Дом семейства Ру́дников стоял на склоне горы, откуда открывался вид на Волгу. Огромная река с зелеными островами, широкими песчаными пляжами и косами уходила к юго-востоку километров на тридцать, где поворачивала направо перед синеющей грядой лесистых холмов. Виктор Рудник готов был продать душу дьяволу за такой вид, но этого, к счастью, не потребовалось — он отделался несколькими годами жесткой экономии и умеренно-тяжелым кредитом. Зато сейчас они с Эльзой пили вино на веранде над вечным покоем, любуясь вечерней рекой и мечтая о предстоящем круизе. Который год подряд они планировали спокойное долгое путешествие на корабле по Волге до ее впадения в океан. И опять что-то не складывалось.
— Ну вот, затянули с отпуском, — сказала Эльза, — уже середина октября. Поздновато, да и Чака надо дождаться с практики — еще неделя долой.
— А что вдруг у него практика в разгаре семестра? Он ведь уже был на практике летом. Кого они там мониторили — бобров что ли?
— Он сказал, что это дополнительная практика. Понадобился срочный мониторинг енотовидных собак, и хорошо успевающим студентам разрешили поехать в экспедицию на две недели.
— Ты ему звонила?
— Он сказал, что там связи нет.
Через неделю Чак вернулся.
— Ну, как енотовидные собаки поживают? — спросил отец, подождав, пока сын расправится с тарелкой супа и двумя порциями жареной индейки.
— Хорошо поживают, размножаются, на три процента увеличилась численность за последний год, — сказал Чак, глядя в стол.
— Что-то лицо у тебя не очень экспедиционное, как будто ты все две недели в помещении просидел, — заметил отец.
— Погода была не очень, пасмурно, — ответил сын, глядя в стену.
— А это что такое? — медленно с выражением произнесла Эльза, неся в одной руке куртку Чака, другой рукой тряся кусочком картона. Вот, проверяла карманы перед стиркой — это что?
— Это посадочный талон, — произнес Чак, глядя в пол.
— Ну-ка, посмотри, — сказала Эльза, передав талон Виктору.
— Ого! Рейс А 675 Троя — Карфаген! Компания «Пан Селиниум»! 4 октября 1109 года. Чарлз Рудник, Место 21А. Наш сын в Южное полушарие за двенадцать тысяч километров в разгар семестра прошвырнулся. Так, Чак, я тебе сочувствую. Ты попался на вранье. Это одна из самых неприятных вещей, которые могут произойти с человеком. Ну, рассказывай.
— Да чего рассказывать… Ну, девушка у меня там, в Карфагене. Летом на практике с нами была — частный грант получила на поездку в наш университет для стажировки.
— А ты по какому гранту в Карфаген летал?
— Половину заработал на раскрутке, половину занял. Отдам самостоятельно, не волнуйся.
— Так, девушка в Южном полушарии, конечно, сильный стимул. Но запомни: никакой стимул не заслуживает того, чтобы из-за него попасться на вранье!
— Да, папа, я понял. А можно, она поживет тут у нас, когда вы поедете в отпуск?
— Ну ты уж женись что ли тогда, а то непонятно, в каком качестве она тут будет жить.
— Да, можно, эта идея еще не приходила нам в голову…
— А ты не спросил ее, какого она поколения? — поинтересовалась Эльза.
— Чего спрашивать, она сама сказала — шестого.
— Эх, грехи наши тяжкие… — Эльза тяжело вздохнула.
— Да ладно, — отреагировал Виктор, — к этому давно пора привыкнуть. Подумаешь, внуки от неизвестной женщины. Жизнь все равно продолжится! Не берите в голову. Чак, иди, тебе явно надо отоспаться от трудов праведных, а то сейчас со стула упадешь.
На следующий вечер супруги, как обычно, пили вино на веранде.
— Ну вот, совсем рано темнеет. И осокори облетели. И мы опять пролетаем с нашей мечтой доплыть до океана.
