Часть первая

История повторяется: в некоем отдаленном райцентре Одесской области (бывшей Мамонтовке) жил да был один из тех отставных майоров, которым после двадцатипятилетней безупречной службы в тайге или на Крайнем Севере разрешено прописываться везде, где душа пожелает (кроме, разумеется, столиц и курортов – те для генералов), и чье имущество, образно говоря, состоит из облезлого чемодана, испорченного черно-белого телевизора «Рекорд», двубортного костюма и «Командирских» часов с фосфоресцирующим циферблатом.

Фамилия этого отставного майора неизвестно почему складывалась из двух очень простых русских фамилий – то ли Прохоров-Лукин, то ли Титов-Афанасьев. Из-за этой-то простоты ее трудно было запомнить.

– Как его?.. Ну, этот, чокнутый... Ну... Петров-Водкин, что-ли? – вспоминали в райвоенкомате перед государственными праздниками. Зато имя-отчество помнили и печатали на поздравительной открытке:

«Уважаемый Федор Федорович! Разрешите от имени и по поручению... поздравить Вас с Днем Конституции».

Или что-нибудь в этом роде.

Федор Федорович был человеком относительно не бедным, но всю свою не хилую военную пенсию и трудовые сбережения тратил на покупку так называемой научно-фантастической литературы...

Сколько у него было книг?.. Грузовик с прицепом.

Жил он в бело-кафельной хрущевской пятиэтажке, заселенной районным начальством, – потому, наверно, и называли этот дом «Домом на набережной». Его однокомнатная квартира на пятом этаже под крышей, где до Федора Федоровича обитал верующий художник-диссидент, была заставлена и завалена книгами и напоминала даже не библиотеку, а книжный склад в каком-то своеобразном божьем храме: этот выдворенный на Запад диссидент, как видно, верил во всех богов сразу – он живописно расписал все двери квартиры с обеих сторон скифскими истуканами, а также ликами Шивы, Будды, Конфуция, Христа и (даже!) никогда не позировавшего Магомета.

Федору Федоровичу боги не мешали, он их не закрасил. Пусть живут.

Что он ел – неизвестно. Дома Федор Федорович не готовил, в кухне тоже построил книжные стеллажи, а оставшуюся от художника-диссидента новую белую электрическую плиту обменял на синее «огоньковское» собрание сочинений Герберта Уэллса. Целыми днями он пожирал научную фантастику под мудрое молчание испорченного телевизора. Наверно, все же, кроме фантастики, Федор Федорович чем-то питался, потому что иногда натягивал резиновые сапоги и переходил вброд через дорогу в столовую под непонятным для него названием «IДАЛЬНЯ», откуда доносился запах жареных пирожков с яблочным повидлом. А потом опять читал, сидя в удобном кресле, которое ночью фантастическим образом превращалось в кровать. Во всяком случае, так ему мерещилось. Обычное раскладное кресло типа «кресло-кровать».

Бедный, бедный старик! Не было у него ни Росинанта, ни Санчо Пансы, ни приличной кровати, и не бросался он с дрыном на железобетонный элеватор вызволять награбленное крестьянское зерно у этого вечно голодного внеземного чудовища, и местную колючую химзону на окраине райцентра обходил темными переулками, справедливо принимая вышку с охранником за боевой марсианский треножник, – в общем, Федор Федорович не был буйнопомешанным, но в основном история повторилась: он свихнулся на современной научной фантастике и откалывал фокусы не менее странные, чем его знаменитый предшественник четыреста лет тому назад.

Каждую весну, например, Федор Федорович начинал маяться, собирался в дорогу и улетал из Одессы в Зауральск на день рождения небезызвестной Аэлиты Толстовской. Туда съезжались несколько десятков его молодых друзей, таких же странноватых любителей фантастики. Число их с каждым годом увеличивалось раза в два, совсем как межпланетные расстояния по правилу Тициуса-Боде. Некоторые их этих странников уверяли Федора Федоровича, что прибывают в Зауральск посредством «нуль-транспортировки через подпространство», а он так искренне верил этим насмешникам, что в конце концов собственный перелет в обыкновенном самолете стал воспринимать за эту самую «нуль-транспортировку».

А новую Аэлиту каждый год выбирали на конкурсе в Зауральске всеобщим открытым голосованием. Попадались там такие прехорошенькие любительницы научной фантастики, что казались на сцене Дворца Культуры Железнодорожников еще более обнаженными, чем были на самом деле. (Сколько там на ней того купальника!..) Они воображали себя наследницами знаменитой марсианки только из-за того, что их инопланетные ноги росли, казалось, из самой шеи. В первую же избранницу Федор Федорович влюбился до потери сознания и преподнес ей купленную в зауральском универсаме дорогостоящую малахитовую шкатулку с гравировкой:

«Аэлите-82» с любовью от Ф.Ф.Лосева-Гусева"

В ответ она своими ногами сделала книксен, поцеловала его в лоб и поблагодарила:

– Спасибочки, папочка!

Хотя, Федор Федорович годился ей в дедушки.

Фэны его любили, считали своим, но нещадно обманывали, подсовывая самые дрянные книжонки по сходной несусветной цене. Впрочем, Федору Федоровичу все годилось, он все с жадным восторгом глотал, даже сборники научной фантастики издательства «Молодая гвардия». Везде ему чудились летающие тарелки с иллюминаторами, снились страхолюдные членистоногие пришельцы, а сидя на унитазе, он представлял себе какое-то Великое Кольцо и восседающих на нем Братьев по Разуму.

Дальше – хуже.

Однажды, возвращаясь из Зауральска через Москву, Федор Федорович удостоился аудиенции у самого Аристарха Кузанского! Того самого – автора знаменитой «Полыхающей пустоты». Федор Федорович с трепетным чувством впервые смотрел на живого писателя-фантаста... Оказалось, что они с ним – два сапога пара! Аристарх Кузанский тоже верил в пришельцев, показывал в доказательство цветные заграничные фотоальбомы о жизни и деятельности на Земле внеземных цивилизаций и подарил Федору Федоровичу первое издание своей «Полыхающей пустоты» (раритет 1937 года) с дарственной надписью:

«Дорогому соратнику и единомышленнику Ф.Ф.Белову-Маркову от автора.» Подпись: «Ар.Куз.»

Это уже было слишком для нарушенного рассудка Федора Федоровича.

Вернувшись домой, Федор Федорович решил установить тесные контакты с писателями и любителями научной фантастики всего земного шара на предмет объединения в это самое Кольцо. Если марсиане существуют, – а кто сомневается? – то, скорее всего, их следует искать именно в этом ограниченном контингенте человечества...

Где же еще?

Первым делом, он написал письмо Рею Бредбери: поздравил того с очередным круглым юбилеем, объявил о создании Великого Кольца и попросил приобрести там, в Соединенных Штатах, и выслать сюда, в бывшую Мамонтовку, наложенным платежом красочные фотоальбомы, отражающие тему межпланетных палеоконтактов, каких бы денег они не стоили.

Заклеил конверт, подумал и надписал адрес:

«Соединенные Штаты Америки, Вашингтон, Рею Бредбери».

«Дойдет», – подумал он.

И стал Федор Федорович писать письма.

С советскими адресами сложностей не было: «Москва, журнал „Знание – сила“, братьям Стругацким», «Сибирь, Тайга, Геннадию Прашкевичу», «Киев, „Радянський письменник“, Владимиру Савченко».

С иностранными – тоже: «Польша, Варшава, Станиславу Лему», «Япония, Токио, Саке Комацу», «Франция, Париж, Пьеру Булю».

И так далее.

«Марсианины всех стран, объединяйтесь!» – призывал Федор Федорович.

Так разбежался, что написал даже письмо Герберту Уэллсу: «Великобритания, Лондон, Герберту Джозефовичу Уэллсу», опустил конверт в почтовый ящик и даже не вспомнил о том, что великий изобретатель машины времени давно умер.

Написал он также в Зауральск Аэлите-82, напомнил о своей отцовской любви, призвал объединяться с марсианинами. Очень хотел пригласить в гости, но не посмел, испугался... Саму Аэлиту Толстовскую!

Не прошло и полгода, как Федора Федоровича вызвали в мамонтовское почтовое отделение и, с подозрением проверив паспорт, выдали кем-то уже читанную корреспонденцию из Нью-Йорка – спасибо, танцевать не заставили. На именной голубой бумаге с изображением собственного двухэтажного особнячка Рей Бредбери сообщал свои характерным американским почерком о том, что...

А о чем – можно только догадываться.

Федор Федорович засуетился. Мало того, что за двадцать пять лет службы на Крайнем Севере не удосужился выучить английский язык, так еще и почерк неразборчивый!

Еле дождался вечера, надел резиновые сапоги, взял весло для замера глубины грязи и, обойдя мусорник, нахально расположившийся у дома с неолитических времен ледникового периода, погреб в Клуб культуры «Водоканализации» на платные курсы иностранных языков. Как уже говорилось: вечерело. Райцентр находился в глубоком русле усохшей реки, впадавшей некогда в Эвксинский Понт. (Значит, дом в самом деле стоял на бывшей набережной – вот откуда название!). Здесь не продували ветра, не сквозило, зато было прохладно и сыро от стекавших с древних обрывов грунтовых вод, и стояли какие-то вечные сумерки из-за того, что Солнце заглядывало сюда всего лишь один раз в день пополудни – встанет ближайшая к нам звезда над обрывом, осторожно, чтобы не упасть, постоит над этой дырой, посмотрит, плюнет и отойдет со вздохом.

Кто тут жил? Население.

Работало оно на сахарном заводе, производило сахар из свеклы, ходило зачем-то в облупленный пустой универмаг, ело, пило, закусывало. Всякое здесь бывало, мало кто чему удивлялся... Это мы знаем. Это – уже видели. А это – кушали. Ничем их не проймешь. На платных курсах иностранных языков, кроме английского, никаким другим языкам не обучали. Да и желающих выкладывать свои кровные за это сомнительное удовольствие нашлось в Райцентре раз-два и обчелся: два украинца и один гражданин еврейской национальности. Учились они в этом кружке неизвестно зачем. Украинцы собирались уехать пахать в Канаду, а еврей еще точно не знал куда – откуда пришлют вызов, туда и уедет... Туда, где Дневное Светило исправно восходит и заходит утром и вечером. Всем было скучно, всем надоел этот «паст индефинит тенз». Английский язык – он и в Греции английский, его даже в Африке можно выучить. Так что учились они в клубе «Водоканализации» скорее из ритуала или для собственного самообмана, не более того.

Зато письмо от Рея Бредбери их приятно развлекло. Все вчетвером прервали занятия (четвертой была преподавательница английского языка Людмила Петровна, которой тоже осточертело готовить кадры для заграницы) и принялись переводить. Перевод приблизительно получился такой:

"Дорогой май френд господин Ванька Жукофф! – отвечал Рей Бредбери. -

Лично у меня все о'кей, чего и тебе желаю! С радостью узнал, что мои дела

в далекой России тоже идут (обстоят?) распрекрасно. Оказывается, даже в

скифских степях обитают мои почитатели, хотя ваш ВААП не платит мне

гонораров до 1973 года. Это великолепно! Они хорошо устроились! Как ты

поживаешь? Надеюсь, вери гуд? Будешь в Нью-Йорке – стучи в рельсу! Привет

супруге, детишкам. Гуд бай!

Дата. Подпись: «Твой Р.Бр.»

Два украинца, один еврей и Людмила Петровна горячо поздравили Федора Федоровича. Подумать только – получить вызов из Соединенных Штатов от самого Рея Бредбери! Хитры американцы, перекачивают лучшие умы за океан. Пусть Федор Федорович завтра же утром отправляется автобусом в одесский ОВИР и начинает оформлять документы на выезд.

Кто такой ОВИР, Федор Федорович не знал. ОВИР был для него набором заглавных букв. Что ОВИР, что ВААП – этими загадочными богатырями он не интересовался. Другое дело – проблемы SETI или НЛО! Короче, два украинца, один еврей и Федор Федорович купили в «Продмаге» у Варвары Степановны бутылку водки и уже в полной темноте распили ее в цветущих кустах сирени за здоровье прогрессивного американского писателя-фантаста.

