Зигфрид Ленц
БРАНДЕР
Повесть
Перевод с немецкого Бориса Пчелинцева
Художник А. Грашин
Вот уже девять лет со дня окончания войны их корабль, исключая кратковременные стоянки на верфи, находился здесь и в течение жарких месяцев лета, когда Балтийское море, исполненное покоя, отливало сверкающей гладью, и в суровое время зимы, когда тяжелые волны обрушивались на корабль и льдины, раскалываясь и дробясь, терзали его обшивку. Это был старый, взятый из резерва брандер, который они после войны, подновив оснастку, вывели за береговую черту, чтобы предупреждать корабли о песчаных банках и обеспечивать безопасный проход среди плавающих мин.
Все эти девять лет на их мачте висел надувной баллон черного цвета — это означало, что они на месте, и луч светосигнального аппарата передвигался по длинному коридору бухты и далее — по спящему в ночи морю, упираясь в острова, которые поднимались над горизонтом, серые и плоские, как винтовые лопасти. Минные поля были уже протралены, фарватер чист, и через две недели старый брандер должны были списать: это было их последнее дежурство.
Последнее дежурство должно было окончиться еще до зимних штормов, которые точат бухту отрывистой мощной волной, подмывают глинистый обрыв берега и после себя оставляют на пологом побережье очерствелые остатки водорослей, льдин и стреловидные стебли морской травы зостеры. До прихода штормов Балтийское море здесь, у глубокой бухты, держится спокойно: волна катится мягко и свободно и вода отливает темно-голубым. Доброе время для рыбной ловли: под самой поверхностью воды мечутся тигриные спины макрелей, лосось идет на блесну, а в ячеях грунтового невода стоит, будто вбитая туда выстрелом дробовика, треска.
Когда началось их последнее дежурство, море было пустынным, лишь несколько припозднившихся посудин прострекотали вдали, растворились за горизонтом, и теперь с брандера можно было увидеть разве что белые железнодорожные паромы, которые, оставляя за собой пенные буруны, каждоутренне и ежевечерне исчезали за островами, тяжелые грузовые суда и широкие в бортах рыболовные катера, равнодушно проплывающие мимо.
В то блеклое утро ничего не было в поле зрения. Брандер лениво рыскал на длинной якорной цепи, течение напористо било в корпус, и над морем стояло зеленоватое, цвета сернистой зелени, свечение. Якорная цепь — когда волна приподнимала корабль — погромыхивала в клюзах, и казалось, будто кто-то тащит гвоздодером из стенок сундука изъеденные ржавчиной гвозди. Шло второе утро их последнего дежурства.
Открыв дверь каюты, Фрэйтаг сразу же глянул на сторожевую вышку. Вахтенный не отрывал глаз от бинокля: его корпус медленно, как будто ему кто приклепал ступни к палубе, прокручивался до пояса, так что ноги при этом оставались в неподвижности, и Фрэйтаг понял, что все в норме, и вышел на воздух блеклого утра. У него была худая шея и дубленая кожа лица, водянистые глаза беспрестанно слезились, как если бы он жил воспоминанием отчаянных напряжений прошлого; даром что коренастая фигура его была сгорблена, в нем проглядывала сила, которая сидела в нем когда-то. Пальцы его были узловаты, в походке он был кривоног, будто в молодости только тем и занимался, что гарцевал на бочке. До того как стать капитаном брандера, он шестнадцать лет водил собственное судно на плебейской линии, все ниже к Леванту, и еще в те времена у него вошло в привычку ходить с недокуренной, холодной сигаретой во рту и лишь во время еды вынимать ее и класть рядом с тарелкой.
Он оперся спиной о дверь каюты, холодная сигарета гуляла, подрагивая, от одного угла рта к другому. И пока он так стоял, почувствовал, что дверь за его спиной отворилась; не оборачиваясь, он посторонился, ибо знал, что это был его сын, которого он ждал.
Фрэйтаг ни у кого не испрашивал разрешения; как капитан корабля, он попросту взял мальчишку на свое последнее дежурство прямо из больницы, где Фред лежал с диагнозом «отравление ртутью». Фрэйтаг посмотрел на бледное лицо долговязого юноши, лежащего на больничной койке с затравленным взглядом, и, коротко переговорив с его лечащим врачом, возвратился в палату и сказал: «Фред, ты завтра приходишь ко мне на станцию», и хотя тому никуда не хотелось уходить — ни в барак, где он работал стеклодувом, ни на отцовский корабль, теперь он был на борту, то есть на станции.
Фред захлопнул дверь каюты и искоса посмотрел на отца враждебным взглядом. Он не заговаривал с Фрэйтагом, стоял рядом в позе молчаливой враждебности и ждал. Сколько он себя помнил, он никогда не стоял рядом со своим стариком в какой-нибудь другой позе — ни тогда, когда он едва доставал отцу до плеча, ни теперь, когда он сверху мог заглянуть под свободно сидящий воротник отцовской рубахи.
С тех пор как он узнал, что случилось тогда на Леванте, — в те времена, когда его старик ходил по этой самой плебейской линии, а Фред был еще школяром, — у него сложилось об отце свое мнение, хотя на эту тему они никогда не говорили, да ему, собственно, и не хотелось говорить об этом.
Они молча стояли рядом, слишком хорошо зная друг друга, чтобы ожидать чего-нибудь нового, и, ни словом не обмолвившись, лишь коротко кивнув головой, Фрэйтаг приказал сыну следовать за ним.
Они поочередно взобрались наверх, на площадку, где был установлен прожектор, увидели искаженное изображение своих лиц в толстом закругленном стекле, оглядели море и палубу корабля.
Фред видел стоящего впереди, в носовой части, мужчину с вороном в руках, отливающим черным пером, и услышал, как отец сказал: «Это Гомберт. Он все еще не отказался от своей затеи — к рождеству он думает научить ворона разговаривать, а под пасху ворон уже вроде должен петь псалмы». Фред молчал, равнодушно наблюдая за мужчиной, который настойчиво втолковывал что-то птице, сидящей на палубе с нелепо оттопыренными по сторонам, обрезанными крыльями. «Птицу зовут Эдит, — сказал Фрэйтаг, — Эдит фон Лобе».
Затем они спустились вниз и молча направились в радиорубку и увидели перед аппаратом Филиппи, малорослого, худосочного человека в застиранном пуловере. Филиппи сидел в наушниках, в одной руке он держал карандаш, а другой катал по столу сигареты.
— Он сообщает данные о силе течения, — сказал Фрэйтаг, — высоте воды и о погоде.
Филиппи не обернулся к ним, хотя и видел их тени на стене и на столе, усеянном табачными крошками; он не обращал внимания и на громкоговоритель, из которого раздавалось потрескивание, сухой шорох, как если бы по жестяной кровле сучила ножками саранча; в своей радиорубке без окон он сидел спокойно, но спустя минуту-другую сказал: «Вообще-то я здесь уже проветривал», после чего вновь сдвинул наушники.
— Это радиорубка, — сказал Фрэйтаг, — так что с этим хозяйством ты тоже познакомился. И, слегка оттолкнув сына плечом от входа, задвинул дверь на роликах и огляделся, раздумывая, чего еще Фред не видел с тех пор, как взошел на палубу. Он посмотрел на свой корабль, и корабль этот впервые показался ему старым и проклятым — судно, которое, будучи лишенным свободы передвижения, свободы плаваний к иным берегам, уподобилось заключенному в кандалах, привязанному к одному и тому же месту посредством огромного якоря, который завяз глубоко в песчаном грунте, и Фрэйтагу так и не пришло на ум ничего из того, что он мог бы показать сыну. Секунду-другую он прислушивался к тому, что делается у него за спиной, там, где стоял сын, но ничего не услышал. Его взгляд упал на вахтенного, который перестал смотреть в бинокль и прислонился к аспидной доске, на которой в то утро не было еще ни одной записи, и кивнул Фреду, чтобы тот следовал за ним.
Их шаги отдавались гулом на железных ступенях трапа, изъеденных ржавчиной, в выбоинах истертая до залысин рифленка была отполирована и едва различалась. Друг за другом — Фрэйтаг впереди — они поднялись наверх. Вахтенный стоял у своей аспидной доски и наблюдал, как над палубой появились вначале их головы, потом плечи и тела, — наблюдал до тех пор, пока они не отделились от перил и не остановились подле него.
Фред еще не был знаком с Цумпе, он знал лишь то, что вахтенный, которого он сейчас видел, был во время войны торпедирован на своем рудовозе и потом в течение трех с половиной суток выгребал к берегу, сидя в разбитой спасательной лодке и будучи уже похороненным заживо, — об этом Фред услышал от Фрэйтага; он тогда же успел рассказать сыну, что жена Цумпе дала официальное извещение в газете о смерти мужа; с этим извещением Цумпе по возвращении ознакомился и нашел его столь убогим, что тут же потребовал развода. Теперь это извещение о собственной смерти он всевда имел при себе, держал его в своем поношенном бумажнике и, всякий раз ухмыляясь, показывал его кому придется: желтоватый лоскут бумаги, затертый по краям и захватанный пальцами интересующихся.
Перед тем как привезти сына на корабль, отец рассказывал ему о людях, с которыми ему предстояло встретиться, и тогда же Фред впервые услышал о Цумпе, и сейчас, обмениваясь рукопожатиями, Фред чувствовал под своими пальцами шершавую, похожую на большого краба ладонь моряка. Короткие конечности, слишком короткая шея и массивная голова делали его похожим на гнома, затылок был весь в складках, а лицо — одутловатым.
— Дай ему бинокль, — сказал Фрэйтаг.
Цумпе снял через голову кожаный ремешок и протянул бинокль Фреду, который небрежно взял его и повертел в руках.
— Смотри, — сказал Фрэйтаг, — вон там острова.
Мужчины переглянулись, а Фред поднес тяжелый бинокль к глазам и сквозь толстые, с насечкой стекла увидел береговую полосу островов и насыпную, цвета серого песка, дамбу, соединяющую их, заметил белесый, мягко скользящий парус, который как бы сам по себе двигался над верхней кромкой дамбы. Фред сдвинул оба стекла ближе, и вот он уже смотрел дальше, за острова, и, поворачиваясь корпусом, наткнулся взглядом на помятую бочку и на останки затонувшего корабля, а потом повел стеклами дальше, в направлении открытого моря. Пенистый след бежал от одной стороны окуляра до другой, чайка, сложив крылья углом, метнулась к воде, а у самой линии пасмурного горизонта, в кронах всплескивающих волн, он различил свечение. Тут он впился глазами в окуляры, застыл, как если бы на что-то наткнулся, и мужчины увидели, как он, отняв от лица бинокль и тут же подняв его снова, принялся подкручивать фокусное кольцо, и они подошли к нему ближе, всматриваясь туда, куда глядел Фред. Там ничего не было видно.
— В чем дело? — спросил Фрэйтаг.
— Я там ничего не заметил, — сказал Цумпе.
— Лодка, — сказал Фред. — Моторная лодка. И мне кажется, что ее уносит.
Он отчетливо различил лодку серого цвета, которая лежала бортом к волне, и ее относило в море; и еще он увидел, что в лодке был экипаж и кто-то из экипажа стоял, широко расставив ноги, на деревянном кожухе мотора и размахивал руками.
— Да, — сказал Фред. — Это лодка, и ее уносит, и на ней есть люди.
Цумпе взял у него из рук бинокль. Несколько секунд он всматривался в горизонт, потом передал бинокль Фрэйтагу. Фрэйтаг тоже смотрел недолго, потом отдал бинокль сыну и сказал: «Лодку на воду!»
— Мы ее только что покрасили!.. — сказал Цумпе.
— Значит, спустим на воду крашеную, — сказал Фрэйтаг.
— Краска еще не подсохла.
— Можешь их об этом предупредить, — бросил Фрэйтаг. — Но сначала ты их вытащи. Им, быть может, все равно, на какой лодке ты их будешь вытаскивать…
— Я один?
— Возьми Гомберта, он тебе может пригодиться. Если хочешь, прихвати его ворону, ей это приключение, может, будет в охотку.
Цумпе подошел к трапу, что-то натужное было в его движении, и, пока он спускался по ступеням, Фред наблюдал за лодкой, которую уносило в открытое море.
— Их несет течение, — заметил Фрэйтаг, — из бухты в сторону моря идет течение, и в него-то они и попали.
Фред не отозвался, и Фрэйтаг продолжал:
— Летом, когда выйдут парусники, ты увидишь, какое оно здесь сильное: при слабом ветре и даже при легком бризе течение оказывается сильнее ветра и уносит лодки в море.
— Они нам сигналят, — сказал Фред, продолжая смотреть в бинокль.
— Мы их вытащим, — сказал Фрэйтаг. — Такое случается не в первый раз.
— Мне нужно тоже поехать на выручку, — сказал Фред.
— Тебе лучше оставаться здесь.
Внизу у шлюпбалок появились Цумпе и Гомберт, с помощью лебедки они спустили лодку на воду.
В бинокль Фред видел, как они взмыли на высокую волну и лодка как будто укоротилась в размерах, пока наконец не стала похожа на плоскую доску скамейки, над которой возвышалась массивная спина Гомберта. Они держали курс на лодку, и, когда подплыли к ней, Фред увидел, как они медленно развернулись, потом приблизились к лодке вплотную и встали с ней борт о борт. Три раза видел Фред очертания фигуры, приподнимающейся над бортом и переваливающейся в их лодку, и он сказал Фрэйтагу:
— Их трое. Они пересаживаются. Хотел бы я знать, что это за люди?
— Мы это скоро узнаем, — ответил Фрэйтаг. — Они будут выражать тебе благодарность, потому что это ты их обнаружил. Возможно, они хотели перебраться на остров, и им не повезло.
Фред быстро обернулся к нему, увидел, что он стоит рядом с потухшей сигаретой во рту, засунув руки в карманы.
