1. Фамагуста, 1569 г.

По набережной приморского города прогуливались двое мужчин. Судя по одежде — венецианцы. Один — офицер, другой — состоятельный купец. Ничего удивительного — уже более столетия Кипр принадлежал Венецианской республике. Венецианцы имели безусловный приоритет в торговле, в городах стояли гарнизоны республики, а здесь, в Фамагусте, находилась резиденция наместника. Традиционно он занимал бывший королевский дворец, с тех пор как его покинула последняя королева Кипра — Катерина Корнаро.

Каждый венецианец слышал об этой доблестной героине, вписавшей славную страницу в историю республики. Вдова последнего короля из династии Лузиньянов преподнесла в дар родной Венеции город Кипр. А поэты пели о той, что отреклась от тяжести венца, чтоб наслаждаться жизнью в прекрасном городе Азоло. Но те, кто поставили жизнь на службу республике, знали и то, что было набрано на этой странице мелким шрифтом.

Впрочем, тех, кто прогуливался в тени дворца, больше интересовала история современная. Да и дворец сейчас пустовал. То есть, конечно, там находились слуги и стражники, но не было самого наместника. Прежний недавно скончался, новый еще не приступил к обязанностям, а посланец Сената, отдававший срочные распоряжения, успел отбыть.

— Жаль, что я этого не видел, — сказал купец, продолжая разговор. — Проклятые турки лишили меня возможности видеть развязку. Стало быть, испанца увезли на материк…

— Да. Признаюсь, он доставил мне немало трудностей. С ним совершенно невозможно было работать. Знаете, синьор Антонио, какое у него было прозвище? «Честный»! То есть твердолобый, упрямый и недалекий, как вся их порода!

Антонио вежливо рассмеялся в ответ. Хотя испанские обычаи все больше распространялись в Италии, в Венеции их по-прежнему презирали.

— Ничего, после того, как над этим «честным Яго» как следует потрудятся, он признается в чем угодно. Что он погубил наместника, оклеветал его жену, покушался на вас, продал туркам родную мать, отрекся от истинной веры. Ну а потом он уже не будет нужен.

— Сенатор приказал, чтоб его выставили в клетке для развлечения народа. Как дикого зверя.

— Отчего же нет, благородный Кассио? Народу нужны развлечения, а наши соотечественники любят их, как нигде в Европе.

Офицер кивнул, потом задумчиво сказал:

— По правде говоря, настоящим диким зверем был покойный генерал. Признаюсь, были мгновения, когда я опасался за свою жизнь.

— Оттого-то Сенат и принял решение сместить его, как только непосредственная угроза вторжения миновала. Кстати, это я, будучи в Стамбуле, послал сообщение, что турки, потерпев поражение у Кипра, не решаются больше высаживаться здесь, но обратили свои взгляды на испанские владения.

— Ну, предположим, поражение им нанес не столько мавр, сколько шторм…

— Да, я слышал. Итак, Сенат решил избавиться от полководца, который совершенно неуправляем и способен на непредсказуемые поступки. Но сейчас не прежние грубые времена, сейчас нельзя поступать… — Антонио замялся.

— Как с Карманьолой?

Купец поморщился. В Венеции в приличном обществе этого имени не принято было произносить. Разумеется, избавляться от собственных кондотьеров, ставших неугодными правительству, было в Светлейшей республике давней традицией, но когда заслуженному полководцу год ломают кости в камере пыток — это чересчур некрасиво. Поэтому Франческо Буссоне, графа Карманьолу, принято было считать как бы никогда не существовавшим, даже изображения его были уничтожены.

— Следовало действовать тоньше, изысканней, в соответствие с современными требованиями, используя его собственные слабости. И это было достигнуто. Мавр сам лишил себя жизни. Его имя не опорочено. Его будут вспоминать с сочувствием и знать, что во всем виноват этот гнусный испанец. Все получилось красиво.

Но у Кассио это одобрительное замечание вызвало скорее недовольство.

— Да, но как оценили мои труды? Я мог бы ждать от Сената, что меня утвердят в качестве постоянного наместника острова, а не временного. Так обещал синьор Лодовико.

— Синьор Лодовико не мог говорить открыто. Слишком много было свидетелей. Увы, мой друг, вас считают слишком молодым для этой должности. Кроме того, дож придерживается мнения, что наместником Кипра должен быть человек, пользующийся известностью.

