Вернемся в 1956 год. После столь долгожданного события меня направляют работать в недавно организованный в НИИ отдел, который возглавлял Иван Андреевич Турьев. Специализация отдела – теоретические исследования и моделирование движения крылатых ракет морского базирования, системы управления для которых разрабатывались в нашем институте. Понятно, что доминировало у меня в голове: диссертация. Я предполагал, что моя диссертация будет иметь теоретическую направленность, и поэтому попросился в лабораторию расчетно-аналитических методов исследования. С отделом Турьева, а потом Барабанова, превращенного в 70-м году в более крупно научное подразделение – в отделение, связана вся моя последующая деятельность.

Однако, к сожалению, а может быть, наоборот, к счастью, на этот раз мне пришлось поработать в нем недолго, порядка полугода. Институт получил новый заказ – разработку системы управления для одной из модификации крылатых ракет. Для его выполнения на одном из заводов, входящих в объединение предприятий, возглавляемом нашим институтом, был создан комплексный многопрофильный отдел.

Завод этот, часть корпусов которого были построены еще до революции, назывался “Северный пресс”, и размещался он на Малой Охте. Я, конечно, тогда никак не мог предположить, что Малая Охта – район города сразу за Большеохтинским мостом (бывший мост Петра Великого), прилегающий к правому берегу Невы и до войны считавшаяся окраиной города, – на многие десятилетия станет местом жизни, учебы и работы всей нашей семьи. Именно в это время, во второй половине пятидесятых, началось повсеместно в Ленинграде строительство панельных пятиэтажек, в дальнейшем получивших прозвище “хрущоб”, и Малая Охта была одним из главных полигонов этого строительства. С каким восторгом и завистью многие, и я в их числе, наблюдали, как примерно за один месяц на пустом месте возводился симпатичный двухцветный дом с балконами, как правило, рядом со своими “родичами”, и очень скоро он уже оказывался заселенным счастливыми людьми. Попасть в их число в обозримое будущее мне не позволяла даже моя буйная фантазия. Но Малая Охта занималась в это время и другим очень важным делом – возведением моста через Неву. В одном квартале от “Северного Пресса”, там, где Заневский проспект выходил к Неве, началось строительство моста, который потом получил название Александра Невского. Глядя на Неву, трудно было себе представить, что через считанное число лет здесь вознесется еще один красавец. Вдоль нашего берега на многие сотни метров стояли пришвартованные баржи с камнем, песком и какими-то крупными блоками. В обеденный перерыв мы, молодые сотрудники, хотя мне было уже за тридцать, часто ходили купаться на Неву, используя баржи для ныряния в воду. Нам никто не запрещал это делать.

Мне очень не хотелось уходить из отдела Турьева, многие его сотрудники были моими хорошими знакомыми и даже друзьями, а, главное, характер работы отдела был мне понятен и интересен. Но список переводимых в новый отдел сотрудников не подлежал, по требованию директора, изменению, и мне пришлось согласиться. Среди моих новых коллег, прежде всего, мне хотелось бы упомянуть Славу Черникова, Юру Гусева, Артема Варжапетяна, Евсея Каца – начальника лаборатории, сотрудничество и дружеские отношения с которыми сохранялись долгие годы. Моя новая должность, при штатной должности старшего инженера, была оговорена в приказе – руководитель группы теоретических исследований в составе лаборатории, которая занималась комплексным руководством всех проектных работ по заказу.

Я отдавал себе отчет в том, что, не имея специального математического образования и квалифицированных сотрудников, только-только вынырнув из провинциального ОКБ, я столкнусь с большими проблемами. Так оно и было, но я все же справился. Для этого мне, во-первых, пришлось всерьез заняться некоторыми специальными разделами математики и, во-вторых, взять к себе в группу математиков, несколько лет до этого окончивших матмех Ленинградского университета. Ребята оказались хорошими математиками, но студенческий университетский дух из них еще не выветрился, а поэтому иногда с ними было не очень просто. Вот один пример. В нашу комнату заходит главный инженер завода, я помню его фамилию – Иванов. Была осень или весна, и на его ботинках сохранилась уличная грязь. Он движется по комнате, а следом за ним двое с тряпками и шаг за шагом, согнувшись, молча подтирают остающуюся на полу грязь. Как говорится в сценариях, немая сцена.