— Слушай, а что мы так зациклились на этом круизе? Это, если честно, стариковский вид путешествия. Мы же еще молодые — и пятидесяти нет. Вон, младший отпрыск — взял и смотался в Австралию без всякой раскачки. Ну и что, что девушка. А у нас разве нет стимула? Мы же ни разу в жизни не были в Южном полушарии, хотя столько лет пьем вино оттуда. И тем более в Атлантиде не были. И к тому же там сейчас конец апреля по-нашему. Почему нет денег? Мы же заначили на круиз. Ну и пусть вдвое дороже. Займем. В конце концов, лишний курс прочту. Да хоть репетиторством займусь на самый крайний случай.
— Ты хоть представляешь, как туда добираться?
— Туда надо лететь через тот же Карфаген, потом местной авиалинией в Западный Порт, затем либо на корабле, либо туристическим чартером через море на Северо—Восточный кордон. Там оформлять путевку, подписывать клятвы, брать машину, и Атлантида у наших ног!
В середине ноября Виктор с Эльзой, расплатившись, подписав бумаги, где они среди прочего обязались не кормить медведей и не обниматься со львами, получив толстую папку с инструкциями и картами, спутниковый телефон, GPS-навигатор и небольшой внедорожник, выехали в открывшиеся ворота. Перед ними была Атлантида, протянувшаяся от экватора до южных полярных тундр и ледников через все климатические зоны, со своими хребтами и равнинами, с саваннами, джунглями, тайгой и тундрой, с лесной, степной, горной и морской фауной. Еще 800 лет назад Атлантида получила статус общемирового парка, где была запрещена любая деятельность, кроме исследовательской, экологической и туристической. Люди Селины могли позволить себе отвести под природный парк целый континент — на каждого жителя планеты приходилось по три из 120 миллионов квадратных километров суши. А в ноябре 1109 года уже по четыре.
Это не значит, что в Атлантиде никто не жил. Кто-то чинил дороги, кто-то обслуживал туристов, кто-то проводил исследования и внедрял в природу новых животных, кто-то учил детей и завозил товары. Тысяч двести, не меньше, обитали на материке, рассеявшись по небольшим поселкам и станциям.
Итак, Виктор с Эльзой выехали за ворота, которые хотелось назвать «вратами» — за ними открывался гостеприимный материк, где за все, кроме спиртного, было уплачено на месяц вперед. Через пару минут они притормозили у перекрестка с незамысловатым указателем: север (направо), юг (налево), запад (прямо). Они выбрали запад — им не терпелось пересечь материк: два горных хребта и внутренний бассейн между ними, а там — Великий Западный океан. После перекрестка стоял щит с важнейшей информацией: заправка — 70 км, продукты — 150 км, пиво — 250 км, ночлег — 300 км. Дорога была неширокой, но прямой и ровной как струна — она прорезала холмы, шла по мостам и насыпям через низины. Пустынная ухоженная дорога с яркой разметкой, чистыми гравийными обочинами и проволочными ограждениями от животных. Гипнотическая дорога, требующая ехать и ехать не сворачивая.
— Зачем они сделали дорогу столь прямой? — размышлял Виктор вслух. — Такое совершенство уже почти не дает выигрыша, но стоит дорого.
— По-моему, дорога — некий символ. Она же производит на нас впечатление. Расслабься и попробуй понять, что навевает тебе эта дорога.
— Стрела времени? И мы мчимся в будущее? Нет, пожалуй, не совсем так, но что-то перекликающееся.
По сторонам шла саванна, где паслись антилопы трех или четырех видов, попадались даже носороги и группы жирафов. «Продукты» оказались маленьким киоском при заправке, зато пиво на отметке 250 км было вполне приличным — вкусным, прохладным и живым. Супруги заночевали на 532‑м километре в самотеле (без обслуги) — вставляешь универсальный ключ, выданный на кордоне, входишь, берешь белье, стелишь, утром кидаешь белье в стиральный комбайн и нажимаешь кнопку. За день им попались два человека (в киоске и за пивной стойкой), десятка полтора встречных машин, тысячи парнокопытных, сотни бабуинов, десятки носорогов, а слоны, увы, водились только северней.