Федор Федорович возвращался домой в духовном и физическом опьянении в кромешной тьме с букетом сирени под мышкой. Лишь «Командирские» часы светились и указывали дорогу. Один раз он провалился в грязь по колено. Второй раз поскользнулся и сел в лужу. На него молча прыгнула холодная лягушка. Ей тоже хотелось тепла. Над обрывом, поколебавшись, взошла Луна, чтобы понюхать сирень. Луна уже не была такая самоуверенная – с тех пор как американцы, науськанные Реем Бредбери, походили по ней ногами. Урожай сирени в этом году уродился как никогда, хоть вези на элеватор. Запах стоял такой, будто Райцентр взбрызнули сиреневым одеколоном от комаров. Федор Федорович сидел в луже под нерешительной Луной с букетом сирени и с ручной лягушкой на плече и думал о Рее Бредбери... Об инопланетных фотоальбомах американец не сказал ни слова. О Великом Кольце – и того меньше...

«Не хочет объединяться, – проницательно соображал Федор Федорович. – Некогда им там, в Нью-Йорках, бродить по черному рынку и разыскивать у книжных жучков цветные фотоальбомы для Федора Федоровича. Но, главное, ответил. Человеком оказался, а не марсианином... Человек все-таки ближе».

Лягушка квакнула, Луна вздрогнула, Федор Федорович очнулся, согнал лягушку и пошел домой.

Дома его ожидал еще один сюрприз! Пока он курсировал по Райцентру, к нему в гости заявилась Аэлита-82, открыла ногтем мизинца дверной замок и уже успела расположиться в квартире: губной помадой пририсовала Магомету красные буденовские усы и раскидала везде свои марсианские вещи: малахитовую шкатулку, баскетбольную сумку и французские духи «Ночная магия». Их тонкий аромат Федор Федорович сразу оценил – это вам не сиреневый одеколон!

– Здравствуй, папочка! Ой, это мне сирень? Откуда ты такой грязный?

Она стянула с онемевшего Федора Федоровича резиновые сапоги и вымыла их под краном. В совмещенном санузле уже висели ее трусики, лифчики и знаменитый, но давно полинявший, купальник, умещавшийся в малахитовой шкатулке. Этот купальник Аэлита еще возила с собой, хотя войти в него уже не могла, как не могла войти в усохшие марсианские каналы или в ту же реку, некогда впадавшую в Эвксинский Понт. Все ушло в прошлое без всякой машины времени. Куда подевались ее «юношеская тонкость» и «бело-голубоватость», так восхищавшие графа Алексея Толстого? «Приподнятый нос» и «слегка удлиненный рот» не были уже «по-детски нежны», а в «огромных зрачках пепельных глаз» не светились «взволнованные искорки». С каждым годом Аэлита-82 толстела по астрономическому правилу Тициуса-Боде. Письмо от Федора Федоровича ей переслали из Зауральска в Петропавловск-на-Камчатке, оттуда – в Ташкент, из Ташкента – еще куда-то, потому что Аэлита не сидела на месте, а носилась по стране то с фэнами, то с рокерами, то с рок-группами, то даже с примитивными футбольными фанатами носилась она...

«Спа-ар-так» – чемпион!"

Попала на Землю и загуляла. Загастролировала. Невидимый миру лиловый синяк на бедре, припудренный фонарь под глазом, охрипший голос («Аэлита заговорила, точно дотронулась до музыкального инструмента, – так чудесен был ее голос»), любовь к «шипучему игристому типа шампанского», множество других любовей ничему хорошему не способствовали. Опять же – свалилась с Луны или прилетела с Марса, а жить где без постоянной прописки? На чужих квартирах? Или углы снимать? Где? В Зауральске или в нижневартовских общагах? На острове Врангеля? Работать где? Кем? Марсианские канавы рыть на газопроводе Уренгой-Тмутаракань, трубоукладчицей?

Тут ничего смешного нет: надо же марсианской Аэлите как-то жить на Земле? Надо же ей куда-нибудь лечь, как той подбитой подводной лодке? Везде до горизонта крейсеры, линкоры и бронепоезды... Так и норовят!

Федор Федорович все это дело выслушал, накормил, напоил, отпустил грехи, по головке погладил, и стала Аэлита жить у него на раскладном кресле в комнате, а он – на стеганом одеяле в кухне. Никогда еще Федор Федорович не был так счастлив! Все его сокровенные желания исполнялись: Аэлита приехала, Рей Бредбери называл его своим дорогим френдом, Великое Кольцо начинало функционировать. Отправился он в облупленный пустой универмаг, что за неолитическим мусорником, и купил себе пружинистую раскладушку с матрасом, а Аэлите – пустой крокодилообразный кошелек для денег. Вообще, ходил именинником и всем, всем, всем показывал письмо Рея Бредбери – Варваре Степановне из «Продмага», начальствующим соседям, подавальщице в «Iдальне», паспортистке в милиции, куда он пришел хлопотать о постоянной прописке для Аэлиты на своей жилплощади. Так осмелел, что однажды с беззаботным видом прогулялся мимо химзоны и показал фигу охраннику в марсианском треножнике.

Какие-то таинственные и не совсем трезвые незнакомцы останавливали его и спрашивали:

– Батя, как там с жизнью на Марсе?

Федор Федорович степенно объяснял, что американские «Викинги» таковую не обнаружили, но это еще ни о чем не говорит.

Миновало три дня. На почту больше не вызывали и писем не приносили. Никто пока не отвечал – ни Лем, ни Буль, ни братья Стругацкие. Молчали также Азимов, Шекли и Гарри Гаррисон. Значит, пишут...

Федор Федорович умел ждать. Он немного подуспокоился и опять принялся штудировать свои книги, стремясь по ходу вовлечь Аэлиту в сферу интересов Великого Кольца. Почему бы Аэлите, например, не стать его секретаршей?

Но Аэлита лишь зевала и точила когти в ожидании паспортного штампа о прописке и исчезновения фонаря под глазом. Похоже, она в жизни вообще ничего не читала, кроме, разве что, «Колобка», хотя имела солидную репутацию любительницы фантастики. Она больше любила рисовать. Магомет с помощью богохульной помады постепенно превращался в Семена Буденного, Христос – в доброго старосту Калинина, Конфуций – в заурядного пьяницу. К скифским идолам и японским богам Аэлита пока приглядывалась, оставляя их на потом.

Наконец фонарь под глазом сошел, хотя с пропиской дело не двигалось – свое свидетельство о рождении, без которого прописка ну никак невозможна, Аэлита давным-давно потеряла где-то на Марсе. Нужно было восстанавливать метрику по месту рождения, писать запрос тамошним бюрократам, ожидать ответа... Аэлита вздохнула, вынула из малахитовой шкатулки синюю помаду, примерилась и пририсовала скифским истуканам доблестные натуралистические мужские достоинства. Потом покрасила когти зеленым лаком и сказала:

– Пойду. Скучно. Надо починить телевизор.

Вернулась она на следующее утро с тяжелопохмельным телемастером, похожим на Ален Делона, и с новым фонарем, но уже под другим глазом. Мастер дрожащей рукой совал отвертку в нутро телевизора и напевал с одеколонной отрыжкой, едва ворочая языком:

Телевизор в отместку из последних сил ударил телемастера током, а сам сгорел. Валил дым, приезжали пожарные со «скорой помощью»...

– Ален Делон не пьет одеколон, – намекнул Аэлите врач «скорой помощи», увозя телемастера в больницу.

– И говорит по-французски, – согласилась Аэлита.

Все на этот раз обошлось, хотя Федор Федорович заплатил пожарникам штраф и очень испугался за книги:

– Один пожар, и все сгорит!

Отправился он на сахарный завод в отдел кадров договариваться об устройстве Аэлиты на работу в режимный цех по переработке сахара в сладкий спирт, а заодно обменял у тамошнего противопожарного дружинника свой запасной экземпляр «Полыхающей пустоты» на такой же пустой красивый красный огнетушитель. Дружинник, которому красный спирт давно поперек горла стоял, обещал заправить огнетушитель потом, а «Полыхающую пустоту» после ухода Федора Федоровича обменял в свою очередь в «Продмаге» у Варвары Степановны за бутылку нормальной государственной водки, которую, с предвкушением раскупорив в обеденный перерыв, с проклятьями разбил о стену, потому что в бутылке оказалась обыкновенная водопроводная вода...

И такое бывает. И Варвара Степановна не виновата... И некому жаловаться... И никто не виноват. И справедливость соблюдена: полыхающая пустота взамен на пустой огнетушитель и на пустую бутылку. Так на так.

И насчет Аэлитиной работы в качестве кладовщицы в режимном цехе пока ничего не получилось – в сахарном отделе кадров с нее тоже потребовали постоянную прописку. А метрика, как уже говорилось, на Марсе. А туда – как пешком до Крайнего Севера.

Вот. Зато в отделе кадров предложили работу самому Федору Федоровичу из уважения к его майорскому прошлому – начальником штаба гражданской обороны сахарного завода.

– Отбиваться от НЛО, что ли? – вполне серьезно спросил Федор Федорович.

В отделе кадров обиделись и сняли вопрос с повестки дня.

Вскоре по Райцентру поползли зловещие слухи о том, что Федор Федорович получает письма от какого-то «еврея Бредбери» и, похоже, собирается в скором будущем сваливать за бугор. И все, все, все стали писать на него жалобы и доносы: и какую-то приблудную шлюху по имени стирального порошка приютил, и огнетушитель зачем-то приволок, и газом в квартире пахнет – того и гляди, Дом на набережной взорвет. Даже Варвара Степановна в «Продмаге» ворчала:

– Старый черт, из-за него вся водка скисла!

И даже молоденькие охранники из химзоны подали по начальству рапорт: мол, бродит тут какой-то старый козел и дули показывает. Ну, прямо человек-невидимка! Не провокатор ли?

Понятно, дошли эти слухи и жалобы до «куда нужно». Начали его посещать представители разных организаций. Раньше они на Федора Федоровича плевать хотели с расстояния пушечного выстрела, а сейчас пошли косяком...

«Гражданин Попов-Кулибин? Эф-Эф? Великий русский изобретатель? Водоканализация... Что тут у вас с Кольцом? Трубы не текут? Один живете? На здоровье не жалуетесь? И слава Богу. Распишитесь, что озверели в получении инструкции... То есть, ознакомлены в получении... Или как-то не так, ч-черт... Распишитесь напротив галочки».

Проверяли паспортную дисциплину, гоняли на флюорографию, заглядывали в унитаз, интересовались газовой плитой, хотя никогда еще в своей древней истории Мамонтовка не была газифицирована, газом тут и не пахло, потому что главная труба из Тюменской области огибала город без ответвления прямиком в Румынию, где своего газа девать некуда.

– Чертовщина и фантасмагория!.. – удивлялся Федор Федорович, который газовую плиту отродясь не видывал.

И так каждый день – то водоканализация, то санэпидемстанция, то повестка из военкомата...

В военкомате при уточнении служебной анкеты как бы между прочим спросили: не собирается ли Федор Федорович уезжать куда-нибудь в дальние края?

– В ближайшем будущем? – задумался он.

– Ну, пусть в ближайшем.

– В мае собираюсь на слет в Зауральск, – вспомнил Федор Федорович.

– Зачем в такую даль?

Федору Федоровичу только того и надобно! Он вскочил в седло на подставленную лошадь и погнал аллюром свои бредни о нуль-транспортировке, о Великом Кольце и об Рее Бредбери...

– Стоп, стоп, стоп, стоп, стоп!.. А это еще кто такой? – насторожились в военкомате.

Федор Федорович вошел в галоп:

– Да как же так!?.. Бескультурье!.. Да это же!.. Прогрессивный!.. Выдающийся писатель-фантаст!.. Американский!.. Бывшие наши союзники!

В общем, не знали как от него отделаться. Вручили очередную юбилейную открытку об освобождении Кенигсберга и даже забыли поинтересоваться, не собирается ли Федор Федорович уезжать куда-нибудь в отдаленном будущем?

И еще одна встреча...

Но это между нами...

Она проходила в строжайшей тайне («никому ни слова»), в отсутствие Аэлиты, которая в это время вышивала с врачом на «скорой помощи». Позвонил в дверь представитель «Откуда Надо» и, не переврав фамилии, спросил, имеет ли он дело с товарищем, скажем, Борисовым-Завгородовым?

Ответ был утвердительным.

Тогда, предъявив удостоверение... (Все-таки придется открыть секрет: это было удостоверение бурильщика из конторы глубоководного бурения нефтяных скважин.) Предъявив этот солидный документ, представитель конторы пригляделся к красноусому Магомету и сказал с похвалой:

– Славный был рубака в наших краях!

– Да, немало порубал своих соотечественников! – согласился Федор Федорович.

К портрету всесоюзного старосты представитель тоже отнесся благосклонно. С недоумением осмотрел огнетушитель, спросил:

– В доме никого нет?

– Кроме нас с вами.

– А где эта... ваша...

– Ушла в библиотеку, надолго.