— Тебе дать бинокль? — спросил Фред.
— Не надо, — ответил Фрэйтаг. — Ты их заметил, и теперь ты их должен дождаться. Оставь бинокль у себя.
Фред снова поднес бинокль к глазам; он заметил, как Фрэйтаг подошел к нему на шаг ближе и долго смотрел на него со стороны; Фред чувствовал желание отца заговорить с ним, потом услышал, как тот глубоко вздохнул и тихо произнес:
— Это для тебя очень полезно, Фред, мне это следовало бы сделать еще раньше, тебя давно нужно было взять на дежурство, потому что нигде ты не найдешь такого воздуха, как здесь. Лучшего для твоих легких не придумать, Фред, ты это сам заметишь, когда мы вернемся.
Фред заметил, что шедшая на буксире лодка была массивнее их лодки, в которой сейчас находилось пять человек; похоже, это была спасательная лодка с большого пассажирского корабля, с тонкими чалами по бортам.
— Слышишь, что я говорю? — спросил Фрэйтаг.
— Да, — ответил Фред. — Я все понял.
Теперь он различил Гомберта, сидящего у руля, Цумпе в носовой части и трех мужчин, устроившихся между ними; не отрывая глаз от бинокля и не оборачиваясь к отцу, он спросил:
— Что мы с ними будем делать?
— Посмотрим, — сказал Фрэйтаг. — Отправим их как можно скорее на берег. У нас здесь не гостиница. По крайности сплавим их на посыльное судно. На время дежурства они не могут оставаться здесь.
Обе лодки приближались, уже был отчетливо виден туго натянутый буксирный трос, стали различимы лица, и в это время между шлюпбалками появились Ретгорн и Золтоу, машинист. Ретгорн был в выглаженном пиджаке цвета хаки, выглаженных брюках и в коричневом галстуке — он был штурман, и на брандере его никто не видел иначе как выглаженным и в накрахмаленной сорочке. И наконец, когда обе лодки были уже в пределах слышимости человеческого голоса, на палубе появился Триттель, корабельный кок, худощавый, с видом желудочника; он стоял, скрестив свои худые руки под испачканным мукой фартуком, подвязанным спереди.
Лодки пришвартовались, и теперь Фрэйтаг сошел вместе с Фредом к шлюпбалкам, где собралась вся команда, за исключением Филиппи, который сидел в своей радиорубке.
Фред смотрел на подвесные тросы сходней — они пришли в движение и поскрипывали, как будто были сработаны из кожи, под грузом первого пассажира, поднимавшегося из лодки к ним на борт.
Этим первым оказался доктор Каспари: его личность удостоверялась массивным кольцом с печаткой, оно было у него на среднем пальце волосатой руки, которая показалась над бортом, ухватилась за канат и напряглась так, что побелела в суставах; потом ей на Помощь пришла другая рука, и вот выдвинулось его небритое, улыбающееся лицо, с густыми бровями и глазами, закрытыми забрызганными в воде солнечными очками.
Ретгорн помог ему взойти на палубу, и доктор Каспари с улыбкой огляделся, подошел к каждому поочередно, все так же улыбаясь, и представился. Потом приблизился к сходням и вместе с Ретгорном помог взойти на корабль двум своим попутчикам. Один из них был громила с синеватым разводом заячьей губы, в рубахе, с выражением идиотской нежности на лице, а второй — длинноволосый молодой человек, который при прикосновении к нему Ретгорна брезгливо поморщился, шагнул в сторону и огладил рукав своего пиджака.
Они не спешили представиться, но доктору Каспари процедура знакомства, казалось, доставляла удовольствие, и он, показав большим пальцем на громилу, сказал: «Господин Куль, Ойген Куль», после чего Ойген резко закивал головой; большим пальцем другой руки доктор указал на длинноволосого и сказал: «Эдгар Куль. Эти господа приходятся друг другу братьями».
Эдгар смерил доктора Каспари взглядом, полным уничижения, он никому не подал руки, никому не посмотрел в лицо, только когда Фрэйтаг пригласил их в кают-компанию, Эдгар резко обернулся, как если бы хотел убедиться в том, что у него за спиной никого нет.
Фрэйтаг провел их в кают-компанию, обитое деревом помещение, на стенах которого висели вымпелы, гравюры с видами моря и потемневшие от времени портреты давно забытых капитанов. Из встроенного в стену шкафчика он молча достал стаканы и початую бутылку коньяка, поставил ее на стол и жестом пригласил гостей к креслам, прикрученным к полу.
Все сели за стол, и только Эдгар остался у двери, прислонившись к ней спиной и скрестив ноги, застыв в позе ленивого внимания. В руке у него был финский нож с открытым лезвием, и он принялся им обрабатывать ногти, не прекращая, впрочем, наблюдать за компанией.
— А вы? — обратился к нему Фрэйтаг. — Не выпьете рюмку?
— Он никогда не пьет, — сказал доктор Каспари. — Сколько я его знаю, он к этому делу не притрагивается, да и к себе притронуться тоже не позволяет. Я предполагаю, Эдди дал обет. Но мы-то с вами никакими обетами не связаны, и поэтому я хотел бы сейчас выпить с вами в знак признательности за то, что вы нас выручили из беды.
— Вас выручил он, — сказал Фрэйтаг, — вот этот малыш.
— Ваш сын? — спросил доктор Каспари.
— Да, он вас увидел первый.
— Я этого никогда не забуду, — сказал доктор Каспари.
Он чокнулся с Фредом, Фрэйтагом и Ретгорном, ободряюще подмигнул Громиле, и все выпили.
— Это было не такое уж трудное дело, — сказал Фрэйтаг. — Такое здесь всегда может случиться, потому что здесь сильное течение.
— Нас начало уносить, как только рассвело, — сказал доктор Каспари. — Еще слава богу, что море было спокойным, не правда ли, Эдди?
На доктора опять упал взгляд, полный уничижения, однако доктор, казалось, не заметил этого.
— Нет, — сказал Фрэйтаг. — Это было не такое уж трудное дело. Не более чем маленькая авария, для практики.
— Очень хорошо, — сказал доктор Каспари. — Так и запишем: экспериментальное крушение. Будем надеяться, что вы нас вытащили не в порядке эксперимента.
— Мы свяжемся по рации с мотоботом, — сказал Фрэйтаг, — он доставит вас в какой-нибудь порт, в Киль, или Фленсбург, или на острова. На крайний случай у нас еще остается посыльное судно.
— Оно прибывает через четыре дня, — сказал Ретгорн.
— Итак, четыре дня, — сказал Фрэйтаг. — Это в случае, если нам не представится другой возможности раньше.
Он снова подлил в рюмки, как если бы остался доволен тем, что эти чужаки должны провести на борту четверо суток, и как если бы только за это он и собирается выпить.
Но тут подал голос доктор Каспари:
— Мы не хотели бы вас стеснять. Мы не будем оставаться здесь эти четверо суток, и нам не будет пользы в том, что вы вызовете для нас мотобот. Если мне не изменяет память, у нас есть своя лодка. Только вот водяное охлаждение отказало. Если здесь его можно отремонтировать, мы не станем у вас задерживаться.
— Но если мы вызовем мотобот, — сказал Фрэйтаг, — или свяжемся с каким-нибудь рыболовным катером, который сможет принять вас на борт, вы завтра же будете на берегу.
— Мы в этом не заинтересованы, — сказал доктор Каспари, — или, может быть, ты в этом заинтересован, Эдди?
Эдди отрицательно помахал ножом.
— Ну а ты, Ойген?
Громила с нежностью заглянул в лицо доктору, покачал головой из стороны в сторону и, будто кромсая слова на слоги щелкой своей заячьей губы, проговорил: «Не за-ин-тере-со-ван!»
— Вот так обстоят дела, — сказал доктор Каспари. — Вы не будете вызывать мотобот. Будет вполне достаточно, если вы нам поможете отремонтировать лодку.
— Вам вообще-то далеко? — спросил Фрэйтаг.
— До Фааборга, — сказал доктор Каспари. — Надо проскочить между островами. Там нас ждут.
За дверью раздался глухой стук, как будто кто-то ударил молотком по бревну, — это лодку укрепили на прежнем месте.
— Так вы сможете нам помочь? — спросил доктор.
— Наш машинист как раз осматривает вашу лодку, — сказал Ретгорн.
— Золтоу? — спросил Фрэйтаг.
— Я его туда послал, — ответил штурман. — Ему помогает Цумпе.
— Эй, ты, поднеси-ка мне еще твоего коньяку, — обратился Громила к Фрэйтагу, — только самую малость, чтобы не вышло больше, чем входит в твои рюмашки.
Доктор Каспари подал Фрэйтагу знак не наливать в рюмку и сказал:
— Ойген, на твоем месте я бы не стал больше пить. Питье не самого лучшего сорта, а все, что не самого лучшего сорта, мы пить не станем. От этого расшатываются зубы, Ойген. Да, да, Ойген…
Он поднял голову, потому что в этот момент Эдди вдруг отступил от двери и, слегка согнувшись, застыл как будто в ожидании опасности, и его взгляд, и зажатый в руке нож были направлены на выкрашенную олифой дверь, в которой приоткрылась щелка — она приоткрылась медленно, с покачиванием, как будто отворялась не рукой, а дуновением ветра. Потом в щели показалось одутловатое лицо Цумпе и, не просовываясь дальше, оборотилось к столу, за которым сидели мужчины. Фрэйтаг невольно привстал.
— Что-нибудь случилось? — спросил доктор Каспари.
— Капитана требуют в радиорубку, — сказал Цумпе.
— Я это предполагал, — сказал Фрэйтаг. Он с трудом выбрался из-за стола и уже направился было к двери, как вдруг его кто-то потянул за рукав; доктор Каспари, улыбаясь, проговорил:
— Только чтобы вы не забыли — мы не заинтересованы в том, чтобы вы вызывали для нас какой-нибудь мотобот. Вы слышали наше мнение на этот счет? Как только наша лодка будет в порядке, мы сматываем удочки.
— Я понял, — сказал Фрэйтаг.
— Отлично, — сказал доктор Каспари. — Не часто случается, чтобы люди понимали друг друга столь быстро.
Цумпе, ожидавший, пока Фрэйтаг выйдет к нему, тут же захлопнул дверь кают-компании. Он молча пошел впереди капитана в направлении радиорубки. Рубка была пуста, аппаратура отключена.
— Где Филиппи? — спросил Фрэйтаг.
Цумпе кивнул в сторону сходней, у которых они пришвартовали чужую лодку и теперь ремонтировали ее, — сейчас оттуда доносились обрывки какого-то разговора. Цумпе некоторое время напряженно прислушивался, потом завел Фрэйтага в радиорубку и после этого повернул ключ. Войдя, Цумпе нагнулся, открыл откидную дверцу шкафа, прислушался еще раз, достал из шкафа какой-то длинный, туго перевитый тонкими ремнями узел из парусины, еще раз прислушался и положил узел на стол. Ни слова не говоря, он принялся развязывать ремни, развернул парусину и вдруг вытащил автомат, держа его за ствольную часть. Под электрическим светом ствол автомата отливал зловещей синевой.
— Это еще не все, — сказал он. — Сейчас увидишь кое-что получше, это уже для любителей…
И вытащил дробовик с обрезанным стволом. Его он тоже положил на стол.
— Откуда у вас это? — спросил Фрэйтаг.
— Я это нашел у них в лодке, — сказал Цумпе. — Они все это запрятали в днище, под досками, так что я стоял на всей этой амуниции, пока мы сюда рулили.
— Отнеси все это назад, — сказал Фрэйтаг.
— Все… назад?
— Да, отнеси назад. Нам нет дела до того, что они с собой везут.
— Нам не надо их отпускать, — сказал Цумпе:
— Мы избавимся от них как можно быстрее, — возразил Фрэйтаг. — Нас совсем не касается, откуда они здесь появились и куда им надо.
— Они вооружены, — сказал Цумпе. — Я это видел, когда они к нам пересаживались.
— Я знаю, — согласился Фрэйтаг. — Я это тоже видел.
— Нам надо бы продержать их здесь до тех пор, пока не придет посыльное судно, а если они смоются раньше, пусть Филипий свяжется с береговой полицией.
— Я хочу, чтобы мое последнее дежурство обошлось благополучно, — сказал Фрэйтаг.
— Мы можем связаться с мотоботом…
— Они в этом не заинтересованы.
— Нас семеро, а их трое, — возразил Цумпе.
— Ты забыл посчитать их автоматы.
— А эта штука разве ничего не стоит? — спросил Цумпе и любовно погладил ложе дробовика.
— Это ничего не меняет, — сказал Фрэйтаг. — Патроны у них, так что отнеси это хозяйство на место. Все.
Цумпе колебался. Затем он повернулся спиной к капитану и принялся упаковывать и перевязывать BGe тонкими кожаными ремнями.
— Что там с их лодкой? — спросил Фрэйтаг. — Вы можете отремонтировать им водяное охлаждение?
— Дело здесь не в водяном охлаждении, — ответил Цумпе. — Вал полетел к черту. Золтоу его вынул и теперь ставит на место, потому что ничего нельзя сделать.
— Так-таки ничего?
— Ничего!
— Так что же ты об этом сразу не сказал?
— Ты меня об этом не спрашивал.
— Это все меняет, — сказал Фрэйтаг. — Неси все это назад в лодку и скажи Золтоу, чтобы продолжал работать или хотя бы делал вид, что работает.
— Ну и что будет? — спросил Цумпе.
— Сейчас будет обед.
* * *
Рыболовный катер прошел совсем рядом с брандером, тугой рокот мотора разнесся над морем, и белая мачта проплыла мимо иллюминаторов кают-компании. Громила с заячьей губой был единственным, кто продолжал есть, кто не обратил внимания на проходящий мимо катер, он резко накладывал на свою тарелку стекловидные волокна вермишели, насаживал на вилку зажаренные шкварки сала, поданные в глубокой алюминиевой миске, и был очень доволен, пока ел.
