92. Отвага Петра Великого на море

Петр Великий от юности своя, казалось, как бы природное имел отвращение от водяной езды. Сему в доказательство служить может то, что когда предлагали ему кататься по реке Яузе в Москве или по какому пруду, никогда не могли его на то согласить, и он всегда отказывался страхом; но не можно довольно надивиться, что он в последующее время получил величайшую и почти чрезмерную страсть к плаванию по сей непостоянной стихии до самой своей кончины. Страсть сия возросла в нем до величайшей отважности, которая часто угрожала ему очевидною опасностью и лишением жизни, однако же, имея он твердую доверенность на кормчее искусство, ни малейшей не показывал боязни. Когда он таким образом боролся с разъяренными морскими волнами и сражался с жесточайшею бурею, лишавшею отважности лучших его мореходцев, то сей истинный наш морской ирой никогда не вдавался в отчаяние, но паче вперял в них мужество сими словами: «Не бойтеся, царь Петр не потонет. Слыхано ль когда, чтоб российский царь погиб в воде?»

Некогда пригласил сей монарх иностранных министров, при его дворе в Петербурге находившихся, прогуляться с ним в Кронштадт, где хотел им показать некоторые новые застройки и часть своего к выезду готового флота. Они сели с его величеством на голландский буер, которым сам царь правил. Когда они несколько за половину дороги переплыли и находились уже в Финском заливе, поднялся сильный полуденный и противный им ветер. Царь усмотрел так же на отдаленном горизонте туман и подымающуюся тучу, из коей возвестил своим спутникам скорую бурю. Большая часть из сих пришли от того в вящий страх, когда увидели, что неробкий штурман, Петр Великий, приказал спустить половину парусов и матросам повелевал быть в готовности. Некоторые из сего собрания, увидев, что буер от противного ветра больше назад к Петербургу, нежели вперед подавался и для единственного лавирования был от царя то на ту, то на другую сторону уклоняем, предложили они его величеству, не лучше ли возвратиться в Петербург или, по крайней мере, бежать в близ находящуюся Петергофскую пристань? Но царь, не почитавший еще опасность столь великою, как они, и вменявший возвращение в стыд, ответствовал им только: «Не бойся!» Между тем приблизилось исполнение предвещания сего искусного штурмана. Буря со страшным громом явилась в полном своем свирепстве, волны бились чрез борт, и буер казался скоро быть погруженным в морскую бездну. Опасность сделалась явною, а страх смерти на лицах всех был виден, выключая Петра Великого и его морских служителей. Поелику он занимался рулем и кричал все к матросам, то и не внимал частым просьбам иностранных послов, пока на конец один из них, господин К. П. и X. С. Л. к нему подошел и, преисполненный страхом, не в шутке уже ему сказал: «Ради Бога, прошу вашего величества воротиться в Петербург или плыть к ближайшему берегу Петергофа: подумайте, что я от моего короля не для того прислан в Россию, чтоб здесь утонуть. Ежели я здесь погибну, как то уже и ясно предусматриваю, то ваше величество будете ответствовать за то моему двору». Не взирая на величайшую опасность, едва мог царь удержаться от смеха и равнодушно ответствовал посланнику: «Не бойся, господин фон Л., ежели вы утонете, то и мы все потонем, а тогда вашему двору не на ком будет уже и взыскивать».

Между тем искусный штурман Петр, усмотрев сам невозможность далее противиться буре и волнам, лавировал к стороне, благополучно уклонился от бури и наконец вбежал в пристань увеселительного своего замка Петергофа. Там оживотворил он своих спутников ужином и довольным числом бокалов венгерского вина, а потом дал им наступающею ночью там успокоиться.

На рассвете поехал он один на своем буере в Кронштадт и послал оттуда несколько шлюпок с надежными людьми за своими гостями.

 

93. Петр Великий немедленно наказывает за небрежение

Петр Великий хотя и любил своего обер-кухмистера Фелтена и имел к нему доверенность, однако редко прощал ему проступки, сделанные с намерением, или по небрежению. Фелтен, которого я знал в первом году по прибытии моем в Россию, будучи веселого нрава, не таил того, что Государь иногда бивал его палкою из своих рук, но после по-прежнему поступал с ним милостиво. Некогда бывши в Академической Кунсткамере, где хранится изображение Петра Великого в собственном его платье со многими другими вещами, которые государь употреблял, и увидев между прочим государеву трость, стоящую в углу, сказал он господину Шумахеру, своему зятю: «Эту мебель, зятюшка, можно бы и спрятать, чтобы она не всякому на глаза попадалась: может быть у многих так же, как и у меня зачешется спина, когда они вспомнят, как она прежде у них на спине танцевала».

Сам же он рассказывал о себе, как он некогда побит был сею палкою за кусок Лимбургского сыру.

Петр Великий, по голландскому обычаю, кушал после обеда масло и сыр; особенно любил он Лимбургский сыр. Некогда поставлен был на стол целый Лимбургский сыр, который ему отменно понравился. Заметив прежде, что редко подавали к другой раз на стол початые сыры, либо подавали иногда небольшие только остатки, вынул он из кармана математический свой инструмент, вымерял остаток сего сыру и записал его меру в записной своей книжке, Фелтен не был тогда при столе, а как он после вошел, то Государь сказал ему: этот сыр отменно хорош и мне очень полюбился; спрячь его, не давай ни кому и ставь его всегда на стол, пока он изойдет. По сему приказанию на другой день сыр подан был на стол, но по несчастью обер-кухмистера не осталось уже его и половины. Государь тотчас приметил сие, вынул записную свою книжку и масштаб, вымерил остаток сыру и нашел, что половина того, сколько снято было со стола, была съедена. Он приказал позвать обер-кухмистера и спросил: от чего столько убыло со вчерашнего дня? Фельтен отвечал, что он того не знат, ибо он его не мерял. «А я его вымерял», – сказал император, и приложив масштаб, показал ему, что половины сыру не доставало. Потом Его Величесшво еще спросил: не приказывал ли он ему спрятать этот сыр? «Так, – отвечал Фелтен, – но я это позабыл». «Погоди ж, я тебе напомню!» – сказал Государь; встал из-за стола, схватил свою трость и поколотив ею оберкухмистера, сел опять за стол и кушал спокойно свой сыр, которого остатки после того еще несколько дней подаваемы были на стол.

 

94. Строгое соблюдение Петром Великим уголовных законов

Мудрый российский законодатель, царь Петр Великий всегда тщился быть примером строгого соблюдения законов. К духовным уставам имел он особенное уважение; в уголовных же делах был он тем паче не упросителен, чем больше злобы и умысла в преступнике примечал. Ежели дело касалось до убийства, то от его величества никогда не можно было ожидать или искать прощения; ибо он всегда утверждал, что злобою пролитая кровь вопиет о мщении, а не наказание злодеяний служит к величайшему вреду общества.

Некоторая придворная фрейлина её императорского величества Екатерины I, именем Гамильтон, по вертопрашной своей жизни умела два раза скрыть свою беременность и столь искусно могла утаить произведенных на свет мертвых или живых плодов, что ни однажды не подвергалась подозрению двора, но третий случай сделался ей пагубным. Умерщвленный младенец был найден, а обстоятельства госпожи Гамильтон привлекли всех на нее подозрения. По царскому повелению была она допрошена, и не только призналась в сем детоубийстве, но и в прежних двух. По сем была она осуждена на смерть, а предложенный царю приговор против её чаяния подписан; ибо никакие просители, да и самая царская благосклонность жизни ей исходатайствовать не могли. Вся сия отличность ничего была не в силах произвести в царе, соблюдавшем Божеские и государственные законы. Наступил день казни девицы Гамильтон; преступницу привели на лобное место, одеянную в белое шелковое платье с черными лентами. Царь сам не преминул быть при сем печальном зрелище, простился с нею и сказал ей: «Поелику ты преступила Божеский и государственный закон, то я тебя не могу спасти. Снеси с бодростию духа сие наказание, принеси Богу чистое молитвою покаяние и верь, что он твое прегрешение, яко милосердый судия, простит». Потом стала она на колени и начала молиться; а как царь отворотился, то получила она рукою палача смертный удар.

 

95. Петр Великий отказывает в просьбе о становлении патриарха

Когда по смерти последнего патриарха Адриана патриаршеское место в Москве за тогдашнею войною многие годы оставалось не занятым, то часто от верховного духовенства было предлагаемо занять порожнее место паки достойным начальником церкви. Сей монарх, которому небезызвестно было то неудовольствие, которое имел его родитель царь Алексей Михайлович от тогдашнего патриарха Никона и сколько ему стоило трудов сделаться наконец над ним полномощным; и по сему самому давно уже он предпринял намерение не установлять патриарха. Чаятельно мнение сие подтвердил Новгородский архиепископ Феофан Прокопович, который во всех намерениях Петра Великого совершенно согласовался и к споспешествованию оных всегда сему монарху был предан, а потому и был правою его рукою именован. И так, когда император Петр Великий, по многим на предложение от духовных особ отговоркам, на конец решился впредь не избирать патриарха, то сей архиепископ сделал ему предложение вместо патриарха учредить святейший Правительствующий синод. Когда сие в 1721 году в самом действии последовало и по желанию царскому вышел от архиепископа Феофана превосходный Духовный регламент и катехезис в осьмую долю листа, с обстоятельными истолкованиями и доводами из Священного Писания, то думал сей монарх, что уже больше не будут требовать патриарха. Но не взирая на то, большая часть главнейшего духовенства, выключая упомянутого архиепископа Феофана, всегда в том мнении пребывала и надеялась получить патриарха. Во время присутствия монаршего в Синоде, как обыкновенно сие часто случалось, было ему сверх чаяния его предложено о патриархе; вдруг пришел он в гнев и, ударив себя в грудь, сказал: «Вот вам патриарх». После сего уже никогда не слышно было, чтоб кто упомянул о патриархе или изъявил малейшее о том желание.

Таким образом слышал я от канцлера графа Бестужева, рассказывавшего сие приключение за обеденным своим столом. Но тому противоречил императорский кабинетный секретарь Иван Антонович Черкасов: он утверждал, что царь одною рукою ударил себя в грудь, а другою обнаженным своим кортиком ударил плашмя по столу, с гневом произнеся означенные слова: «Вот вам патриарх».

 

96. Почтение к царю Ивану Васильевичу

Петр I имел великое почтение к Царю Ивану Васильевичу, и в разговорах о сем нервном Монархе всея России часто доказывал, что он заслуживает название Великого. Сие мнение о царе Иване Васильевиче изъявил он некогда публично в Москве при следующем случае: во время торжества при заключении мира со Швециею (в 1721 году), когда лес город был иллюминирован, Герцог Голштинский, бывший потом зятем Петра Великого, приказал поставить пред своею квартирою в Немецкой слободе иллюминированные триумфальные вороша. На сих воротах с одной стороны изображен был Петр Великий в триумфе, а с другой царь Иван Васильевич, составивший победами своими из многих разных княжеств одну великую монархию; и потому изображен он был едущий в триумфальной колеснице по гербам российских княжеств; тогда как Петр Великий представлен был в такой же колеснице, едущий по гербам и именам завоеванных им земель и городов. Сие изображение не заслуживало одобрения от всех зрителей. Многие думали, что в оном царь Иван Васильевич весьма неудачно сравнен был с таким монархом, которого весь Сенат наименовал отцом отечества. Государь, ездя в тот вечер по городу и осматривая разные изображения на иллюминациях, приехал и туда, остановился у триумфальных ворот и рассматривал весьма пристально помянутое изображение.

Герцог тотчас вышел на улицу принять его величество и благодарить за высочайшее его посещение. Он извинялся пред Государем в том, что за краткостью времени и по недостатку живописцев не мог сделать иллюминации лучше и достойнее его величества. Но императору сие изображение так понравилось, что он, обняв Герцога, поцеловал его и сказал публично: «Эта выдумка и это изображение – самые лучшие из всех иллюминаций, какие только я во всей Москве видел. Ваша Светлость представили тут собственные мои мысли. Этот Государь (указав на царя Ивана Васильевича) мой предшественник и пример. Я всегда принимал его за образец в храбрости; но не мог еще с ним сравняться. Только глупцы, которые не знают обстоятельств его времени, свойств его народа и великих его заслуг, называют его тираном». Сии краткие и многозначащие слова государь объяснял и подтверждал после в пространном разговоре, войдя с герцогом в его дом, где он в самом веселом расположении пробыл до глубокой ночи.

 

97. Наставление посланникам, отправленным к иностранным дворам

По заключении мира с Швециею, в 1721 году, надлежало послать от российского двора посланника в Стокгольм. Петр Великий избрал к тому Михаила Петровича Бестужева, бывшего потом графом и обер-маршалом при дворе императрицы Елизаветы Петровны, и приказал ему явишься к себе для получения последних наставлений в 4 часа поутру. Также приказал сказать Андрею Ивановичу Остерману, чтоб он дал ему инструкцию от Иностранной Коллегии и в назначенный час явился к Государю вместе с ним, и чтоб Бестужев не позабыл взять с собою записную свою книгу.

Господин Бестужев поехал из дворца прямо к Остерману и объявил ему царское повеление. Остерман вручил ему инструкцию и прочитал оную вместе с ним. Потом, как уже было 10 часов за полдень, думали они, что уже некогда им ложиться спать, поехали в гости и, отужинав там, провели всю ночь весело. В половине четвертого часа поутру, приехав во дворец, не нашли в передних комнатах никого, кроме дежурного денщика, который сказал им, что Государь встал еще за полчаса и ходит в своей спальне. Они требовали, чтобы он доложил о них его величеству; но денщик отвечал, что не смеешь доложить прежде, как точно в назначенное им от государя время. Как скоро пробило 4 часа, денщик вошел в спальню к государю и доложил о них. Государь тотчас приказал позвать их к себе. Они нашли его в коротком шлафроке, с не подвязанными чулками, в туфлях и в бумажном колпаке, который подложен был полотном. Он, приняв их ласково, сказал им: «Здравствуйте», и сперва спросил, которой час? Узнав, что лишь только пробило 4 часа, сказал: хорошо.

Потом его величество спросил у графа Остермана, отдал ли он инструкцию г-ну Бестужеву и прочитал ли с ним оную? У г-на Бестужева спросил, читал ли он еще сию инструкцию, все ли уразумел, и не имеет ли о чем-нибудь спросить? Узнав, что сие сделано было как надобно, спрашивал он г-на Бестужева ещё о некоторых обстоятельствах и предлагал ему некоторые случаи, дабы узнать, как он в таких случаях будет поступать. Г-н Бестужев отвечал на все вопросы к удовольствию императора, после чего государь сказал ему: «Изрядно, теперь ты знаешь, что ты должен делать для моего Государства и его именем. Вынь записную свою книжку, я хочу еще дать тебе собственные мои комиссии и особливое наставление: запиши их, чтобы ничего не позабыть».

Потом Его Величество сказывал обстоятельно о многих вещах, которые нужно ему было выписать из Швеции и тамошних окрестностей для России и Петербурга. Во-первых Государь требовал, чтоб он принял там в его службу и прислал к нему искусных мастеров и ремесленников, как то: садовников, земледельцов, форштехмейстеров, плотников и каменщиков, также искусных слесарей, особливо ж в делании замков и пружин, плавильщиков меди и делателей стали, и проч. Сказав все, что записать было должно, приказал он Г. Бестужеву прочитать, что он записал, дабы видеть, не пропустил ли он чего-нибудь. Потом Его Величество сказал ему: «Что касается до инструкции, полученной им из Коллегии, о том должен он рапортовать в Коллегию и с нею иметь переписку; а что касается до особенных комиссий и наставлений, означенных в записной его книжке, о том должен он непосредственно уведомлять самого государя и писать к нему без церемоний, коротко, правильно и точно, надписывая письма: «Петру Алексеевичу». Г. Бестужев впоследствии исполнял сие повеление, и я видел у него большой пакет собственных государевых писем как о помянутых, так и о других комиссиях. Наконец при прощаньи его величество говорил ему следующее: «Желаю тебе благополучного пути, и чтобы ты должность свою сколько можешь верно и прилежно исполнял. Если будешь так поступать и вести себя, как я надеюсь, то я постараюсь о твоем счастии; в противном же случае будешь ты иметь во мне неприятеля, также, как теперь имеешь во мне друга». – Потом государь, по своему обыкновению, поцеловал его в лоб и сказал: – Ступай с Богом!»

 

98. Любопытство Петра Великого знать, что говорят о нем в чужих землях

Петру Великому известно было, что говорили о нем в России, и как судили о его делах и поступках. Но он желал знать, что говорили о нем в чужих землях, и при всяком случае о том наведывался.

