Пролог

* * *

«Это самое высокое и самое современное здание в мире, вечный памятник человеческому гению, технике и предприимчивости. Это триумф цивилизации».

Гровер Фрэзи. Из речи на торжественном открытии «Башни мира».

*

«Это памятник Мамоне, создание неудержимой человеческой гордыни, вызов Господу.

Как это чудовищно, выбросить на строительство такого монстра столько средств, когда на земле столько еще болезней и даже голода!

Божий гнев нас не минует!»

Преподобный Джо Уилл Томас. Из заявления журналистам.

*

«Показания свидетелей происшедшего и заключения специалистов настолько противоречивы, что тяжело, если не невозможно, определить, где искать правду об этой катастрофе».

Из официального отчета Комиссии по расследованию.

* * *

Башня вздымалась, стремительная, чистая и сияющая, на высоту ста двадцати пяти этажей, считая от уровня улицы до ресторана на крыше, над которым уходила острием к облакам еще и радиотелевизионная антенна.

По сравнению с двумя корпусами «Всемирного торгового центра», стоявшими поблизости, Башня казалась стройной, тонкой, почти хрупкой, но корни ее глубоко укрепились в прочной скале, уходя на восемь этажей землю, а заботливо рассчитанное ядро и внешние конструкции имели прочность закаленной стали.

Когда она будет полностью обжита, в ее канцелярии, студии и магазины войдет около пятнадцати тысяч человек; в день она сможет принять свыше двадцати пяти тысяч посетителей.

Ее коммуникации состоят из телефонных, радио- и телевизионных систем, которые работают в подземных этажах и охватывают напрямую или через спутники почти все полушарие.

Она может разговаривать сама с собой, этаж с этажом — от подвала до сияющего шпиля.

Она вздымалась как чудо, которое видно всем.

Огромные краны поднимали стальные конструкции и удерживали их, пока не смолкал безумный грохот клепальных машин и не наступала тишина, свидетельствовавшая, что все закреплено. Закончив работу на одном уровне, краны начинали поднимать друг друга, как некие разумные чудовища, на новые места, где весь процесс повторялся.

Вместе с ростом каркаса в здание вплетались его жилы, нервы и мускулы: километры кабелей, труб, проводов, отопительные, вентиляционные и кондиционерные каналы, водопроводные и канализационные системы — и всюду, всюду камеры и мониторы, по которым следили и контролировали внутреннее состояние здания — его здоровье и его жизнь.

Датчики передавали информацию о температуре, влажности, давлении и качестве воздуха; вычислительные машины обрабатывали данные, оценивали их и выдавали инструкции — продолжать в том же духе или что-нибудь изменить:

❖ На десяти верхних этажах, которые все еще освещены заходящим солнцем, температура выше, чем следует?

❖ Увеличить приток холодного кондиционированного воздуха.

❖ Десять нижних этажей, оказавшихся в тени, остывают слишком быстро?

❖ Уменьшить приток охлажденного воздуха и открыть тепловую магистраль.

Здание дышало, управляло своими внутренними системами, спало, как спит человеческое тело. Сердце, легкие и другие органы работали под автоматическим управлением, и без устали по нервам текли импульсы от мозга.

Основным цветом Башни был цвет старого серебра — стальной скелет покрывали плоские панели из оксидированного алюминия; все здание было пронизано десятками тысяч огромных окон из дымчатого закаленного стекла.

Башня стояла на удачном месте и своей высотой доминировала над центром города. Колонны, достигавшие третьего этажа, образовывали у ее подножия полукруглые арки. Огромные двери открывались в двухъярусные холлы, ведущие к лифтам, которые находились в центре здания, к лестницам, эскалаторам, магазинам.

Башню придумали, спроектировали и построили люди, относившиеся к ней иногда с любовью, иногда с ненавистью, потому что, как все грандиозные проекты, эта Башня быстро приобрела собственный характер, и никто, близко связанный с ней, не смог обойтись без личного отношения к ней.

Очевидно, существует обратная связь. То, что человек создает своими руками или разумом, становится частью его личности.

И вот Башня возвышалась в свете утра; пока весь город еще спал в сумерках, ее вершины уже касались первые лучи восходящего солнца.

Тысячи людей, которые участвовали в ее проектировании, строительстве, никогда не смогут забыть этот день.

 

Часть I

1

9.00—9.33

В эту пятницу на Тауэр-плаза с самого утра уже были сложены штабели полицейских барьеров. Рабочие муниципалитета расставляли их идеально ровными рядами. За барьерами пока никого не было.

Небо было ясным, синим, бескрайним. Легкий ветерок долетал на площадь со стороны бухты, свежий, пахнувший морем. Флаги на площади весело трепетали. Двое патрульных, ожидавших прибытия подкреплений, стояли под аркой.

— Слава Богу, что хоть сегодня не будет политики, — сказал постовой Шэннон.— Все эти политические митинги...— Он покачал головой. — Некоторые так увлеклись политикой, что просто ужас. Перевод времени, и только.

Он посмотрел вверх, на гордо взметнувшееся ввысь сооружение.

— Она едва не достает до неба. Просто подавляет эту людскую суету..

Постовой Барнс ответил:

— Мне нравятся люди, которые ни во что не вмешиваются.

Барнс был негром, который изучал социологию в университете, ожидал в ближайшее время чина сержанта и мечтал дослужиться как минимум до капитана. Он улыбнулся Шэннону:

— Послушать ирландцев, так все они миролюбивые, терпеливые, спокойные, ласковые, осторожные и терпеть не могут насилия. Но те обаяшки, что орудуют в Лондондерри, дружище, совсем не похожи на добрых христиан, а?

— Это только когда их спровоцируют, — ответил Шэннон, стараясь примирительно улыбнуться. — Но я не утверждаю, что готовность к провокации не сидит у них внутри, как мышь в сыре.

Его улыбка тут же исчезла, потому что к ним подошел какой-то тип.

— Куда, куда?

Позднее выяснилось, что этого человека звали Джон Коннорс. У него была сумка с инструментами. В своих показаниях и Барнс, и Шэннон сошлись на том, что одет он был в поношенную спецодежду, блестящую алюминиевую каску и держался заносчиво: так обычно ведут себя квалифицированные рабочие с людьми, задающими им дурацкие вопросы.

— Как куда? Внутрь! — Коннорс помолчал и снисходительно улыбнулся. — Или вы меня туда не пустите?

В его вопросе звучал неприкрытый вызов.

— Сегодня никто не работает, — сказал Барнс.

— Это я и без вас знаю.

— Так что вам там нужно?

Коннорс вздохнул:

— Я должен сейчас быть дома, в постели. Сегодня у всех выходной, чтобы здесь могли произносить речи, а потом подняться наверх и пить шампанское. Но вместо этого я здесь, потому что меня вызвал шеф, а с ним шутки плохи.

—А что вы собираетесь делать? — Этот вопрос задал уже Барнс.

— Я электрик, — ответил Коннорс. — Вы думаете, что поймете, если я расскажу, что собираюсь делать?

«Скорее всего, не пойму», — подумал Барнс.

Но дело было не в этом. Проблема состояла в том, что у него были свои инструкции.

Сержант сказал им при разводе на посты:

— Пойдете туда с Шэнноном и смотрите в оба. Там поставят барьеры, никаких неприятностей не предвидится, но...

Сержант пожал плечами, как бы говоря: сами знаете, как это бывает.

Они знали, как это бывает: каждое сборище чревато насилием. Ну ладно, они будут глядеть в оба, но это не значит, что они должны мешать мастерам работать.

— У вас есть удостоверение, приятель? — мирно спросил Барнс.

— А вы что, — возмутился Коннорс, — строительный инспектор? Разумеется, у меня есть удостоверение. Я не какая-нибудь шпана.

Он вытащил бумажник и помахал им. Было ли в нем удостоверение, осталось неясным.

— Ну, удовлетворены? — Коннорс спрятал бумажник.

У Шэннона лопнуло терпение.

— Пропусти его!

Однако Барнс все еще колебался. Как он потом рассказывал, никаких причин для этого небыло, только какое-то странное чувство, а поступки, вызванные такими чувствами, почти всегда бывают неверны.

— Ну так что? — спросил Коннорс. — Черт побери, решайте же, наконец. То, что я торчу здесь, моему шефу...

Шэннон отрезал:

— Проваливайте!

На виске его задергалась жилка. Он повернулся к коллеге:

— У нас нет приказа не пускать людей внутрь, Фрэнк. Пропусти, чтоб его током убило!

Так они это запомнили, и так выглядели потом их показания.

Дату торжественного открытия назначили много месяцев назад. Так поступают всегда, иначе просто невозможно, потому что день, когда строительство действительно будет закончено, всегда не определен, а гости, приглашенные на торжество, должны были прибыть из Вашингтона и столиц других штатов, из мэрии, из ООН, из телевизионных и радиовещательных компаний, из телеграфных агентств, со всего мира, Все те, кто хотел приехать и быть на виду, и все те, кто предпочел бы этого избежать, но не мог, так как положение обязывало.

Уилл Гиддингс посмотрел на стену кабинета Ната Вильсона, где были приколоты чертежи этого огромного здания, и сказал:

— Мне нужно устранить еще полсотни недоделок. Нет, пожалуй, сотню.

— Мне тоже, — ответил Нат.

Они не преувеличивали. Человек за несколько лет работы сживается со своим делом и, как художник, заканчивающий произведение, видит то тут, то там детали, которые еще нужно поправить. Но сегодня на это не было времени.

— И ко всему прочему, — сказал Гиддингс, — мне совсем не нравится это стадо в крахмальных манишках, которое будет там топтаться и пялить глаза.

Он помолчал.

— Мы еще не готовы. Вы это знаете. И я тоже.

«Такие голоса раздаются всегда, когда поднимается занавес на премьере», — подумал Нат.

— Мы не готовы, — повторил он. — Вы правы. Ну и что из этого следует?

Нат был моложе Уилла, архитектор по профессии, обстоятельный человек, которого трудно вывести из равновесия.

— Сто двадцать пятый этаж, — сказал Гиддингс, — прямо под шпилем. Шампанское, дружеские объятия, поздравления и вид на несколько сот квадратных километров воды и земли — это, конечно, нельзя отложить, потому что вся эта публика — сплошные шишки: сенаторы, конгрессмены, губернатор, мэр, люди из ООН, кинозвезды и им подобные.

— И им подобные, — повторил Нат.

Гиддингсу, крепкому мужчине с русыми волосами и голубыми глазами, которому вечно доставалась функция прораба, заместителя главного строителя, было чуть за сорок. Где-то в давно позабытом ящике стола валялся его инженерный диплом, и Нат на протяжении долгих лет совместной работы не раз видел, как он проверяет свои решения с логарифмической линейкой в руках. Однако гораздо лучше он себя чувствовал, когда, надев каску, ехал в кабине подъемника, или шел по стальным лесам, или ползал в тоннелях и подвалах, проверяя качество работ.

— Коктейли я не пью, и все эти финтифлюшки на спичках не ем. Да и вы тоже.

Он явно нервничал.

— Я здесь ни при чем, — ответил Нат. — Эту дату установил Гровер Фрэзи. Ваш шеф.

Гиддингс сел, вытянул ноги, но так и не расслабился.

— Мой шеф, — он кивнул. — Без начальства не обойтись, но его совсем необязательно любить.

Он взглянул на Ната.

— Вы, наверное, были еще новичком, когда все начиналось, а? Сколько это уже? Семь лет?

— Почти, — ответил Нат и подумал, что прошло уже целых семь лет со времени первых набросков, находок и замечаний, которые он впитывал, упиваясь головокружительными идеями своего шефа — Бена Колдуэлла. Нат не удержался и взглянул из окна на свою Башню, которая вздымалась на горизонте как прекрасный результат многолетней работы. — Ну и что?

— Черт возьми, ведь это мое детище,— сказал Гиддингс. — Ну, частично и ваше, но это на моих глазах начались работы в котловане, ведь фундамент тут глубиной двадцать четыре метра, до самой скалы; это на моих глазах поднимался стальной каркас на высоту четыреста пятьдесят восемь метров, я знаю каждую заклепку, каждый болт, каждую балку, каждую стойку так, как знал бы каждую болячку моих детей, будь они у меня.

Это не требовало комментариев. Нат промолчал.

— Вы очень замкнутый тип, весь в себе,— заметил Гиддингс.— Это не тот ли тихий омут, где черти водятся? Ну ничего.

На мгновение он задержался взглядом на Башне, царившей вдали.

— А еще я потерял там пару друзей. Это случается на каждой большой стройке.

Он снова взглянул на Ната:

— Вы помните Пата Яновского?

Нат медленно покачал головой.

— Он шагнул в пустоту на шестьдесят пятом этаже и разбился в лепешку на бетонном крыльце внизу.

— Ах, этот...— припомнил Нат.

— Это был такой огромный поляк,— продолжал Гиддингс,— добряк и флегматик, казалось, он никогда не спешил, но работал всегда отлично и добросовестно, поэтому я был страшно потрясен. Если человек не в состоянии объяснить происшедшее, то оно никак не идет у него из головы.

В голосе Гиддингса, в его интонации слышались следы пережитого потрясения.

Наконец, Нат спросил:

— Что вы имеете в виду? — но это не произвело никакого впечатления на Гиддингса, который продолжал говорить:

— Обычно человек может представить, почему кто-то что-то сделал. Читая об ограблении банка, я говорю себе: «Этому бедняге понадобились деньги, и он не нашел другого выхода». Это не оправдывает его, но вносит хоть какую-то ясность.

Он на мгновение замолчал:

— Взгляните-ка на это.

Из нагрудного кармана вельветового пиджака Гиддингс вынул толстый конверт, бросил его на стол и с деланным равнодушием наблюдал, как Нат взял его, открыл и высыпал содержимое на стол. Свернутые чертежи, ксерокопии на глянцевой бумаге, листы, полные формул, чисел и разных технических пометок.

Нат поднял глаза.

— Просмотрите все внимательно, — предложил Гиддингс.

Нат тщательно изучил одну бумагу за другой. Наконец он поднял голову.

— Это изменения первоначального проекта,— тихо сказал он, надеясь, что по его лицу ничего не заметно. — Они утверждены и на всех стоит моя подпись.

К его собственному удивлению, голос у него не дрогнул.

— Изменения в электрооборудовании и электропроводке, но это не мое дело.

Гиддингс сказал:

— Но ведь никто не будет сомневаться в документации, подписанной вами. Руководит строительством фирма Колдуэлла, а их человек здесь — вы. Если вы говорите «добро», значит, так и есть. — Он встал со стула, сделал пару шагов и снова упал на него. Смотрел на Ната и ждал.

Нат все еще держал один из чертежей. Рука его была тверда, лист даже не дрогнул, но Нат чувствовал странную пустоту в голове.

— Эти изменения проведены?

— Я не знаю. Эти бумаги попали ко мне вчера вечером.

— А почему же вы ничего не проверили?

— Не могу же я разорваться, — ответил Гиддингс, — так же, как и вы. У меня есть наряды, работы закончены точно по документации. Если и есть отклонения от первоначальных спецификаций, то они оформлены официально.— Он помолчал.— Но это... ни о чем подобном я понятия не имею, и попади это мне в руки пораньше, я поднял бы страшный крик.

— Я тоже, — сказал Нат.

В кабинете повисла тишина.

Потом Гиддингс сказал:

— Ну, и что это значит?

— Что это не мои подписи, — ответил Нат.— Не знаю, кто подписал и почему, но не я.

Гиддингс снова встал, подошел к окну и уставился на город, на его зубчатый силуэт, в котором доминировала Башня.

— Я так и думал.

Нат криво и невесело улыбнулся:

— Разумеется.

«После первого шока мозг человека снова начинает работать четко и логично, как обычно, как маленькая вычислительная машина», — подумал он.

— Если бы я подписал изменения, то, разумеется, стал бы отрицать, по крайней мере вначале. Но я их не подписывал, поэтому все равно отрицаю, но по другой причине. Мой ответ в любом случае должен звучать одинаково, не так ли?

Гиддингс снова повернулся к столу:

— Это вам кажется логичным, да?

Шок проходил. Закипала ярость.

— Я продолжу. Зачем бы мне их подписывать? Какие у меня могли быть для этого основания?

— Не знаю. К тому же, — продолжал Гиддингс, — я не собираюсь прямо здесь выколачивать из вас правду.

— Да уж лучше и не пытайтесь, — тихо сказал Нат, недрогнувшей рукой он снова взял один из чертежей, рассмотрел и бросил назад, в общую кучу.

Гиддингс сказал другим, тихим голосом:

— Ну, так что за свинство заложено теперь в наших стенах? Что мы там еще нагородили, о чем теперь не имеем понятия? К чему все это приведет?

Руки Ната бессильно лежали на крышке стола.

— Не знаю, что вам ответить, — сказал он, — но думаю, что можно попытаться это выяснить.

Гиддингс, который не спускал глаз с его лица, не спешил с ответом.

— Вы попытайтесь со своей стороны, — наконец сказал он, — а я — со своей.

Он показал на бумаги:

— Это оставьте себе. Я сделал копии.

Он помолчал:

— У вашего шефа тоже есть один экземпляр, на случай если вы колеблетесь, стоит ли ему докладывать.

Он уже подошел к двери, но, положив, руку на ручку, обернулся:

— Если я выясню, что это ваши подписи, берегитесь.

Он вышел.

Нат остался стоять, снова посмотрел на бумаги и механически начал водить по ним пальцем. Подписи были четкими и разборчивыми: Н. Г. Вильсон; Натан Гейл.

Эти крестные имена выбрал для него отец. Предыдущего Натана Гейла повесили. И похоже на то, что кто-то пытается отправить на виселицу и этого. Но если этот кто-то думает, что он, Нат, пойдет на эшафот как баран на заклание, то кто-то глубоко ошибается.

Он снял трубку и позвонил Дженни в приемную: —Дорогуша, дайте мне кабинет мистера Колдуэлла. — А Молли By, секретарше Колдуэлла, он сказал: — Это Нат, Молли. Мне нужно поговорить с шефом. Очень важно.

— Я как раз хотела вам звонить, — голос Молли ничего не выражал. — Он вас ждет.

Кабинет Колдуэлла занимал огромную, импозантную угловую комнату. Сам Колдуэлл был маленьким худым человечком с редкими прилизанными седыми волосами, блеклыми голубыми глазами и маленькими, хрупкими ручками. Он всегда был собран, спокоен и пунктуален, а в вопросах, связанных с искусством, строительством и архитектурой, — непримирим. Когда Нат постучал и вошел, он стоял у окна и смотрел вниз, на силуэт города.

Садитесь, — сказал он Нату, но сам неподвижно и молча продолжал стоять у окна.

Нат сел и стал ждать.

— Фарос, знаменитый маяк в Александрии, — начал Колдуэлл, — тысячу лет указывал кораблям путь прохода в Нил.

Тут он повернулся лицом к Нату. Теперь был виден только его силуэт, крошечный на фоне бескрайнего неба.

— Недавно я познакомился с капитаном лайнера «Франс». Он мне сказал, что первый кусочек Америки, который он видит, приплывая с востока, — это вершина нашей Башни, здания, которое мы спроектировали и за строительством которой наблюдали. Он назвал ее Фаросом нашего времени.

Колдуэлл подошел к столу и сел. Теперь Нат ясно видел его лицо: оно ничего не выражало. На столе перед Колдуэллом лежала пачка ксерокопий.

— Что это вы натворили, Нат?

— Не знаю, мистер Колдуэлл.

Колдуэлл показал на бумаги:

— Вы это видели?

— Видел. И уже говорил с Гиддингсом.

Пауза.

— Поправка: уже выслушал Гиддингса.

Снова пауза.

– Чтобы все было ясно, – это не мои подписи. Без ведома Льюиса я не вмешиваюсь ни в какие вопросы по электрической части. «Джозеф Льюис и компания», электротехническая фирма. – У Ната было абсурдное ощущение, что он разговаривает сам с собой.

– Я не вмешиваюсь, – сказал Колдуэлл, – в этом контексте не звучит. Теоретически без Льюиса никто бы ничего не менял. Но ведь кто-то одобрил изменения, и все говорит о том, что сделано это по поручению нашей конторы, ведущей надзор за проектом.

Все было сказано четко, логично и точно.

– Да, сэр, – ответил Нат, как маленький мальчик в кабинете директора школы, но что еще он мог сказать? Отчаяние овладело им, он физически ощущал мощное давление.

– Но почему от моего имени? – спросил Нат.

Колдуэлл молча окинул его взглядом:

– Что вы хотите этим сказать?

– Почему там не стоит подпись Льюиса или одного из его людей? Это было бы логичнее и не так опасно, если кто-то начнет задавать вопросы.

– По мнению Уилла Гиддингса никто ни о чем не спрашивал, – ответил Колдуэлл и ткнул пальцем в кучу копий. – Это выплыло наружу только сегодня.

– В таком случае, – предположил Нат, – неизвестно, были ли эти изменения вообще проведены.

– Были проведены, не были проведены, – рассердился Колдуэлл. – Повторяю, эти фразы сегодня не звучат. – Он на несколько мгновений замолчал и задумался.

– Я согласен с вами в том, – сказал он наконец, – что неизвестно, были ли эти изменения на самом деле проведены. Точно так же неизвестно, к чему это может привести.

Он внимательно наблюдал за Натом:

 – Думаю, вы лучше это выясните, а?

– Да, – Нат помолчал. – И заодно выясню еще кое-что.

– Например?

– Прежде всего, зачем кто-то все это затеял. Почему там стоит моя подпись. Кто...

– Эти вопросы могут подождать, – ответил Колдуэлл. – Я понимаю, что у вас здесь личные интересы, но я их не разделяю. Мои интересы – наша Башня и доброе имя фирмы, – и после паузы он добавил: – Вам ясно?

– Да, мистер Колдуэлл, – ответил Нат, хотя ответами, подобными этому, он уже был сыт по горло.

По пути из кабинета Колдуэлла Нат прошел мимо стола Молли Ву – маленькой и хрупкой, как девочка, но умной и сообразительной, которая вопросительно взглянула на него:

– Неприятности, да?

– Да, – подтвердил Нат. – Целая куча.

Он как раз начинал соображать, к чему может привести невероятное множество сочетаний и комбинаций, которые возникают в результате отступления от точно рассчитанной и сложно переплетенной разводки электрического монтажа.

– И главное, – продолжал он, – я сейчас понятия не имею, с какого конца начать.

При этом он не лгал.

– И самая длинная дорога начинается с первого шага, – ответила Молли. – Не имею понятия, это Конфуций или председатель Мао, можете выбрать сами.

Нат вернулся в свой кабинет, сел и уставился на чертежи, приколотые к стенам, и на груду копий с утвержденными изменениями, которые лежали на его столе. Все вместе они представляли взрывоопасную смесь; неважно, он подписал их или нет. Важно, что они были предложены оформлены, а возможно, и проведены, что в результате возник прокол, по выражению Гиддингса, там, где он недопустим, и произошли замены, которых быть не должно. Почему?

«Так вопрос не стоит, – одернул он себя. – Сейчас нужно заниматься не причинами, а последствиями. И есть только одно место, где это можно выяснить».

Он собрал копии извещений об изменениях, затолкал их в конверт, а конверт положил в карман. У стола Дженни он задержался только для того, чтобы сказать:

– Я иду в Башню, лапушка. Вряд ли меня там можно будет найти. Я позвоню сам.

 

2

10.05 — 10.53

Солнце стояло уже так высоко, что проникало даже через лес зданий на Тауэр-плаза, где были расставлены полицейские заграждения, разделяющие пространство на две большие половины, между которыми был оставлен проход от тротуара до временного помоста у входа.

– Здесь будут выходить из машин все эти шишки, – сказал постовой Шэннон, – и будут одаривать всех улыбками, шествуя как короли на эстраду...

– Где будут нести всю ту же ерунду, – добавил Барнс. – Будут превозносить Родину, Соединенные Штаты Америки и неукротимые дерзания человечества. А все эти политики будут стараться урвать хоть немного голосов... – Он запнулся и виновато улыбнулся.

– Ты все это говоришь потому, – тоже улыбаясь, предположил Шэннон, – что ты против королей и королев, а я от них просто без ума. Только представь себе, что на земле жили бы только маленькие серенькие людишки и никаких гигантов, которые в состоянии воплотить свои мечты в реальность, никаких великих событий, остающихся в памяти, никаких величественных зданий, вроде этой Башни, заслоняющей солнце. Что ты скажешь на это, Фрэнк?

– Это было бы к лучшему.

– Ты слишком много смотришь в книги и набираешься из них всяких глупостей.

Движением руки Шэннон обвел сверкающее здание:

– А тебе не хотелось бы участвовать в подобной стройке? В создании такой величественной, ослепительной Башни, устремленной к небу, и увидеть свое имя на бронзовой табличке, где бы было увековечено, что это и твоих рук дело? Тебе бы это понравилось?

– Генеральный подрядчик, – прочитал Барнс, – Бертран Макгроу и компания. – Он уже снова улыбался, на этот раз с нескрываемым весельем, – Ирландцы знают в этом толк, а? Думаешь, Макгроу выбился в люди по-честному?

– А ты, образина черномазая?

– А то нет, масса, а то нет!

Они расхохотались.

– Я случайно знаком с Бертом Макгроу, – сказал Шэннон. – Он мужик что надо. В день святого Патрика на Пятой авеню...

– Играет на дудке, да?

– На волынке, – поправил его Шэннон. – Волынка это тебе не рояль или скрипка и всякая прочая ерунда.

Он помолчал:

– Сегодня днем Берт Макгроу тоже будет здесь. На его месте я бы обязательно пришел, чтобы урвать свою долю славы.

– А я бы лучше куда-нибудь спрятался, – сказал Барнс и добавил: – Чтобы не дразнить Господа и не бояться божьего гнева. Знаешь, человек стучит по дереву: как бы чего не вышло.

Шэннон на миг задумался, потом рассмеялся:

– Я же говорю, Фрэнк, ты помешался на книжках. Что твой Бог может сделать этому великолепному сооружению?

– Это здание как живое, – сказал себе Джон Коннорс, – его дыхание почти ощутимо. Физически.

Звук его шагов разносился по пустым коридорам и лестницам, и всюду на него слепо пялились только запертые двери, но из вентиляции было слышно, как здание дышит. Джон Коннорс ощущал, как глубоко внутри в теле здания пульсирует жизнь, и прикидывал, не побаивается ли в глубине души этот живой исполин.

Кого? Его? А почему бы и нет? Эта мысль доставляла ему удовольствие. Она возбуждала. По сравнению с этой титанической постройкой он сам – всего лишь песчинка, но сила в его руках; шагая с сумкой инструмента в руках, прислушиваясь к звуку своих шагов и водовороту своих мыслей, он ощущал эту силу в полной мере.

Нат прошел несколько кварталов, отделявших «Башню мира» от конторы Колдуэлла, и эта прогулка немного притушила его обиду и злость.

Однажды он сказал своей жене Зиб:

– Знаешь, почему мужчины так любят всякие игры? Потому что отвлекаются от мыслей о проблемах, вытесняют их в подсознание. А я вместо этого хожу пешком. Но не потому, что я против игры. Когда я был подростком, мы чем только не занимались! Ходили на рыбалку, на охоту, путешествовали по горам, пешком или на лошадях, катались на лыжах и коньках.

Он почувствовал, что говорит не то.

– Простая жизнь, – попытался он продолжить! – У меня все было не так, как у тебя. Я не слишком хорошо плаваю. Никогда не ходил под парусом. Не играю ни в гольф, ни в теннис.

А Зиб тогда ответила:

– Возможно, когда-то все это было для меня важно, но не сейчас. Я не поэтому вышла за тебя. Возможно, мне уже надоели все эти университетские мальчики, с которыми я росла.

И тут она так улыбнулась, что он сразу растаял:

– Или скорее потому, что ты не попытался на первом же свидании затащить меня в постель.

– Такой уж я был несовременный. А тебя можно было уговорить?

– Нет, скорее всего нет. Но ты мне понравился.

– А ты меня восхищала и немного подавляла, ведь в своем кругу ты была такая самоуверенная...

«Это было правдой и осталось до сих пор, после трех лет супружества», – подумал он.

Он шел в ровном темпе, останавливаясь только на переходах. Он не любил город, но в нем кипит жизнь, и хотя повсюду грязь, суета и толпы распаренных и озлобленных людей, здесь в то же время вкус жизни, вдохновение и удовлетворение от того, что человек встречает равных себе и может с ними общаться.

Но важнее всего было то, что здесь жил Бен Колдуэлл со своим взглядом художника и невероятным чувством детали, чувством, которое некоторые называют гениальностью. Семь лет, проведенных под руководством этого человека, стоили всего остального.

Но нет, в один прекрасный день Нат покинет город – это убеждение было у него органичным и глубоким. Назад в тот огромный мир, откуда он родом. Но когда настанет этот час, пойдет ли с ним Зиб или решит остаться в своем кругу? Это тяжело предсказать, и об этом неприятно думать.

На Тауэр-плаза стояли полицейские. Нат посмотрел на них с удивлением, которое он сам тут же счел наивным, потому что в городе, где нет недостатка ни во взрывах бомб, ни в любом другом виде насилия, при таком торжестве, как открытие «Башни мира», не может не присутствовать полиция. Это только доказывает, что сегодня у него не работает голова.

У входа стоял чернокожий полицейский и слушал, что говорит ему огромный ирландец в форме. Негр взглянул на Ната и приветливо улыбнулся:

– Что вам угодно, сэр?

Нат вынул пропуск со своей фамилией и должностью.

– Я архитектор, – сказал он. – Из фирмы «Колдуэлл. и К°».

Он показал на бронзовую доску у входа:

– Мне нужно там внутри кое на что взглянуть.

Негр перестал улыбаться.

– Что-то случилось? – Его глаза быстро опустились на пропуск, потом снова поднялись, и полицейский добавил: – Мистер Вильсон? – Теперь он уставился прямо в лицо Нату.

– Нет, это обычный обход, – сказал Нат, а сам подумал: «Какого черта я разговариваю как персонаж из детектива».

– В ту минуту я уже начал сомневаться, – говорил позднее постовой Барнс, – но это было еще только неясное чувство, что возможно нам не стоило пропускать того типа с инструментами. Но вы ведь сами знаете, что может последовать за неоправданным задержанием. Полиция превышает свои полномочия, накидывается на невиновных граждан и тому подобное... Тем не менее лучше бы я прислушался к этому чувству.

Тогда же он ответил:

– Если что-нибудь не в порядке, мистер Вильсон, то есть, если мы в состоянии помочь...

– Он хочет сказать, – вмешался полицейский-ирландец, – что наша цель, цель ребят в нашей форме, – помогать людям. Никто не может нас упрекнуть, будто мы не пришли на помощь утопающему или не помогли старушке перейти через улицу. Мы всегда к вашим услугам.

 И, сказав это, ирландец продолжил разговор об игре на скачках, – конкретно о том, любит ли это дело его коллега.

«Я не люблю, – подумал Нат, входя внутрь, – Это явно мой очередной недостаток, потому что Зиб обожает лошадей, ставки на футбольных матчах, так же как и пикники в Вест-Пойнте перед матчем. Я скучный сухарь», – сказал он себе.

В вестибюле он заколебался. У него не было никакой определенной цели. Дорога к зданию, где он за последние пять лет провел почти все рабочие дни, была пройдена совершенно автоматически, что-то вроде позыва, заставляющего человека заглянуть в пустое стойло, хотя он уже знает, что его конь исчез и сделать ничего нельзя: так и он не мог ничего сделать, пока бригады рабочих не возьмутся за дело, не проверят, что заложено в стены, не сравнят их со всеми извещениями на изменения и не выяснят, какие в конце концов изменения все-таки произведены.

Но все равно он уже был здесь, и потому прошел пустым вестибюлем мимо ядра здания к шахтам лифтов и нажал на кнопку местного лифта, ходившего до четырнадцатого этажа.

Лифт тронулся, и Нат услышал тихое гудение тросов. Индикатор засветился на четырнадцатом этаже и начал медленно, этаж за этажом скользить вниз. Когда двери открылись, Нат вошел и вдруг остановился с пальцем на кнопке.

В пустотелом ядре здания, объединявшем все лифтовые шахты, он услышал слабое гудение тросов другого лифта.

Двери его кабины автоматически закрылись, и он очутился в полной темноте. Нащупав на панели выключатель, он повернул его, замер и прислушался. Тихое гудение кабелей в ядре здания продолжалось, потом вдруг прекратилось. Наступила тишина.

«Ты можешь только гадать, – сказал он себе. – Это может быть кто угодно, на любом этаже, вплоть до шпиля. Ну и что? У тебя плохо с нервами, Натан Гейл. Поддельные извещения на изменения выбили тебя из колеи. Перестань об этом думать», – приказал он себе, нажал на кнопку, и лифт плавно тронулся.

На восьмом этаже он вышел из лифта и спустился по лестнице на второй из пяти технических этажей здания.

Именно здесь, так же как и в подвале, на сорок пятом, восемьдесят пятом и сто двадцать третьем этажах, даже посторонний мог до определенной степени понять безмерную сложность этого сооружения.

Здесь проходили кабели толщиной с ногу, по которым с ближайшей электростанции «Кон Эдиссон» поступало напряжение в четырнадцать тысяч вольт, что было намного больше, чем напряжение, достаточное для казни на электрическом стуле.

Здесь мощные трансформаторы понижали напряжение до уровня, необходимого для отопления, кондиционеров, вентиляции и освещения всех вертикальных секций здания.

Запах этого замкнутого этажа напоминал запах машинного отделения корабля – это был запах разогретого металла и масла, резины и краски, отработанного воздуха, изоляции и сдержанно гудящих механизмов, подчинявшихся своему Богу – электричеству.

Электричество было неслышным – хотя трансформаторы тихо гудели – и незаметным. Но оно было основой жизни всего здания.

Без электричества это гигантское, сложнейшее сооружение совершенно беспомощно, это только мертвая громада тысяч и тысяч тонн стали и бетона, окон из закаленного стекла и алюминиевой обшивки, кабелей, труб, проводов и невероятно сложных механизмов.

Без электричества здание невозможно отапливать, освещать, проветривать, невозможно пользоваться его лифтами и эскалаторами, не работают системы автоматики и контрольные мониторы.

Без электричества здание слепнет и глохнет, немеет и задыхается – мертвый город в городе, памятник тщетности человеческой изобретательности, мечтаний и сомнительного жизненного опыта, Большая пирамида, Стоунхедж или камбоджийский Ангкор-Ват, курьез и анахронизм.

Нат взглянул на главный электрический кабель, тщательно разведенный, чтобы отдавать свою огромную энергию сюда и одновременно передавать ее без потерь на следующий технический этаж и так далее до самого верха. Здесь был сосредоточен жизненный центр Башни, как человеческое сердце, открытое для операции.

Нат вспомнил о конверте с поддельными изменениями, который лежал у него в кармане, и снова почувствовал, как в нем поднимается волна неудержимой ярости.

Он понимал с трудом сдерживаемую ярость Гиддингса, потому что зародыши ее чувствовал и в себе, и причина та же – работа для него что-то святое.

Да, многие сегодняшние люди, даже большинство, смотрят на вещи иначе, например Зиб, но какое дело ему до того, что думают другие.

Для тех кто проектирует и строит сооружения, которым предстоит долгая жизнь: дома, мосты, акведуки, плотины, атомные электростанции, огромные стадионы, – для них главное – удовлетворение от своей работы, а в ней не должно быть никаких ошибок, допущенных по небрежности или, что еще хуже, умышленно. Она должна быть настолько совершенна, насколько это доступно рукам человеческим, иначе то, что должно было стать предметом гордости, превратится в несмываемый позор.

Подумав об этом, Нат впервые позволил себе не сдержать свой, гнев.

– Какой-то мерзавец, – медленно и тихо сказал он, обращаясь к силовому кабелю и массивным трансформаторам, – все здесь напортачил, и нужно выяснить, насколько серьезно. И мы выясним. А потом найдем его и повесим за задницу.

Разговаривать с неживыми предметами, разумеется, глупость. Разговаривать с деревьями, птицами, шустрыми ящерицами или орлами, парящими в вышине, тоже глупо, но Нат это проделывал всю свою жизнь. «Так что я просто глупец», – подумал он, возвращаясь к лестнице, почему-то после этого открытия ему сразу полегчало. Он поднялся на лифте на следующий технический этаж.

Там он ничего не нашел, но он и не ждал. Его визит во все машинные отделения был только машинальной привычкой, как обход перед сном владельцем виллы своего дворика. Последний этаж был пуст, там все сверкало, в воздухе висел слабый запах свежей отделки: кафеля, росписи на стенах, лака на дверях, – так пахнет в новом, только что из магазина, автомобиле.

Он поднимался все выше, переходя из лифта в лифт, и перед ним все шире расстилалась панорама огромного города, так что со сто двадцать третьего этажа он смог свысока взглянуть даже на плоские макушки башен-близнецов соседнего «Всемирного торгового центра».

Поднявшись еще выше, он, наконец, оказался на самом верхнем этаже, прямо под радиотелевизионной мачтой. Двери лифта закрылись, и Нат тут же услышал, как кабина уходит вниз. Крайне удивленный, он взглянул на светящуюся стрелку «Вниз». «Кто мог его вызвать? » – снова подумал он, но не нашел ответа.

Нат недоуменно смотрел на световой индикатор, прислушивался к гулу тросов и пытался угадать, на сколько этажей опустился лифт. На десять? На пятнадцать? Угадать он так и не смог.

Когда кабель загудел снова, Нат опять прислушался. На этот раз ждать пришлось долго. Лифт опустился до самого вестибюля. «К чему бы это? Выбрось все из головы», – посоветовал он себе и отвернулся от лифтов.

Ничто не загораживало вид с самого верхнего этажа. Перед Натом раскинулась гавань, Нарроус-Бридж, а за ней – сверкающий океан. Нат вспомнил снова Бена Колдуэлла: первое, что видят в Америке с приходящего судна, – сверкающую телевышку. Теперь он понимал того капитана, который вспомнил древний Фарос, тысячу лет указывавший судам дорогу к устью Нила.

К северу простирался город со своей прямоугольной сеткой улиц, и небоскребы в центре города казались с этой высоты кубиками на каком-то макете. Просто нереальный вид, хотя уже и давно знакомый Нату.

Когда снова раздалось слабое гудение лифта, он отвернулся от окна. На этот раз над дверьми светилось зеленое табло. Он смотрел, ждал и удивлялся, почему вдруг ощущает такое напряжение.

Гудение тросов стихло. Зеленый свет погас. Двери открылись, и вышел Гиддингс. Двери за ним тихо закрылись, но свет не погас.

– Я гадал, найду ли вас здесь? – заметил Гиддингс.

– А почему бы и нет?

Гиддингс пожал плечами. Огляделся вокруг. В большом зале вдоль одной из стен уже были накрыты скатертями столы. Подносы с бутербродами, бутылками, бокалами, тарелками с орешками и хрустящим картофелем, со всеми причиндалами настоящего коктейль-пати не заставят себя ждать, а с ними кельнеры, бармены, девушки, которые будут высыпать пепельницы и убирать грязную посуду, пока гости торжества будут говорить, говорить и говорить.

Гиддингс снова взглянул на Ната:

– Вы что-нибудь ищете?

– А вы?

– Послушай, парень... – начал Гиддингс.

Нат покачал головой:

– Так не пойдет. Хотите что-то спросить, спрашивайте. Хотите что-то сказать, скажите. Я тут как раз выяснил, что после прошедших пяти лет я вас не слишком люблю, Вилли. Да и никогда не любил.

– А теперь, когда я ткнул вам в нос подписанные вами извещения, вы поняли почему?

– Вы это так воспринимаете?

– А как же иначе?

– Тогда пошли вы... – ответил Нат.

На лице Гиддингса появилось задумчивое выражение.

– Для архитектора вы выражаетесь не слишком изысканно, – заметил он. Голос его звучал мирно.

Схватка уже миновала. «Но она еще возобновится, – сказал себе Нат, – это неизбежно».

– Я не всегда был архитектором, – заметил он и подумал: «Еще я был объездчиком лошадей, парашютистом, боролся с лесными пожарами, был студентом», – потом сказал:

– Вы поднялись прямо из вестибюля?

Гиддингс не спешил с ответом:

– А что?

– Вы уже были наверху?

– Я спросил, в чем дело?

– В том, что здесь кто-то был.

Это вертелось у него в голове все время, и он решил заговорить, чтобы хоть что-то выяснить.

– Я слышал, как ходит лифт, – сказал Нат, потом добавил: – Вся площадь оцеплена полицией. Вас останавливали?

Гиддингс нахмурился:

– Останавливали.

– Меня тоже. – Это было не совсем так, но он ведь разговаривал с ними.

– И вы спрашиваете, кто еще сейчас в здании, – сказал Гиддингс, – и зачем?

– Именно так.

– Возможно, – медленно начал Гиддингс, – вы это выдумали, и здесь никого нет...

Гиддингс запнулся, обернулся, и они оба уставились на красное табло, которое загорелось над дверью лифта; оба услышали звук движущейся кабины. Взглянули друг на друга.

– Я ничего не придумал, – сказал Нат.

– Теперь я вам верю.

– Запомните это на будущее.

Всю дорогу, вниз в вестибюль и наружу на площадь, где Нат выяснил, что там, все еще стоят полицейский-негр и его громадный ирландский коллега, Гиддингс молчал, присматривался и прислушивался.

Нат спросил:

– Пока вы здесь стоите, проходил кто-нибудь кроме нас внутрь?

Барнс, тот чернокожий, полицейский, ответил: 

– А почему вы спрашиваете, мистер Вильсон?

Шэннон, ирландец, сказал:

– Это большое здание. У него много входов. – Он пожал плечами. – Мало ли, уборщицы или еще кто.

Нат снова спросил:

– Кто-нибудь входил внутрь?

– Один человек, – ответил Барнс. – Электрик. Сказал, что его вызвали из-за какой-то неисправности.

 – Кто вызвал? – спросил Гиддингс.

– Это мне тоже пришло в голову, – ответил Барнс и замялся. – Но поздновато. – Он помолчал. – Это очень важно, мистер Вильсон?

– Не знаю.

Он не лгал. Он снова вспомнил те наряды на изменения, которые лежали в его кармане, и понял, что нервничает из-за них. Но между ними и тем, кто вошел в Башню, не могло быть никакой связи, потому что изменения касались только распределительной сети, работы по которой уже закончены или почти закончены.

– Этот человек ездит в лифтах то вверх, то вниз, – сказал он.

Физиономия Шэннона расплылась в безбрежной улыбке.

– Ну и что здесь плохого? – Если кому приспичило покататься в лифте, вас от этого не убудет, – сказал он примирительно с сильным ирландским акцентом.

Гиддингс спросил:

– А электрик, что он нес? Было у него что-нибудь?

Барнс ответил:

– Сумка с инструментом.

Шэннон его поправил:

– Откуда, Фрэнк, все было не так. Он нес такую чудную, блестящую атомную бомбочку. – Он развел руками, чтобы показать ее размер. – С одной стороны зеленая, с другой красная, и искры из нее летели – любо-дорого смотреть.

– Перестань, Майк, – одернул его Барнс. Потом сказал Нату: – У него была обыкновенная сумка с инструментами. А на голове – каска.

– Он уже вышел?

– Если и да, то не здесь, – ответил Барнс и заколебался: – Но ведь все остальные входы закрыты, правда, мистер Вильсон?

– По крайней мере, должны быть закрыты, – сказал Гиддингс, посмотрев на Ната.

– Но стоило бы проверить.

Все входы в огромное здание оказались закрыты.

Нат спросил:

– Неужели нигде нет ни одного сторожа? Ни одного охранника?

– В обычный день, – сказал Гиддингс, – тут кишмя кишит от рабочих. Вы это прекрасно знаете. И никто, кому здесь нечего делать...

– Ну, не знаю, – ответил Нат. Он уже подумал об этом. – Раньше мне это не приходило в голову, но на такой гигантской стройке, где ошивается столько людей... – Он покачал головой. На несколько секунд замолчал и уставился на арочное перекрытие вестибюля. – Да, об этом я никогда еще не думал, – наконец сказал он и снова посмотрел на Гиддингса, – Понимаете?

Гиддингс медленно покачал головой:

– Я вообще не понимаю, о чем вы.

Нат не торопился с ответом:

– Мы ведь проектируем здание так, чтобы облегчить туда доступ людей.

– Ну и что?

– И, – продолжал Нат, – Башня, по сути, беззащитна.

– Перед чем?

Нат развел руками:

Перед всем. Перед кем угодно.

 

3

11.10 — 11.24

Ездить в бесшумных лифтах было для Джона Коннорса занятием интересным и почти радостным – его всегда привлекали бесшумно работающие механизмы. Если его будут искать, а рано или поздно это случится, то тогда вся эта езда с пересадками и отсыланием пустых кабин то вверх, то вниз по множеству шахт, пожалуй, – наилучший способ сбить со следа погоню.

Обычно, то есть в обыкновенный рабочий день, он хорошо ориентировался в Башне, но понятия не имел, как будет выглядеть здание, когда, он окажется в нем, живом и дышащем, совсем один.

Пустое здание стало похоже на собор, только еще более впечатляющее. Он попытался подобрать сравнение. «Представь пустой Янки-стадион», – сказал он себе.

Слышать, как в коридорах раздаются только твои шаги, видеть сквозь бесконечные ряды окон мир под собой, видеть бескрайний горизонт, понимать, что другого случая совершить задуманное не будет, – это было словно снова и снова возносить молитвы Господу и сохранить в душе тишину и ожидание чего-то великого.

Когда-то где-то он слышал, наверное на митинге, точно он не помнил, фразу, которая запала ему в душу:

«Всего несколько решительных людей могут повернуть колесо истории».

Это ему понравилось. Звучало очень здорово. Решительные люди. Герои. Это – как угнать самолет и выйти сухим из воды. Это – как захватить заложников в Олимпийской деревне. Несколько решительных людей. Или всего один. Тогда все будут его слушать. Разгуливать по лестницам, таская за собой сумку с инструментами, ездить в лифтах и ждать – это как прогулка в Луна-парке.

Здесь все дело в электричестве. Электричество в наше время – ключ ко всему. Коннорс вспомнил, как несколько лет назад произошла авария на линии высокого напряжения, и как все, абсолютно все сразу встало, и как некоторые люди даже подумали, что наступил конец света. Не все, разумеется; раз день в день через девять месяцев во всех родильных домах города начался ажиотаж, значит, некоторые сумели использовать затемнение в своих интересах. Но вначале возникла паника. Вот на это и надо рассчитывать.

Коннорс не имел ни опыта электромонтера, ни электротехнического образования, хотя и сумел втереть очки тому черному фараону, но все-таки он когда-то работал в этом здании и знал в общих чертах, как организовано распределение электроэнергии.

На каждом техническом этаже есть так называемый кабельный отсек, и Коннорс при случае улучил несколько минут, чтобы понаблюдать за работой людей из электротехнической фирмы, когда те снимали с кабелей экраны из проволочной пленки и пластмассовую изоляцию, чтобы добраться к тем толстым жилам внутри, по которым течет ток.

Он знал, что с помощью понижающих трансформаторов необходимое количество электроэнергии подается с каждого технического этажа в соответствующую вертикальную секцию здания и что там же проходят на следующие технические этажи кабели высокого напряжения, поступающего с соседней электростанции. Как велико это напряжение, он не имел понятия, но думал, что оно достаточно велико, может быть, даже и пятьсот вольт, иначе зачем бы его понижать?

Его первой мыслью было уничтожить электротехническое оборудование, обслуживающее верхние этажи Башни, и тем самым изолировать верхний салон, где будет проходить прием. В его сумке лежал восемнадцатидюймовый ломик и немного украденной пластической взрывчатки, которыми, как он думал, можно наделать столько дел, что по всей Башне искры полетят.

Но чем больше он раздумывал, тем чаще говорил себе: «К чему ограничиваться только верхушкой? Почему не устроить диверсию на основной линии, внизу, в недрах здания, где проходят электрические кабели прямо с подстанции? Зачем ходить вокруг да около, если можно шагнуть сразу в дамки? »

Это была очень лакомая идея.

Достаточно только не попасться никому на глаза, и ничего сложного не будет. Но нужно приготовиться и к тому, что удача вдруг отвернется.

Он открыл сумку с инструментами и вынул ломик, который с одного конца был загнутым, а с другого – плоским и заостренным, Его спокойно можно было использовать как оружие, и если бы пришлось, Коннорс так бы и сделал.

Когда Нат с Гиддингсом вышли из Башни, на площади как раз устанавливали высокий помост, на котором должно было проходить торжество. Гиддингс взглянул на него с отвращением.

– Вот начнется болтовня! – сказал он. – Губернатор будет поздравлять мэра, мэр будет поздравлять Гровера Фрэзи и некий сенатор будет утверждать, что это здание – огромное достижение человечества. – Он запнулся.

– А может быть, это и правда, – сказал Нат. Снова вспомнил реплику Бена Колдуэлла о Фаросе. – Центр мировых коммуникаций...

– Это все ерунда, и вы это знаете. Это всего-навсего чертовски большое здание, которых и без того хватает.

Нат подумал, что Гиддингс испытывает к зданию, в рождении которого он участвовал, любовь и ненависть. Но, уж если речь зашла об этом, он и сам колеблется между гордостью и восторгом, с одной стороны, и отчаянием от того, что это чудовище уже давно своим величием подавляет всех к нему причастных, – с другой.

– Тогда останьтесь и прокляните ее, – сказал он.

– А вы куда?

Возникшее между ними напряжение грозило перейти в открытую неприязнь. Если до этого дойдет, то ничего не поделаешь, но торопить события Нат не хотел.

– Туда, куда мне давно пора, – ответил он. – К Джо Льюису, по поводу тех изменений.

Пересекая площадь, он достал из кармана пропуск.

На этот раз он поехал в центр к вокзалу «Гранд-централь» на метро, потом вернулся на два квартала назад по Парк-авеню к Дворцу архитектуры и поднялся на лифте на десятый этаж, где на стеклянных дверях была надпись: «Джозеф Льюис, инженер-электрик». Кабинеты и чертежные залы занимали почти целый этаж.

Джо Льюис сидел в своем огромном кабинете, где все равно было не повернуться, не снимая шляпы. Это был маленький человечек, резкий, быстрый и прямой.

– Если речь идет о каком-нибудь новом проекте, то объясните Бену, что на ближайшие полгода у меня работы выше головы. Если он может подождать...

Нат бросил на стол пухлый конверт и следил, как Джо взглянул на него, взял и высыпал копии извещений на изменения на крышку стола. Одну за другой быстро их просмотрел, потом отбросил, как нечто живое и неприятное. Наконец, с нескрываемой яростью взглянул на Ната:

— Это ваша работа? Кто вам, черт побери, дал на это право?

— Я их впервые увидел сегодня утром.

— Но там стоит ваша подпись!

Нат завертел головой:

– Моя фамилия, да, но писал кто-то другой.

Правда начинала терять в весе, как слово, которое слишком часто повторяют. «В конце концов этому и я перестану верить», – подумал он.

– А кто?

 – Понятия не имею.

Джо ткнул в бумаги пальцем:

— Эти изменения действительно произведены?

— Это еще предстоит выяснить.

Пока разговор был бесполезным, но нужно было с чего-то начинать.

— А что вы хотите от меня? Я поставил вам чертежи, всю электрическую часть, весь монтаж. Если все сделано по документации, а не по этим...

 – Никто вас ни в чем не обвиняет.

«Пока», –  – подумал Нат, но это «пока» касается всех.

— Я только хочу, чтобы вы мне сказали, что здесь самое важное. На что нам обратить внимание.

— На все. На каждый пустяк, хотя бы пришлось разрезать всю Башню на части. Я буду на этом настаивать. Господи, о чем вы думаете, ведь всю эту документацию подписал я.

– И мы. Я это понимаю, – «Ну почему интеллигентные люди не могут понять очевидные вещи? » – Но на что нам обратить внимание в первую очередь? А на что – во вторую? И так далее. Вы специалист. Дайте нам список по степени важности, и мы отправим туда людей Макгроу.

Льюис наконец сел.

— Макгроу, – сказал он. – Берт не имеет с этим ничего общего.

Он покачал головой:

 – Это исключено. Если у Берта Макгроу кто-то начинает халтурить или пытается подкупить инспектора, та его голова будет немедленно подана хозяину на блюде.

Нат тоже сел:

– Я слышал об этом, но пока не имел возможности убедиться. Однако это позволяет взглянуть на дело под другим углом.

– Если не считать дорожного строительства, – уже спокойнее продолжал Льюис, – то при строительстве крупных зданий больше простора для махинаций, чем в любом другом бизнесе. На этом деле всяческие мошенники могут кормиться годами. И даже дольше. Обычно, но не всегда, это бывает на строительстве общественных зданий. Там, в Нью-Джерси... – он покачал головой. – В некоторых джерсийских округах я бы не взялся за подряд по электрооборудованию, хоть увешай его бриллиантами. Здесь дела получше. В основном. Насколько я знаю, ребята, любящие легко урвать лишние доллары, сделали у Макгроу всего одну попытку.

Он улыбнулся. Это была горькая, но удивительно умиротворенная улыбка.

«Да, Джо Льюис – один из тех, для кого работа – дело святое, – сказал себе Нат, – и это к лучшему». Вслух же он произнес:

–  Как это случилось?

– Послали пару человек прощупать обстановку, – ответил Льюис, – Единственное, что им сказал Макгроу, – что не будет иметь дело с мелкой сошкой. Только с главным, или ни с кем.

Он помолчал:

– Это был большой объект, на него отвалили уйму денег и, возможно, это было только начало, поэтому главный босс пришел сам.

Он снова помолчал:

–  Макгроу отвел его туда, где они могли остаться с глазу на глаз, – на самую макушку стального каркаса, где-то на сороковой-пятидесятый этаж, вокруг никого и далеко внизу – земля.

«Ну что, засранец, – сказал Макгроу, когда тот осмотрелся и зрелище ему совсем не понравилось, – хочешь спуститься вниз грузовым лифтом, уйти домой и никогда здесь не показываться или хочешь поскорее спуститься и слететь к чертовой матери с этой железяки, чтобы тебя пришлось соскребать с асфальта? Ты уж сам выбирай».

Льюис замолчал в третий раз:

– Больше к нему никто не приставал. Видно поняли, что и пытаться не стоит.

Информация к размышлению. Нат немного посидел молча, сравнивая свои сведения о Берте Макгроу с историей, которую выслушал. Все совпадало. В старике была какая-то страсть доводить дело до крайностей, все ставить на кон. Это было заметно. Возможно, тот жулик был на волосок от смерти и в других обстоятельствах, но Нат готов был поклясться, что никогда не видел ее так наглядно. Макгроу из головоломки можно исключить.

– А вы до этого работали с Полем Саймоном? – спросил он.

– После того, как он женился на дочери Макгроу и тот помог ему встать на ноги.

– А я и не знал, что так обстоят дела.

– Поль – хитрец. – Льюис задумчиво разглядывал извещения на изменения. – Думаете, это мог затеять он? Подписаться вашим именем?

Он медленно покачал головой.

– Нет, не вяжется. Рано или поздно все должно было выйти наружу, даже уже вышло, и каждый спросит: «Кому это выгодно? »

Поставщик электрооборудования – первый на очереди, ведь за несделанную работу он все равно получит по смете и заработает. Но это слишком на виду, слишком примитивно. Зачем ему это? У него процветающая фирма, его тесть – Берт Макгроу; он, разумеется, закончил какой-нибудь престижный университет и, разумеется, из хорошей семьи. Зачем ему влезать в эту грязь?

Нат невесело усмехнулся:

– Итак, ни у кого не было серьезных поводов давать указания об изменениях, и на них стоит мое имя. Замечательно. Но вы мне сделаете список? Если уж мы собираемся копнуть глубже, то не упускайте ничего. Я должен все проверить.

Обратно он шел пешком; это было как условный рефлекс. Он дошел по Парк-авеню до Сороковой улицы, потом перешел Пятую авеню и продолжил путь в сторону бухты. Встречных он не замечал; видел только светофоры и автомобили, которые могли представлять для него опасность. Он полностью ушел в свои мысли.

Указания об изменениях совершенно конкретны. Это во-первых.

Произвели их или нет, но были замены, которые давали экономию, хотя и снижали качество. Это во-вторых.

Компьютеры любую задачу решают одним и тем же способом, в двоичной системе, отвечая да-нет. Этот метод дает почти стопроцентный результат при условии, что человек правильно ставит вопросы, но проблема в том, что число возможностей растет в геометрической прогрессии и что простой невинный ряд чисел 1, 2, 4 молниеносно превращается в многомиллионный кошмар.

Он с яростью подумал, что ему не поможет ни один компьютер. Когда человек пытается сосредоточиться, ему в голову вечно лезут посторонние мысли.

С Пятьдесят девятой улицы он вошел в парк, и все сразу переменилось. Шаг стал широким и пружинистым, мысли пришли в порядок, и Нат начал замечать окружающее. Вокруг были деревья, трава и валуны, и даже небо казалось чище и синее, не испорченное цивилизацией. Нет, это не были пейзажи его юности, – не было гор с шапками вечных снегов, не было сухого чистого воздуха, которым невозможно было надышаться, не было настоящей тишины, но все равно здесь его мозг заработал живее.

Если в изменениях никто не был заинтересован, то с чего бы им взяться?

–  Да? Нет?

Это необязательно, они могли быть сделаны – или нет? – и по другому поводу, например, чтобы причинить вред... Например? Например, чтобы подставить его, Ната Вильсона. Что ты на это скажешь?

Почему? Нат понятия не имел. Насколько он знал, никто бы не зашел так далеко только ради его дискредитации.

Он в этом уверен?

Он остановился у лотка и купил пакетик орехов, потом пошел дальше, очутился в глубине парка, сел на камень и терпеливо дождался, пока любопытная белка прибежала взглянуть на него.

– Получай, – он бросил ей орех и добавил: – Приятного аппетита! – когда она, довольная, ускакала.

Он в самом деле уверен, что никто не мог подстроить ему ловушку? Да, чертовское самомнение!

Честно говоря, он явился ниоткуда, с Дикого Запада, у него не было протекции, друзей, не было никаких рекомендательных писем, никакой руки наверху.

Он просто пришел со своей папочкой и ждал, ждал четыре дня, когда Бен Колдуэлл примет его, и вышел от него с назначением, за которое великое множество надутых архитекторов с уймой рекомендаций дали бы отрубить свою правую руку.

Это было семь лет назад, когда как раз начинались разговоры о «Башне мира».

Белочка вернулась, уселась и начала разглядывать Ната. Ничего не случилось, она осторожно опустилась на передние лапки, приблизилась на полметра и снова села.

– Ну, ладно, – сказал ей Нат, – умеешь, умеешь. На, – он бросил ей очередной орешек.

– Неужели я тогда наступил кому-то на мозоль? – спросил он сам себя вслух. – Или позднее перебежал кому-то дорогу?

Ответ был: вероятно да, даже не замечая этого. Так что существует возможность, что изменения были затеяны только, чтобы подставить его. Неприятная мысль.

Но еще хуже, если изменения в самом деле были произведены, и ему нельзя успокаиваться, пока он все как следует не проверит.

Но тогда сам собой выплывет вывод о том, что мотивом была корысть: за счет снижения качества материалов и работы для кого-то растет разрыв между затратами и ценой. Для кого? Самый очевидный кандидат –  – Поль Саймон. Но если с Саймоном дела обстоят так, как утверждал Джо Льюис, зачем бы ему так рисковать?

Нат не находил ответа.

Была еще третья возможность. Что, если извещения были оформлены, а изменения произведены просто по глупости? Чьей? Что, если Поль Саймон и его люди считали причиной изменение концепций архитекторов и инженеров, и что им нечего спрашивать: «Почему? » – и они сделали все, не задумываясь о причинах? Эта мысль открывала множество новых возможностей.

Нат раздавил, очистил и съел один орех. Ему понравилось. Он вспомнил, что не обедал. Съев еще один орех, он вдруг заметил, что белка снова здесь, уже вдвоем с приятельницей, и что обе сидят почти у самых его ног, смотрят и терпеливо ждут.

– Ради Бога, простите, – сказал Нат и бросил им два ореха, один направо, другой налево.

«Есть еще одна возможность, – подумал он; возможность, которую он пытался загнать в глубину своего подсознания, но которая упорно всплывала оттуда: – Что если эти изменения не против него и сделаны не из корысти, а направлены против самой Башни? Есть в этом какой-то смысл? К несчастью, есть, хоть от него и делается дурно. Или мог бы быть».

Без расчетов, которые мог сделать и Нат, но с которыми Джо Льюис со своими специалистами справится лучше и быстрее, нельзя сказать, могут ли эти изменения стать вопросом жизни или смерти.

Здания – это не самолеты и не космические корабли, их не проектируют на пределе возможностей материала. Поскольку вес не является главной проблемой, то в каждый кабель, в каждый проводник закладывается запас прочности. При расчетах конструкции учитываются такие невероятные факторы, как ветры со скоростью двести пятьдесят километров в час, что превышает все известное в истории, или могучие всплески электрической энергии, которые почти невозможно представить.

Поскольку Башня так высока, возможный удар в нее молнии, считался обычным явлением; титаническая стальная конструкция безопасно переправит его в землю, как уже не раз случалось во время строительства.

Самая невероятная возможность – это землетрясение; нигде поблизости нет сейсмических районов. Но тем не менее основание Башни достает до самой скалы, на которой покоится весь гигантский город, и здание со своими прочными корнями и крепким гибким каркасом легко перенесло бы толчок значительно выше средней интенсивности.

Короче, любая опасность, которую может представить человек, была учтена и против нее была приготовлена защита. Все расчеты проведены на ЭВМ. Изготовлены и испытаны модели.

По проекту здание гарантировало наивысшую надежность, которую может достичь человеческий разум.

По проекту.

Но измени проект в каком-то месте, чуть-чуть туда, чуть-чуть сюда, и устойчивость, прочность и даже безопасность могут оказаться только иллюзией.

Но зачем кому-то таким образом угрожать существованию Башни? Нат не имел об этом понятия, но в городе, где насилие стало нормой и где безответственность превозносится до небес, диверсия против такого уникального здания не кажется невозможной.

Обе белочки вернулись, а с ними и третья, и все начали подкрадываться к заманчивой цели.

– Бывают минуты, когда мне кажется, – сказал Нат, – что нужно вернуть весь мир вам, подружки. А нам всем пора попрыгать в море, как леммингам. Ну, держите.

Он высыпал орехи из пакета на землю и встал.

 

4

12.30

Берт Макгроу сидел в своем кабинете, из окон которого открывался широкий обзор центральной части города, застроенной небоскребами. Он строил многие из них. Обычно ему нравился этот вид. Однако сейчас он не был в этом уверен, потому что посреди этой панорамы возвышалась «Башня мира», а то, что ему рассказал и показал Гиддингс, могло испортить настроение даже в такой ясный, солнечный летний день, как сегодня.

Взгляд Макгроу был погружен в копии чертежей с изменениями, которые лежали на его столе. Макгроу снова взглянул на Гиддингса.

– Что нам, собственно говоря, известно? – спросил он. В глубине души он чувствовал, что надежды его напрасны, что, если даже все тщательно проверят, это неприятное чувство не исчезнет. Но единственное, что остается человеку, – это надежда.

– Здесь я вижу кучу бумажек, – сказал он, – но это не оригиналы.

– Вам приходится ходить вокруг да около, – ответил Гиддингс, – и вам это не нравится. Эти четкие ксерокопии доказывают, что халтуру лепили прямо у вас под носом, да и у меня тоже. Сколько изменений произведено, я еще не знаю, насколько они серьезны – тоже, а кому и зачем это нужно, могу только догадываться.

Макгроу встал и подошел к окну. Были времена, когда с такими проблемами он мог справиться на ходу или почти на ходу. Сегодня он воспринял новость как удар под дых, даже в глазах все немного расплывалось. Это случилось не впервые и начинало его беспокоить.

– Тебе нужно сбросить вес, – говорила ему Мери, – перегружаешься на работе и уже немолод, Берт Макгроу. Когда-то ты мог пить целую ночь, гулять напропалую – и прийти домой свежий как огурчик, ну, почти как огурчик. Но ты уже немолод. И я уже немолода, что, кстати говоря, огорчает меня еще больше. Так что не бери в голову.

Мир вокруг перестал качаться, дымка исчезла, и Макгроу отвернулся от окна.

– Здесь везде стоит подпись Ната Вильсона, – сказал он. – Как этот чертов сопляк решился все это подписать?

– Он утверждает, что не подписывал.

– А вы что скажете?

В этом старике была еще уйма энергии,

– Не понимаю, зачем ему это, – ответил Гиддингс. – Что бы он с этого имел? Он мог бы спокойно все их отвергнуть, это в его власти. Так для чего рисковать головой?

Макгроу добрался до кресла и сел:

– Гм... Это по меньшей мере непорядок. Судя по бумагам, это здание, это чертовски прекрасное гигантское здание не соответствует проекту, что сулит нам всем множество неприятностей, вплоть до – Господи избавь – юридических.

– И уйму работы, – сказал Гиддингс. – Стены придется вскрывать. Сечения придется контролировать... – Он покачал головой.

– Сделаем все, что нужно, – отрезал Макгроу. Потом помолчал. Его воинственность исчезла, – Но сейчас я думаю не об этом. Иногда бедняжка Мери говорит, что я становлюсь суеверен. Однако вы ведь знаете, как иногда все ложится в масть – то на работе не сходятся всякие мелочи, то начинается полоса несчастий, то все стоит из-за нехватки материалов, портится погода, начинаются забастовки. – Он вытянул руки, сжал их в кулаки и уставился на них, как на врага.

– А бывает, – добавил он после паузы, – этот ужас никогда не кончается. Как будто стройку – Господи прости – кто-то заколдовал таким заклятием, что ни один священник не справится.

Он снова помолчал:

– Вы понимаете, что я имею в виду?

Гиддингс снова вспомнил, как Пат Яновский ни с того ни с сего шагнул в пустоту с шестьдесят пятого этажа.

– Понимаю, – ответил он.

Макгроу тяжело вздохнул.

– Мне стыдно признаться, – сказал он, – но в этом городе есть два здания, не буду их называть, которые я строил и в которые я вообще предпочел бы не заходить, не то что ездить на лифте.

На мгновение он отогнал от себя эту мысль.

– Но оставим это, – не тот случай. – Он выпрямился в кресле, и в его голосе зазвучала решимость: – Вы догадываетесь, почему кто-то затеял эти изменения? – спросил он, – Ну ладно, тогда договаривайте.

– Вам это не доставит удовольствия, – предупредил Гиддингс.

– Ну и черт с ним. – Ярость, которую вдруг ощутил старик, была благородной, чистой, глубокой и сильной. – Нас оставили в дураках, вас как главного заместителя строителя, меня... – как меня. Ну так я хочу знать кто и почему, черт побери!

Гиддингс пожал плечами:

– Все эти изменения по электрической части.

– Ну и что?

– Насколько я успел выяснить, – продолжал Гиддингс, – результатом этих изменений стало применение худших материалов или меньших сечений, – и добавил: – Вам это о чем-нибудь говорит?

Макгроу не колебался ни секунды.

– Кто-то хотел сэкономить, – ответил он, опять поднялся с кресла и уставился на скрытый дымкой мир за окном, потом через плечо спросил:

– А тот, кто сэкономил, – на это вы намекаете, – это человек, который подписал подряд на электрооборудование?

Снова, как и раньше, все вокруг замерло и дымка исчезла. Макгроу обернулся, спрятав за спину руки, чтобы скрыть охватившее его напряжение.

– Поль Саймон, – вы на него намекаете?

– Я говорил вам, что это только догадки.

– Это я уже слышал.

– И я предупреждал, что вам это будет не по вкусу.

– Нет, – ответил Макгроу другим, спокойным тоном. – Мне это не по вкусу. Мне не доставляет удовольствия, что вы так думаете, и еще меньше, что я сам думаю так же.

Он наконец достал из-за спины руки и долго молча рассматривал свои растопыренные подагрические пальцы. Когда он снова поднял глаза на Гиддингса, лицо его посерело.

– Мы это выясним, Уилл. Даже если мне придется придушить его вот этими самыми руками и измолотить в кашу, выясним. Я вам обещаю. Потом, – старик не договорил, как будто забыл, что хотел сказать, и устало провел рукой по лицу.

– Потом, – продолжил Гиддингс, как бы не замечая этого, – я попытаюсь выяснить, что нужно предпринять.

Макгроу снова сел в кресло. Кивнул:

– Сделайте это, Уилл. И дайте мне знать.

Он глубоко вздохнул, голос снова звучал в полную силу:

– Мы всегда дорожили своей работой. Своей репутацией.

– В этом я никогда не сомневался, – ответил Гиддингс.

После ухода Гиддингса Макгроу еще долго неподвижно сидел в своем огромном кресле. Он казался старым и усталым, и ему не хотелось делать то, что нужно было делать. Были времена, когда он с ревом вылетел бы из кабинета при одном подозрении, что кто-то устроил такое свинство, кто бы это ни был: брат, сват, черт или ангел. Но старость меняет человека, некоторые принципы становятся не так важны, границы допустимого размываются, и Макгроу был готов отказаться от мысли, что кто-то близкий, кто-то из своих, из семьи, мог допустить подобное прегрешение.

Старик гордился Полем Саймоном, своим зятем. Как-никак Саймон был, как раньше говорили, джентльмен, – Эндоуэр, Йель и так далее, не то что уличный мальчишка Макгроу, куда там. И Патти была хорошо принята в его кругу, что давало еще один повод для гордости. Макгроу с Мери все еще жили в Куинсе, в доме, который Макгроу купил на деньги, полученные за свою первую большую стройку, больше тридцати лет назад. Поль с Патти жили в Уэстчестере, всего в нескольких милях от них, но совсем в другом мире. Если кто-то хранит в сердце великую американскую мечту о том, что его дети будут жить лучше, чем родители, то, когда она исполнится, остается только упасть на колени и благодарить Господа за его доброту.

