному намерению сего дела не преминул назначить ширину каналов 1 по крайней мере так, чтоб две барки свободно могли в оных расходишься. Потом Государь отправился к своему войску, оттуда ж чрез два года (в 1716 году) в Голландию и Францию, дав повеление продолжать начатое дело и стараться привести к окончанию со всевозможною скоростью. В 1718 году возвратившись в Петербург, прежде всего сел он в шлюшку и поехал на Васильевский остров, осмотреть линии и каналы, которых много уже было отделано. Он нашел там к великому своему удовольствию линии по большей части уже застроенные деревянными и каменными домами; особенно ж приятно ему было видеть великолепные палаты Князя Меншикова с длинным каменным флигелем, вдоль по каналу против первой линии, Но притом к величайшей своей досаде приметил, что каналы и улицы по обеим сторонам были слишком узки. Сперва он молчал и только качал толовою, смотря на сию ошибку; но не доверял еще самому себе, в самом ли деле каналы сделаны были уже Амстердамских, которые он взял за образец. В этом сомнении поехал он прямо к Голландскому Резиденту Господину де-Вилде и спросил у него, не может ли он сказать, как широки Амстердамские каналы? Резидент ответствовал Его Величеству, что не помнит того; но принеся план Амстердама с масштабом, подал оный Государю. Петр Великий тотчас вынул свой циркуль и вымеряв ширину больших и меньших Амстердамских каналов, записал то в своей книжке. Потом просил он господина де-Вилде сесть с ним в шлюпку поехать на Васильевский остров. Там приказал Государь вымерять ширину некоторых из первых каналов и улиц, и найдя, что улицы по обе стороны канала вместе с самим каналом едва были не уже одного Амстердамского канала без улиц, весьма разгневался, вскричал: все испорчено! И возвратился во дворец. Весьма приметно было, что Государь долго не переставал досадовать на сию неудачу. При всяком случае укорял он тем Князя Меншикова, которому поручено было главное смотрение над строением нового города. Иногда приезжал Его Величество в шлюпке на Васильевский остров, смотрел на отстроенные линии, на каналы, отчасти отделанные, отчасти ж начатые, часто по целому часу, и уезжал обратно не сказав ни слова. Наконец, когда славный архитектор ле-Блонд., которого Государь еще в Париже принял в свою службу, приехал в Петербург, повез он его немедленно на Васильевский остров, водил несколько часов по всему острову, держа план в руке, и напоследок спросил у него: «Ну, господин ле-Блонд, что мне теперь делать по моему плану?» Ле-Блонд пожав плечами ответствовал: «Raser, sire, raser, нечего больше делать, как все сломать и снова построить, сделанные каналы засыпать и выкопать другие». Государь сказав: «Я это думал», – сел в шлюпку и уехал. Потом поручил он ле-Блонду другие знатные строения в Петергофе и в иных местах; о Васильевском же острове никогда уже более не упоминал.

 

62. Благодарность Петра Великого к тем которые строились в Петербурге или около оного

Петр Великий не только сам старался украсить любимый свой город Петербург лучшими по тогдашнему вкусу зданиями; но и с отменным удовольствием смотрел на то, когда иностранцы или русские строились в сем городе или около. Когда русский или иностранный купец, начиная строить себе дом, просил Государя на заложение, то он никогда не отказывал присутствовать при освящении места и потом выпить за здоровье хозяина поздравляя его с благополучным началом строения. Одно сие побуждало многих строиться; ибо они знали, что сделают тем угождение Государю; и таким образом почти неприметно умножались дома в любимом его Петербурге. Недалеко от взморья между небольшими Южными протоками Невы, как то Пряжкою, Глухою речкою и Фонтанкою заложил Государь особое предместье, состоящее из многих улиц, и назвал оное большою и малою Коломною где и поныне еще живут матросы, корабельные плотники и прочие адмиралтейские служители. Далее за город, по ту сторону Фонтанки, занял он на несколько верст земли по взморью под мызу для своей супруги, и назвал оную Катариненгофом. Там, в приятной рощице построил он деревянный дом по голландскому образцу, на каменном фундаменте и приказал сделать канал с небольшою гаванью подле самого дома, в которую могли входить шлюпки из устья Невы. Еще на версту далее до берегу залива, который делает в том месте многие острова и доставляет весьма приятный вид, после достроены были еще два небольшие увеселительные дома, названные по именам обеих Царевен, Аннагофом и Елизабетегофом.

Угождение, какое сделал Государь Императрице, построив для неё Катариненгоф, подало ей повод соответствовать ему взаимным угождением. Достойная и благодарная супруга сия хотела сделать ему неожидаемое удовольствие и построить недалеко от Петербурга другой дворец. Она выбрала для сего высокое и весьма приятное место в 5 верстах расстоянием от столицы к Югу, откуда можно было видеть Петербург со всеми окрестностями оного. Прежде была там одна только небольшая деревенька, принадлежавшая Ингерманландской дворянке Саре, и называвшаяся по её имени Сариною мызою. Императрица приказала заложишь там каменный увеселительный замок со всеми принадлежностями и с садом. Сие строение производимо было столь тайно, что Государь совсем о нем не ведал. Во время двухлетнего его отсутствия работали над оным с такою прилежностью и поспешностью, что. в третий год все было совершенно отделано. В том году летом Государь приехал на несколько дней от армии из Польши в Петербург, и говоря с Императрицею, изъявлял ей, сколь ему то было приятно, что во время его отсутствия строение в любимом его городе весьма умножилось и увеселительные его замки были отделаны. Тогда императрица улыбаясь сказала ему, что она в отсутствие его величества нашла недалеко от Петербурга хотя и пустое, но весьма приятное место, на котором бы он верно заложил увеселительный дом и дворец если бы его увидел. Государь, радуясь старанию своей супруги о застройке хороших мест около Петербурга, просил ее, чтобы она описала ему положение сего места, и наперед обещал построить там увеселительный замок, если найдет оное в самом деле столь приятным. Она уверяла, что сие место понравится Его Величеству, тем более, что оно весьма недалеко в сторону от Московской дороги, имеет прекраснейшие виды и только за отдаленностью по сие время оставалось пусто и никому неизвестно.

Государь нетерпеливо желая видеть сие место, подал руку императрице и обещал на другой день ехать туда с нею. Между тем она ночью приказала сделать там все нужные распоряжения к принятию Государя. На другой день поутру их императорские величества поехали туда в провожании некоторых морских и армейских офицеров и других приближенных особ. Отъехав на 12 верст от Петербурга, надлежало поворотить вправо; тут прорубленная через кустарник ровная дорога и прямой вид к Дудергофским горам обратили уже внимание Государя. Он с удовольствием говорил своим спутникам: «Место, куда мы едем, в самом деле должно быть прекрасно, потому что и дорога к нему так хороша». У подошвы упомянутых гор поворотили налево и ехали по большей части подымаясь и спускаясь по небольшим холмам, так что выхваляемого места не видно было, пока не поднялись на последнюю гору. Оттуда Государь вдруг увидел прекрасное новое каменное здание о двух этажах, в такой стороне, где он никогда еще не бывал. В удивлении подъехал он к сему новому и неожидаемому замку, где Императрица приняла его, как хозяйка, и говорила: «Вот то место, о котором я вашему величеству сказывала, и вот дом, который я построила для моего государя». Государь бросился обнимать ее и целовал её руки. «Никогда Катинька моя меня не обманывала, сказал он: она правду сказала, что это место прекрасно; а её старание сделать мне неожидаемое удовольствие, построив дом в таком прекрасном месте, заслуживает всю мою благодарность. Я вижу, что она хотела дать мне знать, что есть и около Петербурга сухие прекрасные места, которые могут быть застроены.

Потом императрица повела своего супруга по всем комнатам, убранным весьма прекрасно, показывала ему приятные виды из окошек, откуда Петербург весь был виден, и наконец привела его в залу, где приготовлен был стол. Они сели за оный обедать, и за обедом Государь пил за здоровье хозяйки и благоразумной строительницы. Императрица, соответствуя тому, пила за здоровье Его Величества. Но как Государь удивился, услышав при питии за его здоровье вдруг начавшуюся пальбу из 11-ти 6-фунтовых пушек, которые посшавлены были под флигелями замка. Встав из-за стола, государь ходил еще по саду и по пристройкам, всё осматривал и хвалил всё, что видел. При отъезде оттуда сказал он, что он не помнит, чтобы проводил когда-нибудь день с таким удовольствием, как тогда.