Незадолго до окончания Шведской войны и до заключения Нейштадтского мира, г-н N. N. возвратился из посольства от ***** Двора. Государь приказал ему явиться к себе в полдень, когда он приедет из Коллегии. Г-н N. N. явился в назначенное время. Его величество принял его милостиво и оставил у себя обедать, дабы за столом поговоришь с ним обстоятельнее. Он расспрашивал у него подробно обо всех обстоятельствах той земли и того Двора, откуда Посланник возвратился. Наконец спросил с ласковым видом, как там судят и что говорят о нем? Все хвалят ваше величество, отвечал посланник: «Особливо ж удивляются благоразумию вашему в удачном произведении в действо столь трудных и великих предприятий, и все имеют великое почтение к Вашему Величеству. «Изрядно, – сказал государь: – все это можешь быть; ласкатели говорят так обо всяком Государе, когда знают, что он это услышит. Я не хочу знать, что говорят обо мне с доброй стороны, но желаю узнать, что говорят обо мне в чужих свободных землях, где смотрят на. меня и с другой стороны; и о том-то прошу тебя рассказать мне, ничего не скрывал. Я знаю, что в чужих землях судят обо мне со всех сторон, каков я кажусь, и везде говорят обо мне вольнее как ты верно наслышался. Об этом хочу я от тебя узнать, и увижу, сходно ли это будет с тем, что я уже часто слыхал, и правду ли ты скажешь». Посланник, поклонившись ответствовал: «КогДа Ваще величество приказываете, то я расскажу вам все, что слышал о вас худого. Говорят, будто Ваше Величество весьма строгой Государь, поступаете сурово со своими подданными, за все наказываете и никого не прощаете». При сих словах государь перервал речь его и сказал улыбаясь:,Нет, нет, друг мой! ты не хочешь сказать мне прямо того, что ты верно слышал. Меня называют свирепым Государем и тираном. Вот что говорят обо мне в тех землях! Но кто ж это говорит? Такие люди, которые не знают обстоятельств, в каких я сначала несколько лет находился; не знают, что многие из моих подданных делали мне самые гнусные препятствия в произведении самых лучших моих, в пользу отечества, намерений, и для того необходимо нужно мне было поступать с ними со всею строгостью; но никогда не поступал я свирепо, или тирански. Также имел я разумных и храбрых сынов отечества, которые усматривали пользу моих намерений, споспешествовали оным с верностью и постоянством, и за то получали от меня благодарность и благодеяния.»

 

99. Петр Великий поощряет дочерей своих к ученью

Императрица Елизавета Петровна, короновавшись в 1742 году в Москве, пеклась с материнским рачением о воспитании племянника своего, молодого Герцогат Шлезвиг-Голштинского, прибывшего незадолго перед тем из Киля. По моему плану, одобренному Её Величеством преимущественно перед многими другими планами, надлежало обучаться его высочеству во-первых Российской истории и географии, статистике и обстоятельному познанию своей земли, купно с другими начальными науками; а потом уже преподавать ему сведения о соседственных государствах и землях. Её величество выбрала меня его учителем со всемилостивейшим притом объяснением, что я сам лучше всякого другого могу поступить по своему плану, и через два дня потом благоволила сама представить меня его высочеству в присутствии государственного канцлера графа Бестужева и вице-канцлера графа Воронцова, также Голштинскаго обер-гофмаршала графа фон-Бриммера и обер-каммергера фон-Берггольца, которые прибыли с молодым герцогом из Киля и дотоле одни только около него находились. «Я приметила, – говорила монархиня, что вашему высочеству часто с утра до вечера бывает скучно. Для разгнания скуки и чтобы вы препроводили время с приятностью и пользою, определяю к вам г-на Штелина, который будет доставлять вам приличные и полезные упражнения». В первые два года её величество часто посещала молодого герцога по утрам во время ученья и препроводила с ним по получасу и более, рассказывая что-нибудь, или разговаривая с ним, причем всегда давала полезные наставления. Её величество вообще любила, когда рассказывали что-нибудь о покойном её родителе, и сама говорила о нем всегда с сердечным движением. Некогда изволила она обстоятельно рассказывать, как он сожалел и пред всеми изъявлял свое сожаление о том, что в молодых его летах не старались учишь его.

Между прочим её величество рассказывала, что покойный её родитель часто прихаживал к ней и к старшей её сестре, царевне Анне Петровне, поутру и после обеда, чтобы видеть, как сие время препровождали. Редко уходил он от них не дав им полезного увещания. Частью сам расспрашивал их о том, что они выучили, или читали, и когда бывал доволен их ответами, то хвалил их и целовал. Иногда же в изъявление своего удовольствия присылал им приятные подарки.

Некогда ввечеру, когда при дворе не было дел и великий князь находился один в комнате со своим профессором, попечительная Монархиня вошла к нему нечаянно и застала его чертящего на обитом зеленым сукном полу Коегорнов способ укрепления в большом виде по плану, который сам он делал. Её Величество просила его продолжать, и в её присутствии, сие упражнение, и почти с час смотрела на оное с удовольствием; расспрашивала о разных частях крепости и о главных способах укрепления, и наконец сказала: «Ваше высочество видите теперь, какое благородное препровождение времени можно иметь, когда чему-нибудь учишься, или выучишься. Я помню, как покойный мой родитель при многих случаях говаривал, что с охотою дал бы отрубить себе палец у руки за то, чтоб его в молодости учили. Однажды пришел он ко мне и к сестре моей, когда мы с нашею француженкою читали сочинения г-жи Ламберт, и заставив нас пересказать ему одну страницу по-русски, сказал: как вы счастливы, дети мои, что в молодости дают вам читать полезные книги и учат вас! А я лишен был этого в своей молодости!»

 

100. Распределение должностей молодым россиянам, возвращавшимся из чужих краев

Известно что Петр Великий, вскоре по возвращении с первого своего путешествия в Англию и Голландию, дал повеление посылать молодых дворян в чужие края для обучения наукам и художествам. Преимущественно пред другими науками приказывал он обучаться навигации, искусству кораблестроения, гражданской и военной архитектуре, потому что сии науки еще весьма мало известны были в России и необходимо нужны были при произведении в действо великих его намерений. На сей конец посылал он некоторых молодых дворян в Голландию, других в Англию, иных же в Тулон и Брест; снабжал их рекомендательными письмами и достаточным жалованьем. Также посылал он в Голландию несколько молодых людей из мещан учиться каменщическому ремеслу и обжиганию кирпичей. Они должны были присылать к Его Величеству рапорты об успехах в своем ученье, и по прошествии предписанных лет возвратившись, должны были прямо к нему являться. Государь строго экзаменовал каждого из них в его науке или художестве, и когда находил, что он хорошо пользовался своим временем и учился с успехом, то хвалил его публично и давал ему чин и должность, смотря по его способности. Кто же возвращался без успеха в назначенной ему науке и неспособен был к службе, такого Государь определял к какой нибудь презрительной должности, или назначал его в придворные шуты. При дворе императрицы Анны Иоанновны видал я еще некошеных из сих шутов, которые под начальством главного шута Педрилы, были истопниками, смотрели за собаками, или другие тому подобные должности отправляли, и для всех служили посмешищем.

По возвращении со второго путешествия Государь еще рачительные старался о сем учреждении, приметив полезные оного следствия. Он посылал некоторых людей из мещанского состояния в чужие края для обучения разным художествам, как-то: Земцова и Еропкина в Италию – для обучения Архитектуре, Никитина и Матвеева в Голландию для обучения живописи, Башмакова и некоторых других также в Голландию для обучения каменщичьему ремеслу. Для строения Адмиралтейства и других публичных здании в Петербурге, выписывал он из Голландии каменщиков и мастеров, искусных в обжиге кирпича, также в строении мостов и мельниц, и отдавал им молодых людей из русских для обучения. Через несколько лет он не имел уже нужды в Голландских мастерах, однако же оставлял их в своей службе по смерть их, или пока сами они требовали увольнения, и приказывал выдашь им полное жалованье, отчасти для того, чтоб прежние их ученики при них еще более навыкли в своем ремесле, отчасти ж для обучения новых учеников.

Кирпичи и черепица, употребляемые при нем на строение, делаемы были вполовину менее обыкновенных кирпичей, по Голландскому образцу и по Витрувиеву наставлению, которого сокращение напечатано в Париже в 12 долю листа, под названием le petit Vitruve, и по приказанию Петра Великого, переведено на Российский язык. Из таких кирпичей построены в Петербурге адмиралтейство, кузницы, слесарни, и проч. при Крюковом канале, Подзорной дворец при взморье между Калинкиным и Катариненгофом, Летний дворец и многие другие здания, которые по сие время стоят еще в целости. Следовательно многие весьма несправедливо думали, будто Государь весь кирпич на строение сих зданий выписывал из Голландии.

 

101. Старание Петра Великого о переводе иностранных книг на российский язык

Между прочими препятствиями к введению в России наук и просвещения Петр Великий усмотрел в государстве своем и недостаток таких книг, которые у других народов служили к приращению знаний. Сей великий Император, неутомимо пекшийся о соделании подданных своих более знающими, искусными и просвещенными приказал сделать реестр лучшим книгам в нужнейших науках, выбрал полезнейшие из них по своим намерениям и приказал переводить их на Русской язык и печатать. Вследствие сего вскоре изданы были Гибнерова и Варениева География в лист, некоторые классические авторы, как-то: Курций, в 4 долю листа; сочинения разных немецких и голландских писателей о строении каналов и шлюзов; Бухнерово искусство делать фейерверки, Вобановы, Коегорновы, Блонделевы, Патновы и Боргсдорфовы книги, касающиеся до воинской архитектуры, напечатанные на хорошей голландской бумаге и новыми чистыми литерами, которые Государь заказывал выливать в Голландии. Между прочими книгами, мудрый монарх выбрал для перевода и Пуффендорфово введение в историю Европейских государств. Он отдал сию книгу монаху, который известен уже был по хорошим переводам других книг, и просил его перевести оную как возможно скорее.

Монах исполнял повеление Государево со всевозможным прилежанием и в несколько месяцев окончил свой перевод. Надеясь получить от Императора благодарность и награждение, явился он к его величеству со своим переводом и с латинским оригиналом.

Государь увидев его между прочими в передней, начал говоришь с ним весьма милостиво и спросил у него, скоро ли он окончит свой перевод? «Он уже готов, всемилостивейший государь», – отвечал монах. Петр Великий взял у него перевод с ласковым видом, пересматривал оный и остановился над одной главою, которая была в конце книги.

Между тем предстоящие приметили перемену в его лице и гнев. В самом деле Государь, вдруг оборотившись к монаху, с негодованием сказал ему: «Дурак! Что я приказал тебе сделать с этой книгою?» «Перевести ее», – отвечал монах. «Разве так переводят?» – вскричал государь, указывая на параграф о России, в котором переводчик совсем выпустил суровое и колкое место о свойстве российской нации, равно как и в других местах переменил неприятные для Российского народа выражения. «Тотчас поди, – сказал Государь с гневом, отдав ему неверный его перевод, – и сделай, что я тебе приказал, и переведи книгу точно так, как автор ее написал».

И так сия книга переведена была с точностью, а потом напечатана в 4 долю листа и поднесена государю иеромонахом и префектом Гавриилом в 1723 году при возвращении его из Персидского похода.

При семь случае Государь объяснялся, что он, желал видеть сей параграф напечатанным на Русском языке не в поругание своим подданным, но для исправления их и для показания им, как прежде иностранцы о них думали, и дабы они мало-помалу узнавали, каковы они прежде были, и каковы после стали его старанием.

 

102. Глубокая печаль Петра Великого о кончине сына своего царевича Петра Петровича

Столь неописуема была радость Петра Великого о рождении первого его сына Петра Петровича, которой произошел от второй его супруги Екатерины Алексеевны в 1714 году, столь безутешна была его печаль при кончине его, последовавшей на втором году его возраста.

Нежный родитель сего желанного царевича, лишившись его, в такую вдался печаль, что не только проливал токи слез, но и впал в род унылости, которая, может быть, причинила бы худыя следствия, ежели ьб их не предупредило нежное попечение его супруги и благоразумие, соединенное с отважностью одного патриотического сенатора, князя Долгорукова.

Царь, печалясь о сем приключении, заперся в своем кабинете и трое суток никого к себе не впускал, даже и любезную свою супругу. Он лежал на своей постели, не употребляя ни пищи, ни пития, так же ничего из важнейших дел тогда ему не было предлагаемо. Течение государственных дел вдруг остановилось, запросы его министров и генералов оставались без ответа и решения, неукоснительные военные дела без решительности; ни Сенат, ни Адмиралитет, ниже Военная коллегия не знали, что предпринимать, а при дворе обитала смутная тишина, сопровождаемая страхом и ужасом. Но никому столько не было чувствительно, как нежной царице Екатерине, которая, кроме бремени крайнейшей печали о лишении столь усильно желанного князя, долженствовала так же сносить тягостную скорбь о дражайшем своем супруге и почти опасаться невозвратимой потери оного; ибо царь и ей самой не ответствовал из своего затворенного кабинета, как бы она ни стучалась и его ни звала. И так нежная сия супруга почти вся истощилась от слез и прискорбия и едва с печали всей бодрости не лишилась. Наконец нужда и разум подали ей средство дойти к своему супругу. Она в ночи послала за сенатором Долгоруковым, о смелости коего и доверенности, которую к нему царь имел, была частыми опытами уверена. Она представила ему ту ужасную опасность, которая ей и целому государству чрез таковое супруга её состояние угрожала, и слезно его просила выдумать скорейшее средство к вызыванию царя из его кабинета, а тем самым ко спасению государства от очевидной опасности.

Сей благоразумный муж, подумав несколько, ободрил царицу, уверяя, что дело сие в следующий день переменится, и царь паки появится.

Как скоро он возвратился от двора, то ко всем сенаторам послал запечатанное письмо, в коем именем царицы наказал на другое утро быть чрезвычайному собранию Сената; при том представил он бедствие государства при таковых обстоятельствах и желание царицы, в силу которого долженствовал весь Сенат немедленно ко двору явиться и отвести царя от его заключения и унылости.

И так собравшиеся сенаторы пошли с князем Долгоруковым во дворец и к самым дверям кабинета, в котором царь затворился. Долгоруков начал стучаться, а царь ни мало не подавал знаку, чтобы он там был. Долгоруков стал стучать крепче и кричал царю, чтобы он отворил двери, потому что пришел к нему Долгоруков и весь Сенат, чтоб доложить его величеству о важнейшем деле. Когда царь по сем приблизился к дверям и ничего еще не ответствовал, то закричал ему Долгоруков еще крепче, что сие дело не терпит медленности, чтоб его величество тотчас отворил двери и сделал бы решение; в противном же случае найдут себя принужденными силою взломать оныя и извлечь его величество, ежели он не хочет лишиться престола и государства. Царь, выслушав сие, отворил дверь, выступил из кабинета и вначале ужаснулся, увидев собранный Сенат, но потом исправился и сказал: «Ну, что такое сделалось, что вы меня тревожите?» – «А вот что, – ответствовал Долгоруков, – что чрез твое чудное от нас удаление и слишком продолжительную и совсем бесполезную печаль придет целое государство в замешательство. Государственные дела остановились, благополучные успехи морской и сухопутной войны в противную сторону обратятся; торговля и коммерция падут; часто побежденные враги паки возмужатся и государству падением угрожать будут, ежели ты долее будешь запираться и уклоняться от правления, и государственные твои подпоры необходимо найдутся принужденными помышлять искать на твое место другого владетеля».

После сего справедливого представления царь мало-помалу укрепился, обещал сенаторам своим откинуть печаль и на утро опять явиться в Сенате. Его величество тотчас пошел с ними к царице, обнял ее любезно и сказал: «Так тому и быть, любезнейшая моя супруга, что Бог учинил, о том мы более роптать не должны». Он удержал всех сенаторов при обеденном своем столе и столько ободрился, что печаль его очевидно миновалась. Его величество с того часа вступил по прежнему в дела и в следующий день, по обыкновению своему, в Адмиралитете и Сенате явился.

Примеч. Описанная чрезмерная печаль Петра Великого о кончине сего царевича была соразмерна той радости, которую он при его рождении чувствовал и изъявлял. В своеручном письме от 29 октября 1715 года объявляет он фельдмаршалу графу Шереметеву о рождении своего сына Петра Петровича, называет его дарованным ему от Бога рекрутом и приказывает своим именем поздравить тем всю армию. Смотри письма Петра Великого к фельдмаршалу графу Шереметеву, напечатанные в Москве 1774 года на стр. 148 письмо 190, которое в подлиннике здесь вместить почитаю за нужное. «Господин генерал-фельдмаршал! Объявляю вам, что сей ночи дал Бог мне рекрута отцовым именем; прошу господ генералов и прочих от вышних до нижних от меня поздравить и сие объявить. Петр Из Санкт-Петербурга в 29 день октября 1715 года».

