В эту пятницу на Тауэр-плаза с самого утра уже были сложены штабели полицейских барьеров. Рабочие муниципалитета расставляли их идеально ровными рядами. За барьерами пока никого не было.

Небо было ясным, синим и бескрайним. Легкий ветерок долетал на площадь со стороны бухты, свежий, пахнувший морем. Флаги на площади весело трепетали. Два патрульных, ожидавших прибытия подкреплений, стояли под аркой.

— Слава Богу, что хоть сегодня не будет политики, — сказал постовой Шеннон. — Все эти политические митинги… — он покачал головой. — Некоторые так увлеклись политикой, что просто ужас. Перевод времени, и только.

Он посмотрел вверх, на гордо взметнувшееся ввысь сооружение. — Она едва не достает до неба. Просто подавляет эту людскую суету.

Постовой Барнс ответил:

— Мне нравятся люди, которые ни во что не вмешиваются.

Барнс был негр. Он изучал социологию в университете, ожидал в ближайшее время чина сержанта и мечтал дослужиться как минимум до капитана. Он улыбнулся Шеннону:

— Послушать ирландцев, так все они миролюбивые, терпеливые, спокойные, ласковые, осторожные и терпеть не могут насилия. Но те оба янки, что орудуют в Лондондерри, дружище, совсем не похожи на добрых христиан, а?

— Это только когда их спровоцируют, — ответил Шеннон и при этом постарался примирительно улыбнуться. — Но я не утверждаю, что готовность к провокации не сидит у них внутри как мышь в сыре.

Его улыбка тут же исчезла, потому что к ним подошел какой-то тип.

— Куда, куда?

Позднее выяснилось, что этого человека звали Джон Коннорс. У него была сумка с инструментами. В своих показаниях и Барнс, и Шеннон сошлись на том, что он был в поношенной спецодежде, блестящей алюминиевой каске и что держался заносчиво, как любят вести себя квалифицированные рабочие с людьми, задающими им дурацкие вопросы.

— Как куда? Внутрь! — Коннорс помолчал и снисходительно улыбнулся: — Или вы меня туда не пустите?

В его вопросе звучал неприкрытый вызов.

— Сегодня никто не работает, — сказал Барнс.

— Это я и без вас знаю.

— Так что вам там нужно?

Коннорс вздохнул:

— Я должен сейчас быть дома, в постели. Сегодня у всех выходной, чтобы здесь могли произносить речи, а потом подняться наверх и пить шампанское. Но вместо этого я здесь, потому что меня вызвал шеф, а с ним шутки плохи.

— А что вы собираетесь делать? — Этот вопрос уже задал Барнс.

— Я электрик, — ответил Коннорс. — Вы думаете, что поймете, если я расскажу, что собираюсь делать?

«Скорее всего не пойму», — подумал Барнс. Но дело было не в этом. Проблема состояла в том, что у него были свои инструкции.

«Пойдете туда с Шенноном, — сказал им сержант при разводе на посты, — и смотрите в оба. Там поставят барьеры, никаких неприятностей не предвидится, но… — сержант пожал плечами, как бы говоря: — Сами знаете, как это бывает».

Они знали, как это сейчас бывает: каждое сборище было чревато насилием. Ну ладно, они будут глядеть в оба, но это не означает, что они должны мешать мастерам работать.

— У вас есть удостоверение, приятель? — мирно спросил Барнс.

— А вы что, — возмутился Коннорс — строительный инспектор? Разумеется, у меня есть удостоверение. Я не какая-нибудь шпана.

Он вытащил бумажник и помахал им. Было ли в нем удостоверение, осталось неясным.

— Ну, удовлетворены? — Коннорс спрятал бумажник.

У Шеннона лопнуло терпение:

— Пропусти его!

Но Барнс все еще колебался. Как он потом рассказывал, никаких причин для этого не было, только какое-то странное чувство, а поступки, вызванные такими чувствами, почти всегда бывают неверны.