 

63. Петр Великий в Берлине без всякой пышности

Из всех дел Петра Великого видно, что он не полагал величия в пышности и великолепии, но ещё почитал пышность за обременительную и совсем не нужную суетность. По своему образу мыслей и жизни и по своей привычке не одобрял он больших издержек на великолепие и при самых знатнейших дворах обыкновенно говаривал, что всякое Государство довольно имеет нужд, и такое иждивение везде бы надлежало употреблять на умножение могущества Государя и в пользу подданных. Они не скрывал ни от кого сих мыслей, даже и при иностранных Дворах, при которых он был. Когда английской король Виллиам спросил у него, каков Лондон ему показался, он отвечал при всех, что ему весьма много понравилось в сем городе, особенно ж то, что он мало нашел в нем наружной пышности и видел самых богатых людей, ходящих в порядочном простом платье.

Совсем иного расположения был великий любитель церемоний, Фридрих I, Король Прусский, о котором внук его Фридрих II пишет, что он по смерти супруги своей не столько печалился, сколько радовался, получив случай удовлетворить склонности своей к великолепию и церемониям учреждением пышного погребения.

Сей Государь, уведомившись, что Петр Великий предпринимает путешествие в Голландию и Францию, просил его величество чрез министра своего в Петербурге, чтоб он взял дорогу чрез Берлин и удостоил бы его своим посещением. В то же время приказал он сделать приуготовления к великолепному приему Государя и к пышным торжествам, которые хотел он дать в честь великому своему гостю.

* * *

Хотя Петр Великий, обещав ехать через Берлин, просил чтоб его приняли там без церемонии и без всякой пышности, однако ж король не оставил своих приуготовлений. Напротив того Государь с намерением так расположил своё путешествие, что прибыл в Берлин уже поздно ввечеру и остановился на квартире, приготовленной для него тамошним его Посланником. Король еще в ту же ночь прислал к нему своего обер-церемониймейстера и двух знатных придворных кавалеров, поздравить его величество. Император дал им знать, что он не может пробыть в Берлине более двух дней, и если королю их угодно, то на другой день около полудни посетит его. На другой день поутру в 9 часов явились у его квартиры шесть самых лучших королевских экипажей. Государь имел в то время у себя присланных в Берлине учиться молодых российских дворян князя Куракина, бывшего после обер-шталмейстером, и господина Бестужева, бывшего после графом и канцлером, которые должны были проводишь его ко двору. Великолепные кареты стояли и дожидались государя до полудня; тогда ж дано было знать, что он давно уже находится во дворе и у Короля; ибо в 11 часов вышел он задними дверьми из своей квартиры и по другой улице прошел со своими проводниками во дворец. Король, приняв его весьма ласково, с удивлением спрашивал, правда ли, что его величество пришел пешком, и что ему не угодно было ехать в карете, которая уже несколько часов стояла у его квартиры? Государь благодарил весьма учтиво за все его приготовления и сказал: «Я просил, чтобы для меня не делано было никаких церемоний, потому что я к ним не привык и не хотел быть примечен в городе; а пешком ходить я привык, и в иной день хожу в пятьдесят раз более нынешняго.

 

64. Старание Петра Великого о переводе нужнейших книг с иностранных языков на российский

Ещё в первые годы царствования Петра Великого находилось довольно церковных книг на Российском языке, и даже полные сочинения знатнейших церковных Отцов и Иоанна Златоуста, Василия Великого, Григория Богослова и других, переведены уже были с греческого и латинского языков на славянский Также в монастырях, в придворной библиотеке и у частных людей много находилось рукописных списков Несторовой и Никоновой летописей и других касающихся до российской истории книг, как-то Разрядной книги и проч. Но книг, касающихся до наук и художеств не было еще на Российском языке совсем никаких. Петр Великий первый усмотрел сей недостаток и ревностно старался завести такие книги, почитая за необходимость, чтоб его подданные упражнялись в нужнейших и для его намерений полезнейших науках и художествах. Он видел сколь нужно ему было иметь искусных полевых и морских офицеров, литейных мастеров, артиллеристов и инженеров из Россиян, и сие составляло главный предмет его попечений во время тяжкой войны, которую должен он был вести на море и на сухом пути против столь сильных и в воинских делах и искусных неприятелей, каковы были шведы.

В сем намерении приказал он сначала переводить на Российской язык, печатать и раздавать бесплатно такие только книги, которые могли служить основательным руководством к сим необходимо нужным наукам и художествам. Благоразумный выбор находившихся тогда на иностранных языках лучших книг и как бы классических писателей показывает, что сам он имел превосходное знание в оных. Ибо во-первых по его повелению переведены были на российский язык и напечатаны в лист с изрядными фигурами: Бринкеново искусство кораблестроения и сочинение неимянованнаго Голландца, называемое: «Искусный Кормщик»; также Коегорнов Новейший способ укрепления, с голландского; Боргсдорфова «Непобедимая крепость», с немецкого, и Паганова, Блонделева и Вобанова «Фортификация», с французского языка; а потом Курциева «История Александра Великого», в четверть листа, с латинского; Варениева и Гибнерова «География», в лист, и Пуффендорфово «Введение в познание Европейских государств», в четвертку, с немецкого.

Мудрый Монарх сделал реестр лучших и знатнейших писателей во всех науках и художествах, и намерен был приказать переводишь их на российской язык и печатать. Доказательством сему служат оставщиеся после него рукописи и найденные по кончине его в его кабинете переводы разных лучших в тогдашнее время книг, как-то: «Гражданская Архитектура» Себастиана ле-Клерка, Плюмиерово «Точильное искусство», Штурмова Механика, о строении шлюз и мельниц, и проч.

 

65. Справедливость Петра Великого в наказаниях

Петр Великий вообще любил скорое исполнение правосудия и не мог терпеть продолжительных тяжеб. То же наблюдал он и в рассуждении собственных своих придворных служителей. За шалости и другие легкие проступки наказывал он без замедления своею палкою, или корабельным канатом, так что наказанный и чрез несколько часов мог еще чувствовать действие столь скорого правосудия. Когда ж случалось ему наказать таким образом невинного, и наказанный при случае в том объяснялся, то Государь отвечал ему: ну, как же быть! напомни мне об этом когда ты в другой раз заслужишь наказание, тогда я тебя прощу. – Примером сему может служить приключение с маленьким Арапом, который служил при Государе пажем. Петр Великий находился на Финском заливе: между Петербургом и Кронштадтом на яхте, и по причине чрезвычайной тишины принужден был простоять на одном месте целый день. После обеда лег он, по своему обыкновению, в каюте спать. Некоторые из бывших с ним офицеров играли и шумели на палубе столь громко что Государь проснулся. Услышав, что он встает, разбежались они и спрятались, где кто успел, зная, что Государь побил бы их, если б они ему попались. Государь вышел из каюты на палубу с канатом, и не найдя там никого, кроме маленького Арапа, который ничего не опасаясь, сидел на лестнице, схватил его за волосы и побил канатом, говоря: когда я сплю, так ты сиди смирно и не мешай мне спать. Пошом сошел обратно в каюту и опять заснул. Бедный мальчик потерпевший без вины такие побои, горько плакал. Бывший тогда инженерным капитаном барон Лубрас, лейб-хирург Лесток и двое русских офицеров, которые шумели и заслуживали наказание, вышли потихоньку на палубу и уговаривали мальчика, чтоб он не плакал, если не хочет быть еще бит; однако ж он не переставал плакать и грозил им, что скажет государю, кто шумел и заслуживал побои. Через час потом государь встал и вышел из каюты на палубу с веселым видом, и найдя там упомянутых офицеров сидящих тихо и играющих в карты, а мальчика плачущего, спросил у него, о чем он плачет? Мальчик отвечал: «О том, что ты меня больно побил напрасно. Я сидел на лестнице и с места не трогался, а шумели и мешали тебе почивать Лесток и Лубрас». «Хорошо, – сказал Государь: – если ты теперь невинно вытерпел побои, так они тебе вперед зачтутся, когда ты будешь виноват». Через несколько дней маленькой Арап сделал некоторый проступок, которым так рассердил Государя, что он схватил его за волосы и хотел бить. Мальчик упал на колени и закричал: «Помилуй, Государь! Бот ради, помилуй! Ваше величество приказали мне напомнить, что вы недавно напрасно меня побили и обещали зачесть эти побои при случае». «Правда, – сказал Государь, перестав гневаться: я это помню. Встань; я теперь прощаю тебя; ты наперед уже был побит».

 

66. Старание Петра Великого иметь хороших живописцев из своих подданных.