 

103. Петр Великий по просьбе своей собаки прощает несчастного, впавшего в немилость

В Академическом кабинете натуральных редкостей между прочими чучелами хранится за стеклом бывшая комнатная и любимая Петра Великого собака, которую называли Лизеттою. Она так была привычна к Государю, что никогда от него не отставала; когда ж он выходил, то лежала в кабинете на софе, пока он возвращался; увидев же его, опять прибегала к нему, ласкалась, прыгала на него, ложилась против него, когда Государь садился; во время же обыкновенного его отдохновения после обеда всегда лежала у ног его. Сия верная своему хозяину собака, спасла некогда от кнута одного знатного придворного служителя, неизвестно по какому обвинению впавшего в немилость. Император весьма разгневался на сего несчастного, приказал посадить его в крепость и говорил, что прикажет высечь его на площади кнутом. Императрица и все придворные не почитали сего несчастного столь виноватым, каковым он казался разгневанному Императору, и потому старались спасти его и при первом случае просили Государя, чтоб он его простил. Но Петр Великий только более разгневан был сею просьбою и запретил, чтоб никто не осмеливался говорить о невинности осужденного и просить ему помилования. Сама Императрица не осмеливалась преступить сего запрещения: и потому думали, что уже не оставалось никакого способа к избавлению несчастного. На другой день поутру Государь по обыкновению своему поехал в Адмиралтейство и в Сенат, откуда возвращался он не прежде полудни. Между тем Императрица вздумала необыкновенной способ просить у Государя помилования осужденному, не преступая. его запрещения. Она приказала написать от имени Лизетты короткую челобитную, в которой сия собака представляла бескорыстную свою верность, описывала некоторые обстоятельства, доказывая невинность впавшего в немилость придворного служителя, и просила Государя рассмотреть сие дело и по сей первой её просьбе освободишь несчастного. Написав сию челобитную, положили ее Лизетте за ошейник, так что при первом взгляде можно было ее увидеть.

Как скоро Император возвратился во дворец, Лизетта подбежала к нему и ласкалась по обыкновению. Государь тотчас приметил у нее за ошейником бумагу, вынул оную и прочитав засмеялся и сказал: «И ты, Лизетта, с челобитными ко мне подбегаешь! Я исполню твою просьбу, ради того, что она от тебя еще первая». Потом Его Величество послал в крепость денщика с повелением освободишь арестанта и отпустить домой.

 

104. Любимцы Петра Великого

Великий российский монарх никогда не имел такого любимца, к которому бы он слепо был привязан, и который мог бы управлять делами и людьми, как хотел. Некогда в присутствии государя был разговор о любимце некоторого короля, который один мог все при дворе делать. Его величество сказал: «Так государством правил он, а не король. Я благодарствую за таких любимцев. Моими любимцами всегда будут те, которые всех честнее, и искуснее и отечеству полезнее. А Катенька моя всегда будет моею любимицею». – Казалось, что князь Меншиков, к которому Государь имел во многих делах отменную доверенность. и которого он милостью своею привел в состояние жить великолепно, дабы самому избавиться от неприятной ему пышности, был его любимцем; однако ж он не мог ни в чем брать преимущества пред другими, или уверять в чем-нибудь ложно Государя, не терпевшего обмана, или неправды, даже и в самых маловажных вещах. Монарх прощал ему столь же мало, как и другим, и наказывал его публично за самые легкие проступки. Приметив в нем злобу, или гордость, говорил ему с важным видом: «Александр! Александр! Не забывай, кто ты был и из чего сделал я тебя тем, что ты теперь». Некогда князь Меншиков вместе с некоторыми другими господами, снял поставку провианта, взяв за то гораздо больше обыкновенной цены, за какую прежде купцы ставили провиант. Государь узнал о сем нечаянно. Его величество, ходя по бирже, увидел там некоторых русских купцов, которые прежде часто ставили провиант, стоящих без всякого дела, и сказал им: «Как вы поживаете? Разве вам нечего делать, что вы стоите здесь в праздности?» «Нечего, всемилостивейший государь! – отвечал один из них: когда твои знатные господа захотели быть купцами, так нам купцам пришлось быть без дела. «Как это?» – спросил Государь. «Точно так, всемилостивейший государь!» – отвечали купцы. Император приказал двоим из них явиться на другой день в пять часов поутру к нему в Адмиралтейство. Там поговорив с ними, он узнал всё дело, касавшееся до последней большой поставки провианта. Приехав из Адмиралтейства в Сенат, говорил он о сей поставке, приказал князя Меншикова и других, участвовавших в оной знатных господ содержать в их домах под караулом; учредил следственную комиссию, и по исследовании дела определил взыскать с них большой денежной штраф. При сем случае Государь сказал Князю Меншикову: «На сей раз наказывают тебя денежным штрафом; но берегись впредь меня обманывать, в противном же случае наказан будешь гораздо строже.»

В другое время Государь узнал о коварстве князя Меншикова, который из зависти привел Государя на гнев против невинного и прежде отменно им любимого архитектора Ле-Блонда, о чем его величество после весьма жалел. Тогда Государь схватив его за ворот, бил спиною об стену и при каждом ударе говорил: «Ты, плут, в этом виноват!»

 

105. Особенный анекдот, служащий примечанием к предыдущему анекдоту

В 1717 году Петр Великий, будучи в Париже у принял там в свою службу г. Ле-Блонда, одного из славнейших архитекторов тогдашнего времени и отправил его в Петербург, где хотел поручить сему искусному человеку поправление новозаложенного города. Но как он, увидев ошибку, сделанную в заложении линий на Васильевском острове, советовал Государю приказать все сломать и снова построить, но оставив Васильевский остров в прежнем положении, Государь приказал ему поправлять Петергоф и Стрелину мызу.» Его Величество, изведав великое знание сего искусного инженера и архитектора, удостаивал его отменною милостью и часто езжал с ним на шлюпке или в одноколке, смотреть строения, производимые в Петербурге и в его окрестностях. Его Величество привез его с собою в Петергоф, чтоб поручить ему, тамошнюю работу, и вознамерившись ехать оттуда в Олонец, поручил князю Меншикову главное смотрение над работою, которую Ле-Блонд должен был производишь в Петергофе, приказав ему доставлять архитектору без замедления все, чего он потребует, и во всём ему помогать. Чрез несколько дней Ле-Блонд предложил князю Меншикову, что не мало бы придало красоты саду, если б дикие и весьма неравные деревья были подровнены. Князь Меншиков, зная, что Государь не хотел того, чтобы обрубали его деревья, особенно в Петергофе, тотчас согласился на сие предложение и дал Ле-Блонду столько работников, сколько он требовал. Ле-Блонд немедленно приказал сим работникам обрубить сверху и равнять неравные деревья в саду и в зверинце, от чего зверинец получил бы весьма прекрасный вид. Но как скоро сия работа была начата, то Меншиков отправил к Государю, находившемуся тогда в Шлиссельбурге, курьера с известием, что французский архитектор велел подрубить деревья в Петергофском саду. Государь ничего так не берегший, как деревья, особенно которые сам он садил, испугался сего известия, и на другой день сам приехал в Петергоф в великом гневе.

Проезжая. мимо зверинца, увидел он работников на высоких подмостках над деревьями, кричал им, чтоб они перестали рубить; и думая, что им приказано совсем подрубить деревья, поскакал туда, чтобы тому воспрепятствовать. Ле-Блонд, совсем не зная о доносе князя Меншикова, встретил его с радостью. Но Государь, будучи в жестоком гневе, выбранил его и ударил палкой. Бедный Ле-Блонд, не видав Государя никогда столь гневного и совсем не ожидая такой встречи, так испугался, что занемог горячкою, отнесен был на квартиру и положен на постель. Между тем Государь осмотрев начатую в саду работу и видя, что ни одно дерево не было срублено, и что донос князя Меншикова был ложный, разгневался снова на него, и после того бил его об стену, как упомянуто в предыдущем анекдоте; к архитектору же тотчас послал извиниться и уверить его в своей милости. Но Ле-Блонд настолько был поражен сим приключением, что непрестанно после того был болен и умер в следующем году.

 

106. Частые фейерверки при Петре Великом

Хотя Петр Великий бережлив был в расходах, но необходимо нужных, однако иногда казался он расточительным в некоторых вещах, которые, по-видимому, не весьма были нужны. Но мудрый Монарх ничего не делал без намерения, которое иногда одному только ему было известно. Веселые празднества, свадьба карлов, Китайской обед, и другие сим подобные зрелища, которые учреждал он с великим иждивением в Лефоршовском дворце на Маслянице после великой победы под Полтавою, и имели предметом не одно только увеселение; но Государь хотел купно представить гостям своим, знатным боярам, странные их церемонии и старые обыкновения в смешном виде.

Частые фейерверки составляли одно из любимых его увеселений, стоивших большого иждивения. В главные праздники, как-то: в Новый год, в дни рождения и тезоименитства его супруги его, также при случае какой-нибудь победы и в другие торжественные дни, обыкновенно бывал великолепный фейерверк, и сие случалось в год раз шесть, иногда и более. В других землях фейерверки стоят весьма дорого, и потому весьма редко бывают при заключении мира, при королевском бракосочетании, при коронации и при некоторых других столь же важных случаях. Напротив того российскому монарху стоили они несравненно дешевле, по причине изобилия земель его всеми нужными к тому вещами, как-то: селитрою, серою и проч. и дешевизны оных, так что большой фейерверк, который при ином дворе стоил бы 50 000 рублей, при российском дворе не стоил более 10 000.

Но Петр Великий имел притом еще особенное намерение, и некогда при случае открыл оное королевско-прусскому посланнику барону фон-Мардефельту. Он спросил у сего посланника, чего бы по его мнению стоил тот фейерверк, который он видел, и как посланник ответствовал, то государь сказал ему: «Я знаю, что по частым фейерверкам можно почесть меня расточительным; но знаю и то, что они стоят весьма не дорого в сравнении с тем, чего бы стоили в других землях. Этот фейерверк, который вы оценили в 20 000 рублей, не стоил и 5000. Да хотя бы они и гораздо дороже стоили, – примолвил его величество, – однако мне нужно увеселительным огнем приучать мой народ к огню в сражении. Я опытом узнал, что тот и в сражении меньше боится огня, кто больше привык к огням увеселительным».

 

107. Почтение Петра Великого к Священному Писанию и повеление напечатать Библию на голландском и славянском языках

Петр Великий сколь чужд был суеверия, столько ж ревности и уважения оказывал к божественному закону, предписанному во Священном Писании. Без крайней нужды не позволял он работать в Воскресные дни и обыкновенно говаривал, что работа, противная закону Божию, не приносит никакой пользы. Он хранил величайшее почтение к Священному Писанию и часто говаривал, что Библия есть книга всех книг, и что в ней содержится все касающееся до человеческих должностей к Богу и ближнему. Как напечатанное по повелению покойного родителя его, царя Алексея Михайловича, издание Библии в лист все уже разошлось, и трудно было купишь экземпляр оного, то Петр Великий, желая распространить чтение Библии в своем Государстве, приказал в 1716 году напечатать в Амстердаме, где он тогда находился, новое издание в 5 частях в лист, которое по договору его и его иждивением и отпечатано было в 1721 году на хорошей бумаге, в два столбца, из коих на одном напечатан был голландский перевод, а другой оставлен был белый для припечатывания славянского перевода. Еще гораздо прежде, а именно в 1717 году, вышла пятая часть, или Новый Завет на голландском и славянском языках, в которой славянский перевод, желательно, припечатан был уже в Петербурге.

Сим изданием всея Библии на голландском и славянском языках Государь намерен был доставить подданным своим двойную пользу, а именно: возбудить в них охоту к чтению Священного Писания, и притом подать им случай приучиться к любимому его голландскому языку. Ибо он часто говаривал: «Голландский язык нам нужен на море, немецкий на сухом пути, а французской совсем не нужен, для того, что с французами мало имеем мы дела.

Экземпляры помянутого издания Библии привезены были в Петербург и отданы в Правительствующий Синод, где Государь хотел приказать припечатать Славянской перевод и потом раздавать. Но поход его в Персию, множество дел, которыми занят он был по возвращении оттуда, и вскоре потом последовавшая его кончина, воспрепятствовали произведению в действо как сего, так и многих других великих предприятий. Между прочим известно уже было, что монарх имел еще намерение приказать напечатать в Москве другое издание Библии в 4 долю листа, также на голландском и славянском языках, и продавать оное для народа, гораздо дешевле. Привезенные же из Голландии экземпляры, кроме немногих, которые Государь сначала раздарил, остались в Петербурге при Синоде, где они со временем от сырости ещё в кипах сгнили и так разрознились, что изо всех кип едва можно было собрать один полный экземпляр. Наконец через несколько лет принуждены были распродашь их лавочникам на обертки, Однако ж сие издание Библии весьма достойно примечания, как по красоте и драгоценности своей, так и по особенному намерению великого монарха, приказавшего оное напечатать, и полной экземпляр оного всегда будет редкою книгой и будет заслуживать одно из главных мест в знатнейшей библиотеке.

 

108. Отменный вкус Петра Великого в музыке

Пример Петра Великого доказывает, что вкус в изящных художествах образуется более случаем узнавать оные с молодых лет, и частым упражнением утверждается.

Сей Государь до 25 года своего возраста не видал никакой иной живописи, кроме обыкновенных икон, и потому не мог иметь вкуса в картинах.

На первом своем путешествие в Голландию видел он в разных местах картины привлекшие к себе его внимание. Прожив несколько месяцев в Амстердаме, повидал он целые собрания, или кабинеты самых лучших нидерландских картин, которыми возбуждена была врожденная его склонность к натуральной красоте, и вкус его так образовался, что он тогда же получил охоту иметь собрание таких хороших картин; но не прежде исполнил он сие желание, как уже на втором путешествии в Голландию в 1717 году (См, анекд. 18) Таким образом вкус его образовался фламандскими или нидерландскими картинами, которые и в последствии нравились ему больше всяких других.

Но в рассуждении музыки последовало с Государем совсем иначе, хотя он впрочем ко всякому знанию был способен. С самых молодых лет не имел он случая слышать ничего иного, кроме грубого звука барабанов, полевой флейты, балалайки, пастушьего рожка и украинской бандуры, которую можно почесть еще самым нежнейшим из всех сих известных ему инструментов.

При первом своем путешествии в Голландию и Англию, проезжая чрез Ригу, Кенигсберг, Данциг и другие немецкие города, услышал он, как городские музыканты, по тогдашнему обычаю, на колокольнях играли на трубах. Важный звук сих инструментов привлек его внимание и произвел в нем отменное впечатление. Он приказал позвать музыкантов и заставил их играть при себе. Не слыхавший лучшей музыки, Государь пожелал иметь у себя таких музыкантов для своего увеселения. По возвращении с упомянутого путешествия, когда Стрелецкие бунты совсем уже были прекращены и спокойствие в Государстве восстановлено, выписал он из Риги пятерых таких музыкантов, определил им хорошее жалованье, заставлял их весьма часто играть при себе и отдал каждому из них по два молодых людей для обучения. В сей старинной музыке, которая в Германии употребляема была только в церквах и для играния на башнях, Петр Великий находил столько приятности, что она составляла любимую его и обыкновенную музыку при столе. Старые русские бояре, бывая у него, также немало удивлялись сей прежде неслыханной и для них новой музыке и хвалили оную.

Впоследствии, как государь учредил регулярные полки по немецкому образцу, введена была и немецкая полковая музыка, состоящая из гобоев, валторн и фаготов; и тогда государь веселился с своими генералами, то приказывал играть полковым музыкантам, к которым иногда присоединялись несколько барабанщиков и флейтщиков.

По учреждении Флота и Адмиралтейства введено было в обыкновение играние на трубах, и как кораблестроение и мореплавание были приятнейшими упражнениями Петра Великого, то и трубы сделались любимыми его музыкальными инструментами; он всегда приказывал играть на них, когда садился на корабль, или когда веселился с морскими офицерами и корабельными мастерами.

Голландской вкус во всем отменно нравился государю; а потому находил он приятность в колокольной игре, столь обыкновенной почти во всех голландских городах. Его величество завел такую колокольную игру в любимом своем городе Петербурге, как скоро колокольня соборной церкви в крепости была отстроена; а вскоре потом и другую на колокольне при церкви Св. Исаакия близ Адмиралтейства.

Наконец от частого своего пребывания в Польше, полюбил он самую простую польскую музыку, состоящую в волынке, так что не только содержал особенный волыночный хор, но и сам научился несколько играть на сем инструменте, и его величество настолько привык к помянутым инструментам, что итальянская и французская музыка совсем ему не нравилась, особенно ж не мог он терпеть последней, и для того никогда не бывало при его дворе итальянских и французских музыкантов.