«Теперь, – сказал себе Макгроу, – возьми к черту телефон и назови своего великолепного зятя мошенником и преступником». Горькая мысль.

Копии извещений на изменения все еще лежали на столе. Он отбросил их, и, падая, они зашуршали, как осенние листья.

«Невозможно, чтобы подобное случилось на моей стройке, – подумал Макгроу, – под носом у меня и Гиддингса, под носом у Ната Вильсона. А как же строительные инспектора? Подкуплены? Или их тоже кто-то одурачил поддельными извещениями? »

Однако факт был налицо. Это он прочувствовал до мозга костей. Эх, ведь это не впервые, что на большой стройке кое-кто халтурит на своем участке работы или мухлюет с поставками как наперсточник с шариком, который всегда оказывается не там, где ожидаешь.

Накладные и ведомости, наряды и спецификации, даже сами чертежи можно подменить или подделать, можно сфальсифицировать работы, которые вообще не проводились, деньги можно передавать и над столом и под столом, и они могут прилипнуть у кое-кого к рукам – таких трюков известно предостаточно, и Макгроу неоднократно встречался со всеми. Но у него такие комбинаторы непременно вылетали с работы, получив такой пинок под зад, что свербело даже между лопатками, а иногда заодно потеряв и несколько зубов.

Старика вывел из раздумий звонок телефона. Он недовольно взглянул на него, но трубку все-таки снял.

– Звонит миссис Саймон, – сказала секретарша.

«Патти еще ничего не знает, – подумал Макгроу. – Черт, ведь он тоже еще точно не знает, на самом ли деле Поль такой засранец, что из-за жадности изгадил всю работу. Это еще нужно доказать, и каждый невиновен, пока нет доказательств его вины. Черта с два»,

– Привет, лапушка, – сказал Макгроу в трубку.

– Ты не хочешь пообедать со мной, папа? – Голос Патти был так же молод, свеж и бодр, как и она сама. – Я на вокзале «Гранд-централь», а у Поля какое-то деловое свидание.

– И все твои подруги заняты, – добавил Макгроу, – поэтому ты, наконец, вспомнила об отце, да?

Один только звук ее голоса смог вызвать у него улыбку немного успокоить мучившую его душевную боль.

– Для меня это будет маленький праздник, – пошутила Патти. – Ты же знаешь, не будь мамы, я бы вышла замуж только за тебя. – Сама она при этом подумала: «Тогда мне не пришлось бы ни о чем жалеть», но ничего не сказала. – Так что не ворчи.

– Хорошо, лапушка, – согласился Макгроу. – Мне нужно сделать пару звонков. По крайней мере один обязательно. Ты закажи столик у Мартина. Я скоро буду.

— Я пока что-нибудь выпью.

Макгроу положил трубку и приказал секретарше:

— Соедините меня с Полем Саймоном, Лаура.

Он постарался ждать спокойно. Наконец секретарша доложила:

– Номер мистера Саймона занят. Попробовать еще раз, попозже?

Приговор откладывается? – подумал Макгроу. – Нет, ничего подобного. Это откладывать нельзя».

– Дайте мне его секретаря, – И услышав приятный женский голос, продолжал: – Передайте Полю, чтобы в половине второго зашел ко мне.

Секретарь заколебалась:

– Мистер Макгроу, у мистера Саймона сегодня весьма насыщенная программа. Он должен...

– Девочка, – ответил Макгроу, – вы просто передайте ему, что я буду ждать.

Он повесил трубку, встал с кресла и направился к выходу.

«Несколько приятных минут с Патти, – подумал он, – а потом, – что это за слово, которое теперь в моде? – а, конфронтация. Вот так».

Выходя, он машинально расправил плечи.

В эту минуту Поль Саймон в своем кабинете как раз говорил по телефону:

 – Я заказал столик и сказал Патти, что у меня деловая встреча, так что, ты, по-моему, должна составить мне компанию за обедом.

– По-твоему? – Его собеседницу звали Зиб Вильсон, когда-то Зиб Марлоу. – Я ждала звонка от Ната.

Это было не совсем так: она надеялась, что Нат позвонит.

– Но, – продолжала она, – у него видно полно хлопот с открытием Башни. – Она помолчала. – Кстати, а почему у тебя их нет?

– А я не давал обета посвятить всю жизнь только работе, как, например, твой дорогой муженек.

Саймон помолчал:

– Итак, обедать, моя милая. За первой рюмкой я открою, как я тебя люблю. За второй – поведаю, чем мы займемся, когда окажемся вместе в постели.

– Это звучит многообещающе.

На столе перед ней лежала груда рукописей, июльский номер еще не был готов, Зиб пока не нашла еще хоть одну порядочную новеллу. Но, с другой стороны, сандвич и чашка жидкого кофе, проглоченные за письменным столом, ее не привлекали.

– Ладно, уговорил, – сказала она. – Где и когда?

Странно, но она уже не думала о реакции Ната, если тот узнает, что она ему изменяет. «Грустная история», – подумала она, записывая на клочке бумаги название и адрес ресторана.

– Я записала. Чао. Но платить буду сама. Как обычно.

Губернатор Бент Армитейдж, который прилетел из столицы специально на открытие Башни, встретился с Гровером Фрэзи в Гарвард-клубе на Сорок четвертой улице во время обеда, куда он пришел пораньше. За «мартини» губернатор спросил:

– Я не все понял в тех сообщениях, которые вы мне посылали, Гровер. Как дела с договорами на аренду помещений в Башне или это пока неясно?

«Как же он умеет принять непроницаемый и даже простоватый вид, – подумал Фрэзи, – и ведь кто угодно поверит! Как это говорили об Уинделле Уилки? «Бедный мальчик с Уолл-стрит? » Здесь тот же случай».

– Пока обстановка не совсем ясна, – ответил Фрэзи.

Губернатор с ухмылкой отхлебнул «мартини».

– Если раньше человек заказывал «мартини», то и получал «мартини». Теперь же хоть заполняй анкету: «Со льдом  или без? Водку или джин? С маслиной, луковкой или лимонной корочкой? » – И безо всякого перехода, тем же тоном продолжал: – Я задал вам вопрос, Гровер. Перестаньте водить меня за нос.

Он затронул больную тему.

– Подписание договоров идет настолько хорошо, – ответил Фрэзи, – насколько можно было ожидать с учетом нынешней конъюнктуры.

Губернатор умел улыбаться как диснеевский волк – показывая сразу все свои клыки.

– Тринадцать слов, и все ни о чем. Из вас вышел бы отличный политик. Значит, с арендой дело худо. Объясните почему.

– Ну, здесь целый ряд факторов, – начал Фрэзи.

– Послушайте, Гровер, вы не на ежегодном собрании акционеров. Перед вами всего лишь один из заинтересованных акционеров компании «Башня мира». Чувствуете разницу? Нас дружно избегают потенциальные клиенты? Я хочу знать причины. Там слишком много места? Слишком высокая арендная плата? У них трудно с деньгами? Неуверенное положение на бирже?

Губернатор замолчал, внимательно вглядываясь в лицо Фрэзи.

Тот колебался. Губернатор выбился из низов, и были минуты вроде этой, когда он отбрасывал свои жизнерадостные светские манеры и давал почувствовать собеседнику ту силу которая вознесла его на самую вершину, чуть ли не на пост президента Соединенных Штатов.

Фрэзи сказал:

–  На этот раз все вместе. – Он надеялся, что его беззаботный тон достаточно убедителен. – Но все изменится, должно измениться. Во «Всемирном торговом центре» те же проблемы.

«Всемирный торговый центр» – собственность города, – заметил губернатор. – Я должен вам об этом напоминать? Это город может себе позволить держать свои небоскребы полупустыми хоть до бесконечности, а мы – частная компания, и я все чаще вспоминаю те времена, когда из-за кризиса остался незаселенным Эмпайр стейт билдинг.

Фрэзи ничего не ответил.

– Это значит, – продолжал губернатор, – что мы выбрали неудачное время для строительства нашего замечательного, превосходного и чертовски дорогого домины, да?

Он допил содержимое своего стакана.

– Я позволил себе два «мартини», – сказал он и поманил пальцем ближайшего официанта.

Внешне Фрэзи был совершенно спокоен, хотя и удручен. Он не боялся ответственности. Когда возникали проблемы, он пытался их решить, а не прятать голову в песок, как некоторые.

Однако в отличие от губернатора, он не имел привычки выискивать проблемы, потому что, если на них не обращать внимания, иногда они пропадают сами по себе. Ситуация с арендой площадей в «Башне мира» выглядела неблагоприятно, но совсем не критически. Пока.

– Расходы уже превысили смету? – спросил губернатор.

Теперь Гровер Фрэзи почувствовал твердую почву под ногами.

– Нет, пока мы укладываемся в смету, – он был в этом уверен. – Точный расчет, точная работа.

– Хорошо, это большой плюс. – Губернатор неожиданно улыбнулся. – Неожиданный плюс. Оставляет нам кое-какие возможности для маневра, а?

Фрэзи таких возможностей не видел, о чем и сказал губернатору. В ответ последовал недвусмысленный намек, что он не замечает очевидных вещей.

– Некоторые скажут, что нельзя действовать без оглядки. Другие сочтут это всего лишь разумным приспособлением к меняющимся обстоятельствам. Человек стремится выжить, Гровер. Не забывайте об этом. Это верно и для политики, и для строительного бизнеса. Поскольку мы не превысили расходов на строительство, то можем позволить себе снизить арендную плату за помещения и при этом не понести убытка; не так ли?

– Мы давно опубликовали наши расценки, – упрямо стоял на своём Фрэзи, – на основе этих расценок уже подписаны некоторые договоры.

– Да ла-а-адно, – протянул губернатор. – А теперь в тех случаях, когда сочтете нужным, разрешите нашим агентам оформить аренду ниже официальных ставок, а клиентам скажете, что им не следует об этом распространяться.

Фрэзи открыл было рот, но на всякий случай быстро закрыл. Губернатор снова продемонстрировал свой волчий оскал.

– Вас это огорчает? Бросьте, самое обычное дело. – Он снова подозвал официанта. – Давайте пообедаем, пока мы еще не допили свои «мартини». Нам предстоит длинный тяжелый день.

Губернатор проштудировал меню, сделал заказ и снова откинулся в кресле.

– В игре большие деньги, Гровер, – заметил он. – Возможно, ваша доля вас не волнует, но моя меня – чертовски. Джентльменская мораль – чудная вещь для плавания под парусом, игры в гольф и прочих безобидных развлечений, но мы строили этот дом, чтобы зарабатывать деньги, – Он помолчал. – Так что пора начинать.

 

5

13.05

Когда пришла Зиб, Поль Саймон уже сидел в небольшой нише в дальнем конце ресторанного зала. Она с улыбкой приближалась к нему и была чертовски хороша – короткая юбка открыла сильные стройные ноги, длинные волосы ярко блестели, ничем не сдерживаемая пышная грудь задорно покачивалась. Поль встал и Зиб, как всегда непринужденно, проскользнула в глубь ниши.

– Вообще-то мне нужно быть не здесь, – сказала она и двумя руками отбросила назад длинные густые волосы, – а копаться в груде бумаг и пытаться найти среди этого бреда приличную новеллу, которую не стыдно было бы напечатать. – Она смешно наморщила нос.

– Тем приятнее для меня.

Поль кивнул официанту и заказал напитки – два «мартини» с джином, без льда, очень сухие, очень холодные и с лимонной корочкой, – потом облокотился на стол и улыбнулся Зиб: – Когда я тебя увижу?

– Ты меня и так видишь.

– Но не так, как хотелось бы. Мне что, объяснить?

– Ты просто типичный отвратительный эгоист.

– И именно это тебе во мне нравится.

Она улыбнулась загадочной улыбкой, при этом уголки ее губ чуть приподнялись, в глазах загорелись огоньки.

– Дело же только в сексе, – сказал она.

– Ну да?

Зиб снова улыбнулась. Говорить о сексе было забавно – такой приятный интеллигентный треп. Сколько она себя помнит, так было всегда.

– Ну, ты и тип, – ласково заметила она.

– Бывают минуты, когда я сам задумываюсь, что я за тип.

Когда он уходил из конторы, секретарь передала ему указание от Макгроу. Он выслушал и небрежно бросил:

– Позвоните ему еще раз, милочка, и сообщите, что я занят.

– Я уже пыталась это сделать, – ответила девушка. – Но он только повторил: «Передайте, что я его жду».

«Что бы мог означать этот невежливый вызов? »

– Когда-то, – говорил он в эту минуту, – я думал, что буду образцовым гражданином – школа, университет, потом какая-нибудь фирма, где я, не перенапрягаясь, отслужу свое.

Зиб внимательно смотрела на него: «Ну и что?.. » – Голос ее звучал очень спокойно.

В этот момент принесли аперитивы. Поль приветственно поднял свой бокал и пригубил его:

– Ты не знакома с моим тестем?

– Нат часто рассказывает о нем.

Саймон поставил бокал и внимательно посмотрел на нее, потом медленно кивнул:

– Я бы о нем не рассказывал. Мы слишком непохожи. Берт – просто старый неотесанный ирландский грубиян.

– А Нат совсем другой. Он просто ягненок, иногда даже слишком. – Зиб нахмурилась, – Не смотри на меня так. Ягненок и есть.

– Чего я меньше всего хочу, – медленно ответил Саймон, глядя ей в глаза, – это спорить с тобой.

 – Тогда не говори так.

 – Сегодня ты какая-то колючая, а?

– Он мой муж.

– И ты хорошо его знаешь, – кивнул Саймон, а сам подумал, что она его совсем не знает и, возможно, это и к лучшему.

– Ладно, – сказал он, – тогда продолжим о Берте МакГроу, моем уважаемом тесте.

Зиб вдруг блеснула интуицией: «Ты его боишься, да? »

Он отпил «мартини», обдумал ее вопрос и наконец ответил: «Боюсь».

Он совсем не пытался казаться героем, пожалуй, легче будет добиться своего, если он попытается добиться от Зиб жалости и сочувствия. Он уже не раз с успехом использовал этот прием.

– Ты и я, – сказал он, – просто анахронизмы. Мы были воспитаны с верой, что все мужчины – джентльмены, а все женщины – благородные дамы. Никаких обманов, никаких подлостей, никаких ударов ниже пояса, жизнь, где все играют правилам.

Он замолчал, чтобы проверить, как это подействовало. Зиб не была уверена, что правильно поняла мысль Поля, но ей было лестно, что с ней ведут серьезный разговор о серьезных вещах. Редко кто из мужчин так делает. Она и Поль действительно принадлежали к одному кругу, так что с этим она могла согласиться и кивнула: «Продолжай».

– По-моему, сегодняшние дети смотрят на вещи проще нас, – продолжал Поль. – Им прочтут из Матфея: «И поступайте с другими так, как хотели бы вы, чтобы они поступали с вами! », – а они заявляют, что это все бредни, в которые никто давно не верит. Но это не совсем так. Люди, которые на виду, которым мы завидуем, которые, как говорится, добились успеха, на самом деле не всегда руководствуются десятью заповедями, если вообще когда-нибудь их соблюдали.

Зиб показалось, что она поняла.

– Например, твой тесть? – спросила она.

– Именно, Берт – провинциальный деляга, это из-за его происхождения. Он – мастер крутой схватки, а поскольку берет круче остальных, то ему везет.

Зиб с любопытством взглянула на него через стол:

– А тебе нет?

Он пожал плечами, неожиданно поскромнев.

– Я – мелкая сошка, – его усмешка была с приятной грустинкой, – и Патти вынуждена все время меня подталкивать.

«В известном смысле, – подумал он, – я был прав, сказав, что иногда сам задумываюсь, что я за тип. Я был и остаюсь хамелеоном, способным сливаться со своим окружением. Я умен, хорошо знаю технику, – это неудивительно после полученного мной образования, недурен собой, но этим перечень моих достоинств и ограничивается».

Иногда ему казалось, что его личности недостает какого-то важного компонента, может быть какого-то недостатка, и поэтому он так и не стал значительной личностью.

– Мне нравится Патти, – сказала Зиб.

– Желаю удачи, – снова улыбнулся он. – Я не шучу, как тебе может показаться. Меня бы не удивило, если бы Патти решила играть на два фронта. Мужчины ее не слишком интересуют, не исключая и меня. – Помолчав, он добавил: – Это тебя не шокирует?

– Да нет.

– А, эмансипированная женщина!

– Я принимаю вещи такими, как они есть.

Поль подумал, что в феминистках хуже всего то, что они все принимают всерьез и разговаривают одними цитатами

Зиб пригубила свой «мартини» и подняла глаза.

– Я ведь тебя почти не знаю... – она замолчала. – Иногда я сомневаюсь, знаю ли я кого-нибудь вообще. У тебя никогда не бывает такого чувства? Знаешь, как будто ты – никто.

– Очень часто.

Поль показал официанту, что пора нести обед. Если предстоит предстать перед Бертом Макгроу, то стоит подкрепиться.

– То, что ты сказал о Нате... – начала Зиб.

– Я сказал, что он не слишком отличается от Берта Макгроу.

– Что ты имел в виду?

Поль усмехнулся:

– Это фигура с Дикого Запада. Он научился хорошо маскироваться, но все время то тут, то там что-нибудь выглядывает. «Разговаривая со мной, улыбайтесь, чужеземцы!» И тому подобное.

Зиб покачала головой.

– Ты ошибаешься. Я тебе это уже говорила. Он ягненок, и я была бы рада, если б это было не так. – В душе она сказала себе: «Тогда мне не нужны были бы ни ты, ни кто-либо другой. Так что в определенном смысле Нат сам виноват». – Эта мысль ее хоть немного утешала.

– Ласточка моя, – сказал Поль, – я тебе кое-что скажу. Смотри, не зайди с ним однажды слишком далеко. Смотри. А теперь давай поедим. Мне нужно успеть на высочайшую аудиенцию.

Когда Макгроу вошел в ресторан Мартина, Патти сидела за столиком на двоих. Мартин лично встретил его, предложил меню и проводил через зал к дочери. Макгроу наклонился и поцеловал дочь, причем не в щеку, а прямо в губы; для Макгроу поцелуй был поцелуем, а не каким-то символическим жестом.

Он сел. Его уже ожидала порция виски, как всегда, изрядная порция бурбона со льдом. Пригубив, он вздохнул и улыбнулся дочери: — Твое здоровье, лапушка.

– Вы неважно выглядите, мистер Макгроу.

– Возможно, но при виде тебя мне становится лучше.

Он не солгал. Патти была на целое поколение моложе Мери, но они были настолько похожи, что он не переставал удивляться. Обе отличались мягким теплым спокойствием, которое не имело ничего общего с его грубыми генами. Ее присутствие его всегда успокаивало.

– Когда со мной ты и мое виски, я чувствую себя гораздо лучше.

Патти тоже улыбалась:

– Ты лжец, папка. Ты очень устал. Эти большие проекты уже не для тебя, а еще ни один не был таким гигантским, как «Башня мира».

– Наверное, тебе пожаловалась мама?

– Да нет, не в этом дело. – Все еще улыбаясь, она добавила: – Я не слепая. Тебе нужно отдохнуть. Съезди куда-нибудь с мамой. Выберитесь, наконец, в Ирландию, вы же об этом столько говорите.

Она помолчала:

– Почему ты туда так и не съездил, папа?

– Почему? Знаешь, у меня никогда не хватало времени.

– Это не причина.

Макгроу усмехнулся.

– Раз ты такая умная девочка и все на свете знаешь, то и назови мне эту причину. – Он покачал головой. – Нет, это будет не то. Так и быть, я тебе скажу, девочка. Дело в том, что Ирландия для меня не страна, Ирландия для меня – сон и мечта, которые я боюсь разрушить, если вдруг действительно ее увижу. Вот так.

Он допил свое виски.

Патти нежно улыбнулась.

– Я бы сказала, что это почти правда, но в это «почти» я не верю. Ты боишься? Ты, который никогда ничего не боялся? – Она снова покачала головой. – Никогда бы не сказала.

Было время, когда взаимопонимание с ней устанавливалось быстрее, чем даже с Мери. Жена и дочь были очень похожи, но и очень разные; каждая ревниво оберегала суверенность своего внутреннего мира.

– Мне многого в жизни приходилось бояться, лапушка, – ответил Макгроу. – С того момента, когда я увидел тебя через окно роддома, я боялся, что ты однажды уйдешь, и ты все же ушла,..

– Я не ушла, папа.

– В известном смысле ушла. Не знаю, что чувствуют матери, когда женится их сын, но знаю чувства отца, когда речь идет о его дочери.

Он заставил себя улыбнуться. Это стоило ему немалых сил:

– Никакой самый-самый-самый муж не может быть достаточно хорош.

– Ты думаешь, что Поль самый-самый-самый лучший муж на свете?

Он подумал: «Вот в чем дело, Макгроу. Что же ты ответишь? » – и произнес с улыбкой: – Бывают и хуже. – «В самом деле? – спросил он себя. – Ты так думаешь и после разговора с Гиддингсом? »

Улыбка Патти сразу погасла: – Ты это всерьез?

– Ты не слышала, что я сказал, лапушка?

Патти ответила: – Ты прекрасно умеешь спрятаться в свою скорлупу, и, как мне говорили, прекрасно играешь в покер. – Она с хитрым видом покачала головой. – Не знаю, с чего бы это, потому что я иногда вижу тебя насквозь. Мне всегда казалось, что Поль тебе нравится.

– А что заставило тебя изменить свой взгляд?

– Твое поведение сегодня. Что случилось, папа?

Макгроу попытался выиграть время. Когда подошел официант, он поднял глаза.

– Еще одну, сэр?

– Да, – ответила за него Патти, – и разумеется папе, мне не надо. – И потом, когда официант отошел: – Что-то очень плохое, да?

– Собственная дочь приперла меня к стенке, – ответил Макгроу. Он пытался сохранить легкий тон, но не был уверен, что у него получается. – Не знаю, лапушка. Возможно, есть кое-что, связанное с «Башней мира».

– Что именно? – И, будучи дочерью генподрядчика и женой субподрядчика, сама себе ответила: – Какие-то махинации? Поль? Но как он мог... – Она запнулась, потом спокойно добавила: – Разумеется мог, почему бы и нет? Из твоих рассказов я знаю, как это бывает – поставки, поддельные накладные, акты на списание. Она легко произносила все эти термины. – Это так?

– Ничего конкретного я еще не знаю, лапушка. И не буду поливать грязью человека, пока не буду уверен.

Тут появилась следующая порция. Макгроу посмотрел на нее, пригубил, но заставил себя пить по капельке. «Мне сейчас нужен не стакан, а бутылка, – сказал он себе. – И хорошая компания, как в старые времена. С Фрэнком. С Джимми. С О’Рейли и Мактюрком. – Имена звучали в его голове, как колокольный звон. – Пить, рассуждать и взрываться смехом, как в давние-давние времена».

– Да, папа.

Господи Боже, неужели он говорил вслух? Ставя бокал, он заметил, как дрожит рука.

– Я слышала твои рассказы о них, – сказала Патти. – Жаль, что я тебя не знала тогда.

Он уже овладел собой:

– Мне было уже под сорок, когда ты родилась, лапушка.

– Я знаю.

– А бедняжке Мери всего на год меньше.

– Это я тоже знаю. Но мне никогда не мешало, что мои родители были старше других. Да вы и не были.

– Ну, не знаю, – ответил Макгроу. – Молодость прошла, а тут вдруг появилась ты. – Он улыбнулся. – Мы очень хотели тебя, лапушка. Когда ты появилась на свет, здоровая и невредимая, я упал на колени и возблагодарил Господа.

Он снова поднял свой бокал:

– Давай закажем поесть.

Казалось, Патти его не слышала:

– Что с ними стало, с Фрэнком, с Джимми, с О’Рейли и... как же его звали... Мактюрком?

– Да. Это был такой могучий волосатый ирландец, плечи как висячий мост.

Макгроу помолчал:

– Что с ними стало? Я не знаю, лапушка,

«Да, ну и денек. Сплошные разбирательства и воспоминания».

– Однажды я видел сон. Лезем мы с друзьями на какую-то гору. Карабкаемся все выше и выше и попадаем в туман. Я их уже не вижу, даже голосов не слышу, но нечего делать, надо лезть дальше.

Он вздрогнул и невидящим взглядом уставился куда-то вдаль, как будто вглядываясь в свое прошлое. Ему понадобилось немалое усилие, чтобы вернуться назад, в сегодня, и продолжать:

– На вершине той горы я выбрался, наконец, на солнце. Огляделся, но никого не увидел. Что стало с остальными, я так и не узнал. Думаю, этого человек никогда не знает. На вершине он всегда остается один.

Он уже хотел кивнуть официанту, но вдруг спохватился:

– Подожди, ты хотела мне что-то сказать?

– Я хочу уйти от Поля, папа. Точнее, хотела. Но если он угодил в неприятности... – она улыбнулась, посмеиваясь над собой. – Я не хочу строить из себя благородную даму. Благородные дамы невыносимы, потому что все портят этим своим благородством. Но если у Поля неприятности, то сейчас не время бросать его, папа?

Не знаю, лапушка. Не знаю, что тебя толкнуло на это. – Макгроу замялся, – Ты не хочешь мне рассказать?

Сколько раз он уже задавал ей этот вопрос, и знал, что она ответит «да», иначе она вообще не затевала бы этот разговор. Он спокойно смотрел на дочь и ждал.

Патти снова улыбнулась:

– Ты меня видишь насквозь, папа. Нам никогда не стоит вместе играть в покер.

Макгроу не ответил.

– Меня толкнула на это самая банальная из всех причин, – начала Патти. – Хотя сегодня она... ей вряд ли придают особое значение. Думаю, большинство женщин не слишком переживает, если их мужья погуливают на стороне. Но я – да.

Макгроу сидел молча, стараясь подавить приступ ярости. Наконец он произнес: «И я тоже. И мама»,

– Я знаю. – Патти ласково улыбнулась. – Вы привили мне старомодные взгляды. И я этому рада.

Макгроу снова помолчал, – потом спросил: «Ты знаешь, с кем? »

– Зиб Вильсон.

– А Нат знает?

– Я у него не спрашивала.

Наступила тишина.

– Наверно, – начал Макгроу, – если бы у вас были дети... Я знаю, что это старомодно...

– Детей у нас никогда не будет. Это еще одна причина. Поль сделал вазектомию. Прошло немало времени, пока он соизволил мне это сообщить, но это правда.

Патти взяла меню и ослепительно улыбнулась:

– Ну, а что у тебя новенького? Полагаю, мистер Макгроу, вам стоит заказать поесть. Или вы хотите накачаться одним спиртным, старый пьяница?

«Боже, – сказал он себе, – если бы я мог так относиться к своим проблемам! Но не получится».

– Ты говоришь как...

Глаза Патти подозрительно заблестели.

– А ты, папа, говоришь... – Она запнулась, на глазах у нее появились слезы.

Достав бумажный носовой платок, она принялась сердито вытирать глаза.

– А, черт! – сказала она, – Черт! Черт! Я не собиралась реветь.

– Иногда, – ответил Макгроу, – человек должен или разреветься, или разбить что-нибудь вдребезги. Я тебя понимаю, лапушка.

Из ресторана в редакцию Зиб вернулась на такси. В кабинете она упала на стул, сбросила туфли и, не замечая груды рукописей на столе, невидящим взглядом уставилась в стену.

Она ни на миг не поверила тому, что Поль Саймон сказал о Нате: что это тип с Дикого Запада, с которым не стоит перегибать палку. О Нате у нее было свое мнение.

Однако, насколько хорошо она знает собственного мужа? Насколько вообще можно знать другого человека? Эта проблема постоянно обсуждалась в рассказах, которые ей приходилось читать по работе. Видимо, в ней что-то есть.

Они с Натом были женаты уже три года, и хотя их брак был относительно непродолжительным, этого было достаточно, чтобы узнать подход Ната к обыденным каждодневным вещам, а ведь именно он говорит об основных чертах характера.

Нат каждый вечер аккуратно вынимал все из карманов и развешивал одежду. В ботинки вставлял колодки. Пасту выжимал не с начала, а обязательно от конца тюбика, и Зиб была уверена, что, чистя зубы, он отсчитывает ровно тридцать секунд или сколько там, сорок пять? Двадцать один, двадцать два, двадцать три...

Зиб спала беспокойно. Нат, наоборот, ложился на спину и больше уже не шевелился. И не храпел. И он был не из тех, кто распевает утром под душем или просто действует на нервы; за завтраком, состоящим из сока, яйца и кофе, всегда весел и не гремит посудой, как будто воюя с врагом.

Утренние пробежки в парке, дорога пешком на работу и с работы, зарядка в течение дня – поддерживали его отличную физическую кондицию. Бег трусцой и пешие прогулки Зиб еще бы вынесла, но зарядка была для нее уже чересчур, хотя Нат ей и объяснил, что она необходима из-за старой травмы позвоночника, вызванной падением с лошади где-то в дурацких горах на Западе.

Нат не давал чаевых ни официантам, ни таксистам. Всегда был точен. Предпочитал «бурбон» «мартини», что вначале казалось странным, но теперь стало уже привычным. Он с удовольствием любовался красивыми женщинами, но Зиб могла побиться об заклад, что дальше взглядов дело не идет. И сексуальная жизнь была приятной, разнообразной и не перешла в простую привычку, как это нередко случается у супружеских пар.

Где же во всем этом мог скрываться характер, который обнаружил Поль Саймон?

А почему ее это вдруг так заинтересовало? Может ли она представить Ната в роли разгневанного мужа, который бросит ей в лицо обвинение в измене и, если верить Полю, примет ответные меры? Нечто подобное сообщениям в «Дейли ньюс» или, кстати говоря, тому, что описано в дюжине рукописей, валяющихся у нее на столе? Ерунда.

Если Нату чего и недостает, так это агрессивности. Зиб помнит, как однажды вечером заговорила об этом его недостатке. Она сказала:

– Ты ведь способнее, чем думаешь. И Бен Колдуэлл это знает. Иначе почему бы он тебя так продвигал?

– Больше некого, – улыбнулся он. – Еще вопросы есть?

– Вот чего я в тебе терпеть не могу, – продолжала Зиб, – так это твою невозмутимость. Знаешь, я в жизни не видела, чтобы тебя что-то расшевелило.

– Иногда бывает.

– Не верю.

– Ты предпочла бы, чтобы я устраивал сцены и бил посуду?

– Я не это имела в виду. Но в этом мире человек должен пробиваться вверх, или об него будут вытирать ноги, ты это понимаешь?

– Это позиция столичного жителя,

– А здесь и есть столица. – И после паузы... – Зачем же ты сюда вообще приехал?

– Хочешь сказать, что мне здесь не место?

– Я не об этом, ты прекрасно знаешь. Я только спрашиваю тебя, зачем ты сюда вообще приехал.

– Чтобы найти тебя.

– Я серьезно.

– Ладно, – Нат все равно улыбался, – потому что здесь был Бен Колдуэлл, и я хотел работать с лучшим из лучших архитекторов над самым лучшим проектом. Это очень просто.

– И ты работаешь, – кивнула Зиб. – Ну а когда «Башня мира» будет готова, сдана и станет просто еще одним небоскрёбом, что дальше? – Она замялась. – Вернешься в свои горы?

– Возможно. Вероятно. Поедешь со мной?

– Я была бы там не на месте. Точно так же... – она запнулась.

– Как я не на месте здесь? – Он покачал головой и снова улыбнулся, – Ты везде и всегда будешь на своем месте. Ты существо общественное.

– А ты?

Нат пожал плечами.

– Иногда я и сам не знаю, – ответил он.

«И ни следа гнева, – подумала теперь Зиб. – Он никогда не показывает своих чувств. И не то, чтобы он был бесчувственным. Нет, он может быть чудесным человеком и ласковым любовником. Но как в остальном, на что намекал Поль Саймон? Нет. Поль ошибается. Поль просто ошибается. Этого не может быть.

Так к чему тогда твои сомнения, Элизабет?»

 

6

13.30 — 14.10

Берт Макгроу уже вернулся с обеда в свой кабинет, когда Поль Саймон, явно чувствовавший себя не в своей тарелке, сидел в низком кожаном кресле для посетителей.

«Старик, – говорил себе Поль, – сейчас, как раненый медведь, так что лучше вести себя поосторожнее». Он посмотрел на часы.

– Уже половина второго, – сказал он и с вызовом добавил: – Как вы и приказывали.

– Я обедал с Патти, – начал Макгроу. Он владел собой, но не имел представления, как долго сможет сдержать желание грохнуть кулаком по столу и заорать.

– У меня был ленч с клиентом, – сообщил Поль. Он владел голосом под стать настоящему актеру. – Бизнес идет неплохо.

– В самом деле? – Старик взял со стола толстый конверт с копиями измененных чертежей, взглянул на него и резко отбросил его так, что тот отлетел Полю на колени.

 – Тогда посмотри на это.

Он встал, подошел к окну и встал спиной к зятю. Тишину огромного кабинета нарушал только шорох бумаг в руках Поля, который, наконец, сказал: «Ну и что? »

Макгроу отвернулся от окна и стоял выпрямившись, заложив руки за спину:

– Ты больше ничего не хочешь мне сказать?

– Я тебя не понимаю. Что я должен говорить?

– Ты произвел эти изменения?

– Разумеется.

– Почему «разумеется?» – Старик повысил голос.

Поль потер висок:

— Я не знаю, что сказать. Почему я не должен был их производить?

— Потому, – ответил Макгроу, – что ты не какой-нибудь электромонтер с почасовой оплатой. Когда кто-то говорит «сделай так», ты всегда вначале спросишь почему. Так что, – Макгроу запнулся, – говори честно, как и что.

В голове Саймона внезапно что-то блеснуло.

– Я попытаюсь, чтобы это не звучало невежливо, – сказал он, – но боюсь, тебе это не понравится.

– К черту, говори как тебе угодно.

Старик уже вернулся в свое огромное кресло и крепко сжал подлокотники.

– Ладно, – начал Поль, – Дело вот в чем. Если кто-то скажет «измени здесь», я, как правило, хочу слышать объяснения. Но когда скажет свое слово Иисус Христос – Бен Колдуэлл или его благословенный апостол – Нат Вильсон, то я только хватаюсь за пейсы и говорю: «Твоя воля, Господи! » И все сделано. Спрашивать: «Почему? » – мне и в голову не приходит: Я ответил на твой вопрос?

Макгроу неторопливо ответил:

– Перестань задираться как мальчишка. – Он посидел молча, задумавшись, все еще взволнованный, потом сказал: – Значит ты утверждаешь, что все эти изменения утвердил Нат Вильсон?

На лице Поля читалось удивление:

– Ничего другого мне и в голову не приходило. С какой стати?

– А поскольку ты видел, – продолжал Макгроу, – что эти изменения, как оказалось, позволяют тебе то тут, то там немного сэкономить, и в целом все выливается в неплохую сумму, это давало тебе повод не задавать лишних вопросов, не так ли?

– Мне кажется, ты сам говорил, что дареному коню в зубы не смотрят. – Поль похлопал по бумагам, лежащим у него на коленях. – Если они хотели в своей Башне такую проводку и я, как ты говоришь, мог на этом сэкономить, то зачем же мне возражать?

Макгроу не спешил с ответом:

– Нат Вильсон утверждает, что он здесь ни при чем.

Поль переменился в лице, но сказал только:

– Понимаю.

– Что ты понимаешь, а? Уилл Гиддингс тоже не верит, что изменения подписал Вильсон, и Бен Колдуэлл тоже.

– А чему верите вы, дорогой тесть?

В кабинете повисла мертвая тишина. Макгроу уставился на свои руки, неподвижно лежавшие на столе.

– Я думаю, что ты сам вырыл себе яму. – Теперь он глядел Саймону прямо в лицо. – Я думаю, что ты или жулик, или болван. У тебя роман с его женой...

– Это тебе Патти сказала?

Макгроу сидел молча, по-прежнему глядя на него.

– Ладно, – через минуту сказал Поль. – Это правда. – Он развел руками. – Ты этого не понимаешь.

– Не понимаю. И не прощаю.

Теперь в нем неудержимо поднималась слепая ярость:

– Я старомодный тупой работяга, а ты молодой, ловкий, образованный, из хорошей семьи и все такое, но при этом в тебе что-то гниет и воняет как падаль, что долго лежит на солнце.

– Выбирай выражения, я уже от тебя понаслушался...

– Ты еще вообще ничего не слышал, – сказал Макгроу. – Если посмеешь встать, пока я не кончу, я тебе голову оторву.

Он замолчал. Было слышно только его тяжелое дыхание. Он с трудом заставил себя не кричать:

– Зачем Нату Вильсону затевать эти изменения? Объясни мне. Он с них ничего не имеет. Он архитектор. Он и Бен Колдуэлл. Разумеется, главный Бен, но это ничего не меняет. Они оба утвердили проект электрооборудования, сделанный Льюисом. Зачем же Вильсону что-то менять?

Саймон сидел молча. Ему хотелось встать и уйти, но он боялся. Старик за столом внушал ему страх, и как Поль говорил Зиб, потому что он не просто угрожал, он на самом деле был способен прибегнуть к физической расправе.

– Я задал тебе вопрос, – сказал Макгроу.

– Ты задал мне их несколько.

– Тогда отвечай на все.

Саймон глубоко вздохнул:

– Нат Вильсон – выскочка.

 — Что ты, черт возьми, хочешь сказать?

– Он меня терпеть не может.

Макгроу нахмурился:

– Почему? Потому что ты спишь с его женой, так что ли?

Саймон кивнул. Он решил, что будет лучше ничего не говорить.

 – Я этому не верю, – сказал Макгроу. – Я его знаю. Если бы он знал о том, что ты вытворяешь за его спиной, то скорей всего он бы поговорил с тобой напрямую и лишил бы твою рекламную улыбку парочки зубов. Это...

– И он крутит с Патти, – сказал Поль.

Макгроу открыл, потом закрыл рот, но тут у него отвисла челюсть. Он попытался справиться с этим, однако рот продолжал открываться и закрываться, хотя из него не вылетало ни звука. Кровь отлила у него от лица. Макгроу начал лихорадочно хватать ртом воздух, но это не помогало Глаза у него вылезли из орбит. Он попытался поднять руку, но не смог и бессильно осел на кресле, все еще хватая ртом воздух, как рыба, вытащенная из воды.

Поль быстро встал, мгновение постоял в нерешительности, потом подбежал к дверям, распахнул их и крикнул Лауре:

– Немедленно вызывайте «скорую». По-моему, у него сердечный приступ.

Возвращаясь после обеда с губернатором к себе в контору на Пайн-стрит, Гровер Фрэзи взял такси. Он знал Армитейджа давно и считал, что они, как обычно говорят, добрые друзья. Но в кругах губернатора, так же как и в кругах Фрэди, дружба была скорее красивым термином, не имевшим ничего общего с бизнесом. У бизнеса свои законы. И точка.

Если кто-то своим успехом принес вам пользу, вы на его стороне, если неудачу – нет.

Но он еще не потерпел неудачу. Пока нет. Однако в обозримом будущем его Башня будет зиять пустотой. В этом все дело.

Это можно свалить на общий застой в бизнесе или на власти в Вашингтоне с их политикой: шаг вперед – два шага назад. Но перекладыванием вины на других дела не по правишь. Объяснения помогают редко, и сегодня за обедом объяснения нисколько не изменили точку зрения губернатора.

– Вы сегодня на виду, Гровер, – сказал губернатор, – а таким достаются не только розы, но и шипы. Мне это знакомо.

Он размешивал в кофе сахар, кисло улыбаясь и наблюдая, как кружится жидкость. Наконец поднял голову:

– Насколько плохи наши дела? Назовите мне несколько цифр.

Он не отрывал взгляда от Гровера.

Фрэзи назвал ему цифры: процент сданных помещений, перспективы на новые арендные договоры, нынешние и предполагаемые доходы минус основные расходы по эксплуатации и текущие расходы. Неутешительные цифры.

– Но это ненадолго, – уверял он.

– Черта лысого, ненадолго! – Губернатор не повышал голос, но в нем зазвучал новый тон. – Безработица не снижается, инфляция нарастает. Я бы не сказал, что существует возможность кризиса на уровне тридцатых годов, но и не сказал бы что ни с того ни с сего все вдруг изменится, особенно в больших городах.

– Боб Рамсей...

– Боб Рамсей слышит голоса свыше. Я удивляюсь, почему бы ему давно уже не спуститься с ближайшей горы с новыми десятью заповедями. Он рассчитывает заставить весь штат работать на его город, но из этого ничего не выйдет. Он думает, что конгресс ляжет на спину, засучив лапками в воздухе от радости, что может дать ему карт-бланш, но этого тоже не будет.

Фрэзи в глубине души придерживался того же мнения, но ничего не сказал.

– Боб Рамсей любит этот город, – продолжал губернатор. – Это я признаю. И не дает ему развалиться практически голыми руками. Но дело в том, что все больше фирм переезжает отсюда в предместья, гораздо больше, чем перебирается сюда. Славные времена вашего города – большого яблока, центра вселенной – давно уже миновали, он потерял свою привлекательность. То, что осталось, стремительно превращается в город или для очень богатых, или для очень бедных, но ни одна из этих категорий не арендует помещений в небоскребах.

«Да, – должен был признать Фрэзи, размышляя в тиши своего кабинета, – Бент Армитейдж скорее всего прав. Как всегда прав».

На столе тихо загудел интерком, Фрэзи нажал кнопку:

– Да?

– К вам мистер Гиддингс, – раздался голос Летиции. – Говорит, по неотложному делу.

Вначале обед с Армитейджем, теперь Уилл Гиддингс, наверняка с новыми проблемами; бывают минуты, когда неприятности обрушиваются на человека со всех сторон.

Хорошо, – обреченно ответил Фрэзи. – Пусть войдет.

Гиддингс сразу перешел к делу.

– Пора вам тоже узнать, что происходит, – сказал он и бросил на стол конверт, набитый копиями измененных чертежей.

Фрэзи вытряхнул копии из конверта, просмотрел некоторые из них и удивленно взглянул на Гиддингса.

– Я не инженер, как вы, – сказал он. – Объясните мне, в чем дело.

Гиддингс начал рассказ, а когда закончил его, откинулся на спинку и стал ждать.

В громадном кабинете стояла тишина. Фрэзи медленно отодвинул кресло, встал, подошел к окну и долго смотрел вниз на улицу. Потом, не оборачиваясь, сказал:

– Вы, разумеется, ничего об этом не знали.

– Не знал, но это моя вина, так же как и сотрудников Колдуэлла – точнее, Ната Вильсона и Берта Макгроу. Все мы несем за это ответственность.

Фрэзи отвернулся от окна:

– И что теперь?

– Нужно все перепроверить, шаг за шагом, и выяснить, произведены ли изменения в действительности и какие могут быть последствия.

– Последствия какого рода?

Гиддингс покачал головой:

– Этого я даже представить не могу. Они могут быть и ничтожными, и огромными. Потому я здесь.

Фрэзи вернулся к столу и сел:

 – И что вы от меня хотите?

– Чтобы вы отменили сборище, намеченное на вечер в ресторане наверху. – Гиддингс говорил уверенно, серьезно и энергично. – Я не хочу, чтобы наверху собиралась толпа.

– Почему?

– Черт бы вас побрал, – не выдержал Гиддингс, – неужели неясно? Строительство еще не закончено. И к тому же мы знаем или, по крайней мере, имеем основания думать, что в уже законченных работах наделаны ошибки в электрооборудовании. Не знаем, насколько они серьезны, и пока мы этого не выясним, нет смысла устраивать вечеринку, чтоб ее черти взяли, посреди этого дерьма!

– А что, может погаснуть свет, – спросил Фрэзи, – или что-нибудь еще в этом духе?

Гиддингс похрустел пальцами, чтобы успокоиться, потом кивнул:

– Да, нечто в этом роде.

– Но что именно, вы точно не знаете?

– «Да, Фрэзи мне не убедить, – сказал себе Гиддингс. — Я не какой-нибудь проныра-коммерсант, я инженер, и сейчас, когда бумаги лежат у Фрэзи на столе, я почти готов признать, что я плохой инженер».

— Точно не знаю, – подтвердил он. – Для этого мне нужно время.

Фрэзи вспомнил губернатора Армитейджа.

«Вы сейчас на виду, – сказал губернатор, – а таким достаются не только розы, но и шипы». Он прав, но почему бы не остаться в стороне и не подождать, пока шипы достанутся другому?

– Я думаю отменить торжество уже невозможно, Уилл, – сказал Фрэзи и улыбнулся.

– Почему невозможно, черт бы вас побрал?

Фрэзи был терпеливым человеком:

Приглашения были разосланы давным-давно, и люди, которые их приняли, могли сегодня быть в Москве, Лондоне, Пекине, Вашингтоне. Для них это почти профессия – присутствовать при событии, сравнимом, – тут улыбка Фрэзи стала еще шире, – со спуском на воду величайшего судна, Уилл. Когда судно спускают на воду, оно тоже еще не готово, впереди целые месяцы работы. Но спуск судна на воду это торжественное событие, срок которого назначен заранее, и такое событие нельзя в последнюю минуту отменить просто так.

— Какого черта, – не выдержал Гиддингс, – что значат несколько толстопузых воротил в смокингах по сравнению с тем кошмаром, который может произойти?

Фрэзи молча раздумывал, потом, наконец, ответил:

— Я все еще не могу понять, Уилл. Что вас, собственно, беспокоит?

Гиддингс воздел свои огромные ручищи и бессильно уронил их.

– Да в этом-то все и дело. Не знаю.

Он подумал о теории Берта Макгроу: над некоторыми зданиями висит злой рок. И хотя сам он не верил в это, тем не менее он знал такие стройки, где все шло наперекосяк и никто никогда не мог найти объяснения.

– И кроме того, только что произошло еще кое-что. Некто проник внутрь здания и болтается по нему, и мне это не нравится.

Фрэзи нахмурился:

– Кто?

– Не знаю, и будет чертовски трудно это выяснить, придется призвать на помощь армию, чтобы прочесать этаж за этажом.

Фрэзи рассмеялся:

— Это абсурд. На что нам сдался этот тип?

Гиддингс ответил:

– Знаете, слишком много набирается вещей, которых мы не знаем. Я отвечаю за здание. Я сжился с ним, оно стоило мне немало пота и крови...

– Никто бы не мог сделать больше вас, Уилл.

– Однако, – продолжал Гиддингс, – есть вещи, которые прошли мимо меня, и единственное, о чем я прошу, – дайте мне время, чтобы выяснить, насколько они серьезны. Неужели я хочу слишком многого?

Фрэзи взял позолоченную авторучку и уставился на нее, пытаясь сосредоточиться.

«Что если во время приема действительно что-то случится? Если вдруг откажет электрооборудование, то каковы могут быть последствия? И если вдруг обнаружатся недоделки внутри здания, не поможет ли это решению его проблем, не даст ли дополнительное время, чтобы найти арендаторов, а может быть, согласиться с губернатором и снизить ставки? И в известном смысле свалить вину на Макгроу и Колдуэлла, то есть на генерального подрядчика и автора проекта, и таким образом получить право утверждать, что кампанию по заключению договоров на аренду великолепных помещений новейшего коммерческого центра «Башня мира» срывают обстоятельства, от него не зависящие? »

Гиддингс сказал:

–  То, что вы задумались о последствиях, уже хорошо.

Фрэзи отложил ручку.

– Но боюсь, что я не смогу вам помочь, Уилл, – Он не много помолчал, затем продолжил: – Отменить церемонию уже невозможно. Мне жаль, что вы этого не понимаете Мы не можем с самого начала сделать Башню посмешищем.

Гиддингс вздохнул и поднялся. Ничего другого он и неожидал:

 – Ну что же, вы хозяин. Мне остается только надеяться, что правы вы, а не я. Что я просто вижу все в черном цвете. Я вижу призраков, когда думаю о том польском здоровяке, который непонятно почему шагнул с лесов в пустоту. Нет, он не имел с этим ничего общего, просто он никак не идет у меня из головы, сам не знаю почему.

Гиддингс подошел к дверям, взялся за ручку, но обернулся:

– Я, пожалуй, зайду к Чарли на Третью авеню и напьюсь, – и вышел из комнаты.

Фрэзи, задумавшись, неподвижно сидел за столом. Он был убежден, что поступает правильно, но хорошо бы выслушать и другую точку зрения. Взяв трубку, он сказал Летиции:

– Соедините меня, пожалуйста, с Беном Колдуэллом.

Через некоторое время телефон загудел. Фрэзи снял трубку. Тихий голос Бена Колдуэлла спросил:

– У вас неприятности, Гровер?

Перед ним на столе все еще были разбросаны бумаги.

– Эти... копии, – начал Фрэзи, – я даже не знаю, как их назвать... ваши чертежи с изменениями... вы о них знаете?

– Знаю.

– Ваш сотрудник их подписал.

– Он говорит, что нет. Я ему верю.

– Эти изменения существенны, Бен?

Бен не колебался:

– Это еще предстоит выяснить.

«Никаких сомнений», – подумал Фрэзи, и эта мысль его утешила.

– Уилл Гиддингс хочет, чтобы я отменил сегодняшнее торжественное открытие.

Колдуэлл молчал.

Фрэзи озабоченно продолжал:

– Что скажете вы?

– О чем? – Это была одна из неприятных привычек Колдуэлла. 

– Я должен отменить церемонию?

– Реклама – не моя область, Гровер, – его тихий голос прозвучал укоризненно.

– Разумеется, нет, – согласился Фрэзи.

Некоторое время они молчали.

– Это все? – спросил Колдуэлл.

– Все. – Фрэзи повесил трубку. Ему пришло в голову, что из всех людей, которых он знал, не исключая губернатора, только Колдуэлл умеет вызвать в человеке ощущение детства, ощущение ученика, уходящего после неприятного разговора в учительской.

«Ну, одно решено. Планы на вечер не меняются».

 

7

14.10 — 14.30

Губернатор никак не мог принять решение, но, как обычно, в конце концов победил здравый смысл. Нигде не сказано, что он, губернатор штата Нью-Йорк, должен предупреждать мэра о своем визите. С другой стороны, зачем лишний раз гладить кого-то против шерсти? А шерсть Боба Рамсея была известна тем, что легко искрила.

– Я сейчас в Гарвард-клубе, – позвонил он мэру. – Это достаточно нейтральная почва для выпускника Йеля? Если да, то я вас жду. Выпьем по стаканчику. Я угощаю. Потом можем вместе отправиться на открытие чертовой мечети Гровера Фрэзи.

Мэру города Бобу Рамсею было пятьдесят семь лет, он отличался отменным самочувствием, уже второй срок был мэром этого огромного города и наслаждался каждой минутой, проведенной в этом качестве. В его словаре слово «долг» было напечатано самыми большими буквами.

Губернатор, устроившись с бокалом «наполеона» под рукой, в кожаном кресле в углу клубной гостиной, спросил:

– О чем будете говорить в своем выступлении? О братстве людей, которое символизирует «Башня мира»?

Это была излюбленная тема Боба Рамсея. Но Бент Армитейдж умел заземлить самые возвышенные мысли и тема сразу потеряла все свое очарование. Мэр пил черный кофе.

– Я об этом пока еще не задумывался, – сказал он. Это было ошибкой.

Губернатор со своей язвительной улыбочкой был тут как тут.

– Ну, этого не может быть, мой милый. Вы, как Марк Твен, тратите уйму времени на подготовку своих экспромтов. Все мы так делаем. К чему отрицать?

– Я хотел сказать, что еще не решил окончательно, какими заготовками воспользуюсь.

Губернатор внезапно сменил тему:

– Что вы думаете об этом сооружении?

Рамсей снова занялся кофе, лихорадочно обдумывая, какие ловушки скрыты в этом вопросе:

– Я думаю, все согласятся с тем, что это роскошное сооружение – одна из лучших построек Колдуэлла, может быть, даже венец его творчества.

— Под этим и я подпишусь, – сказал губернатор.

– Она создает новые пространства...

– Которые городу и даром не нужны.

Рамсей неторопливо отпил кофе и отставил чашку:

— Это несправедливо и вообще неверно. Что городу нужно, так это как можно больше подобных прекрасных помещений, а к ним, разумеется, такую поддержку властей, которая необходима любому городу в этой стране, чтобы выжить.

Для Боба Рамсея это был вопрос веры. Он вызывающе взглянул на губернатора.

 – Возможно, – допустил тот, посмотрев на часы. – У нас есть еще немного времени. Попробуем разобраться. Предположим, я выдвину тезис, что большие города, в которых более миллиона жителей, такой же анахронизм, как динозавры. Что бы вы мне ответили?

Мэр надулся, но не ответил.

– Я это вполне серьезно, – продолжал губернатор. – Что бы вы сказали при виде городов со стотысячным населением, в каждом из которых были бы все необходимые службы, промышленные предприятия и склады, обеспечивающие рабочие места, но без этих ужасных трущоб, без гигантских расходов на пособия по безработице и без вытекающих из них проблем преступности. Вы бы поддержали эту идею?

– Неужели это вы, – удивился мэр, – который постоянно упрекает меня в прожектерстве?

– Тут есть небольшая разница, – возразил губернатор. – Вы ждете манну небесную, чтобы ваш любимчик динозавр не издох с голоду. Я же ищу другую живность, которая позволит нам выжить. – Он сделал паузу и рассмеялся. – Это моя современная версия идеи Джефферсона о буколической цивилизации, которая заменила бы джунгли переполненных городов, которые мы создали и в которых никто не может быть счастлив. – Он снова помолчал. – Разве что один Боб Рамсей.

Мэр тем временем что-то усиленно подсчитывал.

– Это значит раздробить территорию метрополии на сто тридцать одинаковых самостоятельных городов, каждый из которых пошел бы своим путем...

– И стоял бы на своих ногах так же крепко и уверенно, как корова на льду, – закончил за него губернатор и кивнул. – В борьбе за существование нет ничего дурного. Это придает ясную цель нашей политике.

– Я часто не понимаю, когда вы говорите всерьез, а когда так, ради красного словца. А сами вы понимаете?

Губернатор не возражал против подтрунивания над его слабостями, однако ответил: – На этот раз я совершенно серьезен. Ваш город непрерывно нищает, сюда стягивается все новая беднота, а ваша опора – солидные люди среднего класса – уезжают. Не за горами то время, когда у вас останутся только люди, которые живут в пентхаузах и ездят в лимузинах, и люди, живущие в трущобах и совершающие насилие на улицах и в метро.

Губернатор на миг умолк, он уже не улыбался:

– Вы можете это отрицать?

Отрицать мэр не мог:

– Но в вашем изложении все абсолютно безнадежно, а это не так. Верните нам часть налогов, которые забирает штат и федеральное правительство, и...

– И, – подхватил губернатор, – вы позаботитесь о новом жилье для граждан с низкими доходами, о новых пособиях по безработице, о новых больницах для неимущих и новых школах для обитателей трущоб. И привлечете этим новых людей, которым все это необходимо. И все эти проблемы будут нарастать как снежный ком: вам понадобится больше полиции, чтобы охранять порядок, больше пожарных, больше судей и неизбежно еще больше жилья для лиц с низкими доходами, больше пособий по безработице, очередное больничное страхование для неимущих, новые школы в трущобах – и так до бесконечности, – Он опять помолчал. – Вы уже перешагнули тот предел, до которого еще можно было рассчитывать овладеть ситуацией.

Мэр сконфуженно молчал.

– Я хочу сказать, – продолжал губернатор, – что наша новая, прекрасная «Башня мира» совсем не символ прогресса, она – символ упадка, просто еще один динозавр.

Он допил коньяк и вздохнул:

– А теперь поедем туда и скажем всем, что здание, которое мы сегодня открываем, – это символ будущего, надежды человечества, величайшее событие с момента изобретения колеса.

Он устало поднялся:

– Что еще, черт возьми, мы можем сказать?

 

8

14.30 — 15.02

Заместитель шефа городской пожарной охраны, Тимоти О’Рейли Браун, высокий, костлявый, жилистый мужчина с низкой температурой кипения, Ната не знал, но знал безупречную репутацию Бена Колдуэлла, а поскольку в городе не было человека, не слышавшего о «Башне мира», то Тим Браун в общих чертах понял, о чем речь. Однако он сказал Нату:

– То, о чем вы мне рассказываете – ваше внутреннее дело. У меня нет желания в него вмешиваться. Решайте все сами с Бертом Макгроу.

– Вам, разумеется, виднее, – ответил Нат, – но разве иногда не бывает так, что для того, чтобы закончить в срок уникальное сооружение, перестают обращать внимание на точное соблюдение противопожарных норм или вообще их обходят?

Он старался быть как можно тактичнее. Но все усилия пропали впустую.

– Нет.

– Никогда?

– Я же сказал.

«Тогда к чертям тактичность».

– Все это чушь, – сказал Нат, – и вы это прекрасно знаете. Большинство инспекторов пожарной профилактики порядочные люди, как и большинство полицейских, строительных инспекторов и поставщиков, и большинство ошибок, которые случаются, они делают с наилучшими намерениями. – Он помолчал, – Но таковы не все, и вам это прекрасно известно.

Тим Браун ответил: – Двери прямо за вами. Я не знаю, на что вы намекаете, но не намерен вас слушать. Вон!

Нат не обращал внимания.

– Предположим, – сказал он, – предположим, что просто...

– Я сказал – вон!

– А я считаю, что вы не имеете права, – ответил Нат, – и еще представьте тот скандал, который произойдет, если вы меня выставите, а в Башне и на самом деле что-то случится, – и после паузы добавил: – Могут подумать, что у заместителя шефа пожарной охраны Брауна рыльце в пушку, а? Или вам и это не страшно?

Тим Браун уже поднимался с кресла, но тут вдруг снова сел. Ночной кошмар каждого государственного служащего – возможность обвинения в коррупции, что истинного, что ложного. Поэтому Тим Браун заколебался.

– Я никого не обвиняю, – продолжал Нат. – Мне только не хватало обвинения в ущербе чести и достоинства! Но я еще раз хочу сказать, что кто-то, видимо, произвел изменения в электрической сети здания, и эти изменения, возможно, снижают запроектированный уровень безопасности, и если подобные отступления были допущены и по отношению к противопожарному оборудованию, чтобы не задерживать запланированное открытие, и не дай Бог что-нибудь случится, то мы все погорим и никто не поможет.

 Он откинулся на спинку кресла:

– Возможно, я гоняюсь за призраками. Надеюсь, что так. Теперь вы можете сказать, что я сумасшедший, и я принесу вам извинения за потерянное время.

Браун все еще молчал, усиленно размышляя. Наконец он произнес: – Что вы хотите от меня?

Это ваше дело, но...

– Так не пойдет. Вы приходите сюда, кричите«пожар! », а потом умываете руки и отходите в сторону. Вы...

– Если вы перестанете выпендриваться, – ответил Нат, – то мы сможем поговорить по существу, но не раньше. – Он встал. – Теперь это ваша забота.

– Подождите, – задержал его Браун. – Садитесь.

На его лице проступила усталость. Он глубоко вздохнул, пытаясь вернуть самообладание, потом торопливо сказал:

– У меня больная жена, язва и нехватка пожарных, и это в городе, полном людей, плюющих на безопасность, которую мы им пытаемся обеспечить, и воображающих, что пожарные устройства – это игрушки. Вы знаете, что за последнюю неделю я потерял двоих, – двое ребят лишились жизни только потому, что выехали по ложной тревоге?

Он покачал головой.

– Но ничего. Это мои проблемы. – Он открыл ящик стола, достал пачку сигарет, из одной вытряхнул табак, разорвал ее пополам, со злостью бросил остатки в мусорную корзину, потом бросил пачку обратно в ящик и захлопнул его.

— Сегодня две недели, как я не курю, – объяснил он. Заставив себя успокоиться, он добавил: – Попытаемся поговорить спокойно. Что конкретно вы хотите?

«Это уже лучше», – подумал Нат и начал загибать пальцы.

— Во-первых, здесь куча копий чертежей с изменениями первоначальных решений, на них стоит моя подпись, но я их не подписывал. Можно предположить, что эти изменения были кому-то выгодны. Джо Льюис, проектировщик оборудования, как раз пытается выяснить, насколько они серьезны

– Откуда вы знаете, что они были произведены?

– Могу только предполагать, что были. Ведь вы, пожарники, всегда предполагаете наихудший вариант и пытаетесь с ним бороться. Не все промасленные тряпки самовозгораются, но вы утверждаете, что все они пожароопасны.

Это была правда, и Тим Браун, который успел немного успокоиться, согласно кивнул.

– Это не мое дело, – заявил Нат, – я только строю догадки, но могу себе представить уйму людей, которые могли что-то пропустить, потому что знали, что в здании никто жить не будет, и еще потому, что знали – сегодняшняя церемония была запланирована давным-давно и ее не отменить.

Он помолчал:

— Есть ли давление в гидрантах, на месте ли пожарные рукава, в порядке ли противопожарные двери и не загромождены ли они, работают ли системы пожаротушения и вспомогательные генераторы. Я не знаю, что здесь по вашей части, а что – по части строительного надзора. Я думаю, вы работаете заодно.

– Да уж, – Браун устало улыбнулся, – по крайней мере пытаемся. И с полицией тоже.

Это следующий вопрос, – продолжал Нат. – Площадь кишит полицейскими. Полагаю, потому, что кто-то боится неприятностей.

«И признайся, – сказал он самому себе, – что у тебя тоже нервы сдают».

Он думал о мигающей сигнализации лифтов, о тихом гуле движущихся тросов, о том, что кто-то свободно разгуливает по пустому зданию.

— В нынешние времена, – ответил Браун, – когда психи ни с того ни с сего бросают бомбы или стреляют в толпу, всегда есть чего бояться.

Он вздохнул:

– Ладно, посмотрим, что я смогу выяснить. И постараюсь, чтобы Башня охранялась так надежно, как только можно.

Эти слова воскресили мысль, о которой Нат уже забыл.

– Такое огромное сооружение, – задумчиво сказал он, – несмотря на все защитные системы, заложенные в проекте, несмотря на всю нашу заботу, несмотря на попытки предвидеть все и учесть любые возможные опасности, в сущности весьма уязвимо, не так ли?

Браун открыл ящик стола, голодным взглядом уставился на пачку сигарет и снова сердито его захлопнул.

– Да, – ответил он, – такое огромное сооружение весьма уязвимо. И чем здание больше, тем оно ранимее. Но вы об этом просто никогда не думаете.

– Теперь уже думаем, – сказал Нат.

Назад к Колдуэллу он шел, как всегда, пешком. Бена Колдуэлла уже не было, он отбыл на торжество в Башне.

Нат прошел в свой кабинет, сел и уставился на чертежи, приколотые к стене.

Он пытался убедить себя, что видит призраков, как тогда, давно, когда он с рюкзаком за плечами один бродил в горах и на высоте четырех тысяч метров наткнулся на следы самого большого медведя, которого когда-либо видел, на следы, где ясно были видны длинные кривые когти, прямо кричавшие, что это гризли.

Некоторые утверждают, что гризли уже вымерли или почти вымерли. Это «почти» не сулило ничего хорошего. Одного гризли более чем достаточно: один гризли – значит всего на одного больше, чем человеку нужно.

Гималайский медведь – совсем другое дело. Человек его не трогает, и он, если это не медведица с медвежатами, тоже не обращает на него внимания. Но гигантский горный медведь не знает других правил игры, кроме своих собственных: гризли берет все, что захочет, и страшен в гневе. Он способен обогнать лошадь и одним ударом лапы прикончить пятилетнего быка. Разыскивая добычу вроде сусликов или кроликов, он может одним движением лапы перевернуть камень, непосильный даже для двоих человек.

Если люди ловят гризли или его родственника – большого аляскинского бурого медведя, – то никогда-никогда не стреляют разве что в воздух, иначе, как уверяют те, кто это испытывал, будь ружье хоть максимального калибра, гризли все равно до вас доберется, а это – конец. Вот у Ната ружья и не было.

Все это пришло ему в голову, когда на горном склоне, высоко над границей леса, под завывание ветра он увидел те следы, До самого вечера он не смог избавиться от желания оборачиваться во все стороны одновременно, а ночь, проведенная без сна в спальном мешке, была еще хуже: каждый ночной звук, каждое завывание ветра среди камней раздавалось как колокол тревоги, и сон, несмотря на усталость от тяжелого дня, все не приходил.

Когда на рассвете он проснулся и вылез из спального мешка на ледяной горный воздух, он и не думал о гризли, но тут же увидел недалеко от места своего ночлега его свежие следы. Огромный зверь, наверное, приходил посмотреть на странное существо. Несмотря на гигантские размеры, он был тих, как ночная тень; любопытный и ничего не боящийся, он, видимо, потом просто утратил интерес к нему.

Нат так и не увидел того медведя, но никогда о нем не забывал. В эту минуту, сидя в своем тихом кабинете, он произнес вслух:

– Того человека в Башне я тоже не видел и, пожалуй, никогда не увижу, и, может быть, он и безвреден, но я этому ни на миг не поверю.

Он собрался и позвонил Джо Льюису:

– Ну, как результаты?

– Мы не волшебники, – ответил Льюис. – Некоторые изменения придется ввести в компьютер и посмотреть, что случится, если произойдут замыкания здесь и перегрузка там, то есть события, которых человек не ожидает, но которые нужно принимать в расчет.

После паузы он добавил:

–  Обычно ты так не нервничаешь.

– А сейчас – да, – ответил Нат, – а если спросите почему, я не отвечу. Назовем это предчувствием.

Наступила небольшая пауза. Потом Льюис спросил:

– Когда стало известно об изменениях?

– Сегодня утром: Мне принес их Гиддингс.

– Откуда он их взял?

– Не знаю. Возможно, это стоит выяснить.

Номер Гиддингса в Башне не отвечал, и Нат позвонил в контору Фрэзи. Тот уже отправился на церемонию.

– Без виновника торжества оно не начнется, – сказала Летиция Флорес. – Шеф как раз в этот момент выводит свои тра-ля-ля.

Летиция свободно говорила на четырех языках и была исполнительна, как компьютер Джо Льюиса:

– Я могу вам чем-нибудь помочь?

 – Мне нужен Гиддингс. Не знаете, где он?

— На Третьей авеню, в баре Чарли, – Летиция дала ему адрес, – А еще?

– Если позвонит, – Сказал Нат, – передайте, что я его искал.

– Я должна ему сказать, зачем?

Как ни странно, подумал Нат, это ни к чему. На эту проблему они с Гиддингсом при всех своих предыдущих разногласиях смотрят одинаково.

– Он и так знает, – ответил он.

Нат снова шел пешком, не испытывая никакого напряжения, не ощущая усталости, как будто непрерывно нараставшее нервное напряжение прибавляло ему сил. На этот раз он внимательно смотрел по сторонам.

Третья авеню здорово изменилась за последнее время. Нат уже не застал надземку, которая шла когда-то по Бауэри, и, как ему рассказывали, становилась в летние ночи любимым аттракционом, потому что в открытых освещенных окнах домов проходила пестрая панорама жизни, в том числе такие события, которые обычно не выставляют напоказ. Но именно за несколько последних лет перемены на Третьей авеню как будто ускорились, и то, что было когда-то людским муравейником, превратилось в нежилые конторы и пустующие небоскребы, тротуары заполнились людьми ниоткуда, людьми торопливыми, людьми, которые здесь только мимоходом. Вроде него.

Бар Чарли был остатком «давно прошедших дней»: качающиеся двери с названием, выгравированным на толстом стекле, массивные стойки и боксы со столиками из темного дерева, запах дыма трубок и сигар и негромкие мужские голоса. Это был бар, где гостей знали и где человек все еще мог спокойно скоротать вечер за кружкой пива и дружеской беседой. Если бы там оказалась Зиб, то при всей ее эмансипированности ей бы захотелось немедленно выбраться наружу, хотя никто не позволил бы себе даже намека, что ей там не место.

Гиддингса он нашел у стойки, со стаканом виски в руке: и непочатой кружкой пива, за дружеской беседой с барменом, опиравшимся локтями на стойку.

Гиддингс не был пьян, но в глазах его уже появился хмельной блеск.

– Ну, ну, вы посмотрите, кто к нам пришел, – сказал он. – Ты что, заблудился, что ли?

– Умнее ничего, не скажешь, Уилл? – Нат повернулся к бармену. – Мне тоже пиво, но без виски, – И снова к Гиддингсу. – Пойдем лучше в бокс. Нужно поговорить.

– О чем?

– Не догадываешься? Я говорил с Джо Льюисом. Его люди засели за компьютеры. В городе я встретился с парнем по фамилии Браун.

– Тим Браун? – Гиддингс насторожился.

Нат кивнул, взял кружку с пивом и полез в карман. Гиддингс сказал:

– Нет, это за мой счет, – соскользнул с табурета, – Чарли Макгоньи. Нат Вильсон. Мы будем в угловом боксе, Чарли, – и двинулся вперед.

Пиво было хорошим, холодным, но не ледяным и мягким. Нат сделал большой глоток и отставил кружку.

– При чем тут Тим Браун? – спросил Гиддингс. Пива, стоявшего перед ним, он не замечал.

Все это начинало звучать как затертая пластинка, слова словно утратили свое значение. Нат хотел, чтобы это соответствовало действительности.

– Слишком много ошибок, – сказал он, – Вы ведь инженер, должны понимать. Если что-то случится, то тут же должны начать действовать системы безопасности, которые мы предусмотрели в проекте. – Он помолчал. – Но что, если их не установили? Или если они не функционируют, потому что пожарные или строительные инспектора смотрели сквозь пальцы?

Гиддингс встряхнулся, как пес, вылезающий из воды на сушу.

– Это вполне возможно, – сказал он. – Но если вы были у Тима Брауна, значит, боитесь пожара. Почему?

Слова Берта Макгроу о зданиях, над которыми довлеет злой рок, не шли у него из головы, хотя он всячески пытался избавиться от этой мысли.

– Все изменения касались только электрооборудования. – ответил Нат. – И ста десяти вольт хватит, чтобы расплавить сталь. Я в этом убедился, когда сунул нож в тостер и устроил короткое замыкание.

