В эту пятницу на Тауэр-плаза с самого утра уже были сложены штабели полицейских барьеров. Рабочие муниципалитета расставляли их идеально ровными рядами. За барьерами пока никого не было.

Небо было ясным, синим, бескрайним. Легкий ветерок долетал на площадь со стороны бухты, свежий, пахнувший морем. Флаги на площади весело трепетали. Двое патрульных, ожидавших прибытия подкреплений, стояли под аркой.

— Слава Богу, что хоть сегодня не будет политики, — сказал постовой Шэннон.— Все эти политические митинги...— Он покачал головой. — Некоторые так увлеклись политикой, что просто ужас. Перевод времени, и только.

Он посмотрел вверх, на гордо взметнувшееся ввысь сооружение.

— Она едва не достает до неба. Просто подавляет эту людскую суету..

Постовой Барнс ответил:

— Мне нравятся люди, которые ни во что не вмешиваются.

Барнс был негром, который изучал социологию в университете, ожидал в ближайшее время чина сержанта и мечтал дослужиться как минимум до капитана. Он улыбнулся Шэннону:

— Послушать ирландцев, так все они миролюбивые, терпеливые, спокойные, ласковые, осторожные и терпеть не могут насилия. Но те обаяшки, что орудуют в Лондондерри, дружище, совсем не похожи на добрых христиан, а?

— Это только когда их спровоцируют, — ответил Шэннон, стараясь примирительно улыбнуться. — Но я не утверждаю, что готовность к провокации не сидит у них внутри, как мышь в сыре.

Его улыбка тут же исчезла, потому что к ним подошел какой-то тип.

— Куда, куда?

Позднее выяснилось, что этого человека звали Джон Коннорс. У него была сумка с инструментами. В своих показаниях и Барнс, и Шэннон сошлись на том, что одет он был в поношенную спецодежду, блестящую алюминиевую каску и держался заносчиво: так обычно ведут себя квалифицированные рабочие с людьми, задающими им дурацкие вопросы.

— Как куда? Внутрь! — Коннорс помолчал и снисходительно улыбнулся. — Или вы меня туда не пустите?

В его вопросе звучал неприкрытый вызов.

— Сегодня никто не работает, — сказал Барнс.

— Это я и без вас знаю.

— Так что вам там нужно?

Коннорс вздохнул:

— Я должен сейчас быть дома, в постели. Сегодня у всех выходной, чтобы здесь могли произносить речи, а потом подняться наверх и пить шампанское. Но вместо этого я здесь, потому что меня вызвал шеф, а с ним шутки плохи.

—А что вы собираетесь делать? — Этот вопрос задал уже Барнс.

— Я электрик, — ответил Коннорс. — Вы думаете, что поймете, если я расскажу, что собираюсь делать?

«Скорее всего, не пойму», — подумал Барнс.

Но дело было не в этом. Проблема состояла в том, что у него были свои инструкции.

Сержант сказал им при разводе на посты:

— Пойдете туда с Шэнноном и смотрите в оба. Там поставят барьеры, никаких неприятностей не предвидится, но...

Сержант пожал плечами, как бы говоря: сами знаете, как это бывает.

Они знали, как это бывает: каждое сборище чревато насилием. Ну ладно, они будут глядеть в оба, но это не значит, что они должны мешать мастерам работать.

— У вас есть удостоверение, приятель? — мирно спросил Барнс.

— А вы что, — возмутился Коннорс, — строительный инспектор? Разумеется, у меня есть удостоверение. Я не какая-нибудь шпана.

Он вытащил бумажник и помахал им. Было ли в нем удостоверение, осталось неясным.

— Ну, удовлетворены? — Коннорс спрятал бумажник.

У Шэннона лопнуло терпение.

— Пропусти его!

Однако Барнс все еще колебался. Как он потом рассказывал, никаких причин для этого небыло, только какое-то странное чувство, а поступки, вызванные такими чувствами, почти всегда бывают неверны.