 

109. Бережливость Петра Великого в платье

При случае разговора о бережливости и ненужных расходах, великий российский монарх показывал починенные шерстяные чулки, которые были у него на ногах. Тогда некто сказал ему: ваше величество могли бы и не донашивать чулков до дыр? «А для чего? – спросил Государь: – На что мне бросать такие чулки, которые с починкою могу я еще год проносить?» «Чтобы с чулочной фабрики больше чулков расходилось», – отвечал тот, улыбаясь. «О! – сказал Государь, – она и без того еще не доставляет столько чулков, сколько надобно для употребления в моем государстве, и все еще должно вывозишь их из чужих земель; если ж она будет когда-нибудь в состоянии доставлять больше чулков, нежели надобно для здешнего употребления, то я сыщу для нее случай продавать излишек нашим соседям и далее на кораблях рассылать, а за то получать деньги, или другие нужные товары. Пока этого не бывает, и пока в Государстве обрабатывается столько товаров, сколько надобно для собственного употребления, до тех пор бывает оно подобно маленькому имперскому городку, где один гражданин работает для другого, один от другого получает хлеб, но оба всегда остаются бедны и не могут споспешествовать обогащению города.»

 

110. Скорое спасение невинности

Сердюков, подрядившись делать канал и шлюзы в Вышнем Волочке и продолжая к великому удовольствию Петра Великого сию работу с хорошим успехом, имел много завистников, клеветников и неприятелей. Они получили удобный случай нанести ему чувствительный удар, когда учрежден был розыск для так называющихся староверов, или раскольников, которые после того, как Государь был в опасности лишишься жизни от одного фанатика, последователя их секты, везде были сыскиваемы, браны под стражу и предаваемы духовному суду, в намерении обратить их от упорного их своемыслия к общей церкви. Сердюков совсем не был раскольник, и занимаясь важною своею работою, не имел ни часа времени на то, чтобы заниматься распрями о вере и раскольническою пустошью. Как Новгородский гражданин, начал он строить себе в Новгороде каменной дом. При заложении фундамента работники выкопали из земли железной крест, такой, какие обыкновенно бывали на первых русских церквах, весом пуда в два, и принесли его к Сердюкову. Он приказал поставить сей заржавленный старый крест на улице у стены своего дома. Сие подало неприятелям его повод распустить о нем слух, что он раскольник. Сердюков смеялся сему ложному слуху, однако ж приказал спрятать крест и положить его вместе с другим старым железом. Но завистники его тем 1 не удовольствовались. Они донесли на него Новгородскому Архиепископу в том, что он был тайный последователь раскольнической секты; в доказательство ж своего доноса, между многими вымышленными обвинениями приводили и то, что он имеет у себя старый железной крест. Архиепископ, и без того уже будучи неблагоклонен к бедному Сердюкову, приказал сыскать в его доме помянутый крест и принести к себе. По сему доказательству Сердюков, как раскольник, взять был под стражу и через несколько дней с письмом от архиепископа отослан в Петербург, в Тайную Канцелярию, или Розыскную комиссию. Там сидел он несколько месяцев не будучи допрашиван; работа при канале и шлюзах остановилась и работники разошлись.

Петр Великий, будучи весьма доволен хорошим успехом сей работы, на обратном пути из Москвы прибыл в Вышний Волочёк. Он удивился, видя остановку, и к величайшей своей досаде узнал, что Сердюков, как раскольник, взят был под стражу и отослан в Тайную Канцелярию. В великом гневе поехал он в Петербург, и по прибытии туда, тотчас сам пошел в крепость, потребовал к себе Сердюкова, говорил с ним и узнал от него, что он никогда не любил раскольнической секты и не бывал раскольником, а обвинен только потому, что у него найден был старый крест. Государь, уверившись в его невинности, тотчас освободил его, приказал ему немедленно отправиться в Вышний Волочёк для продолжения начатого дела, поцеловал его в лоб, уверив в непременной своей милости и покровительстве, сказав ему: «Ступай с Богом и будь уверен, что впредь ничто тебе в твоей работе не помешает. Если же еще станут делать тебе хотя бы малое притеснение, то немедленно меня уведомь; а между шем я изсяедую Швое деяо и по справедливости накажу твоих клеветников и доносителей.(‘ В самом деяе вскоре потом помянутое происшествие рачительно было исследовано; многие из Новгородских жителей строго были наказаны, и сам Архиепископ Феофан, которого Государь весьма почитал, получил от него жестокий выговор.

 

111. Попугай императрицы Екатерины I

Следующее происшествие, о котором рассказывают, что оно случилось при дворе Петра Великого в 1721 году, служит свидетельством великой осторожности сего монарха даже и в самых мелких обстоятельствах, касающихся до политических тайностей.

По благополучном и славном окончании войны со шведами, Государь хотел воспользоваться происходившими тогда в Персии беспокойствами и предпринял поход в пограничные провинции сего государства. Он открыл намерение свое Императрице в её покоях, где кроме неё и Князя Меншикова никого не было. В продолжительном и тайном разговоре о сем, часто выговаривал он слова:. «в Персию пойдем». В заключении же разговора Государь сказал «и об этом никто еще, кроме нас троих, не знает; и вам приказываю содержать это до времени в тайне и никому не сказывать».

Через несколько дней потом Государь, занимаясь сим намерением, ходил по комнате и увидев с собою одного только денщика, спросил у него, что нового слышно?» «Почти ничего, отвечал денщик: только говорят, что мы пойдем в Персию». «Как» – вскричал Государь, – в Персию пойдем? Тотчас скажи мне, от кого ты слышал такую ложь. «От попугая её величества, отвечал денщик: вчера дожидаясь вашего величества в её комнатах, слышал я, как он несколько раз очень внятно выговаривал: «В Персию пойдем.» Государь тотчас приказал позвать князя Меншикова и отправившись с ним к Императрице, сказал им, что тайна о походе в Персию, о которой они между собою говорили, открыта, и требовал, чтоб они признались, не сказали ли они кому нибудь о том по доверенности. Как императрица, так и князь Меншиков уверяли его с клятвою, что они ни слова о том не говаривали. Петр Великий, не сомневаясь в их верности и молчаливости, сказал супруге своей, указав на попугая: «Вот сидит изменник!» Потом рассказал, что слышал от своего денщика, и засмеявшись, просил Императрицу, чтобы она приказала вынести попугая из своей комнаты, примолвив: «Я не хочу, чтоб при мне или при тебе были изменники, либо переносчики».

 

112. Петр Великий учреждает в Санкт-Петербурге Академию Наук

Петр Великий, по благополучном окончании войны со шведами, приступив наконец к исполнению давно уже предпринятого своего намерения учредить в Петербурге Академию Наук, во-первых разослал ко всем своим посланникам при иностранных дворах повеления, чтоб они старались узнавать славных ученых людей в тех науках, которые для Академии были потребны, и сообщали бы его величеству обстоятельные известия об условиях, с какими сии ученые люди согласны были бы поехать в Петербург. Сверх того государь сам писал к некоторым из них особенные письма и приказывал им стараться о сем с величайшим рачением.

Некогда за столом у его величества был разговор об учреждении Академии Наук, и Государь открыл тогда обстоятельно намерения свои в рассуждении сего учреждения. Один из тайных его советников сказал притом, что предприятие его величества ввести науки в Россию весьма похвально и для отечества весьма нужно; однако ж он сомневался, чтоб Российский народ мог получить большую пользу от Академии, состоящей из знаменитых и славных ученых людей, которые не станут заниматься обучением юношества.

«А для чего ж не быть от них пользы? – отвечал Государь: – Я знаю, какое при этом учреждении имею намерение, и теперь вам скажу. Славные наши ученые люди будут писать книги о всяких науках, которые прикажу я переводить на наш язык; выберу и поручу им молодых людей, которых они должны будут учить наукам по своим книгам и приготовлять их к тому, чтобы они могли других учить тем наукам. Другими ж сочинениями о своих науках и новых открытиях, которые будут они издавать на латинском языке; принесут они нам честь и уважение в Европе; иностранцы узнают, что и у нас есть науки, и перестанут почитать нас в презрителями наук и варварами. Сверх того присутствующие в Коллегиях, Канцеляриях, Конторах и других судебных местах должны будут требовать от Академии: советов в таких делах, в которых науки потребны.

По смете иждивения, потребного на содержание Академии и на жалованье членам по первому ея учреждению определил 2 000 рублей и назначил получать сию сумму из таможенных сборов в городах Нарве и Пернаве и на острове Эзель. Занемогши ж болезнью, прекратившую драгоценную жизнь его, уже на смертной постели поручил исполнение сего предприятия супруге своей и преемнице престола, императрице Екатерине Алексеевне и убедительно просил ее о том.

Вскоре по кончине Петра Великого, последовавшей 28 января 1725 года, прибыли известия, требованные им от российских императорских министров при иностранных дворах. Императрица отдала все оные своему лейб-медику г. Лоренцу Блументросту, мужу весьма ученому, и поручила ему выписать тех ученых, которые по учреждению Петра Великого для Академии были нужны. После, ея величество изволила определить его и президентом сей Академии. Таким образом по его приглашению собрались в Петербург ученые люди и на некоторых условиях составили новую Академию наук. Сии первые профессоры были: Николай Делиль и с ним старший брат его Делиль де-Кройер, выехавшие из Парижа и бывшие профессорами астрономии и географии; Герман из Швабии, и двое братьев Николай и Даниил Бернулли, из Базеля, для математики и аналитики; Бильфингер из Виртемберга, для философии; Бейер из Кенигсберга, для истории и древностей; Доктор Бекштейн для Естественного и народного законоискусства; Лейтман из Саксонии, для механики и экспериментальной физики; Дювернуа из Мимпельгарда, для анатомии; доктор Биргер из Курляндии, для химии; Мартини из Силезии, для латинского красноречия и беллетров; Гросс и Мейер из Виртемберга, для практической философии, экстраординарными профессорами; Коль из Гамбурга для Ученой Истории, также экстраординарным профессором, Гольдбах не принял профессорского титула, но имел место бессменного секретаря; а Шумахер был библиотекарем и правителем Канцелярии при Президенте Блументросте.

Для торжественного открытия и посвящения сей Императорской Академии наук назначено было 26 число ноября; но за разными препятствиями сие отложено было до последних чисел Декабря, и последовало на третий день после праздника Рождества Христова, да и тогда её величество присутствовать не изволила, и было только публичное собрание. Действительное же посвящение торжественно совершено было в 1726 году 1 августа, в высочайшем присутствии её императорского величества, их высочеств, царевн Анны Петровны И Елизаветы Петровны и его королевского высочества правительствующего герцога Голштинского.

Прибавление к предыдущему анекдоту

Господин Лейбниц, приглашен будучи к совету об учреждении Санкт-Петербургской Академии Наук, предложил принять в члены оной славного математика и философа Христиана Вольфа, бывшего тогда профессором, а после канцлером университета в Галле, почему и приглашен он был в профессоры физики. Но узнав, что предложены были в профессоры высшей математики Г. Герман, философии Г. Биль-Фингер, механики Г. Лейтмен, писал он к определенному после президентом Академии Г. лейб-медику Блументросту, что не нужно иметь для каждой науки особого профессора, и вызвался один отправлять должность четырех профессоров, если определят ему тройное профессорское жалованье. Господин президент, удивляясь корыстолюбивому предложению господина Вольфа, не согласился на оное и вызвал на его место другого профессора, которое он после требовал обратно, осталось при Академии, где и поныне ещё находится.

 

113. Обыкновенный образ жизни Петра Великого

О сем слышал я от барона Ивана Антоновича Черкасова, которой при тайном советнике и кабинетном секретаре Макарове был первым его писарем, следующее.

Петр Великий всегда вставал весьма рано. Зимою вставал он обыкновенно в 4 часа по утру, принимал предложение дел, не много завтракал и в 6 часов выезжал в Адмиралтейство, Сенат и проч. Обеденный стол имел он в 1 часу по полудни, потом в шлафорке своем успокаивался часа с два на своей постели. В 4 часа по полудни приказывал он к себе приносить те дела, которые отдавал поутру на исполнение. Обыкновенный его обед составляло малочисленное и весьма простое кушанье: щи, каша, студень, холодное, жаркое с огурцами или солеными лимонами, солонина, ветчина, лимбургской сыр; пред обедом пивал он по рюмке анисовой водки, а за столом квас и хорошее вино, но лучше всего эрмитаж, иногда же рюмку другую венгерского вина. Ежели он после обеда или вечером выезжал, то всегда надлежало иметь с собою несколько холодного кушанья, ибо где бы он ни был, кушал он часто, но понемногу. Он никогда не ужинал, но одна только императрица со своею фамилиею. Рыбу он кушать не мог, ибо она была ему противна, и потому, во время Великого поста, употреблял он в пищу по большой части плоды, пирожное и тому подобное. В первых годах своего государствования не пивал он почти ни какого вина, но по большей части кислые шти, квас, иногда рюмку водки, потом обыкновенными его напитками были красное французское вино, медок, кагор, как однажды его лейб-медик Рескин при случившемся с ним долговременном поносе, посоветовал ему употреблять эрмитажное вино, то нашел он в последствие сей напиток лучше всех других вкусом. Как он некогда в поздних своих годах был в гостях у английского купца Шпелмана и поднесен ему был весьма хороший эрмитаж, спросил он его, много ли у него запасено сего вина, и получив в ответ, что только бутылок с 40 в остатке находится, то просил он, чтоб оное ему уступить, а гостям давать другое красное вино, которое так же хорошо. В собраниях был он весел, говорлив, обходителен и без церемоний. Он любил великую беседу, но не мог терпеть развращенности, или ежели он иногда при дворе своем давал великолепной стол, то сие доставляло ему удовольствие, когда все гости были веселы и пили без лукавства, хотя бы и хмель их несколько посетил. Которой при таком случае лукавил или в питье хотел обмануть, тот не был ему приятен, а ежели его в том уловит, то в наказание принужден был виноватой выпить изрядной бокал. Таковым же образом наказывал он в компании непристойные ссоры и досадные речи. Как он однажды сидел в хорошей компании, и между прочими полухмельными гостями один генерал его упрекнул, что он ему верно служил и, исчисляя заслуги свои, упомянул так же, что и город взял, тогда император ему ответствовал: «За то я тебя щедро наградил и произвел генералом» – а для воспрепятствования дальнейших разговоров, которые бы могли причинять ему досаду, приказал налить ему с ряду три большие бокала, кои он должен был выпить за здравие его величества, всей компании и всех храбрых солдатов, чрез сие вдруг лишил его способности говорить, а другим доставил смех.

 

114. Кончина Петра Великого

О смерти Петра Великого столь различные известия были рассказываемы, писаны и распространены, что на конец общество, как внутри, так и вне Российского государства, недоумевало и, может быть, еще не знает, которому из сих противоречащих слухов больше верить.

Я сообщу здесь вкратце подлинные обстоятельства, так, как я слышал их от бывшего тогда придворным лекарем господина надворного советника Паулсона, который под смотрением императорского лейб-медика Лоренца Блументроста пользовал государя в последние месяцы его жизни, то есть во время последней его болезни в кровопусканиях, ставлении промывательных и делании припарок, и которой по кончине императора с английским лекарем и оператором Горном вскрывал его тело.

Зимою в 1723 году, получил Петр Великий болезнь в мочевом канале и около отверстия пузыря, которая иногда причиняла ему запор в моче и резь. Однако он никому о том не сказывал и даже не давал того приметить воздержанием от горячих напитков и соблюдением нужной в таких обстоятельствах диеты. Он кушал и пил, работал и веселился по обыкновению так, что никто и не подозревал, что у него была какая-нибудь болезнь. Между тем болезнь усиливалась, и наконец сделалась столь мучительна, что он не мог уж больше скрывать своего состояния. Итак открылся он сперва своему камердинеру, и требовал от него, чтобы он достал лекарства от его болезни, не сказывая никому, что то надобно для него. В исполнение сего приказания, и дабы не разгласить о том при дворе, камердинер не пошел к императорскому лейб-медику или к придворному лекарю, но по несчастью рассказал обстоятельства болезни одному знакомому брабантцу, который тайно лечил от некоторых болезней, и которого не знающий камердинер почитал за искуснейшего эскулапа. Он получил от него некоторые лекарства. Государь принимал их и почувствовал некоторое облегчение, но на самом деле не только совершенно не вылечился, но болезнь через несколько времени еще увеличилась и летом в 1724 году открылась еще гораздо сильнее с запором мочи и с нестерпимою болью. В такой крайности царь принужден был сказать лейб-медику Блументросту о своей болезни и о лекарствах, которые он принимал. Г. Блументрост скоро усмотрел опасность и не осмелившись один лечить великого монарха, просил, чтобы призван был на помощь к нему из Москвы доктор Бидло. Между тем употребляемы были все способы к предупреждению воспаления в больных членах и к выпущению мочи. Английский оператор Горн делал операции, но тщетно, ибо по большей части вместо урины выходило несколько крови и гнойной материи. Наконец удалось ему столько отворить отверстие мочевого пузыря, что вышло урины с пивной стакан. Какое ужасное мучение должен был государь при том терпеть, сие можно себе представить потому, что он в продолжение операции одною рукою лекаря Паульсона, а другою аптекаря Дипгольда, которые должны были держать его, так крепко сжал, что у них на теле остались синие пятна.