Рекомендовал мне этих ребят Владимир Иванович Зубов, тогда доцент университета и консультант нашего отдела, а сейчас академик Российской Академии Наук. Наше знакомство началось с того, что он попросил меня помочь ему перезаписать рукопись подготовленной им книги, написанной на языке слепых. Владимир Иванович в четырнадцать лет потерял зрение, разряжая патрон или снаряд, не помню точно. Однако это не помешало ему проявить незаурядные математические способности, окончить школу, университет, защитить к описываемому времени кандидатскую диссертацию и стать одним из ведущих математиков – последователей знаменитого русского математика Ляпунова. Отсутствие зрения способствовало поразительному развитию у него таких качеств, как память и реакция. Например, он катался на коньках и лыжах, прекрасно плавал. Я однажды был свидетелем его реакции: находясь около стола, на котором играли в пинг-понг, и слушая удары ракеток по шарику и отскоки шарика от стола, в какой-то момент он протянул руку и на лету поймал шарик. Помимо исключительных математических способностей, Владимир Иванович обладал не менее исключительными пробивными способностями, иногда выходящими за пределы научной добросовестности. Побывав в нашем коллективе, и узнав, кто чем занимается, он незамедлительно готовит диссертацию на соискание ученой степени доктора физико-математических наук, посвященную общим проблемам исследования устойчивости движения летательного аппарата на участке самонаведения. Будучи, как я уже говорил, крупнейшим специалистом – последователем Ляпунова, он строит свою работу на основе использования так называемой функции Ляпунова. Потенциальные возможности у него были очень высокие, и работа им была сделана быстро. К этому времени я только получил первые результаты, позволяющие решать лишь некоторые частные задачи этой проблемы. Тем более, мне было интересно и важно попробовать решить эти же задачи его, более общим, способом. Владимир Иванович дал мне все необходимые рекомендации по использованию метода, и я засел за работу. Но у меня ничего не получилось. Я все время консультировался с автором, но, в конце концов, мы оба увидели, что задача, как ни странно, не решается. Я не буду здесь использовать сложные математические термины, но его метод не работал. Некоторое время, несколько дней, он со мной не разговаривал, а потом сказал примерно следующее: “Знаешь, Юрий Овсеевич, эта задача настолько грандиозна, что за ее решение надо было бы давать Нобелевскую премию. У меня пока не получилось.” Защита диссертации состоялась на кафедре Анатолия Исааковича Лурье, ведущей в то время кафедры “Автоматического управления” физико-технического факультета ленинградского политехнического института. Защита прошла успешно. На эту тему мы с Владимиром Ивановичем больше никогда не говорили.

Новый 1957 преподносил мне подарок – я должен был его встречать с Нонной. С большим трудом ей удалось получить полугодовую путевку в Ленинградский институт усовершенствования врачей, ГИДУВ. Поезд по расписанию должен прибыть на Московский вокзал что-то около 11 часов вечера 31 декабря. На всякий случай я захватил с собой маленькую водки, и моя предусмотрительность себя оправдала – поезд опаздывал. Ровно в 12 ночи я, сидя в зале ожидания, мысленно пожелал счастливого года своим близким и себе и сделал несколько глотков из бутылки. В этот момент мой сосед по креслу взял меня за рукав. Первая мысль, что это милиционер. Я оглянулся и. увидел Женю Ельяшкевича. Он со своей женой Маей встречали этот Новый год у своих друзей неподалеку от Московского вокзала, узнал по телефону об опоздании Нонниного поезда и, чтобы украсить наш Новый год и нашу встречу, поехал на вокзал забрать нас “с корабля на бал”.