Громила сглотнул в последний раз, испустил вздох и отодвинул миску Фрэйтагу. Лицо его перекосилось, когда тыльной стороной ладони он вытер свою раздвоенную губу.
— Ну как? — мягко обратился к нему доктор Каспари.
— Могли бы приготовить и повкуснее, — проворчал Ойген. — Жир захолодал, а лапша по вкусу отдает майскими жуками.
— Вермишель на море — первое блюдо, — сказал доктор.
Рокот мотора рыболовного катера оборвался, и доктор Каспари подозрительно посмотрел на Фрэйтага, поднялся с кресла, шагнул к иллюминатору, не выпуская капитана из поля зрения. Однако рокот возобновился. Доктор Каспари улыбнулся и снова устроился в своем кресле.
— Я уж было подумал, что вы их пригласили в гости, — начал он и, так как Фрэйтаг продолжал молчать, добавил;—Собственно, мы ничего не имеем против. Может быть, ты имеешь что-нибудь против, Ойген?..
— Нет, — ответил Громила, — ничего. — И тупо уставился на холодные, стеклообразные волокна вермишели в алюминиевой миске, как будто собираясь подсчитать, сколько их там всего.
— Ваши предшественники? — спросил доктор Каспари и показал рукой на потемневшие от времени портреты капитанов, которыми была увешана одна из стен кают-компании.
— Да, — ответил Фрэйтаг, — это мои предшественники.
— Уж больно они все грустно выглядят, очень грустно, у всех такой тяжелый взгляд, а на губах — на губах лежит какая-то горечь. Вы это заметили? Отчего бы это?
— К ним редко наведывались гости, — сказал Фрэйтаг. — Или, может, у них выпивки было мало…
— Вы среди них единственный, кто выглядит по-другому.
— Мне в этом смысле не на что жаловаться.
— Отлично, — сказал доктор Каспари. — Самое большое уважение я питаю к людям, которые всем довольны, хотя и сам не знаю, правильно ли это… Может быть, тут все дело в этом самом корабле?..
— Это корабль старый, но надежный, — сказал Фрэйтаг. — Он перенес столько штормов, сколько другому было бы не под силу, во всяком случае из тех кораблей, которые я знаю.
— Но он заякорен, заякорен накрепко, — заметил доктор. — Он пригвожден к грунту и не может сдвинуться с места, и летом и зимой он прозябает здесь. На корабле нужно уезжать в незнакомые страны. А этот ваш корабль — как только его построили, сразу же поставили на прикол, посадили на цепь, сделали из него надежного пленника, для которого любой порт закрыт.
— У пленников тоже есть своя власть, — сказал Фрэйтаг. — Господа в большей мере зависимы от своих пленников, нежели пленники от господ: не будь нас, на этом месте выросло бы хорошенькое кладбище. Другие корабли могут совершать благополучные плавания только потому, что мы здесь стоим на приколе, и потому они могут положиться на нас. Там, где стоит брандер, надо быть настороже, и они это знают, и держат ушки на макушке, как только нас увидят.
Громкий крик раздался на палубе, затем послышался глухой хлопок, как если бы кто-то с силой встряхнул мокрую сеть, и Фрэйтаг и доктор Каспари разом вскочили с кресел, и Ойген инстинктивно перебросил тело в сторону. Тут дверь распахнулась, грохнулась о стену, и в кают-компанию ввалился, вытянув перед собой руки, Цумпе, ввалился и тут же упал на стол.
Руки Цумпе вяло легли у его головы, протянувшись вдоль так, что в этом скрюченном положении он походил на пловца, готовящегося к прыжку в воду вниз головой. И прежде чем Ретгорн оказался подле него и поднял ему голову, в проеме двери показался Эдди. Обе руки он держал на затылке, тяжелое дыхание прорывалось сквозь зубы, как если бы ему было очень больно, покрывшиеся испариной волосы прилипли ко лбу. Ретгорн, выжидавший до тех пор, пока Эдди не переступит порог кают-компании, теперь увидел, что он был без ножа, и пошел ему навстречу, втянув голову в плечи. По пути Ретгорн согнулся. Эдди стоял, не убирая рук с затылка.
— Осторожно! — сказал Фрэйтаг упреждающим голосом, и Ретгорн тут же обернулся и увидел постное лицо Ойгена, увидел его крохотные желтоватые глазки, похожие в эту секунду на глаза козла, и еще он увидел сухую слюнку в уголках рта Громилы. Ойген растопырил пальцы левой руки — в правой он держал автоматический пистолет.
— Ну-ка поди-ка сюда, эй, ты, — обратился он к Ретгорну, — ты мне очень нравишься. Мы с тобой сегодня отлично посидели за обедом. Садись-ка на свое место. Только быстро, слышишь, эй, ты, быстро! Сядь на место и оставь Эдди в покое! Ведь он как-никак мой младший брат. Или ты меня не слышишь?
— Господа! — донесся вежливый голос доктора Каспари. — Господа, пожалуйста, сядьте на свои места. Когда сидишь, разговаривается лучше.
Эдди вплотную подошел к Цумпе, который лежал неподвижно, уткнувшись лицом в столешницу, и, не отнимая рук от затылка, сказал:
— Он меня зацепил. Он меня стукнул. — И двинул ногой под коленку Цумпе, так что коленка неподвижно лежащего вахтенного ударилась о ребро ножки стола.
— Что-нибудь случилось? — спросил доктор Каспари.
— Этот тип работал вместе со своими дружками в лодке, в нашей лодке, — сказал Эдди. — Я стоял наверху и смотрел, как они там что-то такое изображали, они, видите ли, вроде бы работали, эти расчудесные инженеры…
— Лодка отремонтирована? — спросил доктор Каспари.
— Она никогда не будет отремонтирована, — сказал Эдди. — Они, видите ли, работали исключительно молотком.
— Что с нашей лодкой? — нетерпеливо спросил доктор Каспари.
— Теперь ее можно списать. Я смотрел, как они там что-то такое изображали, пока вот этот тип, — Эдди кивнул на распростертого перед ним Цумпе, — не бросил что-то за борт. Мне кажется, это были свечи. Я заставил его подняться на палубу, и, если бы я за ним не присмотрел, меня бы сейчас с вами не было. Он пришиб меня канатом, он меня зацепил.
И он снова замахнулся ногой и ударил Цумпе под лодыжку.
— Оставь его, — сказал доктор Каспари. — Сядь. И ты тоже сядь, Ойген.
— Мне нужно идти, — сказал Ретгорн, — у меня дела.
— Можешь идти, — разрешил ему Фрэйтаг.
Ретгорн выждал, пока доктор Каспари не поглядел на него и не сказал ему: «Вы свободны, однако напомните вашему радисту — мы не заинтересованы в том, чтобы он связывался с мотоботом». После этого Ретгорн и с ним вместе Фред покинули кают-компанию, а Фрэйтаг склонился над Цумпе, приподнял его со стола и пересадил в одно из кресел, туго прикрученных к полу кают-компании. Фрэйтаг похлопывал Цумпе по щекам, надавливал на плечи — до тех пор, пока Цумпе не встряхнулся и не встал, но при этом он ничего не видел и ничего не говорил.
— Это я! — кричал ему Эдди. — Мы с тобой все еще в море!
— Оставь его в покое, — сказал доктор Каспари. — Сейчас нам надо подумать о том, как быть с лодкой.
— Насчет лодки лучше всего знает он, — кивнул Эдди в сторону Цумпе.
— Ты пробовал завести мотор?
— На этой лодке нам не добраться даже до островов.
— Жаль, — сказал доктор. — В определенном отношении это даже неприятно, я имею в виду, что это неприятно для вас, капитан. Вы хотели помочь нам с ремонтом.
Фрэйтаг молчал.
— Вы видите, что из этого получилось, — продолжал доктор Каспари. — Кто-то из ваших людей, по всей видимости, не согласился с вашим намерением и сделал так, что мы не можем теперь воспользоваться своей лодкой. Это была его оплошность, потому что теперь мы вынуждены взять напрокат вашу лодку. Нас ждут в Фааборге, и я не вижу иной возможности поспеть туда вовремя, кроме как на вашей лодке. Мы ее снова спустим на воду.
Фрэйтаг бросил взгляд в сторону шлюпбалок, где была закреплена их лодка, и различил спину Золтоу, который склонился над мотором, и еще он увидел над бортом руку Золтоу, в руке он держал разводной ключ. Фрэйтаг обернулся назад и заметил, что доктор Каспари тоже смотрит в сторону шлюпбалок, и в эту минуту почувствовал, что освободился из плена этого взгляда, который, казалось, всегда и везде неотступно следовал за ним.
— Ах, — вздохнул доктор Каспари, — я предполагаю, что ваша лодка тоже вышла из строя?..
— Это старая лодка, — сказал Фрэйтаг.
— Я это знаю. Но все же вы понимаете, о чем я говорю…
— Вы не возьмете нашу лодку, — сказал Фрэйтаг, — она нам необходима.
— Мне это чрезвычайно неприятно, нам эта лодка так же необходима. Нас ждут.
— Как хотите, но свою лодку я вам не отдам.
— Мы возьмем ее у вас на время.
— Лодка не будет спущена на воду.
Доктор Каспари улыбнулся, в задумчивости потер свое именное кольцо о бедро, после чего поднялся и сказал своим:
— Пойдите на палубу и осмотрите лодку. Если она в порядке, спускайте ее на воду…
— Вы не спустите лодку на воду, — сказал Фрэйтаг, когда они остались одни. — Вы не можете не знать, что значит для нас остаться без лодки.
— Для вас это значит ровно столько же, сколько и для нас, — сказал доктор Каспари. — И поэтому я выступаю с предложением, капитан. Сделайте так, чтобы мы могли покинуть ваш корабль, и тогда у вас не будет никаких забот. Не пытайтесь заякорить нас здесь, не уподобляйте нас вашему кораблю и прежде всего предупредите ваших людей. Если ваши люди станут саботировать ваши приказания, может случиться «нечто», и это «нечто» будет не в ваших интересах. У меня есть свои причины предупредить вас, потому что я знаю Ойгена, равно как и его брата. Сделайте так, чтобы мы могли вас покинуть, прежде чем мы станем выказывать свое нетерпение.
— А что может случиться, если вы начнете выказывать свое нетерпение? — спросил Фрэйтаг.
Доктор Каспари вытащил из кармана длинный мундштук и портсигар, с нарочитой медленностью вкрутив сигарету в отверстие мундштука, он прикурил ее и, пыхнув несколько раз, ответил:
— Вы настаиваете на возможных подробностях?
— Может быть, мне сказать вам, из каких мест вы прибыли на мой корабль? — спросил Фрэйтаг.
— Лично я на этот счет не обманываюсь, — сказал доктор Каспари.
— У вас, кажется мне, рыльце в пушку, поэтому-то вы и хотите исчезнуть.
— Вот видите, — сказал доктор Каспари, — я наперед знал, что вы не сможете мне сказать ничего, кроме банальной правды. Еще одной причиной больше для того, чтобы нас здесь не было. Поговорите с вашими людьми. Это стоит сделать, это избавит вас от сюрпризов, а мы не очень хотели бы их вам преподносить. Вы сами увидите, что это сделать необходимо.
Эдди вошел в кают-компанию и остановился у дверей. В руках у него был опять все тот же нож.
— С ихней лодкой пустой номер. Ее нельзя спускать на воду, — сказал он угрюмо.
— Как я понимаю, у нее тоже нелады с мотором?.. — спокойно спросил доктор Каспари.
— Это только из симпатии к нам, — ответил Эдди.
— В таком случае мы отказываемся от идеи касательно лодок и воспользуемся последней возможностью.
— Что вы понимаете под последней возможностью? — спросил Фрэйтаг.
— Ваш корабль. — Доктор Каспари повернулся к капитану.
— Вам не удастся заставить нас покинуть то место, где мы сейчас находимся.
— Вы это знаете наверняка уже сейчас? — спросил доктор Каспари.
— И вы даже не попытаетесь это сделать, — сказал Фрэйтаг. — Знаете ли вы, что произойдет сразу же после того, как обнаружится, что нас нет на месте?..
— В Фааборге по этому поводу вряд ли станут волноваться.
— Сразу же будет сообщено на берег, и в море выйдут поисковые суда, в воздух поднимутся самолеты, и они обнаружат вас прежде, чем вы успеете добраться до вашего Фааборга.
— Ну это еще надо попробовать.
— Что ж, пожалуйста, пробуйте, — сказал Фрэйтаг. — Выбирайте якорь, ставьте парус — и попутного вам ветра. Из нас ни один с вами не поедет.
— Что, у вашего корабля неполадки в машинном отделении? — спросил доктор Каспари.
— У брандера нет машинного отделения, — сказал Фрэйтаг. — Брандер не приспособлен для плавания, он оборудован для стоянки.
— Рожденный пленником, — сказал доктор Каспари.
— Я вас предупреждаю, — повторил Фрэйтаг, — если брандер покинет свой пост…
— Что тогда?