Петр Великий во время пребывания своего в Амстердаме, зайдя некогда к Секретарю своему Никитину, чтобы нечто ему приказать, не застал его дома, а нашел только сына его, мальчика лет 14, который, увидев Государя, спрятал в карман лист бумаги. Государь спросил у него, какую бумагу хотел он от него спрятать? Мальчик вынул ее из кармана и показал на ней Государю худой рисунок, который он для упражнения и для забавы снимал с Голландского эстампа. Петр Великий, приметив в сем мальчике отменную склонность к рисованию, спросил у него, хочет ли он рисовать и учиться живописи? Мальчик отвечал, что имеет великую к тому охоту, если б только кто-нибудь его учил. «Хорошо, – сказал Государь, я тебе учителя доставлю; и чрез несколько дней потом в самом деле отдал его на 6 лет к одному из лучших живописцев в Амстердаме учиться. Всякой год должен он был присылать к его величеству опыты своей работы, из которых можно было видеть успехи его в живописи. Сей ученик со временем сделался искусным историческим живописцем. В некоторых Петербургских церквах и поныне еще находится несколько прекрасных картин его работы; особливо ж между оными достойно внимания изображение Распятия Христова, которое императрица Елизавета Петровна пожаловала своему обер-егермейстеру графу Разумовскому в домовую его церковь, в так называемом Аничковском дворце, где оно и и поныне еще находится между прочими картинами.

По возвращении со второго своего путешествия, Петр Великий выбрал несколько молодых людей из русских и отправил их отчасти в Голландию, отчасти ж в Италию учиться живописи и архитектуре. Между первыми находились четверо, которые по возвращении отличались от прочих в исторической живописи и принесли честь своему отечеству, а именно: Матвеев, Александр Захаров, Иван Меркурьев и Васильевской, а из других Земцов и Еропкин. Первые писали прекрасные картины в прекрасном вкусе, которые находятся в разных церквах в Петербурге и в Москве; другие же построили несколько церквей и других публичных зданий самой лучшей итальянской архитектуры.

 

67. Способ Петра Великого пользоваться встречающимися ему мыслями

Дабы никакая полезная мысль, встречавшаяся Петру Великому, когда он занимался каким нибудь иным и важнейшим делом, не пришла в забвение и не осталась тщетно, для сего употреблял он два особенные способа. Он либо записывал в немногих, словах, что ему вдруг приходило на ум о каком-нибудь деле, в записной своей книжке, которую всегда носил с собою; либо употреблял вместо сей книжки поля или пустое место на первой бумаге, какая ему попадалась, как-то на челобитной, на проекте, на доношении, и проч. Притом всегда означал день, в который записывал такие замечания. Таких бумаг, как я слышал, и поныне еще осталось весьма много. Для примера упомяну здесь об одной из них, которую видел я за несколько лет пред сим и с которой имею список, а именно, первый проект учреждения Санкт-Петербургской Академии наук, поданный 22 января 1724 года, Государь, прочитывая оный, на поле против того пункта, в котором требуется, чтобы всякому профессору или академику даны были два студента или адъюнкта, написал следующие слова: «Также должно каждому из них дать двух таких людей для научения, дабы они после могли других россиян обучать; а притом всякому из них точно назначить, к какой науке он особенно прилежать должен.» – Против пункта 6 позволении Академии давать Академические градусы или достоинства по своему благорассуждению и по заслугам, написал он на поле: «Позволяется». Ниже сего против пункта, в котором требуется, чтоб определен был в Академии Куратор, который старался бы о порядочной выдаче жалованья академикам и о других потребностях, дабы сами академики не имели нужды заниматься такими заботами и хлопотами, Государь написал: «Должно определить к ним Директора с двумя асессорами и приставить комиссара к денежной казне.» – А потом: «При выдаче жалованья начинать с главного члена». К последнему пункту, в котором предлагается, что на все расходы потребно не менее 20000 рублей, Государь собственноручно приписал: «Годовой доход Академии должен состоять из 24912 рублей, который получать из таможен городов Нарвы, Дерпта, Пернау и Аренсбург.» Под сим последним пунктом Академических предложений находятся следующие слова, написанные императорскою рукою: «Послать к Румянцову в Украйну указ, чтобы он на тамошних быков выменивал овец и баранов, и что бы послал от себя людей учиться ходить за овцами, стричь их и шерсть выделывать».

Наконец на последнем пустом листе упоминаемого Академического проекта, находится записка о разных делах, которую Государь для памяти писал собственною рукою, а именно: «23 Января (в дополнение к 16). Должно сыскать для меня хороших инженерных офицеров и артиллеристов, особливо ж из тех, которые служили в последнюю войну в Брабанте. Надлежит потребовать от Коллегии рапортов об успехах молодых дворян в ученье. Помнится мне, что уже дано повеление посылать их в чужие края. Но должно уведомить меня, действительно ли они посланы, сколько их и куда посланы, чему должны они там учиться, и сколько времени им на то потребно.»

«Коллегии должны прислать о том рапорт в Сенат, дабы нам можно было видеть, прилежно ли или не прилежно они учатся, и много ли успели в тех науках, которым должны учиться. Надлежит обо всем том написать указ, объяснить в нем все подробно, и чтоб он был готов к тому времени, как я приеду в Сенат.» «Прежде всего тот, кому сие приказано, должен выбрать удобное место, куда бы можно было посылать молодых людей учиться экономии. Для перевода книг, переводчикам должно знать те науки, о которых те книги писаны, особливо ж касательно до художеств, потому что переводчику невозможно хорошо перевести, если он не знает тех художеств, о которых он что-нибудь переводить должен. О сем заблаговременно надобно постараться, и для того, кто знает языки, а не знает художеств, тому должно учиться художествамн; а кто знает художества, но языков не знает, тот должен языкам учиться.»

«Для сего должно выбирать русских, или таких иностранцев, которые здесь родились, либо по крайней мере таких, которые выехали в Россию в самых молодых летах и знают наш язык, так как и свой собственный. Ибо гораздо легче переводить с иностранного языка на свой собственный, нежели с природного своего языка на иностранный.»

«Науки должны быть следующие: Математика, или по крайней мере что касается до сферических треугольников, Механика, Анатомия, Хирургия, Ботаника, Архитектура воинская и гражданская, Гидравлика, и другие сим подобные. Надобно выписать из Голландии мастеров, которые умели бы делать поташ из старых бочек. Надобно сыскать бухгалтера, который учил бы и других своему знанию.»

«Касательно до тех, которые против указа подают челобитны, и проч.»

 

68. Петр Великий не терпит пышности в штате

Петр Великий иногда не любил пышности, когда ж нужно было показать великолепие, то поручал сие князю Меншикову. Для собственных своих услуг при дворе имел он одного только камердинера; впрочем же везде употреблял своих денщиков, которых было четверо или шестеро и всегда по двое при нем бывали. Он никогда не ездил в карете или в коляске, но всегда в одноколке, в которой по нужде могли сидеть двое. Во, время его царствования находились в придворной конюшне только две четвероместные кареты для императрицы и императорской фамилии, да еще у князя Меншикова две старинные парадные кареты. Куда только мог Государь ехать водою, он всегда ездил на своем буере, на шлюпке, либо на двух или четырехвесельной верейке. При жизни его не было построено мостов ни чрез один из всех рукавов Невы, составляющих разные Петербургские острова; ибо он и сам любил ездишь по воде, и подданных своих хотел к тому приучить.

Помянутые денщики отправляли у него все те службы, для которых другие государи содержат столь многих особых людей различных чинов, как-то: адъютантов, камергеров, камер-юнкеров, ордонансов, курьеров, гоффурьеров и проч. Они занимали даже и место гайдуков, ибо обыкновенно стояли назади у одноколки, когда Государь куда нибудь выезжал. Денщик при разных случаях отправлял все сии должности. Государь обыкновенно выбирал себе в денщики молодых дворян хорошей фамилии, которые либо записаны уже были в гвардию, либо и без того казались ему способными к такой службе. Чрез десять лет, либо прежде, а иногда и позже определял он своего денщика в военную или гражданскую службу, смотря по его способности. Между тем, будучи денщиком, должен он был сносить все, что сей неутомимый Монарх сам сносил; иногда ж надлежало ему служить Государю вместо подушки; ибо когда Петр Великий в путешествии ложился спать на соломе, или по обыкновению своему отдыхал после обеда, то обыкновенно клал голову на спину своему денщику. В сем случае надлежало денщику иметь отменное терпение, лежать тихо и не делать ни малейшего движения, дабы не помешать Государю спать, или не разбудить его; ибо сколь весел и ласков вставал Государь после спокойного сна, столь же невесел и сердит бывал он, когда препятствовали ему спать, или будили его не во время.

 

69. Хирургические операции Петра Великого

По врожденному любопытству и по особой склонности к наукам, Петр Великий любил присутствовать при анатомических операциях, которые он первый ввел в употребление в России. Любовь его к сей науке столь далеко простиралась, что он приказывал уведомлять его, если в госпитале или где-нибудь в другом месте надлежало анатомировать тело, или делать какую нибудь хирургическую операцию, и когда только время позволяло, редко пропускал такой случай, чтоб не присутствовать при оном, и часто даже сам помогал операторам. Со временем приобрел он в этом столько навыку, что весьма искусно умел анатомировать тело, пускать кровь, вырывать зубы и другие хирургические операции делать, и делал оные с великою охотою, когда имел удобный случай. Для сего носил он всегда в кармане, кроме математических инструментов, и лекарскую готовальню, в которой находились два ланцета и шнепер для кровопускания, анатомический ножик, пеликан и клещи для вырывания зубов, лопатка, ножницы, катетер и другие для лекарей потребные инструменты.