Гиддингс едва заметно кивнул, не сводя глаз с Ната.

– А мы используем в Башне тринадцать тысяч восемьсот вольт, а не сто десять...

– Вы думаете о том типе, что катался в лифтах?

Гиддингс задумался:

– Но почему? Ради всего святого, скажите мне почему?

– Не знаю.

Он не маг, но предчувствие, которое почти перешло в уверенность, не отпускало.

– Вы здоровенный парень, – сказал Нат, вам приходилось когда-нибудь подраться в баре?

Гиддингс усмехнулся, но невесело:

– Случалось раз-другой.

– А не было ли это потому, что какой-нибудь упившийся сопляк пожелал продемонстрировать свою удаль и выбрал вас как самого здорового мужика в заведении?

Гиддингс снова задумался:

– Продолжайте.

– Я не знаю, что происходит, – сказал Нат. – Я архитектор. Еще я знаю толк в лошадях, в походах в горы, в горных лыжах и вообще в реальных вещах. Но в людях я не очень разбираюсь.

 – Продолжайте, – повторил Гиддингс.

– Я не паникер, – продолжал Нат, – но что происходит, когда кто-то отчаивается привлечь внимание к своим проблемам? Он ведь может прийти к выводу, что единственный выход – бомба, и куда он ее подложит? В самолет – да, это вызовет большой шум, но ведь в маленькие самолеты никто бомб не подкладывает, только в какой-нибудь огромный сверкающий лайнер. Или на аэровокзал, который полон людей и который знает весь мир, – безусловно не на аэродром «Тенерборо» или «Санта-Фе».

Гиддингс взял стакан с виски, он поставил его на место нетронутым.

– Ну, тут вы попали пальцем в небо, – проворчал он и добавил: – По крайней мере, я на это надеюсь.

Нат уже казался спокойным, точнее усталым, что соответствовало действительности.

– Наша Башня – крупнейшее здание в истории. Сегодня все глаза устремлены на нее. Взгляните, – он указал на цветной телевизор, торчавший за пультом.

Телевизор работал, только звук был выключен. На экране была «Башня мира», полицейские кордоны, почетная трибуна, частично уже заполненная сидящими гостями. Гровер Фрэзи с гвоздикой в петлице, улыбался и пожимал руки все новым и новым гостям, которые поднимались по ступенькам на трибуну. Играл оркестр; музыка едва долетала до них.

– Вы же не хотели сегодняшнего открытия, – сказал Нат. – Я тоже. Теперь я хочу его еще меньше, но не могу сказать почему. – Он помолчал. – Смотрите!

Телекамера повернулась от трибуны и гостей к толпе за барьерами. То тут, то там в приветственных жестах взлетали руки, но камера остановилась на маячивших над толпой плакатах: «Долой войну!» – стояло на одном, «Прекратить бомбардировки!» – требовал другой.

Камера двинулась дальше, потом остановилась и моментально выделила совсем другой плакат: «Выбрасываете миллионы на этот домину! А как насчет пособий по безработице? »

– Пожалуйста, – сказал Гиддингс, – Горожане неспокойны. В наше время они неспокойны всегда.

Он взял стакан с виски, влил его содержимое в себя и к нему вернулось хорошее настроение. Камера между тем скользнула назад, к лестнице на трибуну, где как раз появились губернатор с мэром. Они приветствовали толпу.

Гиддингс заметил: – Мне всегда кажется, что политики собрались бы и на открытие сортира, лишь бы поднять свою популярность. – Он уже улыбался. – Но в конце концов ничто человеческое им не чуждо.

Нат негромко спросил:

– Как к вам попали извещения на изменения, Уилл? – Он следил, как исчезает с лица Гиддингса улыбка.

– Хотите сказать, что сомневаетесь в их подлинности? – обиделся Гиддингс. В его голосе зазвучала ярость.

– Мне вы показали копии, – сказал Нат. – А где оригиналы?

– Послушайте, вы...

Нат покачал головой:

– Я уже говорил вам, так не пойдет. Если боитесь отвечать на этот вопрос, так и скажите.

– Боюсь? Еще чего!

– Так где же оригиналы?

Гиддингс поиграл пустым стаканом и только потом ответил:

– Я не знаю. – Он поднял глаза. – И это чистая правда. Просто вчера я получил по почте пакет с ксерокопиями. – И после паузы добавил: – Без обратного адреса. Штемпель почтового отделения на Центральном вокзале. – Он развел огромными ручищами. – Без всякой записки. Только копии. – Он снова помолчал.

– Видно, кто-то вздумал шутки шутить.

– Вы в самом деле так думаете?

Гиддингс медленно покачал головой: – Нет.

 

9

15.10 — 16.03

Постовой Барнс наблюдал за прибывающими гостями и толпой, пока еще стоявшей за барьерами. Оглядев размахивающих плакатами, степень их серьезности или намеренной абсурдности, он сказал:

– Безопасность! Слышал ли ты, Майк, это слово лет десять назад?

– Слово как слово, – ответил Шэннон, как будто эта фраза могла объяснить что угодно. Он знал о достоинствах своей крепкой мужской фигуры и не то чтобы красовался перед барьером, но и не старался быть незаметным.

– Ты, кстати, не только слишком много читаешь, Фрэнк но и слишком много думаешь.

– Прекратить бомбежки, – прочитал Барнс на ближайшем плакате. – Этот плакат я последний раз видел перед зданием ООН.

– При сегодняшних ценах, – сказал Шэннон, – каждый старается сэкономить на чем только можно. На стадионе от матча к матчу я вижу все те же лозунги.

– Ну, не совсем те же, – заметил Барнс. Он улыбался. Они с Майком Шэнноном хорошо подходили друг к другу, а если между ними существовал разрыв в образовании или даже в интеллекте, так что из того? Намного важнее взаимопонимание, доброта и товарищество.

– Ты когда-нибудь был там внутри, Майк?

Шэннон внутри не был. И не потому, что Башня была для него заурядным зданием, хотя такая мысль у него частенько мелькала, а скорее потому, что в городе столько домов и столько небоскребов, что если даже человек захочет все это осмотреть, то тут-то ему и придет конец. Лучше уж ограничиться своими, хорошо знакомыми местами. Он так и сказал:

– Тебя, Фрэнк, что-то стали привлекать слишком крупные особы. Это не к добру. Что там особенного внутри этой громадины? Что там не так, как везде? – Он помолчал и взглянул вверх, – Кроме того, что она так чертовски высока?

– Там есть центр обеспечения безопасности, – ответил Барнс. – Снова то же слово. Это центр управления, который связан со всеми этажами. Вычислительный центр, который контролирует температуру, влажность и бог весть что еще по всему зданию. Противопожарные двери на лестнице запираются электроникой, но если что-то случится, электроника же их отопрет. Там есть двухконтурная система пожарной сигнализации, которую можно привести в действие с любого этажа... – Он умолк и слегка улыбнулся.

– А что в этом смешного?

– Когда-то я слышал такой анекдот, – ответил Барнс.: – О самолете будущего. Он взлетает из аэропорта «Хитроу» в Лондоне, убирает шасси, перестраивает крыло для полета со сверхзвуковой скоростью, а потом из динамиков раздастся голос: – Приветствуем вас на борту, дамы и господа. Наш рейс – номер 101 «Лондон – Нью-Йорк». Полет будет проходить на высоте двадцати одной тысячи метров со скоростью тысяча пятьсот километров в час; прибытие в аэропорт имени Кеннеди точно в три часа пятьдесят пять минут по нью-йоркскому времени. Наш самолет – самый современный в мире. Все операции пилота поручены электронике, учтены все возможности, никакие отказы невозможны, невозможны,  невозможны...

Шэннон покачал головой:

– Откуда ты только берешь свои шуточки!

Гровер Фрэзи с гвоздикой в петлице и без шляпы, сияя улыбкой, встречал гостей у подножия лестницы, ведущей на трибуну, которую установили на Тауэр-плаза. На огороженном отрезке улицы останавливались один за другим автомобили, высаживая своих пассажиров. На всех лицах было выражение, рассчитанное на свадьбы, открытие сессий парламента или открытие памятников.

«Ах да, еще на похороны. Господи, с чего это пришло ему в голову? »

Он поспешил вперед с протянутой рукой и сказал:

– Очень любезно с вашей стороны, господин посол, что вы нашли время прийти!

– Я ни за что не пропустил бы такое событие, мистер Фрэзи. Такое огромное, прекрасное сооружение, символизирующее взаимопонимание между людьми... – Посол уважительно закивал головой.

Сенатор Джек Петерс и конгрессмен Кэрри Уайкофф ехали в такси из аэропорта «Ла Гардия». Они вместе летели из Вашингтона, и Кэрри Уайкофф все еще был под впечатлением разговора, который начался с совершенно невинных реплик при посадке в Вашингтоне.

– Были времена, – сказал сенатор, застегивая привязной ремень, – когда человек должен был ездить поездом или сидеть дома. Еще перед войной... Вы-то этого уже не помните.

Кэрри Уайкофф не помнил. Ему было тридцать четыре года, он был избран в конгресс на второй срок и не попал на войну ни в Корее, ни тем более на вторую мировую, которую видимо, имел в виду Джек Петерс.

– Вы намекаете, что я слишком молод? – спросил Кэрри.

Сенатор ухмыльнулся:

– Обычная зависть. Я был бы счастлив иметь ваши года и начинать все снова.

– Тогда, – спросил Кэрри, – или теперь?

Он никогда еще не оценивал проблемы с этой стороны. Зависть к новому поколению – это ностальгия или просто желание продлить жизнь, видеть, что будет дальше? Обычный эгоизм или интеллектуальная любознательность?

– Теперь, – твердо ответил сенатор, – я не испытываю тоски по прошлому. Я приехал в Вашингтон в тридцать шестом. Сегодня «великая депрессия» – только термин, тогда же это была язва общества, и хотя все часто повторяли,что лечение идет успешно, на самом деле мы просто кормили пациента аспирином, меняли повязки на гноящихся ранах и молили Бога, чтобы больной не умер у нас на руках.

Слушая подобные речи престарелых политиков, Кэри всегда ощущал потребость возразить.

– Сегодня тоже хватает проблем, – сказал он. – Думаю, вы это не будете отрицать.

— Да бросьте, какого черта! Разница в том, что сегодня у нас есть средства поправить положение. В нашем распоряжении знания, капиталы, производство, снабжение, связь – и связь прежде всего, – а тогда не было ничего, кроме истерии и отчаяния.

– Знания? – возразил Кэрри. – Мне кажется...

– Я вполне сознательно употребил это слово, – резко ответил сенатор. – Знаний хватает, вопрос в том, хватит ли нам ума, чтобы суметь их использовать. Именно потому я хотел бы снова быть молодым, как вы, хотел бы начать все снова, но в мире, который мог бы стать лучшим с той поры, как Ева дала Адаму яблоко. Только я сомневаюсь, что это было яблоко. И никогда не слышал, что в Месопотамии, где был райский сад, росли яблоки. Вам это никогда не приходило в голову?

Кэрри это в голову не приходило. Но теперь его заинтересовал не сам вопрос, а скорее та ловкость, с которой сенатор использовал его, чтобы сменить тему разговора.

Джек Петерс был личностью уникальной: он говорил как типичный рабочий, в его речи все еще мелькали слова «намедни», «нынче», «ложить», но его эрудиция в самых невероятных областях просто потрясала. Как могли подтвердить его многолетние коллеги в сенате, каждому полемизировавшему с Джеком Петерсом следовало свою домашнюю заготовку продумать до последней буквы.

Сенатор уже сменил тему.

– Не знаю как вы, а я сегодня почти ничего не ел. – Он улыбнулся. – У тебя, парень, когда-нибудь бывают предчувствия?

Этого у Кэрри Уайкоффа хватало, но признаваться не хотелось.

– Но вы все-таки здесь, сенатор, – сказал он.

– Я все же не ясновидец, – улыбаясь, продолжал сенатор. – Я очень давно знаком с Бентом Армитейджем и знаю, что для него это очень важно.

Он помолчал. Улыбка погасла.

– По крайней мере, мне так кажется. Я его никогда не спрашивал.

–  Я бы сказал, – заметил Кэрри Уайкофф, – что это важно для многих. Новое здание означает новые рабочие места, новые фирмы, которые оно привлечет в город, большие налоги...

– Вы все видите в черно-белом варианте? – вмешался сенатор. Удар пришелся по больному месту. Кэрри Уайкофф по своим воззрениям и политической позиции считался либералом, но часто, к его великому огорчению, ему приходилось слышать упреки в узости позиции и неспособности к диалектическому подходу, и он не знал, как их опровергнуть.

– Я не отрицаю права на иную точку зрения, сенатор, – сказал он и добавил: – Как некоторые.

– Если вы думаете, что дали мне под дых, – беззаботно ответил сенатор, – то ошибаетесь.

В молодом Уайкоффе, как и во многих других конгрессменах и даже некоторых кандидатах на пост президента, чувствовалась упрямая убежденность в своей абсолютной правоте, сродни убежденности проповедников в воскресной проповеди и сенатор уже давно пришел к выводу, что с таким людом спорить бесполезно. Человек, который абсолютно уверен в своей правоте, в любых других взглядах видит только кощунство.

– Если человек верит в то, о чем говорит или что делает, – продолжал Уайкофф, – то, по-моему, он должен иметь право...

– На что? На насилие? Или на уничтожение списков призывников? Или подкладывать бомбы?

Сенатор заметил, что Уайкофф заколебался.

 — Наша революция, – наконец сказал Кэрри, – была насильственным выражением недовольства, не так ли?

– Была, – согласился сенатор. – Но если бы ее организаторы и участники не выиграли, а проиграли, им бы пришлось нести ответственность, какие бы благородные мысли не воплощались бы в Декларации независимости. Они рисковали головами и знали это.

– Так что же, моральная оценка зависит от того, выиграет человек или проиграет? Вы так считаете? – В голосе Кэрри звучало недоумение.

– Об этом люди спорят давным-давно, – ответил сенатор, – и я не буду притворяться, что знаю ответ, – Он улыбнулся: – Но я знаю, что если кто-то возьмет законность в свои руки, а кто-то другой при этом пострадает, то я не буду требовать всеобщей амнистии.

– Вы не верите, что человек должен подставить и другую щеку? – Кэрри был убежден, что завоевал в споре победное очко.

 – Я знал случаи, когда такой подход наградил человека двумя фонарями вместо одного, и все равно ему пришлось продолжать драку. – Сенатор наклонился и протянул руку с деньгами через плечо таксиста. – Предчувствие, не предчувствие, но мы на месте.

Они вышли из такси и прошли между барьерами к трибуне. Флаги развевались, плакаты покачивались, несколько голосов запело что-то невразумительное.

– Да здесь одни полицейские, – сказал Кэрри Уайкофф. – Можно подумать, что-то будет.

– Я так и знал, что вы ляпнете какую-нибудь глупость, – ответил сенатор и продолжал: – Гровер, вы выбрали чудесный день!

– Рад вас видеть, Джек, – ответил Фрэзи. И вас, Кэрри. Вы пришли вовремя. Мы как раз собрались заводить шарманку.

Все трое рассмеялись.

– Бегом на трибуну, занимайте места, – продолжал Фрэзи. – Я сейчас.

– Вы, конечно, рассчитываете, – сказал сенатор, – на короткий спич о Боге, патриотизме и будущем человечества, без низких политических материй, да?

Фрэзи снова улыбнулся:

– Вот именно.

Башня была оборудована автономной телевизионной системой, которая контролировала все этажи, включая ярусы подвала. Но в этот день, когда в здание еще не было доступа посетителей, у контрольных мониторов никого не было, и телевизионная система отдыхала.

Этот вопрос дебатировался, но верх одержали соображения экономии. Было сказано, что «Башня мира» – это не Форт-Нокс с неисчислимыми грудами золота, которые могут украсть. По крайней мере, сейчас. Когда она будет заселена и полностью сдана в аренду (при этой мысли Гровер Фрэзи содрогнулся), безопасность превратится в серьезную проблему, как и во всех крупных зданиях, и расходы на охрану Башни будут считаться сами собой разумеющимися. Тогда у всех контрольных мониторов днем и ночью будет идти дежурство, и замкнутый телевизионный контур превратится в неусыпного стража. Но пока это не так. По крайней мере, не сегодня.

Но и сегодня, как и все месяцы с того момента, когда стальной скелет здания начал обрастать мясом и кожей, шло дежурство у компьютера за диспетчерским пультом. Его можно было сравнить с сердцем, которое бьется у эмбриона задолго до рождения, обеспечивая энергией развивающийся организм.

За полукруглым пультом, вглядываясь в мигающие индикаторы, дрожащие стрелки и ряды цифр на шкалах приборов, сидел человек и следил за здоровьем гигантского сооружения.

На шестьдесят пятом этаже северо-восточной стороны увеличился расход охлажденного воздуха – возможно, где-то возникло отверстие, пропускающее жару снаружи. Завтра нужно проверить, а пока необходимо увеличить приток очищенного и охлажденного воздуха по северо-восточной магистрали.

На сто двадцать пятом этаже, в банкетном зале, ожидается наплыв гостей, каждый из которых, придя на прием, принесет свою дозу тепла, поэтому зал уже охлажден на два градуса ниже нормы.

Энергопотребление по линии от «Кон Эдиссон» остается постоянным. Оно будет уменьшаться или возрастать по мере подключения и отключения автоматических систем.

Выходное напряжение понижающих трансформаторов в пределах нормы.

Местный лифт номер тридцать пять между сорок четвертым и пятьдесят четвертым этажами неисправен и требует ремонта: судя по пульту, он не движется.

В подвалах работает автоматика, тихо гудят моторы, терпеливо ждут своей очереди трансформаторы.

Все оборудование работает нормально. Неисправностей нет. Человек во вращающемся кресле за огромным пультом мог отдохнуть и даже слегка вздремнуть.

Его звали Генри Барбер. Он жил с женой Хелен, тремя детьми – десятилетней Анной, семилетним Джоди и трехлетним Питом – и с пятидесятичетырехлетней тещей в квартале Вашингтон-Хайтис. Барбер имел диплом инженера электрика, полученный в Колумбийском университете. Его коньком были шахматы, профессиональный футбол и старые фильмы, которые показывали в Музее современного искусства. Было ему тридцать шесть лет.

Старше он так никогда и не стал.

Он так и не узнал, что явилось причиной его гибели: удар восемнадцатидюймового ломика размозжил ему череп, так что он был убит на месте и избежал ужаса всего происшедшего позднее.

Джон Коннорс немного постоял, разглядывая мигающие лампочки на пульте, потом вышел из комнаты и сбежал по лестнице в подвал, где проходили высоковольтные кабели. Там, за закрытыми дверьми, в безопасном укрытии, где никто не мог ему помешать, он спокойно ждал, время от времени поглядывая на часы.

У него в голове все еще вертелся вопрос, который он задавал себе и раньше, но на который теперь он знал убедительный ответ. Он с наслаждением повторял его снова и снова, изучая толстые электрические кабели и гудящие трансформаторы: «Надо, бить прямо в ворота».

– Всего один удар, – прошептал он, – но такой удар, что и сетка навылет.

Оркестр на площади играл «Звездно-полосатый флаг», и плакаты демонстрантов раскачивались в его ритме.

Раввин Штейн совершил молебен, чтобы Башня своими огромными возможностями послужила миру между народами.

На краю площади надежно окруженная несколькими полицейскими смешанная группа арабов и неарабов скандировала что-то про справедливость для Палестины.

Епископ О’ Тул благословил Башню.

Плакаты, призывающие к ограничению рождаемости и легализации абортов, расцвели, как крокусы по весне.

Преподобный Артур Уильям Уильямс призывал благословение небес, мир и благополучие.

Появились плакаты, требующие обложения налогами церковного имущества.

Преподобный Джо Уилл Томас попытался взобраться по ступеням к микрофонам, но был задержан. Слетев с лестницы, он потерял молитвенник.

Гровер Фрэзи руководил ходом церемонии.

Вначале говорил губернатор – похвалил замысел Башни.

Мэр в своей речи выступал за братство всех людей.

Сенатор Джек Петерс прославлял прогресс.

Конгрессмен Кэрри Уайкофф говорил о выгодах, которые здание принесет городу.

Телекамеры и фотоаппараты прекрасно поработали, запечатлевая перерезание ленты, протянутой поперек одной из дверей парадного входа. Когда вдруг оказалось, что телекомпания Эн-Би-Си прозевала этот момент, срочно доставили другую ленту, и процедуру повторили.

Приглашенные гости потекли через вход в вестибюль к двум автоматическим скоростным лифтам, чтобы после двухминутного путешествия оказаться на самом верхнем этаже самого высокого в мире здания, где уже готовы столы, зажжены свечи, расставлены закуски, приготовлено охлажденное шампанское и стоят в ожидании бармены и официанты.

 

Часть II

«Никогда не следует забывать, что когда температура поднимается достаточно высоко, горит все, абсолютно все! »

Заместитель начальника городской инспекции пожарной охраны Тимоти О’Рейли Браун. Из заявления для печати.

 

10

16. 10 — 16. 23

В банкетном зале губернатор с бокалом в руке говорил Гроверу Фрэзи:

– Я ничего не имею против Слуг Господних как таковых, но некоторые из них слишком часто умудряются перегибать палку.

– Вы хотите, чтобы это высказывание стало известно вашим избирателям? – спросил Фрэзи.

Он уже немного расслабился, чувствовал себя гораздо лучше и впервые с утра успокоился. Ничего не скажешь, Уилл Гиддингс со своими новостями подействовал на него угнетающе. Но теперь со всех сторон слышались приветствия и поздравления, его подавленное настроение понемногу развеивалось и наконец исчезло совсем.

Удовлетворенно оглядев зал, он произнес:

– Это могло бы стоить вам немало голосов.

– Знаете, – ответил губернатор, – я не уверен, что мне на это не наплевать. В горах на севере Нью-Мексико у меня есть ранчо. Жилой дом на зеленом лугу на высоте две тысячи шестьсот метров над уровнем моря. В ручье полно форели, а с террасы я вижу четырехкилометровые вершины, с которых никогда не сходит снег.

Он обвел взглядом переполненное помещение:

– Чем дальше, тем больше мне там нравится.

Он подозвал ближайшего официанта:

–  Будьте добры, принесите еще один «бурбон» с водой, – потом снова обернулся к Фрэзи. – С шотландским я уже завязал. Привет, Боб, – обратился он к подошедшему мэру.

– По-моему, все прошло очень хорошо, – начал мэр. – Поздравляю вас, Гровер.

– Ваш спич о братстве всех людей имел большой успех, Боб, – сказал губернатор. – Как я и говорил, вся соль именно в таких тщательно подготовленных экспромтах.

Было время, когда губернатор почти стыдился дразнить Боба Рамсея; это было, как говорят на пресловутом Западе, слишком легко – как ловить рыбу в бочке с водой.

– Где же ваша прелестная супруга?

– Там, у окна. – В голосе мэра послышалась нежность. – Она обожает этот вид. Знаете, в ясный день...

– А они еще бывают? – удивился губернатор. – Нет, не то. Я имел в виду совсем другое.

«Я имел в виду синее бескрайнее небо и горы, которые ясно видны за полторы сотни километров, и сиреневые сумерки, ложащиеся на них, безмерную тишину и ощущение мира и покоя». – Губернатор вдруг впал в сентиментальность.

– Вы давно женаты, Боб?

– Тридцать пять лет.

– Вы счастливый человек.

Мэр прикинул, какую ловушку приготовил ему губернатор, но не нашел:

– Да, вы правы.

Он снова посмотрел в сторону своей жены.

– А кто это там с ней? – спросил губернатор.

– Одна из ваших поклонниц, моя свояченица. Ее зовут Бет Ширли. – Мэр улыбнулся. – Интересуетесь?

– Представьте меня, – попросил губернатор.

Она была высока, эта Бет Ширли, со спокойными синими глазами и каштановыми волосами. При знакомстве она только кивнула и ждала, пока губернатор сам выберет тему разговора.

– Единственное, что я о вас знаю, – начал губернатор, это, что вы свояченица Боба Рамсея и голосуете за лучшего, на мой взгляд, кандидата. Что еще мне стоило бы знать?

Неуверенная улыбка очень шла к ее спокойным глазам.

– Все зависит от того, губернатор, что вы имеете в виду.

– В моем возрасте, – начал он, но тут же покачал головой.

– Я бы не сказала, что для вас все уже позади, – ответила Бет. Ее улыбка стала шире. – По крайней мере я о вас всегда думала лучше. Так что, пожалуйста, не обманите моих ожиданий.

Губернатор задумался над ее словами, потом, также улыбнувшись, сказал:

– Ну, думаю, я меньше всего хотел бы вас разочаровать!

Как ни странно, он говорил правду. Губернатор к своему удивлению почувствовал, что в нем просыпается тот самый бес, который в ребро.

– А если это звучит смешно, – добавил он, – ну и пусть. Мне не впервые быть смешным. Совсем не впервые..

Вокруг них бурлила толпа, но в эту минуту они ощущали себя наедине.

— Ваша способность к самоиронии, – сказала Бет, это то, что мне в вас всегда нравилось.

Губернатор считал, что жажда лести у людей безгранична.

– Продолжайте, – попросил он.

– Боб Рамсей на самоиронию не способен.

– Тогда ему не стоит заниматься политикой. Президент Соединенных Штатов, к нашей общей беде, тоже воспринимает себя только всерьез.

– Вы тоже могли стать президентом. Ведь вы были так близки к этому.

– Я всегда говорю, что быть к чему-то близко годится только при игре в подковку, да и там этого маловато. Президентская кампания – это как рулетка. Мало кто получает даже один шанс, и почти никто – второй. Вот и я попробовал сделать ставку. Второй раз уже не рискну, тем дело и кончится.

«Почему сегодня все его мысли о ручье с форелью, которая резвится на перекатах, и об аромате вечнозеленых растений, плывущем в чистом горном воздухе? »

– Вы знаете Запад?

– Я училась в Колорадском университете.

– Быть того не может!

«Какие бы силы не устроили эту случайную встречу, – подумал губернатор, – ей-Богу, можно со смеху лопнуть над наивностью людей, мыслящих себя хозяевами своей судьбы».

– Вам знаком север штата Нью-Мексико?

– Я каталась там в горах на лыжах и ездила верхом.

Губернатор глубоко вздохнул:

 – Ходите на рыбалку?

– Только на форель. В горных ручьях.

Как раз в этот момент к ним приблизился сенатор Петерс с бокалом шампанского в руке.

– Вы всю жизнь боролись с монополиями, Бент, – сказал сенатор, – а теперь нарушаете собственные принципы.

– Шли бы вы отсюда, Джек, – вздохнул губернатор. Момент откровенности кончился. – Но ведь вы все равно не отстанете. Вы никогда не отстанете. Прямо как угрызения совести среди ночи. Мисс Ширли, сенатор Петерс... Говорите, что вам надо, и убирайтесь.

– Вы напали на Боба Рамсея, – сенатор подмигнул.

– Я ему только изложил одну новую идею. Насчет динозавров.

– Боб просто не в себе, если ему кто-то изложит новую идею.

– Мисс Ширли его свояченица, – осторожно заметил губернатор.

Сенатор улыбнулся и кивнул:

– Простите, – потом помолчал и добавил, как будто объясняя: – Мы с Бентом старые знакомые. Произносим одни и те же речи, хотя и расходящиеся во мнениях по всем пунктам, и он лучший оратор, чем я. Нам удалось закончить один и тот же юридический факультет. У Бента получилось получше, чем у меня. Я обслуживал клиентов в ресторанах и возил тележки с грязной посудой. У Бента оказалось больше фантазии: он открыл прачечную и жил как король.

– В то время как Бобу курс в Йельском университете олатили родители, – подхватила Бет, кивком давая понять, что из этого следует.

– Боб любит этот город, – сказал сенатор. – За это я его уважаю. Он так горд этим зданием, как будто сам его построил.

– А вы нет, сенатор?

– Моя милая, – ответил сенатор, – я ведь старомодный идеалист. Если это звучит парадоксально...

– Нет, не звучит, – сказал губернатор. – В профсоюзах то, что хочет Джек для своих избирателей, называют «свиными котлетами» – больше зарплату, больше льгот, всего потолще. – Он промолчал, – А не всякие там элегантные хоромы, правда, Джек?

Сенатор кивнул:

– Боб сказал мне, что вы говорили о стадах динозавров

Теперь кивнул губернатор, сразу напрягшись:

– Вас это обидело, Джек? Это ведь и ваш город тоже.

– Нет, не обидело. Вы ведь воевали против этого здания, но часть его принадлежит и вам.

– Когда невозможно победить, неплохо хотя бы присоединиться. – Он оскалил в улыбке свои крепкие зубы. – А Гровер умеет убеждать.

– Как дела с арендой помещений?

– Насколько я знаю, неплохо, – Эта небольшая ложь не составила губернатору труда.

– Я слышал совсем другое.

– Человек слышит только то, что хочет услышать, Джек. Этого никто не знает лучше вас.

Сенатор замялся. Возле них как раз проходил официант и сенатор его остановил:

– Заберите это и дайте мне какого-нибудь приличного виски.

Он поставил бокал шампанского на поднос.

Губернатор спросил:

– О чем, собственно, речь, Джек?

Сенатор снова замялся:

– Ну, знаете, вот например, мой коллега Кэрри Уайкофф озабочен недугами человечества. Это нормально. Я объяснил ему, что сегодня у нас уже есть средства для борьбы с ними.

Неожиданно он широким взмахом руки обвел весь зал, людей, бар, торопливых официантов, разговоры, смех и тихую музыку, доносившуюся из скрытых динамиков и заглушавшую шум кондиционеров.

– Но мы расходуем средства на все это, расходуем на здания, на которых кучка людей зарабатывает большую кучу денег, или на войну, на оружие, которое будет убивать массу людей...

– Я бы посоветовал вам выпить двойную дозу алкозелыцера, – сказал губернатор.

Сенатор усмехнулся:

– Вы правы, Бент, Признаю. Но это сильнее меня. «И были осуждены они на смерть, и не было дано им умереть». В школе я никак не мог понять, что имел в виду Драйден. Теперь, пожалуй, понимаю.

– Тогда два алкозельтцера и один гастрогель, – сказал губернатор. – Весь газ как рукой снимет.

Сенатор не дал отвлечь себя от темы:

– В том, что вы сегодня сказали Бобу Рамсею, возможно, кое-что и было. Смотрите, – на этот раз он указал на широкую плосу окон, сквозь которые открывался вид вниз на меньшие, но все еще гигантские небоскребы на переднем плане, на блестящую гладь реки и на верхнюю часть гавани, которая терялась в заводском дыму, в смоге.

Губернатор ответил, но уже без улыбки:

– Понимаю. Джунгли, да?

– Нам пора сдавать дела, Бент, – сказал сенатор.

Губернатор упрямо выпятил подбородок:

— Кому? Кэрри Уайкоффу? Тем, кто марширует и протестует, тем, кто всегда «против» и никогда «за»?

Губернатор покачал головой, снова взглянул на страну, которая простиралась перед ними, на огромную богатую, плодородную страну, давшую миру столько нового.

– Да, эти джунгли сотворили мы, не отрицаю. Но при этом мы построили и нечто прочное, вечное, вокруг чего сплотился народ. – Он вдруг улыбнулся Бет. – Вам кажется, я говорю как политик? Не отвечайте? Я и есть политик.

– Я бы голосовал за вас, – улыбнулся сенатор. – Это была прекрасная, солидная предвыборная речь, Бент.

Но Бет возразила:

– По-моему, губернатор и в самом деле так думает. Джек Петерс кивнул:

– Конечно, думает. Все мы так думаем, моя милая. По крайней мере, большинство из нас. В этом-то и трагедия: в противоречии между верой, убеждениями и поступками. Он осмотрелся вокруг:

– Где же официант с моим виски? Я должен его найти.

Губернатор и Бет стояли молча, и снова как будто кто-то опустил занавес и отделил их от суеты остальных гостей. Оба они сознавали эту иллюзию и были благодарны ей.

— Когда-то я был женат, – сказал губернатор, как будто это была самая естественная тема для разговора. – Давным-давно.

– Я знаю.

Губернатор приподнял бровь:

– Откуда, Бет Ширли?

– Ну, «Кто есть кто». Из статьи о вас. Ее звали Памела Браун, и она умерла в пятьдесят первом году. У вас есть замужняя дочь Джейн, которая живет в Денвере. Она родилась в сорок шестом году...

– Ну что ж, – заметил губернатор, – это примерно тогда же, когда и вы.

– Это что, вопрос? – с улыбкой спросила Бет. – Я родилась на десять лет раньше, – и после паузы добавила: – А в «Кто есть кто» вы меня не найдете, так что я сама расскажу, что тоже когда-то была замужем. Это была катастрофа. Меня предупреждали, но от предупреждений мало толку правда? Думаю, что обычно результат как раз противоположный. Я вышла за Джона отчасти и потому, что меня предостерегали, и все произошло именно так, как пророчили, – вместо мужа я получила тридцатилетнего сына.

– Мне очень жаль, – сказал губернатор, улыбаясь не известно чему. – А может быть и нет. Мне очень приятно, что вы стоите и разговариваете со мной.

Тут он увидел, что между столами с неуверенной улыбкой пробирается Гровер Фрэзи.

– Запаситесь терпением, – прошептал губернатор. – Нам хотят помешать. – И потом: – Хелло, Гровер!

– Мне нужно поговорить с вами, Бент.

– Но вы и так говорите со мной, – в голосе губернатора не было восторга, – мисс Ширли, мистер Фрэзи. Гровер – серый кардинал проекта «Башни века».

– Я серьезно, – сказал Фрэзи. – У нас проблемы. Он нерешительно взглянул на Бет. – Я бы предпочел…

– Я ухожу, – сказала Бет.

Губернатор взял ее под руку.

– Никуда вы не пойдете. Я вас потом нигде не найду. – Он посмотрел на Фрэзи. – В чем дело? Давайте, Гровер. Перестаньте тянуть резину.

Фрэзи заколебался, потом наконец произнес:

– У нас где-то пожар. На одном из нижних этажей. Ничего страшного, но в вентиляцию попадает немного дыма. Боб Рамсей как раз звонит начальнику пожарной охраны, так что скоро все будет в порядке.

– А зачем тогда вы это мне говорите, Гровер? – медленно спросил губернатор.

Тут к ним подошел Бен Колдуэлл, изящный и безупречный, как куколка. Лицо его было непроницаемо.

– Я слышал ваш вопрос, – сказал он, обращаясь к губернатору. – Гровер нервничает. Он знает, что в ходе строительства возникли некоторые проблемы.

– А вы нет, – констатировал губернатор.

«Он – прирожденный руководитель, – подумала Бет, наблюдая за их разговором. – Не теряя времени на мелочи, выясняет суть дела».

Бен Колдуэлл ответил:

– Я не буду делать никаких выводов, пока не получу необходимых доказательств, а пока я действительно не вижу повода для беспокойства. Я знаю возможности этого здания, и какое-то возгорание... – Он пожал плечами.

Губернатор взглянул на Фрэзи:

– Вы хотите, чтобы вас взяли за ручку и сказали, что нужно делать? Хорошо. Выполняйте указания начальника пожарной охраны, и если он сочтет нужным безотлагательно очистить помещение, то, ради Бога, займитесь этим, пока журналисты...

В этот самый миг совершенно внезапно, как потом утверждали очевидцы, все гигантское сооружение забилось в невообразимой судороге, всюду погас свет, смолкло гудение кондиционеров, оборвалась музыка и наступила мертвая тишина. Где-то раздался тонкий женский визг.

Часы показывали 16. 23.

 

11

Пожар, дым от которого проникал в вентиляционную систему, был небольшим, и в нормальной обстановке его бы быстро сумело потушить автоматическое устройство.

Он возник в номере четыреста пятьдесят два на юго-восточной стороне. Помещение уже было арендовано, и там шли отделочные работы.

Циммер и Шлосс, дизайнеры по интерьеру, не верили в синтетические краски. Легкость, с какой маляр отмывает кисти обычной водой с мылом, была чем-то просто неприличным. И вообще эти краски не играют! Поэтому номер четыреста пятьдесят два отделывали обычными масляными красками. Четырехлитровые жестянки с растворителем стояли в комнате, на полу, под козлами.

Позднее пришли к выводу, что произошло самовозгорание промасленной ветоши. Четыре литра растворителя взорвались от жары, и горящая жидкость разлетелась во все стороны. Тут же сработала спринклерная система, но козлы на некоторое время защитили очаг пожара и огонь набрал силу. Кроме того, водой нелегко потушить горящую жидкость вроде бензина, который просто расплывается по поверхности и продолжает гореть. Но если бы не неожиданная защита в виде козел, небольшой первоначальный очаг все равно был бы подавлен.

На контрольном пульте внутри здания сразу же загорелся аварийный сигнал, но там уже никто не мог его заметить.

Вентиляционные трубы продолжали подавать в номер четыреста пятьдесят два свежий воздух, поставляя пламени кислород.

Сначала занялась свежая краска на стенах, потом, от непрерывно возраставшей температуры, взорвались оставшиеся банки с растворителем.

Вентиляционная система удвоила свои усилия, пытаясь сохранить температуру в помещении, и с нарастающим потоком охлажденного воздуха добавляла все больше кислорода. Дым начал проникать в ее трубопроводы, добравшись в конце концов до вентиляции банкетного зала.

Но до этого момента еще не было реальной опасности, не было, собственно, и серьезной проблемы.

Основные системы практически начали действовать сразу; вспомогательные были готовы оказать им помощь.

В пожарной команде, расположенной всего в двух кварталах, сработала тревожная сигнализация. Меньше чем за три минуты на месте происшествия уже были два пожарных автомобиля, пробившиеся сквозь поредевшую толпу на площади.

Но толпа стала собираться снова, мешая пожарным. Полицейские, в том числе Шэннон и Барнс, заталкивали зевак за барьеры, которые еще не успели убрать. Наконец удалось навести относительный порядок.

Высоко наверху, на сверкающей стене здания, появилось облачко дыма, безобразным темным пятном выделявшееся на фоне неба. Люди в толпе показывали на него друг другу, нередко не скрывая злорадства. Обнаружив, что и те наверху, сильные мира сего, тоже столкнулись с проблемой, они чувствовали странное удовлетворение.

На экране телевизора в баре Чарли изображение невероятно долго передавало панораму, медленно двигаясь вверх по стене, этаж за этажом, и по мере увеличения угла съемки Башня все больше нависала над головой.

— Прекрасное чудовище, – сказал Гиддингс. – Стыдно сказать, но я в нее просто влюблен. Ничего, завтра выясним, что там с теми проклятыми изменениями, пройдемся по ним и все выясним. Я говорил с Бертом Макгроу, он готов сделать все необходимое, а раз Берт сказал, значит сделает.

Он уже был в хорошем настроении:

— Вы иногда бываете колючим как еж, Нат Вильсон, но должен сказать, что хотя у вас и бывают странные идеи, свое дело вы знаете хорошо. Это точно.

 Он вдруг запнулся. Глаза его прилипли к экрану. На экране все еще была Башня. На фоне ослепительного синего неба было видно все сверкающее на солнце сооружение. Гиддингс немного неуверенно произнес;

— Что означает это облачко дыма? Там, сбоку.

– Ага! – Нат уставился туда же.

— Это решетки кондиционеров, – сказал Гиддингс. – Где-то внутри появился дым, а это значит... Куда это вы?

Нат уже почти выбрался из бокса. Гиддингс крепко ухватил его за пиджак.

– Ах ты, гад, – прошипел он. – Так ты все знал. Все это время знал...

Нат удивительно легко разжал его кулак, выскочил из бокса и остановился.

– Я иду туда, – сказал он. – Пойдете со мной или так и не соизволите приподнять свою толстую задницу?

Посреди площади стоял командир пожарной части в белой каске и с мегафоном и руководил ходом работ. По ступеням крыльца змеились пожарные шланги. На полу вестибюля уже образовались лужи.

Постовой Шэннон объявил:

– Никому не заходить за барьер! – и добавил: – Надо же! Опять вы!

– Уйдите с дороги! – рявкнул Гиддингс и шагнул вперед.

Тут появился постовой Барнс. Его черное лицо стало озабоченным.

– Полегче, Майк, – сказал он Шэннону, а потом, обращаясь к Гиддингсу и Нату, – к сожалению, у нас приказ.

Улицу прорезал пронзительный звук сирены; появился черный лимузин с мигалкой. Машина еще не остановилась, а из нее уже выскочил заместитель начальника пожарной охраны Браун. Он был без шляпы, с растрепанными рыжими волосами. Его неуклюжая походка заставляла вспомнить большого нескладного аиста. Он остановился перед Натом:

– Вы что, точно знали, что это произойдет?

«Этот вопрос мне будут задавать снова и снова», – подумал Нат, но не знал, как быть:

– Неужели сейчас время для объяснений? Ваше дело заниматься пожаром, а мы здесь, чтобы помочь, чем можно.

– Чем именно?

– Пока не знаю, но мы вдвоем знаем это здание лучше всех, кроме тех, кто внутри.

Он, разумеется, думал о Бене Колдуэлле и Берте Макгроу. Это был своего рода генеральный штаб. Он и Гиддингс возглавляли строительство и знали все в здании настолько подробно, насколько может знать его человек, проводящий в нем день за днем, месяц за месяцем.

Нат добавил: – А, может быть, и лучше, чем они.

– Ладно, – ответил Браун. – Проходите, но не мешайте нам.

Шэннон собрался было протестовать, но Фрэнк Барнс жестом остановил его.

– Желаю удачи, – сказал он, сделал паузу и добавил: – Я это серьезно.

Браун направился к командиру пожарной части, стоявшему посреди площади:

 – Что случилось?

– Мы еще не выяснили, с чего все началось. На третьем или четвертом этаже. – Командир пожал плечами. – Но горит здорово. Чертовски здорово.

Гиддингс вмешался:

– А что со спринклерными системами?

Командир внимательно посмотрел на него и кивнул:

– Автоматическое орошение помогает. Большинство пожаров оно локализует. Но здесь этого не произошло.

— И что это значит? – спросил Нат.

– Что это значит, я не знаю. Разберемся, когда все кончится. Иногда спринклеры только разносят огонь. Например, когда горят поташ, натрий, электрооборудование или бензин; вода здесь ни к чему.

Нат медленно произнес:

– Поташ, натрий... вы думаете, бомба?

– Скорее всего. – Командир поднял мегафон. – Еще шланги! Давайте внутрь! – Он опустил мегафон. – Видите, дым черный, а это может означать и множество других причин.

Гиддингс сказал:

– Вы намекнули, что существует возможность возгорания электрооборудования? – и взглянул на Ната.

— Кто его знает, – ответил Нат. – Третий, четвертый, этажи... – Он покачал головой. – Это не технические этажи, там ничего нет.

Браун заметил:

– Шеф наверху, в банкетном зале. И мэр тоже.

— И еще чертова уйма всяких шишек, – добавил Гиддингс.

Браун его уже не слушал. Он спросил у командира:

— Не убрать ли их всех вниз? Там есть телефон. И двух скоростных лифтов вполне достаточно.

– Если вы попытаетесь доставить их вниз другим путем, – сказал Гиддингс, – это будет адская прогулка. Ядро здания, где расположены лифтовые шахты, – самое безопасное место.

И тут они скорее почувствовали, чем услышали, что где-то, казалось прямо у них под ногами, раздался сильный взрыв. Через мгновение к ним долетел его звук, глухой и отдаленный, похожий на звук резко захлопнутой двери. Лужи воды на полу вестибюля подернулись рябью. Все освещение сразу погасло. Гиддингс тихо прошептал:

– Господи Боже!

Браун взглянул на Ната:

– Что это значит?

Нат закрыл глаза, потом снова открыл их, потряс головой, чтобы прийти в себя, и медленно, хрипло ответил:

– Там, внизу, все коммуникации, все, что снабжает это здание и поддерживает его существование.

– Внизу, в подвалах, все вводы высокого напряжения, да?

Нат кивнул.

Гиддингс повторил:

– Господи Боже!

– Кабели от электростанции, – продолжал командир пожарных, – восемь, десять киловольт.

Он поднял мегафон, и его люди с топотом помчались внутрь здания.

– Тринадцать тысяч восемьсот вольт, если уж говорить точно, – поправил его Нат. – Я не электрик, но если кто-то решил пошалить с силовыми трансформаторами, то спаси нас Господь! – Он умолк, замер и не отрывал взгляд от входа в Башню. – Пошли, – наконец сказал он. – Пошли!

Браун удивленно поднял брови:

– Кто и куда должен идти?

– К вспомогательным генераторам, – объяснил Гиддингс. – Если они целы, то, будет ток хотя бы для лифтов.

Браун невозмутимо спросил:

– А если нет?

– В банкетном зале на сто двадцать пятом этаже полно знаменитостей, – сказал Нат, – а под ними нарастает пожар. И если ситуация выйдет из-под контроля...

– Не выйдет, – ответил пожарный.

– Выйдет из под контроля? – Гиддингс взглянул на Ната. – Что вы имеете в виду?

– Произошел взрыв, – сказал Нат, – Бомба? Возможно. А что, если произошло короткое замыкание в линиях высокого напряжения? Вы знаете, что бывает при коротком замыкании в обычной сети освещения на сто десять вольт?

Наступила мертвая тишина, потом Гиддингс спросил:

– Черт возьми, что вы хотите сказать?

– Напоминаю, что я не электрик, – ответил Нат, – но что, если короткое замыкание приведет к перегрузкам? Сколько понадобится времени, чтобы при таком токе перегрелись провода, особенно если они меньшего сечения?

Командир пожарных переспросил:

– Меньшего сечения? – Потом перевел взгляд с одного на другого.

– Мы не знаем, – ответил ему Нат. Голос его звучал тихо, спокойно и решительно. – Я не слышал запуска вспомогательного генератора. Видимо, запуск не пошел.

– А может и пошел, но неудачно, – добавил Гиддингс. – Возможно, он тоже поврежден. Контрольное оборудование должно...

– Должно, не должно, – перебил его Нат, вспомнив замечание Бена Колдуэлла. – Словами тут не поможешь.

Из ближних дверей вывалился один из пожарных; его тут же начало рвать. Немного отдышавшись, он остался бессильно стоять, не разгибаясь, потом увидел командира, выпрямился и вытер тыльной стороной ладони рот и подбородок.

– Там внизу – просто кошмар. – Его слова едва можно было разобрать. – Там, как в машинном отделении, все горит.

Он умолк, потому что начался новый приступ рвоты. У него по подбородку текла черная слизь.

– Мы там нашли одного... обугленного, как головешка... – Пожарный помолчал, переводя дух. – А там, где что-то вроде контрольного пульта, еще один – тоже мертвый.

Санитар увел пожарника.

Браун взглянул на Ната:

– Так что там с заниженными сечениями проводов и с их перегревом?

– Он хочет сказать, – вмешался командир части, – что кроме пожара в подвале и еще одного на каком-то этаже, о которых мы знаем, нас могут ожидать еще сотни пожаров, возникших внутри здания от перегрева проводов, потому что у них от перегрузки сгорела изоляция. – Он с ужасом посмотрел на гигантский фасад Башни.

– Этого не могло случиться, – сказал Браун.

Командир части взглянул на него.

– Да, я знаю, – ответил он. – Ничего подобного случиться не могло. – И потом добавил: – Но что, если... что, если все-таки случилось?

Браун опять посмотрел на Ната. Его невысказанный вопрос был ясен.

– Что будем делать? – спросил Нат. – Попытаемся понять, что случилось. Сообщим Джо Льюису, пусть ищет выход. Постараемся найти способ эвакуировать людей наверху, даже если им придется съезжать оттуда на заднице. Вы пока делайте все, что можете, а мы попытаемся что-нибудь придумать. – Он развел руками. – Что еще можно сделать?

16.23 — 16.34

Свет в зале погас сразу, но тонированные стекла пропускали все еще достаточно света, и к тому же горели свечи.

Губернатор спросил Бена Колдуэлла:

– Что все это значит? Света нет. Что, электричество вообще отключилось?

Голос его был спокоен, но тон близок к обвинению.

– Я не знаю, – ответил Колдуэлл.

– Но вы же автор! Так выясните!

«Губернатор – прирожденный руководитель», – подумала Бет Ширли, и эта мысль ей понравилась. Как это в старой песенке из «Южного тихоокеанского»: «Какой чудесный вечер! »

Увидев в этот критический момент, как губернатор без колебаний берет на себя руководство, она с трудом справилась со своими чувствами. Она напоминала сама себе школьницу, которая ни с того ни с сего впервые влюбилась. Ну, хватит!

Она легонько взяла губернатора под руку.

– Ничего страшного, – успокоил ее губернатор. – Чтобы это ни было, все будет в порядке.

– Я и не сомневаюсь, губернатор.

– Мое имя Бент, – ответил губернатор. – От вас мне будет приятно его слышать.

Он постарался беззаботно улыбнуться, потом спросил у Гровера Фрэзи, все еще неподвижно стоявшего рядом:

– Где шеф пожарной охраны? А Боб Рамсей? Вы говорили, что здесь есть телефон. Проводите меня к нему.

Гровер Фрэзи проводил их через зал, где уже прошло неожиданное оцепенение и со всех сторон гудели возбужденные разговоры. Бет продолжала держать губернатора под руку. Кто-то спросил:

– Что происходит, губернатор? Вы не знаете? – И вокруг них тут же стало тихо.

Губернатор остановился и повысил голос:

– Еще ничего не известно. Но мы разберемся и сразу сообщим вам. Я обещаю. – Снова все та же знакомая улыбка. – Это не предвыборное обещание, – добавил он.

Его слова вызвали одобрительный гул. Потом они пошли за Фрэзи дальше и оказались в кабинете, прилегавшем к ядру здания. Его скупо освещали две свечи. За столом сидел мэр с телефонной трубкой в руке. Он кивнул губернатору и сказал в трубку:

– Так найдите его. Я хочу услышать самого Брауна; вам ясно?

Фрэзи спросил:

– Что мне делать? Освободить помещение?

Его вопрос был адресован мэру и шефу пожарной охраны, который стоял возле стола.

– Вы же слышали, – ответил губернатор, – прежде чем что-то предпринять, нужно выяснить, как обстоят дела, что творится снаружи. Мы знаем, что в здании пожар.

– То, от чего содрогнулось здание – это не пожар, – сказал шеф пожарной охраны. Голос его звучал по-настоящему свирепо. – Разве что где-то там был склад боеприпасов. Наши проблемы совсем другого рода, и я хотел бы знать, какого именно, прежде чем действовать.

– Против этого никто не возражает, – ответил губернатор. – Но есть вещи, которые можно выяснить, пока мы ждем. Лифты работают? В здании, наверное, должен быть резервный источник электроэнергии, не так ли?

— Разумеется, должен быть, – ответил пожарный, – но я не вижу никаких признаков того, что он есть на самом деле.

 Его ярость постепенно спадала. Теперь он выжидающе смотрел на губернатора.

– Лестницы, – предложил губернатор, – Здесь есть пожарные лестницы, так?

– Да, две, – кивнул шеф пожарной охраны.

— Хорошо. Гровер, скажите Бену Колдуэллу, пусть выяснит, как дела с лифтами. А вы выясните, что с лестницами. Да, и скажите официантам, пусть начнут разносить напитки. Нам здесь не нужны толпы пьяных, но паника – тем более. Шевелитесь, дружище, только никому ни слова, и возвращайтесь сюда.

Он посмотрел на мэра и добавил:

– Это ваш город, Боб. Есть какие-нибудь идеи?

Мэр усмехнулся: – По-моему, вы уже приняли командоние. Теперь уж продолжайте.

Если губернатор и почувствовал, как рука Бет легонько, но горячо пожала его предплечье, то вида он не подал.

– Вероятно, не случилось ничего страшного, – сказал он, – но на всякий случай будем считать, что дело серьезное.

В этот момент вошел сенатор Петерс, который кивком поприветствовал всех и оперся о стену.

– Помните того парня, что вечно молился? – сказал он без всякого вступления своим обычным голосом с провинциальным акцентом. – Вот как-то их судно начало тонуть. Капитан корабля и обращается к экипажу: «Кто-нибудь из вас умеет молиться?» – «Я умею, сэр». – «Ну и отлично. Тогда, молитесь, а остальным надеть спасательные жилеты! У нас как раз одного не хватает».

Напряжение, висевшее в воздухе, немного спало. Губернатор взглянул на Бет, которая улыбнулась нехитрой шутке.

– Вот таков наш Джек, – заметил он. – Но он умеет цитировать и Шекспира, целыми страницами, меняет свой репертуар согласно обстановке. – И потом добавил: – Я вижу, вы проходите краткий курс того, как выглядит политика за кулисами, когда кончаются красивые речи.

Он улыбнулся: – Не боитесь потерять иллюзии?

– Нет. – Она медленно, но многозначительно покачала головой. – Вы все люди действия, и это мне импонирует.

– Милая дама, – начал шеф пожарной охраны, но запнулся, потому что вдруг зазвонил телефон.

Мэр снял трубку, назвал себя и некоторое время слушал.

– Ладно, Браун, – ответил он, – я дам вам шефа. Доложите ему. – Он помолчал. – Да, все как есть, не нужно ничего скрывать.

Он передал трубку шефу пожарной охраны.

Сенатор заметил:

– Если кто-то звонит и человек слышит разговор только с одной стороны... – Он покачал головой. – Никогда не знаю, не пора ли выпрыгивать из окна... – И добавил, даже не изменив тона: – Да, шикарный получился прием, Бент.

– Ну, если вас это удивляет, – ответил губернатор, – то имейте в виду, что такого не планировали.

– Понимаю. Раз не удалось разжиться голенькими девочками, пришлось на ходу что-нибудь импровизировать, да?

В комнату вошел Бен Колдуэлл, посмотрел на шефа пожарной охраны, стоявшего у телефона, обвел взглядом остальных и с ничего не выражающим лицом кивнул, но ничего не сказал.

Губернатор спросил:

– Где Берт Макгроу? Он же должен быть здесь.

– У Макгроу сердечный приступ, – ответил мэр, – больше я ничего не знаю.

Губернатор на мгновение закрыл глаза, потом открыл и тихо сказал:

– Я всегда считал, что Берта ничем не возьмешь.

— Никто из нас не молодеет, Бент, – заметил сенатор. – О случаях бессмертия уже я что-то давно не слышал.

Когда шеф пожарной охраны прикрыл рукой трубку и покашлял, сенатор умолк.

– Браун говорит, – начал тот, – что ему не нравится пожар в нижних этажах, но они с ним сумеют справиться. Он запросил еще людей, снаряжение и машин.

Стало тихо. Рука Бет крепко сжала локоть губернатора. Тот прикрыл ее своей.

– Но основная проблема, – продолжал шеф пожарной охраны, – внизу, на технических этажах, в подвале. Насколько они могут судить, а там находится один из ваших людей, мистер Колдуэлл...

– Нат Вильсон, – сказал Бен Колдуэлл, – я так думаю.

– Точно, и еще Уилл Гиддингс, здешний прораб, они вдвоем. Как я уже говорил, насколько они могут судить, в здание проник какой-то маньяк. Он прикинулся электриком, вызванным для срочного ремонта. Его нашли внизу, в трансформаторной подстанции, обугленного как головешка. Насколько я понял, ему удалось все там позакорачиватьк чертовой матери, но там столько дыма, что пока не могут точно определить, что именно произошло; но все здание обесточено.

Бен Колдуэлл напомнил:

– А что со вспомогательными генераторами?

Шеф пожарной охраны только пожал могучими плечами. – Все осталось без тока. И точка.

Бен Колдуэлл кивнул. Он не терял самообладания:

– Лифты не работают. Я проверил их все. Разумеется, нам остаются лестницы, и если пожар, как я надеюсь, в нижних этажах локализован, то спуск по ним совершенно безопасен. Именно для того все эти противопожарные двери. Предлагаю начать спуск вниз по лестницам, половина по одной стороне, половина – по другой.

Губернатор согласился:

– Причем строго по очереди, поставьте дюжину мужчин на каждую лестницу следить за порядком. Чтобы никто не вздумал бежать, иначе возникнет паника. Дорога вниз будет чертовски длинной, и не все справятся с ней сами, им нужно будет помочь.

– Признаюсь, это не лучший способ, но у кого-нибудь есть другие предложения?

Он нежно пожал руку Бет.

Через порог ввалился Гровер Фрэзи. Он был весь в поту и еле дышал.

– Двери на лестницы... – начал он, но задохнулся, попытался снова. – Двери на лестницы... они заперты.

Шеф пожарной охраны возмутился:

– Это невозможно! Вы что-то не то говорите. Кому бы это в голову... – он покачал головой и сказал в трубку: – Оставайтесь на связи. Кое-что нужно уточнить, – и повесил трубку.

– Бен, – обратился губернатор к Колдуэллу, – давайте-ка вместе с нашим пожарным начальником быстро проверьте, так ли это. А вы идите сюда, Гровер, присоединяйтесь к нам.

Он взглянул на Бет и снова пожал ей руку:

– Мне очень жаль, милая.

– Ну, а я не жалею, – ответила Бет. – Думаю, что при других обстоятельствах мне не представилась бы возможность по-настоящему вас узнать.

– Дама смотрит на жизнь с юмором, – заметил сенатор. – Одобряю.

 

12

Тяжело раненная Башня корчилась в муках.

Некоторое время, где несколько минут, где несколько часов, большая часть ее повреждений не была заметна снаружи, и диагноз мог быть поставлен только путем дедукции.

Произошел взрыв, это было очевидно. Много позднее пиротехники оценят объем повреждений в трансформаторной подстанции и рассчитают силу взрывчатки, которую Коннорс принес в сумке с инструментами.

Пластическую взрывчатку можно транспортировать совершенно безопасно – это серовато-бурая, похожая на замазку масса, которую можно мять, ронять или делать с ней что угодно, при этом она никак не реагирует. Взрыв производят при помощи вложенного внутрь детонатора, срабатывающего от электрического тока. Ее взрывная сила невероятно высока.

Силовые трансформаторы были серьезно повреждены, а поскольку пожар, возникший сразу после взрыва, уничтожил или повредил множество материалов, которые обычно можно было бы подвергнуть обследованию, специалисты Джо Льюиса работали буквально на ощупь и тем не менее, исходя из известных последствий, сумели реконструировать вероятные причины происшедшего.

В сетях высокого напряжения произошло обширное короткое замыкание, причиной которого несомненно явился упомянутый взрыв. Других объяснений быть не могло.

Последовавший необузданный всплеск энергии перекрыл изоляцию кабелей и, пробив поврежденные трансформаторы, с колоссальной силой обрушился на низковольтную сеть, рассчитанную только на напряжение для электрических лампочек или конторского оборудования.

Этот пробой длился доли секунды. Но этого оказалось достаточно. Результаты не заставили себя ждать и были катастрофическими.

Провода раскалились и расплавили изоляцию.

В некоторых местах произошли новые короткие замыкания, искры от которых подожгли облицовку стен, звуковую и тепловую изоляцию, которые были, разумеется, теплостойкими, но не огнеупорными.

Абсолютно несгораемых материалов в природе не существует. Большинство материалов загорается при температуре гораздо низшей, чем, допустим, температура Солнца. Примером этого могут служить Хиросима, Нагасаки или Гамбург.

Внутри здания возникали новые очаги пожара, которые продолжали разрастаться. Некоторые из них из-за недостатка кислорода потухли, оставив в стенах пустоты. Некоторые проникли в кабели или пробились к открытым шахтам или вентиляционным тоннелям, где к ним все время поступал свежий воздух. Они набирали силу и с гулом мчались дальше, поглощая краску, дерево, драпировки, ковры, покрытия полов, материалы легковоспламеняющиеся и материалы, считавшиеся негорючими.

Тепловые предохранители потолочных систем орошений быстро расплавились, привели в действие автоматику и на некоторое время остановили нараставший пожар.

Но слишком высокая температура привела к парообразованию в водопроводных трубах, так что рано или поздно трубы лопались, и системы пожаротушения переставали работать.

Наступление пожара то тут, то там замедлялось. У многоглавого врага удавалось выиграть отдельные схватки, иногда и целые сражения.

Но, как позднее показали расчеты Джо Льюиса, исход был предопределен с самого начала.

16.10 — 16.31

Патти Макгроу-Саймон всю жизнь терпеть не могла больниц. Вероятно, потому, что они ее подавляли и приводили в смятение. Патти была молодой, здоровой женщиной, и в больницах ей всегда казалось, что все смотрят на нее с неодобрением из-за того, что она так безнадежно здорова. Ей казалось, что глаза, следившие за ней, беззвучно говорят: «Ты не можешь так цветуще выглядеть, когда мы умираем. Убирайся отсюда! »

На этот раз она не могла уйти, что было еще хуже. Берта Макгроу поместили в кардиологическую реанимацию, куда можно было заглянуть только, если кто-то открывал двери, и где было полно экранов, приборов и каких-то блестящих ящиков, о назначении которых Патти, могла только догадываться; постель, на которой лежал ее отец, выглядела как средневековое орудие пыток, от которого тянулись к нему всякие трубочки и проводочки.

Да, у любых людей бывают инфаркты. Об этом сейчас только и слышишь. Но не у Берта Макгроу, ее отца, человека, которого ничто не могло выбить из седла. Хотя это все, конечно, абсурд и результат ирландской страсти все преувеличивать. Но для него это было больше похоже на правду, чем для кого-либо другого.

Сколько она себя помнила, отец был могучим несдержанным человеком с громоподобным смехом, который обращался с Патти «как с медвежонком, Берт Макгроу, а не с маленькой девочкой». Мать утверждала: «Переломаешь ей все косточки, если не прекратишь! »

А Патти протестующе хныкала и прижималась к Берту.

«Глупости, что же с нее, пылинки сдувать, что ли. Видишь, ей это нравится! »

Это не было обычными отношениями отца и «парня в юбке», о которых пишут в книгах. Однажды Патти прямо спросила его, хотел бы он, чтобы она была мальчишкой. Его ответ, как всегда, был дан немедленно и напрямую: «Что еще за глупости! Будь у меня сын, не было бы тебя, а что бы я без тебя делал, одинокий старик! »

Двери в реанимацию приоткрылись, и вышла медсестра. Прежде чем двери закрылись, Патти на миг увидела отца. «Одинокий старик», – эти слова промелькнули у нее в голове, но Патти не могла бы сказать почему. Гордый одинокий старик, беспомощно лежащий на белой постели.

«Пока ты еще ребенок, – сказала себе Патти, – родители крутятся вокруг тебя. Поднимают, отряхивают, целуют ушибленные места; всегда, когда нужно, кто-то есть рядом, и ты считаешь это само собой разумеющимся. Потом приходит их черед, они становятся беспомощными, но что можно сделать, кроме как сидеть, ждать и желать, чтобы Бог услышал твои молитвы, потому что ведь случается же чудо? »

По коридору торопливо приближалась запыхавшаяся Мери Макгроу, которую наконец отыскали в Куинсе на благотворительном мероприятии. Патти встала, взяла мать за руки и поцеловала.

– Ничего нового, – сказала Патти. – Он здесь. – Она кивнула в сторону закрытых дверей. – Никого не пускают. Врач, какой-то знаменитый кардиолог, ничего не говорит, возможно потому, что нечего сказать. Присаживайся.

Мери Макгроу ответила:

– Он жаловался, что ему трудно дышать. Я сказала, что это из-за лишнего веса и переутомления. Может быть...

– Прекрати, – перебила ее Патти. – Ты так внушишь себе, что это твоя вина, а это неправда.

«Это скорее моя вина, – подумала она, – сегодня за обедом я просто переложила свои проблемы на его плечи».

Тут ей кое-что пришло в голову.

– Когда это произошло, у него был Поль, – сказала она, – а где он вообще?

Мери Макгроу казалась довольной:

 – Я рада, что с ним был Поль. Твой Поль просто прелесть. Они всегда находили общий язык.

Был ли смысл утверждать обратное? Патти промолчала.

Мери продолжала:

– Отец всегда боялся, что ты выскочишь за какую-нибудь деревенщину, вроде него самого. Он всегда так говорил, хотя знал, что это неправда. Когда ты привела к нам Поля, мы с отцом долго не могли уснуть, говорили о тебе и о нем, прикидывали, подходит ли он тебе. Помнишь свою свадьбу? Я не забыла. Столько было солидных людей с его стороны, и ты, припавшая к отцу...

– Мама, – резко перебила ее Патти, – папа еще жив. И у других были инфаркты, и ничего. Ты о нем... ты о нем говоришь, как будто его уже нет с нами, а это неправда.

Мери Макгроу молчала.

– Нам просто придется присмотреть, чтобы он столько не работал, чтобы не брал все на себя.

Мери Макгроу улыбнулась: – Нам бы мог помочь Поль. Он молод, силен и, как говорит отец, хорошо знает дело.

– Да, – машинально ответила Патти.

– Я только надеюсь, – продолжала Мери Макгроу, – что отец не узнает о том скандале, который произошел на открытии «Башни мира». Он собирался туда и хотел, чтобы я пошла с ним, но я отказалась, слишком много больших людей: губернатор, сенаторы, конгрессмены, мэр и так далее. Мне в таком обществе не по себе. Но отцу это не мешает. Ему ничто не мешает. Он...

– Мама, – спросила Патти, и голос ее прозвучал решительно и властно, – что там у них за скандал?

— Это показали по телевидению. Я услышала, когда проходила через холл.

– Послушай, я хочу знать только одно. Что там за скандал?

– Откуда-то пошел дым. Или огонь. Никто не знает толком, в чем дело.

Мери на минуту умолкла, а потом неожиданно тихо и настойчиво произнесла:

– Берт! Берт! Прошу тебя!

– У папы будет все в порядке, мама.

– Разумеется.

В ней стала заметна скрытая сила. Мери встряхнула головой, как будто прогоняя дурные мысли, и отбросила назад пряди волос:

– Ты давно здесь, девочка моя?

– Какая разница!

– Ожидание хуже всего, — Мери улыбнулась. – Но человек ко всему привыкает. – Она помолчала. – Теперь здесь останусь я.

– Но к нему нельзя.

– Он все равно почувствует, что я здесь. А ты беги. Попей где-нибудь чаю и прогуляйся. Когда немного отдохнешь, возвращайся. Я буду здесь.

– Мамочка...

– Я это серьезно, – сказала Мери Макгроу. – Мне нужно немного побыть одной. Помолюсь за нас обоих.

 Ее голос стал тверже.

– Иди. Оставь меня с отцом, – приказала она.

«Ради Бога, вон отсюда, скорее на солнечный свет, прочь из этого города, ставшего, скажи себе честно, городом смерти. Но только не твоей смерти, папочка, прошу тебя, прошу тебя. Да, конечно, этого не миновать, но все равно – не думать об этом, может быть тогда смерть навсегда останется в тени...

Куда человек идет в такие минуты? В парк, на природу, в гущу стволов и трепещущих листьев? Куда по воскресеньям водил тебя отец, чтобы посмотреть на тюленей, пляшущих в бассейне, туда, где он покупал тебе воздушную кукурузу, множество воздушной кукурузы, а потом еще мороженое? Нет только не в парк! »

Патти шла и шла, сама не понимая куда, но видно ею владело какое-то неосознанное желание, потому что она вдруг очутилась перед величественно возносившейся к небу «Башней мира», где столько раз бывала за годы ее строительства. Только теперь Башня была тяжело ранена, она стала таким же беспомощным гигантом, как ее создатель — Берт Макгроу. У вершины был заметен сигнал бедствия – отвратительный хвост дыма, на площади переплетались шланги, ужасно похожие на провода и трубочки, которые вели от постели Берта Макгроу, через открытые двери они вползали в вестибюль и исчезали в густом дыму.

Повсюду стояли полицейские барьеры и множество людей, толпившихся, как гиены, как зеваки на публичной казни, жаждущие новой крови и новых ужасов. Господи!

Патти показалось, что она теряет сознание.

– Вам плохо, мисс? – спросил ее темнокожий полицейский с добрым, участливым лицом. За ним с озабоченным видом стоял другой полицейский.

– Ах нет, – ответила Патти, – только вот... – она показала в сторону несчастного здания.

– Да-да, мадам, – сказал чернокожий полицейский, – это грустное зрелище.

Он умолк и присмотрелся к ней:

– Вы кого-то ищете?

— Я не знаю, кто здесь есть. – Патти поняла, что ее слова звучат бессмысленно и попыталась выразиться яснее... – Здесь должен был быть мой отец. Там, наверху, в банкетном зале.

– Ваш отец?

– Берт Макгроу. Тот, кто построил эту Башню.

Огромный полицейский-ирландец неожиданно улыбнулся:

– Да, он крепкий мужик, мисс.

– Сейчас он в больнице с инфарктом.

Разговор был как из «Алисы в стране чудес» – отдельные реплики звучали все фантастичнее и бессвязнее.

– А вы здесь вместо него, – понимающе кивнул ирландец. – Видишь, Фрэнк, в чем дело.

Улыбка исчезла, лицо стало серьезным.

– У его Башни возникли проблемы, и вы пришли помочь вместо него. – Он кивнул. – Вы случайно не знакомы с теми двумя, что уже здесь? Один – здоровяк, зовут его... – Шэннон взглянул на Барнса.

– Гиддингс, – подсказал Барнс. – И еще архитектор по фамилии Вильсон.

– Я их знаю, – сказала Патти. – Но у них, наверное, полно работы. Они...

 – Я провожу вас к ним, – предложил Шэннон, взял ее под локоть, рука его была такой же огромной и крепкой, как рука Берта Макгроу, и провел ее за барьеры и дальше, мимо других полицейских и пожарных.

Они перешагивали извивавшиеся шланги, обходили лужи и так добрались до трейлера, в котором находилась контора тройки. Внутри были чертежные доски, калькуляторы, несколько кресел, телефоны и тот особый мужской дух, который Патти знала по своим самым ранним воспоминаниям и который ее как будто успокаивал.

Шэннон сказал:

– Здесь мисс Макгроу...