Следующий день не принес ничего принципиально нового, зато на третий день на горизонте показались горы. Дорога шла на подъем так же прямо — мосты, эстакады, туннели. Последний двадцатикилометровый туннель вывел в каменистую полупустыню Внутреннего бассейна. Когда-то там было море, но тектоника подняла морское дно на высоту трех с половиной километров. Эта слегка всхолмленная равнина ничем не напоминала вчерашнюю саванну, как и ламы, пасущиеся небольшими группами, ничем не напоминали антилоп. На заправке, выйдя из машины, Виктор ощутил, насколько здесь холоднее. Он предложил подняться на ближайший холм, чтобы размяться. И тут супруги ощутили, что не так уж они и молоды.
— Не бери в голову, — сказал Виктор, — это просто недостаточная акклиматизация.
На следующий день дорога все так же тянулась как струна и гипнотизировала, прорезая психоделический ландшафт. По сторонам пошли странные островерхие изваяния, похожие на пьяных монахов в капюшонах, обелиски, арки, купола. Это было похоже на сон, и Виктор, чтобы выйти из полугипноза, отхлебнул крепкого кофе из термоса, потряс головой, помассировал затылок и открыл окно.
— Говори что-нибудь, — попросил он Эльзу. — Хоть глупости, только с выражением.
— О, кажется, это совсем не глупость: смотри, впереди вроде все обрывается. А там только дымка, и за дымкой — что-то странное.
Виктор посмотрел на навигатор.
— Так это и есть Центральный каньон. Уже! Похоже, я шел с превышением.
— Ты шел сто восемьдесят, пока не выпил кофе.
Перед каньоном вдоль дороги расположился первый на пути настоящий поселок — дорожная служба с машинами, спасатели с вертолетами, столовая, настоящая гостиница. Весь персонал гостиницы сидел на скамейке у входа — два человека с двумя собаками, лежащими у их ног. Виктор с Эльзой не стали задерживаться — перекусив и получив продуктовый паек на пять дней вперед, двинулись дальше. Дорога вела прямо в обрыв.
Виктор рефлекторно нажал на тормоз, но увидев ограничение скорости 120, отпустил, поверив дорожной службе. Земля слева и справа внезапно ушла далеко вниз, дорога начала полого спускаться прямо по воздуху. Конечно, ее поддерживали ажурные железобетонные опоры, уходящие корнями глубоко в слоистые склоны каньона. Дорога плавно повернула направо и продолжила путь в воздухе над пропастью к скале-останцу с вертикальными склонами и плоской вершиной, где была оборудована смотровая площадка. Далеко-далеко внизу текла мутно-ржавая река, которая, как, вероятно, уже догадался читатель, называлась Колорадо. Она была раза в три полноводней своей земной сестры, поскольку брала начало из ледников Северного хребта, перехватывающего влажные муссоны. Но отсюда, с огромной высоты, она казалась совсем тоненькой — каньон был намного глубже своего земного собрата. Он числился девятым среди естественных чудес света. А десятикилометровый мост через каньон был первым среди рукотворных чудес. Он шел по паутине ажурных опор, казалось, прямо в небе над каньоном, лишь слегка прогнувшись вниз. На самом деле ни одна опора не была выше шестиста метров, а монолитная паутина состояла из мощных напряженных железобетонных балок — вертикальных, наклонных, дугообразных. Центральный арочный пролет перепрыгивал реку на высоте полутора километров, опираясь на высокие утесы по сторонам реки.
— Слушай, ведь дорогу через каньон можно было проложить в десять раз дешевле — вон там траверсом вниз по склону, по тому выступу, там два моста, там мост через реку над тесниной и снова вверх вдоль склона. Зачем было городить такое чудо?
— Так ты сам и ответил — чудо. Считай это произведением искусства. В этом мосту эстетика и вызов выше рациональности.
— Сколько же средств и сил в него было вложено!
— Сколько этому мосту — 500 лет где-то?
— Пожалуй, ближе к шестистам.
— Ну вот, сколько людей он привлек сюда за шесть веков? Сколько людей посетили материк для того, чтобы проехать по первому чуду света? Сколько людей испытало от этого восторг? Разве в этом нет рациональности, если тебе нужна именно она?
— Я и сам в восторге. Просто непривычно. Обычно в инженерных сооружениях эстетика подчинена рациональности. Здесь же в эстетику, в величие сооружения, вложена львиная доля затрат. Ты можешь назвать земные аналоги?