— В прошлый раз именно под этим предлогом он назначил наместником не меня, а черного наемника!

— Он сделал это под давлением обстоятельств. Кроме того, другой возможной кандидатурой была не ваша. Род Лукезе, согласитесь, древнее. И, кроме того, где теперь тот наемник?

Они замолчали и некоторое время шагали по набережной в безмолвии. Но это было их личное безмолвие. Орали чайки, перекликались торговцы и грузчики в порту, звонили колокола у Святого Николая — вечер плел свою мелодию. Все было прекрасно, если не замечать греческих оборванцев. Но за сто с лишним лет венецианцы научились не обращать внимания на злобные взгляды местных жителей. Впрочем, до венецианцев островом со времен Крестовых походов правили французы — и где теперь те французы?

Антонио остановился, бросил взгляд на дворец.

— Это произошло здесь?

— Нет, — угрюмо отвечал Кассио. — Мавр, как истый дикарь, не любил дворца и не ночевал здесь. Он держал частный дом.

— Его можно понять. Стало быть, дом, как и все личное имущество, отошел к семейству жены… Кстати, эта подробность о грузе на потолочных балках, задавившем несчастную, им не нравится. Лучше написать в отчете, что он ее задушил. Их просьбу следует уважать. Они пошли на большую жертву. Так же, как Корнаро.

— Не настолько. Они предоставили все мне… и вам… а сами выжидали.

— Их тоже можно понять. Двое из семейства Корнаро были убиты озверевшими греками.

— А посланцы республики, продолжившие их дело, были отравлены. И уже не греками.

— Они работали слишком грубо… и слишком спешили. Если б они выждали хотя бы пару лет, королева Катерина, возможно, не подняла бы шум, назвав их имена в качестве убийц сына. Ведь из-за мужа она смолчала.

Вероятно, когда был подписан брачный контракт между королем Жаком Лузиньяном и Катериной Корнаро, последняя, по младости лет, не догадывалась, что означает строка о том, что она становится наследницей независимо от наличия в браке детей. Во всяком случае, когда Андреа и Марко Корнаро отравили короля Жака, она действительно смолчала. Не смолчали греки, поднявшие бунт. Но Светлейшую республику эта ситуация даже устраивала. Мятеж и убийство двух патрициев — лучшего предлога для отправки эскадры на Кипр придумать было невозможно. Но вот когда девятимесячный младенец Жак Посмертный скоропостижно покинул сей мир, Катерина молчать не пожелала. И виновники, названные ею, скончались в течение недели. От желудочных колик, как сообщали врачи (впрочем, то же самое они сообщали и о кончине Жака Лузиньяна). Что ж, от провалившихся агентов принято избавляться. К тому же они патрициями не были…

— Кто знает, — хмуро отозвался Кассио. — Я слышал, она и отречение-то подписала, только когда ей пригрозили смертью в случае отказа.

— В любом случае эта операция, прежде чем прийти к блестящему завершению, длилась почти двадцать лет. И это не считая тех лет, что ушли на подготовку! А вам пришлось провести здесь всего полгода. Так что не сетуйте. Вы будете исполнять обязанности наместника, пока не прибудет синьор Бассанио. А вам тем временем подберут хорошую должность в Венеции. Что вы скажете о том, чтобы возглавить Арсенал?

Морщины на челе Кассио разгладились.

— Вам следовало сказать об этом раньше.

— Я лишь недавно получил известие. Вопрос решался, пока я был вынужден торчать в проклятом Стамбуле.

— А что, собственно, произошло? Вас ни в чем ни заподозрили?

— Разумеется, нет. У Османской империи какие-то очередные дрязги с Францией, и французские корабли не выпускали из Леванта. А заодно конфисковывали все товары, которые перевозились под французским флагом. Заодно задержали и мой корабль. Но после того, как недоразумение объяснилось, меня отпустили. Правда, для этого пришлось раздать немало взяток…

— Кстати, о деньгах. Я оказался в весьма сложном положении, не получая от вас вспоможения на текущие расходы.

— Но вы ведь сумели изыскать средства?

— Да, я растряс кошелек одного дурака из числа молодых патрициев. Теперь он уже не проболтается об этом…

— Отлично! Полагаю, в своем отчете вы также отнесете это на счет проклятого интригана Яго.