Пару праздничных дней мы провели в сказочном новогоднем Сестрорецке у Сергиенко, Димы и Софы, двоюродной сестре Нонны. Из Сестрорецка мы отправились с Нонной в общежитие ГИДУВа, поскольку таковое значилось в ее путевке. Общежитие находилось на Заневском проспекте, у самой Невы – Малая Охта продолжала свое притяжение. Сверх нашего ожидания, без особого труда и даже без каких-либо подношений, Нонне дали отдельную комнату, а мне разрешили поселиться вместе с ней! Еще на некоторое время решался вопрос с моим жильем. Больше того, нам захотелось повидаться с нашим сыном, и мы пригласили мою маму приехать к нам с Мишей весной. Они приехали и прожили с нами в общежитии около двух недель, и здесь же мы отмечали мой день рождения. Это была большая радость – пожить в таком замечательном составе.

Нашему Мише, а ему тогда еще не исполнилось и пяти лет, почему-то особенно понравилась межэтажная лестница в общежитии и набережная, где кипело строительство моста. Весна подходила к концу, и вместе с ней заканчивалось пребывание Нонны в Ленинграде. Надо было определяться с моим дальнейшим жильем. Мы решили пойти к Евгении Семеновне, и правильно решили – Евгения Семеновна и Ира меня приняли. Начинался второй и самый длительный этап жития на Красной Коннице.

Я видел два возможных направления своей диссертационной работы: развитие некоторых методов автоматического регулирования, в частности, методов определения характеристик объекта регулирования, и исследование динамики полета управляемых крылатых ракет. Задел по первому направлению у меня был более значимым, но текущая работа была непосредственно связана со вторым. Проблем и задач здесь имелось достаточно, и многие из них могли быть объектами диссертации. Советоваться практически было не с кем – мой научный руководитель был специалистом, и притом крупным, даже академиком, но только в области электрических машин – и на выбор темы, на выбор самой задачи исследования, я потратил больше года. В конце концов, я решил попытаться сформировать математический аппарат, с помощью которого можно было бы аналитически оценивать поведение управляемого снаряда на участке самонаведения на цель. Были длительные математические поиски, в которых мне продуктивно помогали мои сотрудники. В результате я вышел на одно оригинальное решение. После этого, вместе с моим научным руководителем, Дмитрием Васильевичем Васильевым, сформулировал название моей работы “Переходные процессы снаряда на участке самонаведения”, и она была утверждена на ученом совете в качестве диссертационной. О решении Владимиром Ивановичем Зубовым задачи самонаведения в общем виде я уже рассказал.

Весь 1957 я прожил без своей семьи. Летом я принимал двух ростовских гостей, одних из самых близких мне людей, Марка и Лазаря, мужа моей сестры. Так получилось, что они оказались в Ленинграде одновременно. Погода была хорошая, я им показал Ленинград, пригороды. Они были очень довольны, но когда уезжали, Марк сказал, что, если говорить честно, он не получил того удовольствия от Ленинграда, которое ожидал. “Что это за Ленинград, если небо чистое и ярко светит солнце? Ленинград должен быть серым, мрачным, небо должно быть в тучах, а дождь должен идти непрерывно”. Извиняться за Ленинград я не стал.

Июль 58-го мы с Нонной и Мишей провели в Гаграх, блаженная пора, замечательный курорт. На обратном пути, конечно же, Ростов. И здесь мы принимаем важное решение – Нонна увольняется, и мы все вместе едем в Ленинград. Красная Конница с радостью принимает мою семью в полном составе. Все так же, как и 6-7 лет назад, мы чувствовали себя в окружении родных людей. Все живы, у всех хорошее настроение. Ребята подросли, повзрослели и их игры. Однажды, во время общего застолья, произошел комический инцидент. Мише дали что-то выпить, и он немного захмелел. Обладая “большими” педагогическими способностями, я ему сделал “мудрое” замечание: “Если выпил, то умей себя вести”. Миша общался с ребятами нашей квартиры и нашего двора, они дали ему близкое к его имени прозвище Бурмила, на которое он охотно откликался. Часто гуляли в Таврическом саду, а зимой ходили туда же кататься на коньках. По инициативе двоюродной сестры Иры, Алены, несколько раз совершали вылазки на каток в ЦПКиО им. Кирова. Причем катались не только мы с Мишей, но также и Нонна.