— Конечно. Соборы, дворцы, пирамиды. Пожалуй, мотивы разные. На Земле это строилось во имя бога или монарха или для демонстрации богатства. Здесь скорее как вызов судьбе: «Нас тут мало, мы обречены, но смотрите, что мы можем. Выше голову!»
— Что же, выше, так выше! Вперед, так вперед! Поехали, там еще на центральном пролете есть смотровая площадка с прозрачным полом.
После десятикилометрового полета над бездной захотелось пива. Эльза взяла у входа в бар стопку туристических буклетов и разложила на столе. Когда Виктор дотягивал второй бокал, Эльза воскликнула:
— Вот, нашла! Слушай: «Архитектор дороги Запад — Восток, пересекающей северную часть Атлантиды, Симеон Шама, называл свой проект „Путь Разума“. В его концепции, задуманной, как антитеза постмодернизму, путь разума должен быть прям… “Это человек плутает вокруг истины и считает, что путь познания извилист, — говорил Шама, — а на самом деле он прям как стрела времени”». О, Виктор, ты почти угадал! Слушай дальше: «В той же концепции Центральный каньон рассматривался как рок, как пропасть, обрывающая в будущем человеческую историю Селины, — во времена строительства дороги было уже ясно, что проблема рождаемости непреодолима. Мост, идущий почти прямо на огромной высоте над каньоном, по замыслу архитектора, символизировал веру в то, что разум чудом преодолеет пропасть и продолжит свой прямой путь. Название не прижилось и концепция была забыта. Долгое время дорога носила название „Струна Симеона“, однако со временем дорога, получив вместе с мостом статус первого искусственного чуда света, утратила и это имя». Виктор, какие же мы дремучие — не знать таких ярких вещей!
— А как удержать в голове все, что забыто самой Историей? Хотя здесь замысел забыт явно не заслуженно.
— О, погоди, погоди, тут еще интересней: «Южная дорога, пересекающая континент в широтном направлении и спроектированная Симеоном Шамой, была названа им „Путь Истории“. Дорога знаменита своими головокружительными наклонными виражами, перегибами, спусками и подъемами, резкими переменами ландшафта».
— Вот так! Едем путем Разума, вернемся путем Истории! Не сойти бы с ума на тех виражах…
— Не сойдем, поехали. У нас еще две с лишним тысячи километров идеально прямой дороги!
Через три дня Виктор с Эльзой пересекли Западный хребет и оказались в цветущих влажных субтропиках среди пальм на берегу океана. Проведя пару дней в прибрежном отеле и накупавшись в прохладном океане, они двинулись на юг. Дорога шла вдоль моря — обычная приморская дорога с обычными приморскими красотами. Небольшие поселки стали попадаться чаще — километров через сто. Субтропики стали чуть суше, и дорога пошла верхом — по отрогам гор. Встретив ответвление дороги, ведущее вниз, с указателем «Биостанция 48», супруги решили попытать счастья и свернули. Вскоре они оказались в аккуратном поселке — десятка полтора домов с небольшими подстриженными газонами, идущими полукольцом вокруг лужайки с прозрачным павильоном, судя по обилию в нем оргтехники, служившему офисом. Как только они остановились, к машине подбежал пес и, встав на задние лапы, протянул морду в окошко и лизнул Виктора в щеку. Затем пес сел и замычал басом, покачивая поднятой головой и виляя хвостом. На улице появился спешащий чуть прихрамывающий человек:
— Добро пожаловать! — закричал он издалека. — Не бойтесь Агата — так он просит всех хороших людей выйти из машины и пожаловать в гости. Я присоединяюсь к его просьбе, — сказал слегка запыхавшийся хозяин, подойдя и протянув руку. — Добро пожаловать на нашу биостанцию! Меня зовут Джон Смут. Вы здесь первые посетители за целый месяц. Пожалуйста, следуйте за мной к нашему столу — жена уже накрывает.
— А как ваш пес распознает хороших людей?
— Очень просто — они опускают стекло или оставляют окно открытым, когда он подбегает к машине.
Джон, которому было на вид под семьдесят, привел их в один из домов. Навстречу вышла женщина примерно того же возраста, что и хозяин.