— Ну так что? — спросил Коннорс. — Черт побери, решайте же, наконец. То, что я торчу здесь, моему шефу...

Шэннон отрезал:

— Проваливайте!

На виске его задергалась жилка. Он повернулся к коллеге:

— У нас нет приказа не пускать людей внутрь, Фрэнк. Пропусти, чтоб его током убило!

Так они это запомнили, и так выглядели потом их показания.

Дату торжественного открытия назначили много месяцев назад. Так поступают всегда, иначе просто невозможно, потому что день, когда строительство действительно будет закончено, всегда не определен, а гости, приглашенные на торжество, должны были прибыть из Вашингтона и столиц других штатов, из мэрии, из ООН, из телевизионных и радиовещательных компаний, из телеграфных агентств, со всего мира, Все те, кто хотел приехать и быть на виду, и все те, кто предпочел бы этого избежать, но не мог, так как положение обязывало.

Уилл Гиддингс посмотрел на стену кабинета Ната Вильсона, где были приколоты чертежи этого огромного здания, и сказал:

— Мне нужно устранить еще полсотни недоделок. Нет, пожалуй, сотню.

— Мне тоже, — ответил Нат.

Они не преувеличивали. Человек за несколько лет работы сживается со своим делом и, как художник, заканчивающий произведение, видит то тут, то там детали, которые еще нужно поправить. Но сегодня на это не было времени.

— И ко всему прочему, — сказал Гиддингс, — мне совсем не нравится это стадо в крахмальных манишках, которое будет там топтаться и пялить глаза.

Он помолчал.

— Мы еще не готовы. Вы это знаете. И я тоже.

«Такие голоса раздаются всегда, когда поднимается занавес на премьере», — подумал Нат.

— Мы не готовы, — повторил он. — Вы правы. Ну и что из этого следует?

Нат был моложе Уилла, архитектор по профессии, обстоятельный человек, которого трудно вывести из равновесия.

— Сто двадцать пятый этаж, — сказал Гиддингс, — прямо под шпилем. Шампанское, дружеские объятия, поздравления и вид на несколько сот квадратных километров воды и земли — это, конечно, нельзя отложить, потому что вся эта публика — сплошные шишки: сенаторы, конгрессмены, губернатор, мэр, люди из ООН, кинозвезды и им подобные.

— И им подобные, — повторил Нат.

Гиддингсу, крепкому мужчине с русыми волосами и голубыми глазами, которому вечно доставалась функция прораба, заместителя главного строителя, было чуть за сорок. Где-то в давно позабытом ящике стола валялся его инженерный диплом, и Нат на протяжении долгих лет совместной работы не раз видел, как он проверяет свои решения с логарифмической линейкой в руках. Однако гораздо лучше он себя чувствовал, когда, надев каску, ехал в кабине подъемника, или шел по стальным лесам, или ползал в тоннелях и подвалах, проверяя качество работ.

— Коктейли я не пью, и все эти финтифлюшки на спичках не ем. Да и вы тоже.

Он явно нервничал.

— Я здесь ни при чем, — ответил Нат. — Эту дату установил Гровер Фрэзи. Ваш шеф.

Гиддингс сел, вытянул ноги, но так и не расслабился.

— Мой шеф, — он кивнул. — Без начальства не обойтись, но его совсем необязательно любить.

Он взглянул на Ната.

— Вы, наверное, были еще новичком, когда все начиналось, а? Сколько это уже? Семь лет?

— Почти, — ответил Нат и подумал, что прошло уже целых семь лет со времени первых набросков, находок и замечаний, которые он впитывал, упиваясь головокружительными идеями своего шефа — Бена Колдуэлла. Нат не удержался и взглянул из окна на свою Башню, которая вздымалась на горизонте как прекрасный результат многолетней работы. — Ну и что?