Весной следующего года Евгения Семеновна проявила еще раз свое доброе сердце и самоотверженность. Она сняла дачу на Карельском перешейке, в замечательном поселке Ягодное, и в компании ребят, в числе которых был и наш Миша, отправилась на природу на все лето. Однажды, в субботу или в воскресенье, мы поехали на электричке его проведать. При подходе к поселку Нонна обратила внимание на две блестящие точки на макушке дерева, стоящего у дороги. При внимательном рассмотрении это оказались глаза нашего сына, таким образом встречавшего нас.

Год 1959 был знаменателен для нашей семьи важными событиями, хорошими, замечательными, но, к сожалению, не только. Миша пошел в первый класс, в школу, которая была рядом с нашим домом. Моя мама приехала в свой отпуск к нам в гости, чтобы проводить внука в школу и пожить с нами. Несмотря на малые размеры нашей комнаты, жить в ней стало значительно уютней. Сразу после возвращения с дачи слегла Евгения Семеновна. Врачи не сомневались – рак. Нонна сказала Мише, что до сих пор не известно, заразен ли рак или нет, а поэтому лучше ему не подходить близко к Евгении Семеновне. Но наш Миша ответил: “Пусть я даже заболею, но навещать бабушку я буду”. И каждое утро перед школой он к ней заходил.

Евгения Семеновна умерла очень скоро, в самом конце осени. Ей было 68 лет. Потеря близкого человека усугубилась другим неприятным обстоятельством. Комната, которую мы снимали, принадлежала именно Евгении Семеновне, и очень скоро после ее смерти к нам явилась представитель райжилуправления и предложила ее освободить. “Куда же нам деваться?” – “Это ваше дело, вы никаких прав на эту комнату не имеете”. Но эта женщина, на наше счастье, оказалась не стопроцентным бюрократом, и она решила выяснять наши виды на получение жилья. После того, когда я ей сказал, где работаю и что я стою на очереди на получение жилплощади, она предложила получить справку о том, что я в ближайшее время должен таковую получить. “Тогда райсовет, может быть, примет решение о вашем временном проживании в этой комнате”. Я ей не стал говорить, что такую справку мне вряд ли дадут, так как такая справка наложит на администрацию довольно жесткие обязательства, которые ей ни к чему. Однако, к моему удивлению, мне нужную справку дали и даже без всякого нажима. И скоро я понял, почему.

Я узнал, что мне выделена квартира в строящемся доме на Новочеркасском проспекте. Место было неплохое, рядом небольшой и даже старинный парк с прудом, во дворе много деревьев, оставшихся от еще недавно располагавшихся там частных домиков, есть магазины, аптека и хорошее транспортное сообщение. И опять же Малая Охта. Я за этой стройкой непроизвольно наблюдал из окон городского транспорта год, а может быть, и больше, ежедневно проезжая на работу на “Северный Пресс” и обратно. Пятиэтажный дом, но не хрущеба, с высокими потолками и большой кухней, то есть, как тогда говорили в народе, дом “сталинского” типа.

Но давали мне всего лишь однокомнатную квартиру, и здесь была одна административная хитрость, которая камуфлировала нежелание или невозможность в тот момент дать мне нормальную двухкомнатную квартиру. Дело в том, что в Ленинграде, на Красной Коннице, из нашей семьи было прописано только двое – я и Миша. Нонна оставалась прописанной в нашей ростовской квартире. Все это время единственной, хотя и не очень реальной, возможностью приобрести жилплощадь в Ленинграде, по нашему мнению, был обмен нашей ростовской квартиры на какое-либо жилье в Ленинграде. И мы этим занимались – вывешивали объявления и ходили смотреть на то, что нам изредка предлагали. Предлагали, конечно, только посмотреть, но смотреть, честно говоря, было не на что. Предлагали только комнату в коммунальной квартире либо в полуподвальном помещении, либо в мансарде, прямо под крышей.