Федор Федорович остался очень доволен тем, что его фамилию впервые в этом городе не переврали. Он показал гостю кухню, похвастался библиотекой, усадил в почетной раскладное кресло, сам уселся на пачку книг. Представитель глубоководной конторы почему-то медлил, помалкивал и заглядывался на посиневшие от холода достоинства скифских идолов.

– Так вот и живу, – начал разговор Федор Федорович. – Один... Пока один. Хочу дочь прописать.

– Значит, она вам дочь?

– Приемная.

Весь разговор долго описывать...

Серьезный был разговор, представитель конторы в самом деле глубоко бурил, сразу видно, что не из военкомата. С Аэлитой все прояснилось, с этим стиральным порошком вопрос снимается. О Рее Бредбери почти не вспоминали, потому что кто же не знает Рея Бредбери!? Рей Бредбери действительно выдающийся и прогрессивный человек, о нем только в «Водоканализации» могут не знать. А «451 градус по Фаренгейту», о том, как книги жгут, даже в пожарной части читали и с похвалой отозвались о работе американских коллег. Так что насчет письма Рея Бредбери к Федору Федоровичу у глубоководной конторы нет никаких претензий. Мосты, понтоны и переправы на подручных средствах с американцами можно и нужно наводить. Как на Эльбе. Только не удирать туда через нуль-пространство, а культурненько... Зато с Гербертом Уэллсом вопрос спорный, неясный...

– Так ведь Герберт Уэллс тоже прогрессивный! – тут же ввязался в спор Федор Федорович. – Прогрессивный великобританский писатель-фантаст!

– И выдающийся, – напомнил гость.

– Он Ленина видел!

– Кто спорит? Но дело в том, что этот прогрессивный писатель-фантаст давно умер.

– Как это «умер»? – вкрадчиво спросил Федор Федорович. – Где? Когда? Вы присутствовали на похоронах? Докажите!

– 13 августа 1946 года. Я специально уточнял.

– Он бессмертен! – с тихим пафосом произнес Федор Федорович.

– В каком смысле «бессмертен»? – тоже шепотом спросил бурильщик. – В морально-литературном? В этом никто не сомневается.

– И в биологическом смысле тоже.

– Вы это серьезно?

– Герберт Уэллс живой. Как мы с вами.

Представитель конторы беспомощно посмотрел в глаза пьяного Конфуция, ища поддержки у великого философа древности. Тот ему подмигнул: держись, мол!

Представитель перевел взгляд на многорукого Шиву. Одной из множества своих рук тот крутил пальцем у лба, другой – показывал на Федора Федоровича.

«Сумасшедший...» – догадался бурильщик. – «Или баптист-адвентист седьмого дня...» – тоскливо предположил он.

– Вы, наверно, верующий? В загробную жизнь?

– Бога нет! – с ходу отверг эту версию Федор Федорович. – Но жизнь после смерти существует на научных основаниях. Это доказано.

– Кем? Конкретно! Когда? Факты! – прорвало бурильщика, но он тут же взял себя в руки. – Извините, погорячился. Ну, хорошо... Может быть... Пусть жизнь существует в любых видах. Пусть после смерти. Пусть после жизни. Но вы написали в письме к Герберту Уэллсу... Цитирую по памяти: «Приезжайте к нам через десять лет... Наш Райцентр вы не узнаете. Он станет столицей Великого Кольца. Все будут жить в современных квартирах, решится продовольственная проблема...» Это вы написали?

– Нехорошо читать чужие письма, молодой человек, – погрозил пальцем Федор Федорович.

– Работа такая, – развел руками представитель конторы. – Но вы не ответили.

– Да, это я написал. А что, собственно? Почему бы Герберту Уэллсу к нам не приехать? В Мамонтовке многие бывали, даже Исаак Бабель бывал. А вот Ильф с Петровым, к сожалению, не удосужились...

– Наверно, вы правы, – задумался бурильщик. – Если предположить, что Герберт Уэллс живой, почему бы ему не приехать к нам? Я это упустил из виду.

– Вот именно. Кстати, вынужден вам сказать, что ваша организация с Бабелем очень погорячилась. Очень! – бесстрашно заявил Федор Федорович.

– Меня тогда еще в живых не было, но я все равно приношу вам извинения за Бабеля. Если хотите, можете и его пригласить в гости, – продолжал идти на уступки представитель конторы. – Давайте все-таки вернемся к Герберту Уэллсу... Вы уверены, что продовольственная проблема к приезду Уэллса будет решена?

– Абсолютно.

– И жилищная?

– Каждому по квартире!

«Безумец...» – поставил окончательный диагноз представитель.

Они еще долго беседовали. Глубоководный бурильщик особенно интересовался Великим Кольцом:

– Это что за Кольцо такое? Кооператив? Нет? Такая организация писателей и любителей рыцарских романов?.. То бишь, научной фантастики? Неформальная? Ах, всемирная! Всемирная и неформальная? Очень интересно! И каковы ее цели, задачи, намерения? Структура? Финансы? Фонды? Членские взносы?

Интересовался, а думал о другом... Надо что-то делать с Федором Федоровичем, надо как-то помочь отставному майору. Райцентр бурлит, отвлекается от насущных проблем и не варит сахар из свеклы, тогда как в стране сахара не хватает – весь изводят на самогон. Мужик он, видать, безобидный, хороший, жить с ним в Райцентре стало веселее; но, если даже испанский административный аппарат в XVII веке не смог выдерживать безумные выходки своего Дон Кихота, то тем более в наше время – кому это понравится?..

Прощаясь, представитель конторы обратил свой взор за советом на Буденного и Калинина.

«Надо человека спасать», – кивнул командарм Первой Конной.

«Надо спасать человека», – согласился с ним Всесоюзный Староста.

«Так и сделаем», – решил представитель.

 

Часть вторая

В апреле, когда Федор Федорович по обыкновению начал маяться и отлучился на день в Одессу по поводу закупки нового чемодана для очередной нуль-транспортировки в Зауральск, прямо в его квартире был созван тайный консилиум из всех заинтересованных граждан и организаций.

Позвонили. Открыла дверь Аэлита. Кто такие?

На нее не обратили внимания, прошли, поморщились – книгами воняет. Расселись на книгах и стали думать.

Надо что-то делать, надо человека спасать. Оставлять в таком виде опасно. Жаль, человек хороший. Доверчивый. А тут всякие шляются... Из химзоны иногда уголовники бегают... Или, чего доброго, утонет в луже...

Ничто не ново под Луной. План спасения Федора Федоровича всем был виден издалека. Он, этот план, лежал на поверхности, как полуживой кит, потерявший ориентацию. Дело в том, что в этом городе не один такой Дон Кихот был...

Был, был до Федора Федоровича прецедент в лице сумасшедшего краеведа. Всю свою сознательную жизнь Райцентр назывался Мамонтовкой, а переименовали его после гражданской войны по подозрению в родственных отношениях с известным деникинским генералом, которого расколошматил Буденный где-то в этих краях. Так вот, после разоблачения культа генералиссимуса, которому Буденный приходился ближайшим дружком и соратником, краевед стал писать письма во все инстанции: мол, Мамонтовка с тем диким генералом никак не связана, а несет свое честное имя из глубины веков от вымершего лохматого слона, водившегося в изобилии в этих краях. Подтверждение тому – отдельные кости, осколок бивня и даже кусок рыжей шкуры, найденные здесь в прошлом веке Пржевальским (или не Пржевальским, не в том дело). Местная легенда также гласит, сообщал безумный краевед, что в древние времена мамонтов у нас консервировали в смоле каким-то особенным способом, – а это уже научное открытие, не уступающее открытию колеса. Поэтому поиски копченых мамонтов следует продолжить, найти хотя бы одного и тем самым доказать, что местное русско-украинско-еврейское население произошло не от русскоязычных кроманьонцев из пещеры во Франции, как предполагает писатель-фантаст Владлен Чердаков, а еще глубже: напрямую от неандертальцев из Мамонтовки, которые, понятно, говорили на суржике. По ходу дела наша страна утвердит свой приоритет в открытии мясокопчения, а незаслуженно переименованная Мамонтовка опять займет место на картах земного шара.

Такие вот письма писал безумный краевед. Дошел даже до Верховного Совета. Письма, естественно, переправлялись в мамонтовский райисполком. Краеведа вызывали. Проводили с ним беседы, говорили по-хорошему. Спрашивали:

– А был ли мамонт?

Безумный краевед стоял на своем: Буденный, Пржевальский, неандертальцы, Владлен Чердаков и так далее.

– Мамонты где-то здесь! – стоял на своем краевед.

Пока стоял, его не трогали. Но вот краевед начал копать. Утром выходил с двумя лопатами – штыковой и совковой, и до вечера ковырял Райцентр в разных запрещенных местах. Насмешливые доброжелатели советовали ему:

– Ты мусорник копни. Там с ледникового периода – ого-го!

Кому это понравится?

Районное начальство созвало консилиум и отправило краеведа в сумасшедший дом (времена еще позволяли), где через год краевед тихо скончался с мамонтами на устах. Даже на Западе никто не узнал про безумного краеведа и не поднял там антисоветский гвалт.

В общем, опыт имелся, но кто-то должен был произнести первую фразу...

На всякий случай еще раз проверили Аэлиту. Старший лейтенант милиции строго спросил: кто такая? Что общего имеет с отставным майором? Не собирается ли зацапать эту квартиру в Доме на набережной?

– Очень нужно! – фыркнула Аэлита. – Жить в этой вашей дыре при сахарном заводе? Кладовщицей? Пусть без меня клады ищут! Я тут временно. Лежу на дне. А вы все его мизинца не стоите!

Это она молодец, хорошо отрезала!

Махнула хвостом и, чтобы не участвовать в неприличном консилиуме, ушла в клуб «Водоканализации» смотреть «Маленькую Веру».

На ее счет окончательно успокоились. Но что же все же делать с Федором Федоровичем?

– Надо бы полечить... – неуверенно произнес кто-то сакраментальную фразу.

Наконец-то! Правильно! Выписать Федору Федоровичу направление в одесский психоневрологический диспансер, что на улице Свердлова, бывшей Канатной. Поступить с ним, как с покойным безумным краеведом, земля ему пухом. Великое дело – прецедент! С краеведом все гладко прошло, ООН не вякало. Тут и думать нечего. Взять Федора Федоровича под белы руки и доставить на улицу Свердлова-Канатную на райисполкомовском «рафике» под видом будто бы нуль-транспортировки на Магелланово Облако. Он ничего и не поймет, зато сразу познакомится со всеми своими братьями по разуму – и с марсианами, и с альдебаранами.

Конечно, тут же возникли разного рода юридические сомнения насчет прав человека в правовом государстве. Нашлись и тут люди нервные и слабохарактерные.

– Сейчас другие времена, и живого человека в дурдом так запросто не засадишь, – сказал врач «скорой помощи» и незаметно слинял вслед за Аэлитой, потому что два билета на «Маленькую Веру» находились у него в боковом кармане.

Даже тугоумный старший лейтенант милиции резонно засомневался:

– А что, если Рей Бредбери возьмет да напишет запрос в ЮНЕСКО – куда, мол, Федор Федорович подевался? Был и нету, на письма не отвечает... Что тогда?

– Но, товарищи! Вы не поняли! – принялась разъяснять первый заместитель председателя райисполкома, которую все запросто называли Мамой. – Никто не собирается отправлять Федора Федоровича в сумасшедший дом. Мы отвезем его в психдиспансер на ОБСЛЕДОВАНИЕ. Все уже договорено. Отдохнет он там две-три недельки, попьет снотворного, успокоится и вернется домой здоровым человеком. Никто его там не будет насильно задерживать, потому что у них палаты от своих сумасшедших ломятся, зачем им новые? Никаких нарушений Женевской конвенции не произойдет – я вам гарантирую. А эта его Лолита... Пусть пока живет без прописки. За квартирой присмотрит. Прописка тоже реликт и пережиток крепостного права. Более того...

Далее Мама, к изумлению присутствующих, вдруг повела такие безумно-демократические речи, что впору было ее саму завязать в смирительную рубашку и отправить в «рафике» на улицу Свердлова-Канатную:

– Более того! Пока Федор Федорович будет отдыхать, мы с вами тряхнем стариной, вспомним Тимура с его командой. Выйдем на ленинский субботник и благоустроим Федору Федоровичу теплое гнездышко! Почистим тут, помоем, побелим, покрасим... Я думаю, это все наши женщины на себя возьмут. Где наша англичанка Людмила Петровна? А Варвара Степановна где? И подавальщицу из «Iдальни» тоже привлечь. Кухню обложим кафелем, поставим новую электроплиту, сменим сантехнику. Это на совести «Водоканализации». От военкомата: цветной телевизор нашему ветерану! Потянет военкомат? Не слышу... Двери эти замазанные сменить, но не выбрасывать, еще пригодятся. Сделать новую столярку... Паркет тоже. На это в зоне есть мастера. Холодильником обеспечит райпотребсоюз. Нужен «Минск». Так? Решили. Мебельный югославский гарнитур... В рассрочку. Первый взнос оплатит райисполком, а там я подумаю. Что еще?.. Люстра, портьеры, обои... Где там два украинца и один еврей, что ждут разрешения на выезд? Пусть достают финские обои! А иначе нехай не надеются!