— Знакомьтесь, Мария, моя жена.
Виктор и Эльза наконец представились и прошествовали в столовую, где уже был накрыт стол — вино, сыр, фрукты, овощи.
— Ой, да что вы, — запротестовала Эльза, — мы недавно пообедали.
— Да, простите, — добавил Виктор, но за таким столом мне никак не уложиться в свои законные полпромилле.
— Неужели вы собираетесь сегодня еще куда-то ехать? — спросил хозяин упавшим голосом.
— Не хотелось бы вас напрягать… Мы собираемся переночевать в самотеле, до которого еще полчаса езды, — неуверенно промямлила Эльза.
— Боже, какой самотель! Перед вами пятнадцать пустых ждущих вас домов, где все застелено, где есть горячий душ, а в холодильниках — светлое пиво для усталых путешественников.
— А как же хозяева этих домов?
— Нет хозяев. Кто-то уехал, кто-то умер. Мы здесь одни. Это мы подстригаем газоны и следим за домами. То, что вы видите, не вся биостанция, это лишь центральная площадка. Но и на остальных площадках никого нет.
Виктор с Эльзой переглянулись.
— Хорошо, — сказал Виктор, — только с одним условием: завтра сообща проедаем наш продовольственный запас и пропиваем содержимое специального ящика в багажнике.
Джон и Мария рассказывали весь вечер — об интродукции морских млекопитающих, о выкармливании копытных, о том, как учили охотиться первых волчат, о том, как Биостанция 48 за шесть столетий своего существования добилась гармонии в живой природе на вверенной ей площади в полмиллиона квадратных километров. Рассказывали о том, как дети сотрудников навсегда уезжали «на материк», как постепенно сворачивали работы по мере выполнения программы, как они оказались здесь одни.
— Мы получаем пенсию и небольшую зарплату за так называемый «перманентный мониторинг», который не предполагает никаких обязанностей, пишем регулярные отчеты о житье-бытье дружественной фауны, по сути — добавка к пенсии. А с фауной в целом все в порядке — живет и процветает. Дело сделано.
Сидели долго, хозяева все не могли наговориться — последним жителям уходящего мира со славной историей, каковым была Биостанция 48, было, что рассказать. В доме, куда Виктора и Эльзу хозяева привели на ночлег, по стенам висели замечательные фотографии. Портреты, групповые снимки, люди и звери — кормление из бутылочек, игры, трогательное прощание. Приятные лица, забавные сюжеты, очаровательные малыши и отличное качество печати.
— Обитатели этого дома? — спросил Виктор.
— Да, здесь больше десяти поколений. Вот это снимок трехсотлетней давности — группа адаптации китообразных на фоне питомцев. А это Софья Чен с пумой, она жива и здравствует на материке. Может быть и пума жива — снимку всего двадцать лет.
— Кто печатал эти снимки? Видно, что они сделаны одной техникой?
— Мы, — ответил Джон. Лазерная керамическая печать. Дорого, но вечно. Снимали, конечно, разные люди, все это мы собирали по всяческим электронным архивам — сетевым и здешним. Дело в том, что эти фотографии в таком виде намного переживут свои электронные версии. И через тысячи лет они будут висеть здесь в том же качестве.
— И в других домах висят подобные снимки?
— Конечно, завтра все увидите. Мы к тому же записываем свои реплики, которые будут принимать посетителей после нас. Была биостанция, будет музей-приют.