— Черт возьми, ведь это мое детище,— сказал Гиддингс. — Ну, частично и ваше, но это на моих глазах начались работы в котловане, ведь фундамент тут глубиной двадцать четыре метра, до самой скалы; это на моих глазах поднимался стальной каркас на высоту четыреста пятьдесят восемь метров, я знаю каждую заклепку, каждый болт, каждую балку, каждую стойку так, как знал бы каждую болячку моих детей, будь они у меня.

Это не требовало комментариев. Нат промолчал.

— Вы очень замкнутый тип, весь в себе,— заметил Гиддингс.— Это не тот ли тихий омут, где черти водятся? Ну ничего.

На мгновение он задержался взглядом на Башне, царившей вдали.

— А еще я потерял там пару друзей. Это случается на каждой большой стройке.

Он снова взглянул на Ната:

— Вы помните Пата Яновского?

Нат медленно покачал головой.

— Он шагнул в пустоту на шестьдесят пятом этаже и разбился в лепешку на бетонном крыльце внизу.

— Ах, этот...— припомнил Нат.

— Это был такой огромный поляк,— продолжал Гиддингс,— добряк и флегматик, казалось, он никогда не спешил, но работал всегда отлично и добросовестно, поэтому я был страшно потрясен. Если человек не в состоянии объяснить происшедшее, то оно никак не идет у него из головы.

В голосе Гиддингса, в его интонации слышались следы пережитого потрясения.

Наконец, Нат спросил:

— Что вы имеете в виду? — но это не произвело никакого впечатления на Гиддингса, который продолжал говорить:

— Обычно человек может представить, почему кто-то что-то сделал. Читая об ограблении банка, я говорю себе: «Этому бедняге понадобились деньги, и он не нашел другого выхода». Это не оправдывает его, но вносит хоть какую-то ясность.

Он на мгновение замолчал:

— Взгляните-ка на это.

Из нагрудного кармана вельветового пиджака Гиддингс вынул толстый конверт, бросил его на стол и с деланным равнодушием наблюдал, как Нат взял его, открыл и высыпал содержимое на стол. Свернутые чертежи, ксерокопии на глянцевой бумаге, листы, полные формул, чисел и разных технических пометок.

Нат поднял глаза.

— Просмотрите все внимательно, — предложил Гиддингс.

Нат тщательно изучил одну бумагу за другой. Наконец он поднял голову.

— Это изменения первоначального проекта,— тихо сказал он, надеясь, что по его лицу ничего не заметно. — Они утверждены и на всех стоит моя подпись.

К его собственному удивлению, голос у него не дрогнул.

— Изменения в электрооборудовании и электропроводке, но это не мое дело.

Гиддингс сказал:

— Но ведь никто не будет сомневаться в документации, подписанной вами. Руководит строительством фирма Колдуэлла, а их человек здесь — вы. Если вы говорите «добро», значит, так и есть. — Он встал со стула, сделал пару шагов и снова упал на него. Смотрел на Ната и ждал.

Нат все еще держал один из чертежей. Рука его была тверда, лист даже не дрогнул, но Нат чувствовал странную пустоту в голове.

— Эти изменения проведены?

— Я не знаю. Эти бумаги попали ко мне вчера вечером.

— А почему же вы ничего не проверили?

— Не могу же я разорваться, — ответил Гиддингс, — так же, как и вы. У меня есть наряды, работы закончены точно по документации. Если и есть отклонения от первоначальных спецификаций, то они оформлены официально.— Он помолчал.— Но это... ни о чем подобном я понятия не имею, и попади это мне в руки пораньше, я поднял бы страшный крик.

— Я тоже, — сказал Нат.

В кабинете повисла тишина.

Потом Гиддингс сказал:

— Ну, и что это значит?

— Что это не мои подписи, — ответил Нат.— Не знаю, кто подписал и почему, но не я.

Гиддингс снова встал, подошел к окну и уставился на город, на его зубчатый силуэт, в котором доминировала Башня.

— Я так и думал.

Нат криво и невесело улыбнулся:

— Разумеется.

«После первого шока мозг человека снова начинает работать четко и логично, как обычно, как маленькая вычислительная машина», — подумал он.