— Это будет иметь такие последствия, которые трудно предугадать. Если корабль терпит катастрофу и тонет в открытом море, это просто засчитывается как отдельно взятый несчастный случай, и за это расплачиваются своими жизнями сами матросы. Но если брандер покидает свой пост, на море кончается всякий порядок…
— Порядок, капитан, — это удел тех, у кого нет ни на йоту фантазии. Как видите, в этом пункте мы с вами не сходимся. А теперь я снова выступаю с предложением: переговорите со своими людьми. Мы готовы покинуть ваш корабль, пользуясь своей лодкой, на ваш брандер мы смотрим как на последнюю возможность. А для того чтобы нам не держаться за последнюю возможность, необходимо, чтобы наша лодка была отремонтирована. Значит, вам следует переговорить с вашим машинистом и втолковать ему, что нас ожидают и, значит, дело у нас спешное. Я не хотел бы назначать вам какой-нибудь срок, но вы, вероятно, и сами понимаете, что у нас время ограниченно. С вашего позволения, мы втроем устроимся в кают-компании. Приходится только удивляться, какие неудобства надо терпеть под давлением обстоятельств…
Доктор Каспари улыбнулся, а Фрэйтаг, не удостоив его ответом, двинулся прочь из кают-компании, прошел в дверь, не взглянув на Эдди, который небрежно посторонился, давая ему дорогу, и прошел на спардек.
У шлюпок Фрэйтаг увидел Громилу, дробовик свободно болтался у него на бедре. Фрэйтаг прошел мимо него и направился в каморку Ретгорна.
Фрэйтаг вошел в каморку и увидел, что Ретгорн в расстегнутом пиджаке лежит на своей койке, а на табуретке перед ним сидит Фред.
Фрэйтаг почувствовал, что прервал их беседу и что теперь, когда он вошел, они не хотят продолжать разговор. Он снял фуражку и сел на край постели, вытащил из пачки Ретгорна сигарету, прикурил ее и продолжал молчать, сидя между штурманом и сыном.
— Хорошеньких гостей мы к себе пригласили, — после некоторого молчания подал голос Ретгорн.
— Ты о них что-нибудь слышал?
— Об этих господах было упоминание даже по радио, по крайней мере о двух из них. Самое удивительное то, что сходятся не только все приметы словесного портрета, но даже имена!..
— Когда была передача?
— Они сделали сообщение в передаче последних известий. Эти двое, которые братья, оказывается, родом из Целле, оба вооружены, и их следует опасаться — собственно, в этой информации для нас ничего особенно нового нет. Один из них застрелил почтальона. Почтовая сумка пока что не обнаружена.
— Хотел бы я знать, с какого боку здесь замешан этот третий — доктор Каспари или как его там… — сказал Фрэйтаг.
— По радио упоминались двое, которые братья. Они оба сбежали средь бела дня из каторжной тюрьмы.
— Доктор Каспари и эти двое при всем при том не одного поля ягоды.
Ретгорн поднялся с койки, застегнул пиджак, надел туфли, завязал шнурки и выжидающе посмотрел на Фрэйтага.
— Когда мы их будем брать? — спросил он.
Фрэйтаг с изумлением и какой-то вымученной улыбкой смотрел мимо Ретгорна. Взгляд у него был отсутствующий, в лице никакого движения — как если бы он увидел что-то, что целиком завладело его вниманием, и потому он забыл и о Ретгорне, и о его вопросе, и о Фреде. Так он сидел до тех пор, пока Ретгорн не вскочил и, тронув его за плечо, не спросил:
— Ну так когда?..
Теперь поднялся Фред, подошел к двери, прислушался, потом присел на середине каюты на корточки рядом с отцом и прошептал:
— Ты не имеешь права отпускать их с корабля, ведь теперь ты уже знаешь, кто они такие, и, кроме того, теперь уже поздно. Если мы захотим, они не сойдут с нашего корабля. Мы их скрутим, а потом отошлем на берег вместе с посыльным судном!
— Да, — задумчиво проговорил Фрэйтаг. — Да, все это только легко сказать…
— Так что же ты все-таки думаешь делать? — сердито спросил Фред и, резко поднявшись на ноги, отошел к Ретгорну, который стоял у раковины и мыл руки.
— Я хочу, чтобы наше последнее дежурство обошлось благополучно, — сказал Фрэйтаг. — Да, именно благополучно. И еще я хочу, чтобы все мы вернулись на берег целыми и невредимыми. И чтобы все остались живы.
— Ты ырел, что они сделали с Цумпе? — спросил Ретгорн, вытирая руки и до хруста сжимая пальцы.
— Да, я это видел, — ответил Фрэйтаг. — Цумпе совершил ошибку.
— О да, — с вызовом проговорил Ретгорн. — Он совершил ошибку, выйдя в море и притащив их сюда. Ему не следовало этого делать — пусть бы их унесло в море, подальше от нас…
— Если бы мне пришлось их вытаскивать опять, я бы это сделал, — сказал Фрэйтаг. — Я не оставлю в море человека, даже если буду знать, кто он таков на самом деле.
— Один из них убийца, — заметил Фред. — И ты хочешь дать ему уйти? Может быть, ты дашь ему на дорогу термос с горячим кофе?
— Перестань говорить в таком тоне, — тихо ответил Фрэйтаг. — Ты не член команды.
— Фред прав, — сказал Ретгорн. — Мы не можем дать им уйти. Мы должны помешать этому. И мы можем это сделать.
— А если их автоматы придерживаются другого мнения?..
— Мы должны что-то предпринять. Это наша обязанность.
Фрэйтаг устало приподнял плечи.
— Перестань, — сказал он. — Меня тошнит от этого слова — «обязанность». Я не могу слышать его без того, чтобы меня не потянуло на рвоту.
— Ну хорошо, — согласился Ретгорн. — Что ты предлагаешь? От чего тебя не потянет тошнить?
— Золтоу возьмется ремонтировать их лодку. Он может заниматься этим в нашей мастерской.
— Итак, ты хочешь оставить их на борту, — сказал Ретгорн и, взяв щетку, принялся чистить манжеты своих брюк.
— Я хочу сохранить команду и доставить ее на берег в целости и сохранности, — сказал Фрэйтаг. — Больше я ничего не хочу.
— Ты знаешь, на что идешь, — сказал Ретгорн. — Ты несешь ответственность.
— Я не хочу, чтобы в команде кого-нибудь недоставало, когда мы будем возвращаться в порт. И поэтому ты переговоришь с Золтоу. Пусть займется ремонтом их лодки. И пусть не затягивает. Это все.
Ночью Фрэйтаг лежал с зажатой во рту холодной сигаретой, скрестив руки за головой и обратив взгляд на койку, на которой спал его сын.
Он знал, что не уснет, лежал и ждал до тех пор, пока не услышал шаги Цумпе, который должен был сменить на вахте Гомберта. Затем он встал и оделся. Осторожно, будто опасаясь потревожить сон Фреда, он вышел из каюты, прошел на палубу и остановился в тени дверей. Небо было затянуто облаками, влажный воздух отдавал холодом. Ярко мигающий луч их светосигнальной системы вспарывал ночной воздух. В темени над водой луч словно бы пробивал просеку, морская птица чертила в ней косую линию полета.
Фрэйтаг оттолкнулся плечом от стены и вышел из тени; со стороны бака, там, где находился камбуз, он услышал торопливые шаги, чертыханье и приглушенный, заговорщический оклик, и он пошел на звук и остановился у самой перегородки камбуза. Он не пытался подслушивать, да если бы и попробовал сделать это, он бы ничего не услышал: они переговаривались так тихо, будто изъяснялись знаками, а в том, что они переговаривались, он не сомневался.
Первым вышел Филиппи. Вслед за ним — Ретгорн и Золтоу, и Фрэйтаг видел, как они, плотно прижавшись к стене, стояли шпалерой неподвижной угрозы. Кто-то из них сделал знак рукой, в которой был зажат какой-то острый предмет, — Фрэйтаг не видел, кто это был, — и вот они двинулись гуськом в сторону кают-компании. Все трое были вооружены. Фрэйтаг двинулся за ними. Он шел, не таясь, в упругом свете, падающем с фок-мачты на палубу, не окликая их и не упреждая их намерения до тех пор, пока Золтоу не услышал его шагов. Все еще пригнувшись, машинист резко обернулся и, узнав капитана, в ту же секунду едва слышно присвистнул.
— На вашем месте я бы пошел спать! — сказал Фрэйтаг.
— Если ты с нами не идешь, то хотя бы не мешай нам, — возразил Ретгорн. — Можешь вообще не вмешиваться в это дело, мы с ними как-нибудь и сами сладим.
— Идите по каютам, — скомандовал капитан.
— Мы все равно попробуем, — сказал Ретгорн.
— Но не на этом корабле, — повернулся к нему Фрэйтаг. — Я этого не допущу, пока я здесь капитан.
Он умолк, поразившись тому, что это он такое сказал, ибо все годы, что он командовал кораблем, не было ни одного случая, когда бы он воспользовался своим положением, и по лицам Ретгорна и его сообщников, взглянувших на него удивленно и вместе с тем скептически, он тут же понял, что сказал нечто, чего вовсе не хотел говорить.
— Расходитесь, — сказал он. — Идите спать со своими железками.
— Я бы лучше отнес эти штуки в слесарную мастерскую, — услышали они вдруг чей-то голос. — Им место скорее там, чем в постелях.
В отворенной двери кают-компании стоял доктор Каспари. У него за спиной виднелась фигура Ойгена Куля с болтающимся у бедра дробовиком; ухмыляясь, Громила подождал, пока доктор Каспари не вышел на палубу, после чего закрыл дверь изнутри.
— Эй, на палубе! Что случилось? — крикнул с вахты Цумпе.
— Ничего не случилось, — ответил доктор Каспари. — Просто мы знакомимся с непорядками в работе ночной смены.
— Пошли, — сказал Ретгорн, и он, и Филиппи, и Золтоу двинулись по палубе. Доктор Каспари, сощурясь, смотрел им вслед, пока они не скрылись, потом обратил лицо к Фрэйтагу и сказал:
— Мне отлично спалось, только вот их голоса меня разбудили.
— Весьма сожалею! — сказал Фрэйтаг. — Я должен подняться на мостик.
— Позвольте мне вас сопровождать.
— Я вам не могу этого запретить.
— Это верно, — сказал доктор Каспари. — Хотя это звучит странно, но соответствует положению вещей.
Они поднялись на мостик, и Фрэйтаг открыл штурманскую рубку, стены которой были увешаны морскими картами и в ней находился широкий приземистый стол, а рядом с ним стул. Стол был накрыт толстой стеклянной пластиной, под которой лежала какая-то морская карта. На одной из полок, за спинкой стула, лежали книги и поверх книг тетрадь в твердом переплете.
Доктор Каспари взял тетрадь, перевернул обложку, подошел к электрической лампе и принялся бегать глазами по странице.
— Ваш вахтенный журнал? — спросил он.
— Да, — ответил Фрэйтаг.
— В нем отмечается все, что происходит на борту, не так ли?
— Да, все.
— Это ужасно, — сказал доктор Каспари. — Жизнь на корабле должна быть ужасной, в ней ведь регистрируется каждый день, отмечается каждое событие. Жизнь превращается в сплошную бухгалтерию.
— В этом есть свои преимущества, — сказал Фрэйтаг.
— Ах, — сказал доктор Каспари, — я всегда пытался изгладить, стереть из памяти события, которые выходят за рамки обычного. Ну скажите — что вам может принести новый день, если на него падает тень предшествующего?
— Он может принести расплату.
— Резонно, — улыбаясь, проговорил доктор Каспари, затем, продолжая листать, спросил: — Я предполагаю, что мы тоже удостоились чести быть упомянутыми в вашем дневнике?
— Пока нет, — сказал Фрэйтаг.
— Вероятно, вы только что собирались это сделать?
— Я вынужден это сделать. В вахтенный журнал заносится все, что происходит на борту.
— Я знаю, — сказал доктор Каспари, — вы хотите запечатлеть, увековечить происшедшие на корабле события. А что случится, если вы вообще не станете упоминать о нашем визите, а просто оставите пробел, чтобы в дальнейшем никому и в голову не пришло вникать в то, что тут у вас в действительности произошло? Постарайтесь вообще ни о чем не упоминать.
— Дайте мне вахтенный журнал, — сказал Фрэйтаг.
Доктор Каспари положил журнал на стол и мягкими, вкрадчивыми движениями принялся полировать свое именное кольцо о бедро, время от времени поднося руку поближе к свету электрической лампы; при этом он наблюдал за Фрэйтагом, который взял в руки вахтенный журнал, раскрыл на первой попавшейся странице, перелистал дальше, потом захлопнул и поставил его на полку, не внеся никаких записей.
— Мы друг друга поняли, капитан, — сказал доктор Каспари. — Мне кажется, на борту нет ни одного человека, с которым я бы находил общий язык так же легко, как с вами.
Это прозвучало очень убедительно, как некое признание, и Фрэйтаг поднял изумленное лицо и выжидающе посмотрел на своего собеседника. Но уже в следующую минуту на лице доктора Каспари вновь проступила фальшивая улыбка — оно изменилось так же неожиданно, как неожиданно меняется вид спокойного моря, и Фрэйтаг поднялся и вышел на мостик.
— Мне можно постоять рядом с вами? — сказал доктор Каспари.
— Я не могу вам этого запретить, — сказал Фрэйтаг.
Под беззвездной чернотой небосклона показались огни идущего к берегу корабля. Мигающий луч брандера, будто указывая дорогу, вспыхнул навстречу ему, погас и снова вспыхнул.
— Они нас оттуда видят? — спросил доктор Каспари.
— Мы служим для них ориентиром, — сказал Фрэйтаг. — Нас видно на расстоянии пятнадцати морских миль.
— Следовательно, они ориентированы на нас…
— Они ориентированы на световую сигнализацию корабля, — сказал Фрэйтаг.
— Отлично, — сказал доктор Каспари. — Хорошо. Значит, там, на кораблях, все равно, додают им сигналы мои люди или вы?
— Что вы задумали?
— Ничего. Я лишь пытаюсь осмыслить дело, как оно есть. А если курс вдруг оказывается неверным, если вдруг, неожиданно, без предупреждения меняется сигнализация — что они тогда станут делать? По всей вероятности, все то же, к чему они привыкли, — примут к сведению изменившийся сигнал и, не сбавляя скорости, врежутся в песчаную банку?.. И только когда уже совсем завязнут, тогда-то они вспомнят, что кое о чем забыли: поинтересоваться теми, кто им этот курс дал.