Кассио кивнул, но продолжил свои пени:

— Вдобавок синьора Бьянка постоянно требовала денег. Сами понимаете, куртизанки такого класса за малую плату не работают. А она вечно закатывала сцены из-за того, что ей пришлось оставить Венецию и отправиться в такое захолустье, где она несет сплошные убытки…

— Ну, на Бьянку мы найдем управу. У нас есть кое-что на ее старшую сестру, синьору Катарину. У нас есть данные, что она поддерживала отношения с английскими шпионами. И хотя родственники прекрасной Бьянки — не граждане нашей республики, это обстоятельство можно использовать… Но вы совершенно правы — Сенат не проявляет должной щедрости к тем, кто верно служит государству. — Антонио вздохнул. — Представьте себе, мне так же пришлось самому изыскивать деньги для финансирования вашей миссии. К счастью, удалось получить заем… с помощью моего друга Бассанио… на весьма оригинальных условиях. — Задумчивость на его лице сменилась улыбкой. — И поскольку я не попадаю в Венецию в срок, оговоренный в контракте, этот жалкий жид потребует возмещения заклада. Фунт мяса из груди, бр-р!

— Какая мерзость! — с искренним возмущением воскликнул Кассио.

— О, все они таковы. Ничего, пусть потребует. Пусть обращается в суд.

Кассио рассмеялся — впервые за все время беседы.

— Действительно. Какой-то ростовщик — и доверенное лицо Совета и Сената…

— Уверяю вас, я не стану пользоваться своими связями. Этого просто не понадобится. Кроме того, это было бы крайне пошло, а я намерен поразвлечься. Разве не мы, венецианцы, дали жизнь Commedia dell’arte? Но не каждый венецианский купец зовется Панталоне де Бизоньози, и представление, которое ждет наших сограждан, остроумием и утонченностью превзойдет то, что они привыкли видеть на подмостках. Ростовщик получит урок. Все будет красиво.

 

2. Там же, полтора года спустя

Дворец наместника на Кипре снова пустовал, но вовсе не дожидался посланника из Венеции. Ибо Кипр не принадлежал уже Светлейшей республике. Совсем недавно он перешел в руки турок. Однако местное население не слишком печалилось по этому поводу. Без малого восемьсот лет, с тех пор, как арабы отбили Кипр у Византии, остров кто-нибудь да захватывал. И пока что не было оснований считать, будто новые хозяева будут хуже старых. Напротив, с визитом человека, о котором говорили, будто султан сделает его губернатором или даже королем Кипра, греческие рыбаки и крестьяне связывали изрядные надежды. Ибо они знали, что на островах, полученных им в ленное владение, он вдвое снизил налоги по сравнению с теми, что платили остальные подданные Блистательной Порты.

Он прибыл на военной галере под командованием Синана, ближайшего сподвижника покойного Хайраддина Барбароссы. Помимо этого, Синан был славен и тем, что силой оружия изгнал из Триполи рыцарей-иоаннитов, после чего они несколько лет назад укрепились на Мальте.

В порту галеру встречала многочисленная толпа — горожане, торговцы, моряки. И разумеется, представители местных властей — как турки, так и греки. Охрана, впрочем, близко толпу не допускала и бдительно следила. Слишком многие — и в Европе, и в самом Стамбуле — грозились убить ближайшего советника султана Селима. Правда, еще ни одна угроза не обернулась покушением, но береженого Бог бережет.

Он выслушивал витиеватые речи, благосклонно кивая — уже немолодой человек, сохранивший, однако, безупречную осанку, позволявшую с одинаковой ловкостью носить любой наряд. Эту осанку, равно как и его манеры, некогда старательно копировали при королевских дворах Европы — тех самых, где его теперь столь же старательно проклинали. Султан Селим даровал ему титул, который в Европе переводили как «герцог Наксоса и восьми островов», сам же он, как и его соплеменники, предпочитал титулование «Наси» — князь.

Обводя взглядом собравшихся, герцог увидел одного человека из тех, что не подпускала охрана. Впрочем, он и не пытался приблизиться. Этот человек был примерно ровесником герцога, но выглядел значительно старше. Вообще, пусть он и не был оборванцем, но в целом являл прямой контраст красивому и элегантному советнику султана. Долгополый кафтан выцвел и залоснился до полной потери первоначального цвета, облезлая шапка надвинута на изрезанный морщинами лоб. Борода, некогда рыжая, а теперь сильно поседевшая, выглядела ржавой, длинный крючковатый нос нависал над оттопыренной нижней губой. Казалось, невозможно представить себе более разных людей, чем герцог и этот старик.