— Если бы я подписал изменения, то, разумеется, стал бы отрицать, по крайней мере вначале. Но я их не подписывал, поэтому все равно отрицаю, но по другой причине. Мой ответ в любом случае должен звучать одинаково, не так ли?

Гиддингс снова повернулся к столу:

— Это вам кажется логичным, да?

Шок проходил. Закипала ярость.

— Я продолжу. Зачем бы мне их подписывать? Какие у меня могли быть для этого основания?

— Не знаю. К тому же, — продолжал Гиддингс, — я не собираюсь прямо здесь выколачивать из вас правду.

— Да уж лучше и не пытайтесь, — тихо сказал Нат, недрогнувшей рукой он снова взял один из чертежей, рассмотрел и бросил назад, в общую кучу.

Гиддингс сказал другим, тихим голосом:

— Ну, так что за свинство заложено теперь в наших стенах? Что мы там еще нагородили, о чем теперь не имеем понятия? К чему все это приведет?

Руки Ната бессильно лежали на крышке стола.

— Не знаю, что вам ответить, — сказал он, — но думаю, что можно попытаться это выяснить.

Гиддингс, который не спускал глаз с его лица, не спешил с ответом.

— Вы попытайтесь со своей стороны, — наконец сказал он, — а я — со своей.

Он показал на бумаги:

— Это оставьте себе. Я сделал копии.

Он помолчал:

— У вашего шефа тоже есть один экземпляр, на случай если вы колеблетесь, стоит ли ему докладывать.

Он уже подошел к двери, но, положив, руку на ручку, обернулся:

— Если я выясню, что это ваши подписи, берегитесь.

Он вышел.

Нат остался стоять, снова посмотрел на бумаги и механически начал водить по ним пальцем. Подписи были четкими и разборчивыми: Н. Г. Вильсон; Натан Гейл.

Эти крестные имена выбрал для него отец. Предыдущего Натана Гейла повесили. И похоже на то, что кто-то пытается отправить на виселицу и этого. Но если этот кто-то думает, что он, Нат, пойдет на эшафот как баран на заклание, то кто-то глубоко ошибается.

Он снял трубку и позвонил Дженни в приемную: —Дорогуша, дайте мне кабинет мистера Колдуэлла. — А Молли By, секретарше Колдуэлла, он сказал: — Это Нат, Молли. Мне нужно поговорить с шефом. Очень важно.

— Я как раз хотела вам звонить, — голос Молли ничего не выражал. — Он вас ждет.

Кабинет Колдуэлла занимал огромную, импозантную угловую комнату. Сам Колдуэлл был маленьким худым человечком с редкими прилизанными седыми волосами, блеклыми голубыми глазами и маленькими, хрупкими ручками. Он всегда был собран, спокоен и пунктуален, а в вопросах, связанных с искусством, строительством и архитектурой, — непримирим. Когда Нат постучал и вошел, он стоял у окна и смотрел вниз, на силуэт города.

Садитесь, — сказал он Нату, но сам неподвижно и молча продолжал стоять у окна.

Нат сел и стал ждать.

— Фарос, знаменитый маяк в Александрии, — начал Колдуэлл, — тысячу лет указывал кораблям путь прохода в Нил.

Тут он повернулся лицом к Нату. Теперь был виден только его силуэт, крошечный на фоне бескрайнего неба.

— Недавно я познакомился с капитаном лайнера «Франс». Он мне сказал, что первый кусочек Америки, который он видит, приплывая с востока, — это вершина нашей Башни, здания, которое мы спроектировали и за строительством которой наблюдали. Он назвал ее Фаросом нашего времени.

Колдуэлл подошел к столу и сел. Теперь Нат ясно видел его лицо: оно ничего не выражало. На столе перед Колдуэллом лежала пачка ксерокопий.

— Что это вы натворили, Нат?

— Не знаю, мистер Колдуэлл.

Колдуэлл показал на бумаги:

— Вы это видели?

— Видел. И уже говорил с Гиддингсом.

