Лейтенант полиции Джеймс Поттер сидел с капитаном и инспектором в большом уютном кабинете. На коленях Поттера лежал блокнот. Он говорил умышленно безучастным тоном: Джон Коннорс, цвет кожи – белый, пол – мужской, тридцать четыре года. – Он помолчал. – Вдовец. Бездетный. Профессия, хотя работал в последнее время нечасто, – жестянщик. – Снова пауза. – Три года назад у него было нервное расстройство. – Он выжидательно смолк.

Капитан спросил:

- Что случилось?

- У него умерла жена. – Лицо Поттера напоминало игрока в покер при большой ставке. Совершенно непроницаемое. – Умерла в камере. – Пауза. – От приступа. – Он снова умолк.

Инспектор спросил:

- Пьяница?

- Вообще не пила.

- Употребляла наркотики?

- Только одно лекарство. – Поттер подождал. – Инсулин. Она страдала диабетом. Ее забрали, потому что она спала и осталась лежать на тротуаре, и они подумали, что она пьяна.

Он аккуратно закрыл блокнот.

- Итак, ее сунули в камеру, и поскольку она не получила врачебной помощи, то умерла.

Капитан тихо спросил:

- Разве она не носила с собой никакой бумаги? Где бы стояло, что у нее диабет?

- Видимо, носила. – В голосе Поттера наконец появился призвук терпкой горечи. – Но, возможно, никто не потрудился ее поискать. Расследование было не слишком подробным. Единственный, кому это было нужно, – Коннорс, а он как раз тронулся.

В большом кабинете стояла тишина. Инспектор громко вздохнул.

Ну ладно, – сказал он. Слова его ничего не означали. – Так что он был зол на весь мир, но почему он выбрал именно «Башню мира»?

– Он не был сумасшедшим, – сказал Поттер. – Но «Башня мира» – последняя стройка, где он работал. Его уволили. Определенная связь здесь есть, но, возможно, человек должен быть не в своем уме, чтобы ее увидеть. Я не знаю. Я знаю только факты.

В каком-то странном смысле слова здесь была логика, которую чувствовали все трое. Власти убили жену Коннорса? Здание «Башни мира» было новейшим символом этой власти, да? Или нет?

Они сидели молча, размышляя об этом.

Потом инспектор произнес:

– Иногда мне кажется, что весь мир сошел с ума.

– Аминь! – ответил капитан.

Медленно, мучительно медленно женщины одна за одной влезали в матерчатую петлю. Некоторых приходилось буквально всовывать в мешок. Их ноги через отверстия торчали наружу. У всех без исключения глаза были расширены от испуга. Некоторые плакали. Некоторые молились.

Паоле Рамсей выпал номер двадцать два.

– Я не хочу ехать, – сказала она мэру, когда они вместе ожидали ее очереди. – Я хочу остаться с тобой.

Мэр, ласково улыбаясь, покачал головой. Это не была его широко известная предвыборная улыбка; эта улыбка приоткрывала его истинное «я».

– Я хочу, чтобы ты уехала, по чисто эгоистическим соображениям.

– Эгоизм, у тебя?

– Я хочу, чтобы ты уехала, – повторил мэр, – потому что больше всего на свете хочу видеть тебя в безопасности. – Казалось, за улыбкой мэр старался скрыть иронию над самим собой. – Я хочу этого больше, чем попасть в Белый дом. Ты нужна Джилл.

– Джилл уже взрослая девушка. Ты это прекрасно знаешь, – Паола осмотрелась по сторонам. – Где Бет?

– В канцелярии с Бентом. Они уединились на минутку.

– Я думала, она впереди меня.

Мэр и не помнил, когда последний раз солгал своей жене.

– Я не знаю, – ответил он и посмотрел в окно; спасательный пояс уже поднимался от крыши Торгового центра.

Генеральный секретарь выкрикнул:

– Номер двадцать один, пожалуйста!

Никто не отозвался. Он вызвал снова.

– Эй, – сказал кто-то, – это ведь вы! Это ваш номер!

Девица в бикини, танцевавшая в углу зала, прервала свой машинальный ритуал, потрясла головой, как будто хотела очухаться.

– Я думала, у меня сорок девять. – Она рассмеялась. – Это отлично. – Она помахала всем рукой и помчалась на посадку. Голая грудь ее подпрыгивала. – Вот и я, хоть и не в форме.

– Господи, – не выдержал мэр, – и эта – раньше всех? Почему?

– Обычно ты бываешь сдержаннее, Боб, – нежно улыбнулась Паола. – Она просто пьяна. И перепугана. Единственная разница между нами в том, что я не пьяна.

- И не раздета.

- Какое это сейчас имеет значение?

Мэр сердито взмахнул рукой.

– Я не настолько узколоб и не настолько старомоден, чтобы верить, что некоторые качества... – он неожиданно запнулся. – Нет, – закончил он с каким-то удивлением, – это и в самом деле не имеет значения? Есть вещи и поважнее.