Несколько недель Блументрост не мог ни на один час отлучиться от двора ни днем, ни ночью. Для составления клистиров и для беспрестанных припарок содержал он при себе аптекаря Дипгольда и лекаря Паулсона.

Монарх должен был четыре месяца по большей части лежать в постели. В сентябре уже оказалось желанное облегчение и надежда совершенного выздоровления. Боль прекратилась, и урина выходила без препятствия. Император не лежал уже в постели, но не выходил еще из комнаты и продолжал умеренное употребление некоторых лекарств только для споспешествования совершенному выздоровлению. Таким образом от времени до времени здоровье его величества укреплялось. Но государь подумал, что он уже совсем выздоровел, не имеет уже ничего опасаться и в состоянии уже выйти из комнаты и пользоваться вольным воздухом. Итак, не сказав ничего своему лейб-медику, и никому иному о своем намерении, приказал он приготовить яхту, которая всегда стояла на Неве перед дворцом.

Приказание его было исполнено, и на первой неделе октября при хорошей осенней погоде, сел он на яхту и отправился в Шлиссельбург, чтобы осмотреть работу Ладожского канала, производимую под смотрением генерала Миниха, бывшего после фельдмаршалом. Уже в самый день отъезда поутру его величество послал объявить лейб-медику Блументросту, что он должен отправиться с ним на яхте и для того взял бы с собой лекарства и нужных ему людей.

Блументрост испугался, услышав сие повеление, немедленно приехал ко двору, но не мог уговорить его величество, чтобы он отменил свое предприятие, которые могло еще иметь вредные следствия, и должен был отправиться с ним в путь, взяв с собою походную аптеку и лекаря Паульсона.

Из Шлиссельбурга отправился государь к Ладожскому каналу, проведенному тогда весьма уже далеко. Там, все осмотрев и дав все повеления, поехал он в старую Ладогу, оттуда в Новгород и к концу Ильменя озера в старую Рузу, дабы осмотреть поправку тамошних соляных варниц и начатой по его повелению канал для удобнейшаго привоза дров к соляным заводам. В сем путешествии провел он почти весь октябрь месяц. Погода между тем была хороша и худа попеременно, и государь часто чувствовал действие не совсем еще прекратившейся своей болезни.

Наконец в первых числах ноября отправился он обратно к Петербургу, прибыл туда 5 числа помянутого месяца, но не останавливаясь там, проехал прямо на Лахту, местечко, находящееся при Финском заливе, неподалеку от Петербурга, в намерении ехать оттуда Систербек, дабы осмотреть тамошнюю кузницу и оружейный завод. Но на Лахте нечаянное приключение расстроило столь благополучно восстановленное и укрепленное здоровье его величества, и он вторично впал в претерпенную незадолго пред тем болезнь.

При весьма бурной погоде в столь позднюю осень и лишь только успел царь пристать к берегу, виден был в заливе едва за версту от Лахты едущий из Кронштадта бот с солдатами и матросами, которой в величайшей опасности боролся с волнами и наконец не подалеку от Лахты попал на мель.

Император послал туда на помощь шлюпку с людьми, которые со всею употребленною силою не могли стащить судно. Он пристально туда смотрел и рассердился на сию медленность, увидя при том нескольких людей, похищенных волнами и полумертвыми из воды вытащенных.

Вдруг решился монарх сам туда ехать и ко спасению людей и судна приложить свои руки. Приплыв шагов за сто от того места и не могши за мелкостью воды подъехать ближе, выскочил он из шлюпки в воду и шел по колено в воде к попавшему на мель боту, пособил его стащить, а больше всех претерпевших людей, которые едва на ногах держаться могли, приказал он отвести в ближайшие крестьянские избы и за ними присматривать. А император сам долженствовал совсем переменить платье. При всем том он сие ни во что вменял, хотя больше половиной части его тело промокло и прозябло. Довольно того, что герой сей насладился удовольствием и приложенным тяжким трудом стащить с мели бот и более 20 человек спасти от опасности живыми; ни мало при том не помышляя, что сие самое спасение повергло его паки потом в такое состояние, в котором дражайшая его жизнь более спасена быть не могла. Император остался ночевать в Лахте, желая на утро отправиться в Систербек. Но во всю почти бессонную ночь чувствовал он жестокие лихорадочные припадки и жестокой рези в животе. И потому поутру рано все было изготовлено к возвратному пути в Петербург. Туда прибыл монарх довольно уже больным, принужден был лечь, и час от часу чувствовал сильнейшие возобновления прежней своей болезни.

В декабре месяце состояние его уже столь сделалось опасным и вожжение во внутренних частях пузыря столь приметным, что со дня на день опасались антонова огня. При жестокой боли почувствовал император приближающуюся свою смерть, с твердостью предался воле Божией, принося часто громкие молитвы, и испустил 1725 года 28 января геройский свой дух.

При вскрытии императорского тела нашли совершенно антонов огонь в частях около пузыря и его столько вспухлым и затверделым, что с трудностью можно было его разрезать анатомическим ножом.

Разговаривая с г. Паульсоном, от которого узнал я сии обстоятельства последней болезни Петра Великого, сказал я ему шутя, что славный Боерграв говорил, что государя можно было вылечить таким лекарством, которое стоило бы не более пяти копеек. «Да, – отвечал он, – мы это знали, и верно бы вылечили Государя если бы он сначала не скрывал так долго своей болезни, и если бы в ноябре не соскочил в воду».

Примечание. Помянутой Брабантский шарлатан, узнав, что опасность болезни его величества приписывали его лекарствам, и опасаясь, чтобы за то же поступили с ним с надлежащею строгостью, убежал и скрылся так, что после нигде не можно было сыскать его.

 

115. Мнение славного Боерграва о болезни и смерти Петра Великого

Как болезнь Петра Великого день ото дня усиливалась, и лейб-медик Блументгост начал сомневаться о возможности излечения, то не хотел он более один лечить Государя, но просил у императрицы позволения не только созвать всех находившихся в Петербурге докторов на обыкновенный в таких случаях совет, но и просить совета у двух славнейших тогда в Европе докторов, а именно у славного Д. Шталя, жившего в Берлине, и у славнейшего еще профессора Германа Боерграва, находившегося в Лейдене.

Немедленно отправлены были два курьера с Блументростовым описанием болезни Петра Великого, один в Берлин к тамошнему императорскому российскому посланнику для Д. Шталя, а другой в Гаагу к императорскому российскому посланнику графу Головкину, для профессора Боерграва. Граф Головкин немедленно отправил курьера к Боерграву в Лейден и получил от него ответ, что на другой день поутру он непременно пришлет к нему письменное свое мнение о болезни государя и о способах к излечению. Однако в ту же ночь прибыл к графу Головкину другой курьер из Петербурга с плачевным известием о кончине его величества.

И так г. посланник на рассвете отправил к Боерграву нарочного с письмом, в котором уведомлял его о сем печальном происшествии. Боерграв, прочитав сие письмо, вскричал с огорчением: «Боже мой! возможно ли, что этого великого мужа, допустили умереть, когда можно было вылечить его таким лекарством, которое стоило бы пяти копеек!»

Потом сей ученый, опытный и великий врач, разговаривал с молодым доктором Каувом, который после назывался Каув-Боергравом, о смешном и жалком обыкновении созывать совсем бесполезный общий докторской совет (consilium medicum) не заблаговременно, но тогда уже, как доктор один совсем лишится надежды вылечить больного. Потом говорил он обстоятельно о болезни Петра Великого, из описания которой усматривал, что она сначала была пренебрежена, и уже поздно принялись лечишь от нее с надлежащим рачением. Он уверял, что вылечил бы совершенно великого Императора, если б заблаговременно уведомили его о сей болезни и потребовали его совета. «Сей великий муж, примолвил он, будучи крепкого и здорового сложения и столь трудолюбив, мог бы, не переменяя обыкновенного своего образа жизни, еще лет 40 прожить, если бы в болезни поступали с ним, как надобно было».

 

116. Вещи оставшиеся после Петра Великого

В кунсткамере Императорской Академии наук в Санкт-Петербурге находятся многия вещи, оставшиеся после Петра. Великого, которые по кончине сего Героя отданы были туда на сохранение, и всякому позволяется их смотреть. Я думаю, что читателям не будет неприятно, когда я к Анекдотам о Петре Великом приобщу краткое описание сих вещей.

Во-первых, находится при Академии особенный кабинет, стены которого украшены грудными портретами российских царей, императоров, императриц, царевичей и царевн, начиная с царя Иоанна Васильевича до императрицы Елизаветы Петровны. Сии портреты, писанные масляными красками, суть копии с находящихся при Дворе оригиналов.

На плафоне видно писанное водяными красками изображение Петра Великого, на которого вечность возлагает венец, из звезд составленный. Прямо против входа у стены в креслах, поставленных на возвышенном месте с несколькими ступенями, находится сидящая статуя Петра Великого в естественной величине, одетая в голубое гродетуровое и серебром шитое платье, в красных чулках с серебряными стрелками и в старых самим Государем ношенных башмаках. Лицо вылито из воску по гипсовой форме, которая тотчас по кончине Государя снята была с его лица. Небольшой парик сделан из собственных его волос, которые на походе в Персию, в 1722 году, по причине великого жара, приказал остричь и сделать из них парик. Его величество носил сей парик в кармане и надевал его на голову ввечеру, или когда погода становилась холодна. – По кафтану надета голубая лента ордена Св. Андрея со звездою на левой стороне; а по камзолу голубая ж и серебром шитая портупея, на которой висит кортик с ясписовым эфесом, подаренный государю от польского короля Августа. Сие платье Петр Великий надевал на себя в Москве в 1724 году, в тот день, как он супругу свою Екатерину I публично объявил императрицею и своими руками возложил на нее Императорскую корону. Тогда и в первый и в последний раз видели его в таком великолепном кафтане. – Сказывают, что помянутое платье и портупею вышивала сама императрица с помощью своих камер-юнгфер по последней тогдашней моде.

Восковое изображение лица, в котором вставлены довольно живо сделанные стеклянные глаза, весьма похожи, кроме того, что щеки несколько впали или вдавлены, особливо ж с левой стороны; а Государь при жизни имел полное лицо. Сия ошибка чаятельно произошла от того, что неупругое мертвое тело на щеках при снимании формы гипсом было придавлено, а при выливании воску поправить того не догадались, или не умели.

По обеим сторонам помянутого возвышения, хранится в двух нишах платье, ношенное Петром Великим, а именно: полковничий его мундир Преображенского полка, из зеленого не весьма тонкого Голландского сукна, с голубою тафтяною подкладкою, которая вероятно снова была зеленая, но полиняла, и с большими медными позолоченными пуговицами. Притом висит его шляпа без позумента, серебряный позолоченный офицерской знак, и шпага с медным эфесом, не позолоченным и обвитым черною проволокою. Тут же стоят два шпонтона, из которых один употреблял он в молодых летах, командуя регулярною своею ротою, а другой, третью длиннее первого, командуя уже Преображенским полком.

В другой нише висит лосинный его колет, который носил он на сражениях и при воинских экзерцициях в поле; пара сапогов, канифасный колпак с зелеными лентами; пара серых шерстяных чулков, во многих местах починенных, и пара старых, несколько уже раз починенных башмаков, которые носил он до конца своей жизни.

Подле дверей сего кабинета прибит знак, показывающий расстоянием от полу подлинную меру роста Петра Великого, 3 аршина без двух вершков. В углу сего ж кабинета стояла прежде известная дубина Петра Великого, то есть толстая трость с набалдашником из слоновой кости, которую обыкновенно носил он с собою и часто употреблял для наказания находившиеся при нем служителей за медленность в исполнении его приказаний, за разные шалости и за другие неважные преступления, как о том упомянуто в Анекдоте 88. К сему Анекдоту могу я присовокупить здесь следующее:

Некогда показывал я Академическую библиотеку и кунсткамеру одному из знатных придворных императрицы Елизаветы Петровны, и как я хотел сказать ему об упомянутой трости, что Петр Великий обыкновенно ходил с нею, то он, прервав мою речь, сказал мне: «Не сказывай мне этого; я ее знаю лучше и прежде тебя; в молодых моих летах часто плясала она по моей спине.»

Комната пред вышеописанным кабинетом уставлена точильными станками, на которых государь точил разные вещи.

Также и сих вещей его работы собрано там довольно много. Между прочим находится там большое паникадило о 24 подсвечниках, или еще более. Оно сделано с таким искусством, какого только можно ожидать от искуснейшего мастера. Государь делал его несколько лет в те часы, которые мог он 1 уделять на сию работу от важнейших своих упражнений в гражданских и воинских делах. Сие паникадило назначил он для соборной церкви Петра и Павла, построенной им в Петербургской крепости. Еще можно там видеть изображения главных его сражений и завоеваний во время Шведской войны, вырезанные пунцами на медных досках выпуклою работою. По сим доскам хотел он приказать выточить на своих станках цилиндрические фигуры, из которых намерен. был составить Петров столп (Colonna Petrina) по примеру славного находящегося в Риме Траянова столпа (Colonna Trajana). На сем столпе хотел он поставить свою статую, а внизу на подножии оного вырезать четыре надписи.

В зале натуральных редкостей стоит набитая лошадь, Персидский жеребец, посредственной величины, с зеленым бархатным седлом и чепраком, вышитым золотом, взнузданная, так как победитель ездил на ней по Полтавскому полю. Длинные стремена, едва на полфута от земли висящие, служат доказательством того, что государь был необыкновенно высок ростом. Подле сей лошади стоит большая датская собака, которую Государь отменно любил и даже в походах всегда имел при себе. Там же поставлена в стеклянном ящике верная его Лизетта, о которой упомянуто в 103 Анекдоте. Как она околела, то Петр Великий приказал сделать из неё чучело и поставить в сей стеклянный ящик. – В той же зале в углу стоит полоса железа весом в три пуда, с надписью, показывающей, что оную выковал сам Петр Великий на Олонецком железном заводе 12 октября 1724 года, и следовательно незадолго пред своею кончиною.

Круглая зала, где прежде стоял большой Готторский глобус, сгоревший в 1748 году, вокруг по стенам уставлена такими вещами, которые Государь содержал у себя в особом кабинете и забавлялся в праздное время рассматриванием оных, а именно: разными моделями кораблей, галер, полугалер и всяких других судов. Известно, что основатель Российской морской силы, видевший в Голландии и Англии множество военных и купеческих кораблей разных наций, рассматривавший и сравнивавший различные их расположения и наслышавшись много споров о преимуществах одного перед другим, предпринял избежать ошибок каждого расположения и выбирать изо всех только то, что в каждом за лучшее признаваемо было, и таким образом впоследствии и сам строил и приказывал строить свои корабли.

Между помянутыми моделями находится поднесенная Петру Великому в подарок от Короля Виллиама перезарядная и с крайнею точностью и даже до самых мелких украшений, сделанная модель в то время самого большого английского корабля о 120 пушках, которые все и с корабельными лафетами также сделаны из меди в малом виде по пропорции различной их величины, или калибра. – По сей модели с некоторыми переменами построен был при Петербургском Адмиралтействе самый большой корабль о 131 пушке, названный в честь Петра Великого его именем. Сей корабль и по смерти его долго еще пребывал в хорошем состоянии так что при императрице Анне Иоанновне (в 17ЗЗ году) мог с Российским флотом выйти на рейд перед Данцигом для осаждения сего города.

Множество Астрономических и других употребительных при мореплавании инструментов, из коих многие в футлярах; разные земные и небесные глобусы и сферы; сделанные Г. Ровлеем в Лондоне (в 1714 году) и от английского факторства поднесенное Петру Великому в подарок изображение планет, на котором представлено течение оных около солнца в точном их расстоянии и действительном движении по Коперниковой системе. Множество корабельных компасов; оправленный в медь чрезвычайной величины магнит, поднимающий несколько пуд железа. Посреди сей круглой залы стоит медный глобус 6 футов в поперечнике, присланный от Генеральных Штатов Голландской республики к Царю Алексею Михайловичу, как весьма знатный по тогдашнему времени подарок.