— Ну так что? — спросил Коннорс. — Черт побери, решайте же, наконец. То, что я торчу здесь, моему шефу…

Шеннон отрезал:

— Проваливайте! — На виске его задергалась жилка. Он повернулся к коллеге:

— У нас нет приказа не пускать людей внутрь, Френк. Пропусти, чтоб его током убило!

Так они это запомнили, и так же выглядели потом их показания.

* * *

Дата торжественного открытия была установлена много месяцев назад. Так поступают всегда, иначе просто невозможно, потому что день, когда строительство действительно будет закончено, всегда неопределен, а гости, приглашенные на торжество, должны были прибыть из Вашингтона и столиц других штатов, из мэрии, из ООН, из телевизионных и радиовещательных компаний, из телеграфных агентств, со всего мира, все те, кто хотел приехать и быть на виду, и все те, кто предпочел бы этого избежать, но не мог, ибо положение обязывало.

Уилл Гиддингс посмотрел на стену кабинета Ната Вильсона, где были приколоты чертежи этого огромного здания и сказал:

— Мне нужно устранить еще полсотни недоделок. Нет, сотню.

— Мне тоже, — ответил Нат.

Они не преувеличивали. Человек за несколько лет работы сживается со своим делом и как художник, заканчивающий произведение, видит то тут, то там детали, которые еще нужно поправить. Но сегодня на это не было времени.

— И ко всему прочему, — сказал Гиддингс, — мне совсем не нравится это стадо в крахмальных манишках, которое будет там топтаться и пялить глаза. — Он помолчал. — Мы еще не готовы. Вы это знаете. И я тоже.

«Такие голоса раздаются всегда, когда поднимается занавес на премьере», — подумал Нат.

— Мы не готовы, — повторил он. — Вы правы. Ну и что из этого следует?

Нат был моложе Уилла, архитектор по профессии, обстоятельный человек, которого редко что могло вывести из равновесия.

— Сто двадцать пятый этаж, — сказал Гиддингс, — прямо под шпилем. Шампанское, дружеские объятия, поздравления и вид на несколько сот квадратных километров воды и земли, — это, конечно, нельзя отложить, потому что вся эта публика — сплошные шишки: сенаторы, конгрессмены, губернатор, мэр, люди из ООН, кинозвезды и тому подобные.

— И тому подобные, — повторил Нат.

Гиддингс был крепким мужчиной с русыми волосами и голубыми глазами. Ему досталась вечная функция прораба, заместителя главного строителя. Было ему чуть за сорок. Где-то в давно позабытом ящике стола валялся его инженерный диплом, и Нат на протяжении долгих лет совместной работы не раз видел, как Гиддингс проверяет свои решения с логарифмической линейкой в руке; но гораздо лучше тот чувствовал себя, когда, надев каску, ехал в кабине подъемника, или шел по стальным лесам, или ползал в тоннелях и подвалах, проверяя качество работ.

— Коктейли я не пью, и все эти финтифлюшки на спичках не ем. Да и вы тоже.

Он явно нервничал.

— Я здесь не при чем, — ответил Нат. — Эту дату установил Гровер Фрэзи. Ваш шеф.

Гиддингс наконец сел. Вытянул ноги, но так и не расслабился.

— Мой шеф. — Он кивнул. — Без начальства не обойтись, но его совсем не обязательно любить. — Он взглянул на Ната. — Вы, наверное, были еще новичком, когда все началось, а? Сколько это уже? Семь лет?

— Почти, — ответил Нат.

Прошло уже семь лет от первых набросков, от находок и замечаний, которые он впитывал взахлеб, упиваясь головокружительными идеями своего шефа Бена Колдуэлла. Он не удержался, чтобы не взглянуть из окна на свою Башню, которая вдали на горизонте вздымалась как светлый, чистый и прекрасный результат многолетней работы.

— Ну и что?

