Нет ничего безмятежней, чем долгий летний день на берегу большой реки. Марк Селин лежал на горячем песке острова, поросшего ивняком. За рекой тянулся ровный крутой горный кряж, покрытый лесом, из которого местами выступали известняковые утесы. Марк глядел в зеркальную поверхность реки, где горы медленно плыли над облаками. День, казалось, начался в незапамятные времена и еще будет тянуться неопределенно долго, пока не наступит вечерняя прохлада. И с ней придет зверский голод — придется плыть назад через протоку, вытаскивать из кустов велосипед и ехать домой. А дома — ворчание родителей по поводу долгого отсутствия и лишь потом благословенный ужин.

Но пока солнце высоко и можно еще долго думать и мечтать. А мечтать очень даже есть о чем. Марк только что поступил в Международный университет передовых исследований. Университет, который за пятнадцать лет своего существования заработал статус легенды.

Конечно, ему, питомцу этого чудесного захолустья, невероятно повезло. Повезло с тремя учителями — физики, математики и литературы. Повезло с родителями, которые подсовывали хорошие увлекательные книжки, заставлявшие думать. Да и сам он в поте лица тянулся за своей удачей, чем честно заслужил сегодняшнюю безмятежность.

Пожалуй, ему повезло и со временем, в которое выпало родиться, — такая удача нечасто достается жителям здешних мест. Да и не только здешних... Мир, пережив тяжелый кризис, как будто очнулся и протер глаза. Звезды ток-шоу, герои новостей, которых отец Марка называл «пламенные холуи», «цепные патриоты» и «придворные мракобесы», исчезли с глаз долой, словно попрятались в какие-то тайные щели. Вместо них появились нормальные умные люди, причем в таком количестве, что хотелось спросить: где они раньше были, где таились десятилетиями? Наконец-то после семидесятипятилетнего перерыва люди вернулись на Луну и уже забросили оборудование и припасы на Марс для экспедиции, которая полетит через полгода.

— Впереди захватывающе интересная жизнь, — думал Марк. — Как важно состояться в этой жизни, стать настоящим ученым!

И, глядя на отражение гор, он сказал себе:

— Я обязательно должен вернуться сюда, когда главное в жизни уже произойдет. Вернуться через шестьдесят лет и дать себе отчет: сбылось ли то, о чем я думаю сейчас. Получился ли из меня ученый? Пришла ли с годами мудрость? Как здорово, если все это получится, и как хорошо будет здесь лежать, когда за плечами большая жизнь…

Мы часто даем себе в юности всякие глупые обещания и зароки и почти всегда их быстро забываем. Но бывают и исключения — что-то застревает в памяти на всю жизнь, возможно, благодаря каким-то ярким деталям, как это отражение гор, например. Поэтому через шестьдесят лет состоявшийся умудренный Марк Селин, человек умеренно широкой известности, вылез из прокатной машины на берегу той самой реки. После непрерывного трехчасового вождения, как обычно, требовалась пятиминутная реабилитация. При попытке принять достойную человека вертикальную позу болели колени и спина. Чтобы не терять времени, Марк в полускрюченном состоянии вынул лодку из багажника, подсоединил шланг и включил компрессор. Теперь надо было обойти машину пять раз, потряхивая поочередно ногами и постепенно распрямляя спину.

— И откуда это идиотская боль? — думал Марк каждый раз. — Это суставы или связки болят? Какая-то дрянь что ли скапливается в них, пока ведешь машину?

На самом деле Марк с его способностью быстро разбираться в области, где до того он был полным профаном, мог бы за полчаса досконально выяснить, что это за идиотская боль и что там за дрянь. Но вопрос был праздный — просто чтобы занять голову, пока отходишь от езды, и не заслуживал исследования. И через пять минут Марк окончательно выпрямился и, сказав себе: «Ну, теперь я хоть куда!» — взвалил на плечо лодку и пошел к реке.

Он предварительно изучил снимки из космоса и знал, что его любимый островок давно смыт паводками. Как приемлемую альтернативу он выбрал место на левом берегу напротив гор, откуда вид должен быть почти такой же. Надо было выгрести пять километров вверх по течению, но, поскольку у Марка с плечевым поясом никаких проблем не было, никакая «дрянь» там «не скапливалась», он это сделал легко и довольно быстро.

Погода была такой же, как и тогда, шестьдесят лет назад, — Марк следил за прогнозом и соответственно выбрал время. Он лег и стал смотреть в реку, где горы точно так же плыли над облаками. Но прошлое пока отказывалось оживать. И тут сказались восьмичасовой перелет с соответствующим джетлагом и три часа вождения — Марк заснул, лежа на песке. Проснувшись, он ощутил щемяще знакомые запахи жаркого дня у реки: ивняка, красивого растения с длинными мягкими иголками и красными круглыми ягодами, горячего песка, серебристых лопухов с неведомым Марку названием, запах самой реки. И прошлое постепенно ожило.