Только один раз мы не пошли, вернее, не дошли до указанного адреса. Дом находился в глубине Кожевенной линии, на Васильевском острове, недалеко от кожевенного завода и, еще не доходя до него, мы почувствовали такой “аромат”, что, взглянув друг на друга, без слов повернули обратно. Другие варианты либо отпадали после того, как хозяева воочию знакомились с нашим предложением, либо зависали на неопределенный срок. Тем не менее, отказаться от ростовской квартиры мы не хотели. Хотя произвести обмен, даже если бы такой нашелся, без разрешения руководства ростовского завода мы бы не смогли, а такое разрешение было весьма проблематично. Дали бы мне двухкомнатную квартиру, если бы Нонна была прописана в Ленинграде? Не знаю. Не исключен и такой вариант, когда мне не дали бы ничего. О ситуации, сложившейся вокруг распределения квартир, я еще расскажу дальше. А пока, несмотря ни на что, мы были счастливы и, когда мне сообщили номер квартиры, мы в тот же день, а был уже не день, а ночь, отправились ее посмотреть.

Стройка еще была в полном разгаре, но мы протиснулись через все строительные преграды и вошли в квартиру. Рабочие-строители нам сказали, что из всех однокомнатных квартир в доме наша самая лучшая. Это было уже в декабре, за несколько дней до нашего отъезда в Ростов.

После определения направленности и математического аппарата моей диссертации наступила стадия работы, которую я всегда выполнял, прямо скажу, с удовольствием: сидеть за столом, формулировать, решать задачи и писать. Работал я с охотой, но нельзя сказать, что очень много, только в рабочее время, чувствовал, что дело получается, и практически за полгода, весной 59-го года, черновик моей диссертации был написан. Таким образом, несмотря на то, что из требуемого времени обучения в аспирантуре без отрыва от производства, четырех лет, больше чем полтора года я находился в Ростове, диссертацию я написал в срок. Дальше наступил этап оформительской и организационной работы, и я его завершил к началу лета.

Летом ученый совет отдыхает, но я успел до каникул выполнить важную процедуру – представление готовой диссертации. На заседании ученого совета была определена дата защиты – 10 декабря, а также объявлены официальные оппоненты. В качестве таковых были назначены Евгений Павлович Попов, известный ученый в области теории автоматического управления, профессор Военно-Воздушной Академии им. Можайского, генерал-майор, и капитан первого ранга Николай Иванович Королев, специалист по самонаведению, преподаватель Военно-Морской Академии. Время двигалось к финишу, настроение было хорошее, но тут до меня дошел слух, что в одном военном институте тоже пришли к использованию найденного мною математического аппарата исследования задач самонаведения. Я поехал в этот институт, где меня познакомили с их работой. Действительно, они вышли на близкий к моему метод и это, безусловно, уменьшало оригинальность моей разработки. Однако через некоторое время я успокоился: круг конкретных задач, решаемых мной с помощью этого аппарата, был значительно шире, чем у них. Кроме того, в моей работе было получено также несколько важных результатов, основанных на использовании совсем других подходов и методов. Так например, мною были определены условия, при которых снаряд, даже имея запас по скорости, не сможет выйти на цель. Все это так, но мое победное настроение немного поугасло.

Защита прошла нормально, были хорошие отзывы, и ученая степень кандидата технических наук была присуждена мне единогласно. Доказательством того, что голосование ученого совета было в тот день не автоматическим, служит тот факт, что за второго защищавшегося аспиранта, Петра Фомина, было подано два голоса “против”. Отмечу здесь один факт. Я пригласил на свою защиту Владимира Ивановича Зубова, к тому времени уже доктора физико-математических наук. Зубов обещал прийти на защиту и, если понадобится, поддержать, но не пришел. Несколькими месяцами раньше состоялась защита диссертации Измаилом Ингстером, моим приятелем, начальником лаборатории, в которой протекала основная деятельность Зубова в нашем институте. Единственный человек, который выступал, причем выступал очень резко, против присуждения Ингстеру ученой степени, был Зубов.