— Черт возьми, ведь это мое детище, — сказал Гиддингс. — Ну, частично и ваше, но это на моих глазах начались работы в котловане, ведь фундамент тут глубиной двадцать четыре метра, до самой скалы, это на моих глазах поднимался стальной каркас на высоту четыреста пятьдесят восемь метров, я знаю каждую заклепку, каждый болт, каждую балку, каждую стойку так, как знал бы каждую болячку моих детей, будь они у меня.

Это не требовало комментариев. Нат промолчал.

— Вы очень замкнутый тип, весь в себе, — заметил Гиддингс. — Это не тот ли тихий омут, где черти водятся? Ну ничего.

На мгновенье он задержал взгляд на Башне, царившей вдали.

— А еще я потерял там пару друзей. Это случается на каждой большой стройке.

Он снова взглянул на Ната.

— Вы помните Пэта Яновского?

Нат медленно покачал головой.

— Он шагнул в пустоту на шестьдесят пятом этаже и разбился в лепешку на бетонном крыльце внизу.

— Ах, этот… — припомнил Нат.

— Это был такой огромный поляк, — продолжал Гиддингс, — добряк и флегматик, казалось, он никогда не спешил, но работал всегда отлично и добротно, потому я был так потрясен. Если человек не в состоянии объяснить происшедшее, оно никак не идет из головы.

В голосе Гиддингса, в его интонации слышались следы пережитого потрясения. Нат наконец спросил:

— Что вы имеете ввиду? — Но это не возымело эффекта.

— Обычно, — продолжал Гиддингс, — человек может представить, почему кто-то что-то сделал. Когда читаю об ограблении банка, говорю себе: «Этому бедняге понадобились деньги, и он не нашел другого выхода». Это не оправдывает его, но вносит хоть какую-то ясность. — Он на мгновенье замолчал. — Взгляни-ка на это.

Из нагрудного кармана вельветового пиджака Гиддингс вынул толстый конверт, бросил его на стол и с деланным равнодушием наблюдал, как Нат берет конверт, открывает его и высыпает содержимое. Свернутые чертежи, ксерокопии на глянцевой бумаге, листы, полные формул, чисел и разных технических пометок.

Нат поднял на него глаза.

— Внимательно посмотрите на это, — предложил ему Гиддингс.

Нат тщательно изучал одну бумагу за другой. Наконец поднял голову.

— Это изменения первоначального проекта, — тихо сказал он, надеясь, что по лицу его ничего не заметно. — Они утверждены и на всех стоит моя подпись. — К его собственному удивлению, голос его дрогнул. — Изменения в электрооборудовании и электропроводке. Но это не мое дело.

Гиддингс сказал:

— Но ведь никто не будет сомневаться в документации, подписанной вами. Руководит строительством фирма Колдуэлла, а их человек здесь — вы. Если вы говорите «добро», значит так и есть.

Он встал со стула, сделал пару шагов и снова упал на него. Смотрел на Ната и ждал.

Нат все еще держал один из чертежей. Рука его была тверда, лист даже не дрогнул, но Нат почувствовал странную пустоту в голове.

— Эти изменения проведены?

— Я не знаю. Эти бумаги попали ко мне вчера вечером.

— А почему же ничего не проверили?

— Не могу же я разорваться, — ответил Гиддингс, — так же, как и вы. У меня есть наряды, работы закончены, точно по документации. Если и есть отклонения от первоначальных спецификаций, то они оформлены официально. — Он помолчал. — Но это… ни о чем подобном я понятия не имел, и попади это мне в руки пораньше, я поднял бы страшный крик.

— Я тоже, — сказал Нат.

В кабинете повисла тишина. Потом Гиддингс сказал:

— Ну и что это значит?

— Что это не мои подписи, — ответил Нат. — Не знаю, кто подписал и почему, но не я.

Гиддингс снова встал с кресла, подошел к окну и уставился на город, на его зубчатый силуэт, в котором доминировала Башня.

— Я так и думал.

Нат криво и невесело усмехнулся:

— Разумеется.