— Ну как, ты стал ученым? — спросил Марк-младший.

— Вроде, как стал. По крайней мере, многие люди считают меня таковым

— А ты открыл что-нибудь важное?

— Да, но это немного грустное открытие. Я обнаружил отражение звезды в океане далекой планеты. Отражение солнца той планеты. За шестьдесят световых лет от нас. А грустное здесь то, что там нет жизни. Есть огромный океан. Он простирается на две трети окружности планеты на низких широтах. А одну треть занимает континент. Это как раз то, что я выяснил благодаря отражению звезды. Есть суша, есть море. Атмосфера из азота и теплый климат. Там плавают облака не хуже, чем эти. Наверняка есть реки, почти как эта. А кислорода нет. Значит, и жизни нет.

— Но может быть, там есть какая-то другая жизнь, которой не нужен кислород и которая не дает кислорода?

— Я тоже на это надеялся, как и многие другие. Но биологи разбили эти надежды в пух и прах. Если появляется жизнь, способная к эволюции, она обязательно начнет использовать фотосинтез. Эволюция обязательно должна наткнуться на столь ценную находку под ногами. А на той планете есть все условия для фотосинтеза — свет, жидкая вода, углекислый газ, который мы тоже видим. А как только начался фотосинтез, жизнь расцветает и создает кислородную атмосферу. Не сразу — на Земле это заняло пару миллиардов лет, — но той планете уже шесть миллиардов. Это закон — я не знаю в деталях, как он доказывается, но в общих чертах понимаю, что это действительно так. А раз неизбежного результата жизни нет, то нет и жизни.

— А есть другие планеты, где жизнь найдена?

— Нет. Есть еще три планеты с нужной температурой, с приличной атмосферой, где есть водяной пар. Разве что блик звезды ни на одной из них пока не виден. Но нигде нет кислорода. Это не значит, что внеземной жизни нет вообще нигде, — просто пока подходящих планет найдено всего четыре. Вот я сейчас вернусь и буду обрабатывать данные еще по двум. Но то, что мы уже точно знаем: если есть подходящие условия, жизнь возникает вовсе не обязательно.

— Правда, грустно. Жизнь проигрывает 1:4. А как ты обнаружил отражение? Неужели планету удалось разглядеть?

— Разглядеть в деталях? Конечно, нет! Планета видна только как светящаяся точка, совсем слабая. И чтобы увидеть эти слабенькие точки, пришлось затратить уйму труда и денег. Еще в твое время хотели возобновить давно похороненные проекты — «Дарвин» и еще один, сокращенно TPF, — ты, кажется, даже читал об этом. Так их действительно возобновили, объединив и усовершенствовав. Взяли название «Дарвин». Делали очень долго, но сделали в конце концов. Помнишь, что такое «Дарвин»?

— Кажется, три космических телескопа…

— Теперь семь — целая флотилия. Они встают с точностью до долей микрона, так, чтобы занулить свет звезды, но при этом видеть планеты вокруг нее. Свет от шести телескопов смешивается в центральном — седьмом. От звезды свет с противоположных телескопов приходит в противофазе, то есть вычитается, а от планеты — складывается. Такая вот интерференция. Кажется невероятным, но звезда, которая в миллиарды раз ярче планет, действительно зануляется, а планеты видны как отдельные точки. Все вместе называется нуль-интерферометр.

— А планету разглядеть все равно нельзя?

— Нет, конечно, для этого нужна целая армада циклопических телескопов — не дозрели и не дозреем в ближайшие века. Поэтому видим только слабенькие точки, но можем снять их спектр в инфракрасных лучах, их излучает поверхность планеты. А там много интересного: атмосфера что-то пропускает, а что-то поглощает. И поскольку физика везде одна и та же, мы знаем, что на такой-то длине волны должен быть провал от азота, здесь — от водяного пара, там — от углекислого газа. И мы видим все эти провалы. А в таком-то месте должен быть провал от кислорода, точнее, от озона, он есть в спектре Земли. Но в спектре той планеты — она называется 47 Librae b — его нет. Нет ни малейшего намека! И в спектрах еще четырех известных экзопланет, которые во всем похожи на Землю, его нет.

— Это ты снял спектры? А отражение звезды как же увидел?