Наутро Смуты предложили гостям познакомиться с представителями дружественной фауны. Все, включая Агата, спустились по лестнице к берегу и прошли вдоль него до небольшой бухты с бетонным пирсом. Джон вышел на пирс и несколько раз просвистел, так что у стоявшего рядом Виктора заложило уши. Минуты через три в кустах у края бухты раздался тяжелый треск, и из зарослей, как из раскрывшегося занавеса, гордо вышел огромный кабан. Агат бросился к нему, заскулил, крутя хвостом, привстал на задние лапы, рыкнул, сделал выпад и понесся петлями по пляжу, кабан за ним, потом наоборот — трясется земля, летят камни и песок, и не дай бог попасться на их пути, будь ты хоть человек, хоть столб. Наконец, запыхавшийся кабан повалился набок, и Агат, сделав пару безрезультатных выпадов, принялся выкусывать что-то из щетины довольно похрюкивающего кабана. Но тут появились два плавника — и кабан с Агатом побежали на пирс. Из воды у пирса высунулись две дельфиньи головы. К одному из дельфинов подбежал кабан и уперся пятачком в его клюв — дальние эволюционные родственники покачали сдвинутыми мордами, как люди потряхивают руками при радостной встрече. Агат тем временем играл со вторым дельфином — с рычанием носился взад-вперед по пирсу и делал выпады вниз, дельфин метался в воде и выпрыгивал на Агата, падая грудью на край пирса, пес увертывался и отскакивал назад. В воздухе откуда ни возьмись появились две пары воронов. С криками «крук-крук» они спикировали на пирс и взмыли вверх. Обе пары планировали, синхронно выписывая круги и петли, касаясь друг друга кончиками крыльев. Вдруг один из воронов сложил крылья и стал падать спиной вниз, другой в резком пике догнал его, после чего оба распахнули крылья и снова набрали высоту — они повторили этот трюк несколько раз, меняясь ролями. А другая пара спустилась к воде и стала летать кругами — тут из воды с шумом изверглись две серо-белые ракеты, пытаясь ткнуть воронов носами, одному из дельфинов это почти удалось, и так раз за разом. Агат зарычал и с разбега бросился в воду, поплыл к шумной компании и при каждом прыжке дельфинов колотил лапами по воде, пытаясь внести свой вклад в творящееся буйство.
Наконец дружественная фауна успокоилась. Пес вышел из воды и отряхнулся. Дельфины подплыли к пирсу и выставились по пояс, чтобы их погладили Джон с Марией, пара воронов села на лежащего кабана, один — на плечо Джону, еще один прохаживался рядом с лежащим Агатом.
— Ну вот, вы видите, нам тут совсем не скучно, — сказала Мария. — Вы видели не всех. Иногда кабан приходит с подругой. Дельфины приплывают разные, иногда — целая стая. Есть и другие места, где на свист приходят другие звери. Но эта компания — самая веселая.
Рудники провели у Смутов три ночи и два полных дня, посетив другие площадки, поднявшись в горы, познакомившись с тамошними представителями фауны Атлантиды.
— Передавайте привет большой земле и не беспокойтесь за нас. Мы здесь проживем долго и счастливо и умрем в один день, — сказала на прощание Мария.
Виктор с Эльзой продолжали путь вдоль океана на юг. Субтропики сменились сухой степью, потом ландшафт стал зеленеть, наконец пошли сочные широколиственные леса. В один из дней они решили с утра пройтись пешком по предгорьям к водопаду. На обратном пути попали под дождь, и не просто под дождь — под теплый фронт океанского циклона.
Затяжной дождь застревал в листве верхнего яруса, сливался в крупные капли, которые с шелестом скакали вниз по листьям и барабанили по капюшонам Виктора и Эльзы. Виктор откинул капюшон, рассудив, что теплый дождь — дружественная среда.
«А хорошо ведь, — думал он, — почему мы не любим попадать под дождь? Ну ладно, если холодный с пронизывающим ветром… Но вот такой — живой и теплый, ароматный…»
— Лейте, лейте дожди, — бормотал Виктор, — шелестите в листве…
— Ты что там мурлычешь себе под нос? — спросила Эльза.
— Оду круговороту воды! Я как Винни—Пух, на ходу сочиняю… О, вот оно: Лейте, лейте дожди. Шелестите в листве… Пропитав перегной, выгоняйте на свет полосатых червей… И хлебнув приключений в сплетенных корнях, пробивайтесь ключами в тенистый овраг! — продекламировал Виктор нараспев.
— Да, Винни—Пух отдыхает. Вроде раньше за тобой таких талантов не наблюдалось.
— Черт его знает, может дождь настучал, а может, слышал где-то, потом забыл — и вот всплыло.
— Давай, мой Винни—Пух, чего там тебе еще настучал дождь?
— Погоди, — ответил Виктор, продолжая шагать, размахивая руками. — Сейчас, наклевывается… Вот… О, прыгучий ручей, оторвись хоть на миг от слепого влеченья морей… И замри! И позволь себе малую толику сна в бочаге, куда иглы роняет сосна. И оттуда сквозь кроны взгляни на свою… колыбель в серых клочьях, летящих на юг!