– А для меня самое важное, – сказала Паола, – остаться с тобой.

– Нет, поезжай, – ответил мэр. Голос его звучал решительно и безапелляционно.

Они видели, как усаживают в петлю полуголую девицу. Кто-то бросил ей платье. Она удивленно вытаращила глаза и вдруг, как будто только теперь осознав свою наготу, закрыла грудь руками и заплакала.

- Что я наделала, – рыдала она, – я же не могу так...

– Поехали! – скомандовал шеф пожарной охраны, который руководил операцией. – Держись, девка, потом оденешься, целее будет.

Вопли девушки заглушил свист ветра.

Мэр взял жену за руку и подошел к окну, ставшему местом отправления.

– Как на аэродроме или на причале, – сказал он, – просто не знаешь, что сказать, правда?

Они стояли молча, держась за руки, и наблюдали, как спасательный пояс приблизился к крыше Торгового центра и завис над ней. Видели, как сержант вынул девушку из петли, как будто она вообще ничего не весила. Платье отлетело в сторону. Сержант одной рукой придерживал ее, чтобы не упала, другой поднял платье. Потом махнул рукой в сторону Башни и пояс двинулся в обратный путь.

Паола следила за тем, как он приближается:

– Боб.

– Да?

Она обернулась и взглянула мэру в глаза. Медленно, очень медленно покачала головой:

– Ты прав. Я не знаю, что сказать. Разве можно тридцать пять лет выразить словами?

Она закрыла глаза, потому что спасательный пояс уже проскользнул в окно и остановился, тихонько покачиваясь.

– Прошу номер двадцать два, – сказал генеральный секретарь.

Паола открыла глаза:

– Прощай, Боб.

– До свидания, – ответил мэр и ласково улыбнулся. – Не забудь сказать Джилл, что я ее очень люблю.

Сенатор, постучав, вошел в канцелярию. Губернатор сидел в кресле у стола. Бет присела на край стола и чуть покачивалась, скрестив длинные стройные ноги.

– Заходи, Джек, – позвал губернатор. Из зала к ним долетала смесь музыки и пения, образовывавших вместе какофонический контрапункт. Со стороны бара раздался взрыв смеха.

– Садитесь, – сказал губернатор, – мне эта вакханалия что-то не нравится.

 – Я не хочу мешать.

– Глупости. – Губернатор помолчал. – Вы ведь не просто так пришли?

«Он всегда был проницателен, этот Бент Армитейдж, – подумал сенатор, – что хоть частично объясняет его успех в общественной деятельности. Человек не достигнет таких высот, как он, если не знает ближних своих».

Сенатор сел и утомленно вытянул ноги.

 – Это был долгий, одинокий путь, – сказал он и улыбнулся, – где они силы молодости? – Он показал на телефон. – Что-нибудь новенькое?

– Я передал им список, – ответил губернатор. – И теперь, – он запнулся, потом улыбнулся, – я позволил себе позвонить в Денвер своей дочери Джейн. – Он снова улыбнулся. – Я заказал разговор за счет администрации здания. При расследовании у них будет лишний повод поломать голову. Вы не хотите кому-нибудь позвонить, Джек? Чтобы контролеры прищучили и вас?

Сенатор покачал головой.

Нет, – ответил он и встал. – Вы когда-нибудь сомневаетесь в себе, Бент? Признаете когда-нибудь чье-нибудь превосходство? И в чем?

Губернатор усмехнулся:

– Очень часто.

– Я серьезно, – сказал сенатор, но не спешил продолжать. – Когда человек еще молод и все только начинается, – у меня это было в тридцать шестом, когда меня впервые избрали в конгресс, – так он всегда смотрит на тех, кто наверху, на того, кто в Белом доме, на членов правительства, на тех, чьи имена видит в газетах, они общеизвестны.

Он поперхнулся и снова упал на стул. Махнул рукой.

– Сегодня в моде такие штуки, как поиски своей индивидуальности. Из этого должно бы следовать, что каждый человек уже имеет свое «я» и ему достаточно просто быть самим собой. – Он покачал головой. – Но, в действительности, он гонится за ролью, которую собирается играть до конца своей жизни, а это совсем другое дело.

«Я в себе всегда сомневалась, – подумала вдруг Бет, – но была убеждена, что это все из-за моих недостатков».

Она с уважением взглянула на сенатора.

– И вот, – продолжал сенатор, – человек найдет роль, которая его устраивает, и выучит ее до последнего слова. – Он помолчал. – И вот все в порядке. Роль убедительна. Вначале он способный молодой человек. После сорока – перспективный мужчина, уже успевший набить себе шишек. Потом ему пятьдесят, шестьдесят и он многого достиг, но не того, чего хотел. Понимаете, что я имею в виду, Бент?

Губернатор грустно улыбнулся.