— Для того-то мы здесь и находимся, — сказал Фрэйтаг, — и моряки знают, что на нас можно спокойно положиться. До сих пор мы их не подвели ни разу.
— Но сейчас вы на борту не один, — сказал доктор Каспари.
— Я это заметил, — сказал Фрэйтаг.
— А те, которые сейчас вон там, на корабле, об этом ничего не знают, — сказал доктор Каспари и показал на ярко освещенный огнями корабль, который, вспенивая воду, подходил к ним, чтобы пройти мимо.
— Они у нас в руках, и нам не стоило бы труда посадить их на мель. Они ведь будут придерживаться того, как мы их поведем, не так ли?
— Да, — сказал Фрэйтаг. — Так оно и есть.
— Больше я ничего не хотел узнать, капитан. Не хотите ли сигарету?
Фрэйтаг показал ему на незажженную сигарету, которую держал зажатой в губах, отрицательно покачал головой, поднял бинокль ночного видения к глазам и посмотрел на приближающийся корабль. Это был пассажирский пароход с освещенной средней палубой и двумя рядами ярко светящихся иллюминаторов, которые мягко и празднично скользили в темноте, как две цепочки маленьких лун.
— Пока мы находимся на борту брандера, — сказал он, — капитаны судов могут на нас положиться.
— Хорошо, что вы в этом убеждены, — сказал доктор Каспари. — Значит, вы позаботились о том, чтобы все осталось без изменений и лодка была отремонтирована.
Фрэйтаг закрыл глаза, положил руки на поручни и стоял, не говоря ни слова, как если бы испытывал напряжение, потом он сказал:
— Что бы ни случилось, корабль не покинет свой пост. Может случиться все, что угодно, но только не это. Корабль останется на месте.
— Это вам решать, — сказал доктор Каспари.
Фрэйтаг молчал. Он склонился над поручнями, посмотрел на палубу, по которой, волоча ноги и громко посапывая, передвигалась чья-то фигура; фигура — Фрэйтаг узнал Громилу — прошла к трапу и, секунду помешкав, перемахнула через борт и исчезла; пришвартованная к кораблю лодка громко ударилась об обшивку, потом послышался резкий стук, как если бы кто-то спрыгнул в лодку, и Фрэйтаг понял, что в эту минуту из чужаков на корабле остались двое: доктор Каспари, который стоял рядом, и Эдди — тот был в кают-компании.
— Это Ойген, — сказал доктор Каспари. — У него в лодке кое-какие дела. — Потом, наклонив голову в сторону Фрэйтага, добавил: — Сейчас на корабле только двое. Мне кажется, капитан, что вы только что об этом думали.
— Да, я успел об этом подумать.
— Сейчас вы можете сделать так, что на борту останется только один из нашей компании — Эдди.
— Послушайте, — сказал Фрэйтаг. — В своей жизни я встречал много людей, я видел их на взлете, видел, как они находили свое место под солнцем, видел, как они скатывались на дно, и я все мог понять в них, даже то, какую они себе при этом выбирали смерть. Но вас я понять не могу. Вы совсем не того сорта, что те двое ваших. Вы, как говорится, особый случай.
— Это верно, — сказал доктор Каспари. — У меня всегда было достаточно честолюбия, чтобы представлять собой особый случай. К этому я всегда стремился.
— И вам это удалось, — сказал Фрэйтаг, и он вдруг схватил бинокль, приставил его к глазам и посмотрел на серую, стального цвета воду, по которой, колыхаясь и образуя длинную цепочку, плыли бумажные четырехугольники — они слабо белели в наступающих рассветных сумерках и медленно отдалялись в сторону побережья.
— Вы видите эти белые прямоугольники? — спросил Фрэйтаг.
— Да, — сказал доктор Каспари.
— Что это?
— Письма. Мои друзья сели в лодку с сумкой, набитой письмами. Я предполагаю, что Ойген сейчас сидит внизу и рассылает их таким странным способом.
— Если ветер не изменит направления, эти письма, может быть, уже завтра прибьет к побережью, — сказал Фрэйтаг. — Во всяком случае какую-то часть их.
— Вы правы, — сказал доктор Каспари, и Фрэйтагу стало чуть ли не жутко оттого, что доктор Каспари опять сказал то, о чем он только что думал. — Если ветер и течение не изменят направления, побережье уже завтра будет усеяно этими письмами, и тот, кто их обнаружит, сразу же, надо полагать, позаботится о том, чтобы найти человека, который их отправил.
Доктор Каспари торопливо покинул капитанский мостик, и на этот раз Фрэйтаг пошел вслед за ним; оба они прошли до самого трапа, оба наклонились над поручнями, и оба увидели Громилу, который вскрывал, разворачивал письма, вертел их так и сяк в своей ладони и вдруг прерывал свою созерцательную деятельность для того, чтобы засунуть что-то во внутренний карман пиджака.
Какое-то время доктор Каспари наблюдал за ним — прежде чем окликнуть его и в очень вежливой форме приняться уговаривать не бросать больше писем в воду.
— Это нехорошо, — сказал он, — там, на берегу, найдутся люди, которые эти письма обнаружат, и они постараются сделать все, чтобы найти отправителя. Такой человек, как вы, не может этого не понимать!.. — И это продолжалось до тех пор, пока Громила не кивнул в знак согласия и не вручил все оставшиеся у него письма доктору Каспари.
— За все это вам придется ответить, — сказал Фрэйтаг. — Каждый из тех, кто писал эти письма, и каждый из тех, кто их должен был получить, предъявят однажды свои требования.
— Вы ошибаетесь, — сказал доктор Каспари. — На почте никто своих требований не предъявляет. То, что попадает на почту, как правило, нельзя затребовать назад, и мой друг это знает.
Он замолчал, потому что в этот момент по палубе метнулась тень и уткнулась им в ноги, так что они инстинктивно отступили назад и тут же услышали зазывный голос Гомберта: «Иди сюда, Эдит, ну иди же сюда!..» — повторял он, прищелкивая пальцами, в то время как ворон кружил вокруг ног Фрэйтага и доктора Каспари, а нелепо оттопыренное на сторону, обрезанное крыло птицы волочилось по палубе.
— Иди сюда, Эдит, ну иди сюда!.. — приговаривал Гомберт, и Ойген, передразнив Гомберта: «Иди сюда, ну иди сюда!» — ковырнул ее стволом дробовика.
— Грач… — сказал доктор Каспари.
— Осторожно! — закричал Гомберт. — Не наступите ей на крыло!
Ворон остановился между ногами Громилы, приоткрыв зазубренный на конце, цвета черного графита клюв и нахохлив отливающие синевой перья.
— Осторожно! — предупредил теперь уже Фрэйтаг. — Это не простой ворон, он умеет говорить.
— Ценность этого дара определяется текстами, — сказал доктор Каспари.
— Ну-ка, что ты такое можешь нам сказать? — обратился к ней Громила. — Может, прочтешь нам из молитвенника или расскажешь какую-нибудь сказку?
Ойген нагнулся, медленно опустил руку, растопырив пальцы так, что казалось, будто он хотел ковырнуть птицу в шею, словно вилкой, но, когда он уже хотел к ней прикоснуться, птица вытянула голову, подскочила и впилась клювом в мякоть руки Громилы, который испуганно отпрянул и поднял над палубой вцепившуюся в его руку птицу. Острым клювом она рассекла Громиле мякоть руки и неуклюже шлепнулась на палубу. Вытянув шею, словно собираясь сделать глотательное движение, птица тут же встряхнулась и, сложив крылья, успокоилась.
Ойген посмотрел на окровавленную руку, сжал ладонь, удивленно пощупал ее другой рукой, и вдруг его козлиные, с желтизной глаза превратились в щелки, и на этот раз рука его опустилась так резко, что ворон присел, как это делает курица, когда ее ловят. Громила ухватил птицу за шею и бросил за борт. Подрезанные крылья с шумом заплескались в безнадежном желании полета, и потом громко плеснуло еще раз — когда пернатая с маху упала на воду. Птица не затонула, ее распростертые куцые крылья приняли на себя силу падения и теперь отчаянно бились о воду. Поначалу она прямо шла от борта корабля, затем пошла по кругу, под конец о воду стучало только одно крыло.
— Она даже не попросит о помощи, — сказал доктор Каспари.
Человек с заячьей губой поднял ружье и выстрелил. Крыло птицы задралось и так и осталось висеть, краем окунувшись в воду.
— Вот так-то, — сказал Ойген, перезарядил ружье, резко повернулся к Гомберту и увидел, что тот идет на него, раздвинув и выбросив вперед руки.
— Осторожно! — громко крикнул Фрэйтаг.
— Иди сюда, Эдит, ну иди-ка сюда!.. — сказал Громила, подделываясь под голос Гомберта.
— Стоп, Гомберт! — сказал Фрэйтаг.
— Ну иди сюда, — продолжал говорить Громила. — Давай-ка поближе!..
Он придерживал дробовик на бедре, палец его лежал на спуске, дуло ружья смотрело в живот Гомберта, а глаза сузились.
— Гомберт, назад! — сказал Фрэйтаг.
— Ну еще пару шагов!.. — сказал Ойген и откинул голову, кончик языка проехался по краю рассеченной надвое губы, а окровавленная рука легла под ствол дробовика.
— Гомберт! — резко окликнул Фрэйтаг.
Гомберт растерянно остановился, опустил руки; лицо его передернуло тиком. Он глянул на ствол дробовика, повернулся, подошел к поручням и посмотрел вниз на черное, колыхаемое волной тело птицы, которое уносило течением вслед за вереницей писем.
— Боюсь, капитан, — сказал доктор Каспари, — что нам пришло время покинуть ваше общество. Мои друзья уже проявляют нетерпение. Позаботьтесь о нашей лодке и не забывайте о том, что мы назначили срок. Нам требуется самая малость, и в ней наш выигрыш.
В полдень, когда со стороны островов на корабль надвинулся туман, Фрэйтаг стоял на мостике и прислушивался к работе двигателя какого-то судна, которое подходило все ближе и ближе, через какое-то время прошло в стороне и теперь удалялось, и ни Фрэйтаг, ни Цумпе, дежуривший на баке, не увидели самого корабля.
— Прошел, — тихо сказал Фрэйтаг.
Вышедший из рубки Филиппи, как будто он ожидал этого слова от Фрэйтага, появился у капитана за спиной. Он небрежно бросил в воду окурок, стал рядом с Фрэйтагом, засунул руки в карманы и опустил лицо.
— Мы вроде бы обо всем договорились, — сказал Фрэйтаг. — Больше я тебя ни о чем спрашивать не стану: радируешь самое необходимое, дашь отбой, как ты это всегда делал, и ничего не скажешь дирекции. На борту никаких происшествий не случилось.
— Если тебя слушать с закрытыми глазами, только тогда можно поверить всему, что ты говоришь, — сказал Филиппи.
— Я знаю, что говорю, — сказал Фрэйтаг.
— С чем тебя и поздравляю, — сказал Филиппи.
— А теперь иди и передай свою радиограмму.
— Но перед этим я попрошу тебя подписаться под сообщением.
— Это еще зачем? Все радиограммы ты раньше подписывал сам.
— Раньше, когда я их передавал, мне не надо было на кое-что закрывать глаза.
— Хорошо, я подпишу, — сказал Фрэйтаг.
Филиппи кивнул и со скептической улыбкой на своем ястребином лице молча покинул капитанский мостик; бегающая на роликах дверь радиорубки с грохотом отворилась и с таким же звуком закрылась, и Фрэйтаг вошел в свою рубку, сел за стол, привалился к нему грудью и попытался уснуть.
Но уснуть он не мог. К рубке приближались шаги: казалось, их привело из невообразимой дали — четкие и тут же затихающие на палубном настиле, вкрадчивые на баке, они затем отчетливо раздались на железных ступенях трапа, и они приближались, а Фрэйтаг слушал мучительно медлительные шаги, но продолжал лежать, не поднимаясь, до тех пор, пока шаги не остановились на капитанском мостике. Он медленно выпрямился и посмотрел в открытую дверь: в проеме двери стоял Фред.
— А, — сказал Фрэйтаг. — Это ты. Я, когда услышал твои шаги, подумал, что ты идешь от самого побережья и уже ни за что не доберешься сюда.
Фред молча смерил отца полным неприязни взглядом, вошел в рубку, вытащил крюк из гнезда и затворил дверь.
— Ты не хочешь присесть? — спросил Фрэйтаг.
— Могу и постоять, — сказал Фред.
Фрэйтаг улыбнулся и губами передвинул холодную сигарету в другой угол рта.
— Тебе нужна моя помощь? — спросил он.
— Мне не нужно от тебя никакой помощи, — сказал Фред. — Я хотел бы тебе кое-что сказать.
— Я знаю, — сказал Фрэйтаг. — Я этого ожидал.
— Это на тебя похоже, — сказал Фред. — Ты никогда и ни в чем не рисковал и не отваживался на риск. Прежде чем что-нибудь предпринять, ты справляешься о гарантиях, и ты никогда не станешь ловить преступника — до тех пор, пока он не даст тебе честное слово, что у него вышли все патроны, только после этого ты начнешь действовать.
— Это ты все хорошо обдумал, — сказал Фрэйтаг.
— Потому что так оно и есть, — сказал Фред. — Теперь я это знаю.