Оглядев слегка обалдевший консилиум, Мама усмехнулась. Неужто они в самом деле подумали, что райисполком вознамерился за просто так делать шикарные ремонты квартир отечественным Дон Кихотам? Да ни в коем разе! К чему же весь этот сыр-бор и шурум-бурум?

Наконец Мама раскрыла карты, бросила на стол (стоп, у Федора Федоровича стола не было, чай он пил у подоконника) своего козырного туза:

– Дело в том, что к нам едет диссидент!

Знаменитой немой сцены не последовало, – впрочем, Мама и не надеялась. Все сразу все поняли. Ничем их не удивишь, даже родными, возвращающимися из-за бугра диссидентами. Разве что слегка обалдеют и поскребут в затылках. Только спросили:

– Какой из них?

– Ну, тот, Кеша... Который голубого Леонида Ильича нарисовал в разобранном состоянии, – пояснила Мама.

– Сюрреалистический портрет в стиле Пабло Пикассо голубого периода, – уточнила всезнающая Людмила Петровна.

– Точно! – подтвердил старший лейтенант милиции. – За что и был выдворен из страны в двадцать четыре часа без права переписки. Дружок мой, Кеша...

– Знаем. Помним, как вы тут вышивали...

– Бывший дружок, – уточнил он.

– Что ему здесь нужно, твоему бывшему дружку? – недовольно спросил другой старший лейтенант – из военкомата. Этот, наверно, был недогадливый или не в курсе дела.

Мама объяснила, что Кеша-диссидент неожиданно оказался «малым не промах» и сделал в своем Сан-Франциско или где там блистательную карьеру художника-миллионера. Печет мировые шедевры, как наша «Iдальня» пирожки с повидлом, хорошо себя чувствует и даже не испытывает головокружения от успехов. Вроде этого... Иосифа Бродского. Не загордился, не скурвился. Говорят, подстригся, помолодел, даже не узнаешь. Но не в том дело. Дело в том, что недавно написал он письмо в Верховный Совет, в котором очень беспокоится за свои размалеванные двери...

– Чуть что – сразу в Верховный Совет, – опять выразил недовольство старший лейтенант из военкомата. – У Верховного Совета своих дел выше крыши!

– Оказывается, тут в квартире не «чуть что», а целое миллионное состояние, – продолжала Мама. – Кеша хочет убедиться в сохранности дверей, приехать и забрать их с собой, потому что испанский музей «Прадо», взглянув на нелегально вывезенные Кешей дверные фотографии, собирается эти двери купить... Да, да, эти самые. С Буденным, с Калининым и с этой... порнографией.

– Пусть будет с «эротикой», если Людмиле Петровне так желательно, – уступила Мама. – Будут эти двери висеть в «Прадо» рядом с Гойей, Мурилльо и с Веласкесом. Не знаю, не знаю... Истуканы эти для их нравов еще туда-сюда, а вот зачем Испании Буденный? Не знаю... Как попу гармонь. Но это не наше дело. А наше дело – не ударить в грязь лицом, отремонтировать квартиру и достойно встретить заморского земляка. Разрешение на вывоз дверей через таможню он уже получил. Пусть посетит свой прежний дом, заберет двери, походит, повспоминает, каких чертей ему тут давали, ностальгия, то-се... Может, немного долларов подкинет на нужды родного Райцентра, – подмигнула Мама.

– Да-а, времена пошли! – все-таки удивился старший лейтенант из военкомата, защищавший Верховный Совет. И предложил: а не продать ли в Испанию стенд «Морального кодекса строителя коммунизма», созданный лет двадцать назад рукой еще молодого и никому тогда неизвестного Кеши, который (стенд) до сих пор висит в ленинской комнате военкомата?

Посмеялись. И вспомнили о Федоре Федоровиче:

– А его, пока диссидент Кеша будет здесь предаваться своей ностальгии, – на обследование!

Так и вышло – как задумал консилиум.

После майских праздников Федор Федорович зарядил новый чемодан бельишком и свежими пирожками с повидлом, поцеловал Аэлиту (а та ничего не знала о готовящемся вторжении пришельцев и собиралась в отсутствие Федора Федоровича использовать квартиру для собственного удовольствия), заглянул в почтовый ящик, вынул поздравительную открытку из военкомата, еще раз убедился в том, что Кир Булычев, Еремей Парнов и Владимир Савченко продолжают хранить таинственное молчание, вздохнул и подался к автобусной остановке.

Там его уже поджидали «рафик», сестра милосердия с направлением в психдиспансер и старший лейтенант милиции.

– Садитесь, Федор Федорович, подвезем! Нуль-транспортируем куда вам надобно. В Одессу? Ах, в Зауральск! Бензина полный бак – хоть на Большую Медведицу!

Все чинно, благородно...

Легковерный Федор Федорович залез в «рафик» и через час на полной скорости был доставлен в сумасшедший дом, сдан с рук на руки белым врачам, переодет в стиранную синюю пижаму и помещен в палату к членистоногим инопланетянам, у которых на лице располагалось по три рта сразу – один рот для еды, второй – для питья, третий – для разговоров. Удобно!

Какая-то полная туманность Андромеды расплылась в голове у Федора Федоровича. Больничную палату он принял за отсек межгалактического звездолета, а врачей – бог весть за кого. Он уселся на персональную койку и принялся рассказывать пришельцам историю жизни Головы Профессора Доуэля, но те пили, ели, говорили каждый о своем и его не слышали.

Пока Федор Федорович оглядывался и вертел головой в космическом корабле, в Доме на набережной начался субботник. (Аэлита как раз уехала с врачом на «скорой помощи» отдыхать в Дофиновку, прихватив с собой толстовскую «Аэлиту», – «Надо что-нибудь почитать на пляже, а то с этими тральщиками все буквы забудешь – так и норовят затралить!») Собрались в девять часок утра: два столяра-уголовника, присланные из химзоны для замены дверей и настила паркета, Варвара Степановна с подавальщицей из «Iдальни» (Людмилу Петровну как представителя английской интеллигенции избавили от мытья полов – «Во я им буду полы мыть!»), пришли неразлучные два украинца и один еврей с финскими обоями, да еще электрик из райпотребсоюза. Открыли двери ногтем. Потом, попозже заглянул слесарь из «Водоканализации», постоял в глубоком раздумье на пороге и нетвердо ушел, решив перенести порученную ему работу на завтра. Но завтра было воскресенье, и потому он начал менять трубы только в четверг. Пил, бедняга, пять дней подряд и задержал тем самым продвижение ремонта на кухне и в совмещенном санузле.

Командование субботником взяла на себя Варвара Степановна, потому что начальства нигде не было видно. Столяры-уголовники оказались тихими культурными людьми, сидевшими в зоне за взятки по хозяйственной части. Их было жалко. Два украинца, один еврей и примкнувший к ним электрик пошептались, скинулись, а сердобольная подавальщица с молчаливого согласия Варвары Степановны сбегала и вернулась с двумя дешевыми бутылками сладкого спирта и с пирожками с яблочным повидлом.

Застелили газеткой пачку книг, расселись на книгах же, выпили, закусили, поговорили о том о сем: у хозяина квартиры чердак явно не в порядке, совсем фантастикой зачитался; да и Кеша-диссидент был с приветом – это ж надо так двери загадить!

Помолчали.

– Ну, с Богом?.. – вопросительно сказал электрик, которому надо было работать на высоте с люстрой.

Но работать никому не хотелось, даже Варваре Степановне...

Денек такой теплый выдался...

Значит, солнышко бродит где-то недалеко...

– А что с этим делать? – несмело спросила подавальщица, указывая на книги.

Вот и добрались до самого главного: а книги?

Вот вопрос вопросов: с книгами что делать? Какой там ремонт, если квартира завалена книгами! Какие там финские обои клеить, какие-такие паркеты стелить, если из-за книг пройти нельзя!.. Про книги забыли, граждане! Даже предусмотрительная Мама не дала никаких руководящих указаний на этот счет...

А что скажет Варвара Степановна?

– Спалить! – вдруг хищно и решительно ответила Варвара Степановна.

Все немного опешили:

– Как-так – спалить?

– А так! Сжечь! Из-за этой фантастики человек с ума сошел, – пояснила Варвара Степановна.

– Может быть, сдать в макулатуру? – робко предложили рассудительные уголовники. – Как-то оно не того...

– В макулатуру? Там дети бегают. Растащат заразу, не дай Бог, еще кто-нибудь с ума сойдет! – очень убедительно доказала Варвара Степановна.

Уголовники больше возражать не посмели – они люди подневольные. «Тут книг тысяч на пять...» – подумал один уголовник. «Умножай на десять» – телепатировал второй.

Два украинца и один еврей не высказали никакого мнения. Лучше промолчать, а то еще, чего доброго, не дадут разрешения на выезд.

Электрику было все равно, что жечь, что палить – лишь бы не работать с люстрой на потолке. А жечь книги – не работа, а развлечение. Или что-то другое, но точно, не работа.

– Так! – решительно раскомандовалась Варвара Степановна. – Таисия! (Это подавальщица.) Иди вниз, мы будем в окно выбрасывать, а ты раскладывай костер у мусорника. Да, позови Анюту (это дворничиха), пусть бензин принесет и тебе помогает.

– Спички у меня есть, – встрял электрик.

– Так, хорошо, спички есть, – одобрила Варвара Степановна. – Ага, вот огнетушитель. Ты, Вова, (это электрик), спичками запалишь и будешь рядом стоять, наготове с огнетушителем, чтобы все по технике безопасности.

– Пусть еще спирта принесет, – попросил Вова-электрик.

– Таисия, принеси. Так. Открывай окно! Тут сто лет не открывалось!

Два украинца и один еврей открыли, чуть не оторвали раму.

Варвара Степановна подала личный пример: первая пачка книг полетела на набережную.

– Эй, граждане! – раздался снизу веселый голос. – Эдак и убить можно!

Это вернулись из Одессы старший лейтенант милиции с медсестрой.

– Что делаем, граждане? – спросил старший лейтенант, входя с медсестрой в квартиру. У них было хорошее настроение, потому что дело сделали.

– Книжки жжем, – ответил Вова-электрик, встряхивая огнетушитель и прислушиваясь ему в пузо.

– Как так? – не очень удивился старший лейтенант, закуривая. – А хозяин что скажет, когда вернется?

– А мы ему ответим, что прилетали пришельцы и увезли все книги на своей летающей тарелке. Сгребли в тарелку и улетели! – сообразила Варвара Степановна.

Вторая пачка книг полетела в огонь.

– Он поверит, – согласился старший лейтенант, перелистывая какую-то книгу. – Это что за книжка? Кто у нас в фантастике разбирается?

– Это «Заповедник гоблинов» Клиффорда Саймака, – робко подсказал один из уголовников. – Когда я работал директором вагон-ресторана – Тархунов моя фамилия – мне иногда приносили дефицитные книжки. Клиффорд Саймак очень ценился.

– Тогда я возьму почитать сынишке. И сам почитаю, – решил старший лейтенант.

Варвара Степановна швырнула в окно третью охапку.

– Можно мы возьмем в зону немного книг? – несмело попросил второй уголовник. – Там у нас в библиотеке фантастики нету.

– Какая уж в зоне фантастика, – согласился старший лейтенант.

– Берите! Сколько утащите! – великодушно разрешила Варвара Степановна.

Уголовники оживленно взялись за дело – стали вязать книги для зоны.

– Берите и вы, – предложила Варвара Степановна двум украинцам и одному еврею.

– Нам не нужно, мы скоро уезжаем.

– Как знаете.

А книги все летели и летели... Вернее, падали с пятого этажа. Летать они не умели.

– Это что за книги? Кто знает? Три полки, и все в белых обложках...

– Где? – переспросил бывший директор вагон-ресторана. – Это научная фантастика издательства «Молодая гвардия». Дрянь несусветная.

– Как? Все дрянь?

– Все до единой.

– Хрен знает что... Зачем же издавать?

– В огонь!

Три полки книг в белых обложках тоже улетели в окно к мусорнику.