Нат перебил его:

– Проходите, Патти, – и взял ее за руку. – Мы слышали о Берте и нам очень жаль его...

Гиддингс добавил:

– Ничего, он выкарабкается! Он попадал и не в такие переделки. – И продолжал: – Эти чертовы двери не могут быть заперты! Это невозможно.

Заместитель начальника пожарной охраны Браун и трое полицейских в форме стояли рядом, прислушиваясь к разговору

Нат ответил:

– Не знаю. Изнутри их открыть не удается. Это нам подтвердил Бен Колдуэлл.

Он замолчал, глядя на Брауна.

— Двери не могут отказать. В нормальной обстановке они по соображениям безопасности заперты снаружи электромагнитными замками. В случае необходимости, а, видит Бог, это как раз такой случай, или при отключении электричества они автоматически открываются.

– Это в книжке так написано, – возразил Гиддингс. – А в жизни получилось не так: они заперты. Разве что, – он с сомнением покачал головой, – они не заперты, а просто чем-то завалены.

— Значит, нужно срочно послать наверх по одному человеку по каждой лестнице.

– Сто двадцать пять этажей пешком... – усомнился Гиддингс.

– В горах, – ответил Нат, – человек, идущий по тропе, может подняться за час на триста, триста пятьдесят метров. Здесь будет потруднее, потому что круче. Скажем, полтора-два часа. А что мы можем предложить взамен?

Не ожидая ответа, он обратился к Брауну:

– У вас найдутся тренированные ребята? Дайте им топоры, переносные рации и отправьте наверх.

Он кивнул на телефон, стоявший возле Брауна:

– Передайте туда, что к ним уже идут.

– Противопожарные двери, очевидно, завалены радио- и телевизионным оборудованием для вышки в шпиле, – сказал Гиддингс. – Я их предупреждал, но все впустую. Это чертовски тяжелые ящики, особенно некоторые.

– Тогда давайте им вместо топоров ломы, – предложил один из полицейских.

– И скажите им, – добавил Нат, – чтобы не спешили и с самого начала выбрали верный темп.

Только теперь он вспомнил о Патти.

– Поля не видели?

– Только утром. Он вам нужен?

– Нам нужна кое-какая информация.

Когда Джо Льюису сказали по телефону о катастрофе в технических этажах подвала, он вскрикнул:

– Господи Боже! И все сгорело?

– Тока нет совсем, – ответил Нат. Внизу два трупа; как говорят пожарные, то, что осталось от одного из них, обгорело как головешка.

– Понятно, с высоким напряжением не шутят. Вы боитесь, что в проводке возникли скрытые очаги пожара или что-то подобное, да? Этого я так сразу сказать не могу. Будь все по проекту, пробоя бы не было. Там полно предохранителей, заземлений и всяких защитных устройств. Так все было в проекте. Но если изменения в самом деле произвели, то я ни за что не ручаюсь. Что говорит Саймон? Он-то должен знать.

«Найти Саймона! »

– Я его не видела, – сказала Патти, – К сожалению. После обеда он был у отца. Как раз в то время, когда произошел инфаркт, но где он сейчас, я не знаю.

Она задумалась:

– Разве только...

– Разве только что, Патти?

Патти обвела взглядом комнату. Все уставились на нее, а она только молча покачивала головой.

– Пойдемте, – сказал Нат, взял ее за руку и отвел в угол, где тихонько спросил: – Что, Патти? Где он может быть?

– Вам это не понравится, – Патти взглянула на него в упор. – Мне очень жаль.

– Мне все сейчас не нравится, – ответил Нат. – Мне не нравится, что наверху отрезана добрая сотня людей, которым некуда деться, мне не нравится, что в Башне могут быть сотни возгораний, о которых мы пока не знаем, возможно, даже тысячи, которые пожирают все и вся... – Он с трудом остановился. – Патти, если вы знаете, где он сейчас, или хотя бы где он может быть, то должны сказать, нам крайне необходимо знать, что происходит.

– Это мог знать отец.

Нат молчал.

— Но нам он ничем не поможет, – продолжала Патти. – Извините.

Она глубоко вздохнула:

– Возможно, Зиб знает, где он.

Нат не дрогнул, но было заметно, что он потрясен, и сильно

– Это значит... я не ошибаюсь, что это значит? – тихо спросил он.

– Мне очень жаль, Нат.

– Бросьте меня жалеть и отвечайте на вопрос.

Патти выпятила подбородок:

– Это значит, что мой Поль и ваша Зиб завели, как раньше говорили, роман. Думаю, что сегодня это называется иначе. Вероятно, существует какой-то другой термин, как и для всего остального. Мне очень жаль. Из-за вас. Из-за меня. Из-за всего этого. Но речь о том, что Зиб может знать, где Поль. Я не знаю.

Нат подошел к ближайшему телефону, снял трубку и решительно набрал номер. По его лицу ничего не было заметно. Ему ответила секретарь редакции.

– Пригласите Зиб Вильсон. – Голос его звучал по-прежнему ровно.

– Кто ее просит?

– Ее муж. – В голосе прорвалась резкая нотка. «Вот оно! »

В трубке уже звучал веселый и непринужденный голосок выпускницы дорогой частной школы и престижного университета:

– Привет, милый. Что случилось? У тебя опять что-нибудь стряслось? Или это слишком наивный вопрос?

– Ты не знаешь, где Поль Саймон?

Крохотная заминка:

– Ну откуда же мне знать, где Поль, милый?

– Неважно откуда, – ответил Нат. – Знаешь? Мне он нужен. Срочно.

– Зачем?

Нат глубоко вздохнул и взял себя в руки:

– Горит наша «Башня мира». Берт Макгроу в больнице с инфарктом. Наверху в банкетном зале отрезана сотня людей. И мне срочно нужна информация от Поля.

– Дорогой, – голос Зиб звучал терпеливо, как голос учительницы начальной школы, объясняющейся с умственно отсталым ребенком, – почему бы тебе не спросить Патти? Она бы...

– Патти рядом со мной. Она предложила узнать у тебя.

Пауза.

– Ах, так, – было единственным, что сказала Зиб.

Нат перестал скрывать свою ярость:

– Я тебя еще раз спрашиваю, где этот засранец? Если не знаешь, то найди его. И пошли сюда. И галопом. Это тебе ясно?

– Ты со мной никогда так не разговаривал.

– Я был не прав. Вероятно, мне нужно было регулярно драть твою породистую задницу. Найди его и пришли сюда. Тебе ясно?

– Я постараюсь.

– Этого мало. Найди его. И пошли сюда. И точка. – Он повесил трубку и замер, уставившись в пол.

Гиддингс с Брауном переглянулись, но ничего не сказали.

Переносная рация в руках одного из пожарных вдруг ожила:

– Командир там?

Командир взял микрофон:

– Слушаю.

– Говорит Уолтерс. Первоначальный пожар возник на четвертом этаже. С ним почти справились.

– Отлично, – ответил Джеймсон. – Отлично. – Он улыбнулся.

– Ну, не так уж и отлично, – продолжал Уолтерс. – Здесь еще множество возгораний. Еще больше над нами и под нами. – Он закашлялся, судорожно давясь и глотая воздух. – Очевидно, это от проводки. Что бы там не произошло в подвале, но здорово досталось всему зданию.

Воцарилась тишина. Нат оперся о стену. Взглянул на Гиддингса.

– Ну, вот мы и знаем, – медленно произнес он. – С этого момента строить догадки больше ни к чему.

Гиддингс кивнул – это был странный, усталый и потерянный жест.

– Остается только молиться, – произнес он.

 

13

16.39 — 16.43

В конторе за банкетным залом шеф пожарной охраны продолжал сжимать в руке телефонную трубку, слушал молча, потом кивнул и сказал:

– Оставайтесь на связи.

Положив трубку, он обвел взглядом помещение.

– Они посылают людей вверх по лестницам. – По его голосу невозможно было понять, как он относится к происходящему.

Губернатор спросил:

– Сколько у них уйдет времени на то, чтобы взобраться на сто двадцать пятый этаж?

Ему никто не ответил. Губернатор кивнул:

– Ладно, тогда придется попытаться самим:

Он замолчал и задумался:

– Бен, возьмите трех-четырех официантов. Среди них я видел здоровенных ребят. И займитесь как следует дверьми.

Потом он взглянул на шефа пожарной охраны:

– Если нам удастся открыть хотя бы одни двери, то все будет о’кей? Лестницы будут безопасны по всей длине?

Шеф пожарной охраны заколебался.

Вмешался мэр:

– Да говорите же. Отвечайте!

– Путь вниз должен быть свободен, – сказал тот.

Голос его предательски подрагивал.

– Говорите открыто, – потребовал мэр. – Что вы топчетесь на месте?

Бет Ширли молча смотрела и слушала. «Фигура губернатора все больше выходит на первый план, заслоняя остальных, – говорила она себе. – Ну, не совсем. Сенатор Петерс со своими иногда грубыми, иногда умными и интеллигентными манерами тоже выигрывает при более близком рассмотрении».

Это звучит банально, что в критической ситуации резче проявляются и лучшие, и худшие черты человека, но она никогда не представляла, насколько наглядно это выглядит в жизни.

Шеф пожарной охраны, который все еще колебался, оглянулся на Бет.

– Здесь дама, – сказал он.

Рука губернатора крепче сжала ее локоть:

— Этой даме так же, как и всем остальным, хотелось бы знать правду: в каком дерьме мы оказались. Хоть вы и жметесь, но я понял так: лестницы – не настолько надежный путь к спасению, как мы предполагали. Почему?

– Мои люди на лестницах – у них есть рации – пере дают, что там полно дыма.

В комнате стало тихо.

Что это значит? – спросил губернатор, повернувшись к Бену Колдуэллу.

– Не могу сказать, пока не узнаю подробностей, – ответил Колдуэлл и взглянул на шефа пожарной охраны. – Что вы еще скрываете?

Тот глубоко вздохнул:

– Первый пожар локализован. Сам по себе он не опасен. Но то, что случилось внизу, на силовой подстанции, погубило двоих и, видимо, вызвало пожары, – он развел руками, – по всему зданию.

Гровер Фрэзи возмущенно затряс головой:

– В современном огнестойком здании? Это смешно. Как бы это могло произойти? Вы что-то не так поняли.

Он взглянул на Колдуэлла:

– Ведь я прав, Бен? Скажите ему.

Колдуэлл ответил:

– Оно не огнестойкое. Негорючее – это да. Но не кипятитесь, Гровер, пока мы не будем знать все точно.

Он повернулся к шефу пожарной охраны:

– Позвоните еще раз. Я хотел бы поговорить с Натом Вильсоном.

Фрэзи сказал: – Ну вот же оно. Вот вам доказательство. Телефон же работает, значит, ток есть. Вы что, не понимаете? – Он обратился к остальным.

Колдуэлл устало ответил:

– У телефона свой источник электроэнергии. Он тут совершенно ни при чем, – и взял трубку. – Нат? – спросил он и нажал кнопку телефонного усилителя.

– Да, мистер Колдуэлл, – Голос Ната глуховато разносился по комнате. – Вы, видимо, хотите знать подробности. С пожаром на четвертом этаже уже справились. Что произошло внизу, в подвалах, пока неясно, слишком мало там уцелело, чтобы разобраться, но что бы там не произошло, каким-то загадочным образом это закоротило цепи высокого напряжения, и мы, то есть Джо Льюис, Гиддингс и я, думаем, что в результате произошел пробой на внутренние сети здания, перегрев проводов и воспламенение изоляции.

– А могло бьг это объяснить дым на лестницах? – спокойно спросил Колдуэлл.

– По нашему мнению, могло. Пожарные сообщают с лестниц, что в некоторых местах невозможно коснуться стен, так они раскалены. Как обстоят дела за противопожарными дверьми, мы можем только догадаться.

Нат помолчал:

– Но в общем-то, это уже не догадки. Это, к несчастью, печальная действительность. Если придет Саймон, то, возможно, мы узнаем больше.

Колдуэлл задумался.

– Саймон, – повторил он и снова замолчал, потом добавил: – Джо Льюис тоже думает, что мог произойти пробой?

– Да..

Из этого краткого ответа были ясны все возможные последствия.

– Но, по-вашему, Саймон... – Колдуэлл запнулся. – Берт Макгроу...

– Берт сейчас в больнице с инфарктом, – ответил Нат, и, осененный внезапной догадкой, добавил: – Это, возможно, тоже на совести Саймона.

Колдуэлл не торопился с ответом.

– Вопрос в том, – наконец сказал он, – стоит ли нам пытаться выломать противопожарные двери или нет. Если...

– Через вентиляцию к вам сильно идет дым?

– Не очень.

– В таком случае, – сказал Нат, – оставьте двери в покое.

Он произнес это уверенным тоном человека, отдающего приказ.

«Еще один, принимающий командование в критический момент», – подумала Бет, хотя никогда в жизни не видела этого человека. Она взглянула на губернатора и заметила, как тот понимающе кивнул.

Бен Колдуэлл замер в нерешительности.

Голос Ната продолжал:

– Мы знаем, что на лестницах полно дыма. Ему ничто не мешает подняться и до вашего этажа. Если у вас в зале дыма пока немного, то пусть все остается как есть. Оставьте двери в покое.

– Пожалуй, вы правы, – ответил Колдуэлл.

– Гиддингс считает, – продолжал Нат, – что двери могут быть завалены радио – и телевизионным оборудованием, предназначенным для шпиля. Говорит, что это не впервые, да и я уже замечал подобное. Если это так, то могут быть завалены и лестницы.

Колдуэлл ехидно ухмыльнулся.

– Обстоятельства, которые в проекте обычно не учитываются, Нат. – Он помолчал. – Прокол за проколом. – Он покачал головой.

– Мы связались с армией, – сказал Нат. – Через несколько минут здесь будут вертолеты.

Колдуэлл пожал плечами:

– Это ваша идея, Нат?

– Их вызвал Браун, заместитель начальника пожарной охраны. Со мной они и разговаривать бы не стали. – Он помолчал. – Если честно, вряд ли они помогут, но я подумал, пусть хотя бы попробуют.

Колдуэлл снова улыбнулся:

– А вы думайте дальше, Нат.

– Было бы неплохо не занимать эту линию.

Колдуэлл кивнул.

– Вы правы. Тогда пока все. – Он снова обернулся к присутствующим: –  Есть какие-нибудь предложения? Или вопросы?

– Только один, – ответил губернатор. – Как до этого вообще дошло?

По ходу стройки

Для некоторых это с самого начала была одна из тех работ, которые могут присниться только в страшном сне, когда человек вздрагивает и просыпается весь в поту. Подавлял уже сам гигантизм Башни, но, кроме того, случалось и много странностей. Обретая свое лицо, здание как будто обзаводилось и характером, причем зловредным.

Однажды, холодным осенним днем, на всем огромном пустыре, где предстояло разбить площадь, поднялся такой ветер, что подхватил лист железа и понес его над землей, как камень, пущенный «блинчиком». Рабочий по фамилии Бауэрс видел, как он летит, попытался увернуться, но было уже поздно и ему листом едва не отрубило голову.

Однажды ни с того ни с сего лопнула передняя шина полуразгруженного грузовика, стоявшего неподвижно, и рванула так, что из кузова высыпались все трубы и завалили трех рабочих, получивших множество переломов.

Однажды, опять в холодный зимний день, в подвале возник пожар, который так быстро охватил лежавшие там доски, что двое рабочих, спасаясь, застряли в каком-то тоннеле. Их выручили, но в последний момент.

Когда Пат Яновский на шестьдесят пятом этаже шагнул мимо лесов, Поль Саймон стоял перед зданием и беседовал с одним из поставщиков. Крики Яновского, усиливаясь по принципу Допплера, внезапно закончились жутким звуком удара, о котором Поль, находившийся меньше чем в трех метрах, не забудет до самой смерти. Он попытался не смотреть в ту сторону, но не утерпел и его тут же вырвало на собственные брюки.

Не было ли это началом конца?

– Такое случается, – говорил в тот вечер Берт Макгроу в маленьком домике в Куинсе, куда Поль и Патти пришли на ужин. – Мне это не нравится так же, как и тебе, но такое бывает.

– Мне просто кажется, – заметил Поль, – что происходит слишком много непонятного. Десять дней я ждал трансформаторы. Сегодня мы их нашли. Знаешь где? За четыре с половиной тысячи километров отсюда, в Лос-Анджелесе, и не спрашивай меня, как они туда попали. Этого никто не может объяснить. Рабочие были в простое, потому что им день за днем обещали, что трансформаторы вот-вот прибудут. Убытки стремительно росли. Потом мы заказываем кабели. Получаем не те. Начинаем проверять установленный лифт и то не запускается мотор, то не открываются двери, потому что их неверно посадили на ролики. Мой лучший техник по электромонтажу работал дома с электрической газонокосилкой и, только представьте себе, лишился трех пальцев на ноге...

– Ты говоришь так, будто уже сыт этим по горло, – сказал Берт Макгроу. Он не сводил глаз с лица Поля.

Поль заставил себя умерить пыл.

– Сыт или не сыт, – он деланно усмехнулся, – но нужно признать, что на этой стройке уже произошло множество странных вещей.

– Признаю, парень. Но на твоем месте я не брал бы этого в голову.

– Это похоже на саботаж во время войны, – продолжал Поль.

Макгроу посмотрел на него:

– Ты так думаешь?

– Да нет.

– Такие вещи уже случались, – сказал Макгроу, – я знаю. И без всякой войны. – Он покачал головой. – Но здесь другой случай. – Он внимательно посмотрел на Поля. – Ты хочешь мне еще что-нибудь сказать?

Поль надеялся, что его улыбка выглядит достаточно уверенно.

– Потому что если у тебя что-то есть за душой, – продолжал Берт Макгроу, – то самое время это высказать.

– Мне не в чем сознаваться, – ответил Поль.

Макгроу не спешил с ответом:

– Ты член нашей семьи, парень, а к родству у меня всегда было особое отношение. Но бизнес есть бизнес, это крутое ремесло, у нас с тобой договор и ты должен его придерживаться. Сам прекрасно знаешь.

– Ничего другого мне и в голову не приходило.

«Черта с два не приходило», – но его деланная улыбка даже не дрогнула.

Патти чувствовала, что у Поля неприятности, но ей не удалось вызвать мужа на откровенность.

Однажды они возвращались домой с вечеринки из Уэстчестера.

– Мне кажется, у тебя возникли проблемы с Карлом Россом, – сказала она Полю. Действительно, их разговор на повышенных тонах то и дело перекрывал обычный шум за ужином.

– Карл просто типичный неотесанный уэстчестерский засранец, – ответил Поль.

«То, что он может шутить, уже хороший признак», – подумала Патти, стараясь не замечать глубокую горечь, звучавшую в голосе Поля.

– Типичный уэстчестерский, – повторила она, – но ведь он из Де-Мойна в штате Айова.

– Это неважно, откуда бы он ни был: хоть из Де-Мойна, как Карл, или из Южной Каролины, как Пит Грэйнджер, или с какой-то горы на Западе, как тот ковбой Нат Вильсон, – голос Поля сорвался, и дальше они ехали молча.

Патти все же продолжила:

– Что тебе сделал Нат? Мне он всегда казался порядочным человеком. Папе тоже.

– Вся эта проклятая контора Бена Колдуэлла – сплошные вундеркинды. Это одно из условий приема к ним.

Патти засмеялась.

«Не обращай внимания», – говорила она себе, но не обращать внимание было чем дальше, тем труднее.

– И чуть что, получают от шефа по попке? А может быть, он ставит их в угол?

Мысли Поля уже снова вернулись к Карлу Россу:

– Это один из тех типов, которые всегда говорят: «Между прочим, я тут кое-что слышал... » – И всегда слышат одни гадости...

Патти удивленно спросила:

– Нат?

– При чем здесь Нат? – Голос Поля зазвучал резко и воинственно.

«О Господи, – подумала Патти, – как же мы далеки друг от друга? »

– Я не знала, о ком ты говоришь. Кто все время слышит всякие гадости?

– Карл Росс, черт возьми. Не Нат. Тот никогда ничего не слышит. Тот видит только свои бумаги и то, что по ним построено. Тот...

– Я всегда думала, что он тебе нравится, – сказала Патти. – И Зиб тоже.

Последовала долгая пауза. Ночной пейзаж вокруг них уносился в темноте размазанным пятном.

– Люди меняются, – наконец сказал Поль.

У нее было желание намекнуть, что и он тоже раньше не бросался банальными фразами. Но ей удалось его подавить.

– Это правда, – согласилась она, – значит, изменился Нат? Или Зиб? – И потом, отвечая скорее на один из своих вопросов, сказала: – Знаешь, это движение за эмансипацию женщин, по которому Зиб так сходит с ума, кажется мыльным пузырем, с которым непонятно почему все так носятся. Разумеется, нужно признать, что с ее фигурой можно не носить лифчика, между прочим, как и с моей, но мне и в голову не приходит ходить так, чтобы на мне все болталось.

– Зиб, кстати, отличная девчонка. – В этом заключении не было и тени сомнения. Оно повисло в окружающей темноте как нечто светящееся.

У Патти внутри вначале что-то замерло, потом ее охватили сомнения, которые, наконец, перешли в уверенность, в ощущение почти непоправимой беды. Если она и переживала когда-нибудь что-либо подобное, то только в страшном сне. И, наконец, пришло чувство вины перед самой собой за свою слепоту, за непонимание того, что она уже давно вступила в ряды жен неверных мужей.

«Ах, Боже, – сказала она себе, – какое несчастье». Но где она, та нестерпимая боль, которую она должна бы испытывать? «Наверно, позднее, – подумала она, – когда я останусь одна и осознаю весь этот ужас». Тогда же она спокойно ответила:

– Значит, изменился Нат.

– Да, – и все.

– В какую сторону?

– Я не хочу говорить об этом.

– Почему, милый?

И здесь у него прорвалось копившееся весь вечер раздражение.

— Какого чёрта, это что, допрос? Если я терпеть не могу этого ковбойского ублюдка, то что, мне теперь искать для этого уважительные причины?

Патти тоже взорвалась:

– Интересно, что ты ему сделал, что теперь его терпеть не можешь?

– Что ты хочешь этим сказать? – Поль помолчал. – Собираешься корчить из себя психоаналитика?

– Человек чаще всего не любит тех, – продолжала Патти, – кому сам когда-нибудь сделал гадость.

– Это наверняка одна из заповедей Берта.

— Не думаю, что папа когда-нибудь пошел на такое. – Голос Патти звучал сдержанно, но не оставлял сомнений в ее правоте, – Он брал верх по-всякому – в работе, в выпивке, в кулачном бою, это да, и в интеллекте тоже. Но всегда играл честно, никогда не нападал из-за угла.

– Ты хочешь сказать, что я – наоборот? На что это ты намекаешь?

Патти не торопилась с ответом и спокойно спросила:

– Так все и было, дорогой? Поэтому ты и бесишься?

В темноте машины лицо Поля казалось расплывчатым пятном, лишенным всякого выражения. Наконец, когда он заговорил, его голос звучал уже гораздо спокойнее:

– С чего это мы заговорили об этом? Я поскандалил с Карлом Россом.

– Мне кажется, последнее время ты то и дело с кем-то скандалишь.

– Ты права, – ответил Поль, — так и есть. У меня нервы стали ни к черту. Допускаю. У меня на работе самый крупный заказ в моей жизни, крупнейший заказ вообще в этой области; понимаешь ты это? Такого здания, как то, что мы строим, никогда еще не было.

– И это существенная причина, – спросила Патти. – Только твоя работа?

«Эх, если бы так», – подумала она, но знала, что не поверит, даже если он ответит утвердительно.

Но Поль только бросил:

– Знаешь, как все действует на нервы...

– В каком смысле?

– Я уже сказал, что не хочу больше говорить на эту тему. Ты же утверждаешь, что эмансипация – мыльный пузырь. Ладно, тогда давай придерживаться традиций. Займись домом. А я буду зарабатывать на жизнь. Когда-то ты обещала быть со мной и в горе, и в радости. Так будь.

Цифры не лгут. Да, существуют шутки о лжецах, об этих проклятых лжецах – статистиках. Но когда цифры, это только цифры, да еще проверенные компьютером, с ними бесполезно спорить. И от того, что показывали цифры, на которые он смотрел, у него было тошно в желудке и кружилась голова.

Составленная им смета оказалась ошибкой. Погода была против него. Задержки с поставками материалов внесли хаос в платежи. Несчастные случаи замедлили темп работ, а из-за рекламаций переделки возникали чаще, чем обычно. Он, Поль Саймон, оказался в своем деле не таким асом, как привык думать. Провал был налицо. Бог к нему не благоволит. Дьявол, он мог бы показать пальцем на сотни причин, но все в целом шло коту под хвост.

Он оказался лицом к лицу с фактами, которые говорили, что если сопоставить выплаты, ожидаемые по окончании строительства «Башни мира», и собственные расходы, то из финансовых проблем ему живым не выйти, не говоря уже о какой-либо прибыли.

Было пять часов. Его кабинет казался ему больше, чем обычно. Стояла мертвая тишина. В других комнатах уже никого не было. С улицы, лежавшей тридцатью этажами ниже, долетал отдаленный гул.

«Думай! » – твердили рекламные плакаты Ай-Би-Эм. А где-то он видел табличку, на которой стояло: «Не раздумывай, пей! »

«Что это ему в такую минуту лезут в голову всякие глупости? »

Он отодвинул кресло, встал и подошел к окну. Машинальная реакция в стиле Макгроу.

«Но почему ему это пришло в голову? По крайней мере, этот ответ он знал, потому что Макгроу большой, грубый, безжалостный, крутой, божественный Макгроу постоянно присутствовал в его мыслях. Ну признайся же, ты живешь в его тени, черт возьми! И, в отличие от Диогена, боишься сказать: «Не закрывай мне солнца, Александр! ».

Внизу, на тротуаре он видел куда-то спешащих людей.

«Куда? Домой? По делам? Радостных? Грустных? Полных разочарования? Что ему до них? Что у него с ними общего? Что у меня общего с кем бы то ни было? Ни с Патти, ни с Зиб. Я сам по себе и, как любит говорить Макгроу, жизнь обрушивается на меня и рвет на части. А кому до этого есть дело? » 

Он как будто впервые в жизни уставился на окна, которые нельзя было открыть.

«Такие окна всегда бывают в домах с кондиционерами. А может быть, это еще и для того, чтобы люди не могли выпрыгивать из них, как тогда, в двадцать девятом году? Но Боже милостивый, о чем он? Глупость. Незачем ломать комедию перед самим собой. Кончай это».

Вернувшись к столу, он снова стоял, глядя на безупречные ряды цифр: они походили на солдатиков, маршировавших —  куда? На край крутого обрыва, а там – бац, и вниз.

Он снова вспомнил вопли Пата Яновского, и тот жуткий звук, которым все кончилось. Ему снова свело желудок. Он с трудом справился с собой.

В эту минуту зазвонил телефон, он долго смотрел на него, потом наклонился и взял трубку.

Услышал голос Зиб:

– Привет!

– А, это ты, – сказал Поль, – Здравствуй. — Он, по-прежнему, не отрывал глаз от маршировавших цифр.

– Да, ты до смерти рад моему звонку.

 – Прости. Я кое о чем думал.

– Я тоже.

«Как они похожи – он и Зиб: она думает только о себе как раз в тот момент, когда он занят тем же».

С усилием он выдавил:

– А о чем?

Зиб постаралась, чтобы голос ее звучал как можно равнодушнее:

– Я подумала, что с удовольствием с кем-нибудь пересплю. Ты не знаешь какого-нибудь подходящего парня?

«Господи, кто придумывает такие ситуации? Кто придумывает эти контрасты легкомысленной чувственности и трагедии, неподдельной трагедии? Только секса ему и не хватало! Почему эта глупая баба не нашла другого времени? »

– Я, случайно, не прослушала твои предложения? – спросила Зиб.

«А, собственно, почему бы и нет, почему бы, к черту, и нет? Почему не отдаться ее нежной легкости, почему не слышать ее вздохи и стоны, улыбаясь и ощущая себя их причиной, почему не найти забытье не в отчаянии, а в чисто животном наслаждении? »

– У меня просто нет слов, – сказал он. – Через двадцать минут в отеле.

Теперь ее голос звучал довольно:

– Можно подумать, ты и вправду заинтересовался.

– Жизнь, – ответил Поль, – побеждает смерть. И не пытайся понять, что я имею в виду. Просто приходи и приготовься к изрядной взбучке.

Нагая, влажная Зиб потянулась и сказала:

– Я вроде бы ужинаю с неким писателем, неожиданно приехавшим в Нью-Йорк. Нат меня ни о чем не спрашивает. Быть редактором – это удобно.

Поль молчал и упорно смотрел в потолок. В его вновь ожившем мозгу мелькали обрывки странных мыслей. А что, если?..

– Ты меня слышишь, милый? – Зиб легонько провела указательным пальцем по его груди.

– Слышу.

– Тогда почему не отвечаешь?

– О Господи, – сказал Гарри и встал с кресла.

В кухне он достал из холодильника банку пива, но потом передумал, взял еще одну и обе открыл. Допив полупустую банку тремя большими глотками, он вернулся в кресло.

– Там все еще полно дыма, – сказала жена. – Почему бы это, если в твоей Башне все так здорово устроено?

Она машинально взяла банку с пивом и как следует приложилась к ней.

– Нам стоит завести два телевизора. Тогда ты сможешь смотреть, что хочешь, а я... тоже, что хочу. Что скажешь?

– Господи Боже, – ответил Гарри, – ты вообще знаешь, сколько стоит такой цветной телевизор, из-за которого ты мне всю плешь проела? А тот вояж во Флориду, который ты выпросила зимой? Думаешь, мне некуда деньги девать?

– Я ведь только сказала, что будь у нас два телевизора, ты смог бы смотреть бейсбол и свои футбольные матчи, а я...

– А ты свою Клару, как там ее, Герц, что ли, – сказал Гарри, – притом целую неделю, день за днем, с понедельника до пятницы.

Картинка на экране вдруг задрожала и запрыгала. Настала тишина. Потом, откуда-то издали, донеслось глухое «Бум-м».

– Господи, – сказал Гарри, – что это?

Комментатор ошарашенно заметил:

– Неизвестно, что случилось, – и потом, – но могу вам сообщить, что земля содрогнулась, и будь я во Вьетнаме, то сказал бы, что начался обстрел. Господин начальник! Господин начальник! Можете нам сказать, что случилось?

Микрофон теперь передавал выкрики толпы, возбужденный гул, как будто зрители были полны радостного ожидания.

— Что это было, Гарри?

— А я откуда знаю? Видно, кто-то взорвал бомбу. Ты же слышала.

Наступившее смятение сменила реклама. Наконец комментатор сказал:

– Это заместитель начальника пожарной охраны Браун, дамы и господа, и он, возможно, объяснит нам, что случилось.

– К сожалению, мне нечего сказать, по крайней мере пока, – ответил Браун. – Мы знаем только, что внизу, на силовой подстанции на одном из ярусов подвала произошел взрыв. Здание обесточено. Внизу два трупа, возможно, это была диверсия. Ну вот и все. – Браун пожал плечами.

– А вспомогательные генераторы, – спросил Гарри. – Что со вспомогательными генераторами?

Комментатор спросил:

– Что это значит «здание обесточено»? Не горит свет? Не ходят лифты? Не работают кондиционеры? Полный капут?

– Да, в настоящий момент именно так. А теперь прошу меня извинить...

Когда Браун отвернулся, сильный микрофон поймал разговор Уилла Гиддингса и Ната Вильсона, стоявших рядом.

– Если был пробой, – как раз говорил Гиддингс, – то почему он не ушел в землю? Для чего заземление? Ведь в проекте все было предусмотрено, провалиться мне на этом месте!

– Разумеется, — голос Ната звучал устало. Все это он слышал уже не в первый раз. – Значит, кто-то что-то сделал не по проекту.

Голоса исчезли. На экране появилась реклама бульона для собак.

– Гарри! – Жена уже почти кричала, – Гарри, ради Бога, что случилось? На тебе же лица нет!

Гарри попытался поставить банку с пивом на столик у кресла, но не попал. Банка упала на пол, пиво потекло на ковер. Но этого никто не заметил.

– Что с тобой, Гарри? Только, ради Бога, не молчи!

Гарри облизал пересохшие губы. К горлу его подступила тошнота. Как это могло случиться? Он глубоко вздохнул. Наконец ответил тихо и зло:

– Замолчи, замолчи наконец! Свой проклятый цветной телевизор ты уже получила, так? И свой вояж во Флориду тоже? – Он помолчал, – Так вот и не забывай об этом.

 

14

16.43 — 16.59

Губернатор устало говорил:

– Ладно. Сейчас нам ничего не остается, как ждать.

– Если тебя везут на казнь, то радуйся, что хоть едешь, – начал Джек Петерс, но потом покачал головой и добавил: – Куда вы, Бент?

– Я обещал сообщить всем о нашем положении.

Фрэзи начал:

– Ради всего святого! Мы вообще не знаем, так ли все плохо, как они говорят. Так подождите хотя бы пока не узнаем.

– Гровер! – Голос губернатора стал грозным, улыбка обнажила зубы в волчьем оскале. – Я им обещал! И собираюсь сдержать обещание. – Он помолчал. – К тому же эти люди имеют такое же право знать правду, как и вы. – Он снова помолчал, – Даже больше, потому что никто из них не имеет ничего общего с происшедшим.

Фрэзи спросил:

– А я имею? Послушайте, Бент...

– Вот это нам предстоит выяснить, – ответил губернатор и посмотрел на Бет Ширли. – Вам не стоит идти со мной.

– Ну уж нет, – ответила она.

Сквозь окна из тонированного стекла все еще проникало достаточно света, но персонал все равно разыскал и зажег новые свечи, разместив их по всему залу.

Губернатор подумал, что это похоже на декорацию для милой и непринужденной вечеринки. Но было и отличие. Когда они с Бет вошли, говор сначала резко стих, а потом умолк совсем.

Они вышли на середину зала, и губернатор дал знак официанту, чтобы принесли стул; взобравшись на него, он повысил голос:

– В молодости я привык держать речь, стоя на бочках. Здесь мне хватит и этого.

Он всегда начинал с шутки: «Кто его давным-давно этому научил? Ну, неважно».

Он подождал, пока смолк веселый шепот.

– Я обещал вам, что скажу правду – начал он. – Ситуация выглядит так...

Бет смотрела, слушала и говорила себе: «У меня нет права быть с ним. Но смогла бы я уйти? Ответ звучал "нет”».

Пока губернатор говорил, она пробежала взглядом по соседним лицам. Большинство натянуто улыбалось, некоторые недоуменно хмурились, одно или два выглядели растерянно.

Там был молодой конгрессмен Кэрри Уайкофф, с которым ее познакомили. «Интересно, так ли он держится, когда его политический противник произносит речь с трибуны конгресса? » Он казался нервным и напряженным, как будто с трудом сдерживал гневные слова, но не сводил глаз с лица губернатора.

Там была Паола, жена Боба Рамсея, высокая, солидная, непрерывно улыбающаяся, – так она улыбалась на тысячах публичных мероприятиях и предвыборных митингах. Она перехватила взгляд Бет и как-то по-детски заговорщицки подмигнула ей. Паоле ситуация явно не казалась серьезной.

Прямо перед губернатором стояли генеральный секретарь Организации Объединенных Наций и постоянный представитель Советского Союза в ООН. По их лицам реакцию угадать было невозможно.

Сенатор Петерс, как заметила Бет, вошел в зал, прислонился к стене и погрузился в наблюдение происходящего. «Крепкий, битый, независимый человек», – подумала Бет. Многие годы она часто встречала то в газете, то в журнале статьи, посвященные его успехам или его пристрастиям. Теперь, когда они были знакомы, ее интерес к нему только возрос.

Он занимался орнитологией и был в ней почти профессионалом. Его каталог птиц, обитающих в Вашингтонском регионе, считался образцовым. Он был одним из главных инициаторов обновления Аппалачской тропы и прошел все ее три с половиной тысячи километров, свободно читал на древнегреческом и латыни, говорил по-французски и по-немецки, все с тем же акцентом американского провинциала. Говорили, что он держит в голове коллекцию стихотворных эпиграмм чуть ли не на весь Конгресс. Он был здесь, почти как Бет, случайно или велением судьбы. Это как вам угодно. И он и Бет оказались здесь, но она-то сюда попала случайно. «Как часто слышишь истории о пассажире, опоздавшем на самолет, который разбился сразу после взлета? » От этой мысли она содрогнулась. «Неужели она уже смирилась с катастрофой?»

Она снова сосредоточилась на словах губернатора. Тот заканчивал объяснение случившегося.

– Телефоны работают, – сказал он и улыбнулся. – Вот откуда я все знаю. Я ничего не выдумал.

На этот раз никакого веселого шепота, да он его и не ждал. Теперь легкий тон оказался неуместным. Улыбка исчезла с лица губернатора.

– Помощь уже идет к нам. По лестницам с обеих сторон здания поднимаются пожарные. Им предстоит длительное восхождение, как вы понимаете, так что нужно запастись терпением.

Он замолчал. «Все ли он сказал? » По его мнению, все, ну разве что кроме подходящего заключения.

– Итак, такой сюрприз, разумеется, не планировался, сами понимаете, но со своей стороны, я хочу сказать, что в ожидании, пока наведут порядок, я намерен продолжать развлекаться.

– А если не наведут? – ответом ему была первая реплика Кэрри Уайкоффа. – Что, если порядок так и не наведут, что тогда, губернатор?

Губернатор слез со стула.

– Вас это выбило из колеи, Кэрри, – тихо сказал он. – Член Верховного суда Холмс некогда произнес слова, которые я вам хочу повторить: «Свобода слова не дает права кричать «пожар» в переполненном театре». А именно это вы и делаете. Для чего? Чтобы обратить на себя внимание?

Конгрессмен покраснел, но не сдавался:

– Люди имеют право знать, в чем дело.

– Все это слова, – ответил губернатор. – И как чаще всего бывает, в них есть толика правды, но только толика. Люди, находящиеся здесь, имеют право знать, в чем дело, и я им уже сказал. Но они не заслуживают и, я уверен, не желают, чтобы молодой нахальный горлопан, который вещает как святоша на Юнион-сквер о грядущем конце света, напугал их до смерти. Проявите хоть каплю того ума, который за вами числится.

Он отошел и направился к Бет, которая уже шла ему навстречу. Она взяла его за руку.

– Прекрасная вдохновляющая речь, – с улыбкой сказала она. – Я буду голосовать за вас. Как видите, я на ходу учусь, как делается политика.

Губернатор накрыл ее руку своей и легонько пожал:

– Слава Богу, что еще хоть кто-то не разучился смеяться.

Она ожидала, что губернатор вернется в канцелярию, которая в ее глазах стала чем-то вроде главного штаба. Но он не торопился, и Бет поняла, что своим присутствием губернатор хочет внушить людям уверенность. Они вместе переходили от одной группы к другой, на мгновение останавливаясь у каждой, если нужно, представляясь и произнося несколько добрых, ничего не значащих слов.

Генеральному секретарю:

– Вальтер, смею вас уверить... и потом: есть одна американская пословица, Вальтер, которая очень подходит к нашей ситуации. – Губернатор, улыбаясь, обвел взглядом зал. – Это чертовски странный способ править паровозом, должен я вам сказать.

Генеральный секретарь тоже ответил ему улыбкой:

– Эту идиому я уже слышал и с сожалением должен согласиться. Тут у нас переполох, как на Пенсильванском вокзале, не так ли?

Некой стареющей актрисе:

– Когда-то был фильм, ну, вы не можете его помнить, он назывался «Кинг-Конг» и в нем была огромная горилла, которая взбиралась на Эмпайр стейт билдинг. Так я бы сейчас очень хотел, чтобы появился тот Кинг-Конг. Все-таки разнообразие.

– Вы очень любезны, губернатор, – ответила актриса, – но я не только помню этот фильм, но даже играла в нем небольшую рольку.

Президенту телекомпании:

– Думаете, ваши люди сумеют сделать о нас приличный репортаж, Джон?

– Если нет, – ответил Джон, – то не сносить им головы. – Он улыбнулся. – Из этого нужно сделать фильм, как цивилизация пожирает саму себя. Мы умеем построить самое высокое здание в мире, но придумать, как спасти оттуда людей, не в состоянии. Кстати, здесь нигде нет переносного телевизора на батареях? Или хотя бы радио?

– Хорошая мысль, – ответил губернатор. – Надо что-нибудь найти. Но не для того, – тихо сказал он Бет, увлекая ее вперед, – чтобы показывать всем. Эти ребята устроят роскошное шоу. Думаю, на нас они уже поставили крест.

– А это не так, Бент?

Улыбка губернатора не изменилась, но его рука чуть сильнее сжала ее локоть.

– Боитесь? – спросил он.

– Начинаю бояться.

– И я тоже, – сознался губернатор. – Между нами говоря, я предпочел бы быть сейчас в горах Нью-Мексико, со спиннингом в руке, и заниматься какой-нибудь хитрющей форелью, которая заставила бы меня порядком попотеть.

Все еще улыбаясь, он взглянул на нее.

– И с вами. А если я эгоист и трус, ну что же. – Он хотел сказать еще что-то, но его перебил высокий седовласый мужчина.

– Это не слыхано, Бент.

«Типичный руководитель», – подумала Бет и чуть не засмеялась, когда ее догадка подтвердилась.

– Вы правы, Поль, – ответил губернатор, – я полностью с вами согласен. Мисс Ширли – Поль Норрис, судья Поль Норрис, – И тем же тоном добавил: – не слыхано, как раз то слово, Поль. Есть какие-нибудь идеи?

– Господи, я надеюсь, найдется человек, который сможет что-то сделать?

Губернатор кивнул.

– Я полностью с вами согласен. – Его лицо прояснилось. – А вот вам и ответ, Поль. Смотрите, армия.

Он показал на два вертолета, которые снижались, облетая здание.

«Они кажутся такими свободными, – подумала Бет, – такими далекими от этой клетки... »

Губернатор сжал ее руку:

– Ну, боевой дух поднят, теперь можно возвращаться в наш главный штаб.

Сенатор Петерс загородил им дорогу.

– Я останусь здесь, Бент. Если я вам понадоблюсь... – он не договорил, но его мысль была ясной и недвусмысленной.

– Моя роль иная, чем у вас. Вы командир, администратор, организатор. Мое место – с людьми, что меня вполне устраивает.

– Мне кажется, – ответил губернатор, – что вы уже не так недовольны нынешним поколением, как раньше, Джек.

Сенатор обвел взглядом зал. Потом медленно кивнул:

– Держатся отлично. Пока.

«Значит, – подумала Бет, – сенатор тоже предчувствует катастрофу. Мы как в каком-нибудь романе Толстого – большой бал накануне смертельной битвы – как все это абсурдно! »

– Может быть, это и так, – сказал губернатор («Неужели она произнесла это вслух? ») а может быть и нет. Мы построили всю цивилизацию на постулате: «Будь что будет, наплевать». У других – другие методы. Лично мне никогда не хотелось бить себя в грудь, рвать волосы и скрипеть зубами; а вам? – Он улыбнулся. – Ораторский прием. Знаю, что нет. Поражение...

– Вы когда-нибудь терпели поражение, Бент? – Она хотела знать о нем все, все подробности.

– Множество раз, – ответил губернатор. – В политике, как и в спорте, победы сменяются поражениями. Не то, чтобы от этого поражения легче было переносить, но зато они уже не так удивляют.

Когда они вошли в канцелярию, Гровер Фрэзи пил что-то темно-коричневое:

– Вы держали речь перед избирателями, Бент? Открыли им чистую правду и свалили всю вину на кого надо? – Видно, спиртное уже подействовало.

– А на кого, Гровер? – Губернатор присел на край стола. – Этот вопрос я хотел бы выяснить.

Фрэзи, как будто защищаясь, взмахнул рукой.

– Уилл Гиддингс приходил ко мне с какой-то невообразимой абракадаброй, из которой я ничего не понял.

– Это не совсем так, Гровер, – заметил Бен Колдуэлл. – Когда вы мне звонили, вам все было ясно. – Он повернулся к губернатору. – Существуют некие извещения на проведение отступлений от первоначального проекта электрического монтажа в Башне. Они выплыли на свет только сегодня и до этого момента, – он показал на свечи, которые были единственным освещением здания, – мы понятия не имели, произведены фактически эти изменения или нет. Теперь уже нужно предположить, что по крайней мере некоторые из них были сделаны.

Губернатор спросил:

– Вы знали, что в этом есть потенциальная опасность? – Он смотрел на Фрэзи.

— Ну что я инженер, что ли? Перестаньте сваливать все на меня. Когда Гиддингс показал мне эти чертовы изменения, я ему ответил, что в таких делах не разбираюсь.

Бен Колдуэлл спросил:

А что сказал на это Уилл?

– Я уже не помню.

«В критических ситуациях, – подумала Бет, – одни вырастают, другие теряют лицо. Фрэзи, этот ухоженный самодовольный патриций, уже потерял все свое величие и продолжает катиться вниз».

– Вы меня спрашивали, – сказал Колдуэлл, – не стоит ли, по моему мнению, отменить торжества и прием. Если это была ваша идея, значит, вы должны были понять большую часть из того, что говорил Гиддингс. Если это была его идея, то вы должны были хотя бы частично понять, как это важно.

Холодная, безжалостная логика.

– Что из этого соответствует действительности, Гровер?

Рука Фрэзиг дернулась за стаканом. Он вернул ее:

– Вы сказали, что прием отменять не стоит.

– Вот именно этого я не говорил, – голос Колдуэлла был холоден как лед. – Я сказал, что реклама – не мой профиль. Это совершенно другое дело. Гровер. Вы...

Тут вмешался губернатор:

– Но вопрос-то был задан, Бен. Хотел ли Гиддингс отменить прием или Гровер только думал об этом, совсем не важно. Вы – специалист. Вы понимали потенциальную опасность происходящего?

Вопрос остался висеть в воздухе.

 – Мой ответ был совершенно ясен, – сказал Колдуэлл. – И я здесь. Пришел так же, как и все остальные. – Его спокойствие дышало ледяным холодом... – Никто не мог предвидеть, что какой-то хулиган проникнет в подвал и на трансформаторную подстанцию. Никто не мог предвидеть пожар на четвертом этаже, который сам по себе означал бы только небольшую неприятность. – Он сделал паузу. – Но все сразу, вместе с теми изменениями, которые произвели... – Он покачал головой. – Как я уже говорил, произошел ряд трагических совпадений.

– Как далеко они могут завести?

Колдуэлл снова покачал головой:

– Вы спрашиваете меня о вещах, которые выше моего понимания, губернатор.

В разговор вмешался мэр:

– Именно об этом он вас и спрашивает, Бен. Он хочет вашей оценки, а не безоговорочного заключения.

«И мой шурин, – подумала Бет, – тот Боб, который никогда звезд с неба не хватал, и в нем есть, оказывается, способности к руководству, и он в критической ситуации сохраняет холодную голову и безотчетное желание смотреть правде в глаза – свойства, которые, как она могла убедиться, не часто встречаются и среди мужчин, и среди женщин».

Колдуэлл неторопливо кивнул.

– Да, понимаю. – Он взглянул на шефа пожарной охраны. – Пусть ваши люди скажут, что они обо всем этом думают. Потом я снова свяжусь с Натом Вильсоном.

Голос Брауна глухо забубнил:

– Делаем все, что можем...

– Это не ответ, черт вас возьми, – рявкнул его шеф. – Это вы мне уже говорили, Тим. Я хочу знать, каковы ваши успехи и вашу оценку ситуации.

Наступила маленькая заминка.

– Да хорошего мало, если честно. Мы ничем не сможем до вас достать. Будем подниматься снаружи, сколько получится, потом влезем внутрь и продолжим подъем по лестницам. По каждой лестнице к вам уже взбираются по двое пожарных, по крайней мере пытаются. У них противогазы...

– Много там дыма?

– Достаточно. Сколько продержатся некоторые противопожарные двери, можно только догадываться, какими бы они ни были огнестойкими. Если они раскаляются...

– Я знаю, Тим. Продолжайте.

Теперь голос Брауна звучал рассерженно:

– Этот Вильсон, сотрудник Колдуэлла, все время настаивает, чтобы мы вызвали Береговую охрану.

– Господи, а это для чего?

– У них есть пушки, которыми выстреливают канат терпящим бедствие кораблям. И он думает, что нужно... – Голос умолк.

— Ну, Вильсон, по крайней мере, шевелит мозгами, – заметил шеф пожарной охраны.

– У него есть еще одна дикая идея...

– Дайте мне его. – Шеф пожарной охраны кивнул Колдуэллу.

– Колдуэлл слушает, Нат, – начал тот. – Что у вас за идея?

– Если мы сможем получить ток с подстанции, – ответил Нат, – а Джо Льюис над этим уже работает, то по временной схеме можно попытаться ввести в действие один из скоростных лифтов. – Он помолчал. – По крайней мере, мы хотим попробовать. Нам понадобятся специалисты...

– Их обеспечит Саймон.

Нат изменившимся голосом сказал:

– Да. С Саймоном мне очень нужно поговорить. И о многом.

Колдуэлл повернулся к присутствующим:

– Вы все слышали.

Из динамика снова донесся голос Ната:

– Вертолеты ничем не помогут. Им негде сесть, потому что мешает шпиль.

– Ладно, Нат, – сказал Колдуэлл, – спасибо. – Он еще раз оглядел молчащих коллег.

Первым заговорил губернатор.

– О подобных ситуациях я уже слышал, – начал он. – Но никогда бы не подумал, что сам попаду в такую. – Он попытался улыбнуться. – Кто-нибудь хочет сыграть в шахматы?

Было 16. 59. С момента взрыва прошло тридцать шесть минут.

 

15

16.58 — 17.10

Бетон и сталь, что им сделается? Разве они не вечны? Ничего подобного. Башня страдала, и люди, шагавшие вверх по бесконечным лестницам, даже сквозь стальные двери чувствовали горячку ее мук.

Пожарные Денис Хоуард и Лу Старр остановились на тридцатом этаже, чтобы отдохнуть. Дым был не везде, только вот донимала жара, а на этом этаже воздух был чист. Они с радостью сняли противогазы.

– Мама моя родная, – сказал Хоуард. – Ты не чувствуешь себя камикадзе? – Он жадно хватал ртом воздух.

– Я тебе говорил, бросай курить, – ответил Старр. – Смотри, у меня совсем другое дело. – Он сопел и задыхался точно так же, как Хоуард, – Еще девяносто пять этажей, и мы на месте!

С минуту они молча пыхтели, потом Хоуард спросил:

– Помнишь ту песенку, что мы учили в июле? «Все выше и выше, и выше... »

Старр устало кивнул:

– Что-то припоминаю.

– Знаешь, – продолжал Хоуард, – я всегда гадал, куда же это «выше». – Он помолчал. – Наверно, это как раз про нас.

Он с тоской взглянул на бесконечный ряд ступеней:

– Так что тронулись!

Из вестибюля вынесли обугленный труп, прикрытый пологом носилок. Телевизионная камера сопровождала его к ожидавшему из морга автомобилю. Постовой Фрэнк Барнс задержал носилки, приподнял брезент и внимательно посмотрел на труп, потом сказал Шэннону: – Это наш, Майк.

«Мы могли ему помешать, – подумал он, – но теперь поздно бить себя в грудь».

Он взглянул на санитара.

– Вы выяснили, кто он?

– В сумке что-то нашли; если это его сумка.

Барнс взглянул на сумку с инструментами, опаленную взрывом, но все же уцелевшую.

– Да, он был с ней.

– Там написано «Коннорс, Джон Коннорс», – сказал санитар и, помолчав, добавил: – После имени приписано «Гражданин мира». Псих.

– Лейтенант захочет узнать его имя, – сказал Барнс.

– Ваш лейтенант может получить его целиком, прямо с пылу с жару. Знаете печки-гриль, где все изжаривается в один миг? Как раз такой случай.

Барнс отошел в поисках лейтенанта полиции, которого звали Джеймс Поттер. Лейтенант выслушал его, записал фамилию погибшего и вздохнул.

– Ладно, – сказал он, – для начала сойдет.

– Я не должен был впускать его, лейтенант, – сказал Барнс. – Мне нужно было...

– Ты что, ясновидец, Фрэнк? Я – нет. У него на лбу ведь не было написано, что он псих и несет взрывчатку?

Барнс вернулся к Шэннону у барьера, но легче ему не стало. Лейтенант направился к трейлеру. Там как раз шло совещание, и лейтенант снова вздохнул, оперся о кульман и стал ждать, когда оно кончится. На ближнем к нему стуле сидела Патти. Лейтенант мельком удивился – что она тут делает, но спрашивать не стал.

– Существуют, две возможности, – говорил командир пожарной части, – лестницы или, если нам повезет, лифт.

Он обращался к Нату.

– Мы делаем все, что можем, – ответил Нат. – Возможно, у нас получится, возможно, и нет... – Он помолчал и продолжил: – Может не получиться и с лестницами. Ваши люди будут лезть все выше и выше, но могут обнаружить, что огонь уже проник на лестницы над ними.

Командир пожарной части помнил об еще одной весьма реальной возможности – огонь может прорваться и где-то под его людьми, и тогда наступит конец. Но он ничего не сказал.

– Так что третья возможность может остаться единственной, – закончил Нат.

Тим Браун спросил:

– Вы имеете в виду пушку, выстреливающую спасательный конец? А что дальше?

– Переправа на спасательных поясах.

Гиддингс выглянул в окно трейлера.

– Куда?

– На северную башню «Всемирного торгового центра». Она ближе и выше всех.

Все пятеро уставились на небоскребы, пронзавшие вершинами небо. Казалось, что их вершины почти соединяются. Тим Браун сказал:

– Сидеть, просунув ноги в ременную петлю на высоте четырехсот метров? Четырехсот метров?

Он потрясенно уставился на Ната. Патти, услышав это, содрогнулась.

– Ну что же, – ответил Нат, и голос его звучал резко, почти грубо. – А вы что предпочитаете – болтаться до смерти перепуганным в ременной петле или изжариться в огне пожара, который не остановится на полпути? Другого выбора нет.

– Кроме, – напомнил командир пожарной части, – лестниц или лифтов.

Нат покачал головой:

– Мы не можем ждать.

Поттер произнес, ни к кому не обращаясь:

– Нам не из чего выбирать.

Все пятеро повернулись к нему.

– Это лучше, чем ничего, – продолжал он, вынул свое удостоверение, раскрыл его и показал жетон. – Если у вас найдется немного времени...

Тим Браун взорвался:

– Ладно! Мы вызовем специалистов из Береговой охраны. У кого-нибудь есть другие предложения? – Он в упор смотрел на Ната.

«Этот парень боится, – подумал Нат, – но и мы все тоже».

– Пока нет, – ответил он и подошел к Поттеру, – не знаю, смогу ли я вам чем-нибудь помочь.

Поттер взглянул на его удостоверение.

– Архитектор, – сказал он, – Вильсон, – помолчал, потом спросил: – Некий Джон Коннорс? Это имя вам ничего не говорит?

Нат задумался, покачал головой.

– Это тот, – сказал Поттер, – что изжарился, как головешка.

– Тот электрик?

Поттер удивленно поднял брови:

– Вы о нем знаете?

– Полицейские мне о нем уже говорили. Об этом негре. Этот Коннорс был внутри и катался в лифтах. Я его слышал, но не видел. – В его голове промелькнуло воспоминание о том давнем гризли, гигантском медведе, которого он тоже не видел.

В другом конце трейлера Тим Браун кричал в трубку:

– Я не утверждаю, что это обычная просьба, капитан, и допускаю, что все это бред собачий. Но нам не из чего выбирать. – Его тон постепенно понизился до нормального, и дальше нельзя было ничего разобрать.

Поттер сказал Нату:

– Второй погибший... – Он не закончил фразы.

– Я его не знаю, – ответил Нат, – но, видимо, это дежурный за пультом.

Поттер молча размышлял, потом спросил:

– Мог он, оставшись в живых, чем-нибудь помочь, когда произошел пробой? Может быть, его убрали, чтобы не мешал?

«Вот мы стоим здесь и спокойно беседуем о том, что произошло, – подумал Нат, – но ведь важнее всего, что будет дальше, что ждет здание и людей там наверху, судьба которых вообще важнее всего; что их ждет, если никто не найдет способа доставить их вниз».

Он хотел было игнорировать вопрос лейтенанта, как второстепенный. Но он не был второстепенным. Нужно двигаться в обе стороны, чтобы хотя бы в будущем такое не повторилось.

– Я бы сказал, что мог, – ответил Нат. – Но это только догадки. Каждый отказ появился бы на пульте. Они должны устраняться автоматически, но там все же был человек – на всякий случай. Он мог корректировать действия автоматических систем и, возможно, успел бы. что-то предпринять, прежде чем все вышло из строя.

Нат помолчал:

– Кажется правдоподобным, что Коннорс, если это был он, думал, что оператор за пультом мог ему как-то помешать, и убрал его заранее.

Патти беспокойно завертелась на стуле. Откашлялась. Оба мужчины взглянули на нее.

– Я, вообще-то, не хочу вмешиваться, – сказала она.

Лейтенант ответил:

– Если у вас есть идеи, мадам, то прошу, высказывайтесь.

Патти не спешила:

– Если этот человек, Коннорс, знал, что есть контрольный пульт и что за ним кто-то дежурит, и особенно если он думал, что оператор мог ему помешать, то это значит, что Коннорс знал все здание и разбирался, как что в нем устроено?

Нат улыбнулся.

– Умная девочка. – Он взглянул на Поттера. – Это означает, что Коннорс, вероятно, работал на строительстве? Что он из здешних?

– Из отцовских бумаг будет видно, – добавила Патти, – работал ли он у генподрядчика. По документам субподрядчиков можно выяснить, не работал ли он у них.

Нат медленно произнес:

– Он назвался электриком, – покачал головой, – сомневаюсь. Электрик не стал бы шутить с высоким напряжением, разве что хотел бы покончить с собой. С тем же успехом мог облиться бензином и чиркнуть спичкой, и то было бы лучше, потому что при ожогах можно выжить.

Патти задумалась, потом сказала:

– Позвоню отцу в контору и скажу им, пусть выяснят, фигурирует ли фамилия Коннорс в списках наших рабочих. – Она встала, довольная, что нашла занятие, которое отвлечет ее мысли, неустанно возвращавшиеся к огромному беспомощному человеку на больничной койке.

Нат, улыбаясь, смотрел ей вслед.

Но к ним уже возвращался своим журавлиным шагом Тим Браун. Его рыжие волосы растрепались.

– Береговая охрана пришлет несколько человек, – сказал он, – и кое-какое снаряжение. – Он сердито пожал плечами. – Они думают, из этого ничего не выйдет, но согласны попробовать. Проблема в том, что ближайшее здание, Торговый центр, все-таки слишком далеко, и если с него не получится, – он развел руками, – тогда все...

Нат задумчиво сказал:

– Это мы еще посмотрим.

Когда Зиб, запыхавшаяся и раскрасневшаяся, добралась, наконец, до отеля в центре города, Поль Саймон был уже там. Она взглянула на телевизор. Экран не светился.

«Значит, он ничего не знает, сказала она себе, – он думает, что ничего не случилось». И когда Поль потянулся к ней, сказала: – Нет. Я не за этим пришла.

– Ничего себе новость. А зачем же я тебя сюда тащил?

Она была на удивление спокойна. «Точнее было бы сказать, совершенно убита», – подумала она, но голос ее звучал твердо:

– У меня для тебя новость. Ты нужен у «Башни мира».

Она подошла к телевизору и включила его. Тут же появилась отчетливая картинка – площадь, пожарные машины с лестницами, люди в форме – вся эта организованная сумятица. Зиб убрала звук, и в комнате стало тихо.

– Мне звонил Нат. Он пытается тебя найти. Патти там с ним и сказала, что я могу знать, где ты.

– Ах, так, – сказал Поль. И все. Смотрел на немую картинку на экране, – Что происходит?

– Он мне только сказал, что в Башне пожар, что Берт Макгроу в больнице с инфарктом, что сотня людей отрезана в банкетном зале и что ему кое о чем с тобой нужно поговорить.

Это все? Могла что-то забыть, но эти слова она неустанно повторяла с того момента, как Нат повесил трубку.

– Отрезаны... – Поль повторил только одно это слово, не спуская глаз с экрана. – Это значит, что лифты не ходят. Это значит, что здание обесточено.

Он взглянул на Зиб: – А что он хочет от меня?

– Не сказал.

На лице Поля появилась загадочная усмешка:

– Он ничего больше не говорил?

Зиб закрыла глаза и покачала головой, прокручивая в уме весь разговор. Потом открыла глаза. Поль показался ей чужим и равнодушным человеком, которого все это не касается.

– Нат сказал: «Где этот засранец? Если не знаешь, то найди его. И пошли его сюда. И галопом! »

Поль ответил: «Ну, ну! » – и загадочная улыбка стала шире.

– Я ответила ему, – продолжала Зиб, – что он никогда в жизни так со мной не разговаривал.

– Ну и...?

– Он сказал, что это было ошибкой, что ему, видимо, следовало регулярно драть мою породистую задницу.

«Как маленькую девочку, – подумала она, – как избалованную маленькую девочку, которой слишком долго позволяли делать что угодно».

– Так что хорек уже в курятнике, как говорят англичане, – сказал Поль.

«Неужели она когда-то смеялась подобным шуткам? Ну, не важно».

– Сейчас не время для шуток.

 — Да? А для чего? Для упреков?

Поль снова бросил взгляд на экран, на крохотные суетящиеся фигурки.

– Я там ничем не смогу помочь. Ничем. – Он снова смотрел на Зиб, – Как сказал бы Шекспир, «из ничего и выйдет ничего».

– Но ты мог бы попытаться. Они-то пытаются.

– Это одна из тех банальных истин, которыми я уже сыт по горло, – ответил Поль. – «Если не получается, пробуй снова и снова». Цитирую Дэвида Брюса с его пресловутым пауком. Я думаю, что В. С. Филдс сказал немного лучше: «Если тебе не повезло, оставь это и не будь дураком».

Зиб спросила:

– Так ты знаешь, что случилось? Ты это хочешь сказать?

– Откуда я могу знать?

– Но ведь ты сказал...

– Господи, но ведь это просто цитата...

– Я думаю не так...

– За твои мысли я гроша ломаного не дам. — Голос Поля был холоден. – Ты прелестна, иногда с тобой забавно, и ты очень хороша в постели, но мышление – не твоя область.

«О Боже, – подумала Зиб, сцена, как из плохого спектакля! Совершенно нереальная. Бульварная литература, перенесенная в жизнь». Но его слова она воспринимала не как смертельный удар, а как пощечину. Где же осталась боль?

– Ты мне льстишь, – сказала она.

– Мы с самого начала договорились...

 – Что это только развлечение, – ответила Зиб. – Разумеется.

– Только не говори, что ты начала все принимать всерьез.

«Подлец, – подумала она, – он явно доволен ситуацией».

– Нет, тебя просто нельзя принимать всерьез. – Она умолкла и бросила взгляд на экран. – А теперь тем более, – она взглянула ему прямо в глаза. – Ты же участвовал в строительстве, я знаю. Поль Саймон и компания, подрядчики по электрооборудованию. Это твои делишки?

Она помолчала, раздумывая и вспоминая:

– Как-то ты мне сказал, что Нат окажет тебе услугу, ничего об этом не зная. Было такое?

– Дурацкий вопрос не заслуживает даже дурацкого ответа.

Поль подошел к телевизору и выключил его.

– Ну, спасибо, все было замечательно. То, что было раньше. – Он подошел к дверям, – Мне будет недоставать уютной атмосферы этого отеля.

Его рука уже лежала на ручке двери.

– Куда ты?

– Зайду кое к кому, – ответил Поль. – А потом, скорее всего, пойду домой.

Двери за ним бесшумно закрылись.

Зиб неподвижно замерла посреди комнаты. «Непостижимо, невероятно», – вот какие слова приходили ей в голову.

Она отогнала их, чтобы разобраться во всем позднее, подошла к кровати, плюхнулась на нее и сняла трубку. Ей не нужно было вспоминать номер. За все эти годы она достаточно хорошо запомнила телефон канцелярии.

Нат был там. Зиб говорила спокойно, без тени волнения:

 Я передала Полю твои слова.

– Он придет?

– Нет, – И после паузы. – Мне очень жаль, Нат. Я пыталась.

– Куда он пошел?

В его голосе звучало что-то, чего Зиб раньше никогда не замечала. Назовите это решимостью, силой или как угодно. Теперь это в нем было главным.

– Сказал, что зайдет к кое-кому. А потом отправится домой.

– Хорошо, – сказал Нат.

– Что ты собираешься делать?

– Его заберут. Ты имеешь что-нибудь против?

Зиб молча покачала головой. Ничего против она не имела.

– Он все видел по телевидению. И я передала ему твои слова. — Она снова помолчала. – Он сказал, что ничем не может вам помочь.

Голос Ната звучал тихо, но уверенно.

– Ну что ж, все вместе взятое, это говорит достаточно о многом, – сказал он и повесил трубку.

Отвернувшись от телефона, Нат обвел взглядом трейлер: там был Браун и два командира пожарных частей, потом Гиддингс, Патти, Поттер и он сам.

– Саймон, – сообщил он, – увидел все, что ему было нужно, по телевидению. Не знаю, может он нам помочь или нет, но думаю, что мог бы понадобиться здесь.

– Если он вам нужен, то мы его доставим, – ответил Поттер.

Гиддингс сказал:

– И что гораздо важнее, если Льюис уже закончил свои расчеты, то нужно послать несколько человек и выяснить, нельзя ли подать напряжение хотя бы на один лифт.

Нат щелкнул пальцами:

– Его бригадир... как же его зовут? Пит? Пат Харрис.

Он взглянул на Гиддингса и увидел, что тот понял, а для Брауна объяснил:

– Нам нужен он. И несколько его людей. Возможно, это поможет, возможно нет, но стоит попробовать. – Он помолчал. – Но Харрис нам нужен и по другой причине. Саймон не делал изменений собственноручно. Харрис должен о них знать.

Патти откашлялась. Она оказалась в этом мужском мире одна и немного робела, но здесь ей было хорошо. «Сколько строек прошла она вместе с отцом? Сколько раз сидела в таких же трейлерах, прислушиваясь к разговорам и дожидаясь, когда же кончатся технические дебаты и они вместе отправятся куда-нибудь? Сколько сведений она при этом неосознанно впитала? »

– Есть еще кое-кто, знающий обо всех изменениях, – сказала она и тут же запнулась, но потом продолжила: – Инспектор, который принимал работу. Кто он?

Нат тихо повторил:

– Умница девочка.

Гиддингс сказал:

–  Ну, это мы выясним, черт возьми, и притащим этого говнюка сюда. Я его знаю в лицо. Зовут его... – он долго вспоминал, – Гарри. Как дальше, не знаю, но выясню.

 

16

17.01 — 17.11

Мэр Боб Рамсей вышел из канцелярии в поисках своей жены. Он нашел ее, одиноко стоящую у окон, выходящих на широкую сверкающую реку. Когда он подошел, она улыбнулась: – Ты такой серьезный, Боб. Действительно все так плохо, как намекал Бент?

– К сожалению, да.

– Ну, вы что-нибудь придумаете.

– Нет. – Мэр покачал головой. – Думать придется специалистам – Бену Колдуэллу, его парню, там внизу, или Тиму Брауну.

Он помолчал, криво улыбаясь:

– А все приказы будет отдавать Бент, а не я.

– Но это твой город, Боб.

Он снова возразил, покачав головой:

– Бывают минуты, когда человек должен признать чужое превосходство. Тут мне с Бентом не сравниться.

– Это глупости, – нежно улыбнулась Паола. – А если ты не выбросишь из головы такие мысли, я рассержусь. Ты лучше всех, кого я когда-либо знала.

Рамсей помолчал, глядя на реку, словно она его завораживала.

– Бент сегодня обронил одно замечание. Он заявил, что это здание – еще одно стадо динозавров. – Он улыбнулся жене. – В этом есть доля правды. Возможно, у меня было слишком много работы и просто не хватило времени это осознать.

– Я тебя не понимаю, Боб.

– Так ли почетно построить что-то, самое крупное в мире? Крупнейшую пирамиду, или корабль, или самое большое здание? Или, если уж зашла речь, самый большой город. Динозавры тоже были крупнейшими, и в этом была их погибель. Это точка зрения Бента.

Он покачал головой:

Нет, критериями должны быть целесообразность и качество, и прежде всего, необходимость. Нам это нужно? Это в наших силах? Вот два вопроса, которые нужно бы всегда задавать в самом начале и ответы на них записывать несмываемыми чернилами и большими буквами, чтобы не забывались.

–  А ты этого не сделал? – спросила Паола.

–  Я допустил, что этого не сделал город. Нужно ли ему такое здание? Ответ – нет. Конторских помещений вполне достаточно. Более чем достаточно. И я мог всему этому помешать. Вместо этого я оказывал всяческую помощь, которую только может предложить мэрия. Другая причина – тщеславие, ну как же, здание, которое поразит весь мир!

– Но так и будет, Боб.

Мэр открыл рот, но передумал и промолчал, только уронил: «Возможно».

Не имело смысла преждевременно оглашать приговор.

Паола продолжала:

– Тридцать пять лет кое-что да значат, Боб. За эти годы можно как следует узнать человека. Вот я стою с тобой, размышляю и знаю, что у тебя в голове. – Она улыбнулась. – Тут ведь есть телефоны. Мы могли бы воспользоваться одним из них, как ты думаешь?

Мэр нахмурился.

– Мы могли бы позвонить Джилл, – продолжала Паола. – Она хотела посмотреть репортаж об открытии. Будет страшно беспокоиться.

– Это хорошая мысль. – Он уже улыбался той мальчишеской улыбкой, которую так хорошо знали избиратели. – По крайней мере, хоть ее успокоим.

– Я не совсем это имела в виду, – ответила Паола.

– Тогда подождем. – Мальчишеская улыбка тут же исчезла. – Нет никаких оснований для паники.