— Ничего ты не знаешь, сказал Фрэйтаг. — До тех пор пока ты не уверен, что единственная возможность для безоружного заключается в том, чтобы заигрывать с ружейным дулом, — до тех пор мне безразлично, что ты думаешь об этой истории. Вот что я тебе скажу, Фред: я никогда не ходил в героях и никогда не мечтал оказаться в убийцах. Оба этих типа людей всегда были мне подозрительны: они слишком просто умирали и даже в момент смерти были уверены в себе, я бы даже сказал, слишком уверены, а так не годится. Я знал людей, которые умирали для того, чтобы поставить точку. Им это не удавалось, после них все возвращалось на круги своя. Их смерть помогала им самим, но не окружающим. У того, кто безоружен и не облечен властью, всегда больше возможностей, и иногда мне кажется, что за этим желанием — во что бы то ни стало замаячить перед дулом автомата — скрывается самый настоящий эгоизм.
— Это мне все неинтересно, — сказал Фред. — Я хочу знать только одно: почему ты отослал Ретгорна и других назад, когда они хотели связать всех троих?
— Я тебе только что это объяснял.
— А если бы им это удалось?
— Тогда Гомберт сегодня бы зашивал каждого по отдельности в простыню: им бы удалось только это.
— Значит, ты ничего не хочешь предпринимать против них?
— Я хочу, чтобы брандер благополучно закончил свое последнее дежурство и чтобы все члены команды были живы, когда мы вернемся в порт. Вот чего я хочу. И поэтому на судне ничего не должно предприниматься без моего согласия.
— Это все, — сказал Фред. — Больше у меня вопросов нет.
— Я так и думал, — сказал Фрэйтаг.
— Тогда тебе не нужно ждать никаких сюрпризов.
— Сюрпризы еще будут, — с безучастной улыбкой произнес Фрэйтаг и, когда Фред вышел из рубки, встал и двинулся вслед за сыном на мостик, спустился за ним по трапу, затем остановился в проходе на бакборте и посмотрел, как его сын уходил от него в тумане в направлении к бушприту. Фред шел прямо, быстро, и четкие шаги его не отдавались эхом…
Фрэйтаг стоял и ждал, пока его сын не исчез в медленно проплывающих клубах тумана, потом прошел к сходням и наклонился, опершись о поручни.
Чала, которой была пришвартована лодка «гостей», свободно провисала в воде, мягко двигалась туда и обратно, подобно серому щупальцу животного; она бесшумно извивалась, словно змея, и, казалось, ощупывала покрытый водорослями корпус брандера. Фрэйтаг посмотрел вдоль чалы, туда, где, скрытая в тумане, должна была находиться лодка, и в недобром предчувствии снова посмотрел на свободно покачивающуюся чалу, которая, казалось, медленно утопала в воде, и вдруг Фрэйтаг перемахнул на сходни и спустился вниз. Он схватил чалу, медленно потянул ее на себя, ожидая встретить сопротивление лодки, но, прежде чем конец ее оказался у Фрэйтага в руках, ему стало ясно, что с лодкой что-то случилось, и, когда из воды показался конец чалы — с бахромой, будто отсеченный по краю ударом топора, — он поднял его, внимательно осмотрел и прислушался к тишине тумана, как если бы предполагал, что отрезанная от чалы лодка все еще где-то неподалеку. Потом он, размахнувшись, забросил чалу назад в море и услышал, как она плеснула по воде. «Это Ретгорн, — подумал Фрэйтаг. — Только он мог отрезать лодку, и, если даже это сделал Золтоу, это ему подсказал Ретгорн. Он хотел захлопнуть ловушку и поэтому лишил их лодки. Он будет отнекиваться, но все равно это сделал он. С самого начала он был против меня». Фрэйтаг поднялся по сходням на палубу, там он снова обернулся и вслушался в туманную безысходность, окутавшую корабль и море над гаванью, и теперь он думал о докторе Каспари и о его компаньонах и пытался представить себе их реакцию, когда они обнаружат исчезновение лодки. Фрэйтаг медленно двинулся к кают-компании.
Доктор Каспари сидел за столом и раскладывал пасьянс. В углу кают-компании, на приставленных друг к дружке стульях спал Эдди, положив автомат в изголовье, так что при надобности он мог бы стрелять лежа. Ойген вернулся на свое место за столом, где стояла эмалированная чашка с дымящимся кофе, и, ухмыляясь, стал наблюдать за картами.
Фрэйтаг сразу заметил, что это были его карты, и еще он заметил, что стеклянный футлярчик, в котором он держал карты, был открыт.
— Что-то не ложатся у меня карты, — выдержав паузу, сказал доктор Каспари, — да, не ложатся… Но с другой стороны, какая же это игра, если в ней даже нельзя хоть раз разочароваться?
— Мне надо с вами поговорить, — сказал Фрэйтаг.
— А что, наша лодка уже готова?
— Нет.
Доктор Каспари спокойно сгреб карты в кучу, собрал их в колоду и положил колоду в футляр.
— Я готов, — сказал он.
— У вас не осталось никакой возможности добраться до места, — сказал Фрэйтаг.
— Я могу поинтересоваться, на чем строится ваше утверждение?
— Ваша лодка уплыла, — сказал Фрэйтаг. — Кто-то перерезал чалу, на которой она была зашвартована.
— Мне казалось, ваши люди хотели ее отремонтировать; Ойген думал то же самое, не так ли, Ойген?
— Ее унесло в море, — сказал Фрэйтаг, — и искать ее сейчас, в тумане, было бы бессмысленно. Мы ее все равно не найдем.
— Вы говорите так, как если бы сами были этим озабочены, капитан. Но мы еще оставляли за собой право выбора.
— У вас теперь не осталось никакой возможности добраться до места, — повторил доктор Каспари.
— Сложившаяся ситуация говорит против этого, капитан. Вы забыли о своей, о вашей лодке, и еще вы не подумали о том, что в крайнем случае мы можем поставить под парус ваш корабль, даже если он оборудован только для стоянки.
— Я уже говорил вам, что брандер не покинет свой пост до тех пор, пока я здесь капитан.
— А если бы я спросил у вас совета, что бы вы мне посоветовали?
— Кончить всю эту историю, — сказал Фрэйтаг. — Сдаться властям. Даже если у вас будет лодка, ваши шансы добраться до Фааборга или еще куда-нибудь стали настолько мизерными, что игра не стоит свеч, и этих шансов у вас с каждым часом становится все меньше.
— Видите ли, капитан, в этом мы с вами расходимся: для вас неизвестность означает — никаких шансов, а для меня известность означает весьма немногое. И вы, я полагаю, не рассчитываете на то, что мы готовы отказаться от своего шанса: ценность его в том и заключается, что он мал. Я надеюсь, что вы, не откладывая, отдадите приказание отремонтировать вашу лодку и по заниженной цене предоставить ее в наше распоряжение.
Фрэйтаг вынул изо рта холодную сигарету, раздавил ее, размял табак между пальцами и спросил:
— Вы адвокат?
— И адвокат тоже, — сказал доктор Каспари и загадочно и иронически сделал поклон в сторону Фрэйтага.
* * *
Гомберт сидел в носовой части лодки, подвешенной на шлюпбалках, и смотрел на грозу, бушевавшую над побережьем. Он подставлял лицо свежему ветру, от которого туго натягивалась якорная цепь и рассеивались клубы тумана, и все это время он держал в руке тяжелую металлическую свайку, похожую на куцый кинжал. Никто на корабле не знал, что он сидит здесь, запасаясь терпением и готовый ко всему, держа в свешенной вперед руке колючую свайку. Он думал о записке, которую он, адресовав Ойгену, забросил через вентиляторное окно в кают-компанию. Он это сделал перед самым ужином, когда доктор Каспари беседовал с Фрэйтагом, стоя на корме. Он не был уверен, обнаружил ли Громила его записку сразу же и успел ли он ее прочесть, но он знал, что записку не задуло в воздухозаборник и что она упала в кают-компанию. Не был Гомберт уверен также и в том, что, прочитав адресованную ему записку, Ойген никому о ней не сказал. Он написал Ойгену, что доктор Каспари хочет выскользнуть из ловушки один, сам по себе; один из членов команды, якобы подкупленный им, должен помочь доктору Каспари спустить лодку на воду. Как только доктор Каспари выйдет ночью из кают-компании, сообщалось в записке, он, Ойген, тоже должен выйти, но не следить за доктором, а сразу же идти к лодке и ждать. Гомберт рассчитывал на то, что эти трое в достаточной степени не доверяют друг другу.
Вот уже четыре часа сидел он в лодке и теперь посматривал на часы и думал о том, что последний, назначенный им самим срок подходит к концу. На брандере все было тихо.
Гомберт поднялся и выпрыгнул из лодки. Он засунул свайку в карман промасленного кителя и услышал звук отворяемой двери, затем скрип шагов по рифленым плитам пола, и затем у соседней с ним раковины остановилась чья-то фигура. Гомберт узнал профиль доктора Каспари.
— Гроза прошла? — спросил доктор Каспари.
— Как сказать… — сказал Гомберт.
— Это была бы самая подходящая погода для прогулки под парусом, а?..
— Вообще-то да, — сказал Гомберт.
— Хотите нам помочь? Нам нужно в район Фааборга. Вы нас можете высадить у берега и сразу же вернуться на место.
— По этому вопросу вам нужно говорить с капитаном, — сказал Гомберт.
— Я обратился к вам.
— Я здесь ничего не решаю.
— А если бы вы что-нибудь решали?..
— Если бы я здесь мог что-нибудь решать, я бы вздернул вас на мачте, всех троих. И не снимал бы до тех пор, пока мы не возвратились в гавань. Насчет одного из вас я бы распорядился особо.
— Так… — улыбнувшись, сказал доктор Каспари. — В таком случае мне не нужно расстраиваться по тому поводу, что вы пока не капитан этого судна. Мне очень жаль, но в данной ситуации я, пожалуй, воздержусь от пожеланий успеха в вашей карьере.
— На вашем месте я бы пожелал что-нибудь другое, — сказал Гомберт.
— Я как раз собираюсь это сделать, — сказал доктор Каспари.
Они повернулись одновременно, озадаченно посмотрели один на другого, как будто только что встретились, и Гомберт, как бы перед лицом полной неожиданности, сделал рефлекторное движение: его правая рука резко поднялась, и кулак ее обрушился на челюсть доктора Каспари, затем левая рука тут же метнулась вслед и с силой уткнулась в его лицо, и доктор Каспари, взметнув руками, повалился назад, зацепив затылком край раковины. Он упал на спину, его черные очки разбились и разлетелись осколками по уложенному плитами полу. Один глаз доктора Каспари был закрыт, другой сильно слезился и смотрел на Гомберта тускло и равнодушно, зрачок его уплывал на сторону, и Гомберт увидел, что это был глазной протез. Он прислушался, но в проходе все было тихо, только дверь болталась туда и обратно. Лишь теперь он понял, что произошло, и подумал, что могло бы произойти, если бы кто-нибудь из тех двоих — даже если и Фрэйтаг — вдруг вошел в туалет, и какое-то мгновение он думал о том, чтобы исчезнуть самому, а доктора оставить просто так. «Но может быть, — подумал он, — это будет началом всего, сигналом к освобождению, который услышат все остальные, и Фрэйтаг тоже, ну хотя бы потому, что если сигнал подан, то пути назад уже нет…» И он поднял с пола тело доктора Каспари, прислонил его к стене и, подогнувшись под него, принял доктора на плечо, так что тело переломилось и повисло на Гомберте двумя уравновешенными частями.
Ему хватало усилий одной руки, чтобы удерживать тело доктора Каспари на плече. В другую руку он взял свайку, концом ее открыл дверь, вышел из туалета и вступил в слабо освещенный проход. Пригнувшись под иллюминаторами кают-компании, он пронес тело доктора Каспари по палубе, потом вместе с ним поднялся на капитанский мостик, открыл штурманскую, свалил вялое, непослушное тело на стул, нашел на полке сигнальный фал, выпростал его оттуда, другой рукой придерживая при этом тело доктора, которое клонилось на сторону и грозило упасть. Он крепко привязал доктора Каспари к стулу, отошел на несколько шагов, как это делает художник, любуясь только что законченной картиной. И пока он вот так стоял, склонившись над ним, он услышал голос Цумпе, раздавшийся у двери. Голос, в котором жила скрытая радость и еще одобрение и азарт заговорщика.
— А придурка ты не пристукнул? — спросил шепотом Цумпе, все еще стоя у двери.
— Входи и поплотнее закрой дверь, — сказал Гомберт.
— Этот из них самый хитрый, — сказал Цумпе разочарованно. — Я думал, что ты притащил кого-нибудь из тех двоих.
— Мы их возьмем одного за другим, — сказал Гомберт. — Поодиночке, по очереди. А Громилу я буду брать сам. Начало во всяком случае есть!..
— Фрэйтаг что-нибудь знает?
— Пока еще нет. Но когда узнает, он должен держать нашу сторону. Теперь на попятную идти поздно.
— Позвать Ретгорна?
— Не нужно, — сказал Гомберт. — Я пойду к Фрэйтагу, разбужу его и все расскажу.
— Тогда я остаюсь здесь, — сказал Цумпе.
— Возьми свайку, — сказал Гомберт.
Он подал Цумпе увесистую свайку и пошел с мостика, а Цумпе стал перед дверью рубки, спиной к ней.
Хотя у него было большое желание возвратиться в рубку и взглянуть на связанного доктора, Цумпе продолжал стоять перед дверью, дожидаясь возвращения Гомберта, но вдруг услышал из рубки отрывистый стук, грохотанье и еще вздох; он испугался, что связанный упал вместе со стулом, и все-таки открыл дверь и вошел в рубку. Доктор Каспари все еще сидел на стуле. Он дергался, упирался ногами в пол и, вздрагивая и елозя ногами по полу, пытался отодвинуться вместе со стулом в сторону. Цумпе удивленно посмотрел на него, упер ему в затылок острие свайки и сказал:
— Сидеть тихо! Тебе очень скоро еще придется подвигаться.