– Эту книгу отдайте мне! – вдруг сладострастно вскрикнула медсестра. – «Трудно быть богом» очень хорошая книга! Я братьев Стругацких с детства люблю... Ой! Тут еще «Обитаемый остров» и «Пикник на обочине»! – воскликнула она. – Очень я их люблю!

Так были спасены медсестрой милосердия от сожжения братья Стругацкие...

Снизу поступали донесения от Таисии и Анюты:

– Бензин принесли!

– Кидайте потише, не успеваем оттаскивать!

– А вот «Час Быка» Ивана Ефремова, – объяснял всезнающий бывший директор вагон-ресторана. – «Час Быка» подвергался гонениям в годы застоя за то, что под видом утопии вскрывал крупные недостатки нашего общества. Ефремова в огонь не следует, он еще послужит. Мы его тоже в зону возьмем.

– Интересно... Я хотел бы почитать, – высказал пожелание старший лейтенант.

– Берите, тут их два экземпляра. Один вам, другой в огонь.

– Не желаете ли сто капель? – подобострастно предложил Вова-электрик старшему лейтенанту. – Можно. Субботник все же...

– Не откажусь.

– Вот гляжу я и думаю, – начал философствовать Вова, выпив с милиционером разбавленного спирта и разломив надвое пирожок с повидлом. – Это ж как надо сойти с ума, чтобы прочитать такую гору фантастики! Эти ж книги действуют, как религиозный туман, потому что в них происходит то, чего никогда не было и не будет ни в коем разе. Я таких книг вообще не читаю... Вру, пробовал однажды. Забыл, как его... Шекли-шмекли... Точно! О том, как чужие тела на базаре менялись разумами. Ни черта не понял! Другое дело, прочитал я недавно «Аэлиту»... Стоп, вру... «Лолиту»! Вы читали «Лолиту»?

– Нет. Но слышал.

– Я вам достану почитать. Порнуха, я вам скажу! – Вова опять потряс огнетушителем и прислушался. – Пустой он, что ли?.. Так вот, «Лолита»... Давайте еще по сто, а потом я вам перескажу содержание. Как он там ее и туда, и сюда, а она ему и так, и эдак...

Выпили еще, и Вова-электрик, уведя старшего лейтенанта на кухню, чтобы женщины не краснели, принялся рассказывать и показывать руками содержание «Лолиты».

А книги все падали и падали...

Внизу около мусорника уже образовалась средней величины книжная пирамида Хеопса.

– Кухню забыли! – вдруг вспомнила Варвара Степановна.

А на кухне книг!

Прогнали старшего лейтенанта с Вовой развращаться в прихожую...

А в прихожей книг!

– Господи, куда ему столько!

– Все не выбрасывайте, оставьте немного, – попросили два украинца и один еврей.

– Зачем вам? Вы же уезжаете?

– Мы их разорвем и заместо газет под обои поклеим.

– Верно! Правильно! И журналы у него тут тоже с фантастикой.

– Под обои журналы!

– Варвара Степановна, не выбрасывайте Герберта Уэллса, мы его тоже в зону заберем. И Александра Беляева собрание сочинений давайте сюда.

– Куда вам столько? Не утащите!

– А мы завтра вернемся паркет стелить, и еще возьмем.

– Ребята, тут случайно Бабеля нету? – спросил один еврей у двух украинцев. – Давно хотел почитать. Все-таки человек моей национальности.

– Так он же вроде как не фантаст.

– А... Что же он тут делал, в Райцентре?

– Так, приезжал. Наверно, у него тут баба была. Или охотился. На мамонтов.

– А это что? «Полыхающая пустота» какая-то... С дарственной надписью.

– Вот пусть и полыхает ярким огнем! Из-за нее человек с ума сошел. Жги все! Некогда разбираться.

– И эти двери загаженные – в окно! В зоне уже новые делают.

Сняли с петель бесценные Кешины двери, собрались и двери сжечь. Подтащили к окну, начали проталкивать, но, спасибо, кто-то надоумил, что сжигать лики Буденного и Калинина – это уже политическое дело; и двери уволокли на кухню. Политика, мало ли что... Скифских идолов и японских богов тоже пощадили, проявили терпимость к религиям разных стран и народов. Политика – да, религия – может быть, фантастику – в огонь!

К полудню на книжную египетскую пирамиду у мусорника полетели разломанные полки и стеллажи. Туда же приволокли безответный, однажды уже горевший, черно-белый телевизор. Спустились вниз, полили пирамиду бензином, Вова-электрик занял позицию с пустым огнетушителем. Поджигать поручили директору вагон-ресторана, но тот вдруг заартачился: увольте, граждане начальники, но жечь чужие книги он не имеет никакого морального права. Ему за такое дело могут еще срок накинуть.

– Дай сюда спички, – вконец обозлилась Варвара Степановна. – Пои вас, корми... Не будет мне никакого сроку!

Добыла огонь, поднесла спичку к знаменитому роману «451 градус по Фаренгейту». И подожгла. Подожгла ровно в полдень, когда солнце взошло.

Старший лейтенант в последний раз затянулся и отщелкнул окурок в египетскую пирамиду.

Отвернись, любитель фантастики!..

Впрочем, наберись мужества и смотри.

Известно – книги прекрасный горючий материал, хорошо горят. Топить ими печь или сидеть у книжного костра – одно удовольствие: тепло, хорошо, картошка в мундире. Слов нет, Рей Бредбери красиво и точно описал костры из книг своим характерным американским почерком. Причем, все книги горят одинаково хорошо – и плохие и хорошие книги горят лучше некуда. Горели там, в бывшей Мамонтовке у мусорника, и Жюль Верн с Аристархом Кузанским, и лютые англо-американские графоманы вкупе с коллегами из отечественной «Молодой гвардии». Братались Абэ Кобо с Т.Упицыным, корчились в языках пламени и превращались в золу Артур Кларк и Владлен Чердаков, М.Ведьмедев и Айзек Азимов.

Никаких трений, никакой литературной групповщины, никто не толкался, спеша к костру. Все были равны перед лицом огня. Гори-гори ясно!

Сгорела знаменитая двадцатипятитомная подписка «Современной фантастики» шестидесятых годов. Сгорели отдельные тома и полные собрания сочинений. Региональная фантастика превратилась в золу – ни сибирской, ни прибалтийской, ни юго-западной фантастики уже не существовало. Сгорела «новая волна» и «малеевское направление» (читателю эти названия ничего не говорят – и не надо). Сгорели «Румбы фантастики». Сгорели все поколения советских фантастов: первое, второе, третье и четвертое. Все критики и литературоведы сгорели. Взорвался и окончательно сгорел черно-белый телевизор, который иногда показывал Федору Федоровичу фантастические кинофильмы. Сгорела англо-американская, польская, французская, японская – вся мировая фантастика. Все сборники издательства «Мир» сгорели, писатели-фантасты всех национальностей были равны в этом костре. Лауреаты зауральских «Аэлит» – все сгорели. Лауреаты американских «Хьюго» – полыхали не хуже рядовых фантастов.

Какие еще слова найти, как описать?

Сгорели известные ведьмы Урсула ле Гуин и Ольга Ларионова, которые так и не ответили Федору Федоровичу на его поздравление с 8-м Марта. Да, женщин тоже жгли, никому не было пощады!

Научной фантастики больше не существовало!

Впрочем, как уже говорилось, кое-кому повезло, кое-кто спасся от этого аутодафе – братьев Стругацких приютила влюбленная в них по уши сестра милосердия, Клиффорд Саймак нашел прибежище в квартире старшего лейтенанта милиции, а повязанные уголовниками Александр Беляев, Иван Ефремов и Герберт Уэллс были препровождены в зону за колючую проволоку, где через год их до дыр зачитали осужденные взяточники, домушники и рэкетиры – да-то Бог, чтобы на пользу!

Вот и не верь в судьбу! Вот и не верь в жизнь после смерти.

Да еще чудом спаслась толстовская «Аэлита», случайно эвакуированная на пляж в «скорой помощи».

А гиперболоид инженера Гарина сгорел вместе с инженером.

Хорошо снаружи костра смотреть на огонь...

 

Часть третья

Федор Федорович в момент гибели книг как-будто что-то почувствовал... В его звездный отсек как раз доставили стандартный космический обед – суп с какими-то желтыми перьями, бледную рыбу с теплой слипшейся лапшой, кисель на клею. Его попутчики, потирая членистоножками, с аппетитом набросились на еду, а Федору Федоровичу кусок лапши в горло не лез. Он подошел к иллюминатору и стал разглядывать зеленую зону межгалактического корабля, направлявшегося, как ему сказали, к туманности Андромеды. Подсвечивало солнышко, похожее на настоящее, цвели белыми свечками искусственные каштаны, а свободные от трудовых космических вахт члены экипажа отдыхали в нумерованных синих робах на нумерованных садовых скамейках или прогуливались по дорожкам с помощью личных роботов в белых халатах. А двое в синем, обнявшись, никак не могли справиться с невесомостью – их швыряло от дорожки к ограде и обратно...

Все как на Земле.

Федор Федорович успокоился и принялся за обед. Все хорошо, вот только жаль ему было пирожков с яблочным повидлом, которые вместе с чемоданом и двубортным костюмом были сданы перед стартом в камеру хранения межгалактического звездолета.

Тем временем пожар еще не завершился – хуже того, он разгорался в непредусмотренную Варварой Степановной сторону. Неизвестно, откуда взялся в этой местности ветерок – наверно, случайно залетел, бездельник, поглазеть на огонь. Прилетел и дунул в сторону мусорника. Тот в ответ немедленно возгорелся позапрошлогодними листьями, разломанной тарой и всяким другим хламом, который всегда сопутствует приличному ледниковому мусорнику.

– Вова, туши его! – замахала руками Варвара Степановна. – Гаси!

Вова-электрик стукнул огнетушителем по твердой земле, но из пустого огнетушителя ничего не пролилось. Вова дал ему по голове кулаком, но огнетушитель лишь тихо-тихо зашипел, как потревоженная гадюка.

Зато мусорник подозрительно быстро сгорел... Или огонь ушел в глубь мусорника?

Ну, сгорел так сгорел. Сгорел и без помощи огнетушителя. Что и требовалось доказать. Это был мудрый мусорник, он все глотал.

Ничто не предвещало беды – книги догорали, мусорник слегка дымился, и, казалось, уже можно либо допивать третью бутылку спирта, либо расходиться по домам, либо сделать и то и другое. Но не зря тревожилась душа Варвары Степановны. Сгореть-то мусорник сгорел, но внутри него что-то такое явственно забулькало...

«Бульк-бульк-бульк...» – как в еще бездействующем, но уже готовом к извержению вулкане.

Опять подул ветерок...

Как вдруг из мусорника клубами повалил такой черный дым, «что аж синий!», как говорила впоследствии Варвара Степановна.

– И такой вонючий, что господи помилуй! – докладывала она авторитетной комиссии на следующий день после экологической катастрофы. – И чем дальше, тем страшнее: бульк-бульк-бульк!... У меня аж сердце оборвалось! Как в смоляном котле у чертей в пекле!

Ветерок сначала поиграл этим чертовым дымом, погонял его по Райцентру, а потом скрутил дым в лохматый собачий хвост и направил его прямо в морду Дома на набережной – на фасад, то есть. И стал водить черным хвостом по фасаду, как маляр-художник кистью: туда-сюда, сюда-туда...

Все, кто наблюдал пожар на бывшей набережной, разбежались, затыкая носы от вони; остальные, наоборот, бежали на запашок со всех концов райцентра. Их обгоняли пожарные, но вонища не позволяла приблизиться к эпицентру извержения. Подвезли противогазы. Натянув их, пожарники направили струю на мусорник, но этим только спровоцировали его подземные силы на новую пакость: мусорник тут же выдал такую черную дымовую завесу, что Дом на набережной погрузился «во мглу», как сказал бы Герберт Уэллс.

– А двери?! – раздался вопль явившейся на пожар Мамы. – Двери сгорели?!

– Кому они нужны, эти двери, – успокоили ее. – Двери – на кухне.

Солнце плюнуло и скрылось в черном дыму. Какое там солнце? Зачем оно?

Наступило затмение. У пожарников от бессилия опустились шланги. Райцентр был отдан во власть подземной стихии, весь мир заволокло. Солнце напоминало черную раскаленную сковородку без ручки и жарило ровно час, – именно столько времени понадобилось подземному дыму, чтобы перекрасить Дом на набережной из бело-кафельного в иссиня-черный цвет и, вообще, все белое в Мамонтовке превратить в черное: сахар – в уголь, потолки – в асфальт, а население – в негров. Повезло лишь брюнетам, они так и остались черными. Красные (пожарная машина) и зеленые (канадские елки перед райкомом партии) тоже не спаслись. Флаг над исполкомом был очернен. Этот час потребовался также для того, чтобы под мусорником полностью выгорела запеченная в древней смоле туша мамонта – так определила причину черного дыма авторитетная комиссия во главе с Мамой. Наверно, ничто никогда в мире так не дымило, не воняло и не очерняло действительность, как подпортившийся консервированный мамонт из ледникового периода!