Некогда узнал он, что жена знакомого ему Голландского купца Господина Боршта страдала водяною болезнью, но не хотела согласиться дать выпустить себе воду, что оставалось единственным средством к спасению её жизни. Государь посетил ее и в присутствии лекаря уговорил согласиться на сию операцию, которую тотчас и отправил сам с надлежащим искусством. На другой день Госпожа Боршт действительно почувствовала облегчение; но через несколько дней потом умерла; ибо, по мнению лекаря, операция откладываема была слишком долго. Его Величество присутствовал при её погребении.

В другой раз сей знаменитый оператор весьма искусно вырвал зуб у жены своего камердинера Полубоярова, который досадуя на её распутство, хотел ей отомстить. Сие случилось таким образом: Государь застав в передней камердинера своего сидящего в глубокой задумчивости, спросил у него, что с ним сделалось и о чем он так задумался? Ничего, отвечал камердинер: но мне жаль бедной жены моей; она беспрестанно страждет от зубной боли, а не хочет согласиться, чтоб вырвали у нее больной зуб. «Я тотчас ее к тому уговорю, сказал государь, и скоро вылечу.» Его Величество немедленно пошел с мужем к его жене, у которой ни один зуб не болел. Она должна была сесть и дать осмотреть свои зубы, хотя и утверждала, что у нее все зубы здоровы. Но камердинер сказал Государю, это-то и несчастие, что она всегда упрямится, когда хотят ей помочь, и говорит, будто совсем не чувствует боли; а как скоро лекарь уйдет, то опять начинает стонать и жаловаться. «Хорошо, – ответил Государь: – она не станет уже более стонать; подержи только ей голову и руки». Потом Его Величество несмотря на её слезы, удачно вырвал своими клещами тот зуб, который казался ему больным.

Через несколько дней потом государь узнал от служительницы своей супруги, что и в самом деле зубы у сей женщины никогда не болели, и что муж её сказал это по злобе. Он позвал к себе камердинера, заставил его признаться в злобном поступке и заплатил ему за оный справедливым наказанием.

 

70. Петр Великий забавляется простотою голландских корабельщиков

При погребении жены купца Боршта, о которой упомянуто было в предыдущем анекдоте, присутствовал Петр Великий вместе по большей части с Петербургскими купцами и голландскими корабельщиками. Возвратившись с похорон, по обычаю, все провожавшие тело покойной угощаемы были ужином. За столом, когда уже все гости изрядно подпили, одному молодому голландскому корабельщику досталось по порядку пить за здоровье государя. Он держа бокал с крышкою, старался выдумать пристойное приветствие; потом надумав, налил бокал, встал, отдал крышку сидевшему подле него отцу своему, старому корабельщику, оборотился к Его Величеству и сказал громким голосом: «Да здравсшвуеш Государь мой, Великий Петр, и с супругою своею госпожою императрицею». Отцу его показалось это слишком грубо и нескладно.

Он встал с досадой, взял у своего сына бокал и сказал ему: «Как ты глуп! Можно ли так говорить? Подай мне бокал; я выпью за здоровье государя: ты не умеешь». – Потом оборотившись к Императору, поклонился и произнёс с важным политическим видом следующее приветствие: «Да здравствует его величество, государь мой император Петр, и с превосходительною госпожою императрицею!» Все тут бывшие едва могли удержаться от смеху; но Петр Великий доволен был сим приветствием и сказал ему с благосклонным видом: «Изрядно сказано; благодарствую!»

 

71. Мнение Петра Великого об утайке пошлинных товаров

В 1719 году сочинен был в Петербурге новый пошлинный устав, в котором между прочим включено было, чтобы за ложное показание груза на каком нибудь корабле или за утайку какого-нибудь пошлинного товара описывать весь груз того корабля на Государя. Петр Великий вычеркнул сию статью и сказал: «Для нас ещё рано это заводить. Наша коммерция и без того как Siecke Bruyt (больная девица), которой не должно пугать, или строгостью приводишь в уныние, но ободрять ласкою. Пусть кто хочет утаивает товары; он своею утайкою больше подвергнется опасности, нежели моя казна. Можно описывать в казну только те утаенные товары, которые будут найдены. Кто меня девять раз обманет, а в десятый раз будет пойман, тот заплатит мне вдруг столько, сколько он в девять раз утаил и у меня украл».

 

72. Изустное повеление Петра Великого не употреблять в его государстве никаких иностранных законов

Император Петр Великий обещавший в заключенном со Швециею в Нейштадте мирном договоре оставишь новых своих подданных, лифляндцев, эстляндцев и финляндцев при прежних их гражданских законах и судишь их по оным, учредил в Петербурге для завоеванных провинций особую Юстиц-Коллегию и определил в оной Вице-Президентом Лифляндского уроженца Зигмунда Волла, сына бывшего Нарвского бургомистра, учившегося юриспруденции в немецких университетах и в Стокгольме. Некогда разговаривал он с ним обстоятельно о производстве дел в упомянутой Коллегии и сказал ему: «Что, он почитает шведские законы довольно хорошими и думает, что сочиненные по оным лифляндские дворянские и земские установления, по которым сии провинции уже столько лет были управляемы, и впредь достаточны будут для решения всяких дел, могущих случишься в новоучрежденной Юстиц-Коллегии. И для того надлежит ему только строго наблюдать, чтобы все дела в сей Коллегии производимы были по одним шведским, а не по римским, или каким-либо другим законам; ибо, по его мнению, вмешивая в судопроизводство разные иностранные права, весьма удобно можно продолжать только тяжбы и способствовать нарушению правосудия».

 

73. Ревность Петра Великого к правде

Трудно найти в истории другого такого Монарха, который бы имел столько благородной простоты во нравах, чистосердечия в обхождении со всеми людьми, твердости в словах и правдивости в делах, одним словом, который бы во всех своих действиях столько был беспорочен, как Петр Великий. Все, что он сказывал, основывалось на истине, а что он обещал, на твердом намерении исполнить обещанное. Простота и правда были правилами всех его поступков. Каков он сам был, таковыми быть желал и всем тем, с которыми имел дело. Он всегда досадовал на так называемые политические хитрости и обыкновенно говорил о них по-голландски: dat benen niet met all Klugheden, maar Betriigeryen (т. е. что в них нет ни мало благоразумия, но только обманы). Кто однажды его обманул, тому он никогда уже более не верил: и для того не хотел имет дела с некоторым государем, который отрекся исполнить данное обещание, отговариваясь разными вымышленными причинами; Петр Великий не хотел после принимать новых его предложений и называл его трусом, на которого не можно было положиться. От подданных своих и служителей еще более требовал он совершенной правдивости в словах и поступках. Сему правдолюбивому Монарху не было ненавистнее лжи. Он прощал самые важные проступки, заслуживавшие гнев его и наказание, когда только виноватый откровенно признавался во всех обстоятельствах, доведших его до проступка. Понеже всякой мог приходить к Государю и доносишь ему о своей нужде, или жаловаться на сделанную ему обиду, то Государь обыкновенно у всякого челобитчика спрашивал, смотря на него быстро: «Твердо ли он уверен в истине своих слов и в справедливости своей жалобы? Потом выслушивал его терпеливо и приказывал ему в назначенный день и час явиться в Сенать, в Адмиралтейство, или в какую-нибудь Коллегию, до которой дело касалось, исследовал оное снова и решал.

Если кто из придворных его служителей, либо других окружавших его людей, уличен бывал в неправде, то лишался всей его доверенности и впоследствии трудно уже ему было приобрести оную. В таком случае не можно было ничем иным оправдаться, как доказать, что неправда сказана по незнанию и без всякого умысла. Однако ж и тогда Государь говорил ему с важным видом: «Если впредь захочешь что-нибудь мне сказать, то сперва самому тебе должно твердо в том увериться.» Если кто-нибудь в присутствии его отзывался худо о другом человеке, то Государь сперва слушал то со вниманием, но после вступив в разговор, обыкновенно спрашивал: «Рассматривал ли ты его также и с хорошей стороны? Скажи же мне теперь, что ты в нем доброго приметил?»

 

74. Мнение Петра Великого о Карле XII при разных случаях

Известно, что Карл XII, проиграв сражение и лишившись всего своего войска под Полтавой, с небольшою свитою убежал в Турецкую область, отдался под покровительство Оттоманской Порты, принят был довольно дружелюбно, и недалеко от Бендер в местечке Варнице даны ему были: для житья каменные палаты, также изобильно снабжали его всем нужным для него самого и для его свиты.