И все же было в них нечто общее.

Всего лишь на миг встретились их взгляды, и герцог чуть заметно кивнул. После чего старик в потертом кафтане исчез в толпе.

Витиеватые речи продолжались во дворце, но ни пиршеств, ни празднеств за ними не последовало. Герцог предпочел отложить их до прибытия адмирала Ульдж-Али, бейлербея Алжира. Именно Ульдж-Али, бывший когда-то калабрийским монахом по фамилии Оччали, в прошлом году отбил Кипр у венецианцев. После этого папа Пий объявил крестовый поход против турок, и, хотя крестоносцы не спешили выступать, Ульдж-Али, герцог Наксосский и Синан решили собраться, чтоб обсудить дальнейшие действия на море.

Так что вместо пиршества герцог Наксосский скромно отужинал в обществе одного капитана Синана. А когда стемнело, он покинул дворец через потайную дверь. Одет он был как простой моряк, лишь саблю, более привычную и турецким, и европейским мореплавателям, заменяла шпага — все-таки его с юности, проведенной при дворе императора Максимилиана, обучали обращению с этим оружием.

Роскошный сад, заложенный еще при Катерине Корнаро, долгое время пребывал в дикости и запустении, правда, последний наместник приказал привести его в порядок, но благоустройство не успели довести до конца.

Давешний старик ждал его за оградой.

— Шалом, адон Иосиф, — сказал он.

— Шалом, мар Шилох.

Дальнейший разговор происходил на ладино — языке, родном для них обоих.

— Может быть, не стоило тебе, господин, покидать дворец? Это слишком опасно.

— Я видел много опасностей. К тому же, — Иосиф Наси усмехнулся, — Синан наверняка позаботился об охране. Пройдемся.

Они свернули к набережной; Иосиф — небрежно положив руку на эфес шпаги, Шилох — пригнув голову и как бы скособочившись, точно стремился стать невидимым.

— Сколько лет мы не виделись, реб Шилох? Двадцать пять?

— Больше. Нынче двадцать седьмой год, как твоя семья покинула Венецию.

— Да? Признаюсь, не считал. — От тривиальных замечаний на тему «как летят годы» герцог воздержался.

— Как здоровье донны Рейны, да живет она сто двадцать лет? — вежливо осведомился Шилох.

— Благодарю, хорошо. А как твоя дочь?

Шилох остановился.

— Как я понимаю, князь, с любезностями покончено и мы перешли к делу?

— Да. Но я тем не менее рад был бы слышать, что Джессика жива и здорова.

— Это так. Она сейчас в Мессине, ждет от меня известий. Мы решили, что до твоих дальнейших указаний нам пока лучше не встречаться.

— Мы обсудим это.

Ночь была лунная, но даже если головорезы Синана и шли вслед за герцогом, разглядеть их не было никакой возможности — бывший пират хорошо натаскал своих парней.

Иосиф Наси уселся на парапет, укрепленный мраморной глыбой с какой-то греческой надписью — наверное, уцелела с византийских времен. Шилох встал перед ним.

— Я никогда не видел твою дочь, — медленно произнес Иосиф. — Она родилась много позже моего отъезда. И я не вправе был требовать от нее той же службы, что и от тебя. И тем более — таких жертв. Ибо сдается мне, ее жертва много больше, чем твоя. Ты всего лишь рисковал жизнью — как и все мы. Она пожертвовала своим честным именем.

Шилох мрачно кивнул.

— Да, община отслужила по ней поминальную службу, как по умершей. Но у нас с Джессикой не было иного выхода. Наши противники должны были доверять ей настолько же, насколько ненавидят и презирают меня. Подумать только — предать и обокрасть отца, отречься от веры — это у них почитается за деяние, достойное похвалы, даже за геройство! Ты прав, господин, — мне было легче. Я должен был всего лишь быть осмеян и обманут. Ведь те, кто хотят обманывать, сами без труда будут обмануты, а те, кто смеется над другими, становятся посмешищем. — Он говорил с ядовитой горечью, какой никогда не чувствовалось в речах герцога. — Что ж, я согласился подыграть в их фарсе, прикинувшись именно таким, каким они хотели меня видеть.