И все ахнули.

На следующий день все население Райцентра, взглянув на себя в зеркало, наконец-то ахнуло и удивилось, поняв причины и следствия постигшей их экологической катастрофы:

– Значит, все-таки был мамонт! Вот он где, мамонт, прятался! Под мусорником! Древняя палеонтологическая стоянка! [Правильно: «палеолитическая».] А мы и не знали! Не там копал краевед! Эх, не там! А ему советовали! Мог бы сам догадаться – где стоянка, там и мусорник!

А про сожженные книги – как о первопричине черного дыма, закоптившего Дом на набережной таким жирным слоем въедливой копоти, что и зубами не отодрать, – про книги не вспомнили. Ни полсловом. Таинственным исчезновением Федора Федоровича не заинтересовались. Жил-был человек – и не стало. Будто никогда не было.

– Кто же все же виноват? – пыталось выяснить вернувшееся с пляжа высокое районное начальство, разглядывая свои закопченные потолки. – Ну, люди отмоются... Ну, сахар завезем с Кубы... А с домом что делать?

Мама, отвлекая внимание начальства от сожженной библиотеки, заметала следы, сваливала всю вину на неандертальцев и запоздало восхваляла безумного краеведа:

– Нет пророка в своем отечестве! Зря прежние застойные начальники упрятали нашего краеведа в желтый дом! Ох, зря! А неандертальцы, хоть и славные ребята, но что-то они из глубины веков не продумали. Проявили нашенскую бесхозяйственную расхлябанность – мамонта шлепнули, закоптили, палеонтологическую стоянку бросили и ушли во Францию в диссиденты... Тьфу, совсем обалдела!... В кроманьонцы!

Но мамино высокое начальство не очень-то Маме верило... Оно ее хорошо знало.

– Ладно, неандертальцы. Ладно, мамонты. С краеведом тоже все понятно. Повесим ему мемориальную доску, если того заслужил после смерти. Все понятно. Непонятно, кто поджег мусорник?

Нет ответа.

– Кто вообще у нас отвечает за мусорник? – допытывалось начальство.

Вообще – никому неизвестно.

– А лично кто отвечает?

Дворничиха Анюта!

Ура, нашли стрелочника! Но что с Анюты возьмешь? Кожа да кости, ущипнуть не за что. Ножки тоненькие, а жить тоже хочется. Она же про мамонтов вообще ничего не знала – это ее прямая производственная обязанность – палить позапрошлогодние листья.

Так до книжного костра мамино начальство и не докопалось, про Федора Федоровича не вспомнило. Зато стихийные силы из ледникового периода хоть немного отомстили за сожженную библиотеку.

Федор же Федорович в это время пребывал в анабиозе. Оказалось, что Главный Штурман на минутку перепутал туманности: направил звездолет к Андромеде, а следовало – к Крабовидной. Так объяснил ему белый робот. При осуществлении маневра на сто восемьдесят градусов все обитатели межгалактического корабля должны лечь в анабиоз.

Федор Федорович лег. Он всегда был дисциплинированным человеком.

В бывшей Мамонтовке после пожара наступили смутные времена. Безвременье. Население ожидало хоть каких-то перемен после того, как оно взглянуло на себя и ахнуло. Раздавались тревожные голоса:

– Что с нами происходит? Надо что-то менять! Дальше так жить нельзя!

Начались гражданские смуты.

– Это что же получается? – возмущался Вова-электрик, забивая крюк в потолок, чтобы повесить люстру. – Значит, все-таки, был мамонт?! Так в чем же дело? Есть такой город Буденовск, а мы чем хуже? Выходит, Буденовск – можно, а Мамонтовка – нельзя?!

– Пишем письмо в Верховный Совет, как запорожцы султану, – поддержал Вову сантехник, гремя ржавыми трубами в совмещенном санузле. – Дальше некуда. Надо что-то менять. Начнем с названия.

Два украинца и один еврей клеили обои и помалкивали по известной причине, хотя уже начинали понимать, что никуда от судьбы не уедут, а будут, как и прежде, пить водку в кустах сирени.

Мама опять созвала субботник. Попытались своими силами отскоблить Дом на набережной, но лишь насмешили козу. Хотели перекрасить в первобытное состояние – опять же, где взять товарный состав цинковых белил, чтобы перекрасить копоть в белый цвет? Есть, правда, на складе две бочки ржавой охры, но это же курам на смех!

Так и стоял черный дом на мрачной набережной бывшей реки, зато ремонт в квартире Федора Федоровича продвигался успешно. Варвара Степановна с Таисией и Анютой замазывали свою вину. Обои уже наклеили, люстру повесили, входили и уходили молчаливые уголовники с топорами и рубанками. Дошла наконец очередь до цветного телевизора, холодильника и югославского гарнитура.

Начальству давно уже не нравился этот ремонт за казенный счет для диссидента... Ну и что с того, что он диссидент? – спрашивало начальство. Может быть Мама собирается отдать ему на откуп весь Райцентр для экспериментального художественного оформления? Голубой, розовый и фиолетовый период в разобранном состоянии? В стиле Сальвадора Дали? Не бывать сему, пока живо начальство! У самих потолки копченые, а тут... Мама, кажется, сошла с ума на почве иностранной валюты и загаженных дверей. Ей надо помочь... Съесть ее! Съесть и отправить в стрелочники!

Начальство угрюмо взирало на Маму, с нарастающим волнением ожидала прибытия диссидента Кеши. Спасти ее от зубов начальства мог только богатенький Кеша со своими художественными долларами для ремонта родного Дома на набережной. Иначе – в стрелочники! Рельсы там, шпалы, железная дорога... Маме не хотелось ремонтировать насыпь... Но как содрать с Кеши тысяч десять валюты на нужды райисполкома? Отдать ему на откуп Райцентр? Это, конечно, нонсенс.

Мама вот что задумала: пришла к Аэлите в гости и имела с ней продолжительную трехчасовую беседу. Аэлита после пожарного пикника потеряла аппетит, перестала вышивать по Райцентру, возлежала прямо посреди ремонта в раскладном кресле, читала спасенного Алексея Толстого. Процесс чтения проходил с трудом – буквы она еще не забыла, но из букв туго складывались слова. Вот что писал Алексей Толстой:

«Слова – сначала только звуки, затем сквозящие, как из тумана, понятия – понемногу наливались соком жизни. Теперь, когда Лось произносил имя – Аэлита, оно волновало его двойным чувством: печалью первого слова АЭ, что означало по-марсиански – „видимый в последний раз“, и ощущением серебристого света – ЛИТА, что означало „свет звезды“. Так язык нового мира тончайшей материей вливался в сознание».

Ничего не понять!

Когда старое кресло наконец выбросили, улеглась на новой югославской софе, решив – кровь из носу! – дочитать «Аэлиту» до конца.

А вот это уже понятней:

«Рожать, растить существа для смерти, хоронить... Ненужное, слепое продление жизни»... Так раздумывала Аэлита, и мысли были мудрыми, но тревога не проходила. Тогда она вылезла из постели, надела плетенные туфли, накинула на голые плечи халатик и пошла в ванную, разделась, закрутила волосы узлом и стала спускаться по мраморной лесенке в бассейн".

Аэлита подумала, слезла с югославской софы, сунула ноги в плетеные шлепанцы и в чем мать родила пошла в современный санузел и приняла ледяной душ – горячей воды в Мамонтовке отродясь не бывало. Потом опять улеглась на софу и продолжила чтение.

А это совсем понятно:

"Ихошка села невдалеке от Сына Неба и принялась чистить овощи. Густые ресницы ее помаргивали. По всему было видно, что – веселая девушка.

– Почему у вас на Марсии бабы какие-то синие? – сказал ей Гусев по-русски. – Дура ты, Ихошка, жизни настоящей не понимаешь".

В перерывах этого тяжкого труда Аэлита жалела Федора Федоровича, а также себя, чувствуя, что такая шикарная обстановка в квартире не к добру – скоро ее отсюда выгонят".

Вот и Мама пришла... Сейчас начнется.

Но Мама, назвав Аэлиту по имени-отчеству, неожиданно спросила:

– Не собирается ли Аэлита Алексеевна в недалеком будущем посетить Сан-Франциско? Не все же здесь на софе лежать?

Две гонимые судьбой женщины поняли друг друга с полуслова. Да и как не понять: одна была стрелочницей, другая – подбитой подводной лодкой. Долго не рассуждали – Аэлита твердо решила воспользоваться маминым предложением и выйти замуж за диссидента Кешу и разом решить все вопросы с пропиской на этой Земле; а продолжительная трехчасовая беседа заключалась в просмотре нового цветного телевизора, где в тот вечер показывали пятьдесят восьмую и пятьдесят девятую серии «Рабыни Изауры».

Всплакнули над судьбой бразильской рабыни и составили такой план: в день приезда диссидент Кеша входит в квартиру и обнаруживает возлежащую на софе Аэлиту. На второй день он ведет Аэлиту в ЗАГС, где Мама собственноручно венчает их безо всякой трехмесячной проверки чувств. На третий день Аэлита с диссидентом забирают свои двери и уезжают в Москву, в Москву, в Москву – а там и до Сан-Франциско рукой подать. Правда, во второй день может возникнуть небольшое осложнение: поведет ли Кеша Аэлиту в ЗАГС?

– В таком случае поступим наоборот – ты сама его поведешь, – решила Мама.

Договорились: Аэлите достанутся диссидент Кеша и Сан-Франциско, Маме – десять тысяч инвалютных рублей для ремонта Дома на набережной.

– Сто! – отвечала Аэлита. – Я с него для вас сто тысяч слуплю!

На том и порешили.

Аэлита отложила в сторону книгу, в который раз постирала купальник и стала каждое утро поднимать ржавые трубы, отплясывать аэробику, принимать ледяной душ, а также не обедать и не ужинать, чтобы в этот купальник влезть. Решила так: отсюда без нее диссидент Кеша живым никуда не уедет. Женат он там или холост, а в Сан-Франциско Аэлита еще не была. На Марсе была, в Нижневартовске была, а в Сан-Франциско – нет. Пусть этот диссидент хоть старый, хоть женатый, хоть горбатый, но в Сан-Франциско он ее нуль-транспортирует под руку или, на крайний случай, в чемодане с двойным дном.

Приближалась развязка. Спешили. Вот уже из министерства иностранных дел пришла телефонограмма о том, что диссидент прибывает завтра утром в черном «форде», встречайте. Бросили уголовников на Райцентр, они подмели и облизали бывшую Мамонтовку, заасфальтировали мусорник, выкрасили все заборы двумя бочками ржавой охры – ничего, сойдет после дождя; но черный дом портил весь вид на Мадрид – он торчал во все стороны, как обелиск на кладбище.

– Это кому у вас мемориал? – спрашивали шоферы, вывозившие с сахарного завода сахарный уголь.

Из-за этого черного обелиска районное начальство мандражировало и кидалось на Маму, как цепной пес. Начальство панически боялось обвинений в очернении действительности.

Мама храбрилась, успокаивала:

– А по-моему, ничего... Смотрится... Почему черный «форд» – можно, а черный дом – нельзя?

Перед самым приездом диссидента начальство не выдержало и позорно удрало в Одессу на консультацию в психоневрологический диспансер, чтобы снять нервный мандраж и не принимать участие в торжественной встрече. Там в это время в каюте Командира межгалактического звездолета решалась судьба Федора Федоровича.

– Как его?.. Ну, этот, который... гиперболоид инженера Гарина, – расхаживая по каюте, говорил Командир Звездолета своему Главному Штурману. – Зачем мы его держим? По-моему, пора выбрасывать в открытый космос. Старик нормальный, на здоровье не жалуется. Не буйный, не бонапартист. Тихий. Вообще никуда не жалуется. Вестибулярный аппарат – в норме. Реакции – адекватны. Ну, есть бредовый психозик, есть, – поморщился Командир Звездолета. – Ну, с заскоками, с кем не бывает. Фантазирует. Ну, начитался фантастики... Кто не без греха?

– Он вчера сменял у соседа свои «Командирские» часы на сломанный будильник, – сообщил Главный Штурман, вращаясь в кресле. – Сосед сказал ему, что это не будильник, а вечный двигатель.