Турки не могли думать, чтобы несчастный шведский монарх прожил там долго, но думали, что он пробудет у них столько времени, сколько ему нужно было, дабы успокоиться после понесенных им тяжких трудов и залечить рану, которую имел он на ноге. Однако прошло уже несколько лет, а Карл ХII не показывал и виду, что он хочет выехать из Турецкой области. Между тем Оттоманская Порта предпринимала усилия возобновишь с Петром Великим перемирие на 30 лет, что и совершилось в 1712 году, почему и не можно уже ей было держать в Турецкой области столь близко от Российского впадения непримиримого Петру Великому неприятеля, который ни о чем ином не помышлял, как об отмщении своему победителю, и не только надеялся, но и неотступно требовал от Порты сильной армии на вспоможение ему против Российского Монарха. Наконец стало ей в тягость, и она не хотела уже более терпеть сего беспокойного гостя в своих областях.

В течении четырех лет, которые шведский монарх прожил близ Бендер, Петр Великий посредством своих распоряжений, получал справедливые, порядочные и обстоятельные известия о намерениях Карла XII и о поступках Порты. Часто говаривал он о несчастном брате своем Карле, удивлялся непонятному его упрямству, жалел о несчастном его состоянии, в какое вверг он сам себя неусмиримою своею гордостью и своенравием, и о том, что он не умеет сносить несчастия и благоразумным поведением, сообразным худым его обстоятельствам, избавишься от оных. Проницательный Государь, предусматривавший из настоящего положения обстоятельств будущие следствия, говорил иногда, что он опасается, чтоб бедный брат его Карл не получил от Турок тем худшего отказа, чем долее он у них живет.

В 171З году, в один день, как Государь. сидел за столом с некоторыми знатными особами, прибыл курьер с известием, что Бендерский Сераскир по повелению Порты просил Короля, чтоб он без дальнейшего отсрочивания в несколько дней выехал из Турецкой области, и что притом Порта определила выдашь ему знатную сумму денег на проезд; но король пришел от того в чрезвычайную ярость, дошел до крайности и приказал стрелять по янычарам, которые присланы были вывести его насильно из дому и проводить за границу: наконец вытащен будучи из зажженного дома и в беспамятстве отнесен в Сераскирскую палатку, топтал Сераскира на софе ногами, изорвал его кафтан своими шпорами. Петр Великий ужаснулся, читая сие известие, рассказал своим гостям, что случилось с Карлом XII в Варнице, как неистово поступал он с благодетелями своими турками, которых покровительством пользовался более четырех лет, и вздернув сказал: «Теперь вижу я, что Бог его совсем оставил, когда он с последними своими друзьями так неистово поступает и нападает на них».

 

75. Петр Великий плачет о смерти Карла XII

Сей великий монарх, являвший всегда истинное почтение и любовь к Карлу XII, во время Нейштатскаго мира (1721) иногда говаривал: «Я предлагал с моей стороны любезному моему брату Карлу два мира: первый был мир необходимый, а другой был великодушный мир, которые он мне оба отказал. Теперь же в третий раз должен со мною заключить принужденный или постыдный мир».

Когда же великодушный наш император получил известие о смерти Карла XII, воспоследовавшей в 1718 году при Фридрихсгаме, потекли из очей его слезы, а как он приметил, что оныя по лицу его катятся, то отворотился от окружавших его и отер их платком, потом сказал смущенным голосом: «Ах, брат Карл, сколько я о тебе сожалею!»

 

76. Нравоучительное украшение в саду

Шведский садовник Шредер, отделывая прекрасный сад при Летнем дворце, между прочим вделал две куртины, или небольшие парки, окруженные высокими шпалерами, с местами для сиденья. Государь часто приходил смотреть его работу, и увидев сии парки, тотчас вздумал сделать в сем увеселительном месте что-нибудь поучительное. Он приказал позвать садовника и сказал ему: «Я очень доволен твоею работою и изрядными переменными украшениями. Однако не погневайся, что я прикажу тебе боковые куртины переделать. Я желал бы, чтоб люди, которые будут гулять здесь в саду, находили в нем что-нибудь поучительное. Как же бы нам это сделать?»

«Я не знаю, как это иначе сделать, отвечал садовник, разве ваше величество прикажете разложить по местам книги, прикрыв их от дождя, чтобы гуляющие, садясь, могли их читать». Государь смеялся сему предложению и сказал: «Ты почти угадал; однако читать книги в публичном саду не ловко. Моя выдумка лучше. Я думаю поместить здесь изображение Эзоповых басен. И так сделай мне план, как бы лучше их здесь расставить». К совершенному удовольствию государя, через несколько дней потом садовник подал ему новый план той части парка в таком расположении, в каком оный находился до 1777 года. Он состоял из четырех куртин со шпалерами, как в лабиринте; у которых в каждом углу сделан был фонтан, представляющий какую-нибудь Эзопову басню, в небольшом бассейне, обложенном мохом и окаменелыми раковинами, которые доставляемы были из озера Ильменя».

Все изображенные там животные сделаны были по большей части в натуральной величине из свинца и позолочены; из каждого бил фонтан по его положению. Таких фонтанов сделано было более шестидесяти, пря входе же была поставлена свинцовая вызолоченная статуя горбатого Эзопа в натуральную величину.

Государь думая, что весьма немногие из прогуливающихся в саду будут знать содержание сих изображений, а еще менее разуметь их значение, приказал подле каждого фоншана поставить столб с белою жестью, на которой четким русским письмом написана была каждая басня с толкованием.

Сие место было после любимым государевым местом в новом саду, и он часто похаживал там один по целому часу.

 

77. Мнение Петра Великого о карточной игре

Поелику Петр Великий никакой карточной игры не знал, как только голландской гравиас, то и сию игру редко употреблял, напротив того, в вечерних собраниях охотнее разговаривал с морскими офицерами, кораблестроителями и купцами, нежели любил играть, то игра мало при дворе была в употреблении. Хотя в армии и флоте не совершенно была оная запрещена, однако не выше рубля позволено было проигрывать. Кто больше проигрывал, тот по воинскому царскому уставу не повинен был платить, а ежели фискал о том доносил, то те, которые больше рубля проигрывали, подвергались суду и наказанию. Сей монарх говаривал об игроках: «Они либо не имеют вкуса в полезных вещах, коими бы могли заниматься, либо имеют намерение своих товарищей лишать денег».

 

78. Присутствие Петра Великого при заложении госпиталей

Российский монарх, достигнув наконец (в 1716 году) до произведения в действо давно уже принятого намерения учредить в Петербурге общий госпиталь для больных и престарелых матросов и солдат, приказал в назначенный день заложишь для сего строение с церковью посреди и с двумя анатомическими театрами по сторонам, при Неве, в том месте, где Невка от неё отделяется. Сие произведено было с великолепною церемониею, при которой сам он присутствовал со всеми бывшими тогда в Петербурге морскими и полевыми офицерами, министрами и знатными гражданскими чиновниками. Место освящено было знатным духовенством и изо всех пушек от крепости и с находящихся на Неве кораблей и галер производилась пальба. При чтении обыкновенных молитв, равно как и всегда при богослужении, государь оказывал благоговение и внимание, а по окончании оных сказал громко: «3десь многим храбрым людям подана будет помощь и. утешение, чего прежде они не имели. Дай Боже, чтоб никогда многим не было в том нужды». Потом отец отечества повелел написать указ, чтобы при сих госпиталях всегда содержались искуснейшие доктора и лекаря, и чтобы больные опасными болезнями привозимы были туда из полковых и корабельных больниц. Всякому лекарю дано было по нескольку подлекарей, которые должны были ему помогать и учиться у него. Кроме того надлежало им иметь при себе несколько учеников из молодых россиян, которые должны были учиться латинскому языку, анатомии, физиологии, хирургическим операциям, знанию медицинских материалов и употреблению оных, и сперва по способности производимы были в подлекари, а потом и в лекари. Главное начальство над морским госпиталем поручено было Адмиралтейской Коллегии, а над сухопутным, главному Кригс-Коммисариату, частное ж смотрение особо Генералам их команды.

 

79. Петр Великий исправляет обувь чухонских мужиков.