На месте сего глобуса стоял прежде большой Готторпский глобус 11 и ½ футов в поперечнике. Но как он в 1748 году сгорел, и осталось только железное его основание, на котором после славным английским механиком Шкотом в 7 лет снова был отделан, то поставили его уже в особой палате, построенной нарочно для того позади Академического здания, где он и навсегда останется.

Известно, что сей глобус есть самой большой во всем свете; ибо он несколькими футами в поперечнике более Парижского глобуса, находящегося в Королевской Обсерватории. Он сделан был в 1664 году в Готторпе, для Голштинского герцога Фридриха III Адамом Бушем, под смотрением славного Адама Олеария. По взятии Шлезвиг-Голшинской крепости Теннингена в 171З году, Петр Великий со своими союзниками, имея в своей власти Шлезвиг-Голштинские земли и находясь в главном городе Шлезвиге, между прочими достопамятностями осматривал и сей большой глобус, удивлялся оному и изъявил желание иметь его. Как скоро узнал о сем Администратор и опекун малолетнего герцога Карла Фридриха, то просил Государя принять оный, как малый подарок от Голштинского Герцогства. Его величество благодарил Администратора и сказал притом что все Герцогство не могло бы выдумать приятнейшего ему подарка. Государь приказал отвезти сию огромную машину с величайшею бережливостью в Ревель на корабле под надзиранием морского офицера, оттуда ж отправить его в Петербург зимою на сделанных нарочно для того санях. По дороге чрез всю Эстляндию и Ингерманландию расставлено было несколько сот крестьян, которые должны были всю Дорогу выравнивать и расчищать для удобного провоза огромного глобуса на особых санях. В некоторых местах, где дорога шла чрез лес, надлежало вырубать оный, иногда на несколько верст.

Сколь приязненно было великому любителю наук и художеств иметь сей глобус, можно заключишь из того, что, возвратившись в Петербург, немедленно пошел он туда, где оный стоял, приказал построить для него особую палату подле Летнего дворца, и почти всякий день, часто по целому часу, занимался рассматриванием оного.

На сем глобусе снаружи изображен весь земной шар со всеми своими морями, озерами, большими реками, островами, горами, землями и главными городами, с означением долготы и широты. А внутри с величайшего точностью представлены созвездия обеих полукружий золотыми звездочками в различной их величине. Желающие сие видеть входят по лестнице в глобус, где около круглого стола, на который ставится свеча, сделаны удобные места для 10 или 12 человек и рукоятка, которою посредством Архимедова винта весьма легко глобус приводится в движение около своей оси; и так неподвижно сидя можно видеть над собою все звезды движущиеся.

В заключении могу я уверительно сказать о сем величайшем в Свете глобусе, что он по совершенной отделке будет гораздо в лучшем и совершеннейшем состоянии, нежели прежде. Ибо в то время, как он в первый раз был делан, География многих стран земного шара была весьма еще неизвестна, да и самые известные тогда земли, моря и острова означены были несовершенно; а потому Академия наук при возобновлении Готторпского глобуса поручила Адъюнкту Г. Трусскоту тщательно означить на нем все доныне сделанные в Географии поправки и новые сведения, даже и самые новейшие открытия на Юге и Северо-Востоке. Жаль только, что сие производимо было весьма медлительно; ибо с 1766 года, когда уже более трети на глобусе было означено, сия работа была оставлена, и до 1776 года совсем за нее не принимались.

В кабинете золотых и других драгоценных вещей, где находится большое собрание древних греческих и римских золотых и серебреных монет, также собрание новых монет всех европейских областей и полной кабинет российских монет и медалей, сохраняются многие драгоценные вещи, оставшиеся после Петра Великого, а именно: японские, китайские и индийские кинжалы с золотыми эфесами; множество золотых чаш, щитов, нарукавьев, цепей, конских сбруй, и проч., найденных в разрытых по царскому повелению курганах, или могилах, древних владельцев и других знатных татар в Сибири, предположительно Чингисханова колена и Золотой орды; золотая табакерка с портретом любовницы польского короля Августа, подаренная сим королем Петру Великому в Польше.

Там же сохраняется желтоватый овальной камень с бурыми полосами, длиною от 4 до 5 дюймов и дюйма в два толщиною, на котором находятся следующие выпуклые слова: Aquila borealis etendet alas suas supra Bosphprum et mare Balticum (т. е. Северный Орел распрострет крылья свои над Босфором и Балтикой). Сей камень поднесен был Петру Великому по взятии Азова, и притом уверяли его, что оный найден был на поле при вспахивании земли. Государь будучи тогда еще весьма молод, скоро приметил льстивый обман, покачал головою и сказал с улыбкою: «Камень натуральной и желание хорошо, однако ж надпись обман». В самом деле приметно, что вся поверхность камня, кроме слов, которые предположительно были залеплены воском, или смолою, несколько выжжена крепкою водкою, так что одна надпись осталась выпуклою.

Серебряной стакан, полученной Петром Великим при спуске самим им, или по его указанию и чертежу, построенного корабля, от Адмиралтейской Коллегии в подарок, и в нем столько же рублей, сколько на корабле было пушек. Такой подарок и ныне еще всякий корабельный мастер обыкновенно получает на императорских верфях, когда построенный им корабль спущен бывает со стапеля.

Другой такой же стакан, полученный его величеством при спуске другого корабля о 65 пушках, от императрицы его супруги, вместо рублей с 65 французскими медалями, вырезанными Дасьером и представляющими французских королей.

Драгоценной золотой кубок, снаружи покрытый синею финифтью и украшенный многими фигурами из дорогих камней, отчасти ж новой работы. Сказывают, что некогда датский король в Копенгагене пил из сего кубка за здоровье Петра Великого и потом поднес оный императрице в подарок для памяти.

В том же кабинете, где помянутые редкости сохраняются, поставлен у стены пулпет орехового дерева, который всегда стоял в императорском кабинете, и на котором его величество обыкновенно писал и читал. По сему пулпету можно судишь о чрезвычайном росте Государя, ибо доска, на которую руки кладутся, вышиною от полу на 5 английских футов. Между многими особами, посещавшими при мне сей кабинет, редко находились такие, которые едва могли достать рукою до верху оного.

На лакированном подносе серебреной ключ Персидского пограничного города Дербента, обвернутой в персидской цветной штоф, так как оной поднесен был императору в знак сдачи города в 1722 году, когда Государь со своим войском осаждал сей город и принудил сдаться,

Против шкафа, в котором хранятся, как сей, так и многие другие ключи взятых городов, на столике лежат два большие портфеля, в которых находится более двух сот листов с удивительными изображениями цветов, плодов, раковин, бабочек и других насекомых, писанными на пергаменте славною госпожою Мериан, и с собственною её подписью, Петр Великий купил сии весьма живо писанные изображения у наследников помянутой славной художницы за дорогую цену, хранил их в своем пулпете и забавлялся иногда рассматриванием оных. Во время второго пребывания своего в Голландии, в 1717 году, Государь принял в свою службу дочь госпожи Мериан, которая также упражнялась в живописи, и мужа её, Господина Кселя, искусного швейцарского живописца, и отправил их в Петербург на российском корабле. По смерти Петра Великого оба они приняты были в новоучрежденную Академию наук на прежнее жалованье, и умерли уже при императрице Елизавете Петровне в глубокой старости.

В Географическом департаменте при Академии можно видеть собственноручный, весьма чисто сделанной чертеж Петра Великого, по которому приказал он заложить Кронштадтскую гавань и укрепить болверками, так как она и поныне находится. Там же хранится чертеж, представляющий Петербургские окрестности, так как Государь нашел их завладев сею страною. Они были дики, покрыты лесом и болотисты; только Петр Великий мог иметь столько отваги, чтобы решиться совсем преобразить сию страну, заложить там город и сделать то, что сей великий дух в немногие годы действительно произвел. Всё строение в сей пространной стране, на левом берегу Невы, где ныне находится императорская главная аптека, состояло в небольшой деревеньке и доме одного ингерманландского или шведского дворянина, который ушел оттуда, как скоро начались военные беспокойства. На правом берегу реки против того места стоял рыбачий шалаш, на месте которого Петр Великий в 170З году приказал построить для себя в несколько дней небольшой деревянный домик с двумя комнатами, сенями и кухнею, на 9 саженях в длину и на 3 в ширину. Сей домик и поныне еще стоит, так как Государь в нем жил. А дабы сохранишь оный в память великого завоевателя и к удивлению потомков, императрица приказала окружить его каменными столбами, поддерживающими над ним черепичную кровлю. При речке Охте, на Выборгской стороне, где ныне Охтинская слобода, находилась прежде прекрасная мыза, в которой жил тогдашний шведский губернатор Карельи.

Собственноручных писем Петра Великого осталось еще весьма много. Сей великий дух как основательно и порядочно мыслил, так и писал всегда кратко и связно. В особенном кабинете при Дворе, между многими другими бумагами, писанными собственною рукою Государя, находился журнал, который сам он вел во время Шведской войны. По соизволению её императорского величества Екатерины II, великой покровительницы наук, в 177З году сей журнал был напечатан в двух томах в четвертку, под смотрением действительного камергера и герольдмейстера князя Щербатова, вскоре ж потом был издан в Берлине французский, а в Риге и Лейпциге немецкий переводы оного. Помянутый теперь знаменитый российской историк князь Щербатов издал также много писем Петра Великого, находящихся в помянутом кабинете. У некоторых знатных российских фамилий хранится также много собственноручных Петра Великого писем, и я могу похвалиться, что видал немалое собрание сих драгоценных рукописей у графских фамилий Шереметевых, Чернышевых и Апраксиных. В 1774 году императорский обер-камергер граф Шереметев, к великому удовольствию российской публики и любителей истории вообще, издал 288 таких писем, писанных Петром Великим к своему фельдмаршалу графу Борису Петровичу Шереметеву.

Между собственноручными Петра Великого письмами, хранящимися у графской фамилии Апраксиных, видел я и имел удовольствие читать одно весьма достопамятное письмо, а именно то, которое великий победитель 27 июня 1719 года, под Полтавою, в девятом часу вечера, после славного сражения, отправил из лагеря с курьером к любимому своему министру и генерал-адмиралу Федору Матвеевичу Апраксину. Государь уведомляет его в оном о великой победе, одержанной над королем Карлом, и совершенном поражении шведской армии, и заключает письмо следующими достойными примечания словами: «Ныне уже совершенно камень во основание Санкт-Петербурга положен с помощью Божиею». Как сие письмо в описании жизни Петра Великого и ни в какой иной книге не было еще напечатано, то я за нужное почел упомянуть о нем здесь и поместить его при сем собрании анекдотов.

Но несравненно важнее и достойнее внимания есть удивительные дела Петра Великого в Государстве, или то что сей преобразователь своих областей и истинный распространитель империи по кончине своей оставил своим преемникам и отечеству. Известия об оных не могут быть Анекдотами; ибо всеобщая слава давно уже возвестила всему миру о делах Петра Великого и навеки утвердила память его в потомстве.

И так хотя известия сии не принадлежат к Анекдотам, да и самое кратчайшее повествование оных не могло бы помещено быть в сей книге; однако ж удивление мое не может удержаться, чтоб не приобщить здесь один только реестр великих деяний Петра Великого. Я упомяну только о том, чего не нашёл он при вступлении на отеческий престол, но что сам великим своим умом, неутомимыми трудами, проницательным благоразумием, непоколебимою бодростью и все препятствия преодолевавшей храбростью для Государства приобрел и основал. А именно: почшение и страх со стороны персов, турков, татар и прочих соседственных народов; уважение ото всех европейских дворов и дружественные союзы с некоторыми из иных; регулярная, по лучшему немецкому образцу учреждённая, обученная и искусная армия, состоявшая более нежели из 200.000 человек; совершенный инженерной и артиллерийский корпус; три полка гвардии, состоявшие из 10 или 12 000 человек; сильный флот; весьма изрядно учрежденное Адмиралтейство и многие гавани на Балтийском, Каспийском, Белом и Черном морях. Завоеванные Герцогства: Лифляндское, Эстляндское и Ингерманландское, многие около оных лежащие острова, провинция Карелия в Финляндии, со всеми находящимися в сил землях городами и морскими гаванями; по всей Европе и по некоторой части Азии распространенная выгодная торговля; канал и шлюзы при Вышнем Волочке и Ладожской канал, посредством которых производится судоходство с Каспийского моря по Волге и по другим впадающим в нее рекам до Санкт-Петербурга и в Балтийское море; хотя нё совершенный, но отважно начатый канал при Царицыне, посредством которого река Дон имела бы сообщение с Волгою, следовательно и Черное море с Каспийским и Балтийским морями и на месте лесов и болот построенные города и крепости Санкт-Петербург и Кронштадт, с великолепными увеселительными замками и садами – Петергофом, Стрельною и Ораниенбаумом; построенный в честь Святому Герою Александру Невскому монастырь; множество кирпичных заводов от оного до самого Ладожского озера по обеим сторонам Невы; литейные дворы, оружейные заводы, якорные кузницы, парусинные, суконные, шелковые и всякие другие мануфактуры; новой Арсенал в Москве; корабельные верфи в Санкт-Петербурге, Архангельске, Воронеже и в иных местах; благоучрежденный сухопутный морской госпиталь в Петербурге для больных и дряхлых солдат и матросов, и Генеральной госпиталь в Москве; дом для найденышей и множество богаделен для бедных и престарелых людей; два монетные двора в Москве и Петербурге; новые рудокопные и плавильные заводы в Сибири и других Российских провинциях; многие церкви, построенные по новой архитектуре, с колокольною игрою на колокольнях; Морская Академия в Петербурге и Математическая школа в Москве; публичная библиотека с беспримерным собранием натуральных редкостей и кунсткамерою; Святейший Правительствующий Синод; Правительствующий Сенат и новое основание и учреждение всех зависяших от него Государственных Коллегий; издание Духовного Генерального и Адмиралтейского Регламентов, Воинского и Морсклго уставов или артикулов; купеческая биржа; пространные магазины и пакгаузы; бесчисленные поправления бывших прежде в худом состоянии учреждений о управлении земель; – одним словом, Государство совсем преобразованное и со всех сторон в безопасность приведенное, несколько миллионов наличных денег, не оставив ни малых долгов после. продолжительной и тягостной войны, и знатное умножение государственных доходов: наконец пример преславного правления самым величайшим на земном шаре Государством. Без сомнения сие последнее наследство, оставшееся после Петра Великого, имел ввиду верный его помощник и сотрудник в истреблении суеверия и невежества, Феофан, архиепископ Новгородский, когда изобретал аллегорическое изображение для медали на кончину императора. На сей медали представлен Петр Великий, возносимый вечностью на небеса и взывающий смотрящей на него со слезами России следующие слова, означенные в надписи:

ВИЖДЬ, КАКОВУ ОСТАВИХ ТЯ!

 

117. Письмо Петра Великого отправленное с поля сражения под Полтавой 27 июня 1709 года ввечеру в 9 часу с курьером в Петербург к адмиралу Федору Матвеевичу Апраксину

Господин адмирал!

Объявляю вам о зело превеликой и нечаемой виктории, которую Господь Бог нам чрез неописанную храбрость наших солдат даровать изволил с малою войск наших кровию, таковым образом:

Сего дня на самой утренней заре неприятель нашу конницу со всею армиею и конною и пешею атаковал, которая хотя зло и по достоинству держалась, однако ж принуждена была уступить с великим убытком неприятелю; потом неприятель стал во фрунт против нашего лагеря, против которого тотчас всю пехоту мы из траншамента вывели и пред очи неприятелю поставили, а конницу на обоих флангах, что неприятель увидел, тотчас подошел атаковать нас, против которого навстречу пошли и тако оного встретили, что тотчас с поля сбили, знамен, пушек множество взяли, тако ж генерал-фельдмаршал господин Рейншельд купно с четырьмя генералами, а именно Шлюпембахом, Штакельберхом, Гамохтоном и Розеном, тако ж первый министр граф Пипер с секретарями, Гемерликом и Цидергемом, в полон взяты, при которых несколько шысячь офицеров и рядовых взято, о чем подробно вскоре писать будем, а ныне за скоростию не возможно, и единым словом сказать, вся неприятельская армия Фаэтонов конец восприяла, а о короле нам неизвестно еще, с нами ль или со отцы нашими обретается, а за разбитым неприятелем посланы господа генерал-поручики князь Голицын и Боур с конницею. И с сею в нас неслыханною новиною вас, поздравляю, и прошу господ вышних и нижних морского и сухого пути поздравить.

Питер

Из лагеря от Полтавы

в 27 день июня 1709 года

Р. S. Ныне уже совершенно камень во основание Санкт-Петербурга положен с помощью Божиею.