– Это недостижимо, – ответил он. – Всегда за вершиной встает новая вершина. И когда человек доберется до нее, все успевает измениться. Он развел руками, как бы пытаясь подчеркнуть тщетность всего сущего.

– То, что казалось издали таким ясным и сверкающим, вблизи – всего только дом, озаренный солнцем.

- И он задумывается, – продолжал сенатор, – когда же будет тот последний шаг, что приведет его к долгожданной цели, чтобы он мог отдохнуть и порадоваться, сознавая, что боролся за справедливость, что хорошо делал свое дело, что заслужил свой отдых и свое место под солнцем, что жил правильно – пусть это «правильно» заключается в любой избитой фразе. – Он покачал головой. – Ответ – никогда. Именно поэтому старцы из Вашингтона и любой другой столицы никогда не уходят на пенсию. Потому что все еще думают, что настанет момент, когда все будет сделано и они смогут спокойно отдохнуть. Этот момент не наступит никогда, но человек это поймет только оказавшись перед... перед таким вот. – Он очертил рукой круг. – И вот он вдруг начинает задумываться, зачем он всю жизнь так горбатился, зачем гнался за чем-то несуществующим. Дон-Кихот, Галлахед в поисках Грааля – все это суета сует!

– Но это еще и развлечение, – заметил губернатор, – вы должны это признать, Джек. Ведь вы не раз испытывали истинное наслаждение, взяв верх, победив в споре и глядя на гроб тех мерзавцев, которые становились у вас на пути. Неужели вы это на что-нибудь променяли бы?

– Конечно нет. В этом-то вся и штука. Человек просто неисправим.

Губернатор откинулся на спинку и рассмеялся.

– Что тут, черт возьми, смешного?

– Ваши аргументы, – ответил губернатор. – Они держатся зубами за собственный хвост и кружатся волчком. Разумеется, вы снова все повторили бы точно так же. Потому что вы, Джек Петерс, – это вы, собственной персоной. Вы воевали, боролись и кусались, не гнушались и ударами ниже пояса, если это было нужно, – так же как и я – но ни на миг вам это не переставало нравиться, ни в поражениях, ни в победах, ни бог весть в чем. Вы всегда оставались самим собой, а многие ли могут сказать о себе подобное?

– В университете я писал рассказы, – сказал сенатор Бет. – Паршивые рассказики.

– И вы, – продолжал губернатор, – имеете наглость признаваться, что вам это нравилось, и тут же утверждать, что это суета сует? Чего еще может желать человек, кроме возможности оглянуться и сказать, что все это было одно удовольствие?

Губернатор замолчал:

– Вероятно, кое-что вы не успели сделать. Как и каждый из нас. Но если человек выходит из ресторана, наевшись деликатесами до отвала, он ведь не тратит время на сожаления, что не смог съесть все?

- Это всегда было его коньком, – сказал сенатор, обращаясь к Бет, – эти бытовые аналогии. – Он встал. – Как философ, Бент, – он взглянул снизу вверх на губернатора, – вы, не светоч мысли, но некоторые из ваших аргументов заслуживают внимания. Я их обдумаю на досуге.

На пороге он остановился и нерешительно махнул рукой.

– Кстати, только что прошел номер двадцать один, – он сказал это Бет. – Знаете, та голая баба. Она думала...

– У меня номер сорок девять, – ответила Бет и заставила себя улыбнуться.

Сенатор заколебался, потом еще раз махнул рукой и вышел.

– Итак, мы получили еще несколько минут, – сказал губернатор и улыбнулся Бет: - О чем задумались?

– Все, что вы ему сказали, – неторопливо ответила Бет, – можно отнести и к вам, да?

– Скорее всего. – Губернатор снова рассмеялся. Но разница в том, что когда человек говорит это о себе, то ему не обязательно верить.

– Мне кажется, я понимаю вас, Бент. – Она тоже улыбнулась, – По крайней мере, я так думаю.

– Были времена, – сказал губернатор, – когда я делал вещи, которыми не следует гордиться, или допускал, чтобы их делал кто-то другой, что одно и то же, и все только для того, чтобы достичь цели, стоившей, как я считал, такого компромисса. Я знаю, что могу обманывать сам себя, по крайней мере на время. Думаю, это умеет каждый, а некоторые – навсегда.

– По-моему, вы порядочный человек, Бент, в лучшем смысле слова.

– Благодарю вас.

– По-моему, вы лучше и сильнее, чем сами думаете. За вами идут люди. Вы человек, которого люди слушают.

– Поосторожнее с этим подхалимажем, хотя он мне и очень лестен.

Бет завертела головой:

– Сенатор был прав. Пока человек не столкнется с чем-то подобным, он обманывает самого себя. Но я не лгу. То, что нас ожидает, надрывает мне душу. Не хочу умирать.

Губернатор взял ее руку.

– Это очень мило с вашей стороны. – сказал он и ласково улыбнулся. – Но скажите мне, какой номер вы вытянули? Двадцать первый?