Пауза.

— Поправка: уже выслушал Гиддингса.

Снова пауза.

– Чтобы все было ясно, – это не мои подписи. Без ведома Льюиса я не вмешиваюсь ни в какие вопросы по электрической части. «Джозеф Льюис и компания», электротехническая фирма. – У Ната было абсурдное ощущение, что он разговаривает сам с собой.

– Я не вмешиваюсь, – сказал Колдуэлл, – в этом контексте не звучит. Теоретически без Льюиса никто бы ничего не менял. Но ведь кто-то одобрил изменения, и все говорит о том, что сделано это по поручению нашей конторы, ведущей надзор за проектом.

Все было сказано четко, логично и точно.

– Да, сэр, – ответил Нат, как маленький мальчик в кабинете директора школы, но что еще он мог сказать? Отчаяние овладело им, он физически ощущал мощное давление.

– Но почему от моего имени? – спросил Нат.

Колдуэлл молча окинул его взглядом:

– Что вы хотите этим сказать?

– Почему там не стоит подпись Льюиса или одного из его людей? Это было бы логичнее и не так опасно, если кто-то начнет задавать вопросы.

– По мнению Уилла Гиддингса никто ни о чем не спрашивал, – ответил Колдуэлл и ткнул пальцем в кучу копий. – Это выплыло наружу только сегодня.

– В таком случае, – предположил Нат, – неизвестно, были ли эти изменения вообще проведены.

– Были проведены, не были проведены, – рассердился Колдуэлл. – Повторяю, эти фразы сегодня не звучат. – Он на несколько мгновений замолчал и задумался.

– Я согласен с вами в том, – сказал он наконец, – что неизвестно, были ли эти изменения на самом деле проведены. Точно так же неизвестно, к чему это может привести.

Он внимательно наблюдал за Натом:

 – Думаю, вы лучше это выясните, а?

– Да, – Нат помолчал. – И заодно выясню еще кое-что.

– Например?

– Прежде всего, зачем кто-то все это затеял. Почему там стоит моя подпись. Кто...

– Эти вопросы могут подождать, – ответил Колдуэлл. – Я понимаю, что у вас здесь личные интересы, но я их не разделяю. Мои интересы – наша Башня и доброе имя фирмы, – и после паузы он добавил: – Вам ясно?

– Да, мистер Колдуэлл, – ответил Нат, хотя ответами, подобными этому, он уже был сыт по горло.

По пути из кабинета Колдуэлла Нат прошел мимо стола Молли Ву – маленькой и хрупкой, как девочка, но умной и сообразительной, которая вопросительно взглянула на него:

– Неприятности, да?

– Да, – подтвердил Нат. – Целая куча.

Он как раз начинал соображать, к чему может привести невероятное множество сочетаний и комбинаций, которые возникают в результате отступления от точно рассчитанной и сложно переплетенной разводки электрического монтажа.

– И главное, – продолжал он, – я сейчас понятия не имею, с какого конца начать.

При этом он не лгал.

– И самая длинная дорога начинается с первого шага, – ответила Молли. – Не имею понятия, это Конфуций или председатель Мао, можете выбрать сами.

Нат вернулся в свой кабинет, сел и уставился на чертежи, приколотые к стенам, и на груду копий с утвержденными изменениями, которые лежали на его столе. Все вместе они представляли взрывоопасную смесь; неважно, он подписал их или нет. Важно, что они были предложены оформлены, а возможно, и проведены, что в результате возник прокол, по выражению Гиддингса, там, где он недопустим, и произошли замены, которых быть не должно. Почему?

«Так вопрос не стоит, – одернул он себя. – Сейчас нужно заниматься не причинами, а последствиями. И есть только одно место, где это можно выяснить».

Он собрал копии извещений об изменениях, затолкал их в конверт, а конверт положил в карман. У стола Дженни он задержался только для того, чтобы сказать:

– Я иду в Башню, лапушка. Вряд ли меня там можно будет найти. Я позвоню сам.