– Вот видишь! Синдром Дон Кихота. Все тихо, благородно. Ему еще жить да жить, а здесь сгорит в два месяца. Не вертись... В глазах мельтешит... В этой Мамонтовке все начальство с ума посходило – едут и едут, и едут... У меня вон и то руки дрожат. Так что будем делать с гиперболоидом имени Гарина?

– Я не против, – ответил Главный Штурман, грызя ногти. – Я – за.

– Тогда пиши... Как его?.. Гарин-Михайловский, бывший военный инженер-строитель. Практически здоров. Написал? Завтра же гони его в шею.

– «Командирские» ему вернуть?

– Э, нет! Сменял так сменял. Пусть впредь дураком не будет. Кто там у нас еще?

До выхода Федора Федоровича в открытый космос оставались сутки.

Днем Вова-электрик с сантехником еще устанавливали голубой унитаз для приезда диссидента и обсуждали письмо запорожцев в Верховный Совет.

Вечером к Аэлите в последний раз пришла Мама. Они уже не могли друг без дружки жить. Уточняли последние детали, смотрели шестьдесят пятую и шестьдесят шестую серии «Рабыни». Глядя на эту плантаторскую жизнь, Аэлита расплакалась и спела Маме песенку:

Мама утерла Аэлите слезы. Не боись, девочка! Мама Хорошо знает диссидента Кешу по прошлой действительности. Дурак дураком! Вечно чудит, бузит, сумасшедший, неуправляемый, зависит от собственного настроения. На этом мы его и подловим – на этой самой любви с первого взгляда.

Но в жизни, как всегда, получилось не так, как планировали, а намного быстрее. Ночью пришла еще одна телефонограмма из МИДа: диссидент приезжает всего лишь на один день, просит ускорить формальности с дверями, принять к исполнению. Эта телефонограмма ломала все матримониальные планы – за один день окрутить трудно...

– Но можно. Нужна еще одна ночь, как минимум, – сокрушенно высчитывала Мама. – Ладно, попробуем. Ускоримся. Эх, где наша не пропадала!

– Везде пропадала, – опять заплакала Аэлита.

Глубокой ночью под ее окнами ошивались сантехник с Вовой-электриком и вышедший из больницы ударенный током телемастер с баяном. Ален Делон был обижен на Аэлиту, а Вова с сантехником – на все население Мамонтовки, которое не поддержало письмо запорожцев в Верховный Совет. Они устроили ночную демонстрацию и орали частушки на слова известного поэта. Ален Делон играл на баяне и запевал:

Сантехник с электриком подхватывали:

Никто не спал. Ночь прошла. 

Утром к черному Дому на набережной подкатил подержанный черный «форд» – была там одна такая асфальтовая дорога, по которой, если сухо, можно проехать. Диссидент вышел из «форда», как к себе домой. Аэлита подглядывала из-за портьеры. Увиденное ей неожиданно понравилось... Сын Неба, похожий немного на Бельмондо. Вся Мамонтовка подглядывала: Кеша вернулся! Тот самый, который... Который Леонида Ильича... Которого никак не могли найти и выдворить из страны, потому что он три дня отсыпался в мусорнике под открытым небом. Богема! Пятнадцать лет прошло, а как помолодел! И бороду сбрил... Что деньги с человеком из обезьяны делают!

Первым делом Кеша увидел черный дом.

– Мама мия! – непроизвольно вырвалось у него по-итальянски. – Вот так дизайн у вас!

– Мать моя, – с готовностью перевела Людмила Петровна, которую пригласили в свиту встречающих на тот случай, если вдруг диссидент подзабыл русский язык. – Говорит, что у нас очень красиво.

Диссидент Кеша подбежал к Дому на набережной и поковырял пальцем в фасаде.

– Бляха-муха, не отдирается! – восхитился он. – Полный конец! Что за краска, блин? Это ж гроб с музыкой – черный дом! Это ж надо! Кто придумал? Так... Перенимаю опыт. Я в Сан-Франциско небоскреб в черный покрашу!.. Ну, чего вылупились, бляхи-мухи? Не шучу! Пуркуа-нет? Краска как называется? Чье производство? Вроде, не «Сажа газовая» и не «Персиковая черная»... На «Кость жженую» не похоже... Что за блин, спрашиваю?

Все молчали в ответ.

– У меня с русским языком что-то? – обеспокоился Кеша. – Или акцент подцепил? Или меня уже не понимают на Родине, ядрена вошь?

Все вопросительно глядели на Людмилу Петровну.

– Нет, у вас хорошее произношение, – неуверенно похвалила она.

– Так что за краска, япона мать?

Теперь все глядели на Маму.

– «Копченая мамонтовская», – ответила Мама дрожащим голосом.

Сын Неба задумался. Все знали по горькому опыту: когда Кеша начинает думать – не к добру.

– Ну, как там в Сан-Франциско, Кеша? – спросил старший лейтенант милиции, чтобы отвлечь диссидента от тяжких раздумий о черной краске.

– Как тебе сказать, Витек... Трясет там, блин, сильно... Землетрясения и гульня всякая.

Диссидента уже тащили в квартиру. Все райцентровские козы и куры смеялись, а Кеша никак не мог решить – издеваются над ним или нет?

– Вот я не понимаю... Вас же выдворили? – полуспрашивал Кешу старший лейтенант из военкомата, подталкивая диссидента на третий этаж.

– Откуда? Из Сан-Франциско? – тупо заинтересовался диссидент.

– Нет, от нас.

– Ну?..

– Что?..

– Чего же ты хочешь, блин?

– Чувствовали там ностальгию?

– А как же! Скучал без тебя, трахнутый комар!

В своей бывшей квартире Кеша даже не успел бросить первый взгляд на Аэлиту, возлежавшую в купальнике с книгой на югославской софе.

– Двери где?! – пришибленно спросил он, обнаружив новые.

Его успокоили и отвели на кухню. Двери там расставили как музее «Прадо» – входи, блин, и любуйся!

– Майн готт!.. – только и смог произнести диссидент, увидев Буденного, Калинина и эти штуки у скифских идолов.

– Мой бог!.. – перевела с немецкого Людмила Петровна.

– Кто это сделал?! Кому в морду дать?! – взревел Кеша медвежьим ревом Михаила Ивановича, который, как известно, вернувшись домой из Кремля, обнаружил, что кто-то ел из его миски и все сожрал, а жену забрали к Берии на Лубянку.

Занавес опускается.

О дальнейших событиях в квартире свидетельских показаний не сохранилось. Зная Кешу, все очевидцы удрали, даже старшие лейтенанты силовых министерств ретировались. Правда, Мама осталась – ее от страха ноги не несли. Но, как по одной незначительной косточке опытный палеонтолог может восстановить целого мамонта, так и, наоборот, по целому мамонту можно добраться до его мелких подробностей. Результат (мамонт) известен – через двадцать минут Мама и Аэлита вывели усмиренного Кешу из Дома на набережной и поехали в черном «форде» в мамонтовский ЗАГС. Остается применить «принцип наоборота» и восстановить события по конечному результату.

Маму от страха ноги не несли, а вот Аэлита не убежала из-за того, что ей эти сумасшедшие броненосцы вот как надоели! Конечно, она побаивалась, что Сын Земного Шара поставит ей очередной фонарь под глазом, но смело вышла на кухню и сказала:

– Ну, я это сделала! Чего орешь, клепаный ты коз-зел?!

То ли этот «коз-зел», то ли пресловутая «любовь с первого взгляда» подействовали – но Кеша вдруг успокоился. Аэлита, надо сказать, была в прекрасной форме, лучше чем в 1982 году. Сын Неба «глядел умиленный и взволнованный... Какие бы муки он вынес сейчас, чтобы никогда не омрачилось это дивное лицо, чтобы остановить гибель прелести, юности, невинного дыхания, – она дышала, и прядь пепельных волос, лежавшая на щеке, поднималась и опускалась».

– А не нравится – бери тряпку и сам смывай, мур-рильо! – выступала прекрасная в своем гневе Аэлита. – И вообще, ты, блин морской, умеешь говорить по-людски? Или совсем буквы забыл?

– Красивая, – с удивлением сказал Кеша, разглядывая Аэлиту.

Он с трудом отвел глаза, в которых пожаром загорелась эта самая «любовь с первого взгляда» и ни с того ни с сего спросил Маму:

– Как краска-то называется?

– «Копченая мамонтовская», – опять соврала дрожащая Мама. Сейчас, вот сейчас решалась ее судьба-стрелочница.

– Вас понято, – ухмыльнулся Кеша. – Тебе на оздоровление Мамонтовки сколько долларов нужно?

– Де-десять... – пролепетала Мама.

– ...тысяч, – закончил за нее Кеша. – Всем доллары нужны. Все хотят меня облапошить. А я за просто так баксами не разбрасываюсь. Я зла не помню, но не за просто так. Давай так решим: я тебе десять тысяч, ты мне – рецепт «Копченой мамонтовской». Мне небоскреб нужно красить. Идет?

– Да, – прошептала Мама.

Где краевед? Ну где краевед?! Нужно немедленно найти еще одного мамонта!

– Но краски сейчас нету, – прошептала Мама. – Всю рас... раскрасили.

– Мне не краска нужна, а рецепт. Ты мне рецепт на стол, я тебе – динары на бочку, – Кеша вытащил блокнот и приготовился записывать рецепт «Копченой мамонтовской».

– Рецепт... – сказала Мама, продолжая дрожать. – Ох... Ах, рецепт... Записывайте. Берется один мамонт...

Кеша с любопытством взглянул на Маму.

– Потом берется одна бочка смолы... – произнесла Мама, чуть не плача.

Кеша закрыл блокнот:

– Это я уже слышал. Мамонт коптится на костре, вываливается в янтарной смоле и помещается в ледниковый период. Верно?

Мама наконец заплакала.

– Дай ей сто тысяч, – вдруг спокойно приказала Аэлита.

– Дам, если выйдешь за меня замуж, красивая, – так же спокойно ответил Сын Неба.

Мама перестала плакать.

– Почему бы и не выйти? Выйду, – согласилась Аэлита.

– Когда? – спросил Кеша.

– А хоть сейчас, – встряла Мама.

– Одевайся.

– Двери помыть? – спросила Аэлита.

– Не надо. Мне так больше нравится. Буденный с Калининым – ноу-хау, я их продам дороже.

Дальнейшее известно: по дороге в ЗАГС остановились у мамонтовского райисполкома, быстренько составили официальный договор на сто тысяч долларов о посредничестве Мамы в сделке между Кешей и музеем «Прадо». Потом прокатились в ЗАГС, расписались и вернулись в дом на набережной. Шампанского в «Продмаге» не оказалось, а водку покупать у Варвары Степановны не рискнули, – к тому же Кеша за рулем не пьет, а им еще всю ночь гнать до границы. Зато вместо шампанского их в прихожей встречал пустой огнетушитель: по возвращению молодых забытый огнетушитель вдруг дал залп и залил всех пеной. Значит, не только пустые ружья, но и пустые огнетушители раз в сто лет стреляют от изумления.

Безалкогольную свадьбу праздновали втроем. Правда, Мама все-таки сбегала к Таисии и принесла бутылку сладкого спирта. Обмыли это дело, благо не за рулем. Было горько. Кеша, опьянев, отметил, что его бывшая квартирка, извините за выражение, хреново выглядит. Стилевой разнобой, блин, разных стран и народов. Провинция, старое мышление. Сразу видно, тащили все, что под руку подвернулось. Чешский унитаз, финские обои и югославский гарнитур рядом не фурычат. Не фунциклируют, извините за выражение.

Вечером смотрели шестьдесят седьмую и шестьдесят восьмую серии «Рабыни Изауры» и посмеивались над сопливыми рабовладельцами. Нам бы их заботы!.. Потом тащили двери вниз и привязывали к багажнику черного «форда»...

Ну, поехали!

Навсегда попрощались с Мамой и, разминувшись с автобусом, которым Федор Федорович возвращался из межгалактического путешествия, покатили через обе Европы (Восточную и Западную – Кешу везде знали, было где ночевать) в мадридский музей «Прадо», а там и через Гибралтар в Рио-де-Жанейро, где Кеша уже договорился выкрасить в черный цвет новый небоскреб Бразильской федерации футбола, – из Сан-Франциско, честно говоря, Кешу недавно выдворили за то, что он... ну, это длинная, бляха-муха, история. О Сан-Франциско Аэлита пока ничего не знала, но ведь и в Рио-де-Жанейро она еще не была. Все на этой Земле надо посмотреть: и музей «Прадо», и Ламанчу, и Бразильскую футбольную Федерацию. Правда, сейчас ее больше волновало то, что на таможне потребуют визу и заграничный паспорт, но, когда подъехали к пограничному столбу, Сын Неба неопределенным жестом показал на «форд», Аэлиту, двери и небрежно бросил:

– Это со мной.