 

118. Предсказание о рождении и славе Петра Великого

В заключение помещу здесь весьма достопамятный Анекдот о рождении и предсказанном величестве Петра Великого. По порядку надлежало бы мне поместить сей Анекдот прежде всех других, если б я хотел начать сие собрание чудною повестью. Теперь же сообщаю его, как верное извлечение из одной Российской рукописи, с которой много находится списков.

Сия рукопись содержит в себе весьма обстоятельные известия об общем правлении Царевичей Феодора, Иоанна и Петра Алексеевичей и сестры их Царевны Софии Алексевны, о Стрелецком бунте и проч. Кажется, что она писана не вскоре по рождении Петра Великого, но гораздо позже, а может быть уже и по смерти его. Однако сочинитель оной ссылается на письменное свидетельство самого предсказателя, найденное между оставшимися после него бумагами, также и между бумагами Святого Димитрия Ростовского. Пусть кто хочет верит или сомневается об истине сего Анекдота; я не буду ни утверждать, ни оспаривать его вероятности. Читателю нет в том нужды, пренебрегаю ли я предсказаниями новейших времен, или согласно с бывшим при Академии Наук профессором Г. Вольфгангом Крафтом по собственным его опытам и частым повествованиям, думаю, что предсказания искусных и опытных астрологов во всем можно верить. Но что рассказываемое в сем анекдоте происшествие по крайней мере не все вымышлено и в то время при Дворе было известно, сему доказательством и подтверждением служит письмо находившегося тогда в Москве голландского посланника, ученого и славного Г. Николая Гейнсия, писанное в Утрехте к столь же славному профессору Гревию. Я имею у себя в оригинале ответ Г. Гревия на сие письмо, писанный 9 апреля 167З года, и приобщу оный в конце сего Анекдота,

 

О зачатии и рождении императора и великого самодержца всея России Петра I

Во время благополучного царствования Царя и великого князя Алексия Михайловича жили в Москве два духовные мужа, одаренные от Бога великим разумом и отменными знаниями и в звездочетстве искусные. Один из них назывался Симеон Полоцкий, который писал известные книги: «Духовное Обетование» и «Духовная Вечеря», и был учителем царевича Феодора Алексеевича, а другой Димитрий Ростовский, писавший между прочими сочинениями и жития Святых Отцов. Они всякую ночь наблюдали течение звезд и выводили из того многие предвещания, касавшиеся до России и до других Государств.

В 1671 году 28 августа, царь и великий князь Алексей Михайлович сочетался браком с царицею Наталиею Кирилловною, и тогда ж её величество зачала великого императора Петра I. В ту же ночь явилась недалеко от Марса весьма светлая звезда. Помянутые искусные в астрологии наблюдатели признали сию звезду добрым предзнаменованием, описали её влияние купно с прочими звездами, и нарекли зачатому во чреве матернем царевичу имя Петр.

На другой день, 29 августа, поутру Полоцкий пошел к Царю Алексею Михайловичу, поздравил его с сыном, зачавшимся в минувшую ночь во чреве супруги его, царицы Наталии Кириловны, и который родится в следующем году 30 мая. «Сей царевич, говорил он, взойдет на престол твой; никто из его современников с ним не сравнится, и. он приобретет величайшую похвалу, Слава его непрестанно будет возрастать; он будет великим и удивления достойным победителем; многие падут от меча его. Он победит враждующих соседей, соделает множество славных дел, каких никто еще из предков его произвести не мог, и учинится страшным. Он будет посещать многие ближние и отдаленные земли. Но собственные его подданные будут делать ему много препятствий в его благополучии. Он прекратит многие неустройства и возмущения, и при жизни его произведено будет много великих дел на море и на сухом пути. Он истребит злых, будет любить прилежных, утвердит веру, и еще много славного произведет, как то не обманчивое предсказание созвездия показывает. В сем созвездии, яко бы в зеркале, видел я все теперь сказанное и письменно вашему величеству подношу. В подтверждение истины сказанного им, в самом деле подписался он под сим предвещанием. и поднес оное царю.

Царь Алексей Михайлович приняв сию бумагу и прочитав ее, приказал еще прочитать вслух и позвать царицу Наталью Кирилловну. Как царица вошла, то государь с веселым видом встал со своего места, поцеловал ее, и представил ей Полоцкого, который поздравив ее, говорил ей то же, что и царю. Сверх того примолвил: «При разрешении от бремени три дни будешь ты терпеть великое страдание и болезнь; но ваше величество и новорожденный царевич останетесь живы, здравы и Богом хранимы.» Потом Полоцкий пойдя из царского дворца домой, увидел за собою четверых урядников. Он спросил их, почто они за ним идут? Урядники отвечали, что они приставлены для его услуг и для почести ему. Они находились при нем до 1 ноября; а в сей день позван он был к царю. Государь расспрашивал его обстоятельно об его науке. Полоцкий доносил его величеству подробно, что течение звезд, по воле Божией, показывает много настоящих и будущих приключений. Его величество оставил его у себя обедать, позволил ему свободный к себе доступ и уведомил царицу о помянутом разговоре.

Полоцкий, придя домой, не нашел уже бывших при нем четверых приставов. В 1672 году 28 мая, царица мучилась уже родами, как Полоцкий пришел во дворец. Он прошел прямо в ту комнату, где был Государь, и найдя его в печали, выслал всех из комнаты, увещевал его полагаться на Бога и не ослабевать в молитве; притом же объявил, что Царица еще двое суток будет страдать.

Он остался у государя и проводил время в слезах и молитве. Наконец царица пришла в такое состояние, что должна уже была приобщишься Святых Тайн, но Полоцкий утешал царя и всех прочих находившихся между страхом и надеждою, и уверял, что Царица останется жива и чрез пять часов разрешится от бремени. По прошествии четвертого часа Полоцкий пал на колени и молил Бога, чтобы Царица еще час не разрешилась. Государь разгневавшись на него, сказал ему: «О чем ты молишься! Царица и так уже почти мертва!» Он же отвечал: «Великий Государь! если царевич родится в первой половине часа, то жизнь его продлится около пятидесяти лет; если же он в другой половине часа родится, то проживет лет семьдесят. В продолжение сего разговора родился царевич Петр Алексеевич. Государь позван был к царице, и потом, возвратившись из её спальни, объявил Полоцкому, что царица разрешилась от бремени царевичем. Сие произошло в 1672 году 30 мая, и новорожденному Царевичу при крещении дано было преднареченное от Полоцкого имя Петр, и тезоименитство его праздновалось 29 июня, в день апостолов Петра и Павла.

Здесь следует достойное примечания место из латинского письма, писанного профессором Гревием из Утрехта к Г. Николаю Гейнсию, бывшему тогда в Москве, и Русский перевод оного:

Qua tempore, quo Princeps Juventutis Rutlieniae Petrus Mpscovia in lucem editus, accedisse et ex cursu stellarum obseruata fuisse, seribis, Astrologi nostri et quotquot vaticinis inhiant, ac futurorum praedictis student, tanquam omina memoratu digna diligenter notarunt, hoc addico, eadem nativitatis die Regem Galliarura Rhenum, Turcamm vero Imperartorem Tyram cum exercitu trajecisse; ilium inde IV Provincias soederati Belgii, hunc vero Podoliam et Caminiecum debellasse. Eoque magis ominatores nostri, qui, ex certo siderum positu et rebus alibi eodem tempore gestis fata hominibus pandere et prsedicere praesumunt, hariolantur, neonatum puerum, inclutum ac hostibus. infestum evasurmn. Verum haec omnia fortuita esse arbitror, eisque parum, prout tu ipse facere videris, tribuere soleo. Sit modo suo tempore Petrus bonus Pastor ποιμην λαών; ut tandem Scythicam, barbariem, qua septentrionaleS maxime et pellitae gentes infuscantur, LL. salutaribus latis devincere possitvale.

«Случившееся и по течению звезд примеченное, как вы пишете, в то время, когда родился в Москве Царевич Петр, астрологи наши и прочие занимающиеся предвещанием будущего, со вниманием заметили, как достопамятное предзнаменование. Также говорят они, что в самой сей день король французский перешел через Рейн, а турецкий султан чрез Днестр, и первый завоевал четыре провинции соединенных Нидерландов, а другой – Подолию и Каменец. Из сего еще более предвещатели наши, предсказывающие судьбу человеческую по некоторому положению звезд и по приключениям в то же время в иных местах произошедших, заключают, что новорожденный Царевич будет некогда склонным к войне, славным и для неприятелей своих страшным героем. Но я думаю, что все сие произошло только случайно и мало верю таким предзнаменованиям, в чем, кажется, и вы со мною. согласны. Дай Боже, только чтоб Петр в свое время был добрый пастырь своего народа, и чтоб он наконец полезными законами укротил и исправил Скифское варварство, какому северные и звериными кожами одевающиеся народы особливо еще подвержены.»

 

119. Анекдот о сих анекдотах

Частыми ободрениями от её величества императрицы Елизаветы Петровны, достойнейшей дочери Петра Великого, и патриотическим старанием ее камергера Ивана Ивановича Шувалова произведено было то, что наконец начали почерпать Российскую историю из собственных источников. Из кабинета Петра Великого, из собственных его писем и из других, находящихся в Библиотеке при Академии наук манускриптов собрано было великое количество материалов для описания жизни и дел российского героя. По частым требованиям упомянутого господина камергера, и я должен был приобщить к сему собранию мою долю, то есть анекдотов двадцать, ибо тогда не было еще более из них переведено на французский язык, да мне и не хотелось более отдать. «Из сего богатого и почти слишком изобильного собрания дорогих материалов, славный сочинитель истории короля шведского Карла XII, Вольтер, должен был составить верное и великолепное описание жизни и деяний Петра Великого.

Не пощажено было иждивения, дабы побудить сего славного писателя написать сие сочинение со всевозможным тщанием. Ея императорское величество послала к нему наперед драгоценные подарки, как то: собрание золотых российских медалей, множество дорогих мехов, соболей, черных лисиц, и проч. которые одни в самой России стоили несколько тысяч рублей.

Но как удивился двор, когда вместо ожидаемой от столь славного писателя полной и обстоятельной истории российского монарха вышел в свет один только скелет истории, под названием: Histoire de Pierre le Grand, Empereur de ta Russie, par Voltaire; в котором корыстолюбивый сочинитель не поместил и половины присланных к нему материалов, удержав прочие у себя, и сверх того включил еще собственные свои неосновательные предположения и мнения совсем прошивные сообщенным ему подлинным известиям и обстоятельствам. По справедливости досадовали на такое несовершенство сей книги и думали что Г. Волтер удержал у себя многие из доставленных ему важных материалов с таким же намерением, какое он не однажды уже оказывал при других своих книгах, а именно: чтоб помещать их в новых изданиях и чрез то более получить прибыли.

Господин Шувалов весьма учтивым письмом уведомил его о получении вышедшего наконец в свет сочинения, и притом предложил ему следующие вопросы о главных недостатках, примеченных в оном: 1) для чего из множества присланных к нему материалов некоторые совсем в его сочинении не употреблены, другие же сообщены в превратном и подлинным известиям совсем в прошивном смысле; 2) для чего в сочинении не помещен ни один из сообщенных ему достопамятных Анекдотов и 3) для чего он без нужды портил имена знатных особ и вместо них писал их так, что по французскому выговору почти совсем невозможно их узнать, например: ШЕРЕМЕТУ вместо ШЕРЕМЕТЕВ, ЧЕРНЫШУ вместо ЧЕРНЫШЕВ, и проч.? Сей последний вопрос предложен был от г. советника и суб-библиотекаря Тауберта, который сам собирал много материалов для истории Петра Великого из русских книг и рукописей.

Вольтер писал в ответ на первый вопрос, что он не привык слепо переписывать то, что ему было дано; но и сам имея надежные известия, хотел сообщать и собственные свои мысли. На второй вопрос отвечал он, что знает всю цену сообщенных ему анекдотов, но в истории Петра Великого не касался еще до частных обстоятельств, следовательно и не мог употребить анекдотов; касательно же третьего вопроса, писал он по Вольтерски: «Ce que regarde l'estropemênt de homs propre, il me semble que c,est, un Allamand, qui me fait ce reproche. Je lui souhaite plus d,Esprit et moins de Consonans, то есть: Что касается до порчи собственных имен, то мне кажется у что сие. возражение сделано немцем. Я желаю ему более ума и менее согласных букв.» Таким образом отвечал он на помянутые вопросы.

 

120. Петра Великого изречение, когда он однажды получил жалованье

Весьма редкой пример, чтобы какой-либо Монарх упражнялся в таких делах, в коих одним только подданным думать прилично; или бы ожидал указов и произведения в чины от тех, коими они обладают! Дело не слыханное! но Петру Великому, были таковые упражнения милее всех прочих, и ему несравненно было приятнее, когда говорили ему: господин контр, или вице-адмирал, нежели ваше царское величество. Он хотел сим показать народу своему, что воинские достоинства в благоучрежденном Государстве получаются единственно заслугами, и что сии заслуги гораздо более имеют права к возвышению на достоинства, нежели род и счастие. Так ревностно соблюдал великий государь сей порядок, что наряду с прочими служащими производимо было и ему по чину жалованье. Некогда Монарх, получая такое жалованье, сказал окружавшим Его: «Понеже деньги сии заслужил я, как и другие офицеры, служубою Отечеству: то и могу я их употреблять, куда мне заблагорассудится; напротив того деньги, с народов собираемые, оставляются для государственной пользы и для охранения того же самого народа, ибо я обязан буду некогда отдать в них отчет Богу».

 

121. Петра Великого милость к пленному шведскому контр-адмиралу Эришильду

Однажды князь Меншиков угощал сего государя великолепным обеденным столом. Монарх посадил с собою и пленного шведского контр-адмирала, и по окончании стола говорил всем с ним присутствовавшим: «Вы видите здесь (указывая на сего пленного господина) верного и храброго слугу своего государя; он заслуживает и мое к себе уважение и милость. «Хотя он и немало побил храбрых моих солдат, но сие ему прощено, я останусь навсегда к нему благосклонен». Пленник, поблагодарив его величество за таковую милость, ответствовал: «Правда, что я государю моему служил верно, но не сделал я однако более ничего, как сколько должность моя от меня требовала. Я не защищал себя от смерти, хотя и избегнул оной. Всё, что утешает меня в моем несчастье, есть то, что я вашим величеством, как от великим офицером, побежден, и нахожусь в вашей милости». Он тогда же признался всем присутствовавшим, что россияне в сражении с ним бились как львы, и что ежели бы он сам не был очевидным свидетелем их искусства, то никогда бы не поверил, чтобы царь из подданных своих мог сделать таких храбрых и искусных морских солдат.

 

122. Петр Великий не любит пышности

В 1717 году Петр Великий приехал во Францию; во всех местах его путешествия воздавали ему почести должные его особе; но сей церемониал был ему в тягость. Он совсем не хотел останавливаться в боне, где епископ этого города приготовлялся сделать большой праздник и как уведомили его что царь российский проехал мимо, то епископ весьма негодовал. «Я солдат, – отвечал Монарх: – и как найду хлеб и пиво, так и доволен».

 

123. Петра Великого благодарность к тем, кои исполняют верно возложенные на них должности

Государь несколько недомогая, осматривал в Систербеке изготовляемое оружие, и оттуда проехал на Ладожской канал, работа, при которой находилось 25 тысяч солдат, происходила по желанию его величество весьма был доволен командиром оной генерал-поручиком фон-Минихом, Монарх по возвращении своем в Санкт-Петербург благодарил его признательнейшим письмом. Сие удовольствие свое изъяснил и императрице, своей супруге, такими словами: «Работа Минихова сделала меня здоровым, и я надеюсь со временем вместе с ним ехать водою из Петербурга и в Головинском саду при реке Яузе в Москве стать.» А на другой день будучи в Сенате, изъяснился так: «В Минихе нашел такого человека, которой скоро приведет к окончанию Ладожского канала. Я еще не имел ни одного чужестранца в своей службе, который бы, так как этот, умел предпринимать и совершать великие дела; помогайте ему во всем, чего он ни пожелает».

 

124. Петра Великого присутствие духа

Присутствие духа его было столь же беспримерно, как и великодушие его: сия отличительная черта украшает образ его паче других. Присутствие духа не оставляло его никогда в злосчастнейших приключениях. Он ни мало не терял бодрости. Что может быть несчастнее, как первое его сражение с Карлом XII под Нарвою. Армия его разбита, полководцы его взяты в плен, вся артиллерия его достается неприятелю; меди в России не было для вылития на место потерянной; весь народ был поражен страхом, и в ужасе своем воображал, что торжествующий неприятель разрушит их Отечество. Но монарх при печальном сем известии ни мало не смутился, но сказал хладнокровно: «Шведы победою своею научат нас победить их самих».