Гомберт все еще не возвращался, хотя Цумпе полагал, что пора бы ему объявиться. Он стоял у трапа и прислушивался, оглядывая палубу, и через некоторое время до его слуха донеслись шаги двух мужчин. Он подумал, что это Гомберт поднимается на мостик вместе с Фрэйтагом. Шаги приближались со стороны бакборта, остановились, послышались снова, и Цумпе увидел Ойгена и Эдди, появившихся прямо под ним у трапа: впереди, нервный и подозрительный, прижав автомат к бедру, двигался Эдди. Позади него — Ойген, усталый, — с небрежно торчащей изо рта сигаретой; Цумпе видел, как они остановились, прислушиваясь к чему-то, и, прежде чем Цумпе успел укрыться, оба разом подняли головы и уставились на него. Они смотрели без удивления, без изумления, без всякой растерянности — смотрели так, как если бы ожидали от него какой-то реакции: может быть, оклика или какого-нибудь движения, а может быть, какой-то мгновенной определенности, и, возможно, они прошли бы дальше, если б он выдержал их взгляд и продолжал стоять на мостике. Но Цумпе вдруг отклонился назад и отступил на пару шагов. После этого тут же услышал, что они поднимаются. Они принялись осматривать мостик, шагая мимо Цумпе, перешептываясь и показывая глазами на лодку, висевшую на шлюпбалках, потом повернули назад и теперь, не спуская глаз с Цумпе, шли прямо на него.
— Где наш доктор? — спросил Эдди.
— В кают-компании, — ответил Цумпе. — Он там квартирует.
— Он должен быть здесь, — сказал Эдди.
— На мостике посторонним делать нечего, — сказал Цумпе.
— Говори, где он, — сказал Эдди.
— Вы обычно все так хорошо знаете, — сказал Цумпе. — Что же вы на этот раз такие беспомощные?
— Здесь какая-то дверь, — сказал Громила и дернул за ручку, попытавшись открыть дверь штурманской.
— Убери лапы! — сказал Цумпе. — Сюда никто не имеет права входить, кроме капитана и штурмана.
Ойген покачал головой, засмеялся глупым прерывистым смехом и снова подергал дверь, так что Цумпе невольно придвинулся ближе, держа свайку наготове в кармане.
— Открывай, слышишь, — сказал Ойген.
— На это имеют право только капитан или штурман!
— И еще мы, — сказал Эдди. — Если мы тебе приказываем, это значит, что тебе приказывает сам капитан. Или тебе не ясно?
— У него, видать, башка неважно соображает. Хорошо бы по ней стукнуть.
Громила еще раз дернул за ручку, потом наклонился и заглянул в замочную скважину. Эдди в это время наблюдал за его лицом, как будто хотел определить, что его брат увидел в рубке. И в ту же секунду Цумпе выхватил из кармана свайку и замахнулся. Он уже выбрал точку — между ключицей и шеей, куда должно было войти острие свайки, но, прежде чем его рука успела опуститься, Ойген, который уже заметил в рубке связанного доктора Каспари, повернул голову, увидел занесенную над братом руку и резким ударом локтя оттолкнул Эдди в сторону, так что Эдди отбросило к поручням. Он оттолкнулся от них, как боксер отталкивается от канатов, и в ту же секунду нажал на спуск автомата.
Ствол автомата рассек воздух по косой линии, снизу вверх, разбрызгивая из дула осколки пламени. Очередь пропорола тело Цумпе от бедра до ключицы, ураганным шквалом отбросила его назад, и он казался удивленным, когда медленно оседал, и, осев, какое-то мгновение удивленно же смотрел в никуда, а потом упал лицом вниз.
— Ну вот видишь, — грустно сказал Ойген, — видишь, как оно обернулось…
Эдди откинул ногой с пола стреляные гильзы и сказал:
— Поторопись, они сейчас заявятся! Нам надо действовать.
— А доктор-то наш здесь! — сказал Ойген.
— Тогда открывай!
— Я уже пробовал, — сказал Ойген, — дверь не поддается.
— Ну-ка, посторонись, — сказал Эдди, — отойди назад!
Он направил ствол автомата на дверной замок и нажал на спуск. Пули искромсали, разбили замок и отбросили дверь внутрь. Пока Эдди, поводя автоматом из стороны в сторону, наблюдал за трапом, Ойген вошел в рубку и развязал доктора Каспари, который, болезненно усмехаясь, массировал себе суставы рук и затылок. Потом вытащил сигарету, с необычайной тщательностью ввернул ее в мундштук и закурил.
— Спасибо, Ойген, — вежливо сказал он. — Я не забуду твоей помощи.
— Нам надо смываться, — сказал Громила.
— Зачем? Что нам мешает сейчас пойти и спокойно позавтракать?
— Один из них лежит за дверью, и он больше не встанет, — сказал Ойген. — Тот самый карлик, он все напрашивался…
— Я все слышал, — сказал доктор Каспари.
— Идите сюда оба! — крикнул Эдди с мостика.
— Эдди начинает серчать, — сказал Ойген.
— Тогда пойдем к нему, — ответил доктор Каспари.
Когда они вышли, с палубы доносились голоса членов команды — голос Фрэйтага, глухой голос Ретгорна и растерянные слова кока: «Вот здесь стреляли. Я слышал, как здесь стреляли!» И потом внизу послышались шаги, топот по ступеням трапа, а затем над площадкой показалось лицо Фрэйтага. Он не без удивления обнаружил, что поднимается навстречу Эдди и нацеленному на него автоматному дулу, но не приостановил движения, продолжая подниматься дальше — решительный, собранный, как будто дуло автомата, которое в него глядело, требовало сосредоточения всех его сил. Фрэйтаг поднялся еще на несколько ступеней и, возвышаясь над верхним краем трапа в половину роста, остановился, выждал какое-то время и теперь смотрел на Эдди, который, широко расставив ноги, с невозмутимым, таящим в себе любую неожиданность спокойствием наблюдал за ним и потом чуть слышно сказал:
— Дальше ни шагу!
Фрэйтаг повиновался. Предупреждение подействовало на него успокоительно, он чувствовал, что здесь рубеж, и, если он этот рубеж не переступит, ничего не произойдет, и он отвел взгляд от Эдди и посмотрел туда, где лежал Цумпе.
— Назад! — сказал Эдди. — Спускайтесь вниз и ждите, пока мы не сойдем. Мы сейчас спустимся.
— Пожалуйста, прошу вас, — сказал доктор Каспари, — освободите трап.
Фрэйтаг опять повиновался, подвинулся назад. На мостике пошептались, и после этого те трое удалились в сторону бакборта, так что они никого не встретили, когда сошли вниз и двинулись — Эдди впереди, доктор Каспари замыкающий — в направлении кают-компании, которую Громила предусмотрительно запер на ключ.
Лишь после того как они затворили за собой дверь, Фрэйтаг, Гом-берт и Ретгорн вышли из камбуза, который послужил им укрытием, и поднялись на мостик.
Гомберт опустился на колени у тела Цумпе и перевернул его: увидел лежащую на полу свайку, которую сам отдал ему, и полоску крови, повторяющую след, который пули пропороли в теле Цумпе, — от бедра до ключицы. На лице вахтенного все еще лежало выражение мучительного удивления, застывшее окончательно, словно маска.
— Снеси его вниз, — сказал Фрэйтаг Гомберту.
— Куда — вниз?
— Отнеси его в форпик, в кладовку.
— Что, я все должен делать? — спросил Гомберт.
— Почему ты задаешь вопросы?
— Придет посыльное судно и возьмет его на берег.
— Не знаю… — сказал Фрэйтаг. — Пока что снеси его вниз.
Гомберт поднял мертвое тело на плечи и пошел с ним к трапу, а Фрэйтаг отворил покачивающуюся туда и обратно дверь рубки, выложил на стол то, что недавно принадлежало Цумпе, и накрыл все это вахтенным журналом.
— Что ты собираешься предпринять? — спросил его Ретгорн. — Мы должны уведомить дирекцию о его смерти, да и родственники Цумпе должны об этом узнать.
— У Цумпе не было родственников, — сказал Фрэйтаг. — Мне неизвестно, где он пропадал и что делал в то время, пока мы бывали на верфи. Я знаю только то, что его никто никогда не ждал.
— Тогда об этом должны узнать в дирекции, — сказал Ретгорн.
— Он ослушался приказа, — сказал Фрэйтаг. — Цумпе не выполнил того, о чем мы договаривались.
— Скажи лучше, что ты всю вину хочешь свалить на него.
— Нет, не на него, — сказал Фрэйтаг. — А на того, кто отрезал чалу у лодки. Если бы Золтоу отремонтировал их лодку, их бы на корабле уже не было, и мы могли бы дать на берег радиограмму и позаботиться о том, чтобы они ушли не дальше чем на двадцать миль.
— Я чалу не отрезал, — сказал Ретгорн.
— Тогда кто же?
— Не я, и я никому не говорил, чтобы отрезать чалу. Даю тебе слово.
— Ты знаешь мое мнение насчет твоего честного слова, — язвительно заметил Фрэйтаг.
— Во всяком случае это был не я, — сказал Ретгорн.
— Оставь меня одного, — ответил Фрэйтаг. — Сейчас ты мне больше не нужен.
Он отвернулся, придвинул стул, сел и посмотрел на вахтенный журнал, потом взял его в руки и раскрыл.
Вдруг он поднял голову. Он кожей почувствовал, что дверь за его спиной открылась, почувствовал приближение какого-то человека, его сдавленное дыхание, однако не оборачивался, хотя присутствие постороннего чуть не заставило его это сделать. И тут он услышал мягкий, вкрадчивый голос доктора Каспари.
— Я вынужден был вернуться, — сказал он. — Я предполагал, что вам помешаю, но мне необходимо сообщить вам, что я очень сожалею по поводу случившегося инцидента.
— Это не инцидент, — возразил Фрэйтаг. — Это убийство.
— Вы забываете о том, что произошло это при необходимости к самообороне.
— Я видел то, что видел.
— Когда видит только один, этого недостаточно.
— Подите прочь, — сказал Фрэйтаг. — Идите к своим попутчикам.
— Мои попутчики также сожалеют о случившемся.
— Ни вы, ни ваши попутчики не могут сожалеть ни о чем.
— Возможно, вы и правы, — сказал доктор Каспари, — вероятно, мы и в самом деле никогда и ни о чем не сожалели. Тем не менее я поднялся к вам, чтобы по крайней мере сказать вам: то, что произошло, не должно было произойти.
— Это все? — спросил Фрэйтаг.
— Нет, — вежливо возразил доктор Каспари. — Далеко не все. Я должен сказать вам еще кое-что: мы решили покинуть ваш корабль, и, если вы не отремонтируете нашу лодку в течение двух дней, вы поможете нам добраться до места на своем корабле. Мы заставим вас это сделать.
— Вы кажетесь самому себе очень сильным, я знаю, так, как вы, говорят обычно те, у кого в кармане лежит револьвер. Хотел бы я вас послушать, если бы вы были безоружны или если бы мы тоже были вооружены.
Доктор Каспари заметил лежавшую на столе ручку, бросил взгляд на полку, где лежал вахтенный журнал, взял его и, открыв, начал читать. Оправа его очков была стянута тонкой проволокой, одного стекла не было, и сейчас в лице доктора Каспари было что-то совиное. Не проявляя никакой реакции, он дочитал до конца все, что написал Фрэйтаг, потом положил журнал на стол и вырвал последний из исписанных листов.
— Вы, конечно, позволите, — сказал он, — ведь я действую в согласии с моим мнением о том, что вашему кораблю не помешало бы наконец-то иметь свою маленькую тайну. Кроме того, вы уже знаете — мы не заинтересованы в том, чтобы оставлять следы…
— Посыльное судно! — крикнул Ретгорн с вахты на мостике.
— Идет посыльное судно, — сказал Фрэйтаг и поднялся.
— Что это означает? — спросил доктор Каспари.
— Не более того, что вы слышали, — сказал Фрэйтаг. — На подходе посыльное судно.
— То есть к вам гости? — спросил доктор Каспари.
— Приятные гости, — ответил Фрэйтаг.
— Судно задержится надолго?
— Это зависит от нас, — сказал Фрэйтаг, — и еще от того, что мы им расскажем.
— Боюсь, что вам рассказывать особенно нечего.
— Рассказать всегда что-нибудь найдется.
— Отлично, — сказал доктор Каспари, — мы освободим вам кают-компанию и подождем здесь, на мостике, по крайней мере то время, что они будут находиться у вас. Вам известно наше положение, капитан, и вы знаете, к чему мы можем при случае прибегнуть. Учтите это обстоятельство, когда будете беседовать с вашими гостями.
— Что вы от меня требуете?
— Чтобы вы молчали о том, что для вас является главным, — кстати, в хороших рассказах такой прием используется. Необязательно понимать все, нужно оставлять малую толику неизвестности. Если ваши гости начнут задавать вопросы или выражать недоумение, отсылайте их к справочникам.
— Вы…
— Да, что вы хотели сказать?
— Я хотел бы как-нибудь добраться до вас, — сказал Фрэйтаг. — До всех троих, до каждого в отдельности, или, как вам это было угодно, разобраться с вами как мужчина с мужчиной, — вот тогда бы я с вами поговорил! От вашей спеси тогда не осталось бы ровным счетом ничего, вы бы сделались маленькими!..
— На этот счет я не обманываюсь, капитан. Человеческое величие гарантируется не только его претензиями, но еще и анатомией.
Фрэйтаг положил вахтенный журнал назад и спустился по трапу вниз, там уже собралась команда в ожидании посыльного судна. Глубоко зарываясь кормой в воду, оно шло прямым курсом на брандер. Высоко поднятая носовая часть взрезала гребень волны, которая била в борт судна. Судно быстро увеличивалось в размерах, и вот уже один из сидящих на корме махнул им рукой, встал на ноги, взялся за штурвальный рожок и подвел лодку к сходням.