Так вот, отсутствие Зубова я расценил как его нежелание выступить аналогично и на моей защите, а что касается поддержки таких людей, как я, не своих, то это, видимо, никак не входило в его правила. Тем не менее, на протяжении ряда лет позже этих событий мы с ним имели некоторые контакты, внешне он всегда был очень доброжелателен, даже дружествен. Однажды он пригласил меня к себе домой и показал свою книгу, выпущенную в Лондоне на английском языке. Я обратил внимание на то, что комнаты в его квартире были перетянуты веревками, предназначенными для облегчения перемещения и ориентировки слепого человека. У Владимира Ивановича и его жены, Александры Федоровны, было шесть детей, все мальчики. Это не помешало Александре Федоровне защитить не только кандидатскую, но и докторскую диссертацию. В предисловии к книге, которую мне показал Зубов, автор благодарил меня за помощь в написании этой книги. “Ты видишь, как я тебя ценю, и ты всегда можешь на меня рассчитывать, если в этом будет необходимость”.

И такая необходимость появилась в 1969 году. Мой сын, Миша, после окончания одной из лучших в Ленинграде математической школы, решил поступать в Политехнический институт. Других интересов у него тогда еще не было, но вера в себя, и не без основания, была всегда, и он решил поступать на самый престижный факультет – физико-технический. Дальше можно не объяснять, чем это закончилось, но, тем не менее, мы все были очень расстроены. И я от безвыходности решил обратиться к Зубову, но не потому, что забыл о его “помощи” десятилетней давности. Зубов к этому времени возглавил вновь открывшийся в Петербургском университете факультет прикладной математики. Я не успел закончить фразу, как Владимир Иванович заявил примерно следующее: “Даже если бы мне разрешили взять только одного человека, то этот человек был бы твой сын, Юрий Овсеевич”. И, действительно, он сразу же подключил к этому делу своего заместителя, тот пригласил Мишу на собеседование. Миша им понравился и, вроде, оставались только формальные процедуры. Но они тянулись и тянулись и, наконец, Зубов позвонил мне и сказал “Я узнал, Юрий Овсеевич, что в университете – он назвал одну приволжскую республику – в этом году большой недобор.”

На второй или третий день после защиты я, по сложившейся традиции, организовал в ресторане банкет, на который пригласил друзей, сотрудников, которые мне помогали, официальных оппонентов, и высшее руководство института. Но не было ни одной женщины, в том числе и моей жены, Нонны. Это была моя ошибка, и я до сих пор не могу себе ее простить. А принял я такое дурацкое решение потому, что незадолго до этого был на таком же банкете, устроенном Ингстером, и там тоже отсутствовала его жена, и проходил он в чисто мужской компании. Но, может быть, он стеснялся представить свою жену. Я же совершенно не стеснялся и даже наоборот, но поступил глупо.

Расскажу только один эпизод, интересный с точки зрения моей истории, да и не только моей. Рядом со мной за банкетным столом сидел директор института Николай Авксентьевич Чарин. И вот после немалого количества тостов, уже в достаточно теплом состоянии, он мне говорит примерно следующее: “Я знаю, что ты на меня обижаешься. В связи с этим я хочу показать тебе одну бумажку”. Он лезет в бумажник и достает выписку из решения бюро Смольнинского райкома партии, в которой было сказано, что Чарину Н. А. объявляется выговор за засорение кадров в руководимом им институте.

Какая может быть радость, а тем более радость двойная, если она не отпразднована в кругу родных? Конечно, мы едем в Ростов. И так же как десять лет назад, когда я приехал инженером, был устроен “пир на весь мир”. Слава Богу, все наши ростовские родные были живы, более того, появились новые – Ноннины родители, и все они собрались у моей мамы за столом, и все искренне радовались нашим успехам, нашей, если так можно выразиться, победе. Прежде всего, конечно, радовалась и гордилась моя мама. И опять же те, кто имели прямое отношение к этому событию – дядя Гриша и тетя Маня. Я ходил все дни пребывания в Ростове как именинник, еле сдерживал желание поделиться своей радостью со всеми знакомыми ростовчанами, с которыми мне пришлось встречаться.