 

125. Петра Великого великодушие

Великодушие его превосходило границы. Известно, что на жизнь его многие были заговоры злодеев, ханжей и суеверов. Одной из таковых злодейских шаек начальник, Кикин, комнатный его служитель, взялся застрелить спящего, и с сим проклятым намерением вошел к нему в спальню, вынул заряженный пулею пистолет, приложился и спустил курок, но оный осекся, злодей пришел в страх и вышел вон: однако же через несколько времени опять то же сделал; но и вторично не имел успеха в сем адском предприятии. Изверг сей почел это чудом, и такое почувствовал угрызение совести и раскаяние, что решился разбудишь царя. Такая необыкновенная смелость привела Государя в изумление; он с поспешностью встал и спросил с торопливостью: Что случилось? Но Кикин стал на колени и начал говорить: «Бог послал меня сказать тебе, что промысл Его святой содержит тебя в отменном своем покровительстве, и что никакая сила вражья, ни внутренняя, ни внешняя, погубить тебя не может. Вот пистолет, которым два раза намеревался я застрелить тебя, и который два раза осекался; теперь Всемилостивейший Государь (продолжал он), жизнь моя находится в твоей власти: поступай со мной по своей воле». Монарх спокойно выслушав, и ничего не ответствуя, прошел несколько раз по комнате, и потом к стоящему на коленях обратясь, сказал: «Послов ни секут, ни рубят; Бог тебя простит».

 

126. Петр Великий печется о здравии подданных своих более, нежели о своем собственном

Государь прибыв со всем своим двором к Олонецким водам, и прежде, нежели стал употреблять целительные воды, осмотрел все тамошние заведения. Оттуда писал он к графу Апраксину, хотевшему выехать, когда еще не совсем выздоровел. «Я слышал (пишет к нему великодушный монарх), что ты хочешь ехать на второй неделе в Москву; не езди, подлинно погубишь себя, понеже мокрота разжижится от лекарства, и когда на ветре будешь, тогда вдруг так застудишься, и конечно будет тебе горше первого, от чего самая смерть приключиться может; дай покой себе. Когда доктор увидит, что ты совершенно здоров, тогда поезжай».

 

127. Петра Великого изречение о самом себе

Сей великий государь при учиненных великих преступлениях тотчас приходил в гнев; но сие более происходило от беспредельной его любви к Отечеству, нежели от горячего его сложения. Дерзающие поступать против пользы отечества, казались ему достойными строгого наказания, как изверги оного; но за таковых однако же почитал он только таких преступников, которые возмущают общее спокойствие, и которые происходят от злости сердца, каковые суть мятежники, убийцы, грабители, мздоимцы и проч. Но из самих даже таковых преступников ощущали строгость правосудия его одни только нераскаянные, а признавшиеся в том с сокрушением сердца получали от него прощение. Сего еще мало: он в самом великом своем гневе внимал гласу представлявших ему о его вспыльчивости. «Я знаю, говорил монарх, что я также погрешаю, и часто бываю вспыльчив и тороплив; но я никак за то не стану сердиться, когда находящиеся со мною будут мне напоминать о таковых часах, показывать мне мою погрешность и меня от оной удерживать».

 

128. Петра Великого снисхождение

Монарх удостаивал своим посещением не токмо знатных, но и самых низких и бедных людей, и не отказывал звавшим его на обед, хотя б для сего должно было ему входить в хижину простого мастерового, или матроса. Однажды Государь; осматривая работу у галерной гавани, сказал командиру оной господину порутчику Неплюеву: «Я зван на родины, поедем со мною. И приехав к работнику команды сего Неплюева, поцеловал родильницу, и пожаловав ей рубль, выкушал рюмку водки, и закусив пирогом с морковью, подал кусок оного поручику: «Заешь, брат, – сказал он ему: – это природная наша пища, а не итальянская».

 

129. Петра Великого рассуждение о пользе Академии

Некогда во время обеденного стола зашла речь о учреждении Академии, и один из присутствовавших за оным тайных его величества советников сказал, что весьма похвально и отечеству полезно введение в отечество наук, но что касается до Академии наук, то кажется ему несколько сомнительным, чтобы народ мог получить от оной знатную пользу; ибо она будет состоять изб единых токмо славнейших ученых мужей, которые обучением юношества или мало, или и совсем не будут заниматься. «Для чего не будут? – отвечал на то Петр Великий. – Я знаю какое имею намерение, и вам оное теперь же скажу. Они будут сочинять до всех наук касающиеся книги, кои повелю я переводить на наш язык; их станут они изъяснять молодым людям, кои для того избраны и им перепоручаемы будут, и кои после должны занимать учительские места в тех науках, в коих они под руководством Академиков упражнялись; другими же сочинениями, кои они о своих науках и открытиях на латинском языке писать и печатать станут, должны они приобрести честь в Европе и доказать, что и у нас упражняются в науках, и не столь грубо уже умствуют, как в прежние времена. Сверх того, правящие должности в коллегиях, канцеляриях и конторах и других присутственных местах, во всех случаях, до наук касающихся, должны будут прибегать к Академии и требовать у нее совета».

 

130. Петра Великого мнение о Карле XII

Великие намерения монарха о поправления государства, были часто останавливаемы жестокими войнами, которые причинял Карл XII, король шведский. Царь после сражения 1708 года предлагал условия о мире, которые чрез польского дворянина и посланы были в шведскую армию; но Карл привыкший налагать мир своим неприятелям только в столичном городе, отвечал, что «он будет договариваться о мире в Москве». Когда Государю донесли такой гордой ответ, то сказал Петр Великий: «Мой брат Карл всегда воображает себя быть Александром; но я ласкаюсь, что он не найдет во мне Дария».

 

131. Петра Великого плачевное описание болезни и страдание

Января 16 числа 1725 года, водяная болезнь начала жестоко мучить государя. Трудность выпускать воду, часто накапливавшуюся, причиняла столь несносную резь, что сей великодушнейший и при всех других случаях терпеливейший герой принужден был стонать, произнеся между тем к предстоящим и в слезах утопающим вельможам своим сии слова: «Из меня познайте, какое бедное животное есть человек».

 

1З2. Петра Великого проницательность

Монарх многократно посещал генерал-поручика Матюшкина во время болезни в Санкт-Петербурге, отечески пекся о его выздоровлении и часто просиживая у него не малое время, находил удовольствие разговаривать с ним и с Г. Соймоновым о персидских делах. В одно из сих посещений прибыл курьер из Баку, Капилиан Нетесов С реляциею от князя Борятинскаго, что он по Ордеру отправил к реке Куре полковника Зембулатова, который сии места со всею Сальянскою провинциею взял во владение его величества. Государь, прочтя сию реляцию, спросил Г. Нетесова: «Во многом ли числе послана команда в Сальян?» – и и услышав, что с одним батальоном, – «Очень мило, – сказал Государь; – потому что известно, что Сальянская княгиня Канума – великая плутовка, и опасно, чтоб не произошло чего худого»; да и приказал тогда же Г. Матюшкину послать к Борятинскому Ордер, дабы он туда людей прибавил, и чтоб от той княгини имели всякую предосторожность.

Следствие показало, сколь проникал монарх в связь дел, и сколь хорошо разумел он людей; ибо сия княгиня, подружившись с полковником 3ембулатовым, столько вкралась в его доверие, что позвала его со всеми офицерами к себе, употчивала их с великою ласкою, и вооруженные её люди напали на них и перерубили, когда они совсем того не ожидали».

 

133. Петра Великого политика

Вся политика великого государя была основана на совершенной честности; обязательство и слово его соблюдаемо было свято, не только против сохраняющих взаимно обязательство союзников, но и против нарушающих оное, как то можно видеть много тому опытов в отношении к королям польскому и датскому. Голштинский администратор предлагал монарху выгодный союз Герцога Голштинского противу короля датского, бесчисленные оскорбления и неверности оказавшего; но Пётр Великий. отвечал так: «Чтоб за своего союзника не вступаться, того не возможно; ибо хотя б того интерес и требовал, но данное обязательство надлежит хранить; ибо кто кредит потеряет, тот все потеряет. Легче можем видеть, что мы от союзников оставлены будем, нежели мы их оставим; поелику сдержание слова есть всего драгоценнее».

 

134. Петра Великого справедливость

Ни интерес ни даже самые величайшие несчастья не способны были довести государя до нарушения его слова. Какое бедствие может быть больше того, которое постигло его под Прутом, когда он окружен был 270 тысячами торжествующих турок и татар, не имея своих воинов более 22 000; когда сия малая армия была утомлена беспрестанными сражениями и лишена хлеба, и когда с сими изнемогавшими настала необходимая нужда или победишь, или умереть? Но попытали прежде предложишь визирю о мире, и почли за особое счастие, что он выказал себя склонным к оному, Великий монарх из двух зол избрал меньшее; он согласился лишишься всего завоеванного у турок. Но как увидел в предложенных о мире кондициях, что требуют от него нарушения данного им слова молдавскому господарю Кантемиру, выдачею оного Туркам; то – кто сему не удивится? – отверг с презрением таковое требование, говоря: «Я не могу нарушить данное моего слова и выдать князя, отдавшегося в мое покровительство; лучше соглашусь отдать туркам землю, простирающуюся до Курска. Уступив ее, останется мне надежда, паки оную возвращать, но нарушение слова не возвратно. Мы не имеем ничего собственного, кроме чести; лишиться оной – перестать быть Государем и не царствовать». Сколь ни были турки горды при счастии, но поражены были такою твердостью и принуждены били оставить сие требование.

 

135. Петра Великого чистосердечие

Великий Государь не терпел, чтобы заочно говорили о ком-либо худо; и когда однажды в его присутствии говорил один другому про третьего худо, то монарх, вслушавшись в речь, сказал ему: «Рассматривал ли ты его также и с хорошей стороны? Расскажи же мне теперь, какие в нем нашел ты достоинства?» Добродетель в Государе главнейшая, когда он смотрит и на добрые дела согрешившего. Может ли к престолу такого Государя приблизиться клевета?

 

1З6. Петр Великий не любил лжи

Что Монарх рассказывал, то было всегда справедливо, и что обещал, то всегда оставалось непреложно. Простота и правда были свойства, кои сказывались во всех его поступках. Он охотно прощал и самый порок, когда видел искренне в нем раскаивающегося, но никогда не прощал лжи. Одно средство к заглаживанию вины состояло в том, чтобы доказать, что неправда сказана без намерения и нечаянно, однако ж и в таком случае монарх с некоторым неудовольствием говаривал: «Ежели ты хочешь впредь о чем-нибудь мне говорить, то уверься прежде в истине своего предложения.

 

137. Петра Великого чувствительность

Государь узнав что начальницею бунта стрельцов была сестра его, царевна София, содержавшаяся в монастыре, огорчился сим до крайности, горестно жаловался на нее, исчислял все её прежние на жизнь свою покушения, и в первом гневе своем хотел избавиться от нее; но Лефорт сказал ему: «Неужели, государь, мщение тебе любезнее славы? Одним только туркам свойственно обагрят руки в крови своих братьев, но государю христианскому должно иметь кроткие чувствования».

Елизавете, королеве английской, при определении казни её сестры, шотландской королевы Марии, никто подобного представления учинить не мог.

Столь смелое представление остановило гнев его. Он тотчас же простил ее, и с Лефортом же поехал к ней в монастырь, довольствовался одним только выговором; но тогда же слезами ё смягчился, и заплакал вместе с нею, а выйдя сказал: «Она имеет великий разум, но весьма жаль, что столько зла».

 

138. Петра Великого достопамятные слова

Неутомимые старания сего Государя, и самыя поражения Российских войск, наконец научили их военному искусству. Они одержали совершенную победу над Карлом XII под Полтавою, 27 июня и 8 июля 1709 года. Много было полоненных офицеров шведских, между прочими Реиншидьд, генерал шведской армии; их привели в царский лагерь. Монарх его оставил при себе, провести с ним остаток дня, в который была одержана победа; казалось, монарх дивился, что шведы осмелились зайти в столь отдаленную землю и осадить Полтаву с малым числом войска. «Мы не всегда советовались, – отвечал на это Генерал, но как верные слуги повиновались Королевским Указам без всякого противоречия.» Государь после сего ответа, обратясь к некоторым из своих придворных, некогда подозреваемых в умысле против него, сказал: «Ах! вот как должно служить своему Государю».

 

1З9. Петра Великого любовь к правосудию

Не хвалят сего Государя за непреклонность его нрава, сделавшую его несколько жестоким; но к несчастью сия суровость была необходима, чтобы укрепить основания рождающейся Империи. Императрица Екатерина, имевшая столько власти над его сердцем и по своей любви, заслугам и преданности, не могла получить милости для одной из своих дам, обвиненной во взятии подарков против запрещений, сделанных, всем, когда государыня настояла о сем, то Петр, во гневе разбив венецианское зеркало, сказал ей: «Ты видишь, что стоит только одного моего удара возвратить сие стекло в прежний прах, из которого оно сделано?» Императрица, возведя на него взор свой, самою печалью умилостивляющий, – «Хорошо! – отвечала ему; – вы разбили то, что составляло украшение комнаты сей; думаете ли, что оная чрез то сделалась лучше?» Сии слова умилостивили Монарха; но вся милость, какую получила от него Государыня, состояла в уменьшении наказания камер-юнгферы.

 

140. Петра Великого милость и человеколюбие

Удивительно, коль умел Великий сей Государь соединить с великою правосудия строгостью милосердие свое. Милость его хвалилась на суде и в самых тех случаях, когда по многим его делам препятствующие злодеяния к строгости принуждали. Не было столь тяжкого преступления, которого бы он не простил, если только виноватый добровольно явит искреннее раскаяние, В таких случаях обыкновенное слово его было: «Бог тебя простит»; но надобно было виноватому предварить раскаянием донос или улику судом: ибо тогда раскаяние почитал он следствием необходимости, и место милости заступало уже правосудие. Но впадающие в преступление неумышленно или по стечению каких-либо несчастных обстоятельств, всегда находили в нем Евангельского оного отца, приемлющего в обьятия свои заблудшего сына; а по злости сердца преступающие и в том закосневающие – праведного судию.

В сомнительных обстоятельствах страшился он оскорблять судимого, говоря при таковых случаях, что лучше десятерых виновных простить, нежели одного невинного оскорбить. «Страх суда Божия, всегда в нем пребывающий, управлял движениями сердца его как в милости, так и в правосудии. «Рассуди, невестушка! – отвечал он Царице Параскеве Феодоровне, просившей прощения фрейлине Гамильтоновой, убийце детей своих: – «Рассуди, невестушка! Как тяжко мне правый закон отца или деда моего нарушить, то коль тяжко закон Божий уничтожить. Я не хочу быть ни Саулом, ни Ахавом, которые безрассудною милостью закон Божий преступя, душою и телом погибли».

 

141. Петра Великого отменный поступок со шведскими военнопленными

По одержании победы под Полтавою над шведами, взял Петр Великий многих в плен, и обходился с ними очень милостиво, и принимал их всегда как собственный их монарх, которому бы они приобрели победу. Он призывал к своему столу шведских генералов и в некоторый день, когда пил за здоровье учителей своих военному искусству, то граф Рейншильд спросил у него: кто таковы те, коих его величество величает столь знаменитым титулом? «Вы, – отвечал он, – господа генералы!» «Посему ваше величество очень неблагодарны, – примолвил граф, – что столь немилосердно разбили своих учителей». Царь, чтобы загладить некоторым образом славную ту неблагодарность, повелел тотчас отдать каждому из них шпагу.

 

142. Петра Великого благодарность и награда за службу

Он никогда не забывал заслуг, от коего бы оные ни были оказаны, от благородного или низкого происхождения человека.

Он почитал в сих случаях один разум, а не знатность рода, и признательность свою изъявлял к таковым при всяком случае на словах и на письме. Но сего не было довольно, он награждал их и в жизни и по смерти, присутствуя при их погребениях и удостаивая многих из них своими слезами, не давая оставшейся жене и детям почувствовать жалкой участи бедных. И таким образом, возвышая достоинства и дарования подданных своих, поселял в сердцах их несказанное ревнование к службе. Когда пожаловал он поручика Неплюева резидентом к Константинопольскому двору, и по сей толикою милостью возхииценный, пав пред ним на колени, и орошая слезами благодарности его руку, называл его отцом своим, тогда сей отец отечества сказал ему: «Встань, братец, я поставлен над вами от Бога, и должность моя есть, чтоб недостойному не дать, а у достойного не отнять; если будешь хорош, то не столько мне, сколько себе и отечеству добра сделаешь, а если худ, я буду на тебе взыскивать: ибо Бог того от меня за всех вас потребует, чтоб злому и глупому не дать случая делать вред. Служи верою и правдою, то в начале Бог, а при Нем и я тебя не оставлю; и тогда ты будешь иметь во мне отца.

КОНЕЦ II ЧАСТИ