— Нет, не я. Спектры — именно то, ради чего затевался эксперимент. Получить спектр — как сливки снять, это то, чего хотят все. Я нацелился на то, что поглубже спрятано. На временной анализ в видимом свете. В нем наблюдать планету сложнее, чем в инфракрасном диапазоне, — сильней мешает звезда. Если просто посмотреть на кривую блеска планеты, там ничего не увидишь — один шум. Забыл уже: ты знаешь, что такое преобразование Фурье? Это мощная штука. Если сделать преобразование Фурье для кривой блеска, то, будь там спрятана хоть слабенькая периодичность, тонущая в шуме, она вылезет в виде пика в фурье-образе. И если шум огромен, а периодический сигнал ничтожен, все равно вылезет, если долго наблюдать. И у меня кое-что проявилось — довольно широкий бугор с центром на периоде 27 часов. Это облака планеты, 27 часов — ее сутки. Там, где облаков больше, планета ярче. Они вращаются вместе с планетой и выдают период вращения. Но облака непостоянны, они движутся. Поэтому преобразование Фурье дает бугор, а не узкий пик. Через полтора года чистого времени наблюдений проявилось нечто интересное: слабенький, но узкий пик на периоде 27,2 часа — его могло дать только нечто твердо привязанное к поверхности планеты. Это еще не конец истории, но давай сделаем передышку. Спрашивай, что непонятно.

— Почему планета так называется?

— По имени звезды 47 Либра, то есть Весы — созвездие Весов. 47 — это номер звезды в Весах. Был такой современник Ньютона, Флемстид, он две с половиной тысячи звезд пронумеровал. Звезда похожа на Солнце; масса и светимость — чуть меньше, срок жизни — чуть больше.

— Почему планета b? Значит, есть и a?

— Представь себе, нет! Букву a зачем-то решили зарезервировать за самой звездой — были у людей какие-то невнятные доводы за такое правило. Так принято еще с девяностых годов XX века, когда стали открывать первые экзопланеты. Зато есть планета c — холодная, вроде Марса. Есть d и е — газовые гиганты. В общем, система сильно смахивает на нашу, что не столь частый случай.

— Шестьдесят световых лет? Это значит, сейчас ты изучаешь тот свет, который был испущен, когда я здесь лежал?

— Да, именно это оно и означает… Слушай дальше. Когда я обнаружил этот пик, проект решили закрывать. «Дарвин» уже поработал больше двадцати лет. Кончалось топливо для микродвигателей, солнечные батареи дышали на ладан, часть электроники приказала долго жить. Нужна была космическая экспедиция сервисной бригады за два миллиона километров. Казалось бы, не бог весь что, каких-то полтора миллиарда — дешевле, чем полет на Луну в оба конца. И тут началось глобальное нытье: экономика в рецессии, есть более насущные потребности, жизнь все равно не нашли, цель продолжения эксперимента непонятна…

— Как это может быть непонятна такая цель? Они что, рехнулись?

Оба задумались, глядя на реку глазами Марка-старшего. Далеко у правого берега плыл трехпалубный туристический теплоход. Точно такие же здесь плавали и во времена Марка-младшего на фоне тех же гор, под такими же облаками. Те же запахи, тот же покой. Будто ничего не изменилось за шестьдесят лет. Как бы не так!

— Рехнулись, говоришь… Да нет, скорее просто потухли. Это ты жил в хорошее время, когда цель всегда была ясной и яркой. Но хорошие времена имеют свойство проходить, как и молодость. Огонька не хватает на многие поколения. Вот и начинается глобальное нытье по поводу непонятных целей. Короче, если бы проект закрыли, я бы так и остался со своим едва проклюнувшимся пиком на периоде 27,2 суток. Но мы победили, потому что выступали везде, где можно, объясняли и убеждали. В результате добровольцы организовали специальный фонд поддержки экспедиции, куда люди вносили по сто, даже по 20 долларов. Конечно, так полтора миллиарда не собрать, но правительства стран, участвующих в проекте, видимо, устыдились и скинулись на сервисную экспедицию.