Мы решили, что в Ленинград я пока поеду один. Нонна должна не торопясь собрать и упаковать вещи, благо, что у нас их было еще не очень много, сдать квартиру заводу и ждать моего вызова, когда можно будет въезжать в нашу квартиру. Коль скоро квартиру в Ленинграде нам давали с Мишей без учета Нонны, то она, казалось, могла бы формально продолжать занимать ростовскую, что впоследствии могло помочь нам расширить свое жилье. Но для этого надо было быть более деловыми людьми. Нонна переселилась на Социалистическую улицу, к родителям, и новый первый класс для Миши был выбран в том же районе.

В начале 1960 заказ, который мы выполняли на территории завода “Северный Пресс”, был закрыт, и я получил возможность вернуться в свой отдел. Григорий Львович Рабкин предложил мне работать в его лаборатории. Я должен был возглавить группу моделирования с реальной аппаратурой, то есть такого моделирования, когда в его контур включаются действующие образцы разрабатываемой аппаратуры. Кроме того, на эту группу возлагались функции разработки методов и приборов для экспериментального исследования реальной аппаратуры.

Передо мной стояла альтернатива: или продолжать работать в сугубо теоретическом направлении, или принять предложение Рабкина. И я, с учетом опыта моего первого этапа работы в институте и некоторой склонности к изобретательской деятельности, принял предложение Григория Львовича. Правильно я поступил тогда или нет, я не знаю до сих пор.

Группу я начал формировать из толковых ребят, шли они ко мне охотно, и через достаточно короткое время у меня собралось больше пятнадцати человек – большая группа. Но я немного забежал вперед, а пока, зимой и весной 60-го, все мои мысли были сосредоточены на завершении двух главных дел – утверждении ученой степени и получении ордера на квартиру. Петя Фомин, защитивший диссертацию в один день со мной, получил диплом кандидата наук примерно через месяц после защиты. Его диссертация не была затребована в Высшую Аттестационную Комиссию (ВАК), а мою, как представителя определенной национальности, затребовали. Более того, после того, как диссертация вернулась в наш спецотдел, я выяснил, что она посылалась ВАК не в один, а в два адреса на рецензию “черным” (засекреченным) оппонентам.

Настроение было тревожное, мысленно я прокручивал свою диссертацию, и иногда мне казалось, что это очень сильная работа, безусловно заслуживающая докторскую степень, а иногда – очень слабая и, если мне ее задробят, то это будет по заслугам. Так прошло четыре месяца, и вот мне сообщают, что мой диплом передан в министерство и за ним надо приехать. Это поручается первому же сотруднику, командированному в Москву и, наконец, диплом кандидата технических наук в моих руках!

Ситуация с получением вроде уже выделенной мне квартиры тоже оказалась непростой. На каждую вновь построенную квартиру в советское время всегда находились десятки жаждущих, причем фактическая безнадежность стимулировала любые действия, вплоть до кляуз и доносов. Пик этой деятельности достигал своего максимума обычно после вывешивания списка счастливцев. История свидетельствовала, что иногда такие бесчестные действия приносили успех, а, поэтому принято было считать, что ты получил квартиру только тогда, когда у тебя на руках уже есть ордер, а еще лучше, когда к тому же ты и твои вещи находитесь за запертыми дверями твоей квартиры. На мою однокомнатную тоже были активные желающие. Всех я не знал, но один себя выявил. Это был Георгий Никанорович Самохвалов, старший научный сотрудник и активный партийный деятель, через два-три года возглавивший успешную травлю нашего директора и занявший его место. Так вот, Самохвалов в своем доносе сообщал, что у меня в Ростове имеется шикарная квартира, которую я, по его сведениям, уже поменял на квартиру в Ленинграде. К этому моменту ростовская квартира Нонной была уже сдана и соответствующая справка передана в жилищный отдел института. Мне сказали, что я могу не беспокоиться – все будет в порядке.