— Венецианцы совсем не изменились с тех пор, как я жил в этом городе, — негромко отозвался Иосиф Наси. — Все те же интриги и страсть к предательству. Это и вправду смешно.

— Было бы смешно, — резко сказал Шилох, — если бы они не оставляли за собой столько трупов.

— Тем больше оснований гордиться сделанным. Мы неплохо потрудились, мар Шилох. Подумать только, они сами убрали единственного человека, который мог помешать султанской эскадре высадиться на Кипре! Конечно, это потребовало немало времени и усилий. Сначала заронить в нужные головы мысль о замене опытного полководца на ничтожного Бассанио. Потом подстроить этому мужеложцу выгодную женитьбу, чтоб у него были средства на взятки. Внедрить в его окружение твою дочь…

— Измаил-бей тоже немало способствовал нам в этой истории с женитьбой.

— Верно. Он из морисков, после бегства из Испании достиг в Берберии немалых успехов, так что «принцем Марокканским» его прозвали не для красного слова.

— А настоящего принца… Арагонского… ты, господин, использовал втемную?

— Да. Молодому человеку положительно не везет с женитьбой. Впрочем, не такому уж молодому — он прежде был генерал-губернатором Сицилии. Так или иначе, прочие претенденты на руку и приданое синьоры Порции освободили место для нашего кандидата. Забавно, но тридцать лет назад отец этого принца, дон Франциско, который тогда вдовствовал, также выстроил изрядную интригу, чтоб получить руку и приданое донны Рейны. И это была игра, в которой его соперник рисковал и свободой, и головой.

— И этим соперником был ты.

— Да, и я выиграл. Но мы говорим о том, что случилось недавно. Я должен был попридержать агента Сената в Стамбуле. Арест французских кораблей нужен был мне для других целей, но он пришелся весьма кстати. Все остальное эти благородные господа сделали сами. Разумеется, они полагали, что действовали ради собственной выгоды, но в конечном счете никто не послужил султану усерднее, чем они. Дорога для Ульдж-Али оказалась расчищена. Пожар в Арсенале тоже немало тому способствовал. Прежний начальник Арсенала ни за что не допустил бы, чтоб сожгли все корабли, стоявшие в сухом доке. Вот что бывает, когда на стратегические места назначают чьих-то приятелей, собутыльников и любовников.

— Но тут пришлось немного зачищать концы, — вставил Шилох. — Не самим, конечно. Тот отравитель, датчанин… я сообщал о нем раньше… редкостный мошенник…

— Иногда только с такими и можно иметь дело.

— В любом случае он не знает, на кого работает. Джессика посещала его как приближенная дама синьоры Порции, каковой она тогда и была.

— Хорошо. Можно сказать, что операция «турецкий еврей против венецианского мавра» увенчалась успехом. Но…

Шилох вскинул голову.

— Разве твое назначение на пост губернатора Кипра — не дело решенное?

— Все об этом говорят. Однако это будет зависеть от того, чем завершится война.

— Но война закончена!

— Война по-настоящему еще не начиналась. Римский папа, которому дым от костров — приятное благоухание, объявил крестовый поход. Крестовый поход! Кому, как не нам, знать, к чему это всегда приводит… До сих пор Венеция, Франция и Испания враждовали между собой, но если они объединятся, Блистательная Порта может потерять владычество на море.

— Но христианский мир уже собирал против султанского флота армаду, равной которой не было нигде и никогда! Пятьсот боевых кораблей! Но Хайраддин разбил их.

— Хайраддин, Синан и Драгут. Но Хайраддина и Драгута уже нет в живых, а Синан — глубокий старик. Остается Ульдж-Али, но у него нет такого опыта. Справится ли он? Между тем Великий визирь спит и видит, как бы меня уничтожить. Ради этого он готов заключить мир хоть с шайтаном, хоть с папой. И каждый день нашептывает о том султану.

— А султан?

— Губит свое здоровье, — Наси не хотел говорить прямо о недуге своего благодетеля, но Шилох его понял. Увы, недуг султана, столь редкий в мусульманских странах, давно стал притчей во языцех. У отца его, Сулеймана Великолепного, была одна пламенная страсть — прекрасная Хуррем, и потому именно ее сын стал наследником трона. А у Селима, сына Хуррем, в европейских странах именуемой Роксоланой, тоже была лишь одна страсть — пьянство. — Но мы отвлеклись. Вернемся же к тому, с чего начали.