Великий российский монарх при самых важнейших делах и упражнениях удостаивал внимания своего и самые маловажными кажущиеся вещи, которые могли каким-нибудь образом быть полезны для народа, Между многими другими опытами служит сему примером исправление обуви чухонских крестьян, которые делали свои лапти гораздо хуже русских, и когда Государь спросил у них о причине того, отвечали, что лучше делать не умеют. Его величество приказал прислать в Петербург из Новгородской или Казанской губерний, откуда всякой год вывозилось великое множество лаптей в другие провинции на продажу, несколько лучших лапотников, и отправил их в Выборг к тамошнему Губернатору. Оттуда сии лапотники разосланы были по финляндским селам, и под смотрением сельских священников должны были учить тамошних мужиков плести лапти. Пасторы должны были всякий месяц рапортовать Выборгскому губернатору об успехах ученья и получали от него небольшую сумму денег, из которой выдавали каждому учителю по рублю на неделю. Таким образом финляндские крестьяне в несколько месяцев научились плести хорошие и прочные лапти, и исполнилось намерение попечительного государя, чтоб новые его подданные предохраняли себя от разных. болезней которые прежде обыкновенно бывали между ними от худой обуви.

 

80. Ревность Петра Великого к существенности религии

При всем рассеянии, в какое великий монарх приводим был столь многими и непрерывными воинскими и гражданскими делами, редко пропускал он случай присутствовать при публичном богослужении. Сколько удален он был от суеверия и предрассудков, столь же ревностен был к существенности христианской религии и к наблюдению заповедей Божиих. При всяком случае старался он и подданных своих приводить в такое расположение. Он не мог терпеть публичной работы в воскресные дни. В самой крайней нужде едва позволял он в воскресенье работать при строении кораблей, или какую-нибудь другую публичную работу производить, и то уже по окончании Божией службы. Весьма часто говаривал он: «Кто забывает Бога и заповедей его не хранит, тот при всей своей работе не будет иметь успеха и мало пользы получит».

 

81. Петр Великий посещает немецкую церковь

Петр Великий, терпя в своем. государстве разные исповедания веры, любопытен был знать их существенность, основные правила и наружные церковные обряды. Он не имел отвращения от лютеранской и реформатской религий, и при всяком случае отзывался о них лучше, нежели о чрезмерной власти римско-католической церкви. Известно, что он как в путешествиях своих, так и в Москве посещал несколько раз Лютеранские и Реформатские церкви, выслушивал проповеди и смотрел церковные обряды. Некогда захотел он присутствовать в Лютеранской церкви во время причащения, и на сей конец в Москве приказал осведомиться, когда будет первое Причащение у так называемой Новой Обедни. Узнав, что оно будет в следующее воскресенье, приехал в сию церковь почти в половине проповеди, при входе дал знак, чтоб никто не вставал и не делал ни малого шуму, и сел подле алтаря в открытом месте. По окончании проповеди, когда начали петь причастную песнь, он приказал подашь себе книгу и указать в ней сию песнь. Во время причащения подошел он к алтарю, и став подле бывших тогда пасторов Рейхмута и Ролоффа, смотрел на все с великим вниманием. Он дождался, пока все обряды кончились и все люди вышли из церкви, а потом пошел с упомянутыми пасторами в алтарь, хвалил проповедь и сказал, что он к сожалению своему не смог ещё довести до того, чтобы в русских церквах сказываны были проповеди так часто, как бы он желал. Притом расспрашивал их о значении некоторых обрядов при Лютеранском причащении, и наконец изъявив свое удовольствие и уверив их в своей милости и покровительстве к ним самим и к их церкви, возвратился во дворец.

 

82. Попечение Петра Великого о наблюдении благоговения в церквах

Из предыдущих анекдотов можно видеть, что Петр Великий удален был от ложной набожности и суеверий, однако ж не только сам оказывал великое усердие и благоговение при богослужении, но и от других того же требовал. Особливо не мог терпеть, чтобы во время службы в церкви разговаривали. Для отвращения сей непристойности определил он в придворной церкви, также в Троицкой и в некоторых других церквах, которые иногда посещал, надзирателей, которые должны были наблюдать, чтобы в церкви не было никаких пустых разговоров. Также приказал при вход в церковь привесить на цепи ящик, в который знатные люди, разговаривавшие во время богослужения, должны были класть по рублю для нищих. Простолюдины, впавшие в сию вину, наказываемы были палками по выходе из церкви,

В монастыре Св. Александра Невского видел я остаток сего учреждения, а именно: привешенный на цепи ящик и прикрепленный также цепью к стене железный ошейник, который Государь приказывал накладывать на шею всякому замеченному несколько раз в пустословии или в другой непристойности во время богослужения, какого бы он ни был состояния.

 

83. Бережливость Петра Великого на деньги и щедрость в награждении деревнями

Политика и опыт заблаговременно научили и уверили великого монарха; что без денег не можно произвести в действо никакого важного предприятия. И так узнав цену денег, как строгий домостроитель, содержал он всегда в наличности знатные суммы. Для пристойного содержания императорского дома и двора определена была достаточная ежегодная сумма, и расходы никогда оной не превышали. Притом изгнано было всякое тщетное великолепие и расточение, и пресечены были случаи к расхищению. Для содержания армии, флотов, государственных служителей, для заведения новых фабрик, мануфактур, строений, и прочего, государственные доходы распределены были так, что не только никогда не было недостатка, но еще всегда довольно оставалось. И так не должно удивляться, что при таком благоразумном учреждении можно было назвать Государя более бережливым, нежели щедрым в рассуждении наличных денег. Он никогда не дарил деньгами людей, отличившихся какими-нибудь полезными предложениями; или иными заслугами, и которых сам он признавал достойными особенного награждения (ибо слепая привязанность и чужие предстательства не имели над ним силы); но жаловал их деревнями в завоеванных провинциях т. е. в Лифляндии, Эстляндии, Ингерманландии и Финляндии которые ныне в десять раз более приносят доходу, нежели чего бы стоил тогда его подарок. Вместо того, чтоб подарить кому-нибудь 1000 рублей, дарил он лучше 10 гаков земли, которые тогда хотя и были опустошены войною и моровою язвою, но ныне стоят от 20 до 30 000 рублей. Таким образом награждал он за заслуги без убытка своей казны и притом получал еще ту выгоду, что подаренные земли снова были заселяемы и рачительным прилежанием новых владельцев приводимы в состояние приносить государству новые доходы.

Многие получали по тогдашним обстоятельствам небольшое число гаков населенной земли и также немного годных к работе крестьян, но сверх того еще вдвое или втрое больше пустой земли, нежели сколько они могли обрабатывать. В последствии же, когда малолетные вырастали, пустые земли были заселяемы, и прилежанием владельца поместье становилось вдвое более против того, каково оно ему было пожаловано. Таким образом земли приводимы были в прежнее состояние и становились выгодными поместьями, которых податями казна обогащалась.

В рассуждении такой экономии благоразумного и бережливого Монарха не удивительно, что он в продолжение двадцатилетней Шведской и последовавшей потом Персидской войны никогда не имел недостатка в деньгах, и что он при заведении регулярного войска, сильного флота, новых городов, крепостей, гаваней, адмиралтейств, каналов и столь многих фабрик и мануфактур не только не вошел в долги, но еще по кончине его осталось несколько миллионов наличных денег.

 

84. Вознаграждение служителям, самому государю немного стоившее

Петр Великий, желая доставить любимому своему повару, или до тогдашнему названию обер-кухмистру, Фелтену, небольшой прибыток, часто поутру приказывал ему приготовить у себя обед, и в тот день приводил к нему обедать человек 8, 10 или 12 из своих генералов, морских офицеров, либо министров, просиживал с ними часов до 4 пополудни, а расходясь к все гости должны были платить хозяину по червонцу.

Сей же обер-кухмистр просил Государя в восприемники к своему сыну. Государь пришел к нему в назначенное время, и по окончании крещения, поцеловал родильницу и положил ей червонец под подушку, отцу ж пожаловал для новорожденного сына деревеньку в Ингерманландии за 60 верст от Петербурт, состоящую из 6 дворов и называемую Иотннисдорф.

 

85. Вспыльчивость Петра Великого

При столь многих геройских добродетелях и великих свойствах, какие имел Петр Великий, не был он свободен и от человеческих слабостей и также подвержен был своим погрешностям, как и все прочие люди. Сие известно было мудрому монарху; он сам признавался в своих погрешностях, и будучи в веселом расположении, обыкновенно говаривал: «Я знаю, что и я подвержен погрешностям и часто ошибаюсь, и не буду на того сердиться, кто захочет меня в таких случаях остеречь и показывать мне мои ошибки, как то Катинька моя делает.

Особливо примечено было в Государе, что он хотя впрочем был справедлив, но весьма вспыльчив и в первом жару делал иногда то, в чем после одумавшись сам раскаивался. В доказательство сего можно бы привести разные весьма известные случаи; но здесь довольно будет и одного из них.