Но тут меня по телефону просят зайти в директорский кабинет. В кабинете сидит один человек, Вера Ивановна Рогова, сводная сестра знаменитого артиста Михаила Ивановича Жарова и, кстати, очень на него похожая. Вера Ивановна работала начальником отдела нормализации и стандартизации, отдела очень важного для любого проектного учреждения, и была исключительно пробивным человеком. Она получила на двоих, себя и мужа, тоже однокомнатную квартиру, но эта квартира была меньше и хуже чем та, которая была выделена мне. И она решила уговорить меня поменяться квартирами, а для усиления своей позиции пригласила меня в этот кабинет, якобы это предложение активно поддерживается директором. Я, конечно, не согласился.

Однако это не помешало впоследствии и мне, и Нонне иметь с Верой Ивановной теплые дружеские отношения. Она прозвала меня почему-то Малышом и обращалась ко мне таким образом, не обращая внимание на окружающих. Однажды, в начале весны, в составе группы специалистов мы были с ней в командировке в Севастополе. Остановились в центральной гостинице “Севастополь”. Вечерами мы прогуливались по улицам города и с удовольствием попивали крымское вино, которое продавалось прямо в киосках, торговавшими газированной водой и пивом. Стакан замечательного вина стоил 20 копеек, большая кружка – 40, причем, по желанию покупателя, вино выдавалось в газированном виде.

Вера Ивановна подружилась с дежурной по нашему этажу, симпатичной, может быть, даже красивой женщиной лет под сорок. На эту женщину, условно назовем ее Машей, произвело большое впечатление то, что Вера Ивановна была сестрой Михаила Ивановича Жарова и очень на него похожей. Как-то под вечер Вера Ивановна отзывает меня в сторону и говорит, что Маша приглашает ее к себе домой на ужин. “Вы знаете, она просила придти и вас. Пойдем?” А почему бы нет. Вечер прошел достаточно интересно, в том числе и потому, что Вера Ивановна вспоминала о Михаиле Ивановиче, а Маша много рассказывала о Константине Паустовском, который, приезжая в Севастополь, всегда останавливался в “Севастополе” и был с ней дружен. Я, к сожалению, эти рассказы не запомнил.

Первого апреля 1960 года я получил ордер на квартиру №27 и в тот же день, опять же, как и при переезде на 8-ю Советскую, мы вместе с моим приятелем Женей Февралевым разгрузили пришедший из Ростова контейнер с мебелью и вещами прямо в мою квартиру. Нонна и Миша приехали через несколько дней. Интересна реакция нашего Миши. Несколько дней, по крайней мере, два дня, он не хотел выходить на улицу. Нет, и все. Все наши квартирные “страдания”, оказывается, не прошли мимо детского сознания. Возможно, он интуитивно почувствовал ту ситуацию с подтверждением факта владения советской квартирой, о которой я говорил выше. “Будет лучше, если я посижу дома за закрытой дверью”, таковы, вероятно, были его мысли.

Апрель. Всю жизнь я любил этот месяц и ждал его прихода. И, думаю, не только потому, что в апреле я родился. Апрель, по моему мнению, самый весенний месяц и на юге, в Ростове, и на севере, в Ленинграде. В марте, хотя уже и появляются признаки пробуждения природы, но еще совсем рядом зима, и обычно хочется, чтобы холода побыстрее прошли, а вместе с ними и сам месяц. Май – это предвестник лета, иногда погода в мае бывает более теплая, чем в июне, во всяком случае, так часто случается в Ленинграде. А вот апрель – это настоящая весна: и воздух, и дожди, и трава, и птицы и, главное, настроение, все весеннее. И ощущение света и надежды. Апрель 1960 был особенным апрелем, он сделал мне с интервалом в несколько дней два замечательных подарка. Как же тут не радоваться.

IV. ШЕСТИДЕСЯТЫЕ