«После первого шока мозг человека снова начинает работать четко и логично, как обычно, как маленькая вычислительная машина», — подумал он.

— Если бы я подписал изменения, то, разумеется, стал бы отрицать, по крайней мере вначале. Но я их не подписывал, поэтому все равно отрицаю, но по другой причине. Мой ответ в любом случае должен звучать одинаково, не так ли?

Гиддингс снова повернулся к столу:

— Это вам кажется логичным, да?

Шок проходил. Закипала ярость.

— Я продолжу. Зачем бы мне их подписывать? Какие у меня могли быть для этого основания?

— Не знаю. К тому же, — продолжал Гиддингс, — я не собираюсь прямо здесь выколачивать из вас правду.

— Да уж лучше и не пытайтесь, — тихо сказать Нат.

Недрогнувшей рукой снова взял один из чертежей, посмотрел на него и бросил назад в общую кучу.

Гиддингс сказал другим, тихим голосом:

— Ну, так что за свинство заложено теперь в наших стенах? Что мы там еще нагородили и теперь не имеем понятия? К чему все это приведет?

Руки Ната бессильно лежали на крышке стола.

— Не знаю, что вам ответить, — сказал он, — но думаю, что можно попытаться это выяснить.

Гиддингс, который не спускал глаз с его лица, не спешил с ответом.

— Вы попытайтесь со своей стороны, — наконец сказал он, — а я — со своей. — Он показал на бумаги. — Это оставьте себе. Я сделал копии.

Он помолчал.

— У вашего шефа тоже есть один экземпляр, это если вы колеблетесь, стоит ли ему докладывать.

Он уже подошел к дверям, но, положив руку на ручку, обернулся:

— Если я выясню, что это ваши подписи, берегитесь.

Он вышел.

Нат остался, где стоял, снова посмотрел на бумаги и механически начал водить по ним пальцем. Подписи были четкими и разборчивыми: Н. Г. Вильсон.

Натан Гейл: эти крестные имена выбрал его отец. Предыдущего Натана Гейла повесили. И похоже на то, что кто-то пытается отправить на виселицу и этого. Но если он думает, что Нат поднимается по ступенькам эшафота как баран, то ошибается.

Он снял трубку и позвонил Дженни в приемную.

— Дорогуша, дайте мне кабинет мистера Колдуэлла.

А Молли By, секретарше Колдуэлла, сказал:

— Это Нат, Молли. Мне нужно поговорить с шефом. Очень важно.

— Я как раз хотела вам звонить, — голос Молли ничего не выдавал. — Он вас ждет.

Кабинет Колдуэлла занимал огромную, импозантную угловую комнату. Сам Колдуэлл был маленьким худым человечком, с редкими прилизанными седыми волосами, блеклыми голубыми глазами и маленькими, хрупкими ручками. Всегда был собран, спокоен и точен, а в вопросах, связанных с искусством, строительством и архитектурой, был непримирим. Когда Нат постучал и вошел, он стоял у окна и смотрел вниз на силуэт города.

— Садитесь, — сказал он Нату, но сам неподвижно и молча продолжал стоять у окна.

Нат сел и стал ждать.

— Фарос, знаменитый маяк в Александрии, — начал Колдуэлл, — тысячу лет указывал кораблям путь в Нил.

Тут он повернулся лицом к Нату. Теперь был виден только его силуэт, крошечный на фоне бескрайнего неба.

— Недавно я познакомился с капитаном лайнера «Франс». Он мне сказал, что первый кусочек Америки, который он видит, приплывая с востока, — это вершина нашей Башни, здания, которое мы спроектировали и за строительством которой наблюдали. Он назвал ее Фаросом нашего времени.

Колдуэлл подошел к столу и сел. Теперь Нат ясно видел его лицо: оно ничего не выражало. На столе перед Колдуэллом лежала пачка ксерокопий.

— Что это вы натворили, Нат?

— Не знаю, мистер Колдуэлл.

Колдуэлл показал на бумаги:

— Вы это видели?