Петр Великий учился токарному искусству и всегда имел к нему отменную охоту. Долговременным упражнением в оном успел он столько, что умел делать разные вещи весьма искусно. Между многими вещами его работы, показываемые в Петербурге в Академической Кунсткамере, отменное внимание заслуживает большое паникадило с 50 подсвечниками, сделанное из слоновой кости в виде сияющей звезды, которое Государь делал для Соборной церкви в Петербургской крепости. Его величество во дворце своем всегда имел особую комнату, где стояли разные мшанки для всякой токарной работы. В сей комнате работал и токарной мастер Андрей Нартов, искусный механик, бывший после при императрице Анне Иоанновне советником. При нем был и ученик, которого государь весьма любил за его проворство и отменную способность, и когда его величество приходил в колпаке в мастерскую свою комнату, то сев за работу приказывал ему снимать с себя колпак. Некогда государь, по обыкновению своему придя туда, сел за работу и мальчик тотчас подбежал снять с него колпак, как это всегда делал; но на сей раз был настолько неосторожен что вместе с колпаком захватил несколько волосьев и подернув их причинил Государю чувствительную боль. Государь разгневавшись вскочил со своего места, выхватил свой кортик и разрубил бы ему голову, если б мальчик испугавшись не убежал и не скрылся, так что никто уже не мог его найти.

Его Величество вышел из комнаты в великом гневе и приказал искать сего мальчика; но тщетно. На другой день, как уже гнев его миновал, государь пришел в токарню, говорил шутя о сем приключении и сказал: «Проклятый мальчишка, больно подернул меня за волосы; однако он верно не нарочно это сделал, и мне приятно, что он ушел отсюда, пока я не успел ещё вынуть кортик». Узнав, что мальчик не явился еще в токарню, приказал он Нартову искать его у родственников его и сказать ему, чтоб он явился обратно и только бы впредь осторожнее снимал с государя колпак а государь прощает ему проступок его и более на него уже не гневается. Но так как не могли сыскать испугавшегося мальчика в тех местах, где он обыкновенно бывал, государь же не хотел его лишиться, то его величество приказал чрез полицию оповестить во всем городе, чтобы знающие, где он находится, объявили о нем и уверили его императорским словом, что он уже прощен и не должен ничего опасаться, если немедленно явится к своей команде. Но бедный мальчик не узнал о сей повестке, ибо он бежав от страха, две ночи сряду был тогда далеко от Петербурга в небольшой деревеньке при Ладожском озере, откуда он, переменив свое имя, по случаю прошел в Вологду, сказался там сиротою и будто отец его, едучи из Сибири, на дороге умер. Один тамошний стекольщик из сожаления принял его к себе; он научился его ремеслу и десять лет из благодарности оказывал ему полезные услуги. По кончине уже Петра Великого открыл он своему хозяину подлинное свое имя и рассказал ему свое приключение. Стекольщик узнав, что его подмастерье зависит от Придворной конторы, не хотел его долее у себя держать, но советовал возвратиться в Петербург и явиться к прежнему своему мастеру Нартову, что он и исполнил. Нартов тотчас узнал его и представил в Придворную контору, где он признан будучи искусным стекольщиком, принят был в её ведомство. Он отправлял долго свое ремесло при дворе, где я сам видал его и слышал, как он рассказывал о своем приключении.

 

86. Великодушие Петра Великого и справедливое прощение сенатору князю Долгорукову в преступлении, сделанном им из патриотической ревности.

Следующее приключение служит свидетельством великих свойств Петра Великого. При величайшей вероятности явного оскорбления императорского его величества умел он удержать свой гнев и обстоятельно исследовать причину произошедшего. Если ж находил, что преступление сделано было из патриотической ревности и имело предметом очевидную пользу государства, то прощал и благодарил преступника, вместо того, чтобы казнить его.

Его величество при начатии Ладожского канала определил, чтобы помещики Новогородской и Петербургской губерний посылали туда на работу своих крестьян, и сам подписал в Правительствующем Сенате указ, которым сие было повелено.

Князь Яков Федорович Долгоруков, один из первых сенаторов, к которому Государь по благоразумию его и опытности имел великую доверенность, занят будучи другими делами, не присутствовал в тот день в Сенате и потому не знал, что без него было определено.

На другой день, когда надлежало приступить к исполнению указа, он по обыкновению прибыл в Сенат и прежде всего спросил, что вчера без него в Сенате было сделано. Ему подали подписанный всеми Сенаторами протокол, в котором записано было царское повеление о том, чтобы посылали на работу при Ладожском канале крестьян Новгородской и Петербургской губерний. Он оспаривал сие и утверждал, что сие распоряжение не может быть произведено в действие, и что должно о том представить Государю; ибо такое учреждение послужило бы к совершенному разорению помянутых губерний, которые и без того уже более других были истощены.

Он продолжал ревностно оспаривать сие по его мнению не довольно обдуманное учреждение. Дабы уверить его, что он поздно уже оное оспаривает, и что дела переменить уже не возможно, подали ему подписанное самим государем определение. Но Долгоруков в ревности своей, к изумлению всего Сената, разорвал сие определение. Все Сенаторы ужаснулись, встали со своих мест и спрашивали его, знает ли он, что сделал и что ему будет за столь дерзновенный поступок? «Я знаю, что я сделал, – сказал он, – и буду за это ответствовать пред Богом, пред Государем и пред всем отечеством».

В это самое время Петр Великий вошел в Сенат; удивился шуму и беспокойству Сенаторов и спрашивал у них: что значит сей необычайный шум, и что между ними произошло? Генерал-прокурор с трепетом и страхом подал Его Величеству изорванное князем Долгоруковым определение. Петр Великий сперва разгневался на сей поступок и с жаром спросил у князя Долгорукова, что побудило его сделать такое неслыханное преступление против власти его величества? «Ревность к твоей чести и к благосостоянию твоих подданных, – ответствовал Долгоруков. – Не гневайся на меня, Петр Алексеевич, – продолжал он: – я надеюсь от твоего благоразумия, что ты не намерен разорять свое Государство так, как Карл XII свое разоряет. Ты поспешил дать это повеление и не рассудил в каком состоянии обе губернии находятся. В нынешнюю войну претерпели они вреда больше всех других русских провинций, множество народа в них вымерло, и они теперь почти совсем безлюдны. Для чего не взять тебе на работу при этом канале, необходимо нужном для твоего города Петербурга, работников из других провинций, из каждой понемногу? Они могут выставить людей гораздо больше здешних двух опустошеных провинций, и не потерпят от того такого вреда и тягости, как Новгородская и Петербургская губернии. Кроме того, есть у тебя довольно пленных шведов которых можешь ты вместо собственных своих подданных употребить к такой тяжкой работе». Государь выслушал сие предложение с терпеливостью, и подумав несколько, обратился к прочим Сенаторам и сказал им: «Теперь пусть это дело так останется; я еще подумаю и дам Сенату решительное мое повеление». Впоследствии Пётр Великий нашел другие способы к произведению работы при Ладожском канале, и тщательно посоветовавшись с верным своим князем Долгоруковым, вскоре потом отрядил туда несколько тысяч военнопленных шведов.

 

87. Признательность Петра Первого за пользу, приносимую чтением

Между тем когда Петр час от часу более воспламенялся страстью к мореплаванию в Голландии трудились над изданием относящегося к России сочинения. Николай Витсен тогдашний бургомистр Амстердамский; гражданин отличный по уму до сердцу, посвятил дарования свои и иждивение на службу отечеству и на пользу наук. В молодых летах своих он много путешествовал, находясь в свите Голландского посланника Бореля, при дворе царя Алексея Михайловича, объехал лучшие области Русского Государства. Тут собрал он много для подробного описания Северной и Восточной России, сведений которые впоследствии дополнил важными издержками и трудами: сей подвиг дотоле никем не предпринимаемый служит для него лучшею похвалою. Двадцать лет трудился Витсен над сим сочинением, многократно посылал людей на свой счет для проверки течения рек и для собрания некоторых нужных подробностей; наконец в 1687 году издал он ландкарту Северной части Европы и Азии, от Новой земли до Китая, которую и посвятил обоим царям Иоанну и Петру. За сие драгоценное приношение, юные Государи прислали Витсену самое лестное благодарное письмо, которое в точности содержания и почерка, напечатано в первом издании сочинения его, изданного в 1692 году и украшенного множеством чертежей и рисунков, представляющих виды земель, городов и изображения одежд, народных обычаев и разных естественных редкостей, описанных в оном стран. Сочинение сие возбудило еще более любопытство Петра и оба Государя почтили сочинителя самым лестным отзывом; в 1691 году отправлен был от Российского Правительства в Пекин к китайскому императору голландец Эверт Небрандсон Идес, в качестве чрезвычайного посла с многочисленною свитою. Идес совершил сие путешествие сухим путем в три года; подробное описание оного издано Витсеном с отличным великолепием. В коем поверены и исправлены многие статьи Витсеновых записок. С сего времени Петр вел постоянную переписку с Витсеном, и делал ему много важных поручений. Он часто говаривал, что превосходное сочинение сего ученого голландца было первым поводом к тому, что он возымел желание узнать обстоятельно внутреннее положение, удобства и взаимные сообщения обширных его владений.