Бригада отлично справилась с задачей — с тех пор «Дарвин» работает уже 15 лет, лучше, чем раньше. И чистых четыре года из этих 15 он наблюдал 47 Либра. Мой пик вырос и стал неубиенным, иными словами, статистически значимым. Он говорит о том, что мы точно что-то видим на поверхности вращающейся планеты. Но что? Я построил среднесуточную кривую яркости. Но на ней ничего не было видно! Это уже казалось мистикой! И тут я случайно увидел снимок Земли из космоса. И на нем — солнечный блик в океане. И в этом блике — едва ли не четверть яркости всего изображения Земли! И как я раньше не догадался?! Я бегом добрался до компьютера и за 10 минут поменял точку отсчета фазы вращения. Эта задача и тебе по силам — определить, где на планете должен находиться блик, и отсчитывать поворот планеты от этой точки, которая меняется со временем года. И через полчаса у меня была выразительная кривая с «корытом» в одну треть суток и плато в две трети. Это значит, что две трети окружности планеты покрывает океан, а одну треть — материк. Океан и материк на планете за 60 световых лет, представляешь?! Но это очень приблизительно — картина должна зависеть от широты — ведь блик в разное время года появляется на разной широте. Мы знали параметры орбиты, но не знали наклона оси вращения планеты. И лишь накопив данные за пять лет — два года до экспедиции и три после, мы сумели восстановить и наклон оси, и примерную географию планеты от 20 градусов южной широты до 50 градусов северной. В северном полушарии там один гигантский материк, покрывающий до половины окружности планеты. Он сужается к югу, а в южном полушарии появляется еще один материк поменьше. Но, возможно, дальше к югу он становится шире — туда мы не можем заглянуть. Этот блик звезды нарисовал нам примерную географию планеты, как луч древнего телевизора. Или, точнее, как луч сканера. Вращение планеты — как горизонтальная развертка, сезонное движение блика по широте — как вертикальная.

— Потрясающе! И это все мне предстоит сделать?!

— Предстоит, предстоит…

— А твоим именем что-нибудь назвали? — с робкой надеждой спросил Марк-младший.

— Был один анекдотический случай, слава богу, не состоявшийся. На недавнем юбилее один крупный чиновник от науки предложил назвать 47 Librae b Сели́ной. У меня волосы встали дыбом — такой пошлости я никак не ожидал, готов был провалится от стыда. А народ поддержал, зааплодировал. Потом с грехом пополам отбился, вроде история с переименованием затихла.

— А почему это пошлость? Ведь звучит красиво — как Селена.

— Да, хоть ты и читал хорошие книжки, но со вкусом у тебя, помню, была серьезная проблема. Боже, какую музыку ты слушал! Попса убогая! Ну да ладно, это скоро пройдет. Давай лучше о другом.

— А как с Марсом? Ведь туда скоро должны полететь!

— С Марсом, как ни странно, все в порядке. С ним куда лучше, чем с Землей. Там уже больше тысячи человек, часть которых там и родилась. И они оттуда никуда не собираются улетать. Предрекали: жизнь на Марсе страшней срока в любой земной тюрьме. Но дело в том, что осмысленная созидательная жизнь в тюрьме лучше пустого времяпровождения в самом распрекрасном раю. Они создают новый мир и, между прочим, быстро расширяют стены своей «тюрьмы». У них там уже атомная электростанция, работающая на марсианском уране, мощная землеройная техника, огромные залы под крышей десятиметровой толщины — крыша держится давлением снизу от накачанного воздуха.

В хорошее время ты вырос — на взлете. Прожив следующие 60 лет, прекрасно это понимаешь. Сейчас бы провернуть марсианскую эпопею не было ни малейших шансов. Но дело сделано — и марсиане от нас почти не зависят — остаются лишь редкие рейсы с переселенцами и инструментами. Честно говоря, я им завидую.

Марк-старший еще поговорил с Марком-младшим о всякой всячине, которая лежит вне русла нашего повествования. Наконец, прошлое не то чтобы растворилось, а просто уснуло в памяти Марка Селина. Но далеко не бесследно.

— Надо же, — подумал Марк, — всего-то исполнил свой юношеский зарок, а как хорошо! Столько вспомнил! Как будто жизнь стала длиннее. Даже не длиннее… Как бы это поточнее… — Марк сосредоточился, глядя на поверхность реки, где все так же отражались горы над облаками. — Вот: шире и глубже! Всего-то напрягся, приехал, ощутил, вспомнил — и жизнь стала чуть шире и глубже. Жаль, что идет к концу…

Спустившись по реке к машине, Марк попытался взвалить лодку на плечо и тут обнаружил, что подгорели плечи и спина.

— Какого черта? Ведь тогда совсем не обгорал! И вроде на солнце в этом году уже достаточно покрутился… А ведь всякие защитные кремы существуют. Интересно, что в них кладут? По идее, чем тяжелей элемент, тем лучше он поглощает ультрафиолет. Свинец? Скорее всего, вредно. Вольфрам — жалко тратить на такую ерунду. О! Можно, наверное, взять соль, цезий-йод — сцинтиллятор, используемый в детекторах гамма-квантов…

Впрочем, это были лишь праздные рассуждения, призванные скрасить не слишком приятный подъем с лодкой, которую не водрузить на плечо.

Здесь мы оставляем Марка, хотя его жизнь еще далеко не закончилась. Ему еще кое-что предстоит. Но мы вынуждены проститься, поскольку наше повествование перепрыгивает сразу на 40 лет вперед.