— Видел. И уже поговорил с Гиддингсом.

Пауза.

— Поправка: уже выслушал Гиддингса.

Снова пауза.

— Чтобы все было ясно, — это не мои подписи. Без ведома Льюиса я не вмешиваюсь ни в какие вопросы по электрической части.

«Джозеф Льюис и компания», электротехническая фирма; у Ната было абсурдное ощущение, что он разговаривает сам с собой.

— «Я не вмешиваюсь», — сказал Колдуэлл — в этом контексте не звучит. Теоретически без Льюиса никто бы ничего не менял. Но ведь кто-то изменения одобрил, и все говорит о том, что сделано это по поручению нашей конторы, ведущей надзор за проектом.

Все было сказано четко, логично и точно.

— Да, сэр — ответил Нат, как маленький мальчик в кабинете директора школы, но что еще он мог сказать? Отчаяние овладело им, он физически ощутил мощное непрекращающееся давление.

— Но почему от моего имени? — спросил Нат.

Колдуэлл молча окинул его взглядом.

— Что вы хотите этим сказать?

— Почему там не стоит подпись Льюиса или одного из его людей? Это было бы логичнее и не так опасно, что кто-то начнет задавать вопросы.

— По мнению Уилла Гиддингса никто ни о чем не спрашивал, — ответил Колдуэлл и ткнул пальцем в кучу копий: — Это выплыло наружу только сегодня.

— В таком случае, — предположил Нат, — неизвестно, были ли эти изменения вообще проведены.

— Были проведены, не были проведены, — рассердился Колдуэлл. — Повторяю, эти фразы сегодня не звучат. — На несколько мгновений замолчал и задумался.

— Я согласен с вами в том, — сказал он наконец, — что неизвестно, были ли эти изменения на самом деле проведены. Точно также неизвестно, к чему это может привести. — Он внимательно наблюдал за Натом. — Думаю, вам лучше это выяснить, а?

— Да. — Нат помолчал. — И заодно выяснить кое-что еще.

— Например?

— Прежде всего, зачем кто-то все это затеял. Почему там стоит моя подпись. Кто…

— Эти вопросы могут подождать, — ответил Колдуэлл. — Понимаю, что у вас здесь личные интересы, но я их не разделяю. Мои интересы — наша Башня и доброе имя фирмы. — И после паузы добавил: — Вам ясно?

— Да, мистер Колдуэлл, — ответил Нат. Такими ответами он уже был сыт по горло.

По дороге из кабинета Колдуэлла он прошел мимо стола Молли By. Молли, маленькая и хрупкая, как девочка, но умная и сообразительная, вопросительно взглянула на него.

— Неприятности, да?

— Да, — подтвердил Нат. — Целая куча.

Он как раз начинал соображать, к чему может привести невероятное множество сочетаний и комбинаций, которые возникают в результате отступления от точно рассчитанной и сложно переплетенной разводки электрического монтажа.

— И главное, — продолжал он, — я сейчас понятия не имею, с какого конца начать.

При этом он не лгал.

— И самая длинная дорога начинается с первого шага, — ответила Молли. — Не имею понятия, это Конфуций или председатель Мао, можете выбрать сами.

Нат вернулся в свой кабинет, сел и уставился на чертежи, приколотые к стенам, и на груду копий с утвержденными изменениями, которые лежали на его столе. Все вместе они представляли взрывоопасную смесь, неважно, он подписал их или нет. Важно, что они были предложены, оформлены, а возможно, и проведены, что возник прокол, по выражения Гиддингса, где он недопустим, что произошли замены, которых быть не должно. Почему?

Так вопрос не стоит, одернул он себя. Сейчас нужно заниматься не причинами, а последствиями. И есть только одно место, где это можно выяснить.

Он собрал копии извещений об изменениях, затолкал их в конверт, а конверт положил в карман. У стола Дженни задержался, только чтобы сказать:

— Я иду в Башню, лапушка. Вряд ли меня там можно будет найти. Я позвоню сам.