 

88. Пребывание Петра Первого в Париже

Приезд российского государя в Париж обратил на него общее внимание. Ничто не укрылось от проницательности Петра Первого. Он все замечал и обо всем судил здраво и основательно. Хотя он быстро все обозревал; но обширные его сведения обнаруживались при каждом полезном предмете. В продолжение одного дня осмотрел он обсерваторию, шпалерную гобеленовую фабрику, врачебный сад и комнату чертежей, два дня посвятил он знакомству с лучшими художниками и ремесленниками; в доме инвалидном пробыл несколько часов. Войдя в столовую, где обедали отставные воины, он отведал их пищу, выпил за здоровье основателя сего здания, и трепля по плечу старых служивых, называл их товарищами.

Из всех великолепных памятников царствования Людовика XIV более всего поразил Петра Версаль, куда ездил он два раза. Он был также в Сен-Сире, где жила госпожа Ментон. Отдернув в спальне её занавесы окон и постели, взглянув на вдову Людовика XIV, не промолвил ни слова: она напоминала ему блестящее царствование, сперва удивлявшее Европу, и потом сокрывшееся в грозовых тучах.

На другой день приезда Царя в Париж, посетил его Регент. Он обошелся с ним учтиво, но холодно, Петр знал, что Регент занимался более своими забавами, нежели делами государственными. Князь Куракин служил им переводчиком. Царь разговаривал с ним около часа, но ни слова не упомянул о состоянии Франции.

29 Апръля молодой Король, посетив Петра, в первый еще раз показался народу. Царь встретил его у кареты взял на руки и несколько раз поцеловал. Все удивлялись, с какою нежностью, с каким сердечным излиянием говорил он с Отроком-Королем, и при том не уничижая величия своего сана.

30 Апреля Царь навестил Короля, который также встретил его у кареты. Свидание это сопровождалось тою же нежностью и вежливостью, как и накануне. Маршал Вилеруа, с свойственным ему тщеславием, разложил перед царем драгоценные королевские каменья. Взглянув на оные мельком, Петр отвечал: «Я не знаток в брильянтах». Напротив того с крайним вниманием рассматривал он порядок и заведения Королевского Двора.

Три вещи особенно понравились Царю в Париже: во-первых, карта России, поднесенная ему королем; вовторых портрет Екатерины, виденный им у герцога д’Антиона, у которого обедал; наконец медаль, выбитая при нем с его изображением и с надписью: «Паря, усиливаюсь».

3 Июня Петр осматривал Сорбоннскую Академию. Сорбоннские учители предлагали о соединении веры, Государь отвечал: «Дело сие немаловажно и скоро учинить сего нельзя; притом же. я более привык к воинским делам, нежели к богословским прениям. Пишите о сем к Российским Архиереям, они вам будут отвечать». Архиереи благоразумным ответом поддержали честь сана своего и православного исповедания.

Накануне отъезда своего царь был у короля. При сем свидании все придворные обряды отложены были в сторону; ум и сердце только действовали. На другой день король посетил царя в Лесдигеровом замке, где он жил. С сердечною чувствительностью Людовик прощался с Петром. Петр, почти прослезясь, сказал: жалею о короле; жалею о Франции: она погибнет от роскоши. Некоторые рассказывают, будто бы при первом свидании с Людовиком, государь, приподняв отрока Людовика, воскликнул: «Я держу на руках целую Францию». Дальновидный Петр не взялся бы поддержать Францию, обессиленную роскошью и развратом.

Среди блестящего Парижа Петр ходил в простом сером сюртуке с золотыми пуговицами и с Андреевскою звездою; небольшой и ненапудренный парик прикрывал его голову. Не надевая никогда шляпы, он не употреблял ни перчаток ни манжет. Любя непринужденность, желая все осмотреть внимательно, он садился в наемную карету и ездил по городу и окрестностям. В одежде и во всех его поступках изъявлялась простота; но каждый, взглянув на него, узнавал царя и повелителя. Парижские жители смотрели на него с почтением и удивлением.

Французский двор, из личного свидания с Петром Первым, удостоверясь в превосходных его качествах, вскоре по отъезде его из Парижа вступил с ним в союз. Условия оного заключены были в Амстердаме 4 авгусша 1717 года. Торговые связи установились между Франциею и Россиею, и король французский вступил в посредники к примирению Карла с Петром; такое же постановление заключено было и с королем прусским; барон Герц, любимый Карлом, но ненавидимый народом, также вызвался быть миротворцем. Князь Куракин именем Государевым отвечал, что согласен приступишь к общему Северному примирению.

 

89. Политическая твердость духа Петра Первого

Между тем, когда 1720 года, по особенному приглашению английского короля Георга Первого многие из областей Европейских приступили к переговорам и союзу, один Петр Великий, говорит сочинитель Английской истории,не преклонил главы, не колеблясь в подвиге своем, он продолжал войну и заключил мир без посредничества и посредников. Торжественно жаловался он на герцога Ганноверского и на короля Английского, утверждая, что Георг Первый и в том и другом звании не исполнил своих обязанностей.

По препоручению Петра Первого посланник его в Лондоне предъявлял: что особенные сношения, в которые Король Великобританский вступил с шведскою королевою Ульрикою; что переговоры его с королями Польским, Датским и Прусским, чтобы отвлечь их от союза, всё это и многие другие обстоятельства, возбуждают справедливое негодование в Российском Государе. Наконец, в заключение донесения было сказано: «Вы, Ваше Величество, зная основательно всё то, что прилично величию престола, можете судить сколь предосудительны были поступки Ваших Министров, ошивавшихся нагло угрожать. А потому Российский Государь требует решительного ответа, чтобы и он со своей стороны мог принять решительные меры.

 

90. Человеколюбивое беспристрастие Петра Первого

В то время, когда историк наш, Василий Никитич Татищев был губернатором в Астрахани, то есть 1722 году Н…. Д…. учинил на него донос во взятках; дело поступило в верховный суд; внимательный и осторожный Петр Первый, не изъявляя ни какого гнева, предварительно потребовал от Татищева ответа. Татищев препроводил объяснение свое в следующих словах:

Во-первых: судия должен смотреть на состояние дела. А потому, если я и ничего не взяв, противу закона поступлю, то повинен отчету.

Во-вторых: если из мзды к законопреступлению присовокупится лихоимство, то тогда подлежим сугубому наказанию. Когда право и порядочно сделаю, ни чем осужден быть не могу.

В-третъих: Если же мзду за труд причтут в лихоимство, то без сомнения сие послужит ко всеобщему вреду. За получаемое жалованье я обязан работать только до полудня, что и недостаточно для решения всех нужных просьб; а после обеда трудиться мне не предписано.

В-четвертых: сомневаясь в деле, никогда нельзя внятно его исследовать; следственно оно замедлится; от чего челобитчик неминуемо подвергнется великим убыткам.

5.) Дела в канцеляриях должны решаться по реестру порядком. Случается, что несколько дел весьма ненужных впереди, а последнему челобитчику по регистру так настоятельная нужда, что если решение замедлится двумя днями, то он может утратить несколько тысяч. Астрахань город торговый. Купцов чужеземных в нем бывает немало. А потому от обыкновенного порядка канцелярского может воспоследовать большой вред.

6.) Если я вижу, что мой труд втуне не будет, то я не только после обеда, и ночью потружуся, но оставя игры, карты, собаки, беседы и все другие увеселения и несмотря на реестр, нужнейшее прежде ненужного решу, чем себе и просителям принесу пользу. За взятую же мзду от Бога к Вашему Величеству по правде судим быть не могу.»

Получив сие чистосердечное объяснение, Государь отвечал: «сие все правда и для совестливых людей невинно; токмо не без опасности бессовестных позволить, чтоб под тем доброхотством принужденного не было. Но лучше винного и бессовестного законом помиловать, нежели многих невинных оным отяготить».

 

91. Готовность Петра Первого оправдывать невинность

«Родитель мой, говорит Татищев в духовной своей; отпуская меня на службу 1704 года, сильно убеждал меня, чтобы я ни от какого положенного дела не отрекался, и ни на что бы не вызывался. Исполняя его Правила, я всегда. бывал доволен собою, а в противном случае раскаивался». Но и при самой ревностной моей службе, злоба и клевета завистников яростно на меня ополчались и чернили в глазах государя. Но не надолго: клеветники посрамлялись, а я получал новые награды.

В другом месте, описывая отвращение Петра Первого от наружной пышности, Татищев говорит: Петр Великий великолепие свое единственно показывал делами.

Конец первой части.