И таможенники, предупрежденные МИДом насчет новой Кешиной жены,

решили не связываться с этим всемирно известным психом:

– Открывай ворота! Пусть катится! Дуракам везет – такую жену оторвал!

И подержанный «форд» гордо переехал границу, обдав грязью какого-то ехавшего к нам деловара-буржуя в шикарном «мерседесе-бенце».

 

Часть четвёртая

Пожалуй, менее всех сошел с ума в этой истории именно тот, кого заперли в сумасшедший дом. Федор Федорович с утра сидел на прикрученной к полу койке (чтобы не плавала в невесомости) и председательствовал в ученой дискуссии о происхождении Тунгусского метеорита, когда белый робот принес долгожданное сообщение о выходе Федора Федоровича в космическое пространство.

Инопланетяне принялись поздравлять его, но выход в открытый космос затянулся на целый день – то Главный Штурман еще не вернулся из разведки с Летящей звезды Бернарда и некому подписать пропуск в переходную шлюзовую камеру, то Младший Хранитель Ключей ключи потерял и некому выдать чемодан с пирожками. То, наоборот, некому принять синюю робу. То то, то это. То обедать пора, то ужинать. Куда же в космос, не поужинавши?

Как в дурдом – так сразу, а как выйти – надо всю жизнь ждать.

Поэтому тунгусский спор продолжался с утра до ужина. Говорили все разом, и остается только догадываться, какие фразы принадлежат именно Федору Федоровичу:

– А по-моему, Тунгусский метеорит удобнее всего искать на реке Тунгуске в Тунгусии – там, где он потерялся.

– Там уже искали и не нашли. Искать его надо в 1906 году, когда он упал.

– Ничего-ничего, когда-нибудь все-равно обязательно найдут.

– Зачем так категорично – «обязательно найдут»? А если и найдут, то почему именно «обязательно»? Что они, умнее нас? География – она большая... Попробуй побегай, не зная за чем.

– Всему виной расширение континентов. Там, где раньше была Тунгуска, теперь что? Полюс сместился! Вот и приходится искать Тунгусский метеорит где?

– Ну, где?

– Друзья мои, выслушайте меня!..

– Значит, Тунгусский метеорит находится в другом месте?

– А вот за такие слова повезут тебя с Черного моря в Тунгусию комаров кормить!

– Ну, ты! Пролетаешь – так пролетай и не каркай!

– Друзья мои...

– Я часовщик. Вот что говорит наука о Тунгусском метеорите: летел он, понимаете, не как все нормальные метеориты, а задом-наперед.

– Вверх ногами?!

– Нет. Он летел против течения времени. Из будущего в прошлое через настоящее. И упал в 1906 году. Значит, в 1905 году его уже можно искать, он уже там существует.

– Оригинально! А если он летел не вдоль, а поперек оси времени? Получается, что он все время летит поперек минутных стрелок и каждый день упадает в районе Тунгуски!

– Я вас понял! Его нужно искать, когда кому в голову взбредет, в любом месте земного шара – хоть до нашей эры! Но кто будет финансировать экспедицию?

– О чем я и толковал.

– А я слышал, что Тунгусский метеорит состоит из антивещества.

– Это уже пройденный этап.

– Газ взорвался, нефть пошла. Метеорит тут ни при чем.

– Это ма-аленькая-ма-аленькая комета!

– Ой, я газовую плиту потушил, когда меня забирали?!

– Мура это все. Тунгусского метеорита никогда в жизни не существовало.

– Как вы сказали?

– Как сказал, так и сказал. Не было его.

– Оригинально! А очевидцы?

– Друзья мои...

– Не было очевидцев.

– Ор-ригинально! А поваленные деревья в тайге?

– Не было деревьев. Я не видел.

– Ор-ригинальная гипотеза!.. А фотографии, а научные экспедиции?

– Всего этого не было. НЕ БЫ-ЛО.

– А экспедиция Кулика!?

– Кулик ходил по болоту.

– А Аристарх Кузанский?!

– Ой, не могу!

– Ор-ригинально... Вы ищите Тунгусский метеорит, чтобы доказать, что его не было...

– Я его не ищу. Что вы заладили – ор-ригинально, ор-ригинально...

– А что вы все – небылонебылонебылонебылонебылонебылонебылонебыло...

– Друзья мои, перестаньте ссориться! – в который раз призвал Федор Федорович.

И так до самого ужина.

Наконец все было при нем: справка о выходе в космическое пространство, двубортный костюм, чемодан и сломанный вечный двигатель. Федор Федорович раздал своим членистоногим друзьям окаменевшие пирожки с повидлом и пожелал им счастливого пути и мягкой посадки в Крабовидной туманности.

Он спешил домой, но вернулся слишком уж поздним вечером, когда у Дома на набережной еще не рассеялись запах духов «Черная магия» и дымок от черного «форда». Федор Федорович насторожился, но не поверил запахам. Во тьме наощупь поднялся на третий этаж и позвонил в квартиру... Потом постучал, но стука не услышал. Зажег спичку. Дверь почему-то превратилась в черный дермантиновый пуфик, оббитый серебристыми гвоздиками, – при желании эту дверь можно было бы сравнить со звездной панорамой в планетарии. Но Федор Федорович испугался. Он пнул эту странную дверь ногой, хотел открыть ключом – но замок тоже сменили.

Все изменилось, хотя номер квартиры остался прежним.

Федор Федорович разогнался, вышиб плечом звездную дверь и ворвался в квартиру.

Это была и его и не его квартира. Он не мог сообразить, что здесь изменилось... Шлепанцы в прихожей были его, и огнетушитель – тоже; но все остальное изменилось. В комнате на крюке висела граненая, как стакан, люстра... Стол стоял, полированный... Вместо книжных стеллажей какие-то полированные и стеклянные то ли шкафы, то ли буфеты, в которых многократно отражался Федор Федорович. Скользкий пол какой-то...

Вошел на кухню – там черт знает что. Вся в белом кафеле, как мужской туалет в психдиспансере. Опять кто-то газовую плиту притащил...

Заглянул в совместный санузел – знакомый рыжий таракан бежал по голубому унитазу.

Федор Федорович на коньках подъехал к окну и выглянул. На улице тоже что-то не так... Луна, думая, что ее не видят, нюхала духи «Черная магия»... Вечный мусорник куда-то исчез...

Все, все изменилось!

«Книги!» – вспомнил Федор Федорович.

Книги он обнаружил в югославском буфете – целую полку блистающих макулатурных книг, которые Мама с Людмилой Петровной рекомендовали ему читать взамен сожженных. Федор Федорович с жадностью стал разглядывать корешки... Тут были «Анжелика», «Проклятые короли» и прочие пирожки с повидлом.

Федор Федорович беспомощно заскользил по паркету.

Ага, вот, кроме шлепанцев, еще что-то знакомое... Все-таки это его квартира!

Он схватил лежащую на софе «Аэлиту».

«Дорогому папочке, – прочитал он, – от любящей доченьки. Вышла замуж за Сына Неба. Не обижайся. Ждем тебя в Сан-Франциско. Кеша пришлет вызов. Твоя Аэлита».

Федор Федорович постоял, подумал и пробормотал:

– А я остаюся с тобою... Не нужен мне берег турецкий...

Кажется, он по-настоящему начал сходить с ума. Всю ночь он ходил по паркету и пел эту старинную песенку: «А я остаюся с тобою, родная навек сторона...» Иногда замолкал, останавливался, открывал наудачу «Аэлиту» и вслух прочитывал несколько фраз.

«Вот отчего текли слезы по морщинистым щекам Лося, – читал Федор Федорович. – Птица пела о той, что осталась за звездами, и о седом морщинистом, старом мечтателе, облетевшем небеса».

От этого чтения, пения и топота проснулось районное начальство. Свет оно не включало и заходить в квартиру боялось. Так всю ночь и слушало: «Не нужен мне берег турецкий, и Африка мне не нужна».

Утром Федор Федорович под дождем без пиджака и без зонтика отправился в «Продмаг». Поковырял пальцем черном фасад Дома на набережной. Специально пересек асфальтированный мусорник и топнул по нему ногой. Там, под асфальтом, что-то забулькало.

Федор Федорович утвердился в своем намерении. В «Продмаге» он попросил продать черную бельевую веревку. Варвара Степановна испугалась и ответила, что у нее в «Продмаге» никакой веревки нету, вот вам крест, Федор Федорович. Выпейте водочки, вы насквозь промокли.

Но Федор Федорович и в лучшие времена не пил, разве что бутылку на четверых в кустах сирени. Он отправился в облупленный пустой универмаг, но Варвара Степановна успела предупредить:

– Черную веревку не продавать! Никакую не продавать!

К его приходу все веревки попрятали, универмаг вообще опустел. Но Федор Федорович и тут не настаивал и жалобных книг не требовал. Вообще, не собирался превращаться из Дон Кихота в Бонапарта, чтобы мстить за поруганные книги и крушить районное начальство. Он просто ходил по пустому универмагу и приглядывался к мужским галстукам. Ему понравились самые длинные, цвета хаки. Примерил к шее, купил три штуки и вернулся домой. Звездная дверь в потусторонний мир осталась открытой, но в нее никто носа не сунул.

Федор Федорович связал два галстука морским узлом и опять примерил. Третий галстук не понадобился. Он залез грязными ботинками на полированный стол и принялся снимать люстру. Потолок был невысок, удобно. Аккуратно отсоединил провода, снял люстру, подвис на крюке. Крюк держался мертво – Вова-электрик, наверно, впервые в жизни не схалтурил.

Все правильно. В самом деле, что оставалось делать Федору Федоровичу? Айзек Азимов не ответил, Рей Бредбери прислал отписку... Превращаться в Бонапарта, уезжать в Сан-Франциско или идти начальником штаба гражданской обороны сахарного завода?

Все правильно.

Федор Федорович начал вязать петлю, хотя мешал узел на галстуках. Но узел – не беда.

«Кажется, все», – подумал Федор Федорович.

Он опять взгромоздился на стол и привязал галстуки к крюку – тоже морским узлом.

Да, забыл, нужно написать предсмертное послание Дон Кихота скифским запорожцам и сказать им все, что он о них думает.

Для этого дела нужны карандаш и бумага, соображал Федор Федорович, но как их найти в этом потустороннем мире?

Пока Федор Федорович искал карандаш, на подоконнике трагически зазвонил испорченный вечный двигатель... Как он туда попал? Возможно, Федор Федорович поставил его туда? Может быть. Реальной представляется другая версия – будильник САМ очутился на подоконнике. Все простые вещи любили Федора Федоровича – и огнетушитель любил, и погибший в костре черно-белый телевизор любил, и выброшенное на свалку самораскладное кресло любило, а теперь вот испорченный вечный двигатель забрался на подоконник, вопил благим матом и мешал умирать Федору Федоровичу. (А карандаш попросту спрятался на софе под Аэлитиной подушкой и тянул время, чтобы Федор Федорович одумался.)

Федор Федорович не собирался бить будильник по голове. Он ожидал, когда тот охрипнет и замолчит. Но испорченный будильник завелся и не хотел останавливаться: вопил, и вопил, и вопил... Нельзя же, в самом деле, вешаться под этот вечный звон в ушах...

Федор Федорович подошел к окну и, как собаку, погладил испорченный будильник по голове. Тот захлебнулся, закашлялся...

«Дождь вроде затих...» – глянул в окно Федор Федорович. И еще он увидел в окне: на новую асфальтовую площадку, которая потихоньку опять превращалась в мусорник, въезжал огромный грязный автомобиль.

«Мерседес-бенц», – подумал Федор Федорович, успокаивая будильник.

Из грязного «Мерседес-бенца» выбрался невысокий, толстоватый, буржуазного вида пожилой человек с тяжелой тростью. Его встречала целая свита из районного начальства. Мама раскрыла над этим буржуем черный зонт. Людмила Петровна переводила, начальство внимало, а к подъезду Федора Федоровича мчалась по лужам толстопятая Варвара Степановна с телеграммой из Министерства иностранных дел.

– Мистер Герберт Уэллс спрашивает... – переводила Людмила Петровна, – ...какого черта вы тут делаете во мгле семьдесят пять лет?

– Переведите, что мы ему покажем сахарный завод, – отвечало начальство.

Варвара Степановна вбежала в квартиру и отчаянно закричала:

– Федор Федорович! К вам Герберт Уэллс приехали!