– Для паники нет, Боб, но настало время перестать делать вид, что все идет как надо. Те вертолеты – что они могут? Те пожарные, о которых Бент говорит, что они идут вверх по лестницам... – Паола покачала головой. Ее улыбка была нежной и даже понимающей, но голос выражал несогласие. – Последняя безумная попытка покорения вершины Эвереста – зачем? Чего они хотят достичь?

– Черт возьми, – ответил мэр, – человек так просто не сдается.

– Я тоже не сдаюсь, Боб.

– Возможно, я тебя не понял, – медленно сказал мэр, – но что тогда ты хотела сказать Джилл?

– В основном всякие пустяки.

– Что ты именно хотела сказать?

Паола иронически улыбнулась, однако ее улыбка тут же исчезла, и Паола тихонько ответила:

– О’ревуар. Я хотела бы еще раз услышать ее голос. Хотела, чтобы она слышала наши голоса. Хотела сказать ей, где в нашем огромном доме лежит фамильное серебро – серебро бабушки Джонс. Хотела, чтобы она знала, где некоторые мои драгоценности, часть из них подарил ты, часть в нашей семье уже несколько поколений — они в сейфе в филиале «Ирвинг траст» на углу Сорок второй улицы и Парк-авеню, и что ключ в моем туалетном столике. А кроме этих материальных проблем я бы хотела, чтобы она знала, что не обманула наших надежд, хотя и развелась. Чтобы поняла, что мы знаем, каким адом были для нее бесконечные телекамеры, репортеры и микрофоны в доме, из-за которых и нам, знающим жизнь, было тяжело сохранить реальный взгляд на вещи, а тем более ей, почти ребенку, с самого начала привыкшей видеть мир как конфетку, которая принадлежит ей еще до того, как она это заслужила. И что человек все должен заслужить сам. Хочу, чтобы она была счастлива, чтобы нашла свою судьбу, и потому ей будет лучше, что нас не станет, потому что не будет убежища, куда она сможет спрятаться, где может плакать и жаловаться. Но больше всего я хочу, Боб, чтобы она знала то, что есть и всегда было правдой, – что мы ее ужасно любим, что мы счастливы, что она у нас есть и что сейчас, попав в дурацкую западню здесь, наверху, мы думаем только о ней. Наверно, ей это немного поможет, прибавит ей больше сил, чем когда-либо до сих пор.

Паола замолчала:

– Это кое-что из тех пустяков, о которых я хотела с ней поговорить, Боб. Или не стоит?

Мэр взял ее под руку, голос его звучал нежно.

– Пойдем, поищем какой-нибудь телефон, – ответил он.

Кэрри Уайкофф нашел сенатора Петерса, опиравшегося о стену и разглядывавшего зал.

– Я смотрю, вы совершенно спокойны, – заметил конгрессмен. Это прозвучало как обвинение.

– А что вы предлагаете? – спросил сенатор. – Произнести речь? Собрать комиссию? Составить заявление или передать дело в суд?

Он помолчал, а потом совсем иным тоном продолжал:

– Или позвонить в Белый дом, свалить всю вину на власти, а потом позвонить Джеку Андерсену и рассказать ему, как тут идут дела?

Уайкофф возмутился:

– Вы и Бент Армитейдж обращаетесь со мной, как с мальчишкой, у которого еще молоко на губах не обсохло.

– Это, наверное, потому, сынок, – ответил сенатор, – что вы иногда ведете себя именно так. Не всегда, только иногда. Как, например, сегодня. – Он обвел взглядом зал. – Здесь полно глупцов, которые понятия не имеют, что происходит. Вам уже доводилось видеть панику? Настоящую панику? Толпу, охваченную животным ужасом?

– А вам? – спросил Уайкофф и тут же подумал, что вопрос этот излишен. Джек Петерс никогда не вступал в дискуссию с незаряженным револьвером.

– В шестьдесят четвертом году я был в Анкоридже, когда произошло землетрясение, – сказал сенатор и после паузы продолжал: – Вы никогда не попадали хотя бы в небольшое землетрясение? Нет? Мне кажется, это ни с чем не сравнимо. Человек всегда считает землю чем-то надежным, неизменным и безопасным. И когда она начинает колебаться под ногами, то спасения искать негде. – Он махнул рукой. – Но Бог с ним. Да, я уже пережил панику. И не хотел бы этого еще раз. Особенно здесь.

Вы правы, – ответил Уайкофф, – я тоже. Что вы хотите предпринять?

– Перестать подпирать стену, – ответил сенатор и так и сделал.

Рассерженный Уайкофф раскрыл было рот, но тут же снова закрыл.

– Не надо нервничать, – продолжал сенатор. – Я не собираюсь насмехаться над вами. Потрогайте стену. Ну как, горячо? Я стоял, прислонившись к ней, и чувствовал, как она раскаляется. Это происходит очень быстро. Видимо, это означает, что по шахтам в ядре здания поднимается горячий воздух, возможно и пламя, – Он посмотрел на часы и невесело усмехнулся, – Быстрее, чем я думал.

– Вам нужно было стать ученым, – недовольно сказал Уайкофф.

– Ну, а разве мы с вами не ученые, вы и я? Мы ведь занимаемся общественными науками, не так ли? – Сенатор усмехнулся, на этот раз веселее: – Наши методы не слишком научны, признаю, но мы все пытаемся держать руку на пульсе и контролировать кровяное давление избравшего нас народа и действовать сообразно с ним.

– А иногда, и чаще всего, – добавил Уайкофф, – бездействовать.

– Бездействие – тоже форма действия. Некоторые понимают это слишком поздно, другие – никогда. «Так не стойте же – действуйте!» – вот обычная реакция. Хотя требование: «Ничего не делайте, лучше стойте» – часто могло быть более разумным решением. Помните, как Маугли попадает в логово кобр, которые не хотят причинить ему зла, и тогда кобры говорят удаву Каа следующее: «Ради Бога, скажи ему, чтобы перестал вертеться и наступать на нас! ». – Черт побери, парень, мне вся эта ситуация нравится не больше, чем вам, но я не вижу, что можно предпринять, и пока мне не придет в голову ничего умного, я не собираюсь ничего делать, чтобы не навредить еще больше. Так что успокойтесь и наблюдайте за окружающими. Как вы думаете, куда так целеустремленно направляются Боб и Паола Рамсей? Может быть, в туалет?

Уайкофф улыбнулся:

– Может быть. Это настолько же правдоподобная гипотеза, как и любая другая.

–  Самая правдоподобная, – сказал сенатор. – Однажды, помню, посреди дискуссии, которая расшевелила обе палаты и заполнила галерею журналистами, репортерами с радио и телевидения и просто любопытными или убежденными в том, что решается судьба народа, а, возможно, так и было, один старый сенатор от Небраски, или Оклахомы, или, скажем, от Нью-Йорка наклонился к своему коллеге и что-то прошептал ему на ухо. Репортеры на галерее сразу определили – что-то происходит. И действительно. А старик сенатор сказал: «Слушай, Джордж, я должен пойти отлить, а то у меня лопнет мочевой пузырь. Столько кофе, и к тому же еще фасолевый суп... Пока этот старый козел закончит, я уже вернусь». Потом он встал и величественно вышел из зала. Все на галерее при этом думали, что он направляется прямо в Белый дом, чтобы обсудить что-то с Ним.

Уайкофф снова улыбнулся:

– Какую бы вы хотели эпитафию, Джек? «Он ушел, смеясь? »

Сенатор покачал головой. Лицо его, стало очень серьезным:

– Нет, мне кажется, я заслуживаю самой почетной надписи: «С тем, что имел, сделал все, что мог». Думаю, что мы спокойно можем выпить, а?

Инженер-электрик Джо Льюис сказал:

– Что произошло, нам по-прежнему неизвестно. Возможно, сгорели электромоторы. Или полетел подводящий кабель. Все, что мы можем сделать, – проложить от подстанции новый кабель, подключить его и надеяться, что щиты настолько уцелели, чтобы подать напряжение на лифты. – Он развел руками. – Ничего другого мы сделать не можем.

– Ну так беритесь за дело, – ответил Гиддингс. – Электростанция «Кон Эдиссон» готова помочь нам всем, чем сможет.

Он замолчал и уставился в небо, где гигантские здания почти соединялись вершинами.

– Назовите мне хоть одну разумную причину, – взмолился он, – почему нужно было это чертово здание строить таким высоким?

– Потому, – ответил Джо Льюис, – что кто-то построил другое высокое здание и нам нужно было его превзойти. Нет ничего проще. В этом вся суть.

 

17

17.03 — 17.18

Зиб уже снова сидела за столом в редакции журнала, но никак не могла сосредоточиться. Было уже поздно и перед ней все еще лежали груды рукописей, уже прочтенных и рекомендованных к изданию. По большей части это чтение она воспринимала как гимнастику для ума. Но сейчас, в эти минуты, рукописи казались ей никчемными, даже глупыми и – как сейчас говорят – неактуальными.

Однако это была неправда. Даже не глядя на их страницы, она знала, что изрядная часть, даже большинство этих историй – о молодых женщинах и их проблемах, а если это не актуально, тогда что же? Ведь она тоже молодая женщина; не так ли? И, слава Богу, наконец стало ясно, что у нее те же проблемы, что и у всех.

Она была воспитана как Зиб Марлоу, это имя что-то значило, и вышла замуж за многообещающего Ната Вильсона из знаменитой фирмы Бена Колдуэлла. Уже эти два обстоятельства выделяли ее из толпы. И не только они.

Она занимала должность литературного редактора в одном из немногих еще оставшихся общенациональных журналов и хорошо знала свое дело. Ее внешность, ее положение, ее знания и полученное образование тоже на высшем уровне. И, кроме того, по любому другому критерию становилось ясно, что Зиб Марлоу-Вильсон достигла совершенства.

Правда, за исключением тех старомодных понятий о чести, которые всегда считались такими важными. Как быть с ними, дорогая?

Вычеркнем этот вопрос. На него Зиб давно уже нашла ответ, и именно потому она добилась того, чего добилась.

И, кстати, как ни парадоксально, именно здесь, в редакции журнала, определяющего интеллектуальный уровень верхушки среднего класса, она неожиданно нашла повод усомниться в нерушимости своих жизненных принципов. Например, несколько месяцев назад ей понравился рассказ, за который она напрасно билась с Джимом Хендерсоном.

– Бетси, милочка, – сказал тогда Джим, – наши читательницы необычайно интеллигентны, иначе они ничего бы не читали, а сидели уткнувшись в телевизор. Но вместе с тем они – жены и матери, у которых проблемы с домашним бюджетом, с налогами, с родительским комитетом, просто с повседневными мелочами. И большинство из них не заметит, что переживает кризис своего внутреннего «я», даже если он наступит в действительности. Не уверен, заметил бы и я сам. Они – соль нашей земли. Это я с благодарностью признаю. А теперь возьмем эту полную самоанализа историю...

– Вы мне совершенно напрасно даете понять, – сказала Зиб, – что шеф здесь вы. Но ведь это прекрасно написано, актуально, свежо...

– Глупости, – ответил Хендерсон, встал с кресла, обошел вокруг стола и снова сел. Он был без пиджака, длинный, худой и безжалостный. – У меня иногда от тебя голова кругом идет, детка. Как литературный редактор ты – класс, по-крайней мере, в большинстве случаев. Но как только какой-нибудь литературный агент вроде Сомса, знающий твои слабости, подсунет тебе нечто подобное, ты тут же начинаешь пускать слюни, хотя не хуже меня знаешь, что это не для нас.

— А должно было быть для нас.

– Это тоже ерунда, и ты это прекрасно понимаешь, только прикидываешься. Сейчас же отошли это обратно. – Он держал рукопись двумя пальцами, как нечто нечистое.

Зиб в ярости вернулась в свой кабинет и позвонила Сомсу: – Мне очень жаль, Джон. Рассказ мне очень понравился...

– Хочешь, дорогуша, я угадаю в чем дело? Он не понравился лорду Хендерсону, и точка. А чего еще можно было ожидать. Не было никаких шансов.

 – Так зачем вы мне его вообще посылали?

Джон улыбался. Зиб буквально видела это. На загорелом лице под шапкой седых волос эта улыбка, собиравшая морщины в уголках глаз за стеклами очков, напоминала улыбку типичного английского профессора или литератора-лауреата, уверенного в своей непогрешимости.

– Только для того, чтобы показать, какого уровня литературу мог бы при желании печатать ваш журнал. Для чего же еще, милочка?

В тот день настроение у нее было ни к черту и она решила, что не даст себя обманывать. Особенно сейчас.

– Ради этого вы не тратили бы свое время, – ответила Зиб. – И мое тоже.

Наступила тишина. Погасла ли его улыбка, утратил ли он хоть на гран самоуверенность?

– Скажу вам откровенно, милочка, – произнес Сомс совершенно иным тоном. – Я послал вам рассказ, надеясь на один шанс из миллиона, что вы решитесь сделать на него головокружительную ставку, и сорвать куш, десятина от которого перепала бы и мне. А теперь я попытаю счастья в другом месте, возможно, в конце концов, и даром отдам, лишь бы взяли. Если моя доля превысит десять долларов вместо ста пятидесяти, на которые я рассчитывал от вас, то я буду крайне удивлен.

– Вы, по крайней мере, откровенны, – признала Зиб, хотя, разумеется, могла догадаться, в чем дело. – Скажите мне еще одно. На месте Джима Хендерсона вы бы его купили?

– Упаси Бог! Что вам в голову пришло? Эта историйка сентиментальна, надуманна и напыщенна. Но, как мы уже говорили, в ней есть своя прелесть, и в литературном мире она наделала бы немало шума.

«Но почему же она так живо переживает все это, ведь прошло столько времени? Потому, – сообразила она, – что человек никогда не забывает полученных оплеух, хотя и надеется, что их скроет пыль времен».

Не выдержав, она громко прошептала:

– Чем я тогда вообще занимаюсь? Чем, Бетси?

– Зиб, дорогая, – в дверях стояла редактор Кэти Хорн. – Как ты можешь оставаться спокойной? То здание, которое строил твой драгоценный супруг, трещит по всем швам. Это передают по радио, и Джим к тому же принес переносной телевизор, а ты тут сидишь и работаешь! Держите меня! Ты что, с ума сошла?

«Кэти, – подумала Зиб, – так и осталась девушкой из провинциального городишки на Среднем Западе. Выросла на кукурузе и очарована большим городом. Она толста, из-за этого вечно озабочена, хитра как черт, но пытается это скрывать. О сексе имеет примерно такое же понятие, как самка кролика, но тем не менее от нее исходит аромат цветущей девственности».

– А что, вполне возможно, – ответила Зиб.

Кэти утвердила одну из своих объемистых ягодиц на углу стола Зиб.

– У тебя проблемы, дорогуша? – И тут же добавила: – Разумеется, тут замешан мужчина. Как всегда.

Она покачала головой:

– На этот счет есть свои правила. Если твой вдруг входит и застает тебя с другим, то он должен сказать: «Ах, Париж! Продолжайте, пожалуйста! И если вы сможете продолжить, получится французская семья».

«Только представить себе в этой роли Ната. Да что ты? Признайся, – сказала себе Зиб, – ты вышла за деревенщину, за настоящего, порядочного, упрямого, неиспорченного крепкого хозяина и отца семейства».

На мгновение в ней поднялась ярость, которая вспыхнула и тут же погасла.

– Он что, тебе изменяет? – В голосе Кэти звучало сочувствие.

Зиб покачала головой. Длинные волосы закрыли лицо. Она сердито отбросила их назад.

– Нет, даже и не это.

– Тогда я тебе советую, – с умным видом произнесла Кэти, – сходить к одному из этих знахарей, пусть выпишет таблетки или исповедует тебя на диванчике.

Она помолчала, потом недоверчиво спросила:

– Ты, надеюсь, не забеременела или что-нибудь еще в этом роде?

Снова покачала головой. Снова то же сердитое движение, которым она отбросила волосы назад. «Зачем, собственно, она носит такие длинные волосы? Зачем их вообще носят? Потому что это идет? Потому что так велит сегодняшняя мода? Просто смешно»:

– Я не беременна. Перестань дурить, Кэти.

– Моя проблема в том, – начала Кэти, – что я в душе мать. Когда я была маленькой, занималась в кружке юных натуралистов. Точно. Думала только о цыплятах, ягнятах и телятах. Просто ночей не спала. Училась готовить, пекла пироги и была совершенно уверена, что в один прекрасный тень приедет на белом коне ОН, посадит меня в седло – если, конечно, поднимет, – и мы вместе отправимся в сторону заходящего солнца, построим дом и заведем семью, и тогда, наконец, я буду спать спокойно. Вместо этого я здесь и раздаю бесплатные советы...

– Беги уже, Кэти.

Но Кэти только покачала головой. Обеими руками отбросила волосы за плечи.

– А тебя оставить тут в прострации? Ни за что. Когда человек слишком долго копается в себе, выясняется, что ему там ничего не нравится, вообще ничего. И вся его жизнь, оказывается – сплошная ошибка, одно недоразумение. Оказывается, все эти годы он только тем и занимался, что пытался выяснить, кто он такой, – ну знаешь, как это пишут в романах, – и расковыривал все свои болячки, но в конце концов нашел только жалкое скукожившееся «я», запутавшееся в своей ночной сорочке, и ничего больше, но что еще хуже, это жалкое недоразумение над ним еще и насмехается.

Она замолчала, чтобы перевести дух.

Зиб ответила медленно и серьезно:

– Да, ты права. Еще и насмехается.

Кэти некоторое время не знала, что ответить:

– Тяжело тебе будет, девонька. Вам, патрицианским типам, и в голову не приходит мысль об ответственности за собственные неудачи. Он...

– Ты так думаешь, Кэти? – Голос был ее, но звучал, как совершенно чужой, задавая вопрос, о котором Зиб никогда не задумывалась. – Да?

– Ну, все не так плохо. – Кэти иронически усмехнулась, признавая, что преувеличила.

– Но кое-что в этом есть?

«Неужели Нат думает так же? ».

– Знаешь, – ответила Кэти, – эти девичьи проблемы, – она снова улыбнулась, – мы безоговорочно решали только в нашем лагере в Кикапу у костра, после ужина, и тогда главной проблемой было: «Когда начинать носить лифчик»..

– Я ведь тебя о чем-то спросила, Кэти, – сказала Зиб. – Скажи откровенно, что ты обо мне думаешь.

Кэти заколебалась:

– По-моему, ты просто напрашиваешься!

Она помолчала:

– Ну ладно. Тогда так: я ходила в школу в сельской местности, куда добрую сотню человек привозили на автобусах. Автобус был единственной возможностью добраться туда – нас свозили каждый день с территории в сто пятьдесят квадратных километров. Где училась ты? В пансионе мисс Икс или миссис Игрек? Я училась в колледже, название которого ты никогда в жизни не слышала. А ты? Вассар? Или Смитсоновский колледж? Уэлсли-колледж? Рэдклифф? Мой отец ходил в ту же школу, что и я, только он ее не окончил, потому что начался кризис и дед оказался без работы, так что отцу пришлось идти работать куда возьмут, чтобы хоть что-то приносить домой. Твой отец закончил Гарвард? Или, может быть, Йель? Меня бы не удивило, если бы и вас затронул кризис, да так, что осталась всего одна яхта, не больше. Но ваши-то знали, что это временные неприятности, не более, а для моих наступал конец света. Главная разница между тобой и мной в том, что ты, что бы ни делала, все считаешь правильным, потому что другого и быть не может. А я должна раздумывать и проверять каждый свой шаг, потому что, сколько я себя помню, Хорны всегда оставались с носом, и я, возможно, буду первой, кому удалось прорваться, но, может быть, их гены во мне только ждут момента, чтобы показать свои когти.

Кэти помолчала:

– В этом и заключается разница в происхождении и культурном уровне.

– Я не знала, Кэти. Мне никогда и в голову не приходило.

– Но вот чего я не хочу от тебя слышать, продолжала Кэти, – так это, что я – бедняжка.

– Не услышишь. – Зиб задумалась. – Ты знаешь Ната и говоришь, он порядочный человек. Нат...

– Он наконец плюнул тебе в лицо? – Тон Кэти говорил больше, чем слова.

Зиб подняла голову.

– А ты ожидала, что это случится? Ждала, когда же это произойдет?

«Но почему она не чувствует даже обиды? »

– Ну, не то чтобы в редакции уже держали пари, – ответила Кэти, – но всем было совершенно ясно, как у вас обстоят дела.

Она поднялась:

И вот доказательство, там творится Бог весть что, а ты здесь сидишь и читаешь эти бредни.

Наконец-то они дошли до сути, до голой, неприкрытой правды.

– Я думала о себе, – ответила Зиб, и без всякого усилия над собой продолжала: – О том, что происходит в городе, я не имела понятия, – потом добавила: – Видно, у меня вошло в привычку думать только о себе.

– Да уж, – ответила Кэти И вышла из комнаты.

 

18

Маленький приветливый домик в Гарден-Сити. Зеленый газон, цветущие белые петуньи, баскетбольное кольцо с сеткой на воротах гаража, огромная телевизионная антенна на вершине кирпичной трубы, нацеленная поверх крыши в сторону города.

Жена Пата Харриса открыла ему дверь в облегающих розовых джинсах, теннисных туфлях того же цвета и полосатой «под арестанта» футболке. Ее волосы были накручены на синие пластмассовые бигуди. Она была молода, привлекательна и очень хорошо об этом знала.

– Не может быть, какой сюрприз, мистер Саймон! Хотите говорить с Патом?

– Хотел бы. – Поль задействовал свою актерскую улыбочку и старался держаться непринужденно.

– Он смотрит телевизор. – Она помолчала. – Мы думали, вы будете на открытии «Башни мира», мистер Саймон. Я-то не смотрю, но знаю, что уже началось. Знаете, по дому столько работы, особенно когда Пат дома. Так что проходите. Он будет очень рад вас видеть.

«Сомневаюсь», – сказал себе Поль, но по дороге в обшитую деревом гостиную его улыбка не изменилась. На экране цветного телевизора в массивном футляре пожарные шланги, извивавшиеся на Тауэр-плаза, казались кровеносными сосудами. Звук был приглушен, и голос комментатора едва слышен:

«Мы только что получили сообщение, дамы и господа, что пожар в Башне усиливается. Вся эта катастрофа – потому что все и вправду похоже на катастрофу – кажется просто невероятной. Здание снабжено всеми средствами безопасности, какие архитекторы только могли... »

Экран погас, звук умолк.

Пат Харрис, сидевший в кресле, сказал:

– Здравствуйте, шеф. Я так и знал, что вы приедете.

Он положил пульт дистанционного управления на журнальный столик и вскочил с кресла:

– Выпьете?

В его словах слышалось скрытое недружелюбие.

– Неплохая идея, – ответил Поль, сел и осмотрелся вокруг.

В комнате стояли бар, большой стол для бильярда, длинная, обтянутая искусственной кожей кушетка и к ней такие же кресла, столик с картами и кучкой жетонов, на одной стене висела мишень с торчавшими в яблочке тремя стрелками.

– У вас тут мило, – заметил Поль, взял стакан, благодарно кивнул, пригубил хорошее шотландское виски «Чивас ригал», как ему показалось. – Очень мило.

– Ну! – Пат Харрис был маленьким шустрым человечком. Его беспокойные глаза бдительно следили за лицом Поля. – Если человек много работает, он любит хорошо пожить. – И после паузы добавил: – Я ведь только исполнитель. Делаю, что прикажут.

Поль, не замечая умолкнувшего телевизора, все внимание сосредоточил на Харрисе.

– Вы собираетесь продолжать в том же духе? – спросил он и, не дождавшись ответа, добавил: – Делать, что приказано?

Харрис закурил сигарету и выдохнул облачко дыма. С сигаретой во рту он занялся разрыванием на части бумажной спички. Движения его были быстрыми и резкими.

– Я как раз об этом думал. – Он мельком улыбнулся, но эта улыбка ни о чем не говорила. – Это странно, но я как раз об этом думал, когда вы шли по лестнице.

Поль медленно и осторожно спросил:

– И к каким выводам вы пришли?

Очередное облачко дыма. Харрис наклонился, стряхнул пепел в пепельницу на журнальном столике, снова выпрямился:

– Знаете что, вот, допустим, вы работаете на какого-то парня, понимаете? Он отличный парень, хорошо к вам относится, значит, вы ему кое-чем обязаны, так?

– По-моему, это разумный подход, – ответил Поль. – Товарищеский подход, – добавил он.

– С другой стороны, – продолжал Харрис, – понимаете, что я имею в виду? С другой стороны, человек должен подумать и о себе, понимаете? Мы живем в мире, где один пожирает другого. Человек или урвет свое, или отдаст концы. – Он выжидательно замолчал.

– Думаю, что и этот подход в известной мере приемлем, – сказал Поль.

– Для меня это слишком мудрено.

«А мудреные слова опасны, – сказал себе Поль, – потому что звучат двусмысленно».

Не оставалось ничего другого, как не обращать внимания на эти пререкания.

– Ну, а дальше? – спросил он Харриса.

– Как мне кажется, – продолжал Харрис, – человек все взвешивает то так, то этак и пытается выяснить, что правильно.

Поль кивнул и отпил виски, которое вдруг потеряло всякий вкус и обожгло горло.

«Ерунда, просто нервы шалят», – сказал он себе.

– И что вы решили? – как можно спокойнее спросил он.

Харрис взял из пепельницы сигарету, глубоко затянулся, выпустил подряд четыре больших кольца и только потом заговорил:

– Берт Макгроу сейчас в больнице. Инфаркт. Возможно, не выживет.

Его беспокойные глаза забегали по лицу Поля.

– Не знаю, – ответил Поль. – Сердечный приступ у него был, это да. – Он махнул рукой. – Но мы говорили о вашем решении. Берт сейчас ни при чем.

– Не скажите, – ответил Харрис. – Как подумаю, что он уставится на меня налитыми кровью глазами... – Он покачал головой.

– Берт, – продолжал Поль, – мне показывал какие-то извещения на изменения. – Голос его звучал совершенно спокойно. – Спрашивал меня, произвели ли мы изменения. Я ответил, что, разумеется, произвели; почему бы и нет?

Харрис вытер рот:

– Господи Боже! Так вы сознались!

Поль покачал головой. Наплевать на эту боль в горле. Наплевать на все.

– Эти извещения выплыли наружу, но как, не знаю. Обнаружил их Гиддингс. Берту он ничего не объяснил, собирался ковыряться в стенах, чтобы проверить, так ли это. А я ему мог только подтвердить, что мы, естественно, произвели все изменения. Чтобы он взглянул на подпись: «Нат Вильсон», – тот Колдуэллов херувимчик. Могли ли мы усомниться в гласе свыше? – Последние четыре слова он подчеркнул.

Харрис заботливо затушил сигарету, потом поднял глаза.

– Не знаю, – ответил он. – Вы бросаетесь учеными словами и говорите, что все в порядке, но я не знаю.

Он встал, прошелся по комнате, обернулся и вернулся в свое кресло. Упал в него, так что оно даже заскрипело:

– Скажу вам откровенно. Вы отличный парень. Мне уже доводилось работать на таких, что все время так и тянуло дать им в морду, но вы парень что надо.

– Спасибо, – ответил Поль совершенно серьезно.

– Я вам скажу, в чем дело, – продолжал Харрис. – Понимаете, есть две вещи, которые я могу сделать, два выхода. Во-первых, – он загнул палец, – я могу пойти в мэрию, когда все это кончится, – он показал в сторону телевизора, – и сказать: «Господи, да если бы я знал, в чем дело, я бы послал его куда подальше». Ну, вас вроде. И еще могу сказать: «Что я мог сделать, он шеф, он инженер, он уверял, что с изменениями все в порядке и извещения подписаны архитектором, а кто я такой, чтобы после этого возражать? »

Наступила тишина. Поль произнес тоном, тщательно скрывавшим его эмоции:

– У вас был только один вопрос, Пат: сколько вам отломится за то, чтобы не задавать вопросов?

–  Это утверждаете вы, – ответил Харрис. – А я буду утверждать совсем другое. Я утверждаю, что у меня были вопросы, и могу разыскать двух-трех рабочих, которые это подтвердят, и то, что вы говорили: «Все в порядке, продолжайте», и я продолжил; так чего бы я ломал себе голову, а?

«Спокойно, – сказал себе Поль, спокойно».

– А о каком втором выходе вы упоминали?

Харрис не мог сидеть спокойно. Он вскочил, снова прошелся по комнате и повернул назад, но в кресло уже не сел.

– Вы ведь сказали Макгроу, что произвели изменения, потому что получили извещения, подписанные Натом Вильсоном. Ладно. Я могу утверждать то же самое. Могу сказать, что мы вместе ломали над этим голову, но, черт возьми, если контора Колдуэлла хочет, чтобы было сделано, то лучше сделать, хоть стоя раком. Этот Колдуэлл ни с кем не считается, не человек, а ледышка.

Харрис помолчал:

– Вот такой у нас второй выход.

– Очень хороший выход, – заметил Поль.

Харрис медленно вернулся к креслу, осторожно уселся.

– Это еще не все, – продолжал он. – Во-первых, остается инспектор Гарри.

– Гарри не будет создавать проблем, – сказал Саймон. – А если будет, то только сам себе. – Он помолчал. – Вы сказали, что это еще не все. Что дальше?

По лицу Харриса прочитать что-либо было невозможно, это было лицо игрока в покер, оценивающего своего противника.

– Помните того парня, кажется, Джимми его звали?

– Нет.

Харрис презрительно усмехнулся:

– Так я и думал. Он еще мальчишка, работал в моей бригаде, а вечерами ходил на курсы.

Он умолк и закурил новую сигарету:

– Ему очень не нравились все эти изменения. Особенно ему не понравилось решение исключить защитное заземление в сети высокого напряжения. Он заявил, что это опасно и что он поговорит о нем с Натом Вильсоном. – Он снова помолчал. – Он не хотел слушать ни меня, ни Гарри.

– Ага, – сказал Поль, и все.

– Поговорить с Вильсоном он не успел, – продолжал Харрис, – потому что с ним случилось несчастье. Упал в давке под поезд метро.

Поль снова повторил свое «ага», потом спросил:

– Но зачем вы это мне говорите? Вас мучает совесть?

На этот раз усмешка Харриса была неподдельной и многозначительной.

– Вы же знаете, что да, – сказал он, – Но если я вас поддержу, то рискую, что вы расколетесь и попытаетесь свалить все на меня.

– Я не собираюсь раскалываться, – ответил Поль, отпив виски. Вкус показался ему уже получше.

– Тогда осталась еще одна мелочь, – сказал Харрис. – Что я с этого буду иметь?

– Вы свое уже получили.

Харрис покачал головой:

– Гм... Мне заплатили за работу. Я ее сделал. Теперь речь о другом.

«Я что, не ожидал, что он будет меня шантажировать? » – спросил Поль сам себя.

«Нет, ожидал, – подумал он, – потому что не чувствую ни злости, ни огорчения, только решимость покончить с этим».

У него не было сомнений, что с Харрисом он сторгуется. Тот уже улыбался:

– Ну, наконец мы до чего-то договорились!

По лестнице Поль спустился один. В гостиной снова работал телевизор, и Харрис уже полностью погрузился в развертывавшуюся трагедию. Миссис Харрис, которая, любезно улыбаясь, извлекала из волос синие бигуди, Поль сказал:

– У вас прекрасный дом.

– Спасибо, большое спасибо. – Ее голос был полон удовлетворения.

– Пат, – продолжал Поль, – счастливый человек.

Когда он отъезжал, из-за угла к домику Харрисов как раз сворачивал полицейский автомобиль. Поль заметил его в зеркале. Патрульная машина остановилась у тротуара против движения, из нее вышли двое полицейских в форме и направились к дверям Харрисов.

Поль поехал дальше.

 

19

17.13 — 17.23

Разогретый воздух поднимался в ядре здания, как в дымоходе, и сам создавал тягу, которая засасывала сквозь открытые двери вестибюля свежий воздух.

Снаружи безрезультатно маневрировали самые высокие автовышки и лестницы городской пожарной охраны. Проблема была не снаружи, а внутри.

От этажа к этажу, выше и ниже уровня земли, потные, задыхающиеся, кашляющие и порой блюющие пожарные с брандспойтами, извергающими тонны воды, вели наступление на видимого, но чаще невидимого врага – огонь.

В тысячах точек внутри здания, нет, в десятках тысяч точек, тлели материалы, потихоньку занимаясь робкими язычками пламени, которые либо набирали силу и ярость, либо превращались в пепел, исчезая из-за недостатка кислорода.

Но там, где, например, расплавилась изоляция из полиуретановой пены, там возникло что-то вроде каналов, которые, как трубы, подавали снизу; из открытых холлов и коридоров свежий воздух, которым раздували огонь, а все больше разраставшееся пламя усиливало тягу.

Пожарные Денис Хоуард и Лу Старр остановились на шестидесятом этаже. Стояли, переводя дух, и были рады, что могут это сделать. Их легкие гнали в кровь кислород и к ним постепенно возвращались силы. Они молча смотрели друг на друга.

Хоуард, приблизившись к противопожарным дверям, выяснил, что они не заперты. Он осторожно открыл их, но, испуганный потоком раскаленного воздуха, только заглянул внутрь и тут же захлопнул дверь.

– Пойдем, – сказал он.

Старр открыл рот, но тут же закрыл его. Медленно кивнул.

– Так будет лучше. – И добавил: – Все выше и так далее, и тому подобное.

Патти в трейлере отвернулась от телефона и передала лейтенанту Поттеру клочок бумаги.

– Джон Коннорс, – сказала она, – работал на строительстве несколько месяцев назад. Жестянщик. – Потом добавила: – Его уволили. – И после паузы: – Профсоюз не возражал.

«Последнее замечание говорит о многом», – подумал Нат. Увольнение явно было оправданным, иначе профсоюзы подняли бы крик. Но что это значит, кроме того, что к Джону Коннорсу были какие-то претензии? Разбираться дальше в обстоятельствах увольнения не имело смысла. Ответ на вопрос, почему сегодня Коннорс пришел в Башню и сделал то, что сделал, нужно искать в его личности.

Поттер придерживался того же мнения.

– Ненормальный? – спросил он. – Возможно. Никогда не знаешь, как далеко может зайти такой тип.

Патти смотрела из окна трейлера на площадь, на лужи грязной воды, которая уже покрывала почти все ее пространство, на шланги, похожие на спагетти, на пожарные машины и глазевшую толпу.

– Но чтобы сделать нечто подобное? – Голос ее звучал недоверчиво. Она повернулась лицом к мужчинам.

Поттер пожал плечами.

– Человека никогда не знаешь. – Он сунул клочок бумаги в карман, – Попытаемся что-нибудь выяснить.

Патти спросила:

– Зачем? Все уже случилось. Ничего не вернешь. И этот человек мертв.

– Будем считать, – ответил Поттер, – что хотим точно знать, в чем дело.

Нат следил за Патти, говоря себе, что в ней есть изрядная доза от бульдожьей хватки и безграничной энергии ее отца. Он вспомнил о Макгроу и том жулике на сорок пятом этаже, о той встрече, безжалостной и неотвратимой, как в фильме о Диком Западе. Берт не отступал ни перед чем, и Патти тоже.

– Вам явно не это нужно, – сказала Патти.

Поттер вздохнул:

– Разумеется, нет. Мы просто пытаемся учиться на всех подобных случаях. Может быть, в один прекрасный день мы будем знать столько, что нам удастся помешать преступлению, пока оно еще не произошло.

Его улыбка намекала на то, что сам он слабо в это верит:

– Это будет чудесный день.

Подойдя к двери трейлера, он открыл ее и шагнул наружу, потом остановился и обернулся.

– Желаю удачи, – сказал он и исчез.

В другом конце трейлера ожила переносная радиостанция.

– Семьдесят пятый этаж, – сказал чей-то усталый голос, – здесь становится жарче, чем в аду. Дыма еще нет, но боюсь даже подумать, что творится за противопожарными дверьми.

– Давайте помаленьку, полегоньку, – ответил командир пожарной части. – Не получится, значит, не получится.

Нат видел, как заместитель начальника пожарной охраны Браун открыл было рот и тут же молча закрыл его. Командир части тоже видел это и сжал зубы от душившей его ярости.

Я не буду напрасно рисковать моими людьми ради проигранного дела, – сказал он, – кто бы там наверху ни был.

Браун устало кивнул.

Нат спросил:

– Вы убеждены, что дело безнадежно?

– Ни я, ни вы не можем знать точно, так это или нет. Наши люди пробились с брандспойтами до двенадцатого этажа. Насколько я знаю, остается больше сотни других этажей, где могли возникнуть подобные пожары, и это еще не вершина! Я двадцать пять лет занимаюсь этим делом...

– Никто не сомневается, что вы справитесь, Джим, – сказал Браун, и на миг воцарилась тишина.

– К тому же, – продолжал командир части, все еще обращаясь к Нату, – тут еще ваш электрический гений. Нарисовал чудную картинку, как проложит тут проводок и там проводок и – фокус-покус – заработает лифт.

– А вы думаете, так не получится?

– Да, я думаю, что не получится, – Он почти кричал, потом усталым голосом тихо добавил: – Но я готов попробовать даже ракеты, если кто-то думает, что они дадут хотя бы такой шанс, как снег в аду.

Он помолчал, потому повернулся и посмотрел на Брауна:

– Вы еще не высказались, но я знаю, о чем вы думаете, и не виню вас за это. Это мой участок и, черт возьми, как здесь могло произойти нечто подобное? Ведь у нас есть свои противопожарные правила. Они несовершенны, но вполне достаточны, чтобы не могло произойти ничего подобного. Это здание строилось лет пять-шесть, у всех, включая Господа Бога, на глазах, и вокруг него мотались и инспектора, и мои люди, и еще Бог знает кто, и следили за каждым шагом. – Он запнулся и покачал головой. – Я этого не понимаю. Я просто не понимаю.

Браун взглянул на Ната:

– Вы об этом, видимо, знаете больше любого другого, – сказал он, но продолжать не стал. Это явно звучало как обвинение.

Первой реакцией Ната было раздражение, которое он с трудом подавил, но потом он сказал, медленно и осторожно:

– Я начинаю кое-что понимать и видеть кое-какие связи, но они вам ничем не помогут.

Браун подошел к окну трейлера и посмотрел через него вверх.

– Если бы она не была так чудовищно высока! – В его голосе была ярость, бессильная ярость. Он отвернулся от окна. – Черт бы вас побрал, что вы этим хотели доказать?

– Хороший вопрос, – медленно ответил Нат. – Но ответа я не знаю.

– Я думаю, что мы перехитрили сами себя, – сказал Браун. – Понимаете, что я имею в виду?

Он подошел к стулу и неловко плюхнулся на него, грустный, беспомощный, сердитый:

– Знаете, я, например, родился и вырос в одном небольшом городке на севере штата Нью-Йорк. Самое высокое здание в округе было в два этажа, если не считать террасы на крыше; нет, самым высоким был четырехэтажный отель «Эмпайр стейт» в окружном центре. Там были реки и в них была рыба. До сих пор у меня на губах вкус воды из нашего колодца.

Нат кивнул:

– Я понимаю, о чем вы думаете.

– Когда заболел мой дед, ему было около восьмидесяти. Доктор пришел ночью и оставался с ним до полудня, пока дед не умер. – Он развел крупные костлявые руки.

– Так это было когда-то. Человек рождался, жил и умирал. И тогда случались катастрофы, разумеется были и болезни, которые сегодня научились лечить и перед которыми тогда были бессильны. Но не было стодвадцатипятиэтажных зданий, как и многого другого.

По ступенькам трейлера поднялся Гиддингс. Лицо его было покрыто копотью, синие глаза пылали гневом.

– Дядюшке моей жены, – продолжал Браун, как будто не замечая Гиддингса, – под девяносто. Он в больнице. Не будем о том, во что это обходится. Не слышит, не видит и вообще не знает, что происходит вокруг. Кормят его через трубочку, и вот он лежит, еще дышит, сердце бьется, почки и внутренности еще работают. Так он лежит уже три месяца. Врачи могут поддержать его жизнь, если.. это можно так назвать, но не могут дать ему спокойно умереть. Мы стали слишком умными, и это не идет нам на пользу.

– Тут я с вами согласен, – поддакнул Нат, выжидательно глядя на Гиддингса.

– Может быть да, может быть нет, – заметил Гиддингс.

– Лично я думаю, что не слишком. Мы понятия не имеем, что происходит наверху, в лифтовых шахтах. Там дикая, адская жара, это мы знаем. Могли деформироваться направляющие. – Он пожал плечами. – Могло полететь что угодно, все могло случиться. Нужно было приказать им спускаться по лестницам.

Браун напомнил:

– Двери не открываются.

– Так надо было разбить эти чертовы двери!

Нат сказал:

– Я не знаю, что было бы; возможно, я принял неверное решение.

– Нет, – вмешался Браун. – Огонь уже проник на одну из лестниц. Вероятно, проникнет и на другие. Что, если бы их отрезало на полпути?

– Все равно, это лучше, чем сейчас, – сказал Гиддингс, – когда они там, как в тюрьме. И все это только потому...

– Почему? – спросил Нат и покачал головой. – Все не так просто. Случилась уйма событий, которые не должны были случиться, но случились, и одновременно. Прежде всего, мимо нас двоих не должно было пройти то, что затеял Саймон.

– Он нас перехитрил, он и его чертов бригадир.

– И еще инспектор, – добавил Нат. – Инспектор не должен был пропустить такие изменения, но это произошло. И это еще один факт.

Он взглянул на Брауна. Тот сердито кивнул:

– И мы тоже кое-что пропустили, хотя не должны были. Там, наверху, есть гидранты, но нет шлангов, а теперь в них, разумеется, нет напора, потому что трубы наверняка лопнули от жары и скопившегося пара.

– Вы не хотели сегодняшнего приема, – сказал Нат Гиддингсу. – Фрэзи должен был его отменить, но поскольку вы не сумели его переубедить, он этого не сделал. И, конечно, никто не учитывал, что какой-то маньяк проскользнет, минуя полицию, на технический этаж в подвал и наделает Бог знает какого вреда, заодно покончив с собой. Мы знали, что внутри кто-то есть. Нужно было настаивать на проверке всего здания...

– Этаж за этажом – для этого нужна целая армия, – возразил Гиддингс. – Не будьте так наивны. – Его возбуждение немного улеглось.

– В том-то все и дело, что нет, – сказал Нат. – Мы могли стоять на своем до посинения, но никто бы на нас и внимания не обратил. – Он снова взглянул на Брауна. – В одном вы правы – у нас больше знаний, чем разума. – Он устало махнул Гиддингсу рукой. – Пойдем посмотрим, может что-нибудь получится с лифтами.

– Я бы хотел, чтобы вы были здесь, когда прибудет Береговая охрана, – заметил Браун. – Это ведь ваша идея.

Нат устало кивнул и вышел.

В канцелярии банкетного зала губернатор, обращаясь к шефу пожарной охраны, говорил:

– Рано или поздно у нас возникнут проблемы, возможно, возникнет паника. На всякий случай нужно собрать четыре-пять официантов, что помоложе и покрепче, и попросить их быть наготове.

– Я это устрою, – ответил тот и вышел.

– Гровер, – спросил губернатор Фрэзи, – вы не хотите прогуляться по залу, чтобы ваши гости вас видели? – И добавил: – И улыбайтесь, черт вас побери!

– Я пойду с ним, – предложил Бен Колдуэлл. Они ушли вместе.

– Видите, какой я умница? – спросил губернатор у Бет. – Теперь мы одни.

Бет ответила:

– Есть ли у нас будущее, Бент?

Тут зазвонил телефон. Губернатор переключил его на громкоговоритель:

– Армитейдж слушает.

– Одна лестница накрылась, губернатор, – сказал голос Брауна. – Вторая, возможно, выдержит, а, может, и нет. Мои люди не питают иллюзий, но все еще пытаются пробиться к вам.

– Ну и что тогда? – спросил губернатор.

Оба замолчали.

– Вам придется открыть двери с вашей стороны.

– И что?

Новая заминка, потом ответ:

– Не знаю, что вам посоветовать, губернатор.

– Ладно, – сказал губернатор, – давайте разберемся, как обстоят дела. Одна лестница уже исключается. Есть ли надежда, – я хочу слышать ваше мнение, и ничего больше, – есть ли надежда, что все противопожарные двери на другой стороне выдержат, пока мы спустимся вниз, пока хоть кто-то из нас спустится вниз?

В голосе Брауна слышалась боль: – По-моему, почти никакой. Есть еще две возможности, и они мне кажутся лучше. Возможно, Вильсону, Гиддингсу и тому инженеру-электрику удастся запустить лифт. – Он помолчал: – А вторая возможность – что нам удастся справиться с пожаром раньше, чем... – Он запнулся. – Что нам удастся с ним справиться.

Лицо губернатора было непроницаемо. Тяжелым, невидящим взглядом он уперся в противоположную стену.

– Значит, оставшись здесь, мы получаем больше шансов?

– Я... я бы сказал, да. – Браун замялся. – Есть еще одна возможность, но это просто дикая идея Вильсона. Если бы Береговой охране удалось перебросить к вам трос с северной башни Торгового центра, то по нему можно было бы пустить беседочный спасательный пояс... – Голос, явно скептический, умолк.

– Мы готовы на все, – сказал губернатор. Он умолк и задумался. – Отзовите своих людей с лестниц.

Браун не отвечал.

– Вы слышали? – спросил губернатор.

– Может быть, – не спеша заговорил Браун, – пусть они лучше продолжают подниматься к вам, губернатор. На всякий случай. То, о чем я говорил, это только мои догадки.

– Отзовите их, – повторил губернатор. – Нет смысла жертвовать ими ради бесполезного дела.

Брауну пришло в голову, что то же самое он слышал от командира пожарной части. Он устало и машинально кивнул в знак согласия:

– Да, губернатор. Но двое из них вернуться уже не могут. Путь под ними перекрыт огнем.

– Мы впустим их внутрь, – сказал губернатор. – Дадим им выпить и чуть подкрепиться. Это чертовски мало, но ничем больше помочь мы им не сможем. – И уже другим тоном продолжал: – Ладно, Браун. Спасибо за информацию.

Повесив трубку, он обернулся к Бет, на лице его было прежнее выражение:

– Вы меня о чем-то спросили?

– Беру вопрос обратно.

– Нет, – губернатор покачал головой. – Вы заслужили ответ. – Он задумался, а потом сказал: – Не знаю, есть ли у нас шанс, но, честно говоря, сомневаюсь.

– Ну вот, наконец все сказано.

– И мне это неприятно по многим причинам.

Она тихо ответила:

– Я знаю, Бент.

– Откуда вы знаете мои причины?

Ее улыбка была почти незаметной, это была та самая древнейшая всеведущая загадочная женская улыбка.

– Просто знаю.

Губернатор уставился на нее, потом тихонько кивнул.

– Может быть.

Широким жестом он обвел не только канцелярию, но и все здание.

– Меня привело сюда тщеславие, а за него всегда приходится платить. Я люблю аплодисменты. Всегда их любил. Мне нужно было идти в актеры. – Он неожиданно улыбнулся. – Но, к счастью, я здесь. У всех на виду, – Его улыбка стала еще шире. – Мне то, что я вижу, нравится.

Губернатор умолк на несколько секунд.

– С кем-то вроде вас, – вдруг сказал он, – я, может быть, дотянул бы и до Белого дома. – Он снова помолчал. – Я смог бы все. – Он выпрямился. – Но, как бы там ни было, я здесь, и, как я уже сказал, человек всегда должен платить за тщеславие. Это закон природы. – Он медленно покачал головой.

– Мне можно с вами? – Она, все еще улыбаясь, встала.

Они вместе вышли в банкетный зал, остановились в дверях и осмотрелись. Там все было как прежде: люди собирались в кучки, расхаживали взад и вперед, официанты разносили подносы с напитками и закусками, слышались разговоры, тут и там даже смех, который, правда, был слишком громким и нервным. Но была заметна и разница.

«Это вроде сцены бала в театре, – сказала себе Бет, – в опере или даже в балете, такое живое, но явно неправдоподобное скопление людей, которое занимает внимание зрителей, пока из-за кулис не выйдут главные герои».

Ей стало интересно, такое ли впечатление у губернатора, и по его улыбке она поняла, что да.

– Выходим на сцену, – сказал он.

Президент радиотелевизионной компании первым остановил их:

– Здесь становится жарко, Бент.

Губернатор улыбнулся:

– Вспомните прошлое лето, когда отключилось электричество у трехсот тысяч жителей и им приходилось обходиться без кондиционеров.

– Чужие проблемы никогда не помогали мне решать мои.

– Мне тоже, – признался губернатор, – но, с другой стороны, если ничего нельзя изменить...

– Я взял за правило, что всегда буду пытаться что-то изменить. По-моему, и вы тоже.

Губернатор кивнул. Он улыбался своей рассчитанной на публику улыбкой, но в голосе его не было и капли веселья:

– Не в этот раз, Джон. Не сейчас.

– Что же, нам просто ждать, что будет?

– Пока это единственное, что нам остается, – ответил губернатор и пошел с Бет дальше.

К нему подошел мэр Рамсей с женой:

– Есть новости?

– Пытаются запустить лифт. Как только получится, сообщат.

– А те пожарные все еще взбираются по лестницам?

– Двое из них, – ответил губернатор, – доберутся сюда. Двух других я вернул обратно.

На скулах мэра заиграли желваки:

– Вы можете сказать почему?

– Потому что те двое, которые доберутся сюда, уже не могут вернуться. На лестнице под ними пожар.

Мэр вздохнул:

– Это значит, что и вторая лестница небезопасна.

– К сожалению, нет.

Паола Рамсей сказала:

– Мы звонили Джилл. – Она улыбнулась Бет. – Она просила передать тебе привет. – Потом добавила: – Она всегда тебя очень любила.

Все помолчали.

– Иногда я говорила себе, что ты понимаешь ее лучше, чем я, и меня это злило. Но теперь уже нет.

«Еще одни слова, которые рождаются только в такую минуту, – подумала Бет. – Почему? »

– Я этого не знала.

– Это уже не важно. Все уже прошло. Джилл...

Паола задохнулась и покачала головой.

– Она молода, Паола, она еще ужасно молода.

– И теперь она должна будет рассчитывать только на себя.

Она взглянула на губернатора:

– Я совсем не светская дама, Бент. Я просто испуганная женщина. Почему мы торчим здесь? Кто в этом виноват? Я спросила Гровера Фрэзи, но...

– Гровер, – сказал мэр, – растерян и перепуган. – В его голосе звучало презрение. – Но при всем том он был и остался джентльменом. Гровер Фрэзи, член клуба избранных. Моей жене он сказал: «Ну-ну, Паола, все скоро будет в порядке, я надеюсь». Или что-то в этом смысле.

– Я бы хотела, чтобы кто-то понес за это ответственность, – сказала Паола Рамсей. – Кто-то из тех безответственных и непорядочных людей, которые делают все, что им вздумается, называя это деловой активностью. Им все сходит с рук, а я сыта ими по горло. Кто бы ни был виноват в этом, черные или белые, мужчины или женщины, выдающиеся педиатры или университетские священники, кто угодно, я хочу видеть собственными глазами, как они получат свое.

Она запнулась:

– Нет, как они получат свое, я уже не увижу, да? Но хочу хотя бы знать, что это произойдет. Называйте меня мстительной, если хотите. Называйте меня...

– Я скажу только, что вы правы, Паола, – ответил губернатор, – Признаю, что нынешняя исключительная ситуация меняет и мои воззрения на преступление и наказание.

- Но ведь еще не все потеряно, – заметил мэр. – Вы ведь сами говорили, что лифты...

– Да, – согласился губернатор, – это еще не конец.

Он подумал о спасательном тросе, но решил, что не будет говорить о нем, чтобы не возбуждать преждевременные надежды.

– Я не люблю аналогий с футболом, – сказал он. – Это просто не для меня. Никогда не обсуждаю футбольную тактику. Но пока нет свистка – игра еще не кончена. Поэтому...

– Нам нужно держаться как светским дамам, не моргнув глазом, – закончила Паола Рамсей. В глазах ее горела ярость. – Меня тянет на те слова, что пишут в сортирах, Бент. Я серьезно, – Потом добавила: – Продолжайте спокойно свой обход для успокоения народа.

Она помолчала, глядя на своего мужа.

– И мы займемся тем же. Мы ведь не можем снять маску? – Голос ее был хриплым от гнева.

Губернатор смотрел им вслед. К нему приблизился генеральный секретарь ООН.

– Между нами, – быстро сказал Бет губернатор, – я испытываю те же чувства, что и Паола. Но выйди это наружу, разве не пострадал бы мой образ в глазах общественности?

Он снова улыбнулся, на этот раз генеральному секретарю, который с привычной небрежностью держал в руке бокал шампанского:

– Вальтер, у меня такое впечатление, что мы еще не извинились перед вами за эту... гм... мелодраму. Так что я приношу вам свои извинения.

– Разве вы в этом виноваты?

– Только не в прямом смысле. – Больше он распространяться не стал.

Генеральный секретарь спросил:

– Вы заметили, как быстро и легко человек в критические моменты меняет свою систему ценностей? Еще недавно я думал только о балансе сил, волнениях на Ближнем Востоке, проблемах Юго-Восточной Азии и претензиях целого ряда делегаций по разнообразным поводам. – Он умолк и задумчиво улыбнулся. – Мне это напоминает совсем другое время, когда тоже имело значение только «здесь» и «сейчас».

– Когда это? – спросила Бет.

– Во время войны? – предположил губернатор. – Вы это имели в виду, Вальтер?

– Некоторое время мы жили под Мюнхеном, в стогу сена, – ответил генеральный секретарь. – Наш дом конфисковали. Меня выпустили из концлагеря – моя жена это как-то устроила. Нас было шестеро. Двое детей, мать моей жены, моя тетя и нас двое. – Он говорил тихо и медленно. – Однажды мы раздобыли курицу, целую курицу.

Губернатор покачал головой. В его лице и голосе чувствовалось сочувствие и безоговорочное понимание.

– Она была для детей, но им не досталась.

Наступила тишина, затем он закончил:

– Когда мы с женой отвернулись, обе старушки ее тут же съели. Всю, и косточки обглодали дочиста. Так обстоят дела, когда речь идет о выживании.

- Возможно, – не спеша предположил губернатор, – если всех истеричных политиков, создающих вам такие проблемы, перенести сейчас сюда, поставить в наше положение, то все споры сразу будут решены. Что бы вы сказали о таком варианте?

– Что это чисто в стиле янки. – Генеральный секретарь улыбнулся. – Полагаю, что наша ситуация не изменилась?

Увидев лицо губернатора, он только кивнул:

– Я так и думал. А теперь одно маленькое замечание. Судья Поль Норрис, скажем так, на грани взрыва. Он так разъярен, – снова та же улыбка, – что моих дипломатических способностей не хватает, чтобы его успокоить.

- Я с ним поговорю, – сказал губернатор.

Судья Поль Норрис, высокий седовласый мужчина командирского типа, бросил на него испепеляющий взгляд.

– Если кто-нибудь немедленно что-нибудь не придумает, – сказал он, – я возьму все в свои руки.

Губернатор понимающе кивнул:

И что вы сделаете, Поль?

– Не знаю.

– Прекрасный ответ, вполне достойный вас.

Норрис медленно ответил:

- Слушайте, Бент, я уже сыт вами по горло. Вы остры на язык. Все это знают. И вы пользуетесь им, чтобы издеваться над всем, что создало величие этой земли. Вы...

- Вы имеете в виду, – сказал губернатор, – унаследованное состояние, положение и то, что когда-то называлось привилегиями. – Он кивнул. – Я видел недавно ваше имя в одном списке. Ваши доходы за прошлый год достигли почти миллиона долларов, но при этом вы совсем не платили налогов.

– Я не нарушал законов. – На лбу Норриса забилась тонкая жилка. – Все было в пределах правил.

– В этом я убежден, только вот человеку, который зарабатывает только десять тысяч в год, тяжело понять, почему он должен платить налог в двадцать процентов.

Бет смотрела, слушала и пыталась понять, чего хочет добиться губернатор, сознательно восстанавливая против себя этого человека, будь он хоть тысячу раз прав.

– Мне плевать на людей, зарабатывающих десять тысяч в год, – ответил Норрис. – Они меня не интересуют.

Бет в душе рассмеялась. «Теперь понимаю, – сказала она себе, – это сознательный уход в сторону от темы, размахивание красной тряпкой, чтобы отвлечь человека от главной проблемы».

– Но и на вас, Поль, наплевать тому нашему гипотетическому человеку, зарабатывающему десять тысяч долларов в год. Он сыт вами по горло и считает, что с вами и вам подобными давно пора кончать.

– Вы говорите, как коммунист.

– Это обо мне уже говорили.

– Значит, вы признаетесь?

Губернатор улыбнулся.

– Я думаю, откуда взялось это обвинение. Крайне левые считают меня слишком верной опорой нашего строя, и вместе с мнением, которого придерживаетесь вы и вам подобные, это ставит меня туда, где я и хочу быть: достаточно близко к центру.

Он помолчал.

– Попробуйте задуматься над всем тем, что я вам сказал. – И потом, внезапно ставшим холодным голосом добавил: – Но пусть вам не взбредет в голову затеять в этом зале какой-нибудь переполох, или я прикажу связать вас как рождественского гуся и заткнуть вам рот бананом. Вы поняли?

Норрис засопел. Жилка у него на лбу набухла еще сильнее:

– Вы не посмеете!

Губернатор ощерил зубы:

– Не пытайтесь это проверить, Поль. Я блефую только в покере.

И они с Бет отошли прочь.

Официант с напитками на подносе заступил им дорогу.

– Спасибо, парень, – сказал губернатор, подал бокал Бет и взял себе.

– Как идут дела, господин губернатор? – спросил официант полушепотом. – Знаете, говорят, что нам отсюда не выбраться. Никогда. Говорят, что с пожаром не могут справиться. Говорят...

– Всегда что-нибудь да говорят, – ответил губернатор, – и всегда кто-нибудь заявляет, что все кончено.

– Ну да. Я знаю, в войну я служил на флоте. Только, господин губернатор, у меня жена и трое детей, что будет с ними? Скажите мне, что будет с ними?

– Мальчики, – спросил губернатор, – или девочки?

– Разве в этом дело? – И добавил: – Два мальчика и девочка.

– Сколько им?

Официант нахмурился:

– Одному одиннадцать, Себастьяну. Берту – девять. Бекки – всего шесть. К чему это вам?

– Бекки еще слишком мала, – ответил губернатор. – Но почему бы вам не взять Себастьяна и Берта в субботу на футбол?

– То есть завтра?

– Разумеется, – губернатор спокойно улыбался. – Мы там можем увидеться. И если так, ставлю вам пиво, а ребятам кока-колу. Идет?

Официант замялся, потом ответил:

– Думаю, вы мне дурите голову. Извините за выражение, мадам. – Он помолчал. – Но если мы там и вправду встретимся, то ловлю вас на слове, так я знайте. – Он отвернулся, но тут же обернулся к ним снова. – Я обычно хожу на западную трибуну. – Уходя, он улыбался.

– Он понял, Бент, – заметила Бет.

Губернатор кивнул:

– В войну я служил в Лондоне. Тогда вы еще были совсем ребенком.

Бет улыбнулась так же, как он:

– Не пытайтесь испугать меня вашим возрастом.

– Когда настал настоящий хаос, – продолжал губернатор, – люди сумели с ним справиться. Не то, чтобы им это нравилось, но справились. Выдержали, не жаловались и редко паниковали. Такие же люди, как этот парень. А люди вроде Поля Норриса не умеют... ну, жить вместе с другими.

– И вместе с другими умирать, – добавила Бет. – Да, вы правы. – У нее уже горели веки. – Возможно, в конце концов запаникую и я.

– Еще не конец, – голос губернатора звучал уверенно и твердо. – Но если он и наступит, вы паниковать не будете.

– Прошу вас, Бент, не позволяйте мне этого.

Было 17. 23. С момента взрыва прошел час.

 

20

17.21 — 17.32

В трейлере зазвонил один из телефонов. Браун снял трубку и представился, немного послушал, замялся.

– Да, – сказал он наконец, – она здесь.

Он передал трубку Патти.

– Я так и думала, что ты там, девочка моя, – услышала она голос матери. В ее тоне не было и следа упрека. – Это хорошо. Папа был бы рад.

Тишина.

Патти закрыла глаза. Потом нерешительно спросила:

– Был бы? Что это значит?

Молчание в трубке длилось бесконечно. Потом Мери Макгроу прервала его спокойным голосом, в котором не было и следа слез.

– Умер, – сказала она. И все.

Патти невидяще уставилась на хаос за окном и глубоко, с дрожью вздохнула:

– А я была здесь.

– Ты ничем бы не помогла, – ласково ответила Мери. – Меня пустили к нему на несколько минут. Но он не видел меня и даже не знал, что я там.

Слезы уже готовы были хлынуть из глаз. Патти с трудом сдерживала их:

– Я приеду.

– Нет. Я уже дома, девочка моя.

– Я еду туда.

– Нет. – Голос звучал странно, напряженно, но вместе с тем уверенно. – Я выпью чашку крепкого чая. И как следует выплачусь. Потом пойду в церковь. Так что ты мне в этом ничем не поможешь.

Мери помолчала.

– Не то чтобы ты мне мешала. Но только сейчас, когда умер отец, я хочу побыть одна. Отец бы это понял.

– Я тоже понимаю, мама, – задумчиво ответила Патти.

«Каждый противостоит горю по-своему», – подумала она. Для нее это было внове. Сегодняшний день многое представил по-новому.

– А что у тебя? – спросила мать.

Патти чуть удивленно обвела взглядом трейлер, но ответ был прост: – Я остаюсь здесь. На папиной стройке.

Наступила долгая пауза.

– А Поль? – спросила Мери.

– Ничего. С ним все кончено. – Патти немного помолчала. – Папа знал об этом. – И сквозь горе снова прорвался гнев. Она его подавила.

– Поступай, как считаешь нужным, девонька. Благослови тебя Бог.

Патти медленно положила трубку. Она понимала, что Браун и два начальника пожарных команд стараются не смотреть на нее и в недоумении ждут объяснений. Просто удивительно, как легко она это поняла, как легко она понимает таких мужчин, как эти, мужчин, похожих на ее отца. Мужчин, совсем не таких, как Поль. «Но тогда мне нечего скрывать», – подумала она.

– Отец умер, – Она сказала это медленно, решительно и тут же встала. – Я пойду.

– Присядьте, – сказал Браун. Голос его звучал хрипло. Молча достал сигареты, взял одну, переломил ее пополам и со злостью швырнул половинки в пепельницу. – Ваш отец... – начал он. – Мне очень жаль, миссис Саймон, – Несмотря на усталость и напряжение, он заставил себя улыбнуться; это была нежная и сочувственная улыбка. – Мы, бывало, спорили. Это естественно. Он был строителем, а я, по его меркам, только помехой, и оба мы легко заводились, – Улыбка стала шире. – Но я не знал лучшего человека и я рад, что его нет здесь и он не видит все это.

Патти спокойно ответила:

– Спасибо. Я бы не хотела вам мешать, – И тут ей пришло в голову, что ей просто некуда идти. Это было совершенно ясно. И только теперь она осознала, что осталась одна, совершенно одна. Это было ужасно. Она неуверенно повторила: – Я вам благодарна. Постараюсь вам не мешать.

Затрещала переносная рация.

– Мы уже на площадке банкетного зала, шеф. – Это был голос Дениса Хоуарда, задыхавшийся и дрожавший от усталости. – С дымом здесь терпимо. Попытаемся освободить двери.

– Что с ними?

– Господи, шеф, как можно так делать? – Голос едва не плакал. – Тут полно огромных ящиков, тяжелых как черт, на некоторых наклейки: «Осторожно! Электронные приборы! », и они так притиснуты к дверям, что их нельзя открыть снаружи. Куда, черт возьми, смотрели наши люди, кто додумался так забаррикадировать пожарный выход!

Командир пожарной части прикрыл глаза:

– Я не знаю, Денис. Клянусь, не знаю. Я знаю только, что если есть способ сделать все плохо, то до него кто-нибудь да додумается. Этот принцип, насколько я знаю, еще никогда не подводил. А когда все ложится в масть, – он запнулся, – так разбейте эти ящики к черту! Постарайтесь убраться с лестницы и попасть внутрь! Это ваша единственная надежда.

Браун устало протянул руку. Командир части подал ему рацию.

– Губернатор обещал вам что-нибудь выпить и закусить, – сказал Браун. – На этом вы свое дело сделали.

Ответа не было. Батареи в рации Хоуарда отказали из-за повышения температуры.

Нат был внизу, в темной утробе здания и передвигался на ощупь при призрачном свете пожарных фонарей. В противогазе он страдал от клаустрофобии и боялся, что каждый вздох может стать последним. Насквозь промокший от брызг пожарных брандспойтов он продирался сквозь дым, почти ощущая его материальную плотность.

Гиддингс, Джо Льюис и двое парней из наскоро собранной бригады электриков были где-то поблизости, но сейчас Нат не знал где.

«Это абсурд, – говорил он себе, – что я вообще здесь. Специалист по электрооборудованию – Джо Льюис. О том, где щиты и трансформаторы, Гиддингс знает столько же, сколько и я. Значит, я здесь только потому, что не могу ждать в стороне, как типичный настоящий архитектор у кульмана, с карандашом в руке и головой, полной абстрактных идей».

«Мне здесь не место», – подумал он, и словом «здесь» он определил не только чрево этого гигантского здания, но и все остальное в этом разложенном по полочкам обществе огромного города, где правая рука не знает, что делает левая, и где человек так далек от всего происходящего, что какой-то выключатель, находящийся за километры от него, может лишить его света, тепла, возможности поесть или включить музыку, чтобы остаться одному и не сойти с ума в этом сумасшедшем доме. Или его ненароком может накрыть радиоактивное облако, возникшее из-за аварии на реакторе Бог знает где.

«Разумеется, я преувеличиваю, – сказал себе Нат, – но не слишком».

Тут на него налетели двое пожарных, метавшихся вокруг в дыму, прокладывая новые шланги. Они даже не заметили столкновения.

«И еще вот это: как все здесь задевают друг друга, независимо от обстоятельств. Люди здесь, как кролики в клетке. Они даже рады, когда есть возможность потолкаться и подраться и когда они топчутся в страшной давке: в метро в час пик, в автобусах, на переполненных трибунах Янки-стадиона, на пляжах Кони-Айленда, на Рождество на Таймс-сквер, на Медисон-сквер... Господи, как же они это любят! »

Образы мелькали в его мыслях быстрее, чем он мог найти слова.

Какой-то голос поблизости прорычал сквозь противогаз:

– Да, где же... а, вот он, сукин сын! Ты куда светишь, в задницу? – Это был один из электриков.

Там был и Гиддингс, который в дыму казался просто гигантом.

– Если вам слабо, так пустите меня. – Его голос звучал нереально, отдаленно и глухо.

– Эй ты, начальничек, убери свои чертовы руки от щита. Ты не из нашего профсоюза.

«О, нет, – подумал Нат, – Только не сейчас».

«Да, вот так обстоят дела: это у них внутри, и их не исправишь. Человек огородил свою делянку и воюет со всеми пришельцами и с друзьями, и с врагами. Почему? Потому что в его делянке – его душа, она выражает его «я», и любая угроза для нее – удар по душе хозяина. Такой вот бардак. Но так не должно быть! »

Нат был зол на весь мир.

Джо Льюис, стоявший возле него, глухо пробубнил:

– Поторопитесь, – и закашлялся. – Мне здесь долго не выдержать.

– Так давайте отсюда, – ответил Гиддингс. – Мы доделаем!

Нат в дыму и почти полной темноте увидел, как Льюис, пытаясь возразить, взмахнул рукой, но тут же бессильно опустил ее. Глубоко закашлялся, раздирая легкие. Пошатнулся, споткнулся, упал, попытался встать, но не сумел.

Гиддингс выругался:

– Разрази меня гром...

– Оставайтесь здесь, – сказал Нат. – Я его вытащу наружу.

Он наклонился к Льюису, перевернул его на спину, усадил, медленно, с трудом перебросил его через плечо, как это делали пожарные, глубоко вздохнул и, наконец, с трудом встал на ноги.

Ноги у него дрожали, а в легкие даже через противогаз проникал запах дыма, вызывавший тошноту, от которой невозможно было избавиться.

Нат согнулся в три погибели и походкой, представлявшей нечто среднее между шагом и ползком, двинулся на свет.

Тело Льюиса было совершенно безвольным и от этого казалось еще тяжелее. Нат не мог определить, дышит ли еще Льюис. Доковыляв до первой лестницы, он медленно и тяжело начал взбираться наверх.

«Одна, две, три... в каждом пролете – четырнадцать ступенек... »

Почему он сейчас вспоминает такую ерунду?

«Тринадцать, четырнадцать... передохнуть, а потом следующий пролет, но дым все не рассеивается».

Ему казалось, что следующий шаг будет последним, хотя и знал, что это не так. Все, что можно было сделать, – это, как в горах, при восхождении по крутой тропе, смотреть под ноги и сосредоточиться на размеренном ритме шагов. И следить за дыханием. Не обращать внимания на кашель.

«Тринадцать, четырнадцать, опять площадка, снова отдых и новый пролет».

Один раз он споткнулся о шланг и упал на колени, почувствовав острую боль. Хотел было бросить Льюиса, мешавшего ему встать, но сумел преодолеть искушение.

«Встать, черт тебя побери, встать! »

Он слышал голоса, но знал, что это бешеный его собственный пульс бьется в голове.

Он остановился посреди пролета и кашлял, кашлял, кашлял, потом поковылял дальше.

Перед ним были только мрак и дым. Наконец показались закрытые двери.

«А что, если они заперты? Если так, – сказал себе Нат, – то я выбрал не ту лестницу и нам конец».

Взобравшись на последние две ступеньки, он свободной рукой поискал дверную ручку. Ее не было.