Эльза глянула вверх в просвет между кронами — облака действительно летели с севера на юг.
— Подожди, — продолжил Виктор, — там еще должно быть что-то. Любая ода без грустной ноты фальшива, а ода круговороту воды — тем более. Вот она, грустная нота, — Виктор стукнул себя в грудь. — Это нас скоро время смахнет как рукой. Это нам уготован могильный покой, а трава, как ребенок, сосет вечный сок! И бегущей воды не иссякнет поток!.. Вот что мне продиктовали то ли дождь, то ли дырявая память! После нас мир никуда не денется — он прекрасно обойдется. Так благословим же его, уходя, и на душе станет легче.
— Что-то мне это напомнило: «И ни птица, ни ива слезы́ не прольет, если сгинет с земли человеческий род».
— Да, я помню это: «Будет ласковый дождь, будет запах земли…» — хорошее стихотворение, но я не то хотел сказать. Я имел в виду, что и нехрен проливать по нам слезы, пусть они — и ивы, и птицы, и прочие занимаются своим делом: живут и развиваются, пока течет вода и светит солнце. У них будет уйма времени впереди, и из этого наверняка получится что-нибудь стоящее.
— Но без людей этот мир так бы и остался пустыней. Даже без нас, родившихся здесь, он бы остался куда более убогим.
— Тем более. Куда легче уходить с чувством выполненного долга. Хотя выполнили его не мы с тобой, а Смуты и люди, подобные им. А знаешь, я, пожалуй, зря считал Архив пустым делом. Побывав у Смутов, думаю, надо вложить свою лепту. Оформить как следует свои лекции. Собрать фотографии и фильмы. Подписать и прокомментировать. И сейчас, как вернемся домой, смонтировать все отснятое под заголовком «Атлантида начала XII века» и про Смутов показать, и все фотографии попросить у них в электронном виде — все загрузим в Архив. Может быть, люди где-то там, среди звезд, еще живут и вдруг заглянут сюда.
— Люди с неба… Только и осталось надеяться на чудо.
— А почему бы не надеяться? Надежда не только придает силы — если ей следовать в жизни, она делает чудо более вероятным. Смотри, какой мощный символ соорудил этот Симеон Шама с инженерами и рабочими. Глядя на мост, действительно веришь, что история разума на Селине не должна оборваться с нашим исчезновением. Ладно, мост с дорогой — это все-таки символ. Но Архив — уже не символ. Это такого сорта расчет на чудо, что может материализовать надежду. А плутоний двести сорок второй, ради которого пришлось поменять режим нескольких атомных электростанций? Я, подобно большинству, не видел смысла в этих затратных священнодействиях. Дошло, наконец: плутоний — как опоры моста через пропасть. Плутониевая грелка — источник энергии на сотни тысяч лет. Пусть слабенький, но надежный и постоянный. Сотни тысяч лет жизни гигантской электронной памяти Архива. Сотни тысяч лет готовности распознать разум и включить урановые капсулы, питающие библиотеки и маяки. Сотни тысяч лет постоянной готовности к чуду заставят-таки его произойти.
— И что, по-твоему, это будет за чудо? Павианы поумнеют? Еще один ковчег прилетит откуда-то?
— Не знаю, Эльза. Может быть, что-то в этом роде, может быть, что-то еще. Как бы там ни было, надо оставить память о себе, о человеческой истории. Знаешь, что мне пришло в голову после визита к Смутам? Хорошо бы Чак занялся обустройством мира, который будет после нас. Эти его бобры и енотовидные собаки как раз из этой серии. Да и потенциал у него есть. Как ни крути, не всякий студент способен тайком и внезапно слетать в другое полушарие. Из него может выйти толк, не всю же жизнь ему быть оболтусом!
Чета Рудников благополучно завершила путешествие по Атлантиде, одолев Путь Истории без ущерба для рассудка, а через пять лет осуществила-таки свою мечту проплыть по Волге до океана. На этом мы прощаемся с ними, хотя фамилия Рудник еще всплывет.