Писатель Дурдам Збинь, поднимаясь по бесконечному тоннелю в тесной барокамере, испытывал смешанные чувства. Он выиграл право первым взглянуть во внешнее пространство благодаря книге и снятому по ней фильму «Смерть снаружи», где как раз живописалось это самое пространство, осваиваемое европианами на крепких кораблях, наполненных водой под большим давлением.

Пространство было населено исполинскими, но легкими и проницаемыми светящимися космомедузами, которые питались светом Внешиса (эта ласковая аббревиатура была изобретена Дурдам Збинем и являлась предметом его гордости), испарениями миров и передвигались с помощью магнитных полей, пронизывающих пространство. Эти существа были восхитительно красивы и безобидны, всё пространство чуть светилось голубоватым светом мириад космомедуз. Но на них паразитировали агрессивные космозуды, нападавшие на корабли европиан. К счастью, оказалось, что обыкновенная вода для них — страшный яд, и первые атаки космозудов были отбиты с помощью штатных санитарных сбросов.

Экспедиции европиан достигли ледяной поверхности других миров, и на одной из них они услышали стуки изнутри. Стуки, будучи расшифрованы, оказались мольбой о помощи: в этом мире извергался ядовитый вулкан. Он выбросил огромное количество ядовитого жидкого вещества, которое скопилось в куполе, протаявшем во льду. Вещество постепенно растворялось в воде и отравляло весь океан. Его жители уже начали гибнуть. Единственный шанс к спасению этого мира был в помощи извне. Надо было пробить лёд над мешком с ядовитой жидкостью, чтобы вода выдавила ее во внешнее пространство.

А у европиан на борту как раз был мощнейший кумулятивный гиперзаряд, предназначенный для проникновения в другие миры через лёд. И они решили использовать его во спасение. Естественно, по законам жанра, оказалось, что у гиперзаряда не работает дистанционный триггер. Поэтому командир приказал всем взлететь на корабле, подорвал заряд вручную и погиб. Фильм, снятый по книге, венчала сцена, в которой скорбящая команда наблюдает огромный фонтан зловонно-зеленого цвета, бьющий из спасенного мира.

И вот автор всего этого, испытывая смешанные чувства, поднимался по скважине, чтобы первым увидеть внешнее пространство.

Чувства были смешанными, поскольку, с одной стороны, это было захватывающе интересно самому. С другой стороны, писатель понимал, что участвует в постановке, в которой ему надлежит сыграть роль шута: наверняка рабочие и технари, да и сам Барбан Драг уже всё видели, но молчат ради постановки, в которой от него требовалось лишь сморозить какую-нибудь глупость на публику. А сами будут потешаться!

И Дурдам Збинь думал, что же он скажет. Ну, шут так шут, но он должен хорошо сыграть роль. Может быть, там лишь непроницаемая тьма. Но сказать что-то надо, ведь миллионы хотят услышать от него хорошие важные слова. У него в голове крутилось фраза:

«Один короткий взгляд — прозрение всего Мира», — но изречение казалось слишком напыщенным и глуповатым. Надо что-то попроще. Что-то попроще…

Раздался металлический грохот. Барокамера остановилась.

Жидкость вокруг вскипела и вскоре исчезла. Остались только стенки тоннеля, а между ними и барокамерой — жуткая пустота. Камера медленно продолжила подъем. Выключилось электрическое освещение, но остался слабый свет, и это точно был свет снаружи.

Звукооператор сказал через наушники, что трансляция включена.

А свет снаружи становился чуть ярче. Что же сказать?! Сейчас он увидит… И он увидел!

— Са-арс-сы-ынь о-ох-хряс-сна-ая!

— Э-э-э! Трансляция включена, миллионы слушают, дети слушают, как можно?! — закричал в наушниках звукооператор.

— Дурдам Збинь, кажется, увидел нечто о-о-очень необычное… — смущенно промямлил ведущий.

— Сейчас, сейчас, извините… — тряся головой, отреагировал Дурдам Збинь. — Он огромный! Он просто гигантский и потрясающий.

Как огромная чаша, огромная полосатая чаша!

— Кто он, что за чаша?

— Это должен быть Большой аттрактор — как раз там. Потрясающе!

— Почему чаша? Он должен быть шаром!

— Да, похоже, шар — граница нерезкая. Наверное, я вижу только освещенную часть. Но он не просто полосатый! Там вихревые дорожки, как след подкрашенной струи гоночного снаряда, — чудесные завитки, а еще овальные пятна между дорожками. Это невозможно объяснить! Всё такое огромное! Это надо видеть!

— А какого он цвета?

— Там все цвета, только неяркие, приглушенные. Бежевый, бурый, красноватый, голубоватый. Овальные пятна почти белые.

А там еще желтый полукруг маленький… О! Это не просто полукруг, это шарик — нижняя освещенная половина желтая, верхняя — черная на фоне Аттрактора. И какие-то темные крапины на нем. Это, наверное, и есть Первый мир.

— Зритель задает вопрос: «А как там насчет космомедуз?»

— Не надо смеяться над старым честным писателем, — он чуть было не сказал «дураком». — Я старался, как мог, и не думал, что придется отдуваться… Впрочем, погодите, там что-то есть… Точно!

Са… Ого! Огоньки! Много! Очень много. Как люминетки в брачный период — их мириады! Тоже есть яркие, но слабых гораздо больше.

Только они жестче люминеток. Везде, везде, а в этом окне особенно — еще больше. Что это такое? Они не движутся. А там, где темная часть Аттрактора, их нет ни одной. Они, наверное, все дальше его, много дальше… Подождите, дайте придти в себя. Дайте посмотреть на всё это молча!

На этом мы оставляем Дурдам Збиня с его потрясением. Ему еще предстоит обратить внимание на бледно-серебристую, всхолмленную белыми ровными грядами внешнюю поверхность Мира и рассказать о ней. Потом будет восторженная встреча, слава и скорое забвение.

Возможно, стоило бы оборвать европианскую хронику здесь, на историческом взлете? Кажется, что подобный триумф разума и воли гарантирует достойное будущее всего биологического вида, хотя речь идет о заслуге лишь его малой части. Если бы некий внешний наблюдатель писал историю человеческого рода, возможно, ему захотелось бы оборвать ее на 1970-х — после высадки человека на Луну. Скорее всего, этот наблюдатель тем самым совершил бы досадную ошибку. Попытаемся ее избежать и продолжим хронику.