— Да. Мы с дочерью ждем твоих распоряжений.

— Полагаю, вы заслужили награду и отдохновение от трудов. Можешь выбрать место для жительства в любом из моих владений.

— Вряд ли на островах найдется для меня дело.

— Но я говорю не только об островах. Сулейман Кануни даровал мне город Тверию. Не хочешь ли поселиться там?

Последовало молчание, потом Шилох произнес:

— Нет.

— И ты тоже? Я сказал — есть в земле Израиля город, где евреи могут жить свободно — приходите и живите! И почти никто не пришел. Потому что им нужно, чтоб это сказал не я, а Машиах. Знаешь, кто наш злейший враг? Не цари земные и не инквизиторы, а мы сами. Евреи не хотят понимать, что свое царство они не вернут, трактуя Талмуд и занимаясь перестановкой букв в Святом имени. Ни каббалисты, уткнувшиеся в свои трактаты, ни торговцы, трясущиеся над каждым медяком, не берут в толк, что государства создаются оружием и дипломатией. В Святую землю они едут лишь для того, чтоб умереть там, но не для того, чтоб жить, трудиться и строить, и в сердце своем называют меня святотатцем. Но от тебя, признаться, я ожидал иного. Ты тоже отказываешься поселиться в Тверии, потому что князь Иосиф из анусим непохож на Машиаха?

Шилох покачал головой:

— Не в этом дело. Ты сам сказал — земля, на которой стоит этот город, свята, а я далек от святости. Я ничем не лучше наших противников. Мы проклинали венецианцев за то, что они лгут и убивают, но разве я не делал того же самого? И, что хуже всего, я не раскаиваюсь в этом. Так что вряд ли я обрету покой при этой жизни. Позволь мне служить дальше, мой князь, и дай очередное поручение.

— Что ж, пусть так. Путь в католические страны для тебя закрыт, а на островах ты оставаться не хочешь. Поэтому поезжай в Антверпен и возьми с собой дочь. Там тебе будет нетрудно обосноваться. У меня давние связи в этом городе и немало друзей среди гезов.

— У нас не может быть друзей среди христиан. Думаешь, протестанты будут относиться к нам лучше, чем католики? Как только гезы одержат полную победу, они примутся чернить тех, кто им помогал.

— До сих пор у меня не было причин сомневаться в принце Оранском, — сказал Иосиф.

Шилох промолчал.

— Ты скажешь, что у меня так же не было причин сомневаться в императоре Максимилиане. Но он умер, а его наследники повели себя совсем по-иному. Что ж, все люди смертны, а некоторые на людей и вовсе не похожи. Но ты вот бранил венецианцев, а я бранил талмудистов. Но я кое-что помню. Ибо учат мудрецы: «Там, где нет людей…»

— «…старайся быть человеком», — закончил Шилох изречение Гиллеля Старца.

— Верно. Итак, ты поселишься в Голландии. Обратишься к Мартину Лопесу и Маркосу Пересу. Они помогут тебе выправить документы. Но это лишь первый этап моего поручения. Как ты, возможно, слышал, милостью господина нашего султана я еще и правитель Валахии…

— Валахия? Но это же сущая дыра.

— Безусловно. Но в качестве плацдарма для походов в Европу — дыра стратегически важная. До того как Османы присоединили ее, это вдобавок был еще и сущий гадючник. Последний господарь — этот, с мерзким прозвищем, так допек своих подданных, что они сами снесли ему голову. И вот, спустя немало лет, оттуда стали доходить слухи — один нелепее другого, причем связанные именно с этим покойным злодеем. Мои враги часто называют меня человеком неверующим. Однако природа этих слухов такова, что поверить в них не может ни один здравомыслящий человек — будь то еврей, турок или христианин. Потому я подозреваю, что распускают их представители одной из враждебных Турции держав, чтобы, прикрываясь именем убитого господаря, подготовить вторжение. Я не хочу, чтоб твой визит связывали со мной, оттого и отправляю тебя туда кружным путем. Ты поедешь туда в качестве голландца — это не вызовет подозрений. И разберешься, что там происходит.

— Понял, — сказал Шилох. И уточнил: —А какое прозвище было у этого господаря?

— Очень напыщенное. Сын Дракона, — ответил герцог. — По тамошнему — Дракула.