Тошнота подступила к горлу, невозможно было удержаться от рвоты, не то что думать.

«Ручки нет – почему? Идиот проклятый, ты же знаешь ответ – почему? Ты архитектор или нет? »

Он наклонился и ткнул беспомощным телом Льюиса в двери, которые тут же распахнулись, и он едва не упал в полный дыма вестибюль.

Наконец он был снаружи, на невероятно свежем воздухе, на площади, избавленный от противогаза, и уже подходили двое в белом, чтобы снять с его плеч тело Джона, а кто-то говорил: «Подышите этим», и прижимал ему к носу и рту резиновую маску.

Нат глубоко вдыхал кислород, и площадь постепенно проступала сквозь туман, а тошнота отступила. Он снял маску и, пошатываясь, побрел к трейлеру. Когда он взбирался по лестнице, ноги его еще не слушались.

Один из пожарных ему улыбнулся:

– Не хотите перейти к нам? Такие прогулки в задымленные помещения можем предложить вам почти ежедневно, если они вам нравятся.

– Нет уж, спасибо, – ответил Нат и заставил себя улыбнуться, хотя вышло это не лучшим образом. – С этого момента берусь только за лесные пожары.

– С вами все в порядке? – спросила Патти.

Нат сначала не заметил Патти, но теперь увидел ее, стоящую рядом, маленькую, ловкую и сейчас полную неподдельного участия. Почему?

– Вполне, – ответил Нат. – Только переведу дух.

– У вас такой вид, – продолжала Патти, – как будто вас только что выловили в Ист-Ривер, как говаривал папа. – Она неуверенно улыбнулась.

Браун спросил:

– Как дела с лифтом?

Нат устало махнул рукой:

– Возможно, будет работать. Хотят попробовать.

«Другого выхода не было. Хотя... »

– Что-то Береговая охрана не торопится.

По ступенькам поднялся Гиддингс. Увидев его, Нат представил себе, как он выглядит. Часть лица Гиддингса, до того скрытая противогазом, была белым пятном. Лоб черный, и волосы покрыты сажей. Вельветовый пиджак промок насквозь и весь покрылся пятнами.

– Что вы смеетесь? – спросил Гиддингс.

– Мы как два трубочиста, – ответил ему Нат, продолжая улыбаться. – А трубочисты приносят счастье, так что будем надеяться.

«И молиться, – сказала себе в душе Патти, – за счастье всех близких. И за тебя, папа. Господь тебя спаси! »

Браун спросил:

– И что дальше?

– Если он тронется, – продолжал Гиддингс, – то остановится только у банкетного зала, разве что... – он пожал плечами, – разве случится не знаю что. Но дело в том, что мы не узнаем, поднялся ли он, пока они нам не сообщат. Пойду свяжусь с ними.

С Брауном и пожарными он перешел к телефону.

Патти тихо позвала:

– Нат!

«Что ее толкнуло на это? Только одиночество? »

Она не имела понятия, но не имела и сил сдерживать себя:

- Он умер, Нат. Папа. Знаете, он был такой, большой и сильный...

– Мне очень жаль. – Нат взял обе ее маленькие чистые руки в свои, потом расстроенно увидел, что он наделал. – Этого мне тоже жаль.

– Это не важно, – Патти не пыталась отнять свои руки. – Звонила мама. Она его видела, но он он ее не узнал.

Нат снова сжал ее руки:

– Только спокойно. Спокойно.

«Что еще можно было сказать. Не умею я этого, – подумал он. – Единственное, в чем я разбираюсь, это дома, а не люди».

– Мне очень жаль, – повторил он, но эти слова казались ему пустыми.

Патти прикусила нижнюю губу. Глаза ее были закрыты. Когда она их открыла, они предательски блестели, но слез не было.

– Все уже в порядке. – Она помолчала. – Поль... – начала она уже другим тоном.

– Что с ним?

Патти глубоко, но неуверенно вздохнула:

– За обедом я сказала отцу о Поле и Зиб. Мне очень жаль, но я сказала ему, что ухожу от Поля, и должна была объяснить причину.

Нат снова сжал ее руки:

– Разумеется.

«Но где же боль от этого открытия, от понимания, что он рогоносец? Почему ему это безразлично? Неужели все это время он только убеждал себя, что живет с Зиб в чем-то, считавшемся супружеством, в то время как в действительности это было только легализованным сожитием на публике, из которого не вытекали никакие обязательства? »

– Поль говорил с ним после меня, – продолжала Патти. – Был там, когда у отца начался приступ. – Она замолчала, наблюдая за лицом Ната.

В другом конце трейлера четверо мужчин суетились вокруг телефона. Слышались голоса, но разобрать слова было невозможно. Здесь, на маленьком изолированном пространстве, стояла тишина. Наконец Нат спросил:

– Что вы хотите сказать, Патти?

– Насколько я знаю отца, – ответила она, – он выложил Полю все, в том числе и о Зиб. Вы думаете, нет?

Она помолчала.

– И что, вы думаете, мог ответить Поль?

Она снова помолчала, потом сама ответила:

– Что у нас с вами тоже рыльце в пушку. Лишь бы не тонуть одному. Я Поля знаю.

Их окружала тишина, и время словно остановилось.

– Не знаю, – ответил Нат, но он знал.

«Я Поля знаю», – к этому утверждению он мог присоединиться.

– Я плохо разбираюсь в людях, – сказал он, – Зачем осуждать, пока не доказана вина?

Патти покачала головой, решительно вздернула подбородок.

– Если все было так, – сказала она, – отца убил он, – Ее руки в ладонях Ната забила дрожь. – И если мне представится такая возможность, – продолжала она, – я убью Поля, Господь свидетель.

Нат тут же начал:

– Патти... – но запнулся.

Браун кричал в телефон:

– Вы в этом уверены? Черт побери, так убедитесь!

Он обратился к Гиддингсу и пожарным:

– Он думает, что лифт дошел до них. Думает! – И снова закричал в трубку. – Это точно? Да, мистер губернатор? Охренеть можно!

Пауза.

– Да, губернатор! Останусь на связи.

Он прикрыл трубку рукой:

– Лифт наверху. Они пытаются открыть двери. Что вы на это скажете?

Он через весь трейлер взглянул на Ната:

– Теперь можем забыть эти глупости со спасательным тросом.

Нат задумался. Наконец-то речь идет о вещах, о которых он может судить со всей ответственностью.

– Нет, – сказал он. – Если лифт на ходу, отлично. Но на всякий случай оставим запасный выход.

 

21

Первыми не выдержали жара окна на северо-западной стороне шестьдесят второго этажа. Тяжелые обломки закаленного дымчатого стекла отлетели от Башни, как при взрыве, сосульками засверкали в долгом падении и разбились на площади. Толпа охнула, раздались крики.

- Подвиньте барьеры подальше, – заорал сержант. – Назад, черт побери, назад!

Постовой Шэннон провел рукой по лицу и, не веря своим глазам, уставился на кровь, растекавшуюся по его ладони и капавшую между пальцев.

Барнс выхватил носовой платок, свернув, приложил его к длинной, чистой ране:

– Прижми как следует, Майк, и давай к санитарной машине. Придется зашивать.

– Как думаешь, – спросил неисправимый Шэннон, – светит мне медаль за ранение, Фрэнк? Я всю жизнь хотел стать раненым героем.

– Значит, твоя мечта сбылась.

Барнс начал оттеснять толпу от вероятного места падения осколков.

Лозунги на площади исчезли, но изуродованное сооружение предоставило преподобному Джо Уиллу Томасу повод для проповеди.

– Это воля господня! – Вещал он своим библейским голосом. – Это воздаяние за прегрешения и гордыню, которые идут бок о бок. Это новые Содом и Гоморра! Содом и Гоморра, говорю я вам.

Нашлись и такие, кому это сравнение показалось подходящим.

Над площадью летал пепел. Лужи на мостовой превратились в озера, поверхность которых была черной от сажи.

Высоко, невероятно высоко от сияющей Башни поднимался столб дыма. Ниже, по другую сторону здания, клубился другой и, подгоняемый ветром, огибал всю Башню, как гигантский удав.

Из дверей вестибюля тоже валил дым, но уже не такой густой. Многие в толпе думали, что пожар локализован. Но это было не так.

– Рано или поздно, – сказал служащий страховой компании с Пайн-стрит, – это должно было случиться. Я не хочу, чтобы на меня ссылались, но это так. И слава Богу, что нас это не касается.

– Им придется поднять ставки.

Служащий кивнул:

– Это несомненно. Убытки нужно компенсировать.

– А что с людьми там, наверху?

– Это хороший вопрос, – ответил служащий. – Но ответа я не знаю. Мы страхуем вещи, а не людей.

 

22

17.32 — 17.43

Канцелярия банкетного зала снова превратилась в командный пункт, командующим в котором был губернатор.

– Какова вместимость лифта? Максимальная? Даже с перегрузкой?

Бен Колдуэлл ответил:

– Считается, что он берет пятьдесят пять человек. Но, возможно, туда втиснется еще с десяток.

– Втиснется, – решил губернатор, помолчал, потом невесело улыбнулся. – По традиции, первыми идут женщины и дети. Надеюсь, никому не кажется, что об этой традиции нужно забыть?

– Мне, – сказала Бет.

Наступила тишина.

– Вы – выдающиеся люди, – продолжала она. – Вас нужно сохранить. Бросьте ваши глупые рыцарские замашки и смотрите на вещи реально.

Гровер Фрэзи произнес:

– Слушайте! Слушайте!

– Заткнитесь, Гровер! – одернул его губернатор. В его голосе звучала ярость.

Сенатор Петерс сказал:

– Ладно, моя дорогая, посмотрим на вещи реально. Мы свое уже прожили. Мутили воду, как могли, и преодолевали обстоятельства, с которыми могли справиться.

Ораторские привычки очень сильны, но сенатор заставил себя не развивать эту мысль дальше:

– Дело в том, что эта традиция вытекает не из какого-то допотопного представления о рыцарстве, а из того самого реалистического подхода, на котором вы настаиваете. Будущее человечества – вы, а не мы. Пока мы живы, мы решаем его проблемы, но вы заботитесь о том, чтобы кто-то пришел нам на смену.

Губернатор его поддержал:

– Вы в меньшинстве, Бет.

Он нежно улыбнулся и обвел взглядом комнату:

– В первую очередь – все женщины. Вы, Пит, – обратился он к шефу пожарной охраны, – проследите за этим. Остальные – помогите ему. И поторопитесь!

Бет подождала, пока они не остались одни:

– Я не поеду, Бент. Без вас – нет.

– Нет, поедете. – Губернатор подошел к внутренней стене комнаты. – Подойдите сюда.

Он дождался, пока она, удивленная, медленно подошла, потом взял ее руку и приложил ладонь к стене. Она ее тут же отдернула.

– Что, горячо? – спросил губернатор. – Мы не можем терять время, а я хочу видеть вас в безопасности.

– Я вам уже говорила...

– А я вам еще раз говорю, что поедете. – Он приподнял ее подбородок и легонько поцеловал.

– Я не буду произносить речей. Первый раз в жизни мне не хватает слов, чтобы высказать, что я думаю и чувствую. – Он ласково улыбнулся. – А если это звучит невероятно, так и вся эта история невероятна, но она ведь произошла!

Он обнял Бет за талию:

– Пойдемте. Я вас провожу.

Она все еще дрожала:

– Что, если лифт не поднимется еще раз? За вами? За всеми остальными?

– Надеемся, что поднимется. Но прежде всего должны оказаться в безопасности вы.

Они вместе подошли к дверям и остановились. В это время в зале кто-то закричал:

– Черт возьми, как вы это себе представляете?

Раздались новые возбужденные голоса и топот бегущих ног.

– Подождите здесь, – сказал губернатор и выбежал в зал.

Обстановка внезапно чудовищно изменилась. «Как муравьи на разоренном муравейнике», – подумал губернатор, видя, как все суетливо и бесцельно мечутся взад и вперед.

– Стойте, – закричал губернатор, – стойте!

Суета немного стихла. Лица повернулись к губернатору. Стало почти тихо.

– Что все это значит? – спросил губернатор. – Вы ведь все взрослые, сознательные люди. Что вдруг, черт возьми, стряслось, что вы так себя ведете?

Его голос отрезвил всех, как удар бича.

– Там внизу совершилось чудо, – продолжал он, – нам послали лифт. Если...

– В том-то все и дело, Бент, – ответил сенатор Петерс, чей пролетарский акцент был заметен больше, чем обычно. – Лифт был да сплыл. Он идет вниз и остановить его невозможно. И везет только одного пассажира. Угадайте, кого?

В зале было тихо и все глаза уставились на губернатора.

«Не нужно гадать, – подумал он, – я и так знаю».

А вслух сказал:

– Кого, Джек?

– Поля Норриса, – ответил сенатор, – кого же еще? Судью Поля Норриса.

Губернатор кивнул, медленно повернулся и пошел в канцелярию. Он прошел мимо Бет, как будто ее и не было, сел за стол, взял трубку и нажал кнопку громкой связи.

– Это Армитейдж. Лифт пошел вниз. В нем всего один пассажир. Я хочу, чтобы его задержали.

Голос Брауна ответил:

– Да, господин губернатор. – И потом недоверчиво спросил: – Только один пассажир?

– Я же сказал. – Губернатор помолчал. – Я хочу, чтобы вы доложили прокурору, что этот человек угнал лифт. Если у прокурора есть мозги в голове, то он должен обвинить его в покушении на убийство. – Потом добавил: – Возможно, трудно будет найти свидетелей. Это вы тоже ему объясните.

Браун ответил:

– Мы немедленно пошлем лифт обратно. Если получится.

Губернатор кивнул.

– Если у вас это получится – повторил он. – Понимаю.

Он снова помолчал:

– Вы сделали огромную работу, работу через невозможное. Хочу сказать вам, что мы это знаем, все, кто здесь.

Он задумчиво посмотрел на телефон:

– Как долго выдержит телефонная связь, мы можем только гадать. Я убежден, что здесь должен быть какой-нибудь транзисторный приемник. Они есть повсюду. Тогда вы сможете передавать нам информацию через городское радио. Мы оставим приемник включенным.

Он поднял глаза. На пороге стоял мэр. Он кивнул.

– Я поищу какой-нибудь транзистор, – сказал он и добавил: – Им удастся отправить лифт наверх еще раз?

– Мистер губернатор! – раздался голос Брауна в репродукторе.

– Да, я у телефона.

– Лифт пришел вниз, губернатор. Человек в нем. – Браун помолчал. – Он мертв, мистер губернатор. Страшные ожоги. – Голос его дрожал.

Потом раздался голос Ната Вильсона усталый, но уверенный:

– В ядре здания, очевидно, ужасно высокая температура. Как от паяльной лампы.

Мимо мэра прошел Бен Колдуэлл.

- А как насчет противогазов, Нат? Асбестовых костюмов? Наполнить кабину чем-то охлаждающим...

– Нет, – ответил Нат. – Это был единственный шанс, и мы его упустили. Кабина уже не поднимется. Она серьезно повреждена и сошла с направляющих, которые, видимо, деформировались. Попробуем с другим лифтом, но... – Он не договорил.

Колдуэлл глубоко вздохнул и присвистнул:

– Понимаю.

Снова раздался голос Вильсона:

– Мы все еще работаем внутри здания. Продвигаемся от одного пострадавшего этажа к другому. Простите, мистер губернатор, если бы, – голос вдруг умолк, – если бы эта чертова Башня не была так высока...

Наступила пауза.

– Теперь нам остается, – продолжал Браун, – только та безумная идея Вильсона.

Губернатор ничего не ответил.

– Оставайтесь с нами на связи, – сказал он, отодвинул стул и устало поднялся. – Пора говорить правду. – Он направился к дверям.

– Это необходимо, Бент? – окликнула его Бет.

– Моя милая, – ответил губернатор, – если я и научился чему-то на своем длинном жизненном пути, так это тому, что хуже всего люди ведут себя, если оставить их в неизвестности. Лицом к лицу с горькой правдой они могут реагировать неприятно, но если им совсем ничего не сказать, то начнут возникать разные слухи и паника не заставит себя долго ждать.

Губернатор, как и перед этим, встал на стул посреди зала, подождал, пока стихнут разговоры, и начал:

– Лифт спустился в вестибюль. – Он подождал. Раздался тихий сердитый ропот. – Человек, который был в нем, – продолжал губернатор, – оказался мертвым. В ядре здания, следовательно, невероятная жара. – Он снова сделал паузу.

На этот раз все молчали. Он уже овладел вниманием слушателей.

– Нам попытаются послать другой лифт. И, если им это удастся, в нем будет защитная одежда и изолирующие противогазы. – Он развел руками. – Если им удастся послать другой лифт. Но я в этом совсем не уверен.

Кто-то заколотил в противопожарные двери в другом конце комнаты. Губернатор умолк, а шеф пожарной охраны подбежал к дверям, нажал ручку и распахнул настежь. В зал ввалились пожарные Денис Хоуард и Лу Старр.

У обоих в руках были длинные, тяжелые пожарные багры, загнутые с одного конца и сплющенные с другого. На шеях болтались противогазы. На обоих лицах заметна была смертельная усталость. Когда вслед за жестом губернатора они двинулись к нему, ноги у них тряслись.

– Закройте двери, – сказал губернатор, потом обратился к обоим пожарным: – Спасибо, что вы пришли.

Лу Старр открыл рот, но тут же плотно сжал губы.

Денис Хоуард сказал:

– Не за что, господин губернатор. Просто прогулка по нескольким пролетам. – Он театральным жестом взмахнул рукой. – И мы не спрашивали зачем!

Чей-то мужской голос спросил:

– Не могли бы мы спуститься по лестнице? Если да, то лучше бы трогаться.

Стало тихо. Хоуард перестал бодриться и вопросительно взглянул на губернатора.

– Скажите им все, – предложил ему тот.

Хоуард не спешил с ответом.

– Спуститься-то можно, – сказал он наконец, – но вниз вы не попадете. Ни за что.

Он поднял дрожащую руку.

–  Видите? Вот здесь у меня были волосы. – Он устало провел рукой по лицу. – И брови у меня тоже были. Можете мне поверить. – Потом кивнул. – По лестницам идти можно. Можно даже остаться в живых примерно до сотого этажа – если бежать достаточно быстро.

В зале стояла мертвая тишина.

– Я обещал вам обоим выпить, – сказал губернатор, взглянул на официанта, который стоял неподалеку. – Позаботьтесь о них. Потом проводите их в канцелярию.

Он оглядел свою аудиторию: – Все это выглядит неважно, но не безнадежно. Мы пробуем все возможности. Больше я вам ничего сказать не могу.

Тут заговорил Кэрри Уайкофф..

– Я бы только хотел знать, – начал он, – нет, не так... Я хочу знать, как это произошло? Кто несет за это ответственность?

Губернатор неподвижно стоял на стуле, ожидая, когда стихнет одобрительный ропот. Потом произнес в тишине:

– Предлагаю вам, Кэрри, создать комиссию конгресса, которая расследует всю эту историю. С радостью сообщу ей все, что знаю.

Он слез со стула, взял Бет под руку и отправился, не быстро и не медленно, в канцелярию. Там упал на стул.

– Я считаю себя человеком очень терпеливым и достаточно разумным. И не считаю себя жестоким. – Он поднял глаза на Бет и невесело улыбнулся. – Но сейчас я с наслаждением бы удавил Кэрри Уайкоффа. И я надеюсь, что проживу достаточно долго, чтобы иметь возможность плюнуть на могилу Поля Норриса.

Он помолчал:

– Если мои чувства неприличны, согласен числиться неприличным.

Бет ответила:

– Если бы Норрис не угнал лифт... – Она не договорила.

– Это правда, – признал губернатор. – Ни одна из вас не достигла бы низа живой. И я рад, что все так случилось. Но это ничего не меняет.

– Я вас понимаю, Бент.

Он взял ее руку и приложил к своему лицу.

– Маленькие человечки в забавных шапочках и туфельках с острыми носами пишут наши судьбы в толстые книги и иногда дергают за веревочки, чтобы убедиться, все ли идет как задумано. – Он покачал головой. – Иногда я задумываюсь, не могут ли их замыслы нести зло в самой своей основе? Вы верите в загробную жизнь, моя милая?

– Пожалуй, верила.

– Я никогда не считал это нужным, – сказал губернатор. – Так же как никогда не считал нужным верить в какого-нибудь Бога. Правда, я участвовал в богослужениях точно так же, как соблюдал другие общепринятые нормы поведения. И по той же причине: потому что этого от меня ждали. Интересно, сколько еще людей делают так же, но не сознаются в этом.

Он снова помолчал:

– Если бы я был способен молиться, воспринимая это всерьез, то молился бы дать мне веру, что мы с вами еще где-то встретимся.

– Мы встретимся, Бент.

– У райской речки с форелью? Мне бы это подошло. В те минуты, когда начинается вечерний клев.

Он отпустил руку Бет и выпрямился, потому что на пороге показались оба пожарных и шеф пожарной охраны.

– Проходите, – пригласил губернатор. – Садитесь. Давайте взвесим все возможности... – он помолчал, – какими бы безрадостными они ни были.

 

23

17.40 — 17.56

«Это почти шизофрения, то, что со мной происходит», – подумала Патти. Одна половина ее души залезла в свое тайное укрытие и дрожала там от страха, в то время как оставшаяся упрямо сосредоточивалась на восприятии текущего момента и места, где она находилась, на напряжении, царившем в трейлере.

Нат, поговорив с Беном Колдуэллом, вернулся от телефона, остановился возле Патти и невидящими глазами уставился на площадь и израненное здание, потом сказал:

– Когда-то эти огромные здания строили настолько огнестойкими, что в кварталах, где появлялись небоскребы, город мог снизить число пожарных. – Он обернулся и посмотрел на Патти: – Вы это знали?

Патти сумела выдавить из себя улыбку и покачала головой.

– Толстые стены, – продолжал Нат, – толстые перекрытия, окна, которые можно открывать, – человек мог попасть и внутрь и наружу. Пожар можно было локализовать. Теперь... – Он покачал головой. – Скелетная конструкция с внутренним ядром гораздо экономичнее: лифты, эскалаторы, трубы, короба, кабели, все технические средства можно сосредоточить в центральной шахте. Так образуется дополнительная площадь, которую можно сдать внаем. Но когда вспыхнет пожар, большой пожар вроде этого... – Он снова покачал головой.

– Тогда ядро превращается в паяльную лампу, как вы сказали по телефону? – спросила Патти. – В вытяжку, в печную трубу?

Один из командиров пожарных частей, стоявший поблизости, сказал: – Иногда, при пожарах вроде этого, температура в ядре настолько высока, что пожарные могут работать только по пять минут, а то и меньше.

Он посмотрел на Ната.

– Вы говорите «паяльная лампа». Но это больше похоже на печь для сжигания мусора. – Он показал на верхушку башни. – Если мы достанем оттуда кого-нибудь живым – это будет чудо.

Браун яростно орал в телефон:

– Да, черт возьми, мы требуем их сюда, и галопом! Вы что думаете, мы здесь в бирюльки играем? – Он грохнул трубкой и в бессильной ярости погрозил кому-то костлявым кулаком.

– Полиция не понимает, какое отношение Береговая охрана имеет к пожару. Им это, видно, показалось подозрительным, поэтому они долго думали и наконец решили, что вначале все перепроверят, прежде чем пропустят ребят сюда.

Он снова горящим взглядом окинул Ната:

– Думаете, это пойдет? Ну, думаете? Это ваша идея со спасательным поясом?

Нат развел руками:

– Есть другие предложения?

- Вертолеты все еще тарахтят, только без толку, – сказал Браун. – Это тоже была ваша идея.

- Точно так же, как и лифт, – подтвердил Нат, – в котором могло погибнуть пятьдесят человек вместо одного.

Это он будет долго помнить, если вообще когда-нибудь забудет. Когда-то, когда он был в лесной пожарной службе, его сбросили с парашютом в тот район, где лесной пожар, раздуваемый ветром, неожиданно изменил направление и охватил смертельным кольцом девятнадцать человек. Их трупы лежали скорченные в агонии, обожженные до неузнаваемости. О таких вещах человек не забывает.

- Что мы еще можем сделать, кроме как пробовать все, что возможно? – спросил он. – Если не пробовать... – Он снова развел руками.

Стало тихо.

– Посмотрим, какие у нас есть возможности, – продолжал Нат. – Добраться до них мы не в состоянии. Сами они спуститься не могут. Даже будь у них канаты, что с того? Мужчины и женщины среднего возраста, спускающиеся на пятьсот метров по канату? – Он говорил тихо, но резко.

- Помогут ли нам вертолеты? Ответ звучит «нет», по крайней мере не сейчас. Возможно, там, наверху, удалось бы разбить окна и какой-нибудь акробат сумел бы перелезть на лестницу, спущенную с вертолета. Но ни один из тех, кто поднялся наверх пить шампанское, на это не способен. Так что нам остается? Вот и ответ на ваши вопросы. Сидрах, Мисах и Авденаго уцелели в печи Навуходоносора, но здесь такого не будет.

– Ладно, – ответил Браун, который уже немного успокоился, – Не сердитесь. Посмотрим, что на это скажет Береговая охрана.

– Не получится, – продолжал Нат, – значит, не получится. – Он снова уставился в окно.

Патти коснулась его локтя.

– Это в самом деле вина Поля? – Голос ее звучал совершенно спокойно. – Отец говорил, что не знает точно и что не будет никого поливать грязью, пока не убедится.

В кармане у Ната все еще лежал пакет с копиями извещений на изменения. Теперь он вынул его и вытряхнул бумаги на стол. Он смотрел, как Патти одну за другой берет их, просматривает и отбрасывает, как будто что-то нечистое.

Наконец она сказала:

– Я не инженер, но немного разбираюсь.

Она внимательно следила за лицом Ната.

– На всех стоит ваша фамилия, но вы их не подписывали, так?

– Откуда вы знаете?

– На вас это не похоже, – ответила Патти. – Не спрашивайте, откуда я знаю, знаю и все. – Она взглянула на бумаги, разбросанные по столу. – Это одна из штучек Поля, подделывать чей-то почерк. Когда-то мне это казалось забавным.

Она помолчала.

– Теперь я вижу в этом инфантильность и злой умысел.

На некоторое время она задумалась.

– Скажите мне, что говорят о жене, выступающей против собственного мужа?

– Что она замечательный человек.

– Если бы я могла в это поверить!

«Хрупкая, но упорная, – подумал Нат, – она готова смотреть фактам в лицо, как бы ни было больно. Как бы в подобной ситуации реагировала Зиб? Вероятно, просто сделала бы вид, что это только ошибка, что ничего не случилось и осталась бы в стороне. Но здесь другой случай».

– Я ручаюсь! – ответил Нат.

– Ну, – произнес незнакомый голос с порога трейлера, – какие у вас проблемы и чем, по-вашему, мы можем помочь?

Там стоял могучий, рослый и стройный человек, невозмутимый, как скала, – сержант Оливер из Береговой охраны.

Когда Нат объяснил ему ситуацию, он молча выслушал, вместе с Натом вышел из трейлера и уставился на вершины зданий – на северную башню Торгового центра, четырехгранную с плоской крышей, и на «Башню мира», чей сверкающий шпиль едва не доставал до облаков.

Сержант обвел взглядом площадь, толпу за барьерами, лужи, покрытые сажей, извивающиеся шланги и носившихся взад-вперед пожарных.

– Ну и цирк, – сказал он и снова уставился вверх, прикидывая на глаз расстояние. Лицо его было непроницаемым. Наконец он взглянул на Ната и покачал головой.

– Не получится, – заявил он.

– У вас есть гарпунные пушки, – сказал Нат, – и трос. Он называется линь; да?

– Точно, это есть, – согласился сержант.

– Расстояние не так велико. – Голос Ната звучал настойчиво, почти отчаянно. – По крайней мере, попробуйте. Ведь достаточно подать туда наверх всего один линь, да? Мы скажем им, чтобы выбили весь ряд окон с этой стороны. У вас будет мишень величиной с дом. Вы могли бы...

– Здесь, внизу, – объяснял сержант, – нет ветра или почти нет. Но там наверху, ... кстати, какая тут высота?

– Пятьсот метров. – Его злость вдруг куда-то исчезла. – Я уже понял, о чем вы?

– Ветер чем выше, тем сильнее, – сказал сержант. – Там, наверху, всегда ветер. Видите, дым идет горизонтально? А у нас еще будет длиннющий линь. – Он помолчал. – Не представляю, как туда попасть с такого расстояния!

«Еще одна дурацкая идея, – подумал Нат, – черт возьми, так придумай же хоть что-то стоящее! Возможно, стоящих идей просто нет, но это значит, что мы потерпели очередной провал». Горькая мысль.

– В общем-то, – продолжал сержант, – попробовать можно. – Он надолго задумался. – Сделаем все, что в наших силах, даже если этого окажется недостаточно.

«Впервые за весь этот трагический день, – подумал Нат, – я чувствую слабую искру надежды».

Ему едва удалось справиться с ликованием в голосе:

– Мы дадим вам пожарных и полицейских столько, сколько вам понадобится, чтобы организовать все на крыше Торгового центра. Я позабочусь, чтобы наверху в Башне выбили окна и чтобы к ним поставили крепких ребят, которые смогут ухватить трос, если вам удастся попасть.

Теперь он так и рвался в бой:

– Мой шеф, главный архитектор, там, наверху. Он сумеет найти достаточно надежное место, куда можно будет прикрепить трос со спасательным поясом, чтобы они выдержали любую нагрузку. Тогда...

– Мы попробуем, – сказал сержант еще раз. – Больше ничего обещать не могу. – Он неожиданно улыбнулся. – Но это будет самый головокружительный фокус, который я когда-либо видел. – Улыбка стала еще шире. – И кто знает?

Он махнул рукой: – Давайте сюда ваших людей.

Трубку снял губернатор, который тут же послал за Беном Колдуэллом и шефом пожарной охраны, чтобы они тоже знали о развитии ситуации.

– Команда Береговой охраны, – звучал голос Ната, – поднимается на крышу северной башни Торгового центра. Они попытаются перебросить спасательный линь...

Колдуэлл перебил его.

– Значит, нужно выбить окна с той стороны, – он кивнул.

– Все до единого, – сказал Нат. – Чтобы цель была покрупнее, – Он помолчал. – Я приказал очистить ту сторону площади. Тяжелые куски падающего стекла могли бы кого-нибудь убить.

– Как только вы скажете, мы примемся за окна, – ответил Колдуэлл и задумался: – Это очень большое расстояние – от крыши до Башни.

– Мы хотим попробовать. Другого выхода нет. – Нат не стал задумываться над возможной неудачей и быстро продолжил: – Насколько я понимаю, пушка выстрелит гарпун, который несет тонкий ведущий линь. Когда он будет у вас, вы по команде начнете тянуть его к себе, а они прикрепят к нему более прочный трос. Точнее говоря, два троса: первый толстый, по которому будет ходить спасательный пояс, второй тонкий, которым спасательный пояс будут подавать к вам и потом назад на крышу. – Он умолк.

– Понимаю, – сказал Колдуэлл. На его лице появилась легкая улыбка.

– Вероятно, вы это знаете лучше меня, – продолжал Нат. – Но я все же повторю. Толстый трос прикрепите к чему-нибудь, что может выдержать большую нагрузку, разумеется, не к столу или стулу. – Пауза. – И я бы предложил, чтобы там, где трос будет проходить через окно, вы как следует убедились, что не осталось обломков стекла. Только не хватало, чтобы трос перетерся или лопнул.

В трубке послышался еще один голос:

– Минутку...

Губернатор в наступившей тишине сказал:

– Ваш человек, Бен...

– Он великолепен, – ответил Колдуэлл. – Он может придумать все, что в человеческих силах, и добиться, чтобы все это сделали.

– Площадь с той стороны уже освобождена, – из динамика снова послышался голос Ната, – Можете приниматься за окна.

Колдуэлл взглянул на шефа пожарной охраны. Тот кивнул и сложил большой и указательный пальцы кружком, потом выбежал из канцелярии.

Нат сказал уже другим тоном...

– Я не знаю, сколько людей меня слышат... – Он замялся.

Губернатор быстро ответил:

– Здесь Армитейдж. Можете говорить все, что хотите.

– Хорошо. – Голос Ната звучал очень серьезно. – Вот о чем речь. Не хотелось бы, чтобы вы возлагали на это слишком большие надежды, потому что возможна неудача.

– Понимаю, – ответил губернатор.

– Но если не получится, – продолжал Нат, – так, черт возьми, – он вдруг запнулся, – придумаем что-нибудь еще. Это я вам обещаю. Пока все. – Он положил трубку.

В канцелярии стало тихо. Бен Колдуэлл со слабой, почти виноватой улыбкой взглянул на губернатора и Бет.

– Могу подтвердить, – сказал он, – что на слово Ната Вильсона можно положиться. И чувствую, что только на него вся и надежда.

– Так всегда, – сказал губернатор. – Мы умеем строить подобные здания, создавать страны и машины, придумывать безотказные системы, но когда приходится туго, то прежде всего нужен парень, на которого можно положиться. Или женщина, – он улыбнулся Бет. – Звучит банально? Но это потому, что чистая правда всегда банальна.

Из зала долетали звуки бьющегося стекла и нарастающий ропот. Губернатор встал.

– Пора на сцену, – сказал он. – Пойдемте проследим, чтобы все было в ажуре.

Нат отошел от телефона, пересек трейлер и остановился возле Патти.

– Красивые слова, – сказал он с виноватой улыбкой. – Но я просто не мог их не обнадежить. 

– Вы что-нибудь придумаете.

«Что можно на это ответить? »

Он начал собирать копии чертежей с изменениями и складывать их в пакет.

– Нам понадобятся оригиналы, – сказал он. – Если их еще можно найти.

Патти машинально спросила:

– А у Поля в конторе?

Нат прикинул, затем кивнул:

– Пожалуй, вы правы. Надо забрать его бумаги. Я поговорю с Брауном.

Он вышел на несколько секунд и тут же, как будто притянутый неведомой силой, вернулся к этому хрупкому мужественному созданию, которое не знало слова «поражение».

–  Как вы объясните эту историю с Полем? – спросила Патти.

Ощущение шизофренического раздвоения личности все усиливалось: половина ее души безутешно рыдала в своем тайном уголке. Но внимание Патти было обращено к реальной жизни.

– Я знаю, что такое случается, – продолжала Патти, – но Поль?

Нат никогда не считал себя человеком, который разбирается в людях, но понимал, что Патти в эту минуту нужен слушатель, который мог бы ей отвечать, но который, главным образом, попытался бы ее понять.

– Вы его знаете лучше, чем я, Патти.

– Вы полагаете? – Она задумалась. – Я его жена. Мы вместе жили, вместе смеялись и ругались, у нас были общие надежды, общие победы и поражения... – Она покачала головой. – Но знаю ли я его на самом деле? Думаю, нет. Мне не хватает...

– Вероятно, – заметил Нат, – многого вам знать просто не стоит.

Патти изучающе посмотрела на него:

– Но к этому выводу вы пришли только сейчас, да?

– Мы все очень разные. Я ведь провинциал.

– Ну, это уже поза.

Нат усмехнулся:

– Частично да. Но в глубине души – нет. Не знаю, как это вам объяснить...

– А вы попытайтесь.

Нат развел руками:

– Я смотрю на вещи не так, как горожане. Не то чтобы я строил из себя деревенщину, глазеющую на высокие дома...

Патти иронически улыбнулась:

– В костюме от фирмы «Брук бразерс»? Даже в таком грязном? Это бы вам не пошло.

– Но зато двухэтажные квартиры с кондиционером, с видом на Ист-Ривер, дом в Уэстчестере или Фэйрфильде, яхта на Саунде или членство в Рокет-клубе – это для меня не жизнь, а смешные потуги сделать противоестественное существование хотя бы терпимым. – Он грустно усмехнулся. – Пожалуй, я говорю как третьеразрядный Торо, а?

Патти ласково улыбнулась:

– О чем вы, Нат?

– Я архитектор. Возможно, в этом причина. Мне прежде всего необходимо пространство, в котором я мог бы двигаться, дали, которыми я мог бы любоваться, горы, перед которыми я ощущал бы себя крохотным...

– И простор, чтобы им дышать?

Нат с неожиданным интересом посмотрел на нее:

– Вы меня понимаете, да?

– Вас это удивляет?

– Конечно удивляет.

– Я никогда не была в ваших краях, – сказала Патти, – и, вероятно, я не была бы там на своем месте.

Нат покачал головой:

– Вы везде были бы на своем месте.

«Когда-то он то же самое сказал Зиб, но совершенно по другому поводу».

– Вы – реальная, естественная, – сказал он Патти. – Это глупо, говорить подобные вещи, я знаю.

– Вы мне льстите...

– Вы в некотором отношении... во многих отношениях похожи на Берта. Если Берт что-то говорил, то не приходилось искать скрытого смысла. Он говорил то, что думал, и думал то, что говорил.

– Теперь вы мне льстите еще больше, – ответила Патти.

В другом конце трейлера заговорил Браун:

– Они на крыше.

Переносная рация что-то глухо пробубнила.

– Оливер хочет, чтобы ему сообщили, когда будут готовы в Башне.

Он протянул Нату телефонную трубку:

– Берите дело в свои руки.

Нат кивнул:

– Я готов.

 

24

17.31 — 17.43

Поль Саймон вернулся на Манхэттен и поставил машину в подвале здания, где была его контора. Он направился к лифту, но передумал, вышел на улицу и завернул в бар за углом. Тот был слабо освещен и, не считая бармена, совершенно пуст. На цветном телеэкране в тучах дыма корчилась «Башня мира». Расплачиваясь за выпивку и проходя в угловую нишу, Поль старался не смотреть на экран.

«Слава Богу, что бармен не из болтунов, – подумал он. – Значит, полиция забрала Пата Харриса. Это первый факт, и ничего хорошего в нем нет. Если его расколют, то, во-первых, во-вторых и в-третьих, Пат Харрис будет думать о своей шкуре, это ясно. Версия, которую он им расскажет, будет, похоже, не та, о которой они только что договорились, а та, которой он угрожал Полю: что он был удивлен нарядами на изменения и даже высказал свои возражения, но Поль Саймон, его начальник и инженер, сказал ему, чтобы он знал свое место и делал, что сказано. Возможно, Харрис все равно не выйдет сухим из воды, но он не станет и прямым виновником. Черт бы побрал этого Харриса.

Гарри Уайтекер, инспектор, который умеет так выразительно протягивать руку, – как он? Запаниковал? Вполне возможно, потому что он это он, но хорошо бы это проверить».

Поль выбрался из ниши и прошел в телефонную будку.

К телефону подошла жена Гарри и даже не спросила, кто звонит. От крика, которым она подозвала мужа, у Поля чуть не лопнули барабанные перепонки.

Гарри подошел к телефону и проворчал:

– Закрой эти проклятые двери! – И потом уже в трубку совсем другим тоном: – Да?

– Это Саймон.

– Ну, черт возьми, – воскликнул Гарри, – я стараюсь до вас дозвониться, но мне сказали...

– Ну вот, теперь я вас слушаю, – ответил Поль. – Что вы хотели?

Наступила многозначительная пауза.

– Что я хотел? – удивленно повторил Гарри. – Что вы имеете в виду, мистер Саймон? Я хотел бы знать, что мне теперь делать.

– С чем?

На этот раз пауза была еще дольше:

– Я вас не понимаю, мистер Саймон.

– Я вас тоже, – ответил Поль.

«На этот раз, – сказал он себе, – пауза будет бесконечной, потому что этот недотепа пытается думать».

Так и вышло.

– Послушайте, мистер Саймон, – сказал, наконец, Гарри, – разве вы не видели по телевидению, что происходит? Что творится с «Башней мира»? Там все горит, и наверху, в банкетном зале, люди отрезаны и нет тока! Все это проклятое здание без тока! Не работает все электрооборудование!

– Разве?

Гарри пытался говорить непринужденно:

– Вы надо мной смеетесь, мистер Саймон. Я ведь о чем говорю, ведь мы с вами знаем, что произошло. Другого быть не могло. Короткое замыкание в высоком напряжении, которое осталось без защитного заземления, – что же еще могло произойти?

– Я вообще не понимаю, о чем вы говорите, – сказал Поль.

Было слышно, как Гарри начал сопеть.

– Послушайте, мистер Саймон, – сказал он приглушенно, уже справившись с голосом, – я ведь получил от вас деньги. Вы это прекрасно знаете. Вы говорили, что все будет в порядке и, когда стройка кончится, никто и не узнает, что мы где-то схалтурили. Что об этом никто никогда не узнает. Но что может произойти что-то подобное, вы мне и не заикались. А теперь там уже два трупа, и несколько пожарных, которых вынесли оттуда, тоже одной ногой в могиле, и если тех людей из верхнего зала не сумеют спасти, что тогда?

Он замолчал, потом заговорил снова с еще большей настойчивостью:

– Если те люди не прорвутся вниз, мистер Саймон, тогда это – убийство! Что нам делать? Вот я о чем. Скажите мне, что делать?

- Не знаю, – ответил Поль.

- Слушайте, вы же дали мне деньги!

– Ничего я вам не давал. Не знаю, что вам пришло в голову, но меня не впутывайте.

– Вы давали мне деньги! – Голос срывался, – Давали! За какие шиши, по-вашему, я ездил в отпуск в ту проклятую Флориду?

– Об этом я тоже задумывался, – ответил Поль. – При вашей зарплате мне это показалось несколько странным.

Очередная пауза оказалась самой длинной. Единственное, что было слышно, – хриплое дыхание Гарри.

– Значит, так, да? – разочарованно сказал он. – Ну ладно, мистер Саймон. Значит, я сам все это устроил. Я тот, на кого все свалят. Но знаете, что я им, скажу? Знаете что, мистер Саймон?

 – Говорите, что хотите.

– И скажу! И скажу! Черт бы вас побрал! – Это была уже истерика, чуть не плач. – Ну так знайте, что я скажу! Скажу, вы меня уверили, что все в порядке, что нечего ломать себе голову, что ничего не может случиться! Скажу, что я положился на вас!

– Только вам никто не поверит, – ответил Поль. – У вас есть свидетели, фотокопии чеков, хоть какие-то доказательства? Вот о чем вас спросят. И еще вот о чем. «Гарри, – скажут они, – а вы это не выдумываете чтобы сохранить свою дурацкую голову? » И что вы им ответите, Гарри?

Поль повесил трубку, вернулся в нишу и тяжело сел.

«Нат Вильсон, – подумал он, – Гиддингс, Зиб, Пат Харрис и теперь Гарри Уайтекер. Да и Патти тоже, разве она не перешла на другую сторону? Ну и что из этого следует? До какой степени я уязвим? Думай, черт побери, думай! »

Он сказал Берту Макгроу, что действовал по нарядам на изменения и ни о чем не спрашивал, потому что на них была подпись Ната Вильсона, а это значило одобрение их со стороны Бена Колдуэлла. Ну и что?

Это хорошая версия; ее нужно держаться. Пусть Харрис и Уайтекер говорят, что хотят, никто не сможет ничего доказать. Или сможет?

Вверху в конторе у него документы, и если действительно произойдет катастрофа, что вполне вероятно, и начнется расследование того, что произошло с «Башней мира», то, несомненно, документами фирмы «Поль Саймон и компания» займется суд. Ну и что?

«Признайся, – сказал себе Поль, – эти документы могут на многое открыть глаза, а любой умелый ревизор, не прилагая особых усилий, может обнаружить, что фирма «Поль Саймон и компания» вплоть до определенного этапа строительства «Башни мира» находилась в крайне сомнительном финансовом положении, но в удивительно короткий срок произошла неожиданная перемена к лучшему и баланс ее доходов резко пошел вверх. Фирма «Саймон и компания» не только выбралась из сомнительного положения, но и перебралась на твердую, надежную почву, где ей жилось гораздо лучше.

И для Ната Вильсона не составило бы проблемы совместить этот внезапный подарок судьбы с датой, когда было подписано первое извещение на изменения. Это проще пареной репы. Опять этот Нат Вильсон! »

Поль сидел не шелохнувшись и периодически поглядывал на экран цветного телевизора. Камера была наведена на северный фасад банкетного зала. Телеобъектив давал крупный план. В зале как раз разбивали окна. Обломки стекла летели вниз, как сверкающий дождь. В зале бесцельно маячили неясные фигуры.

«Как будто смотришь сцену бедствия в Бангладеш или Биафре, – подумал Поль. – Или, если на то пошло, из южновьетнамской деревни с непроизносимым именем – нечто далекое, довольно любопытное, но не имеющее значения. Словно там были не живые люди, а лишь тени на экране. Для человека нет другой реальности, кроме него самого, разве не так говорил какой-то философ? В любом случае, так оно и есть».

Поль снова занялся своим напитком.

«С документами вышло неважно, но это еще ничего не доказывает. Он действовал по утвержденным изменениям и эти изменения поправили финансовые дела его фирмы. Люди могут подозревать, что здесь есть взаимосвязь, которая говорит о каких-то махинациях, но доказать они ничего не смогут. Как было с «Интернейшн телефон энд телеграф» в Вашингтоне, которая, когда начался скандал, пустила все дела в бумагорезку, не дожидаясь привлечения к суду? Было множество подозрений, но никаких доказательств, ну и кто сегодня об этом помнит? Нужно будет как следует этим заняться. Остается, правда, один вопрос: откуда взялись эти извещения на изменения?»

Он выскользнул из ниши и снова пошел к телефону, на этот раз набрав номер своей конторы. Было уже поздно, но его секретарь была на месте. Голос ее звучал взволнованно.

– Рут, киска, – сказал Поль, – мне кажется, вы нервничаете. – В голове его легонько загудел сигнал тревоги, – Что происходит?

«Хоть она ему скажет правду и будет на его стороне. После всего, что между ними было. С той поры, как Поль занялся Зиб, было уже немного, ну и что? Прелестный котик эта Рут, настоящая секси, очень хороша в постели и притом умница».

– Что-нибудь случилось? – спросил Поль..

Голос Рут стал чуть спокойнее:

– Я только... вы не видели, что творится с «Башней мира», да?

– Видел.

– И знаете, что у мистера Макгроу случился инфаркт?

– Тоже знаю.

– Он умер.

– Да? – Поль начал улыбаться. Не то чтобы он был рад смерти старика, но в душе говорил себе, что так лучше, гораздо лучше. – Мне очень жаль.

– Где вы, Поль? Сюда не собираетесь?

Снова тот же сигнал тревоги.

– Почему вы спрашиваете? Кто-нибудь звонил? Меня кто-нибудь спрашивал?

Краем глаза он заметил изменение плана на телеэкране и повернулся к нему. Теперь камера показывала край крыши северной башни Торгового центра. Там была видна кучка каких-то людей, некоторые из них в форме, и Поль сразу понял, что они затевают.

«Безумие, – подумал он. – Эта попытка со спасательным тросом – наверняка идея Ната! »

– Ну? – бросил он в трубку.

– Никто не звонил, – ответил Рут. – Никто вас не спрашивал. – Она помолчала. – Только мне... мне надо с вами поговорить. – Она снова замолчала. – Больше ничего.

Тревожный сигнал все еще звенел.

– В конторе кто-нибудь есть?

– Кто? – В голосе Рут звучало удивление.

– Не знаю. Я просто спрашиваю.

– Никого, только я.

Поль глубоко вздохнул.

«Ты просто нервничаешь, – сказал он себе, – и преувеличиваешь».

– Хорошо, – продолжал он. – Я зайду. Приготовьте мне документы по «Башне мира». Я хочу на них взглянуть, ладно?

– Разумеется.

«Хорошенькая, сексуальная, да еще и умница».

– Я их вам приготовлю.

– Молодец, – сказал Поль и направился к выходу.

– Больше ничего не хотите? – спросил бармен. – Там просто ад, – он показал на телевизор, – вы первый клиент, который зашел сюда с того момента, как все началось. Вы только посмотрите. Пожар. Как это могло случиться? Я думал, что там есть все, что только можно, а?

«Это к лучшему, что он не знает, кто я», – подумал Поль.

– Я не знаю.

– Сегодня на свете столько психов, столько всяких извращенцев и маньяков... – И добавил: – Вы и вправду не хотите еще стаканчик?

– Как-нибудь в другой раз. И большое спасибо.

Он вышел на улицу. Она была почти пуста. Сам он этого не помнил, но слышал о другом подобном случае, когда внимание всего города было сосредоточено на единственном событии и когда улицы были так же пустынны, как сейчас. Это было во время третьего решающего матча команд «Доджерс» и «Джойнтс» в Бог знает каком году. И когда в конце девятой подачи своим проходом Бобби Томпсон вырвал победу, все дома в городе словно взорвались, люди высыпали на улицы и весь город точно обезумел.

Сегодня внимание города было приковано не к бейсбольному матчу, а к горящему зданию.

Машинистки из приемной давно уже не было на месте. Поль прошел в свой личный кабинет. Рут уже ждала там, миленькая, сексуальная и, как всегда, умница. А на столе лежали дела по строительству «Башни мира», как он и просил.

Привет, котик, – сказал Поль и закрыл дверь. И тут же вздрогнул, удивленно замер и уставился на двух мужчин, стоявших за дверью.

– Это мистер Саймон, – раздался ледяной голос Рут. – Эти господа ждут вас, Поль.

В комнате стояла мертвая тишина.

– Я Джон Райт из прокуратуры, – сказал один из них. – Меня заинтересовали ваши документы по строительству «Башни мира». Мы бы хотели, чтобы вы поехали с нами и ответили на пару вопросов. – Голос Райта изменился, стал жестче, – Возможно, их будет немного больше.

– А если я откажусь? – спросил Поль.

Лицо Райта осталось невозмутимым:

– Не откажетесь!

Поль взглянул на Рут. Та смотрела в сторону. Поль снова повернулся к тем двоим:

– Но по какому праву...

– У нас есть ордер на обыск, мистер Саймон, – поставил точку Райт.

Поль взглянул на стопку папок:

– Вы там ничего не найдете...

– Ошибаетесь, мистер Саймон, мы уже нашли там вполне достаточно. Например, оригиналы нескольких очень подозрительных извещений на изменения.

У Поля отвисла челюсть. Он с усилием закрыл рот и взглянул на Рут.

– Я не стала их уничтожать, Поль, – сообщила Рут. – Решила оставить себе. Зато я сняла копии, которые послала Гиддингсу. – Голос ее звучал удивительно спокойно и мелодично. – Я точно знала, что они его заинтересуют.

Поль бросил в тишину:

– Сука!

Рут улыбнулась милой, довольной улыбкой.

– Возможно, я сука, – сказала она и добавила: – Знаешь, я не люблю, когда со мной обращаются как с половой тряпкой, Поль. Этого не любит большинство женщин.

Райт сказал:

– Ну что, пошли, мистер Саймон? Мы с вами отлично прокатимся.

 

25

17.56 — 18.09

Один из специалистов Береговой охраны, по фамилии Кронски, неторопливо подошел к низкому парапету на краю крыши Торгового центра, оперся обеими руками о стену, осторожно, робко наклонился и взглянул вниз, но тут же отшатнулся.

– Господи Боже, сержант, – сказал он Оливеру, – там и земли не видно! В жизни не был так высоко!

– Но ты же летал на самолете! – заметил Оливер.

– То совсем другое. – Кронски помолчал. – И все равно я не был в восторге. Я вам не парашютист.

Кронски встал подальше от края и засмотрелся на «Башню мира», на ряд разбитых окон по фасаду банкетного зала. Он держал гарпунную пушку, похожую на огромное ружье, из которой должен был выстрелить гарпун с тонким ведущим линем, который, аккуратно свернутый, лежал в специальной сумке.

– Вы это всерьез, сержант? – сказал Кронски. – В такую даль? На таком ветру? – Он покачал головой. – Ничего не выйдет.

Оливер в душе признавал его правоту. Это было даже дальше, чем казалось с земли, – сто восемьдесят – двести метров, – и ветер свистел в ушах, как в шторм. С другой стороны, он обещал Вильсону, что попытается, и не хотел изменять своему слову.

Кроме того, по ту сторону пропасти в окнах огромного здания он видел людей и чувствовал дым, шедший в их сторону, и хотя это был не совсем «пожар на море», при упоминании о котором у каждого моряка кровь стынет в жилах, все же сердце у него тревожно сжалось:

– Я не спрашивал вашего мнения, Кронски. Действуйте.

Кронски пожал плечами, взял пушку и тщательно ее зарядил.

- Даже если мы перебросим туда линь, сержант, – сказал он, – и переправим к ним спасательный пояс. – Он в упор взглянул на Оливера. – Как бы вам понравилось спускаться с такой высоты на этой висюльке при таком ветре?

– За дело, Кронски!

Кронски кивнул, приложил пушку к плечу и прицелился достаточно высоко, чтобы гарпун улетел подальше. Оливер сказал в микрофон:

– Делаем первую попытку.

– Все в порядке, – ответил голос Ната. – В Башне все готово.

– Эти несчастные сухопутные крысы, – сказал Кронски, – вечно попадают в дурацкие ситуации, да?

Он нажал на спуск.

Дрожащий гарпун вылетел из дула пушки. Он стремительно удалялся, легкий, как перышко, сверкая в лучах вечернего солнца. По плавной дуге он приближался к линии выбитых окон все выше и выше, пока не оказался на уровне вершины телевышки. И вот, достигнув апогея и подчиняясь воле земного притяжения, он начал падать – все еще по дуге – а линь со свистом все еще вылетал из сумки.

Они провожали взглядами его взлет и падение, и еще до того, как гарпун промелькнул мимо ряда выбитых окон, уже знали, что ничего не вышло.

– Дерьмо, – сказал Кронски.

Оливер, высокий, громадный и невозмутимый, как скала, ответил:

– Попробуйте снова. Сдаваться еще рано.

Губернатор стоял в глубине зала и обнимал Бет за талию. Они вместе наблюдали, как взлетает тонкий, чистый и сверкающий гарпун, и на миг у них блеснула надежда.

Первым, кто своим точным взглядом художника угадал, что операция не удалась, был Бен Колдуэлл.

– Начинайте искать другой выход, Нат, – сказал он в трубку почти шепотом, но сенатор услышал.

– Это безнадежно? – спокойно спросил он.

– С такой пушкой, – ответил Бен, – вероятно, да. Думаю, что в Береговой охране есть более мощные, но насколько они точны... – Он пожал плечами. – Доставить линь на палубу судна, особенно если это грузовой пароход, совсем другое дело. В таком случае достаточно, если гарпун просто попадет на палубу. Но попасть в эти окна на таком расстоянии... – Он снова пожал плечами.

Гровер Фрэзи со стаканом в руке, как загипнотизированный, наблюдал за происходящим, и когда гарпун скользнул вниз и исчез под окнами, губы его беззвучно зашевелились, а взгляд стал почти безумным.

В зале кто-то включил транзистор и понеслись твердые ритмы рока.

– Ради Бога, – сказал мэр Рамсей, – сейчас не время для веселья.

Он тоже наблюдал за падающим гарпуном, пока тот не исчез из поля зрения:

– Я сейчас это выключу.

– Оставьте, Боб, – сказал губернатор, – разве вы предпочитаете псалмы и молитвы?

– Не понимаю, при чем здесь это.

– При том. – Голос губернатора звучал устало. – На палубе «Титаника» тоже играл оркестр, когда корабль уходил под воду. И некоторые молились. – В его голосе прибыло резкости, но не силы. – Черт возьми, Боб, эти люди до смерти перепуганы, и я их понимаю. Пусть делают, что хотят. – Его рука теснее обвила талию Бет. – Я сейчас пойду звонить. А вы?

– Пойду с вами куда угодно, – ответила Бет. – Я не хочу оставаться одна.

В трубке раздался голос Ната:

– Мне очень жаль, губернатор. Слишком далеко. Оливер попытается еще раз, но... – Неоконченная фраза повисла в воздухе.

– Понимаю, – ответил губернатор. – Делайте, что в ваших силах, – он усмехнулся над собственными словами, покачал головой. – Ну ничего, – помолчав, спросил: – Лифты придется сбросить со счета?

– Ядро слишком раскалилось, – сказал Нат. – Направляющие погнулись. Мне очень жаль

Бет испытывала клаустрофобию в этой тесной, переполненной людьми канцелярии. Там были оба пожарных, Хоуард и Старр, Бен Колдуэлл, Гровер Фрэзи и шеф пожарной охраны. У Бет возникло безумное чувство, что она физически ощущает расползающийся откуда-то страх.

Губернатор отвернулся от телефона и спросил Хоуарда:

– Вы убеждены, что лестницами воспользоваться невозможно?

– Абсолютно, – ответил Хоуард и взглянул на Старра, который кивнул. – Здесь все же лучше, – продолжал он, – хотя тоже ничего хорошего. Вот смотрите, – он развел руками и поднял их. – Вы когда-нибудь видели, как горит лес? Нет? Обычно это начинается с маленького очага. Кто-то неосторожно разведет костер, бросит сигарету или что-нибудь еще. Вначале займется трава, потом кусты, потом низкие ветви больших деревьев. – Он замолчал, жестами иллюстрируя, как это бывает. – Допустим, там наверху, на самой вершине одного из больших деревьев, гнездо с птенцами. Внизу, на земле, да и в нижних ветвях дерева все уже горит, огонь и дым прибывают, пламя скачет с ветки на ветку. – Он снова помолчал. – Но гнездо еще долго будет в безопасности. Не навсегда, чтобы вы меня поняли, но на некоторое время. Пока пламя не доберется до верхних ветвей, тем птичкам лучше сидеть на месте. – Последняя пауза. – Особенно если они не умеют летать.

Шеф пожарной охраны сказал: – А это чертовски высокое дерево. Так что кое-какое время у нас есть.

– Для чего? – спросил Гровер Фрэзи. – Чтобы мы просто сидели, прекрасно зная, что нас ожидает? – Он вскочил. – Я ждать не собираюсь! – Он говорил все громче.

Мэр Рамсей сказал с порога:

– Да сядьте вы! И ведите себя как взрослый человек!

Фрэзи тихо ответил:

– Вам бы стать вожатым у скаутов. Да вы им наверняка были. Бог, Родина и Йель? Галстук в тонах колледжа и «положение обязывает»?

Он направился к дверям.

– И не пытайтесь меня остановить, – бросил он в лицо губернатору.

– Не буду, – ответил тот, наблюдая, как Фрэзи исчезает за дверью.

В канцелярии все молчали. Бет открыла было рот, но только молча покачала головой. Шеф пожарной охраны беспокойно завертелся на стуле. Мэр сказал:

– Нужно было его остановить, Бент.

– Пусть это будет на моей совести, – ответил губернатор.

Пожарный Хоуард заметил:

– Ему не выйти с этой лестницы живым, мистер губернатор.

– Я это и имею в виду. – Лицо губернатора выдавало внутреннее напряжение.

На пороге появился сенатор Петерс, оперся о косяк.

– Пусть это будет на моей совести, – повторил губернатор. – Возможно, я прав, возможно, нет. Не знаю. И мы это никогда не выясним. О таких решениях можно дискутировать до бесконечности.

– Ведь речь идет о жизни человека! – напомнил мэр.

– И это я понимаю, – согласился губернатор, – но кто дал мне право решать судьбу другого человека?

– Вы отказываетесь от своих принципов?

– В этом, Боб, – сказал губернатор, – и состоит разница между вами и мной. Я не верю в теорию о папочке, который всегда лучше знает что и как. Когда речь идет об общественных интересах, я всегда занимаю твердую позицию. Но если взрослый человек решает сделать что-то, не затрагивающее остальных, это не моя забота.

Из зала отчетливо долетели ритмы рока. Неожиданно раздался смеющийся женский голос, в котором звучала истерика. Кто-то крикнул:

– Эй, смотрите! Он уходит!

– Сейчас это все ваше общество, Бент, – сказал мэр. – И оно настроено наподобие Фрэзи. Этого вы не можете отрицать.

– Именно поэтому я так решил, – ответил губернатор. – Честно говоря, я думаю, теперь нам будет легче. Мы избавились от взрывоопасного элемента.

Сенатор Петерс хладнокровно произнес, ни к кому не обращаясь:

– Хладнокровный сукин сын, а?

Никто не ответил.

Сенатор улыбнулся:

– Но я должен признать вашу правоту, Бент.

Губернатор встал из-за стола.

– Итак, все что нам остается – это надежда, что ваши люди, Пит, сумеют справиться с огнем раньше, чем он доберется, – неожиданно он улыбнулся, – до гнезда.

– Как я уже говорил, – поддакнул шеф пожарной охраны, – это чертовски высокое дерево.

Бен Колдуэлл спросил:

– Никто не слышал прогноза погоды? Гроза с приличным ливнем могла бы помочь.

Бет, наблюдавшая за всем этим, почти физически ощущала грозу, собиравшуюся в воздухе комнаты. Из глубины ее воспоминаний всплыла та особая темнота, означавшая приближение бури, первые порывы ветра, их нарастание, первые отдаленные удары грома.

«Сколько раз ей довелось это пережить и сколько раз, еще ребенком, она злилась, что гроза портит прекрасный летний день? Первые капли всегда были крупными и редкими, молний сверкали все чаще и чаще, и все меньше становились интервалы между ними и ударами грома.

Двадцать один, двадцать два, двадцать три – она всегда считала интервалы в секундах, чтобы угадать расстояние до грозы, пока та не была прямо над головой и уже не было никаких интервалов, и гром гремел одновременно с ударом молнии.

Тогда, небеса разверзались и дождь лил сплошной стеной, иногда с градом, и градины подпрыгивали и стучали по окнам и крыше, как будто пришел конец света.

И ее это могло огорчать? Когда в эту минуту, по словам Бена Колдуэлла, гроза представлялась единственной надеждой на спасение? Невероятно! »

– Да, хороший летний ливень нам бы не помешал, – как раз, улыбаясь, говорил губернатор. – Вы никого не знаете, Бен, кто мог бы вызвать дождь?

В этот момент ожил телефон. Губернатор нажал кнопку, чтобы слышали все.

– Армитейугж слушает.

Голос Ната Вильсона звучал совсем устало:

– Со вторым выстрелом получилось не лучше, чем с первым. С самого начала мы не питали особых надежд, но все равно старались как могли.

– Понимаю, – ответил губернатор. – Мы благодарны вам за ваши усилия.

– Браун хотел бы знать, добрались ли к вам благополучно двое его людей.

– Добрались. Они сейчас среди нас. А двое других успели спуститься вниз?

После долгой паузы послышался голос Брауна:

– К сожалению нет, мистер губернатор. Они отрезаны на пятидесятом этаже. Ниже на лестнице пожар.

– Тогда срочно пошлите их наверх, если они еще могут идти.

– Над ними тоже все горит.

Губернатор закрыл глаза, потом медленно открыл их:

– Браун!

– Да?

– Дайте мне опять Вильсона, – и когда узнал голос Ната, он сказал: – Я хочу поручить вам подготовить полный отчет. Главу за главой, пункт за пунктом обо всей этой комедии ошибок. Сделайте это немедленно, пока еще можно получить свидетельские показания. Ничего не утаивать, не щадить ничьих чувств. Кто что сделал, или кто что не сделал, насколько возможно и почему. Пока сможем, будем вас непрерывно информировать обо всем, происходящем здесь, о каждом решении, которое примем, о каждом факте, который выясним.

В динамике было отчетливо слышно чье-то бурчание. Это Гиддингс выражал свой протест.

– Скажите тому ворчуну, кто бы он ни был, – продолжал губернатор, – что это вроде предварительного слушания перед началом процесса, и если мы проведем его правильно, то это может предупредить дальнейшие бессмысленные трагедии, подобные этой. По крайней мере, я от всей души надеюсь.

– Понимаю, – ответил Нат.

– Пусть говорят факты, – продолжал губернатор. – Заранее никого не обвиняйте. Это ни к чему. Думаю, что при этих обстоятельствах виновников найдется более чем достаточно. – Он помолчал. – Включая и некоторых из нас, наверху, которые виноваты прежде всего в том, что дали одолеть себя своему тщеславию. Вы меня поняли?

– Да.

Хорошо, – сказал губернатор. – Мы соберем... – Он запнулся, потому что в зале вдруг все стихло, вдруг кто-то закричал, потом завизжал. Там что-то произошло.

– Останьтесь на связи, – сказал губернатор, вскочил со стула, подбежал к дверям и выглянул в зал. – Боже мой! Господь всемогущий!

Кто-то открыл противопожарные двери, потому что в них ломились снаружи. В дверном проеме стоял Гровер Фрэзи. Большая часть одежды на нем сгорела. Волосы тоже, так что череп был голым и черным; глаза на изувеченном лице выглядели просто черными дырами. Зубы сверкали в безумном оскале. С верхней половины тела свисали клочья мяса, а кожа, оставшаяся от ботинок, дымилась. С вытянутыми руками он сделал неверный шаг вперед, в горле у него что-то хрипело и булькало. И тут он внезапно упал плашмя и превратился в обугленную, почерневшую кучку чего-то неживого. Еще раз судорожно дернулся, но больше уже не шевелился и не издавал ни звука.

В зале стояла тишина. Мертвая тишина.

Губернатор негромко сказал:

– Прикройте его.

Когда он повернул назад и двинулся в сторону канцелярии, лицо его было непроницаемо.

«Пусть это будет на моей совести», – мысленно повторил он и на миг закрыл глаза.

 

26

18.09 — 18.19

Этого не должно было случиться – но случилось. Защитные системы Башни одна за другой вступали в бой за ее спасение, но также одна за другой проигрывали битву и погибали в огне.

На контрольном пульте вначале горели сигналы, за которыми некому было следить, но, когда пропало напряжение, погасли и они.

Системы охлаждения, чьи тепловые предохранители плавились от жары, вступали в действие этаж за этажом. Но наибольший жар был внутри конструкции здания, где спринклеры были бессильны. А когда огонь прорывался в открытое пространство и жадно заглатывал свежий воздух, температура взлетала так быстро, что вода в подводящих трубопроводах превращалась в пар и трубы лопались. И еще одна вражеская атака достигала успеха.

В ядре здания вертикальные каналы, которых были сотни и тысячи, тут же превращались в вытяжные трубы, которые разносили огонь вверх и вниз и одновременно заглатывали свежий воздух, раздувавший и поддерживавший бешенное пламя.

Нагретый воздух поднимается вверх – таков закон природы, – а раскаленный воздух еще быстрее, чем теплый. Но температура передавалась и через конструкцию, через стальной каркас, быстро, через керамическую и деревянную облицовку стен и покрытия полов – медленнее, но так же неумолимо, а кроме, того еще и по трубам, кабелям, коробам и нишам заземления. И огонь, достаточно разгоревшись, начинает поддерживать себя сам, повышая температуру до уровня возгорания в результате чего материалы воспламеняются друг за другом. Таких случаев на совести Прометея предостаточно.

Башня была обречена.

Это гигантское здание, которое должно было оказаться в центре коммуникаций всего мира, было теперь предметом всемирного внимания в совершенно ином смысле.

О катастрофе знал весь мир, кое-где известие это воспринимали с удовлетворением, если не с радостью, от того, что в мирное время в самой богатой стране мира гибнет самое новое и самое высокое из когда-либо построенных человеком зданий и что «вся королевская рать» так же беспомощна, как и простые смертные.

Но это было не совсем верно.

То, что осталось от Гровера Фрэзи, прикрыли белой скатертью и оставили там, где он упал. Противопожарные двери снова закрыли, но всем в зале было ясно, что они могут служить только временной защитой. Когда придет время, они не удержат огонь. Разве что...

– Они пытаются локализовать огонь в нижних этажах, – сказал губернатор. Он уже снова влез на стул. – Это наша главная надежда. – Он чуть не сказал «единственная надежда».

Число его слушателей поредело. В противоположном конце зала из транзисторного радиоприемника неслись звуки рока.

С полдюжины людей танцевали, если это можно было так назвать.

«Ну, – подумал губернатор, – ты сам сказал, что лучше рок, чем псалмы и молитвы».

Он больше не обращал на них внимания.

– К сожалению, должен вам сообщить, что попытка с лифтом окончилась неудачей. – И после короткой паузы добавил: – Учитывая, чем закончился первый опыт, это возможно, и к лучшему.

«Боже мой, – подумал он, – я изрекаю одну банальность за другой».

Он с трудом заставил себя улыбнуться.

– Я не собираюсь утверждать, что все хорошо. Это не так. С другой стороны, нам здесь пока ничто не угрожает. И я, например, предпочитаю думать, что наши друзья, которые борются с огнем, подоспеют вовремя. – Он помолчал. – А теперь я намерен выпить. В конце концов, это же банкет.

Он слез со стула и взял под руку Бет:

– Пора выпить и найти уголок, где можно поговорить. Мне надоело скалиться все время, как идиоту, чтобы доказать, что я не отчаиваюсь.

«А со мной он чувствует, что притворяться ни к чему, – подумала Бет. – Чудесно».

Они подошли к бару и с бокалами забрались в опустевший угол. Губернатор придвинул друг к другу два кресла. Они сели вплотную, спинами к залу.

Первой молчание нарушила Бет:

– Какие мысли обуревают вас, Бент?

– Хмурые и невеселые, – губернатор признательно улыбнулся. – Думаю обо всех этих несчастьях. Мне так жаль. И я так зол. В душе я грожу кулаком небесам. Чисто детское бессилие.

Она понимала и даже разделяла его чувства. Но предпочла отставить их в сторону.

– Когда я была маленькой, – начала она, – и меня за шалости запирали в комнате, – она попыталась улыбнуться, – то я всегда старалась думать о том, что бы я хотела в это время делать, и пыталась на этом сосредоточиться. Чего бы вы хотели, Бент?

Медленно, едва заметно спадало охватившее его напряжение. Улыбка смягчилась и погасла.

– Бросил бы политику, – сказал он наконец. – У меня хватает денег, и я сыт всем по горло. Мое ранчо в Нью-Мехико...

– И все, Бент? Только это?

Он не спешил с ответом. Наконец покачал головой.

– Нет. Вы заставляете меня поверить мои истинные мысли. Совсем уйти на покой я бы не хотел. – Снова та же признательная улыбка. – Я адвокат. Хотел бы убедиться, насколько я в этом деле хорош.

– Вы будете хороши в любом деле, за что ни возьметесь.

– Но мне всегда оставалась бы рыбалка, – продолжал губернатор, как будто не заметив ее слов. – И я бы постарался, чтобы на нее оставалось время. – Он помолчал. – И раз уж я вам тут рисую утопические картины, то рядом со мной были бы вы.

Все ее существо затопила теплая волна:

– Это предложение?

Он ответил не раздумывая:

– Да.

– Тогда, – не спеша ответила Бет, – я его с радостью принимаю.

Нат вышел из трейлера на площадь и уставился на огромное несчастное здание. Пока Патти не заговорила, он не замечал, что она идет за ним.

– Что за люди, – заметила Патти.

Нат взглянул, на густую толпу за барьерами.

– Таймс-сквер под Рождество, – сказал он. Голос его дрожал от гнева. – Проклятые гиены. Мы могли бы публично поджаривать людей на вертеле и загребать миллионы на продаже билетов.

Патти молчала.

– Мы все виновны, – продолжал Нат. – Это главное. Я рад, что Берт не узнал об этом.

– Спасибо. – И через минуту: – Но не забудьте, что в этом не только ваша вина. И моего отца тоже. В этом виновны все, не только вы. Понимаете?

Нату удалось улыбнуться:

– Вы умеете внушить оптимизм.

«В отличие от Зиб, которая, как сегодня модно, предпочитала все видеть в черном свете. Еще одна характерная черта людей большого города, которая ему не нравится: твердое убеждение, что все не такое, как кажется. Человек никогда не бывает «за», только «против», и постоянная поза «меня никому не одурачить», которая, как изгородь из колючей проволоки, должна компенсировать внутреннюю неуверенность. И все для того, чтобы казалось, что человек принадлежит к интеллектуальной элите; элите – возможно, но интеллектуальной – тут уж позвольте... »

– Что станет с теми людьми, Нат? – В голосе Патти чувствовалось напряжение. – Неужели они...

Наверх прокладывают шланги, – ответил Нат, – с этажа на этаж. Каждый шаг дается с боем. Нужно одолеть сто двадцать пять этажей...

– Но я так и не понимаю, что там горит?

– Все. Некоторые помещения уже сданы. Мебель, ковры, внутренние двери, бумага – все это вспыхивает первым. От этого температура поднимается и достигает точки, когда горят краски, плитка и растекается обшивка, и от этого температура, возрастает еще больше, пока не загораются такие вещества, о которых человек никогда и не думал, что они горючи.

Нат вздохнул:

– Я не специалист по части пожаров, но все выглядит примерно так.

– Что, если бы все это произошло, когда Башня уже была бы в эксплуатации? – продолжала Патти, – ведь там были бы тысячи людей. – И добавила: – Хотя дело не в количестве, да? Будь там только один человек, все равно это была бы трагедия.

«Посреди собственной беды, посреди горя от смерти отца, – сказал себе Нат, – она еще может думать о других. Но, возможно, это именно потому, что у нее умер отец, что несчастье сближает людей».

– Что вы будете делать, Нат?

Вопрос застал его врасплох.

– Я как раз об этом и думаю.

– Я имею в виду не сейчас, – голос Патти звучал теперь нежно, – а когда все это будет позади.

Нат молча покачал головой.

– Снова займетесь архитектурой?

До этого момента он не задумывался, но ответил твердо и решительно:

– Думаю, нет. – Пауза. – Как раз сегодня утром Колдуэлл говорил о Фаросе, маяке, который стоял в устье Нила. «Он стоял там тысячу лет», – сказал Бен Колдуэлл. То же самое он думал об этом здании.

Нат покачал головой:

– Как это называется? Человеческая гордыня, вызов богам. В некоторых странах Среднего Востока ни одно здание никогда не завершают полностью. Всегда оставляют несколько кирпичей или реек, – он улыбнулся Патти, – потому что совершенное произведение подобно богохульству. Человек должен стремиться к совершенству, но никогда не должен его достигать.

– Это мне нравится, – сказала Патти.

 – Я не уверен, нравится ли мне это, но хотя бы понимаю. Когда-то кто-то сказал мне, что неплохо, если человек пару раз получит по шапке... – Он задумался. – Идемте внутрь.

– Вы что-то придумали?

– Нет, – Нат колебался. – Но, как и вы, я не умею стоять в стороне.

Тут ему в голову пришла новая мысль:

– Что, если бы вы не были дочерью Берта, но замужем за кем-то, имеющим отношение к Башне?

– То есть за вами? – Хрупкая, твердая, готовая взглянуть в лицо любой возможности. – Была бы я сейчас здесь? – Патти решительно кивнула. – Была бы. Старалась бы не мешать, но была бы рядом.

– Я тоже так думал, – ответил Нат и удивился неожиданной радости, которую вызвало в нем это признание.

В трейлере у рации сидел один из командиров пожарных. Слышен был только его голос:

– А вы не можете определить, как далеко тянется пожар над вами?

Голос, отвечавший ему, был хриплым от усталости:

– Я же вам говорю, что нет!

Командир с яростью прокричал:

– А под вами?

Тишина.

– Тед! Говорите же! Что творится под вами?

Голос, наконец, отозвался; на этот раз в нем прорывалась истерика.

– Что все это значит, мы что, играем в вопросы и ответы? Мы идем вниз. Если прорвемся, то расскажу, что там за пожар, ясно? Сейчас мы на пятидесятом этаже...

– А если внутрь? – спросил командир. – Туда нельзя? Вы могли бы высадить двери...

– Эти проклятые двери раскалились настолько, что к ним не притронуться. Вот такие дела внутри. Говорю вам, мы идем вниз. Другого пути нет.

Браун взял микрофон.

– Говорит Тим Браун, – сказал он. – Желаю удачи.

– Спасибо.

– Мы на связи, если понадобится.

– Ладно, – и в сторону, – давай пошевеливайся.

Рация щелкнула и умолкла.

Оба командира замерли, глядя в пустоту. Патти заметила, что губы Тима Брауна беззвучно шевелятся. Молится? Гиддингс, сморщившись, гневно сверкал глазами. Взглянул на Ната и тихонько, почти незаметно покачал головой. Нат также незаметно кивнул. Патти закрыла глаза.

«Это невозможно, – подумала она, но знала, что возможно. – Это не сон, не ночной кошмар. Не будет внезапного пробуждения, не будет внезапного облегчения, что ужас исчез с лучами рассвета». Ей захотелось отвернуться и бежать прочь. «Куда? К отцу? Как бежала к нему сегодня днем за утешением, за помощью, за сочувствием? Но отец... »

Переносная рация в руке Брауна вдруг ожила, из нее вырвался сдавленный вопль, потом еще один, потом наступила милосердная тишина. В трейлере не раздавалось ни звука.

Первым разорвал оцепенение Браун. Он подошел к чертежному столу, осторожно поставил на него рацию и выключил ее. Ни на кого не глядя, он медленно, монотонно начал проклинать всех и вся.

 

27

18.19 — 18.38

Паола Рамсей подошла к двум креслам в укромном уголке банкетного зала.

– Простите, что помешала, – сказала она, – но то, что происходит за вашей спиной, – она покачала головой. – Я, конечно, старомодна...

Губернатор кивнул. Его лицо было невозмутимо.

– Не считая Поля Норриса и Гровера, – сказал он, – все до сих пор держались отлично. Что же теперь?

– Кэрри Уайкофф произносит речь.

Губернатор вскинул голову. Он слышал голос, но не мог разобрать слов. Однако тон высокий, визгливый, почти истерический – говорил достаточно.

– Вероятно, он заявляет, что нужно найти виновного и обещает, что займется этим.

Паола Рамсей улыбнулась:

– Прямо в яблочко, Бент.

– Через несколько минут, – продолжал губернатор, – Кэрри возглавит делегацию, которая явится требовать активных действий. Бог мой, сколько подобных делегаций я уже выслушал?

– Люди, – сказала Паола, – облепили бар. Какой-то официант сидит один-одинешенек в углу и пьет из горлышка...

Губернатор подумал, не тот ли это, у которого трое детей, вздохнул и встал:

– Что, по-вашему, я могу сделать, Паола?

Паола ласково улыбнулась:

– Я, как Кэрри Уайкофф, Бент. Думаю, что-то надо предпринять, но не знаю что. – И, помолчав, добавила: – И поэтому надеюсь на вас.

– Мне это льстит. – Губернатор грустно, иронично улыбнулся сам себе и всей этой ситуации. – Одного персонажа Марка Твена намазали дегтем, вываляли в перьях и вынесли из города на шесте. Улыбка стала шире. – А он говорит, что, если бы не великая для него честь, он лучше шел бы пешком. А я бы лучше сидел здесь, – Он взглянул на Бет. – Но попробую.

Он прошел мимо запертых противопожарных дверей, где лежало прикрытое белой скатертью тело Гровера Фрэзи, у которого стоял генеральный секретарь, уставившийся на неподвижные останки. Он медленно, торжественно перекрестил их и, увидев губернатора, чуть виновато улыбнулся.

– Со студенческих лет, – сказал генеральный секретарь, – я горжусь тем, что я атеист. Но сейчас начинаю сознавать, что детская вера так легко не умирает. Это любопытно, да?

– Да нет, Вальтер. По-моему, это скорее достойно зависти.

Генеральный секретарь задумался:

– Я начинаю понимать, что вы, в сущности, очень добрый человек, Бент. Мне только жаль, что я не понял этого раньше.

– А я, – ответил губернатор, – о вас всегда это знал, просто человеку в вашем положении приходится вести себя сдержанно.

Они улыбнулись друг другу.

– У нас дома, – продолжал генеральный секретарь, – где альпинизм – любимый вид спорта, при восхождении участники для безопасности пользуются страховочным тросом. И отсюда поговорка: «Каждый, кто на тросе, – наш человек! » Это грустно, вам не кажется, что люди узнают друг друга только в критических ситуациях? – И, после небольшой паузы. – Я могу быть чем-нибудь полезен?

– Молитесь, – ответил губернатор без всякой иронии.

– Я так и делаю. И буду продолжать. – Снова пауза, и после нее вежливые, участливые, искренние слова: – Но если могу помочь чем-то еще, Бент...

– Я обращусь к вам, – ответил губернатор и думал это всерьез. Он вышел на середину зала и огляделся.

Паола не преувеличивала. В баре кипели страсти, в центре зала ораторствовал Кэрри Уайкофф. Действительно, тот официант с тремя детьми сидел один-одинешенек в углу и хлестал «бурбон» из горлышка. В другом углу из транзистора неслась музыка и несколько молодых людей кружились и извивались ей в такт.

Из-под решетки кондиционера уже проникал дым, он еще не душил, но его едкий запах уже висел в воздухе.

Губернатор закашлялся.

Мэр Рамсей, стоявший рядом, сказал:

– Господи, вы только посмотрите!

Одна из танцующих уже вошла в транс. Одним движением стянула через голову платье и отбросила его в сторону. На ней были только трусики-бикини. Пышная обнаженная грудь подпрыгивала в такт каждому движению.

– Когда я учился в университете, нечто подобное вызвало бы сенсацию, – сказал губернатор. – Нашей компании это бы очень понравилось. – Он рассмеялся. – И мне, конечно, тоже.

Тут к ним подошел сенатор Петерс.

Здесь – становится жарко, – сказал он, – в любом смысле слова.

К ним присоединился Бен Колдуэлл. Его лицо было непроницаемо.

– Дыму все больше, – сказал он. – Пока мы не разбили окна, система была более-менее герметичной. Теперь... – Он покачал головой и слегка улыбнулся, давая понять, что понимает: другого выхода не было. – Я все еще жду новых идей от Пата Вильсона.

Кэрри Уайкофф вдруг выкрикнул нечто невразумительное и погрозил поднятым кулаком.

- Черт вас всех побери, вы что, все обалдели? – Он бросил испепеляющий взгляд на группку вокруг губернатора. – Старые дураки, собравшиеся на файф-о-клок! Неужели вы не понимаете, что происходит?

Искушение ответить в том же тоне, начать кричать, жестикулировать, делать выпады, пока все до последнего не утратят здравый разум, было очень сильным, но губернатор с ним справился.

– Я прекрасно понимаю, что у вас сдали нервы, Кэрри, – сказал он. – Что, если вам затаить дыхание, сколько выдержите? Это почти всегда помогает.

Кэрри с трудом сдержал себя. За ним собралась кучка людей.

Губернатор узнавал некоторые лица. Все внимательно следили за ним.

– До сих пор мы вас слушали, – сказал Кэрри. Он уже немного успокоился. – Вели себя как образцовые мальчики и девочки.

– Все, – подтвердил губернатор, – кроме Поля Норриса и Гровера Фрэзи. Те тоже хотели хоть что-то предпринять. Результаты вам известны. Вы имеете в виду нечто подобное, Кэрри? – Голос его звучал холодно и твердо. – Если да, то пожарные двери за вами. Они не заперты.

Кэрри молчал, тяжело переводя дыхание.

- Есть еще одна альтернатива, – продолжал губернатор. – Если уж речь зашла о выбитых окнах. Можете прыгать.

Кто-то из кучки, стоявшей за Кэрри, выкрикнул:

- Но ведь должен быть какой-то выход, черт возьми! Не можем же мы погибать, как крысы в ловушке!

– А эта дурацкая идея с тросом на башню Торгового центра! – закричал Кэрри. – Это был просто перевод времени! И ничего другого! Все прекрасно знали, что ничего не выйдет!

Раздался одобрительный ропот. Губернатор подождал, пока он не стих.

«Эти лица, – подумал он, – уже утратили проблески воспитания и ума, это лицо толпы, готовой к суду Линча. Бессильный страх и напряжение требуют выхода».

– Я не отвергаю любые идеи, – сказал губернатор. – Любого из вас. Думаете, мне эта ситуация нравится?

Громкая танцевальная музыка неожиданно смолкла. Полуголая девушка крутилась дальше, забывшись в экстазе, но остальные обернулись и прислушались к спору.

Губернатор повысил голос:

– Я не буду долго говорить. Не о чем. Мы здесь все вместе...

– Кто в этом виноват? – закричал Кэрри. – Я хочу это знать!

- Я не знаю, – ответил губернатор. – Возможно, это знают наши люди внизу, но не я. Разве что, – он сделал паузу, – разве что в этом есть наша общая вина, потому что мы оторвались от корней и утратили контакт с реальностью.

– Это все отговорки, – крикнул Кэрри.

Губернатор только кивнул. Теперь уже ничто не могло вывести его из себя, он оставался презрительно спокоен.

– Называйте это как угодно, Кэрри, – ответил он. – Я не собираюсь с вами спорить.

Другой, спокойный голос спросил:

– Как, по-вашему, обстоят дела, губернатор?

– Неважно. – Губернатор взглянул говорившему в лицо. – Я не собираюсь водить вас за нос. Это бессмысленно. Все еще работает телефонная связь. Внизу знают наше положение. Можете посмотреть на площадь и увидите машины, шланги, которых там уже как спагетти на тарелке; все пожарные – в Башне. Все, что можно сделать, делается. Он развел руками. – Дела неважны, но не безнадежны. Пока...

Он обвел взглядом комнату и ждал вопросов. Тишина.

- Если что-то изменится, – продолжал он, – вы будете в курсе, я обещаю. Это чертовски слабое утешение, я знаю, но больше ничего предложить не могу. – Он повернулся и пошел обратно в свой укромный угол, мимо трупа, прикрытого скатертью, не удостоив его даже взглядом.

Бет ждала его там с Паолой Рамсей.

– Мы слышали. – Сказала она и ласково улыбнулась. – Вы прекрасно справились, Бент.

– В следующий раз, – ответил губернатор, – это будет потруднее.

Он почувствовал себя старым и усталым и спрашивал себя, не готовится ли подсознательно к концу. С усилием, но он собрался.

- И это будет уже скоро. Паника наступает волнами, и каждая следующая волна сильнее предыдущей.

Да, единственное, что оставалось, – это ждать:

За плечами сержанта Оливера были двадцать лет службы в Береговой охране. Он служил в береговых экипажах и на катерах, в тропических водах и арктических ледовых морях. Помогал спасать людей из воды, покрытой горящей нефтью, и с палуб гибнувших судов; нередко они не доживали до спасения.

Большой и жестокий жизненный опыт говорил ему, что в некоторых случаях спасение невозможно. Но часть его «я» упорно не желала в это верить, и все у него внутри восставало против возможности поражения.

Когда он стоял, могучий и беспомощный, на крыше небоскреба Торгового центра и, не отрываясь, смотрел через пропасть на ряд выбитых окон банкетного зала, таких близких и отчаянно недосягаемых, его охватило чувство собственного бессилия.

Кронски устало спросил: – Ну что, попробуем еще? – И, не получив ответа, добавил: – Запасной гарпун у нас есть, может стрельнем разок?

– Нет, – чуть помедлив, сказал его начальник.

«Напрасная трата времени», – подумал он, и это было ему не по душе.

Еще минуту он стоял неподвижно и смотрел через пропасть. Там, наверху, – люди. Он видел их. И видел дым.

Огонь и шторм, – всю его сознательную жизнь они были его врагами. Он сражался с ними, защищал от них, иногда побеждал, иногда проигрывал, но всегда ему удавалось схватиться с ними лицом к лицу. Но здесь...

Он включил переносную рацию:

- Говорит Оливер. Вызываю трейлер.

Тут же отозвался голос Ната:

– Трейлер слушает.

- Нет смысла продолжать, разочарованно сказал Оливер. – Слишком далеко, к тому же мешает ветер.

– Понимаю. – Нат отчаянно старался справиться с голосом. – Очередная провалившаяся затея.

«Думай! Думай, черт тебя побери, думай!!! »

– Надо закругляться, – продолжал сержант.

Нат в одной руке держал рацию, другой медленно постукивал по чертежной доске.

– Подождите немного, сержант. Дайте мне подумать – последняя просьба, последняя надежда.

В трейлере стояла тишина. Браун, командир части, Гиддингс и Патти молчали.

«Хватит ломать комедию и дурачить окружающих», – сказал себе Нат. Он был сам себе противен.

Но в голове его что-то уже зрело, если бы только удалось поймать эту мысль: «Черт, что же, собственно, у него мелькнуло? »

«Очередная затея провалилась, – вспомнил он вдруг. – Вот в чем дело. Очередная идея... А что, если две идеи соединить в одну? »

Он торопливо сказал в микрофон:

– У нас тут были вертолеты, сержант, – Нат старался говорить не спеша, одновременно еще раз все обдумывая. – Они не нашли места для посадки, поэтому не смогли ничем помочь. А что, если отправить их к вам, чтобы они забрали вас вместе с пушкой и доставили так близко к Башне, чтобы можно было попасть гарпуном в окно? Потом линь можно натянуть обратно на крышу Торгового центра и продолжать. Как, договорились? – Он помолчал. – Так получится? Есть какая-то надежда?

Последовала долгая пауза. Потом послышалось удивленное:

– Ну, держите меня!

Сержант вдруг осклабился, и чувство беспомощности тут же слетело с его плеч:

– Не вижу причин, почему бы могло не получиться. Вызывайте свою тарахтелку.

Он взглянул на Кронски:

– Нам предстоит воздушная прогулка, парень. Как бы не укачало!

Губернатора вызвали из его убежища в уголке. Он услышал в трубке голос Ната.

– Вы считаете, получится? – спросил губернатор.

– Очень может быть. – Нат старательно подавлял свой энтузиазм. – Вертолет может зависнуть на месте, так что ребятам из Береговой охраны можно будет стрелять почти горизонтально. Вам придется освободить большую часть зала, чтобы кто-нибудь не пострадал. – И добавил: – Возможно, придется сделать несколько попыток, но это не проблема.

«По крайней мере, я надеюсь», – подумал он.

– Постараемся освободить часть зала, – ответил губернатор. – И поставим там мужчин, чтобы ловили линь. А потом?

– Привяжите его к какой-нибудь прочной конструкции, – продолжал Нат. – Когда потянут линь назад, к Торговому центру, нагрузка будет очень велика. Я буду на связи по рации с Оливером, сержантом Береговой охраны, и по телефону – с вами. Так мы сможем координировать наши действия.

Он передохнул.

– Когда ведущий линь будет на крыше Торгового центра, к нему прикрепят прочный спасательный трос. И тогда ваши парни могут начинать тащить. – Он снова сделал паузу. – Но только по команде.

– Понимаю, – ответил губернатор и улыбнулся, – Это ваша идея?

– Я же вам обещал, что что-нибудь придумаю. – Нат замялся. – Только вот до этого этого нужно было додуматься раньше.

Губернатор рассмеялся:

– Я уже многие годы ищу какого-нибудь малолетнего ребенка, который благодаря своему неиспорченному глазу тыкал бы меня носом в очевидные вещи.

Продолжая улыбаться, он повернулся в Бет.

– Но бывают моменты, когда и мне удается их заметить с первого взгляда. Слава Богу. – И уже другим тоном продолжал: – Как обстоят дела с огнем?

– Неважно. – В этом слове звучала неотвратимость.

– А те двое, на другой лестнице, что с ними? – спросил губернатор.

У Ната в ушах снова прозвучали те крики, которые долетели к ним по радио. «Это была моя идея, послать их наверх по лестницам», – подумал он, но при этом осознавал, что при необходимости послал бы их снова, потому что это давало возможность, от которой нельзя было отказываться.

– Им не повезло, – сказал он.

Губернатор увидел, как Бет закрыла глаза, и негромко сказал:

– Как и Гроверу Фрэзи. Он пытался спуститься по лестнице. – Голос его внезапно сорвался. – Кто же будет следующим? – И тут же быстро добавил: – Забудьте об этом. – И устало замолчал.

Пилот вертолета сказал: – Попытаемся. – Потом пожал плечами: – Как близко подберемся, не знаю. Когда приближаешься к такой махине, то ветер... – он покачал головой, – дует со всех сторон сразу. Понимаете, что я хочу сказать?

Лицо сержанта было непроницаемо.

– Поймите, – продолжал пилот, – я не хочу преувеличивать трудности, но если мы туда врежемся, то ничем хорошим это не кончится; ясно?

Легкий кивок головы подтвердил, что информация принята к сведению, но выражение лица Оливера не изменилось.

– Знаете место у Адских Ворот? – спросил пилот. – Там, где воды Саунда сливаются с Гарлем-Ривер, где сплошные водовороты?

– Адские Ворота я знаю, – ответил сержант. Он неоднократно был свидетелем, как у Адских Ворот небольшие лодки, попадавшие во власть течения, отказывались повиноваться хозяевам и налетали на опору моста или стенку набережной.

– То же самое творит ветер вокруг этой чертовой Башни, – продолжал пилот. – Я только хочу сказать, что мы попытаемся, но больше ничего обещать не могу.

– Все в порядке, – ответил сержант. – Кронски, залезайте.

– Премного благодарен, – ответил Кронски.

Нат стоял в дверях трейлера и смотрел наверх. Пока ничего.

«Ожидание хуже всего; кто это сказал? – Но это правда, хотя раньше Нат так не считал. – Человеку приходит в голову идея, он ее реализует и потом должен ждать и надеяться, потому что не остается ничего другого».

– Получится, – сказала Патти и улыбнулась. – Должно получиться.

 

28

18.24 — 18.41

В банкетном зале стало заметно прохладнее от выбитых окон, хотя приток дыма из решетки кондиционера, как некоторые с беспокойством заметили, тоже усилился.

– Простейшая взаимозависимость, – снова и снова объяснял Бен Колдуэлл. – Пока это было более-менее замкнутое пространство, приток воздуха с дымом был ограничен. Теперь, когда окна выбиты и работают как вытяжка... – Он развел руками и пожал плечами.

Генри Тимме, президент телевизионной компании, заявил:

– Значит, нам не следовало выбивать стекла. – Голос его звучал самоуверенно, решительно и критически. – Шанс, что им удастся доставить сюда линь, слишком мал.

– Задним умом... – заметил Колдуэлл и отвернулся.

Он был архитектором, автором многих проектов, и по его мнению, в жизни не проходило исправление ошибок задним числом. Ему было отвратительно само слово «компромисс», но в то же время он понимал, что без него предпринимательство было бы просто невозможно. Приходилось выбирать между надеждой, что удастся попасть в окно гарпуном с крыши Торгового центра, и уверенностью, что в помещение станет поступать больше дыма. Решение этого вопроса Колдуэлл с радостью предоставил остальным. Ему это было совершенно безразлично.

Он полагал, что большинство людей в зале все еще сохраняет надежду на спасение. Он – нет. Он привык смотреть неопровержимым фактам в лицо. Стараться не принимать их в расчет было пустым занятием. До какой степени будет повреждено здание, он не мог даже представить, но еще задолго до того, как оно окончательно погибнет, все в этом зале уже будут мертвы. С этим он давно смирился. И его ничего не волновало, потому что большая часть его личности уже была мертва.

Башня была его детищем, его видением, его волшебным сном. И теперь она погибала.

На чьи плечи ложится главная вина, у него не было сомнений. Но это его не слишком интересовало. Какая разница, чья рука выковала молот, изуродовавший Пьету? Да, общество, возможно, захочет отомстить, но великое творение уже ничем не вернуть.

В Нью-Йорке, в Лос-Анджелесе, в Чикаго, в Питтсбурге и в дюжине других городов он оставил по себе памятники, которые будут стоять еще долго после того, как его не станет. Но это здание было его шедевром, и теперь уже ничто не может его спасти; озарения, расчеты, компромиссы, работа, любовь, кровь и пот творчества – все зря.

Когда утром этого дня он стоял в своем кабинете перед грудой извещений на изменения, валявшихся на столе, вызвав Ната, – было ли у него тогда предчувствие беды? Трудно сказать: прозрения всегда подозрительны. Ну что же. Беда не заставила себя ждать.

Тут к нему подошел сенатор Петерс, продолжавший как ни в чем не бывало улыбаться.

– Погрузились в мечты, – спросил он, – Есть идеи?

– Весьма сожалею, но что касается идей, ничем не могу помочь.

– Вы это говорите так, как будто извиняетесь.

Улыбка Колдуэлла стала виноватой:

– За этот промах, боюсь, некому будет прощать.

– И я так думаю. Сенатор помолчал. Но, кажется, вас это не волнует.

– А вас?

– Знаете, – ответил сенатор, я уже некоторое время пытаюсь найти ответ. Но не совсем в нем уверен. – Он сокрушенно махнул рукой. – Я, разумеется, не хочу сказать, что не испытываю страха перед смертью. Нет, я имею в виду нечто совсем иное.

- Например? – Колдуэлл невольно заинтересовался. – Некую веру?

Сенатор улыбнулся.

– Не в обычном смысле слова. Я всегда был язычником. Нет... – он покачал головой, – это связано со всем моим жизненным опытом: некоторых вещей нельзя избежать, некоторые битвы нельзя выиграть, с некоторыми приговорами человек должен смириться...

– Одним словом, – заметил Колдуэлл, – с политикой? С искусством возможного?

Сенатор кивнул.

– Нас формируют наши дела. – Он улыбнулся, – Бент не сможет избавиться от командирских привычек, даже если захочет. Он как отставной пилот, который сам не свой от того, что за штурвалом сидит кто-то другой.

Чем дальше, тем интереснее.

– А Поль Норрис? – спросил Колдуэлл. – Гровер Фрэзи? Как вы объясните их поведение?

Сенатор улыбнулся:

– О Поле Норрисе я вам расскажу одну историю. Во время учебы в университете он занимал чудную квартиру в колледже Адамса. Из окон его спальни открывался вид прямо на колокольню католического костела. Однажды кому-то из нас пришла в голову идея, к которой присоединился и Поль. Мы поставили на окно штатив, прикрепили к нему пневматическую винтовку, навели ее на колокольню, и, когда в полночь колокол пробил двенадцать, мы нажали на спуск и прозвучал тринадцатый удар.

Колдуэлл улыбался и кивал. В душе он вернулся на сорок лет назад в годы своей буйной молодости.

– И что дальше?

– На следующую ночь мы это повторили, – продолжал сенатор, – несколько католиков, живших в колледже Адамса, придя на мессу, принесли новость, которая изрядно вывела из равновесия святого отца. Пошли слухи о привидениях. – Сенатор задумался. – На третью ночь приехал епископ из Бостона, чтобы проверить все самому. Мы не обманули его ожиданий. Часы пробили тринадцать. Потом мы убрали штатив и спрятали винтовку.

Колдуэлл, который все еще улыбался, спросил:

– Ну, а что было с Полем Норрисом?

Сенатор покачал головой:

– Он собирался все это продолжать. Ночь за ночью. Не мог понять, что будет лучше, оставить все, как есть, оставить загадку. Среди прочих недостатков Поля была глупость, а я не люблю тратить время на споры с глупцами.

Он снова помолчал:

– Хотя видит Бог, политик никогда не может надеяться, что сумеет этого избежать.

Колдуэлл ответил:

– Вы сказали, что смиряетесь с этим отчасти потому, что некоторых вещей избежать просто нельзя, а с некоторыми явлениями нужно просто смириться. Ну а как с остальными?

– Знаете, – неторопливо ответил сенатор, – у меня какое-то смутное ощущение, что это к лучшему. Почему – не спрашивайте, у меня нет никакого разумного объяснения. – И после короткого раздумья спросил: Помните, когда в Афинах дела были плохи, царь должен был умереть? Отец Тезея бросился со скалы, потому что черные паруса Тезеевой ладьи были приняты за сигнал неудачи. – Он виновато улыбнулся. – Может быть, мы – просто огромная жертва? Смешная мысль, да?

– Чтобы умилостивить богов за наши прегрешения?

Улыбка на лице сенатора медленно погасла:

– Но вы упрямы, а?

– Если вы имеете в виду, – резко ответил Колдуэлл, – мировые проблемы, проблемы нашей страны, бедности, бездомных и тому подобное – что у меня с этим общего? Я здесь решительно ни при чем.

– Это удобная позиция.

Жест Колдуэлла охватил весь зал:

– И за их проблемы я тоже не отвечаю. Правда, теперь, это и мои проблемы тоже.

Сенатор молчал.

– Если вы думаете, – продолжал Колдуэлл, – что раз я проектировал это здание, то отвечаю за его дефекты, то я решительно против. Проект был и остается хорошим. Не знаю всех причин происшедшего, которые привели к тому, что случилось, но мой проект здесь ни при чем.

– По-моему, вашей репутации ничто не угрожает, – сказал сенатор. – А это важнее всего, не так ли?

Колдуэлл внимательно посмотрел сенатору в лицо, пытаясь найти там следы иронии. Не нашел. Ему немного полегчало.

– Вы меня спрашивали, – продолжал сенатор, – чем объяснить поведение Гровера Фрэзи. Я думаю, можно объяснить всего двумя словами: панический страх. – И он обвел взглядом зал.

В противоположном углу уже снова гремел из транзистора твердый ритм рока. Почти нагая девушка продолжала извиваться. Глаза ее были закрыты, движения полны эротизма; она была далеко отсюда.

В другом углу пестрая группка людей что-то пела. Сенатор внимательно прислушался.

– То ли это «Боевая песня республики», – сказал он, – то ли «Вперед, братья, под знаменем Христа». Мои старые уши уже не могут их различить.

У бара совещались три духовных пастыря, которые участвовали в торжестве на площади: раввин, католический и протестантский священники.

– Я знаю очень актуальную тему для проповеди, – сказал сенатор. – Об избавлении из печи огненной. Навуходоносор был бы в восторге; вам не кажется?

Колдуэлл неожиданно заметил:

– Ну ладно. Видимо, мне придется допустить, что есть и моя вина. Не только, но в том числе.

Сенатор спрятал усмешку.

– В эти минуты это уже неважно, не так ли? – осторожно спросил он.

– Важно, особенно мне.

– А, – сказал сенатор, – это другое дело.

- В проекте нет никаких просчетов.

– Я в этом убежден.

– Но другое дело – исполнение. Там начинаются все проблемы. Как только человек передает свое детище в чужие руки, он теряет на него всякое влияние.

– Вероятно, это мучительное ощущение, – спросил сенатор, – когда человек отдает в чужие руки то, что стоило ему столько пота и крови?

Наступила долгая пауза.

– В своем роде, – неторопливо ответил Колдуэлл, – вы очень умный человек. И понимающий. Мне уже лучше. Я чувствую себя чище. Благодарю вас. – Он хотел отвернуться и уйти.

– К какой группе вы присоединитесь, – спросил сенатор, перестав скрывать усмешку, – к танцующим, поющим или к тем, кто молится?

Узкие плечи Колдуэлла облегченно распрямились. Он полуобернулся и совсем непринужденно улыбнулся:

– Возможно, я попробую все по очереди.

– Отлично, – ответил сенатор, и снова направился в канцелярию.

– А теперь, целитель, попробуй исцелить самого себя.

Из канцелярий вышел губернатор. Его лицо оставалось непроницаемым.

– Пойдемте, Джек, – сказал он. – Думаю, у нас есть хорошие новости. – Он помолчал. – Но если сорвется и эта попытка, то начнется настоящая паника. Возможно, она нас ожидает в любом случае. – Он снова помолчал. – Традиционная схватка у спасательных шлюпок.

Губернатор нашел стул и взобрался на него; он повысил голос:

- Я обещал вам, что, если будут новости, я вам все сообщу. Теперь я хотел бы попросить вашего внимания.

Пение смолкло. Кто-то уменьшил громкость транзистора. И помещении все стихло.

– Сейчас начнется новая попытка перебросить к нам спасательный трос, – сказал губернатор. – На этот раз...

– Новые бредни! – В пронзительном голосе Кэрри Уайкоффа ярость мешалась со страхом. – Очередная успокоительная пилюля!

– На этот раз, – сказал губернатор, перекрывая голос Кэрри Уайкоффа, – они попытаются выстрелить гарпун с вертолета.

Он сделал паузу:

– Всю эту сторону помещения нужно освободить, чтобы никто не пострадал, если выстрел удастся.

Кивком он подозвал к себе шефа пожарной охраны:

– Поставьте здесь двух-трех мужчин, которые будут ловить линь, если он пролетит в окно. Тогда...

– Что? – выкрикнул Кэрри. – Хотите сказать, если пролетит? Вы ведь прекрасно знаете, что этого не будет. – Слова вырывались из него так быстро, что одно обгоняло другое. – Все это время вы скрываете правду, решаете все сами, делаете все по-своему... – Он глубоко вздохнул и содрогнулся. – Мы здесь в ловушке! С самого начала нас обманывают! Как всегда! Вы как всегда ведете нечестную игру!

Из толпы за спиной Кэрри Уайкоффа раздалось тихое злое ворчанье.

– Только потише, Кэрри, – сказал Боб Рамсей, который протолкался через толпу и теперь высился за Кэрри Уайкоффом:

– Потише, я вам говорю, мы сделали все, что могли, а теперь.. 

– Черта лысого вы делали! Эту херню оставьте для своих избирателей, но не для нас. Мы – здесь – сейчас – погибаем, ясно вам? А кто в этом виноват? Я хочу знать! Кто?

– Боюсь, что каждый из нас не без греха. – Голос сенатора Петерса перекрыл его визг и привлек общее внимание.

Сенатор остановился напротив Уайкоффа и выдержал паузу:

– Сколько я вас знаю, Кэрри, у вас всегда было вопросов больше, чем крыс на помойке. Но чертовски редко вы могли найти на них ответ, только поднимали крик. Вам осталось только обмочить штаны, потому что все остальные дурацкие реакции вы уже продемонстрировали.

Кэрри задохнулся от ярости:

– Вы не смеете так со мной разговаривать!

– Объясните мне почему? – сенатор усмехнулся. Эту усмешку нельзя было назвать приятной. – По вашим меркам я старик, но пусть это вам не мешает, если вы собираетесь пустить в ход кулаки. В тех краях, где я вырос, с таким слабаком, как вы, справился бы и ребенок.

Кэрри умолк в нерешительности.

– А вы, остальные, – продолжал сенатор, – осадите назад. Губернатор хочет объяснить вам, что нужно делать, так слушайте, черт вас возьми!

Губернатор вдруг рассмеялся.

– Я все уже сказал, – ответил он и показал: – Взгляните!

Все обернулись. Со стороны выбитых окон приближался вертолет, и раскатистый рев его двигателей с каждой секундой становился все громче.

В вертолете Кронски говорил себе: «Господи, в этом чудовище можно просидеть всю жизнь и так и не научиться держаться на ногах. Корабли, даже маленькие, даже в штормовом море раскачиваются в каком-то ритме. Но этот вертолет только болтается и подпрыгивает, и как этот чертов сержант представляет, что он, Кронски, умудрится куда-нибудь попасть; а тем более в те окна, один Бог знает».

И его желудок болтался и подпрыгивал, и Кронски глотал, глотал, глотал слюну и глубоко вдыхал свежий воздух.

Он уже видел в окнах лица, которые смотрели на вертолет, как на чудо.

Пилот взглянул на Кронски. В глазах его был вопрос.

– Ближе, – заорал Кронски, – ближе, черт побери!

Он молил Бога, чтобы ему удался первый же выстрел и он мог бы вернуться на твердую землю или хотя бы на твердую крышу Торгового центра.

Пилот кивнул, шевельнул ручку управления, как будто она была такой хрупкой, что могла сломаться у него в руке.

Башня поплыла в их сторону. Лица внутри стали отчетливей. Качка и вибрация усилились.

– Ближе нельзя, – крикнул пилот. – Стреляй отсюда.

Люди внутри зашевелились, отбежали в сторону. Какой-то огромный детина – это был шеф пожарной охраны – подгонял их, размахивая руками.

Кронски установил пушку и попытался прицелиться. В прицеле мелькали то сверкающий шпиль башни, то ряды нетронутых окон ниже банкетного зала. «Да, ну и в дерьмо же он влип! »

Он напряг голос и заорал изо всех сил:

– Какого хрена, ты что, не можешь не дергаться?

Из зала было видно напряженное лицо Кронски. Наконец пушка выстрелила. В жутком реве моторов выстрел не был слышен, но тонкую стрелу гарпуна все увидели сразу. Он влетел в окно, ударился о противоположную стену и, сверкая, отлетел на пол.

Шеф пожарной охраны и несколько официантов бросились и крепко ухватили гарпун и линь.

Вертолет закачался и начал удаляться, на ходу распуская линь.

Кто-то завизжал. Пример оказался заразительным.

 

29

18.41 — 19.02

Постовой Шэннон с четырьмя швами под свежей повязкой на лице уже снова стоял с Барнсом у барьеров.

– Мне доводилось читать про такое, – сказал Шэннон, но мог бы ты поверить, что однажды увидишь это собственными глазами?

Он обвел широким жестом площадь, паутину шлангов, мечущихся пожарных, дым, валивший из разбитых окон на фасаде здания, столб дыма у вершины Башни и высоко в небе вертолет, казавшийся рядом с гигантским зданием невероятно крохотным.

– Ах ты, ирландская гиена, – сказал Барнс, но в его голосе не было злобы.

– Да, недурной костерок, – сказал Шэннон, – в самом деле. – Он помолчал. – Ну да, Фрэнк, я знаю, что это звучит кровожадно, но это факт. Почему всегда сбегается столько людей? Потому что этот огромный костер возбуждает, потому что тут попахивает адским пламенем.

– А ты что ощущаешь на месте тяжелой аварии? – спросил Барнс. – Когда вокруг валяются трупы? И всюду лужи крови?

– Ну нет, это совсем иное. То всегда происходит из-за людского безумия. Но здесь – здесь нечто великолепное. Ты только посмотри! Пламя достает уже до половины этого чудовищного домины! Видишь?

– Вижу, – ответил Барнс, и, немного помолчав, добавил: – Единственное, что приходит мне в голову, это «Готтердаммерунг».

- Выражайся по-английски, ты, черная рожа.

- Пожар Балгаллы, – ответил Барнс, – царство Богов, которое превратилось в пепел.

Шэннон помолчал, не отрываясь глядя наверх.

– Это жутко, – наконец сказал он, – но великолепно.

Нат, прижимая телефонную трубку плечом и держа в руках рацию, сказал, ни к кому не обращаясь:

– Пока все идет хорошо. Там, наверху, поймали и привязали линь. Вертолет возвращается на крышу Торгового центра.

Тим Браун воскликнул: – Слава Богу!

Вынув полупустую пачку сигарет, он посмотрел на нее и, внезапно решившись, швырнул ее всю в корзину для мусора.

– В жизни не будет лучшего повода бросить это к черту, – сказал он.

Патти сидела, молчала и слушала. Теперь она радостно улыбнулась.

Гиддингс сказал:

– Первая половина битвы выиграна. Теперь вторая...

– Вы правы, – подтвердил Нат, и вдруг не выдержал: – Но если бы мы не выиграли первую, черт вас всех подери, сейчас оставалось бы только сидеть сложа руки. – И снова закричал в трубку: – Да, губернатор?

– Допустим, все получится, – говорил губернатор, – что будем делать дальше? Мне, к счастью, еще никогда не приходилось пользоваться спасательным поясом, я не имею об этом никакого понятия. Знаете, ветер и все такое. Безопасно ли это для женщин?

– Нужно просунуть ноги в два отверстия, – сказал Пат. – Человек оказывается как будто в мешке. Достаточно закрыть глаза и крепко держаться. – Он умолк, потом произнес торжественно и серьезно: – Но вам придется кое-что предусмотреть, кто и в каком порядке поедет и тому подобное...

– Первыми – дамы. Это мы уже решили.

– Мистер губернатор, каждый рейс с крыши Торгового центра и обратно займет какое-то время. Скажем, минуту. У вас там около ста человек, возможно, половина из них женщины. Все это займет в лучшем случае около часа, это только переправа женщин и еще час, пока сможем спасти всех мужчин. Ждать придется долго, и будет лучше, если вы установите очередность...

Тут в канцелярии раздался чей-то голос и Нат запнулся.

Губернатор сказал:

– Отлично, Джек. – И потом Нату: – Сенатор Петерс предвидел, что вы скажете. Я боялся, что он принялся вырезать из бумаги фигурки, но он, оказывается, приготовил бумажки с номерами для жеребьевки.

Нат кивнул и улыбнулся: – Хорошо, – и добавил: – Там найдется кому следить за порядком?

– И над этим мы уже работаем, – Губернатор помолчал. – Два часа? Так вы считаете?

– Возможно и меньше, – ответил Нат, – но ведь все должно идти потихоньку-полегоньку, иначе...

Рация затрещала.

– Оливер вызывает трейлер, – раздался голос. – Мы уже привязали к линю прочный трос. Как только они начнут тянуть, мы будем потравливать, но скажите им, чтобы не спешили. Когда трос развернется полностью, им придется тянуть приличную тяжесть. И к тому же этот чертов ветер!

– Будет сделано, – сказал Нат. – Оставайтесь на связи, сержант.

Он снова заговорил в трубку:

– Все готово, губернатор. Скажите своим людям, пусть начинают тянуть и приготовятся как следует пропотеть, пока не кончат. Желаю удачи.

– Спасибо вам. – Голос губернатора дрогнул. – Вы останетесь у телефона?

– Останусь. И на рации тоже.

– Помоги вам Бог, – сказал губернатор.

Нат положил трубку на стол, откинулся на спинку и перехватил взгляд Патти. Она улыбалась.

Тим Браун спросил:

– А конструкция-то выдержит? Если она вдруг начнет рушиться, то наделает таких бед, каких этот город еще не видел.

– Я думаю, выдержит, – ответил Нат. – Даже если огонь полностью выйдет из-под контроля.

– Ну, дорогой мой, – сказал один из пожарных, – он уже давно вышел. Все, что мы делаем, так же бесполезно, как ведром бороться с приливом. И при этом, к тому же, теряем людей.

– Значит, вылетят новые окна. И алюминиевая обшивка тоже не выдержит. Но сам каркас не рухнет.

- Вы в этом уверены?

Нат покачал головой.

– Могу только гадать, – сказал он, – и все. – Его мысли ушли в другую сторону. – Когда горит лес, то человек молится, чтобы пошел дождь.

– У нас в Бостоне говорили, – сказал Гиддингс, – «Господь с нами, поможет дождями». Насколько бы нам это помогло? – Он повернулся к троим пожарным.

Один из командиров пожал плечами:

Ну, как-нибудь бы помогло. Там, наверху, – он подмял голову и взглянул на банкетный зал, – это дало бы чуть больше времени. – Он помолчал. – Но если туда уже пошел дым... Два часа – это очень долго.

«Время, как всегда, решает все, – подумала Патти, – Время – всеобщая мера всего, его длина, ширина и глубина. Это оно решает, будут жить те, кто ждет наверху, или погибнут. А мы, бессильные, стоим вне этого времени», – и ей снова вспомнилось ожидание в больнице возле реанимации.

Она подумала о том, что чувствует сейчас ее мать, но вспомнила, что Мери Макгроу в эту минуту в церкви, где стоит на коленях, молится за душу Берта Макгроу и верит, что ее молитвы будут хотя бы услышаны, если не выслушаны.

«Может ли вера передвинуть горы? Возможно да, возможно нет. Безусловно может успокоить и утешить».

«Только я все равно не верю», – подумала Патти, возможно впервые с истинным сожалением.

«Мы отвернулись от старых обычаев, многие из нас, но что мы обрели вместо них? »

Тут она вдруг поняла, что Нат озабоченно смотрит на нее, и повторив мысль вслух, задумалась, поймет ли ее Нат.

- По-моему, не обрели ничего, – ответил Нат. – Мы заменили веру тем, что называем наукой, и выяснили, что знаем слишком мало, чтобы эта замена пошла нам на пользу. Возможно, что мы никогда не будем знать достаточно.

Патти подумала, что в его глазах, не отрывавшихся от ее лица, сквозит немой вопрос. Она соскользнула со стула, подошла и села на угол его стола.

- Не бойтесь за меня. Правда. Мама сказала, что пойдет домой, выпьет чашку крепкого чая и как следует выплачется. Я поступлю также, но потом.

– После чая? – Нат попытался пошутить.

- Я вообще очень старомодна, – ответила Патти.

Затрещал телефон. Нат взял трубку:

- Да, губернатор?

- Сегодня уже был один инфаркт, – сказал губернатор, – и это подтолкнуло меня кое-что сделать. Я приказал составить список фамилий и адресов всех, кто здесь. Когда он будет готов, я его продиктую, чтобы кто-нибудь мог записать.... На всякий случай.

– Да, губернатор, – Нат закрыл рукой трубку, а Брауну сказал: – Найдите кого-нибудь, кто умеет стенографировать.

Патти вскочила с края стола.

– Я могу это сделать.

«Наконец что-то, что я могу сделать, – подумала она, – хоть чем-то помочь».

Нат взглянул на нее и одобрительно кивнул.

– У меня хороший почерк, – добавила она.

Нат ответил в трубку:

–  Мы готовы принять ваш список в любой момент, губернатор, – Он снова откинулся на спинку и улыбнулся Патти.

– Вы справились, – спокойно сказала Патти. – Вы обещали им что-нибудь придумать и придумали. Я горжусь вами.

– Все еще впереди. Все-все.

– И все равно я горжусь вами. Сколько бы их не спаслось...

Рация прохрипела:

– Оливер вызывает трейлер. Трос уже там. Я хотел бы быть уверен, что кто-нибудь сумеет как следует завязать узел; лучше всего двойной морской. Если конец отвяжется, когда кто-то будет в пути... – Он не договорил.

Нат ответил:

– Там двое пожарных и, вероятно, найдется какой-нибудь бывший скаут. – Он не сумел скрыть охватившее его чувство победы. – Я позабочусь об этом, сержант. Оставайтесь на связи.

Он еще раз связался по телефону с губернатором, слегка улыбаясь мысли, что человек, привыкший решать проблемы восемнадцати миллионов человек, теперь пытается найти умельца, чтобы завязать трос нормальным узлом. Выслушал ответ.

– Спасибо, мистер губернатор, – сказал он и взял рацию: – Они справились с двойным морским. Можете быть спокойны, сержант.

– Тогда скажите им, что пора подтягивать спасательный пояс. Мы готовы.

Его голос звучал поистине триумфально.

Ядро здания, превратившееся в огромную печную трубу, было раскалено как пламя паяльной лампы. Труба неустанно засасывала снизу свежий воздух, который с ураганной скоростью мчался вверх, стремительно расширяясь и превращаясь в адское пламя.

Стальная конструкция каркаса начинала раскаляться. Менее стойкие материалы расплавились или испарились. Там, где раскаленный воздух проникал из ядра здания в коридоры, как уже случилось на многих этажах, все моментально вспыхивало, окна из толстого закаленного стекла выдерживали всего несколько мгновений, потом с грохотом рассыпались, и обломки летели вниз, обрушиваясь на площадь смертельным дождем.

Алюминиевые панели коробились и плавились, обшивка здания осыпалась и обнажала перекрытия и каркас, который был под ней.

Казалось, что огромное здание дрожит и корчится в муках как гигантское животное, умирающее на глазах у всех.

Тем, на земле, чьи глаза были достаточно остры, трос, трепетавший между двумя небоскребами, казался невероятно тонким и утлым, как паутинка. А когда спасательный пояс с первой ношей вынырнул из окна и отправился в головокружительное путешествие к крыше Торгового центра, расположенной гораздо ниже, казалось, что матерчатый мешок и женщина в нем просто висят в воздухе, удерживаемые только верой, что в своей фантастической попытке спасения из геенны огненной они смогут противостоять земному притяжению.

Ее звали Хильда Кук, она играла на Бродвее главную роль в мюзикле «Прыгай от радости! »

Ей было двадцать девять, на ней были сапоги, бикини и платье до середины бедер. Теперь оно задралось до подмышек. Длинные красивые ноги, просунутые в штанины спасательного пояса, торчали наружу. Она истерически впилась в матерчатые лямки.

Когда из пустой чаши для пунша ей подали маленький клочок бумаги, она, не веря себе, вытаращила глаза и взвизгнула:

– Это невозможно!.. У меня первый номер!

Жеребьевкой руководил генеральный секретарь.

– Кому-то он должен был достаться, – заметил он. Поздравляю вас!

Тяжелый трос, по которому двигался спасательный пояс, они протянули в окно и подняли к потолку, где один из пожарных пробил багром дыру до самой стальной балки, к которой и привязали трос.

Это была идея Бена Колдуэлла, руководившего всей операцией.

– Мы должны прикрепить его к потолку, – сказал он, как будто объясняя задачу аудитории не слишком сообразительных молодых архитекторов, – иначе трос ляжет на оконную раму и мы не сможем втащить спасательный пояс внутрь. Если говорить обо мне, то я предпочитаю лезть в него здесь, а не вылезать для этого из окна.

На буксирном тросе, который тоже был привязан к поясу, были трое мужчин. Хильда Кук, покачиваясь в воздухе посреди комнаты, сказала им:

– Только, ради Бога, не спешите! Я готова от страха проглотить язык!

Когда она выехала в окно и оказалась вне здания, ветер заревел в ушах, толстый трос начал раскачиваться, и Хильде, разумеется, показалось, что она падает.

Она завизжала, закрыла глаза и завизжала снова.

– И в этот момент, дорогие мои, – рассказывала она позднее, – я и обмочилась. Серьезно. И нисколько этого не стыжусь.

Ветер холодил ее ноги, свистел в ушах и трепал ее как куклу.

Раскачивание и рывки продолжались и чем ближе она была к середине пути, тем размах качки был сильнее.

– Я уже думала, что умру, точно умру. И все равно боялась! Я вопила, чтобы они остановились! Знаете, как в спектакле «Остановите мир, я хочу сойти! » Это было невыносимо. Просто невыносимо. Я с детства терпеть не могла качели и всякие там аттракционы!

Возможно, она была в обмороке. Она не помнила.

– Следующее, что я подумала, это что я в раю. Вся эта болтанка и завывание ветра прекратились, и самый большой и самый сильный мужчина, какого я видела в жизни, мои дорогие, просто вынул меня из мешка как пакет из сумки. Поставил меня на ноги и держал, чтобы я не рухнула плашмя. – Пауза. – Плакала ли я?

– Милые мои, я ревела как ребенок и смеялась одновременно. – Снова пауза. – И сказал мне тот парень только одно: «Ну ладно, дама, все уже позади». Он и не знает, что мне это до сих пор снится, и я просыпаюсь, потому что мне хочется кричать!

Нат следил с порога трейлера, как спасательный пояс возвращается к Башне и снова выныривает наружу с грузом.

– По-моему, это занимает больше минуты, – сказал он. – С такими темпами... – Он молча покачал головой и пошел внутрь, к рации. – Трейлер вызывает Оливера!

– Оливер слушает.

– У вас хорошо получается, сержант.

– Спасибо, неплохо. Ну и что? – спросил Оливер.

«Этот гигант проницателен; замечает и такие нюансы», – подумал Нат.

– Пройдет много времени, пока все переберутся к вам, – сказал он. – Что, если протянуть еще один трос, чтобы использовать два пояса одновременно?

Гигант оказался еще и обидчив:

– Выбросьте это из головы. Под тем углом, с которого приходится стрелять, в эти окна не завести два троса так, чтобы они были достаточно далеки друг от друга. А иначе на таком ветру они бы просто перепутались и готово. – Голос его звучал спокойно, но в нем прорывалась и злость. – Я об этом тоже думал. Но ничего не выйдет. Придется действовать, как умеем.

Нат медленно кивнул: – Я знаю, вы сможете. Спасибо, сержант. – Он отложил рацию.

«Для каждой проблемы не обязательно должно существовать удовлетворительное решение; это правда или нет? К несчастью, это правда. Час сорок минут, – подумал он. – Больше не понадобится. Не понадобится? Не больше? Это и так целая вечность! »

Патти сидела у стола с ручкой и блокнотом, прижимая трубку к уху плечом.

– А-б-е-ль. Абель, – повторяла она в трубку. – Норт-Фьеста-Роад, триста двадцать семь, Беверли-Хиллс. Следующий, мистер губернатор...?

Нат послушал, как Патти записывает имена, повторяя:

– Сэр Оливер Брук – в конце «к», – Итон-сквер, девяносто три, Лондон, Истсайд, один.

«Это, видимо, британский посол, который только сегодня прилетел из Вашингтона».

– Генри Тимме, – с двумя «м», – Клуб-Роад, Риверсайд, Коннектикут.

«Глава одной из крупнейших радио – и телевизионных компаний? »

– Говард Джонс, Ю. С. Стил... Мануэль Лопес и Гарсия, мексиканский посол... Хуберт ван Донк, «Шелл ойл кампани», Амстердам... Уолтер Гордон, министр торговли Соединенных Штатов...

«Одно имя – примерно пятнадцать секунд. С такой скоростью пройдет полчаса, пока она запишет всех».

Нат взял рацию:

– Называйте нам имена тех, кто прибывает к вам, сержант. Нам надо знать, кто там еще остался.

Он подошел к дверям и взглянул на площадь. Пожарные, полиция, толпы зевак. Организованный хаос шлангов и звуки работающих насосов. Тут и там гнусавые голоса мегафонов. Вся площадь уже была залита водой, превратилась в одно грязное искусственное озеро. Башня, корчась в муках, разумеется, еще стояла, но дым уже пробивался в сотнях мест и застилал алюминиевую обшивку, которая уже не сверкала.

– Что, красиво? – раздался за спиной Ната тихий, яростный голос Гиддингса. – Как же, цирк приехал. Когда я был мальчишкой, Четвертое июля всегда было великим праздником. Вечером над озером устраивали фейерверк. Люди съезжались за многие километры посмотреть на него. – Он показал на толпу. – Прямо как эти. – Помолчал. – Но их даже нельзя за это упрекать.

Нат обернулся и посмотрел на Гиддингса.

– Они в жизни не видели ничего подобного, – продолжал Гиддингс, – как и никто на свете. – Он вдруг отчаянно взмахнул рукой. – Проклятый Саймон!

– Не он один.

– Вы что, защищаете этого мерзавца?

– Нет, – ответил Нат, хотя у меня для этого больше причин, чем вы думаете. Но точно так же я не собираюсь снимать вину с остальных, – добавил он.

– Хотите сказать, что это было неизбежно? – Гиддингс кивнул. – Пожалуй. С этим мы уже согласились. Но что хуже, наделать свинства или его прозевать? Ответьте мне.

«Это увертки», – подумал Нат. По его мнению отвечать просто не стоило. Хотя он понимал, что Гиддингс не мог не задать этот вопрос. Человек должен сохранить хоть каплю самоуважения, не так ли? «Разве не то же делают все вокруг сегодня и ежедневно», – как пишут в книге ”Как люди играют? ”.

Голос Патти в трейлере произнес:

– Уиллард Джонс, Питер Купер Виллэдж.

«Кто такой Уиллард Джонс? Разве не все равно, кто он? Это имя человека, который еще жив, но, возможно, скоро будет мертв. Ты уже смирился с этим, Нат Вильсон? »

«Ты только взгляни, дружок, что происходит, – говорил он себе, – ты же с самого начала знаешь, чем все кончится», – и он снова подумал о тех девятнадцати трупах в выжженной горной лощине.

Только за тех он не нес никакой ответственности.

«Какая разница? »

Этот вопрос все не выходил у него из головы.

Никто не мог предвидеть, что полностью откажет электричество; каждый, понимающий что к чему, сказал бы, что это исключено. Но точно так же был исключен и тот случай, когда несколько лет назад отключился весь северо-запад. Но точно так же было исключено, что утонет «Титаник», или взорвется «Гинденбург», или нахлынет волна убийств, начиная с президента Кеннеди или волна насилий в гетто больших городов несколько лет назад. Все это было исключено, но все-таки произошло.

«Логика, здесь ни при чем, – решил он. – Логика, – это для юристов, для обширных рассуждений о неких фактах, для объективно беспристрастного суда. Логика не для них».

«Он, Нат Вильсон, – человек, одержимый своими чувствами, человек предвзятый, а не человек с калькулятором вместо головы. И теперь он чувствует вину, от которой ему никогда не избавиться.

То, что он не обнаружил дефектов на строительстве, – это можно понять, объяснить, простить, оправдать, – но сам он простить себя не сможет. В суматохе сегодняшнего дня есть и его вина, от этого не откажешься, она стала частью событий, хотя и кажется, что с некоторыми он не имеет ничего общего.

Он никогда в жизни не видел тех двух пожарных, которые с пронзительными криками погибли на лестнице. И двух других, которые теперь наверху в банкетном зале, что ничем не лучше. Это он настоял, чтобы их послали по бесконечным лестницам, и хотя это было сделано с согласия Брауна и в его, Брауна, компетенции было отменить его предложение, Нат не мог избавиться от чувства ответственности и вины.

Со смертью Берта Макгроу он тоже не имел ничего общего. Это правда или нет? Логика утверждала одно, чувства – другое. Поскольку он не состоялся как муж Зиб, она начала жить с Полем – да, она начала. А это способствовало инфаркту Берта Макгроу, если Патти не ошибается.

Так как тогда выглядит его роль?

Я рад, что ты задаешь мне этот вопрос, Господи.

Черта с два, рад.

Может, ты человек, приносящий несчастье?

Если вдуматься, то это абсурдно. Меня это касается, да. Я за что-то отвечаю, да. Но разве эти два слова неотделимы друг от друга? Если это все касается меня, если за это несу ответственность я, то нужно в эту цепочку включить и Бена Колдуэлла. Он неотделим от нее. Сегодня утром он это признал. А Гровер Фрэзи? Тоже. А Берт Макгроу? Безусловно.

Список начал расти со скоростью компьютера, и его возможности были почти неограниченны.

Кого же тогда это не касается и кто не несет ответственности? Невероятный вопрос, на который нет ответа».

Он с радостью включил в список виновников и чернокожего постового Барнса. И потом сказал сам себе: «Переходи тогда уже к целому поколению, приятель; может быть, ты начинаешь понимать, в чем тут дело. Может... ».

– Нат, – раздался вопросительно нежный голос Патти.

Он встретил ее грустную улыбку.

–  Список готов, – сказала она. – Все фамилии до одной. Все адреса. Когда я всех переписала, почувствовала, что я уже как-то принадлежу к ним. Понимаете? Я, вероятно, не знакома ни с одним из них, но теперь знаю всех. Как будто, – она покачала головой, – я сознаю, что...

– Как будто это коснулось и вас? – ласково спросил Нат. – Как будто вы за них тоже отвечаете?

Перемена в ее глазах, на ее лице была просто невероятной.

– Вы это понимаете, да? Спасибо вам, Нат.

– Видимо, начинаю понимать, – ответил Нат.

 

30

19.02 — 19.23

Лейтенант полиции Джеймс Поттер сидел с капитаном и инспектором в большом уютном кабинете. На коленях Поттера лежал блокнот. Он говорил умышленно безучастным тоном: Джон Коннорс, цвет кожи – белый, пол – мужской, тридцать четыре года. – Он помолчал. – Вдовец. Бездетный. Профессия, хотя работал в последнее время нечасто, – жестянщик. – Снова пауза. – Три года назад у него было нервное расстройство. – Он выжидательно смолк.

Капитан спросил:

- Что случилось?

- У него умерла жена. – Лицо Поттера напоминало игрока в покер при большой ставке. Совершенно непроницаемое. – Умерла в камере. – Пауза. – От приступа. – Он снова умолк.

Инспектор спросил:

- Пьяница?

- Вообще не пила.

- Употребляла наркотики?

- Только одно лекарство. – Поттер подождал. – Инсулин. Она страдала диабетом. Ее забрали, потому что она спала и осталась лежать на тротуаре, и они подумали, что она пьяна.

Он аккуратно закрыл блокнот.

- Итак, ее сунули в камеру, и поскольку она не получила врачебной помощи, то умерла.

Капитан тихо спросил:

- Разве она не носила с собой никакой бумаги? Где бы стояло, что у нее диабет?

- Видимо, носила. – В голосе Поттера наконец появился призвук терпкой горечи. – Но, возможно, никто не потрудился ее поискать. Расследование было не слишком подробным. Единственный, кому это было нужно, – Коннорс, а он как раз тронулся.

В большом кабинете стояла тишина. Инспектор громко вздохнул.

Ну ладно, – сказал он. Слова его ничего не означали. – Так что он был зол на весь мир, но почему он выбрал именно «Башню мира»?

– Он не был сумасшедшим, – сказал Поттер. – Но «Башня мира» – последняя стройка, где он работал. Его уволили. Определенная связь здесь есть, но, возможно, человек должен быть не в своем уме, чтобы ее увидеть. Я не знаю. Я знаю только факты.

В каком-то странном смысле слова здесь была логика, которую чувствовали все трое. Власти убили жену Коннорса? Здание «Башни мира» было новейшим символом этой власти, да? Или нет?

Они сидели молча, размышляя об этом.

Потом инспектор произнес:

– Иногда мне кажется, что весь мир сошел с ума.

– Аминь! – ответил капитан.

Медленно, мучительно медленно женщины одна за одной влезали в матерчатую петлю. Некоторых приходилось буквально всовывать в мешок. Их ноги через отверстия торчали наружу. У всех без исключения глаза были расширены от испуга. Некоторые плакали. Некоторые молились.

Паоле Рамсей выпал номер двадцать два.

– Я не хочу ехать, – сказала она мэру, когда они вместе ожидали ее очереди. – Я хочу остаться с тобой.

Мэр, ласково улыбаясь, покачал головой. Это не была его широко известная предвыборная улыбка; эта улыбка приоткрывала его истинное «я».

– Я хочу, чтобы ты уехала, по чисто эгоистическим соображениям.

– Эгоизм, у тебя?

– Я хочу, чтобы ты уехала, – повторил мэр, – потому что больше всего на свете хочу видеть тебя в безопасности. – Казалось, за улыбкой мэр старался скрыть иронию над самим собой. – Я хочу этого больше, чем попасть в Белый дом. Ты нужна Джилл.

– Джилл уже взрослая девушка. Ты это прекрасно знаешь, – Паола осмотрелась по сторонам. – Где Бет?

– В канцелярии с Бентом. Они уединились на минутку.

– Я думала, она впереди меня.

Мэр и не помнил, когда последний раз солгал своей жене.

– Я не знаю, – ответил он и посмотрел в окно; спасательный пояс уже поднимался от крыши Торгового центра.

Генеральный секретарь выкрикнул:

– Номер двадцать один, пожалуйста!

Никто не отозвался. Он вызвал снова.

– Эй, – сказал кто-то, – это ведь вы! Это ваш номер!

Девица в бикини, танцевавшая в углу зала, прервала свой машинальный ритуал, потрясла головой, как будто хотела очухаться.

– Я думала, у меня сорок девять. – Она рассмеялась. – Это отлично. – Она помахала всем рукой и помчалась на посадку. Голая грудь ее подпрыгивала. – Вот и я, хоть и не в форме.

– Господи, – не выдержал мэр, – и эта – раньше всех? Почему?

– Обычно ты бываешь сдержаннее, Боб, – нежно улыбнулась Паола. – Она просто пьяна. И перепугана. Единственная разница между нами в том, что я не пьяна.

- И не раздета.

- Какое это сейчас имеет значение?

Мэр сердито взмахнул рукой.

– Я не настолько узколоб и не настолько старомоден, чтобы верить, что некоторые качества... – он неожиданно запнулся. – Нет, – закончил он с каким-то удивлением, – это и в самом деле не имеет значения? Есть вещи и поважнее.

– А для меня самое важное, – сказала Паола, – остаться с тобой.

– Нет, поезжай, – ответил мэр. Голос его звучал решительно и безапелляционно.

Они видели, как усаживают в петлю полуголую девицу. Кто-то бросил ей платье. Она удивленно вытаращила глаза и вдруг, как будто только теперь осознав свою наготу, закрыла грудь руками и заплакала.

- Что я наделала, – рыдала она, – я же не могу так...

– Поехали! – скомандовал шеф пожарной охраны, который руководил операцией. – Держись, девка, потом оденешься, целее будет.

Вопли девушки заглушил свист ветра.

Мэр взял жену за руку и подошел к окну, ставшему местом отправления.

– Как на аэродроме или на причале, – сказал он, – просто не знаешь, что сказать, правда?

Они стояли молча, держась за руки, и наблюдали, как спасательный пояс приблизился к крыше Торгового центра и завис над ней. Видели, как сержант вынул девушку из петли, как будто она вообще ничего не весила. Платье отлетело в сторону. Сержант одной рукой придерживал ее, чтобы не упала, другой поднял платье. Потом махнул рукой в сторону Башни и пояс двинулся в обратный путь.

Паола следила за тем, как он приближается:

– Боб.

– Да?

Она обернулась и взглянула мэру в глаза. Медленно, очень медленно покачала головой:

– Ты прав. Я не знаю, что сказать. Разве можно тридцать пять лет выразить словами?

Она закрыла глаза, потому что спасательный пояс уже проскользнул в окно и остановился, тихонько покачиваясь.

– Прошу номер двадцать два, – сказал генеральный секретарь.

Паола открыла глаза:

– Прощай, Боб.

– До свидания, – ответил мэр и ласково улыбнулся. – Не забудь сказать Джилл, что я ее очень люблю.

Сенатор, постучав, вошел в канцелярию. Губернатор сидел в кресле у стола. Бет присела на край стола и чуть покачивалась, скрестив длинные стройные ноги.

– Заходи, Джек, – позвал губернатор. Из зала к ним долетала смесь музыки и пения, образовывавших вместе какофонический контрапункт. Со стороны бара раздался взрыв смеха.

– Садитесь, – сказал губернатор, – мне эта вакханалия что-то не нравится.

 – Я не хочу мешать.

– Глупости. – Губернатор помолчал. – Вы ведь не просто так пришли?

«Он всегда был проницателен, этот Бент Армитейдж, – подумал сенатор, – что хоть частично объясняет его успех в общественной деятельности. Человек не достигнет таких высот, как он, если не знает ближних своих».

Сенатор сел и утомленно вытянул ноги.

 – Это был долгий, одинокий путь, – сказал он и улыбнулся, – где они силы молодости? – Он показал на телефон. – Что-нибудь новенькое?

– Я передал им список, – ответил губернатор. – И теперь, – он запнулся, потом улыбнулся, – я позволил себе позвонить в Денвер своей дочери Джейн. – Он снова улыбнулся. – Я заказал разговор за счет администрации здания. При расследовании у них будет лишний повод поломать голову. Вы не хотите кому-нибудь позвонить, Джек? Чтобы контролеры прищучили и вас?

Сенатор покачал головой.

Нет, – ответил он и встал. – Вы когда-нибудь сомневаетесь в себе, Бент? Признаете когда-нибудь чье-нибудь превосходство? И в чем?

Губернатор усмехнулся:

– Очень часто.

– Я серьезно, – сказал сенатор, но не спешил продолжать. – Когда человек еще молод и все только начинается, – у меня это было в тридцать шестом, когда меня впервые избрали в конгресс, – так он всегда смотрит на тех, кто наверху, на того, кто в Белом доме, на членов правительства, на тех, чьи имена видит в газетах, они общеизвестны.

Он поперхнулся и снова упал на стул. Махнул рукой.

– Сегодня в моде такие штуки, как поиски своей индивидуальности. Из этого должно бы следовать, что каждый человек уже имеет свое «я» и ему достаточно просто быть самим собой. – Он покачал головой. – Но, в действительности, он гонится за ролью, которую собирается играть до конца своей жизни, а это совсем другое дело.

«Я в себе всегда сомневалась, – подумала вдруг Бет, – но была убеждена, что это все из-за моих недостатков».

Она с уважением взглянула на сенатора.

– И вот, – продолжал сенатор, – человек найдет роль, которая его устраивает, и выучит ее до последнего слова. – Он помолчал. – И вот все в порядке. Роль убедительна. Вначале он способный молодой человек. После сорока – перспективный мужчина, уже успевший набить себе шишек. Потом ему пятьдесят, шестьдесят и он многого достиг, но не того, чего хотел. Понимаете, что я имею в виду, Бент?

Губернатор грустно улыбнулся.

– Это недостижимо, – ответил он. – Всегда за вершиной встает новая вершина. И когда человек доберется до нее, все успевает измениться. Он развел руками, как бы пытаясь подчеркнуть тщетность всего сущего.

– То, что казалось издали таким ясным и сверкающим, вблизи – всего только дом, озаренный солнцем.

- И он задумывается, – продолжал сенатор, – когда же будет тот последний шаг, что приведет его к долгожданной цели, чтобы он мог отдохнуть и порадоваться, сознавая, что боролся за справедливость, что хорошо делал свое дело, что заслужил свой отдых и свое место под солнцем, что жил правильно – пусть это «правильно» заключается в любой избитой фразе. – Он покачал головой. – Ответ – никогда. Именно поэтому старцы из Вашингтона и любой другой столицы никогда не уходят на пенсию. Потому что все еще думают, что настанет момент, когда все будет сделано и они смогут спокойно отдохнуть. Этот момент не наступит никогда, но человек это поймет только оказавшись перед... перед таким вот. – Он очертил рукой круг. – И вот он вдруг начинает задумываться, зачем он всю жизнь так горбатился, зачем гнался за чем-то несуществующим. Дон-Кихот, Галлахед в поисках Грааля – все это суета сует!

– Но это еще и развлечение, – заметил губернатор, – вы должны это признать, Джек. Ведь вы не раз испытывали истинное наслаждение, взяв верх, победив в споре и глядя на гроб тех мерзавцев, которые становились у вас на пути. Неужели вы это на что-нибудь променяли бы?

– Конечно нет. В этом-то вся и штука. Человек просто неисправим.

Губернатор откинулся на спинку и рассмеялся.

– Что тут, черт возьми, смешного?

– Ваши аргументы, – ответил губернатор. – Они держатся зубами за собственный хвост и кружатся волчком. Разумеется, вы снова все повторили бы точно так же. Потому что вы, Джек Петерс, – это вы, собственной персоной. Вы воевали, боролись и кусались, не гнушались и ударами ниже пояса, если это было нужно, – так же как и я – но ни на миг вам это не переставало нравиться, ни в поражениях, ни в победах, ни бог весть в чем. Вы всегда оставались самим собой, а многие ли могут сказать о себе подобное?

– В университете я писал рассказы, – сказал сенатор Бет. – Паршивые рассказики.

– И вы, – продолжал губернатор, – имеете наглость признаваться, что вам это нравилось, и тут же утверждать, что это суета сует? Чего еще может желать человек, кроме возможности оглянуться и сказать, что все это было одно удовольствие?

Губернатор замолчал:

– Вероятно, кое-что вы не успели сделать. Как и каждый из нас. Но если человек выходит из ресторана, наевшись деликатесами до отвала, он ведь не тратит время на сожаления, что не смог съесть все?

- Это всегда было его коньком, – сказал сенатор, обращаясь к Бет, – эти бытовые аналогии. – Он встал. – Как философ, Бент, – он взглянул снизу вверх на губернатора, – вы, не светоч мысли, но некоторые из ваших аргументов заслуживают внимания. Я их обдумаю на досуге.

На пороге он остановился и нерешительно махнул рукой.

– Кстати, только что прошел номер двадцать один, – он сказал это Бет. – Знаете, та голая баба. Она думала...

– У меня номер сорок девять, – ответила Бет и заставила себя улыбнуться.

Сенатор заколебался, потом еще раз махнул рукой и вышел.

– Итак, мы получили еще несколько минут, – сказал губернатор и улыбнулся Бет: - О чем задумались?

– Все, что вы ему сказали, – неторопливо ответила Бет, – можно отнести и к вам, да?

– Скорее всего. – Губернатор снова рассмеялся. Но разница в том, что когда человек говорит это о себе, то ему не обязательно верить.

– Мне кажется, я понимаю вас, Бент. – Она тоже улыбнулась, – По крайней мере, я так думаю.

– Были времена, – сказал губернатор, – когда я делал вещи, которыми не следует гордиться, или допускал, чтобы их делал кто-то другой, что одно и то же, и все только для того, чтобы достичь цели, стоившей, как я считал, такого компромисса. Я знаю, что могу обманывать сам себя, по крайней мере на время. Думаю, это умеет каждый, а некоторые – навсегда.

– По-моему, вы порядочный человек, Бент, в лучшем смысле слова.

– Благодарю вас.

– По-моему, вы лучше и сильнее, чем сами думаете. За вами идут люди. Вы человек, которого люди слушают.

– Поосторожнее с этим подхалимажем, хотя он мне и очень лестен.

Бет завертела головой:

– Сенатор был прав. Пока человек не столкнется с чем-то подобным, он обманывает самого себя. Но я не лгу. То, что нас ожидает, надрывает мне душу. Не хочу умирать.

Губернатор взял ее руку.

– Это очень мило с вашей стороны. – сказал он и ласково улыбнулся. – Но скажите мне, какой номер вы вытянули? Двадцать первый?

 

31

19.23 — 19.53

Небо на западе уже потемнело, начинал сгущаться вечерний сумрак. Гиддингс стоял на пороге трейлера, наблюдая.

– Что-то дело затягивается, – сказал он, потом оглянулся на Брауна и пожал плечами. – Чудо? И Красное море расступилось? – Он покачал головой и тыльной стороной ладони устало провел по лбу. На нем осталась черная полоса.

Сержант Оливер сообщал вниз одно за другим имена тех, кто уже оказался в безопасности, Патти отыскивала их в списке и вычеркивала.

Голос Оливера как раз сообщил по рации:

– А эта сама себя не узнает, а я тем более.

Нат спросил:

– Что, у нее в сумочке нет никаких документов?

– В сумочке? – загрохотал сержант. – У нее не то что сумочки, платья нет! – Потом тише в сторону: – Ну вот, девушка, с вами уже все. Держитесь этих двух полицейских, они о вас позаботятся. – И снова в рацию: – Ладно, как-нибудь выясним.

Патти сказала:

– Кто бы это ни был, уже двадцать первый номер! – Она улыбнулась Нату. – Спасибо вам.

Нат неожиданно встал из-за стола, подошел к дверям и взглянул на верхушки небоскребов. Прищурившись, различил спасательный пояс, который снова был с грузом на пути вниз, на крышу Торгового центра.

Он знал, что в банкетном зале трое или четверо мужчин осторожно вытравляют вспомогательный линь, чтобы пояс не летел вниз как сумасшедший и не перепугал пассажирку до смерти, не выронил бы ее, и она не рухнула бы с криком с четырехсотметровой высоты вниз на площадь. Он гадал, кто сейчас находится в поясе, потом отвернулся, снова вошел внутрь и остановился возле Патти.

– Теперь все дело в том, – сказал он, – сколько осталось времени. Скольких мы сумеем спустить?

- Может быть и всех, – ответила Патти, потом помолчала. По крайней мере, я надеюсь. – Она снова замолчала и испытующе посмотрела Нату в лицо. – Вы думаете, нет?

Нат молча покачал головой и сказал:

– Если бы я знал, что там происходит. Там, наверху, в банкетном зале. – Он показал рукой. – И внутри, в ядре здания. Когда все кончится, займемся изучением того, что останется, и постараемся понять, что произошло. – Он снова покачал головой. – Но знай мы это сейчас, было бы лучше. В самолетах неслучайно устанавливают автоматические регистрирующие устройства – «черные ящики». Если самолет разобьется и прибор уцелеет, то он точно покажет все обстоятельства в момент катастрофы. – Он задумчиво помолчал. – Возможно, по тем же причинам наши контрольные приборы тоже следовало бы размещать вне здания. – Это был повод для размышления, и Нат задумался.

Патти смотрела и слушала. Та часть ее существа, которая в этот миг находилась там, улыбалась. Отец всегда тоже мысленно не расставался со своей работой. Она не сомневалась, что настоящие мужчины все таковы. Она просто молчала, чтобы не мешать Нату, не прерывать нить его размышлений.

– Эта катастрофа, – сказал наконец Нат, – должна заметно изменить наше мышление. Мы жили в блаженном убеждении, что успехи и ошибки взаимно компенсируются. На этот раз не получилось. Вместо этого они наложились друг на друга, и вот вам результат. – И добавил: – Вспомните «Титаник».

Аналогия между «Башней мира» и «Титаником» была натянутой. Оба события объединял только неизбежный катастрофический финал, хотя одно из них развивалось в необычной, а другое – в повседневной обстановке.

«Титаник» пересекал океан в те дни, когда это еще могло считаться событием. В необычной обстановке таились незнакомые опасности; их существование было вполне реальным.

А здесь было всего лишь обычное здание, разница только в размере, а не в принципе. В здание человек входит ежедневно, ездит в лифтах, творит все, что вздумается, – и ничего не происходит. То, что случилось на этот раз, не воспринималось поначалу всерьез. Удача попытки со спасательным поясом у многих действительно развеяла страхи.

Ах, там ведь все еще поют, и некоторые молятся, и некоторые пьют и танцуют, ожидая, когда подойдет их очередь и они будут спасены. Но люди поют, пьют и танцуют каждый день и молятся каждую неделю, когда и в помине нет помине нет никаких кризисных ситуаций.

Останки Гровера Фрэзи под белой скатертью были уже забыты. О смерти Поля Норриса они только слышали. Обгоревшие брови двоих пожарных не были достаточным доказательством, что катастрофа уже стучится в двери.

Зато здесь был спасательный пояс и одна женщина, за другой преодолевала пропасть между зданиями, оказываясь в безопасности. Но все же..

Суть была в том, что из всех этих людей наверху только горстка поняла и смирилась не только с тем, что катастрофа приближается, но и с тем, что она неизбежна.

Это понял и смирился Бен Колдуэлл. Чтобы прийти к такому убеждению ему не нужны были сложные расчеты. Хватило небольшой прикидки.

Сто три человека тянули жребий.

Один рейс спасательного пояса туда и обратно продолжался чуть меньше минуты. Значит, нужно было сто три минуты,, чтобы эвакуировать всех из банкетного зала. Если учесть, что температура в ядре здания смогла деформировать стальные направляющие лифтов, то останется ли банкетный зал безопасным убежищем еще час и сорок три минуты?

Нет.

У губернатора не было и близко подобных технических познаний, но он тоже все понял и смирился с ситуацией.

– Нужно бы увеличить скорость, – сказал он Бет. – Но ничего не получится. – Он вспомнил предупреждение Ната Вильсона.

В канцелярии становилось все жарче. Губернатор вспомнил аналогию с гнездом на верхушке дерева, о котором говорил пожарный Хоуард: рано или поздно огонь подберется к нему, и на этом для птенцов все кончится. «Мы, как те птенцы, – пришло ему в голову, – только не умеем летать». Его так и тянуло грохнуть кулаком об стол, но он сдержал себя.

В дверях показался мэр Рамсей.

– Паола уже отбыла, – сказал он. – Я видел, что с ней все благополучно. Она обернулась и помахала мне. – Он помолчал, вспоминая. – Слава Богу!

– Я рад, – сказал губернатор. – Я очень рад за вас, Боб.

Бет улыбалась:

И я тоже.

Губернатор спросил:

– Какой номер вы вытянули, Боб?

– Восемьдесят три. Голос мэра звучал глухо и невыразительно.

Губернатор улыбнулся.

– А у меня восемьдесят семь.

– Это несправедливо, – вдруг сказала Бет. – Там, в зале, полно людей, которые мизинца вашего не стоят. Не стоят даже мизинца каждого из вас! А какой номер у сенатора Петерса? Ручаюсь, что тоже большой!

– Потише, – сказал губернатор, – Только спокойствие! – Он встал, снял пиджак и распустил галстук. Потом снова сел и начал закатывать рукава, улыбнулся Бет.

- В зале, вероятно, прохладнее, – сказал он, – но я предпочитаю это помещение, по крайней мере пока. – И потом добавил: – Или вы что-нибудь имеете против?

Бет заколебалась, потом покачала головой, прикусила нижнюю губу. Когда она ее отпустила, на ней остались следы зубов:

– Не сердитесь, Бент!

– Пока они ведут себя неплохо, Бент, – заметил Боб Рамсей. – Я наблюдал за Кэрри Уайкоффом и, по крайней мере сейчас, он угомонился. Я думаю, других горлопанов здесь нет.

«Давка у спасательных шлюпок в последние минуты, подумал губернатор, – или неизбежная пробка у выхода в горящем зале».

Ни того, ни другого ему переживать не доводилось, но он хорошо представлял, что при внезапной панике могут происходить жуткие вещи, и поэтому задумчиво сказал:

– Но, возможно, неплохо было бы поставить барьеры, как вы думаете? – Он показал руками: – Расставить несколько тяжелых столов вокруг того места, где происходит посадка, чтобы туда мог пройти только один человек?

Мэр ответил ему кислой ухмылкой.

– И этот проход нужно охранять от тех, кто захочет взять его штурмом. – Он кивнул. – Я об этом позабочусь.

– Возможно, – продолжал губернатор, – я вижу все слишком мрачно. – Он помолчал. – Но боюсь, что нет. – Откинувшись в кресле, он дождался, пока мэр уйдет, потом спросил Бет: – Каково ходить по проволоке между цинизмом и трезвым взглядом на вещи? – Он покачал головой.

– Вы ожидаете, что возникнут проблемы, Бент?

– Пытаюсь их предвидеть.

– Как?

– А вот как. – Губернатор взял трубку. Ему тут же ответил Нат. – Все идет как по маслу, – сказал губернатор. – Вы и Береговая охрана можете принять мою благодарность.

Бет улыбнулась.

«Это у него вошло в привычку, выражать благодарности, но, видимо, это было справедливо, потому что с самого начала именно он, Бент Армитейдж, немедленно принял командование и отвечал за всех. Так что в его словах не было надменности, они звучали совершенно по-дружески. Более чем по-дружески».

Бет улыбнулась еще нежнее.

– Пока здесь все в порядке, – продолжал губернатор, – но когда обстановка накалится, и люди начнут понимать, что не хватит времени, чтобы всех... – Конец фразы повис в воздухе, но было ясно, что он имел в виду.

– Да, мистер губернатор, – ответил Нат. – Я тоже об этом думал.

– Отлично. – Губернатор ждал.

Нат неторопливо продолжал:

– В наших руках есть одно средство, точнее, в руках сержанта на крыше, и, возможно, он сделает то, что я скажу.

Губернатор спросил:

– Что же это?

– Мы можем предъявить ультиматум, – продолжал Нат. – При первой же заминке мы можем заявить, что если операция не будет идти по плану, то мы все остановим, потому что успеха можно добиться, только продолжая все тихо и спокойно, строго по очереди. Это, возможно, кажется простым, но каждая ошибка может все испортить.

Губернатор снова кивнул:

– И вы сумеете придерживаться своего ультиматума?

– Если будет нужно, – ответил Нат, – то сможем.

Губернатор кивнул в третий раз.

– Возможно, это понадобится, – сказал он и добавил: – Тогда пока все. – Он помолчал. – Бог вам воздаст за вашу помощь. – Он снова откинулся на спинку и закрыл глаза.

– Бент, – начала Бет, но замялась, – Ах, Бент, почему все это происходит?

– Я бы тоже хотел это знать.

– Это абсурдно, – продолжала Бет, – я знаю, но ничего не могу поделать и продолжаю задавать себе все тот же вопрос: почему именно я? Почему любой из нас, тех, кто здесь, но почему именно я? Что я сделала, что я здесь, что познакомилась с вами и что... что происходит все это?

Губернатор спокойно улыбался.

– Этот же вопрос я задавал себе не раз. Верите, я так и не нашел ответа.

Тут вошел сенатор.

– Я вам только хочу кое-что сообщить, Бент. Мэр предложил отгородить столами пространство для посадки в пояс. Это, несомненно, ваша идея. И там более-менее спокойно. – Он улыбнулся. – Пока. – Он улыбнулся еще шире. – Боб сказал, что вас интересует, какой мне достался номер. – Он сделал долгую паузу. – Ну, я присмотрю за вами обоими, пока вы не уберетесь. У меня – сто первый.

Бет закрыла глаза.

– Я тут размышлял о том о сем, – сказал сенатор, – и, знаете, почему-то вспомнил все строчки одной песенки:

– Так что я даю вам возможность подумать! – И он вышел.

Бет покачала головой и сумела даже улыбнуться.

– Это нечто невозможное, – сказала она. – Он просто невероятен. Такие люди не прячутся в такие минуты. Такие – нет!

– Я бы сказал, что человек вообще не имеет представления, как он поведет себя в какой-то ситуации, пока в ней не окажется, – ответил губернатор, разведя руками. – И с этим ничего не поделаешь!

Кэрри Уайкофф держал в руке стакан содовой. Отпивал понемногу, наблюдая при этом, как маневрируют тяжелыми столами, ограждая посадочную площадку.

Было совершенно ясно, к чему это. Все то же: узурпированная власть строит крепость, чтобы народ не проник внутрь. Чтобы он не проник внутрь. И Кэрри Уайкоффа раздирали одновременно ярость и беспомощность, которая еще ухудшала дело.

На его листке стоял номер шестьдесят пять, который означал, что до него отправятся в безопасное место пятнадцать мужчин. Он готов был держать пари, что среди них будут Бент Армитейдж, Боб Рамсей и Джек Петерс. Разумеется, не первыми, для этого они достаточно опытны. Но они наверняка незаметно подсуетились, чтобы быть поближе к началу и вовремя смыться.

Кэрри мучило и то, что вначале отправляли женщин. Он также решительно, как и все, боролся за женское равноправие, даже решительнее других, но в действительности в него не верил. Женщины от природы слабее, как правило менее интеллигентны, во всех отношениях менее полезные члены общества – кроме той единственной функции, о которой они никогда не дают забыть и которая доступна только им. Но, по мнению Кэрри, и так рождается слишком много детей.

С объективной точки зрения он, Кэрри Уайкофф, гораздо ценнее для общества, чем любая из женщин, собравшихся в зале. Ему следовало вне всякой очереди получить право на рейс через пропасть на крышу Торгового центра – право на спасение.

Но если бы он спасся первым, даже если бы это ему позволили, он бы потерял лицо в глазах этого дурацкого мира, который думает только желудком, тем более в глазах проклятых избирателей, обеспечивающих ему весьма приятную жизнь в Вашингтоне. Такие вот дела. Так что черт с ними, с женщинами.

Но мужчины – это совсем другое дело, и он не собирается стоять сложа руки и смотреть, как пятнадцать – пятнадцать! – недоумков спасется раньше него.

Бент Армитейдж и Джек Петерс, особенно эти двое, всегда относились к нему снисходительно и не признают равным себе... это они отрицать не посмеют. При этой мысли Кэрри снова отпил содовой и тихо сказал:

– Ну, я вам покажу, сукины дети! На этот раз вам это даром не пройдет!

Нат дослушал губернатора, положил трубку и заметил, что Патти смотрит на него хмуро:

– Вы слышали, о чем я говорил?

Патти кивнула. Голос ее оставался спокойным:

– Вы действительно пойдете на это? Остановите всю операцию, только чтобы их запугать?

– Речь не об угрозах.

– Я вас не понимаю.

– Это ничего не меняет.

- Для меня – да. – Снова дала себя знать семейная хватка – полное нежелание обходить острые углы.

Единственное, что ответил Нат:

– Посмотрим, что скажет сержант.

Он взял рацию:

– Трейлер вызывает крышу Торгового центра.

– Крыша слушает, – раздался голос Оливера. – Ту голую красотку зовут Барбер, Джозефина Барбер. А после нее прибыла жена Роберта Рамсея.

Нат смотрел, как Патти берет ручку и проверяет список.

– Готово, – сказал он и добавил: – Как у вас дела, сержант?

– Медленно, но надежно. Как и следовало ожидать. Двадцать два человека за, – он запнулся, – за двадцать три минуты. На большее мы не могли и рассчитывать.

Не прозвучала ли в его голосе бессознательная воинственность?

– Я боялся, что будет хуже, – ответил Нат. Он снова надумался. – Думаю, пока все женщины не переправятся, ничего не произойдет. Надеюсь, что нет. Но если дело примет другой оборот...

– Хотите сказать, что возникнут проблемы? Там ведь все солидные люди, а? – Голос сержанта звучал невозмутимо.

– Это еще не значит, – ответил Нат, – что кто-то не впадет в панику.

Патти уже нашла те две фамилии и вычеркнула их. Теперь, продолжая держать ручку, она наблюдала за Натом.

– Ну, – невозмутимо продолжал Оливер, – если у кого на плечах тыква вместо головы, то это еще ничего не значит. – И потом добавил: – К чему это вы клоните?

Нат объяснил ему, что он предложил губернатору. Наступила тишина.

Оливер неторопливо ответил, все еще невозмутимо, как будто просто констатируя факт:

– Я так думаю, если человек командует, люди или подчиняются, или поднимают бунт. Если взбунтуются, то нужно подавить бунт в самом начале, иначе все вырвется из рук. При первых же признаках дайте мне знать, и мы задержим переправу, пока они там не договорятся и не наведут порядок. Так мы, возможно, не спасем всех, зато спасем хоть некоторых. Если начнется бардак, то оттуда живым никто не выйдет.

Нат кивнул:

Вы произнесли целую речь, сержант.

– Ну да. Обычно я не так разговорчив.

– Но я целиком с вами согласен.

– Так что мы справимся, – сказал Оливер. – Дайте мне знать, если начнется заваруха.

Нат молча положил рацию на стол.

– Значит, вы договорились, – начала Патти, но замолчала, потом начала снова: – Вы уже знали, что договоритесь, да?

– Только не нервничайте, – сказал Нат и даже сумел улыбнуться. – В самом деле.

– Как вы думаете, что сделал бы Берт?

Патти открыла было рот, но тут же закрыла и слегка кивнула.

– Скорее всего, то же самое. – Она уже готова была сдаться. – Но это не значит, что мне это должно нравиться. – В ней снова вспыхнуло упрямство.

– Нет, – ответил Нат, – не должно.

Он отодвинул стул, снова подошел к дверям и окинул взглядом площадь.

Это было мрачное, подавляющее зрелище. Солнце скрылось на западе за грозовыми тучами. Все на площади стало серо-пепельного цвета, едкий воздух был полон сажи.

Там возилось множество пожарных. Нату пришло в голову, что они кажутся копошащимися муравьями, снятыми замедленной съемкой. По всей площади плотно стояли пожарные машины, все насосы глухо гудели.

Вся площадь превратилась в огромное озеро. По ступеням из вестибюля текли водопады, похожие на перекаты на нерестовых речках.

Из дверей вдруг вывалился пожарный, который споткнулся на ступеньках и упал ничком; упираясь дрожащими руками, он напрасно пытался встать.

Двое санитаров прибежали с носилками, уложили его и унесли.

Нат проводил носилки взглядом до санитарной машины, стоявшей в стороне, где уже сидели три других пожарных, дышавших через кислородные маски.

Полиция стерегла барьеры. Нат различил Барнса, того чернокожего постового, а вон и его коллега, гигант-ирландец, у которого во все лицо свежая перевязка.

Толпа за барьерами стояла спокойно и удивительно тихо, как будто наконец поняв всю чудовищность трагедии. В толпе взметнулись чьи-то руки, показывавшие вверх. Тут же взлетело еще несколько рук. Нат не обернулся, чтобы взглянуть, – он и без того знал, что спасательный пояс снова в пути, что еще один человек в дороге к безопасности.

Он не испытывал радости победы. Это чувство давно ушло. В место этого он упрекал себя, что больше ничего не может сделать. Что он говорил Патти о взглядах, которых придерживаются в его краях на Среднем Западе? Что человек должен стремиться к совершенству, но никогда не достигнет его? Но из-за этого даже частичное поражение не становится приятнее.

Он не был религиозным человеком, но существовали обстоятельства, – он вспомнил те девятнадцать трупов, скорченных в опаленной горной лощине, – которые словно доказывали мощь высших сил и самим характером и глубиной трагедии просто заставляли человека пересмотреть многие идеи и принципы, которые он долго считал очевидными. Слишком долго.

Если некоторые выводы из этого пересмотра всеобщи и неизбежны, то это решение, суть которого можно выразить двумя словами: «Никогда больше! »

Никогда больше никаких «Титаников», попадающих во льды.

Никогда больше никаких «Гинденбургов», полных взрывоопасного водорода.

Никогда больше, пока живы люди искалеченных городов Гамбурга и Дрездена, никакого Нагасаки, никакой Хиросимы.

Никогда никаких пожаров в гигантских зданиях...

Поправка – никаких гигантских зданий. Не разумнее ли это?

Гигантизм ради гигантизма никогда не доводил до добра. Не забывай об этом.

«Не забуду – молча сказал себе Нат. – Богом клянусь, не забуду».

Тут он услышал, что в трейлере звонит телефон, подождал, не возьмет ли кто трубку, и услышал голос Патти:

- Да, он здесь. – И потом, бесцветным голосом: – Нат!

Она подала ему трубку.

– Зиб, – и больше ничего не сказала.

Зиб покинула редакцию в обычное время и на такси направилась домой, где тут же плюхнулась в ароматную ванну.

Млея в пене, чувствуя, как спадает напряжение, она убеждала себя, что все будет в порядке. После разговора с Кэти она почувствовала себя совсем другим человеком, намного лучше поняла самое себя, а разве это не главное в жизни – познать себя?

Она ведь покончила с Полем Саймоном, не так ли? Нат должен был понять это по ее звонку, когда она сообщила ему, что Поль не собирается к Башне. Тем самым она одним махом разорвала последние путы, правда? Эта метафора родилась сама собой. А Нат в глубине души ягненок. Он, конечно, не собирался говорить ей те резкие слова, что у него вырвались. Это исключено. Такого никто не мог задумать всерьез. По крайней мере, не по отношению к ней.

Она нырнула поглубже в ванну, закрыла глаза и провела рукой по гладким, полным плечам и груди. Как говорили в той рекламе по телевидению? «Если он не заметит разницы, значит, он просто слеп». Это прямо о ней, не так ли?

Нат, разумеется, вернется домой очень усталым. Но, может быть, и не очень. Она всегда умела расшевелить его. О таких вещах глупые фанатички из движения за освобождение женщин так часто забывают видимо потому, что большинство из них, хотя и не все, совершенно никчемны в сексуальном плане. Квалификация же Зиб в этом отношении была безупречна, о чем Зиб прекрасно знает. А при такой форе в ее тайных сексуальных поединках с мужчинами, с любым мужчиной, о поражении не могло быть и речи.

Мужчинам лестно, что они сильнее, они хвастают своими мышцами и делают всякие глупости. Во многих культурах, как узнала Зиб на лекциях по антропологии, полигамия считается нормальной. Полиандрия, напротив, практикуется только изредка. Но это только доказывает извращенность мужского мышления, потому что одна женщина в состоянии удовлетворить дюжину мужчин, не так ли? В то время как мужчина часто с трудом в состоянии удовлетворить единственную женщину. Но, как говорят англичане, в этом все и дело. Мужское мышление за столетия просто закоснело.

Она снова погладила свои плечи и грудь и пришла к заключению, что в рекламе этого масла для ванн что-то есть: кожа казалась ей гладкой, нежной и возбуждающей на ощупь. Она легонько погладила бедра – чем дальше, тем лучше – и сказала вслух:

– Полегче, девочка. Потерпи до Ната. Не слишком распаляйся.

Она вылезла из ванны, вытерлась и слегка надушила шею, грудь и живот, потом натянула легкое длинное белое платье, которое Нат особенно любил, и те туфли на высоких каблуках, которые он подарил, и направилась в гостиную, чтобы включить музыку. Потом решила позвонить на стройку.

Нат сказал в трубку:

- Алло?

Что она ему, собственно, собиралась сказать? »

- Привет! – И глупо добавила: – Я уже дома.

Нат слышал в трубке музыку.

« Шехерезада. Скрипки как раз начинали свою тему. Шехерезада развлекает султана. Чтоб она провалилась! »

– Я это понял.

– Как у тебя дела, милый? Я только...

– Просто фантастически! – Нат снова взглянул через открытые двери на кишевшую народом площадь, поднял руку, устало потер лоб и увидел на ладони сажу.

«Эх, ему не привыкать к строительной грязи, и сколько раз они с Зиб смеялись над его видом, когда он вечером возвращался домой! Но на этот раз это было нечто иное, отличавшееся как ночь от дня, смерть от жизни. Это было... »

Зиб сказала:

– Я хотела... я пыталась следить по телевидению... но но смогла. Это ужасно, да?

– Это не то слово. – Он помолчал. – Ты что-то хотела?

Нерешительность в голосе была нетипична для Зиб.

– Да, собственно, ничего. Я пришла домой и... – Она запнулась. Голос ее звучал все неувереннее, – Ты придешь домой? – Она не могла заставить себя добавить еще одно слово: «вообще».

Нат понимал, что Патти наблюдает за ним, он пытался не замечать ее, но не смог.

– Я тебя кое о чем спросила, милый.

– Но я не знаю, что тебе ответить, – Он бросил трубку.

Зиб еще долго держала свою, потом уронила ее и зарыдала.

Телефон снова зазвенел. Нат подбежал к нему.

Губернатор сказал:

– Осталось только две женщины. Потом начнем отправлять мужчин, всех по очереди.

Он не сказал ничего особенного, но в голосе явно чувствовалось напряжение.

– Хорошо, – ответил Нат. – Я уже говорил с сержантом. Он считает, что люди либо подчиняются, либо бунтуют, и если вспыхнет бунт...

– То он бы взял ближайший ломик и трахнул первого попавшегося по башке, да? – спросил губернатор. Судя по голосу, он был того же мнения.

Верно, – сказал Нат, – Он знает, как это бывает, и ему не впервые. Говорит, если будем рассусоливать... – Он умолк, вспомнив, что говорит с потенциальной жертвой, но потом продолжал, деваться было некуда: – Если будем рассусоливать, – повторил он, – то, по его мнению, никто не выберется из Башни живым. Мне очень жаль, мистер губернатор, но он так считает, и я с ним должен согласиться.

– Не стоит извиняться, молодой человек. Я с ним тоже согласен. Есть какие-нибудь предложения?

– Есть, и даже несколько. – Нат замолчал, чтобы привести в порядок мысли. – Вы могли бы их заранее предупредить, что при первом же признаке неповиновения я дам команду сержанту, и он задержит переправу, пока все снова не выстроятся в очередь. Если в этом кто-то усомнится, то дайте ему трубку и я сам ему это повторю.

– Пока связь будет работать, – добавил губернатор.

– Об этом я тоже думал, – ответил Нат. – Тогда мы тут же перейдем на волну местного радио. Там приготовлен переносной передатчик с микрофоном. Если телефон откажет, переключимся на радио. Там, наверху, есть транзисторный приемник?

– Как раз транслируют рок-н-ролл, – ответил губернатор и добавил: – Значит, договорились.

– Если телефон откажет, – продолжал Нат, – вы никак не сможете связаться с нами. Если начнутся неприятности, просто помашите из окна платком и мне сообщат. Ладно?

С минуту было тихо.

– Ладно, – ответил губернатор. И снова тишина. Потом: – Я вам поражаюсь, молодой человек. Вы проделали фантастическую работу. Мы все вам благодарны. – Пауза. – Я говорю это на случай, если не представится возможность обнять вас лично.

– Сделаем все, что в наших силах, чтобы выручить вас всех, – ответил Нат.

– Я знаю. И благодарю.

 

32

19.53 — 20.09

Первые сорок этажей Башни уже погрузились во мрак. Постовой Майк Шэннон задумчиво смотрел на дымившуюся громаду и недоверчиво качал головой:

– Ты видишь, Фрэнк? Весь верх этой домины раскалился докрасна!

Так и было. Большинство стекол уже полопалось от жара, наружу валил дым, но и сквозь него в сумерках было прекрасно видно, как здание постепенно раскаляется докрасна, и в беспорядочных завихрениях воздуха, вызванных перегревом, казалось, что оно извивается.

– Ты умеешь молиться, Майк, – сказал Барнс. – Так вот сейчас самое время. – Он помолчал. – А какой был великолепный вид, помнишь? И сколько шикарных людей пришло на него взглянуть!

Высоко над ними из окна банкетного зала вновь вынырнул спасательный пояс, который по дороге к крыше Торгового центра на миг позолотил лучи заходящего солнца. Толпа во все глаза следила за ним. Шэннон перекрестился.

– Изжарится заживо, – сказал Барнс. – Интересно, о чем они думают? – И добавил: – О Жанне д’Арк.

В его голосе впервые послышалась ярость:

– Того маньяка внутрь пустили мы, Майк, и я этого никогда не забуду, хотя тот тип, прости его Господи, и говорит, что все мы братья.

– А что он этим хотел сказать?

– Что в этом виноваты мы все; понятия не имею, как и почему. Но могу себе представить. Такое событие не возникает из-за одной-единственной причины. Например, пусть корова миссис О’Лири забралась в люцерну, но прежде, чем Чикаго сгорел дотла, должны были произойти еще тысячи других вещей. Теперь-то все равно, хотя это чертовски слабое утешение.

Шэннон не отвечал. Казалось, что это его не трогало.

– Там, наверху, люди, дружище, – продолжал Барнс. – Люди, как ты и я, честно, я видел там даже несколько черных. И...

– Но их ведь всех спасут, – сказал Шэннон, – этим, как он называется...

– Всех не спасут, – ответил Барнс. – Где там, видишь, что творится, все так раскалилось. И знаешь, что хуже всего, Майк, в чем весь ужас? – Он помолчал. – Там останутся лучшие.

На крыше Торгового центра Кронски спросил:

- Вы считаете, что там произойдут беспорядки, сержант?

– Возможно, хотя надеюсь, что нет. – Божественная невозмутимость сержанта была неподражаема. Вместе с Кронски они поймали раскачивающийся спасательный пояс, и сержант извлек из него прибывшую женщину.

Она рыдала от страха и жалости:

– Мой муж! О Элоим, мой муж!

– Скажите, пожалуйста, как вас зовут, мадам, – вежливо попросил сержант. – Мы ведем список...

– Бухольц! Но что с моим мужем? Вы должны спасти его немедленно. Это очень важный менш! Он вам хорошо заплатит. Или я не знаю своего мужа?

– Ладно, ладно, – ответил сержант. – Вон те полицейские о вас позаботятся. Мы пытаемся спасти оттуда всех. – Он дал знак полицейскому, который взял женщину под руку.

– Но как же мой муж? Слушайте сюда! Он же знаком с такими людьми! Он...

– Один вопрос, – прервал ее сержант. – Сколько там еще женщин?

Сара Бухольц покачала головой:

- Я не знаю.

– У вас номер сорок восемь, – сказал Оливер. – Сколько всего было номеров?

– Мне кажется сорок девять. Но чтобы я точно знала, так нет. И мне все равно. Мой муж...

 – Гм... уведите ее, – сказал сержант и сглотнул, потом отвернулся и следил, как спасательный пояс привычным путем возвращается к банкетному залу.

Кронски произнес:

– Однажды в Беринговом море мы нашли спасательную шлюпку. – Он покачал головой. – Стояли морозы, вы понимаете, сержант, что я имею в виду. Вы-то знаете те места.

– Да, знаю. – Сержант был абсолютно уверен, что то, что  он услышит, будет очередной кошмарной историей, не заслуживавшей внимания, но ничего не сказал.

– На борту одного из каботажных грузовых судов, – продолжал Кронски, возник пожар. Он уничтожил машинное отделение. Море штормило, и судно начало разваливаться. Они спустили шлюпки. Все это нам рассказал потом один парень, их старпом. Он еще немного пожил. Единственный. Дело было в том, – продолжал Кронски, – что, когда они спускали шлюпки, одна из них перевернулась. Ну и, – он покачал головой и развел руками. – Вы же знаете, что я хочу сказать, сержант?

Оливер коротко ответил:

-Знаю, – и добавил: – Все хотели попасть в оставшуюся шлюпку; да?

Кронски кивнул.

– Разумеется. Их пытались отогнать веслами, как рассказывал тот старпом. Бесполезно. Они все равно лезли и лезли. – Он замолчал.

Сержант уставился на далекие окна башни: он следил, как вползает внутрь спасательный пояс. В нем вдруг воскресли воспоминания о гигантских волнах в тех северных водах, и ревущих ветрах и морозах – прежде всего о стуже, которая пронизывала до мозга костей.

«Парни в открытых шлюпках, – подумал он, – или парни, которые силятся спустить на воду открытые шлюпки, отчаявшиеся, окоченевшие ребята».

Он не сводил глаз с окон, но сказал:

– И, наконец, перевернулась и вторая шлюпка; да?

Кронски снова кивнул:

– Разумеется. Мы были на месте чуть ли не через час. Если бы добрались за месяц, хуже бы не было. В живых оставался только старпом, но, как я уже сказал, и он долго не протянул. А ведь половина их могла спастись...

– Но возникла паника, – добавил Оливер. – И поэтому не спасся никто. Такие вот дела. – Голос его звучал как-то странно, но глаза все еще не отрывались от окон.

Платком никто не махал. Пока.

Губернатор вернулся в канцелярию и опустился в кресло стола. Теперь он почувствовал себя старым и не уставшим, а просто обессиленным. В милом обществе Бет он как будто окунулся на несколько часов в освежающее лето вечной молодости, понимая, что это только миг, но все же надеясь, что миг этот каким-то чудом продлится. Бет уже покинула его, все женщины до единой были в безопасности.

Губернатор не выдержал прощания и ушел.

«Нет большего дурня, чем старый дурень», – он гадал, кто придумал этот афоризм и при каких обстоятельствах. «Вероятно, какой-то старый хрен, иронизировавший над самим собой после того, как юная стерва, о которой он слишком хорошо думал, дала ему понять, что предпочитает особ мужского пола своего возраста. Ах, с Бет все было бы не так».

Губернатору казалось, что Бет охотно удалилась бы с ним на ранчо в горах Нью-Мексико, даже если б имела полную свободу выбора.

«Желанная идиллия. Откуда это? Просто сон, и ничего больше. Который не станет явью.

Но почему нет? Тот проклятый вопрос, который задавала и Бет. Почему именно я?

Почему сон не может превратиться в действительность? Почему молния попадает не в одного, а в другого? Почему он не может дожить остаток жизни в покое и уединении, о чем мечтал, и даже с той новой радостью, которую нашел только сегодня? »

– Если ты есть, Господи, ответь мне!

Сердишься, да? А почему не сердиться? Внизу на площади стоят тысячи людей, может быть десятки тысяч, которые потом пойдут себе домой и будут заниматься своими делами, или пойдут спать, зная, что проснутся утром. Конечно, большинство из них живет, говоря словами Торо, в тихом отчаянии, но это ничего не меняет в том, что у них есть хоть какая-то возможность выбора, а у него уже нет ничего.

Умирал ли кто-нибудь с радостью? Вот вопрос. Нет, последнее слово не пойдет. Умирал ли кто-нибудь удовлетворенным?

Губернатор был уверен, что нет.

Некоторым удалось совершить многое, некоторым – мало или ничего, но еще никто и никогда не совершил столько, чтобы сказать «довольно! »

Джек Петерс утверждал то же самое, а он, Бент Армитейдж, его высмеял.

«Ну ладно, – сказал он себе, – ну ладно! Подведи баланс. Дела, которые недоделаны, слова, которые недосказаны, да, но кто может укорить его за это? Зато никаких неоплаченных долгов. А многие ли могут сказать такое о себе? Он платил сразу, всегда и за все. Образцовый Бент Армитейдж. Так могут говорить о торговце подержанными автомобилями.

Сколько знаний и опыта умрет вместе с ним! Но разве в этом дело? Разве они единственные в своем роде? Неповторимые? Или все это ему так дорого только потому, что оно его?

«Посмотри правде в глаза, – сказал он себе точно так же, как сказал это сенатору. – Ты ведь прожил неплохую жизнь, не так ли? А что бы ты изменил, если бы начал жить снова? Скорее всего, ничего».

Кроме Бет.

«Возможно, – думал он, – если бы я постарался, то раньше нашел бы ее или кого-нибудь вроде нее. Вроде нее? Но если бы я никогда не встретил и не узнал ее настоящую, то никогда в жизни не узнал, в чем разница, ведь так? Боже мой, какая странная машина наш мозг! »

Бет. Хоть она там внизу, в безопасности. Бент надеялся, что это так. Сейчас он жалел, что не остался там и не убедился в этом. Ну, в этом проще простого убедиться.

Он взялся за телефон.

– Говорит Армитейдж, – Никто не ответил. Он постучал по рычажку и снова нажал кнопку. Ничего. Телефон не работал.

«Ну, теперь, – сказал он себе, – мы и вправду одни».

Прочный трос, натянутый от Башни к крыше Торгового центра, трос, который нес всю тяжесть спасательного пояса с грузом, был толстым, упругим, сделанным из первосортного нейлона. Его обвязали вокруг потолочной балки банкетного зала, и узел, которым он был закреплен, двойной морской, был завязан под бдительным надзором обоих пожарных.

Поскольку о нейлоне известно, что на нем может соскользнуть и самый королевский из всех узлов, пожарные подстраховались, закрепив конец троса еще двумя шлюпочными узлами. Поскольку шлюпочные узлы не проявляли никакого желания соскользнуть, можно было не беспокоиться и за основной узел.

Но балка, вокруг которой обвязали трос, была стальной, она входила в каркас и служила главной опорой антенного шпиля, который все еще сиял в последних лучах солнца.

Сталь – отличный проводник тепла.

А нейлон от тепла расплавляется.

На столе в трейлере зазвонил телефон. Нат взял трубку. Что-то показалось ему странным. Он постучал по рычагу, потом еще и еще. Наконец услышал гудок.

Он набрал номер канцелярии банкетного зала – никто не ответил, набрал еще раз – то же, и, наконец, бросил трубку.

– С этим все кончено, – сказал он, ни к кому не обращаясь. – Линия накрылась.

«Все системы здания были так заботливо продуманы, – подумал он, – так умно спроектированы, с таким трудом рассчитаны во всех деталях, и все равно отказывают одна за другой. Отказывают? Уже отказали». Телефон глухо молчал.

Нат снова набрал номер, по которому однажды уже звонил, – номер местного радио. Ему тут же ответили.

– Я по поводу «Башни мира». Связь уже отказала. Теперь можно связаться с ними только через вас.

– Мы освободим этот номер. Как только понадобится, будете говорить прямо в эфир.

– Еще кое-что, – сказал Нат. – У вас ведь есть автоматическая линия задержки, не так ли? Чтобы можно было вырезать неприличные слова и тому подобное?

– Вы, пойдете прямо в эфир. Без задержки.

– Хорошо, – сказал Нат. – Спасибо. Я останусь на связи.

Он положил трубку на стол и схватил рацию, сказав сержанту Оливеру:

– Телефон отказал. Если вам подадут знак, то сообщите мне. Я выйду на радио.

– Будет сделано, – ответил сержант.

Нат откинулся в кресле и обвел взглядом трейлер – Тим Браун, один из командиров пожарных, Гиддингс и Патти.

– Вы все слышали, – сказал Нат, поднял было руки, но тут же опустил. – Что я, черт возьми, могу сказать?

– Я чувствую, что-то должно случиться, – сказал командир пожарной части. – Вы понимаете, о чем? Как будто вдруг сейчас загремит будильник и я или упаду с кровати, но проснусь, или этот проклятый страшный сон наконец просто кончится, понимаете? – Он помолчал. – Только он не кончится, да? – Он говорил тихим злым голосом.

Гиддингс беспокойно повел могучими плечами, взглянув на Патти.

– Вы жена Саймона, – сказал он, – поэтому прошу прощения. Но если только мне представится такая возможность, я этого мерзавца задушу голыми руками.

На пороге появился лейтенант полиции Поттер и окинул всех взглядом:

– Чем-нибудь могут помочь?

Никто не ответил.

– Я так и думал, – продолжал Поттер и оперся о стену. – Я тут немного покручусь, если не помешаю. Хотя, видит Бог, это все впустую.

Патти спросила:

– Вы уже выяснили, что хотели, о Джоне Коннорсе?

– Больше, чем нужно, – ответил Поттер и выложил им все, что уже рассказал капитану и инспектору.

Мужчины в трейлере не произнесли ни слова.

Патти тихо сказала:

– Бедняга.

– Вы правы, – согласился Поттер. В его голосе не было иронии, только грусть. Он продолжал: – Но я, к сожалению, полицейский. Мое дело выяснить, кто виноват. – Он покачал головой. – Иногда это бывает нетрудно. Но иногда, как, например, сейчас...

Он снова покачал головой.

– Те люди наверху – за них кто-то несет ответственность, правда? – Он взглянул на Брауна: – Я прав?

– Дьявол, как я могу ответить на такой вопрос? – почти закричал тот, а потом уже тише добавил: – Это не имеет смысла. Все это просто бессмысленно. Все. У одного ум зашел за разум, потому что кто-то бросил умирать его жену. – Браун указал на Патти. – А ее муж наделал тут всяких дел...

Гиддингс вмешался:

– И еще добавили бригадир электриков и строительный инспектор, которых бы надо повесить за... – он запнулся и взглянул на Патти, – за уши.

– Кое-кто из моих людей, – добавил Тим Браун, – допустил такое, что допускать никак нельзя. – Он яростно тряхнул головой.

– А кое-кто из нас должен был заметить эти ошибки и халтуру, когда их еще только делали, – подхватил Нат, помолчал. – И еще кое-что, – продолжал он, – и это, возможно, важнее всего остального, вместе взятого.

Голос его звучал необычайно серьезно:

– О чем мы все думаем, когда проектируем такие высоченные домины, такие сложные и такие уязвимые?

В этот момент ожила рация:

–  Крыша вызывает трейлер.

В наступившей мертвой тишине Нат схватил ее в руки:

– Трейлер слушает.

Голос Оливера произнес:

– Нам оттуда машут чем-то белым. Вам стоит выйти в эфир. Спасательный пояс у меня. Я его задержу.

Нат глубоко вздохнул:

– Ну, началось, – и потянулся к телефону.

 

33

20.00 — 20.41

Показания противоречили друг другу. Это, разумеется, бывает. Но казалось, что каждый из тех, кто уцелел, имел свою собственную версию того, что разыгралось в банкетном зале; версию, которая каждого из них делала если не героем, то хотя бы человеком, которого не в чем упрекнуть, и сколько бы остальные не твердили иное, это вообще не принималось в расчет. Видимо, и это было нормальным.

В одном все были согласны: что совершенно неожиданно, по вине одной из тех случайностей, которые сыграли в день катастрофы такую большую роль, из кондиционера начал валить густой едкий дым. И это – как нажатие на курок – вызвало происшедший взрыв.

События развивались так.

Транзистор, настроенный теперь на местную станцию, передавал какую-то тихую музыку. Женщин уже не было, и никто не танцевал.

В углу зала спокойно беседовали раввин Штейн, епископ О’Тул и преподобный Артур Уильм Уильямс. Тема их разговора осталась неизвестной.

На площадке, где за баррикадой из столов шла посадка, как раз занимал свое место в спасательном поясе Гаррисон Поль, дирижер городского симфонического оркестра. Поль попытался закрыть глаза, но искушение посмотреть было слишком велико, и ему от того, что он увидел под собой с этой страшной высоты, где висел словно на волоске, тут же стало плохо и его начало рвать. Когда, отчаянно вцепившись в матерчатые лямки, он трясся и подпрыгивал, уверенный, что разобьется, в голове его, как он вспоминал позднее, звучал бурный пассаж из «Пасторальной симфонии».

Когда он, наконец, оказался в безопасности, и сержант с Кронски общими усилиями вынули его из пояса, он вдруг упал на колени и поцеловал крышу Торгового центра.

Он был первым из эвакуированных мужчин и, как оказалось, мог быть и последним.

Официант с тремя детьми все еще сидел на полу и все еще не выпускал из рук бутылку «бурбона». Номер на метке, который он вытащил и который лежал у него в кармане, был девяносто девять. Он уже пришёл к выводу, что его шансы на спасение примерно равны шансам целлулоидного пса, преследующего в аду асбестовую кошку. «Бурбон» не пошел, но официант решил не поддаваться панике и говорил себе, что будь он покрепче, то неподвластная ему ситуация вообще бы его не беспокоила.

Оба пожарных, шеф пожарной охраны и генеральный секретарь стояли за баррикадой из столов. Один из официантов позднее рассказывал, что в зале все было спокойно, но чувствовалось, как нарастает напряжение, особенно когда не стало женщин, но все вроде бы шло своим чередом.

– И вдруг, – говорил он, – все рухнуло. – И в голосе его звучало удивление из-за того, что произошло.

Кэрри Уайкофф успел переговорить с дюжиной людей, из которых был установлен только один, – второй официант. Звали его Билл Самуэльсон, по профессии портовый рабочий, полупрофессиональный футболист и профессиональный боксер, так ничего и не добившийся. Никто больше не сознался, что тоже был в этой группе.

Жара все усиливалась. И в этом тоже все показания совпадали.

Официант, стоявший за баррикадой, запомнил это так:

– Было жутко неудобно. В разбитые окна дул холодный ветер, так что руки у меня совсем занемели, но ногам и всему телу было очень жарко. У меня было ощущение, что я в сауне, понимаете, что я имею в виду? Всюду вокруг нас было пекло, но при этом свистел ледяной ветер. И это было так... так необычно, если вы понимаете, что я хочу сказать.

Сенатор Петерс стоял у западных окон и спокойно наблюдал за чайками над гаванью и над рекой. Наблюдать за птицами всегда было для него безграничным наслаждением, разрядкой, а иногда и потрясением, при котором сердце заходилось от радости, как однажды в Нью-Мексико, когда его взгляд привлекло какое-то движение на горизонте, и он быстро насчитал тридцать пять больших летящих птиц, направлявшихся к югу, быстро машущих белыми крыльями с черными кончиками, с длинными, тянувшимися за ними ногами, по которым он без всяких сомнений опознал единственную оставшуюся стаю американских журавлей, которая, видимо, отклонилась от своего привычного маршрута, чтобы миновать бурю, но с фантастической уверенностью продолжала стремиться вперед, к своим техасским гнездовьям.

Теперь, наблюдая за чайками, кружившимися там, вдали, свободными как воздух, он задумался, как сотни раз до того, почему человек в своей эволюции выбрал жизнь на земле.

Губернатор все еще сидел в канцелярии наедине с умолкнувшим телефоном и своими мыслями. Он слышал музыку, звучавшую по радио, в остальном вокруг все было спокойно, но мыслям губернатора покоя не было.

«Почему он даже не попытался использовать свое положение и пробиться в число первых мужчин, отправляющихся в спасительный путь к безопасности? Если задуматься об этом, то не найти логического объяснения. Теперь или всего через несколько минут он был бы уже на другой стороне, на крыше Торгового центра, не сидел бы за этим проклятым столом и не ждал бы... чего? Ответ прост. Не ждал бы конца этой трагедии как участник – только как зритель. В какую же абсурдную ситуацию может человек попасть таким образом!

Это же надо, какие мысли позволяет себе человек наедине с самим собой! Низкие, трусливые мыслишки, иногда и нежные, извращенные, даже безумные мысли: что угодно из того душевного шлака, которые варит дьявол в своем котле.

Но ведь это только мысли, которые неопасны, которые не превращаются в действия. В этом и состоит разница между здравым смыслом и безумием».

И потому он может спокойно думать о том, что злоупотребляя своим положением он мог бы поступить совершенно иначе. Он убеждал себя, что мог бы даже пригрозить, и понимал, что эти рассуждения ему самому кажутся смешными. Смешными и одновременно отвратительными. Он...

- Что вы так нахмурились, Бент? – раздался с порога голос Бет. Она спокойно стояла там, с легкой улыбкой на губах, ожидая его реакции.

Губернатор смотрел на нее с удивлением и ужасом, как ему показалось, даже разинув рот:

– Что-нибудь случилось с поясом? С тросом?

Продолжая улыбаться, она покачала головой.

Губернатор развел руками. То, что он почувствовал, было боязнью поверить в невероятное, разбавленной радостью и грустью.

- Вы не поехали, – сказал он и добавил: – А я не смог там быть.

– Я знаю. – Она медленно шагнула вперед.

– Я пытался позвонить, чтобы узнать все ли у вас в порядке. – Он помолчал. – Но телефон уже не работал. – Он вдруг сбросил с себя навалившуюся апатию. – Я так хотел, чтобы вы были в безопасности... – Его голос звучал уже увереннее, потому что к нему отчасти вернулась вера в себя.

– Я знаю. – Бет была уже у стола, присела на него, как прежде, покачивая длинными ногами, потом протянула руку, которую губернатор крепко сжал.

– Но вам нужно было эвакуироваться, черт возьми.

– Нет, Бент. – Ее голос и все поведение поражали спокойствием. – Я ведь вам говорила, что для меня больше никогда ничего не будет.

– Но я хотел, чтобы вы остались в живых. – Он помолчал, – И все еще хочу.

«Это правда или ложь? К черту всякий анализ».

– Я знаю. Но я все для себя решила.

– Только неверно. – Губернатор отодвинул кресло. – Немедленно...

– Нет, Бент. Я отказалась от своей очереди. Если даже захочу, назад уже не вернешь. Когда человек выходит из очереди, он должен встать в конец.

– Черт побери...

– Бент, послушайте меня! – Ее пальцы сжали его руку. – Всю свою жизнь я была... ну – привлекательной, иногда, возможно, забавной, остроумной, приятной, такой, какой следует быть. – Она помолчала. – И бесполезной. – Она заметила, что у него уже готовы возражения, и тут же опередила их. – Да, бесполезной. – И торопливо продолжала: – Но за несколько последних часов я впервые в жизни почувствовала, что делаю что-то нужное. Возможно, этого было немного, но гораздо полезнее всего, что я делала раньше.

– Ну ладно, – сказал губернатор, – пока мы были заперты здесь, вы кое-чему научились. Так теперь быстренько уносите ноги вместе с этим опытом...

– Есть еще один довод, Бент. Я должна его назвать? Об этом не говорят, в это не верят, но это правда.

Она молчала. Ее рука спокойно и доверчиво лежала в его руке. Она не отрывала глаз от его лица:

– Дело в том, что мне лучше здесь, с вами, чем там – снова одной.

В канцелярии было тихо. Отдаленно, неотчетливо к ним долетали только звуки музыки. Из-за решетки кондиционера над их головами показались клубы черного дыма, которые начали расползаться по комнате, медленно оседая. Ни один из них этого не заметил.

– Что мне вам на это ответить? – спросил губернатор. Я сидел здесь один и страдал. – Он запнулся. – Черт, вам нельзя здесь оставаться. Вы должны.

– Но если я хочу остаться здесь? – Бет покачала головой. Она снова улыбалась – ртом, глазами, всем своим существом. – Мой милый Бент, – начала она...

И именно в эту минуту в зале раздались первые отчаянные вопли схватки и грохот падающей мебели.

Губернатор отодвинул кресло и встал. Он колебался только миг.

– Оставайтесь здесь, – сказал он и выбежал в зал.

Под покровом черного дыма творился настоящий бедлам.

Один из столов, образовывавших баррикаду, был уже перевернут, и мужчины с яростью диких зверей схватились друг с другом, чтобы оттащить его в сторону или отстоять проход.

Губернатор увидел, как шеф пожарной охраны схватил ближайшего мужчину за лацканы пиджака, притянул к себе и двинул прямо в зубы, отбросив его, он схватил следующего. Но тут один из официантов – мускулистый здоровяк в белой куртке – это был Билл Самуэльсон – пробился в проход, нанес шефу пожарной охраны два мощных удара в живот и так резко отбросил его в сторону, что тот упал.

Кэрри Уайкофф держался в стороне от свалки и что-то кричал, и как раз когда губернатор мчался через зал, сенатор Петерс врезал Кэрри по животу подсвечником, зажатым в правой руке, и Кэрри сломался пополам. Сенатор, не останавливаясь, огрел подсвечником по голове здоровенного официанта. Здоровяк рухнул на пол, как заколотый бык.

Все происходящее было бессмысленно, бесполезно, одно только замешательство и безумие. Кто-то ударил сенатора по руке; из толпы вынырнуло побагровевшее лицо президента телекомпании. Губернатору показалось, что он похож на обезумевшего от страха барана.

Дым из вентиляции повалил с новой силой, темная масса душила и ослепляла, и разрозненные схватки вспыхнули с новой силой. Кто-то завизжал. В общем шуме на это никто не обратил внимания.

Губернатор закричал:

– Прекратите! Черт бы вас всех побрал, прекратите, я вам говорю! – Но это было вроде попытки перекричать ураган.

Тогда он пригнул голову и ринулся вперед. В лицо ему кто-то заехал локтем. Губернатор пробивался дальше. Вот он уже у толстого троса, выходившего в окно. Вот он уже у окна. Держась одной рукой за трос, он высунулся из окна насколько мог и замахал платком, потом подтянулся обратно и попытался выбраться из этого клубка.

Где-то еще работало радио. Губернатор шел на звуки музыки, как на сигнал маяка. Он увидел приемник на столике неподалеку, но когда он бросился к нему, столик перевернулся. Приемник полетел на пол, но продолжал работать.

Кто-то ударил губернатора в бок, он упал но, собрав последние силы, метнулся вперед и схватил приемник. Он прижал его к себе, прикрывая телом, пока ему не удалось выбраться из свалки, и когда был уже в стороне от этого побоища, поднял его вверх и включил на полную мощность.

В зале загремела музыка. Внезапно она смолкла. И, наконец, над схваткой загремел чей-то богатырский голос. Это был усиленный голос Ната Вильсона:

– СЛУШАЙТЕ ВСЕ! ВЫ, НАВЕРХУ, СЛУШАЙТЕ!

Наступила пауза. Шум драки стих.

– ВНИМАНИЕ, ВСЕ, КТО В БАНКЕТНОМ ЗАЛЕ, СЛУШАЙТЕ МЕНЯ! – снова загремел тот же голос.

– С ВАМИ ГОВОРИТ КОМАНДНЫЙ ПУНКТ НА ПЛОЩАДИ! НЕ ЗНАЮ, ЧТО ТАМ У ВАС ПРОИСХОДИТ, НО ЕСЛИ ЭТО НЕ ПРЕКРАТИТСЯ, СПАСАТЕЛЬНЫЙ ПОЯС ОСТАНЕТСЯ НА КРЫШЕ ТОРГОВОГО ЦЕНТРА. ВАМ ЭТО ЯСНО? ПОВТОРЯЮ: ПОКА ТАМ У ВАС НАВЕРХУ НЕ БУДЕТ ВОССТАНОВЛЕН ПОРЯДОК, СПАСАТЕЛЬНЫЙ ПОЯС НЕ БУДЕТ ВОЗВРАЩЕН В БАНКЕТНЫЙ ЗАЛ. ЕСЛИ ВЫ МЕНЯ ПОНЯЛИ, ПОМАШИТЕ ЧЕМ-НИБУДЬ БЕЛЫМ ИЗ ОКНА.

Все замерли, онемев и уставившись на то, как губернатор неторопливо идет к окну. Приемник он все еще держал в руке, потом передал его сенатору, снял с соседнего стола скатерть и, так же как перед этим, высунулся из окна и помахал в сторону Торгового центра.

По-прежнему стояла тишина.

– ХОРОШО! – снова загремел голос Ната.

- ХОРОШО! СОХРАНЯЙТЕ СПОКОЙСТВИЕ! ВСЕ ПОНЯЛИ? СОБЛЮДАЙТЕ ПОРЯДОК, ИЛИ МЫ ПРЕКРАТИМ ОПЕРАЦИЮ. ДЕЛАЕТСЯ ВСЕ, ЧТО В НАШИХ СИЛАХ, ЧТОБЫ СПАСТИ ВАС ВСЕХ! ЕСЛИ ВОЗЬМЕТЕСЬ ЗА УМ, ЭТО МОЖЕТ УДАТЬСЯ. ЕСЛИ НЕТ, ВСЕ ОСТАНЕТЕСЬ ТАМ! ПОНЯТНО ВАМ? ВСЕ!

Губернатор взглянул на соседние лица. Некоторые были разукрашены синяками, некоторые – кровью. Билл Самуэльсон, тот громадный официант, стоял на четвереньках, тряся голвой и глядя наверх, на губернатора, как разъяренный зверь.

– Вопросы есть? – спросил губернатор.

Никто не ответил.

– ВЫ ВСЕ ПОНЯЛИ? – снова загремел голос Ната. Губернатор вновь высунулся из окна и помахал скатертью. Потом наступила пауза – с крыши передавали сообщение в трейлер. И снова:

- ВСЕ В ПОРЯДКЕ? – спросил голос Ната. – ОСТАВАЙТЕСЬ НА ЭТОЙ ВОЛНЕ. НАЧИНАЕМ ВСЕ СНАЧАЛА! СПАСАТЕЛЬНЫЙ ПОЯС ВОЗВРАЩАЕТСЯ, НО... Нат сделал паузу:

– ПРИ ПЕРВОМ ПРИЗНАКЕ НОВЫХ БЕСПОРЯДКОВ СПАСАТЕЛЬНЫЕ РАБОТЫ БУДУТ ПРЕКРАЩЕНЫ!

Голос умолк.

Сенатор взглянул на радиоприемник, который держал и руке. Улыбнувшись, он уменьшил громкость. Снова зазвучала музыка.

Генеральный секретарь негромко произнес:

– Номер пятьдесят два, пожалуйста, номер пятьдесят два.

Один из официантов, не участвовавший в столпотворении, протиснулся вперед. Бумажку с номером он крепко сжимал обеими руками.

В трейлере Нат положил трубку и глубоко вздохнул, пототм взял рацию и сказал в микрофон:

– Порядок, сержант. Как вы считаете?

- Насколько я могу судить, – ответил Оливер, голос которого звучал все так же спокойно, – вы привели их в чувство. Если мне что-то не понравится, то я сообщу.

Нат отложил рацию, обвел взглядом трейлер.

Тим Браун сказал:

– Ну и шумиха же поднимется! Ведь сколько народу слушали ту же станцию и услышали ваши угрозы или ультиматум, называйте это как хотите.

Но ведь помогло? – вмешался Гиддингс.

Помогло, – подтвердила Патти, взглянула на Ната и улыбнулась.

– Прошу номер пятьдесят три, – сказал генеральный секретарь.

Пожарный Хоуард спросил его:

– А какой номер у вас?

Генеральный секретарь улыбнулся:

– Шестьдесят. До меня еще семеро.

– И один из них я, – сказал Хоуард. – У меня пятьдесят восемь.

Генеральный секретарь снова улыбнулся:

– Я вас поздравляю, – и добавил: – С вами приятно было работать.

– Пожалуй, – предложил Хоуард, – нам бы стоило вместе выпить. Когда все кончится.

– С превеликим удовольствием.

Сенатор подошел к Кэрри Уайкоффу. В руке он все еще сжимал подсвечник.

– В следующий раз, Кэрри, – негромко сказал он, – я разобью вам голову. Можете не сомневаться.

Она все еще сидела там, где губернатор ее оставил – на краю стола, чуть покачивая красивыми длинными ногами; ее спокойные голубые глаза все еще улыбались.

«Я всегда буду помнить ее такой, – подумал губернатор. – Всегда? Всегда. Целую вечность».

– Сейчас поедете вы, – сказал он. Увидев, что она собирается возражать, тут же продолжил: – Да, потому что я этого хочу, потому что я умоляю вас уехать, и если это звучит высокопарно, вы меня извините. В такие минуты человек хватается за высокие слова.

– Бент, – она запнулась. Ее глаза перестали улыбаться.

– Я не хочу закончить свою жизнь низким эгоистическим поступком, – сказал губернатор. Неожиданно он улыбнулся. – Собственно, и это тоже эгоизм, признаю. Не могу избавиться от своего позерства.

Он подошел к ней и протянул руку:

– Идемте!

Они вышли из канцелярии, держась за руки. В зале на этот раз все словно вымерло. Из приемника по-прежнему лилась музыка, но никто ее не слушал.

Губернатор сказал генеральному секретарю:

– Номер сорок девять пропустил свою очередь, Вальтер. Вот она.

Кэрри Уайкофф, увидев это, раскрыл было рот, но тут же молча закрыл его.

В зале было тихо.

Генеральный секретарь улыбнулся Хоуарду:

- Значит, я ошибся, – заметил он. – До меня их еще восемь.

Бет воскликнула: – Бент!

– С Богом, милая! – Губернатор заколебался, но все же улыбнулся: – И поймайте за меня отличную форель!

Отвернувшись, он быстрым шагом вернулся в опустевшую канцелярию.

– Шестьдесят один, – раздавался голос шефа пожарной охраны.

– Шестьдесят два!

Кэрри Уайкофф рванулся вперед. Сенатор загородил ему путь.

– У меня номер шестьдесят пять, – выдавил Кэрри и протянул руку с листком бумаги.

Сенатор мельком взглянул на нее, потом кивнул и шагнул в сторону:

- Точно.

Гигантская конструкция раскалялась все сильнее. Огонь поднимался все выше и выше, разгоняя вечерние тени.

На площади стало темно, и там включили прожектора. Фигуры, двигавшиеся в их лучах, бросали на стоявшее в дыму здание фантастические уродливые тени.

Толпа за полицейскими барьерами вела себя спокойно, никто не шумел и не кричал.

Постовой Шэннон сказал:

– Мне кажется, это похуже, чем в аду, Фрэнк.

– Ну да, – голос Фрэнка Барнса звучал спокойно и серьезно. – Не видно только несчастных грешных душ.

Высоко над ними, все еще в лучах заходящего солнца, снова вынырнул спасательный пояс и двинулся в свой бесконечный спуск на крышу Торгового центра.

– Ты думаешь, им удастся спасти всех? – спросил Шэннон.

Барнс развел руками:

– Даже если получится – этот ужасный день никто никогда не забудет. – Он помолчал и добавил: – Никто из нас.

– Семьдесят шесть! – объявил шеф пожарной охраны. Он уже охрип от дыма и усталости. Закашлявшись, он никак не мог остановиться, разрывая грудь глубоким давящим кашлем.

Сенатор отвернулся от окон. Ему стало тяжело дышать. Он окинул взглядом зал.

На противоположной стороне у противопожарных дверей белела скатерть, прикрывавшая останки Гровера Фрэзи. В кресле возле них сидел кто-то, обвисший как мешок, запрокинув голову с открытым ртом. Сенатор не знал, кто это, но как ему показалось, человек уже не дышал.

Бен Колдуэлл лежал на полу посреди комнаты, там, где упал. Его тело скорчилось в позе эмбриона. Он не двигался.

Официант, сидевший на полу, протянул сенатору бутылку. По его лицу блуждала безумная улыбка.

– Большое спасибо, – ответил сенатор. – Но я пока подожду. – Голос его звучал глухо и тяжело. Он с трудом выпрямился и направился в канцелярию.

Губернатор сидел в кресле у стола. Подняв на него взгляд, он улыбнулся и закашлялся. Когда приступ кашля прошел, сказал:

– Садитесь, Джек. О чем будем беседовать?

Оливер с Кронски извлекли мужчину из спасательного пояса.

– Поддержите его, – сказал сержант и добавил громче: – Дайте ему кислород!

Он махнул рукой в сторону Башни, и спасательный пояс медленно тронулся в обратный путь.

– Семьдесят семь! – сообщил Оливер по рации. – Фамилия Бухольц. Нужна медицинская помощь.

Он стоял, могучий и невозмутимый, как скала, не сводя глаз с окон Башни, пока Кронски потравливал страховочный конец спасательного пояса.

Здесь, на крыше Торгового центра, и раньше было холодно.

Теперь же, в последних лучах заходящего солнца, мороз пробирал прямо до костей. Кронски потопал ногами и начал тереть руки.

– Здесь и белый медведь бы закоченел, – сказал он.

По сержанту не было заметно никаких признаков испытываемых им неудобств.

– Вспомните о тех беднягах наверху, – сказал он. – Уж у них-то тепла хватает с избытком. – И тут же: – Смотри! – У него впервые сорвался голос. – Смотри! Пояс сорвался.

Спасательный пояс вылетел в окно.

Он начал падать под собственным весом, описывая огромную дугу, все быстрее и быстрее, подпрыгивая и раскачиваясь, как сумасшедший.

– Господи Боже, – вскричал Оливер, – все кончено! – Он махнул рукой.

В окно проскользнул, как змея, основной трос, и его конец болтался в воздухе, потому что его оттягивали все еще державшиеся узлы. Трос расплавился от раскаленной балки, к которой был привязан, и теперь падал и падал в пропасть.

– В сторону! – крикнул сержант и отскочил сам, потому что тяжелый трос со свистом хлестнул по месту крепления к крыше, потом замер.

Оливер пытался рассмотреть, что происходит за окнами.

Протянул руку:

– Бинокль!

Он молча обшарил биноклем весь ряд окон банкетного зала, потом опустил его болтаться на ремешке и медленно поднес ко рту рацию:

– Крыша вызывает трейлер.

– Трейлер слушает, – отозвался Нат.

Голос Оливера звучал монотонно:

– Трос лопнул. Спасательный пояс упал вниз. Пустой.

Нат тихо произнес:

– Господи Боже!

– Но это уже не важно, – продолжал сержант. – Я не вижу, чтобы там кто-то двигался. Думаю, все кончено. – Он помолчал. – Мы сделали все, что могли, но этого оказалось мало.

Было 20. 41. С момента взрыва прошло четыре часа восемнадцать минут.

 

Гибель Богов. Эпилог.

Они молча шагали в вечерней прохладе, квартал за кварталом, без всякой цели, погруженные каждый в свои мысли.

Наконец они остановились, как будто услышав неведомый сигнал, остановились и оглянулись.

Шпиль гигантской Башни отражал последние лучи солнца. Под ним в густевших сумерках светился раскаленный каркас. Уже не казалось, что он корчится в муках. Он казался тлеющими углями, остывавшими в потухшем костре.

– Сержант был прав, – заметил Нат. – Мы сделали все, что могли, но этого оказалось мало. Может быть, мы сделали не все, – тихо добавил он странным тоном. – Может быть...

– Все уже кончено, – ответила Патти, – Не думайте больше об этом и продолжайте свой путь.

– Куда?

– Вперед, – Голос Патти звучал ласково. – Вперед, а не назад. Человеку нельзя возвращаться. – Она помолчала. – Все это уже позади. Все.

И они снова зашагали вперед. Вместе.