Не поднимая головы, Фрэйтаг взглянул на мостик и увидел Эдди и Ойгена, которые, пригнувшись, стояли за ограждающей перегородкой, и он заметил, что оружие они держали в руках. Прежде чем швартовы, плеснув по воде, упали на палубу судна, Фрэйтаг, кивнув Гомберту, обратился к нему с какими-то словами, и Гомберт подошел к стоявшему у сходней и шепнул ему что-то на ухо. Потом двое вновь прибывших прошли на палубу брандера, на них были тяжелые куртки, оба были огромного роста и небриты. На обоих были черные кепи, брюки заправлены в сапоги. Оба сказали «Привет!» и сунули руки в карманы, многозначительно посмотрев в сторону кают-компании.
— Если я сейчас же чего-нибудь не выпью, — сказал один из них, — я умру на месте. У меня от жажды в глазах темно.
Для начала они выпили рому с чаем, и, пока сидели, окруженные суровыми ликами бывших капитанов брандера, команда выгружала на борт груз и почту. Фрэйтаг пододвинул им коробку с очень хорошими сигарами, вытащил бутылку очень хорошего коньяка, и они выбили свои трубки, отставили чашки, наполненные чаем с ромом, и первый сказал:
— Обычно в продаже, кроме дряни, ничего не найдешь. У вас же все наоборот: на борту самые лучшие товары, и даже к концу зимнего сезона.
— Как настроение? — спросил второй. — Ведь это ваше последнее дежурство.
— Настроение не такое, как обычно, — сказал Фрэйтаг. — Никак не могу представить себе, что нам предстоит покинуть брандер.
— Ждать осталось недолго.
— Я был бы рад, если бы все это уже было позади.
— Почему ты ничего не пьешь? — спросил первый. — Это очень хороший коньяк, и к тому же он твой.
— Сейчас не хочу, — ответил Фрэйтаг.
— В таком случае — твое здоровье, — сказал второй.
Они выпили, потом первый сказал:
— На прощанье нам надо бы взглянуть на твою посудину, прежде чем ее отбуксируют.
— В этом нет необходимости, — сказал Фрэйтаг.
— Хотя бы мельком, — сказал второй.
— Выпейте еще что-нибудь, — сказал Фрэйтаг.
— Идея стоящая, — одобрил первый и, закрыв глаза, понюхал сигару…
* * *
— Не знаю, чем мне восхищаться больше, — говорил доктор Каспари Фрэйтагу. — Вашей осторожностью или вашей стойкостью. Так или иначе, без вашей помощи ваши друзья вряд ли смогли бы пересесть на судно. Вы уверены, что они найдут дорогу назад?
— Вас это не должно заботить, — сказал Фрэйтаг.
— Но ведь это ваши друзья, — сказал доктор Каспари. — А их изрядно пошатывало, когда они переходили по сходням. Если бы это касалось меня, я бы за них волновался…
Доктор Каспари забросил за голову тонкий ремешок бинокля: он вынес из рубки стул, сделал в сторону Фрэйтага какой-то жест, прося позволения, и сел. В бинокль он долго смотрел вслед удаляющемуся судну, наблюдая, как все ближе клонился к воде подслеповатый свет кормовых огней.
— Я полагаю, они скоро будут на берегу, — сказал доктор Каспари. — Я все чего-нибудь ожидаю. Вот уже много лет я рассчитываю наперед каждый свой день, имея в запасе целую пачку квитанций.
Запас ваших квитанций пополнится, и, может быть, очень скоро, — заметил Фрэйтаг.
— Тем лучше, — сказал доктор Каспари. — В конце концов каждый должник рассчитывает на перемену обстоятельств.
— В этом смысле о вас позаботятся, — сказал Фрэйтаг.
Говоря с доктором Каспари, Фрэйтаг стоял, опираясь о поручни, и не смотрел на него. Теперь же он обернулся и сказал:
— Я встречал в своей жизни людей, которые становились мне противны, как только я с ними знакомился. Это были типы, которых я бы с удовольствием привязал веревкой, как какую-нибудь скотину, к корме корабля и волочил бы их за собой по всем морям, но никто из этих типов не был мне так противен, как вы… Вообще, был ли у вас отец?..
— Вам это покажется смешным, — сказал доктор Каспари, — но отец у меня все же был. И уж поскольку вы этим интересуетесь, сообщу вам, что это был довольно известный, благочестивого поведения человек, во всяком случае таким он считался среди тех, кому часто приходилось ездить по железной дороге.
Доктор Каспари молчаливо улыбнулся, потушил сигарету и продолжил:
— Вы первый человек, капитан, которому я это рассказываю. О своем отце я рассказываю вообще впервые. Я никогда не был о нем высокого мнения.
Фрэйтаг сказал и в этот момент поймал себя на том, что говорит совсем не то, что собирался сказать:
— Ваш отец был о вас, вероятно, такого же мнения?..
— Так оно и есть, — сказал доктор Каспари. — Свое отношение ко мне он давал мне понять неоднократно… И это еще не все: разбирая бумаги, он обнаружил одну особенность, усугубившую его досаду: каждые сорок лет — это он вывел логически и заявил нам об этом в день моего шестнадцатилетия, — каждые сорок лет в нашем мало кому известном роду объявлялся какой-нибудь достаточно известный пройдоха, или жулик, или мошенник, или убийца. Правда, при этом мой отец всякий раз добавлял, что каждый из них был по-своему талантлив. Вывод, к которому он пришел, он облек в слова: «Последняя сороковка только что завершилась!» — и после этого он не нашел ничего лучше, как молча и многозначительно посмотреть на меня, хотя с таким же успехом он мог бы посмотреть и на моего брата-близнеца Ральфа. Так или иначе, я в тот же вечер сделал следующее: подошел к зеркалу и увидел, что я — это уже не я.
— И все же… — произнес доктор Каспари, — не могу сказать, чтобы я испугался; просто эта мысль меня начала занимать, но не так, чтобы после этого я принялся ловить мух и отрывать им лапки; спустя какое-то время, когда Ральф объявил о своем решении посвятить себя юриспруденции, я последовал его примеру. И уже в то время кое-кто — но не отец, потому что, пока мы учились, он умер, — некоторые начали поговаривать о том, что наши совместные усилия приведут к учреждению фирмы, то есть адвокатской конторы «Каспари и Каспари».
Это и в самом деле чуть не произошло, однако традиции нашего рода вдруг явственно дали о себе знать. Факт, что как раз в это время истекло одно из тех самых сорокалетий, в котором ожидался наш доморощенный мошенник, заставил меня предположить, что моя семья сразу, на моем подходе к зрелому возрасту, отнесется с одобрением ко всему, что должно быть причислено к запретным исключениям, то есть к свойственным только мне страданиям, порокам и соображениям морали… Все мы являемся подданными нашего Я, мы крещены для одной лишь жизни. Но мне это не подходило, и я начал систематически жить многими жизнями… Вам интересно то, что я говорю?..
«Он сумасшедший, — подумал Фрэйтаг. — Он один из тех, кому нигде и никогда неможется. Один из тех самых, кому не хватает одной жизни, потому что они ничего не могут довести до конца».
— Ну вот, видите, — сказал доктор Каспари, — таким образом, я нашел отправную точку для того, что я задумал: к своей жизни я присовокупил еще три. Одна из них мне досталась в известном смысле даром — это была жизнь моего брата-близнеца Ральфа. Я присовокупил ее к своей после того, как мы перевернулись в паруснике в устье Эльбы. Я еле-еле выбрался на берег, а мой брат утонул. Я взял на себя его практику, дал извещение о собственной гибели и обосновался в Гамбурге в качестве адвоката-правовика… Вы меня слушаете? Я еще не кончил…
Фрэйтаг поднялся, подошел к штурманской рубке и закрепил дверь, чтобы она не болталась.
— Это была первая из трех жизней, которую я присовокупил к своей собственной…
— Этого достаточно, — сказал Фрэйтаг и смерил доктора Каспари взглядом внимательного презрения.
— Сейчас я расскажу вам про вторую.
— О ней вы расскажете позже, в суде, — сказал Фрэйтаг. — У меня нет времени.
— Разве вам неинтересна моя жизнь? — спросил доктор Каспари.
— В большей мере, нежели это вам может быть приятно, — сказал Фрэйтаг. — Но сейчас у меня нет времени. Я должен осмотреть корабль. Ночью будет шторм.
— Я могу здесь остаться?
— Делайте что хотите.
— Да, вот еще что, капитан: чалу от нашей лодки перерезал не штурман. Это сделал я. Я сам обрубил линь и оттолкнул лодку в море.
Фрэйтаг, который уже был у трапа, оглянулся и вернулся наг зад.
— Зачем вы сделали это? — спросил он.
— О! — сказал доктор Каспари. — Я всего лишь хотел избежать повторения того, что с нами случилось; я не хотел, чтобы мы прошли какой-нибудь километр, а потом остановились: хороший машинист может устроить это. Я хотел действовать наверняка, капитан, и я думаю, что у нас не будет лучшей гарантии добраться до цели, если мы не отправимся туда вместе с вами, то есть на вашем брандере. А потому-то я и перерезал чалу. Наша лодка казалась нам слишком похожей на мышеловку — так же, как похожа на нее и ваша лодка. Вам это понятно?
Фрэйтагу стало ясно, на что в эту минуту рассчитывал доктор Каспари: он увидел, как доктор невольно пригнулся, сунул руку в карман пиджака, потрогал что-то и успокоился.
— Ну так как, капитан, — спросил он, — я могу продолжить свой рассказ? Я хотел бы дорассказать его вам.
Фрэйтаг помолчал, затем повернулся и пошел вниз по трапу.
«Значит, он заметил, — думал Фрэйтаг, — почуял, что у меня было на уме, потому что Золтоу не мог ему об этом сказать. Золтоу был единственный, кто знал о моем плане. Он все предугадал: то, что мы хотели избавиться от них, попросту вытолкнуть их в море на расстояние какой-нибудь мили, где они лежали бы, как на тарелочке, и береговой полиции не составило бы труда взять их. Значит, этот вариант отпадает, и он хочет заставить нас пройти на бак, а сами они будут стоять рядом со своими дробовиками и пистолетами, все трое, а стволы их «пушек» будут ходить из стороны в сторону и указывать, что нам следует делать. Теперь к этому надо быть готовым…»
Брандер резко осел под ним и задрал корму, как будто хотел встать на бушприт; Фрэйтага бросило на поперечину, он смягчил удар, молниеносно выбросив вперед обе руки, и услышал, как стулья, проехав по полу, резко уткнулись в переборку.
«Может быть, сейчас самое время, — подумал Фрэйтаг. — Во время шторма можно кое-что повернуть по-другому. Теперь нам нужно предпринять что-то новое».
Он подумал о том, стоит ли ему сейчас подняться к Филиппи и переговорить с ним, хотя заранее знал, что произойдет, как только в дирекции узнают об их ситуации: они пошлют полицейский катер и заставят его вместе с командой действовать в согласованном контакте с полицией, и люди из дирекции ни на минуту не усомнятся в том, что они дали единственно верный совет. С другой стороны, ему не нужно было напрягаться, чтобы представить себе, что произойдет на борту, как только полицейский катер объявится вблизи брандера. Фрэйтаг подумал о Гомберте и о том, что он хотел затеять, когда затащил доктора Каспари в штурманскую рубку. Тогда Фрэйтаг был против этой идеи, потому что у него был свой план, но стал бы он сейчас, когда его план уже ничего не стоил, стал бы он снова препятствовать тому, что собирались сделать Гомберт или кто-нибудь другой из команды, вынужденные положить хоть какое-то начало?..
По стене метнулась длинная тень, она показалась ему знакомой, и, прежде чем обернуться, Фрэйтаг уже знал, что это была тень колпака Триттеля — примятый и слегка опавший колпак возвышался над изборожденным морщинами лицом, подобно белому лампиону.
— Входи, — сказал Фрэйтаг. — Входи же!
Он повернулся и увидел Триттеля, каким не видел его никогда: кок стоял у двери, с трудом переводя дыхание, рот его был раскрыт, в глазах застыл безмолвный ужас, адамово яблоко перекатывалось по худой шее, руки бегали под фартуком, дергались и сплетались, а худое тело раскачивалось из стороны в сторону. Он стоял у двери, как если бы опасался входить в каюту.
— Это случилось, — сказал кок.
— Что — случилось?..
— Это вышло само собой, я даже не знаю, как…
— Говори, что случилось? — тоном приказа сказал Фрэйтаг.
— Сейчас скажу… — говорил кок. — Ойген напоролся на мою бритву!..
— Вы вместе пили кофе?..
— Он зашел в камбуз и потребовал кофе, — тихо сказал кок. — У меня был теплый кофе, я дал ему то, что было, и мы начали пить вместе…
— Он что, лежит у тебя в камбузе? — спросил Фрэйтаг.
— Он пил кофе и не спускал с меня глаз, а когда выпил свой кофе, захотел есть. Я дал ему хлеба и сардин в масле, и он начал есть, и, пока ел, я мог ходить туда и обратно, и в это время он за мной не смотрел, и тут я подумал обо всех нас, и мне показалось, что вы от меня этого ожидаете и что каждый из нас сделал бы на моем месте то же самое — ведь правда, вы бы сделали то же самое?..
— Что случилось? — спросил Фрэйтаг.
— Я как раз брился перед этим, я знаю, ты терпеть не можешь, когда я бреюсь в камбузе, и я посмотрел на бритву, но ее я еще не успел промыть. И я взял другую. Когда я его полоснул — я как сейчас это вижу!.. — он хотел вскочить, но не смог и грохнулся рядом с табуреткой. Ведь вы бы сделали то же самое, а?.. Боже мой, ну скажи мне, что бы ты сделал?
— Где он сейчас? — спросил Фрэйтаг.
— Его уже нет на борту, — сказал Триттель. — Я вытащил его из камбуза и бросил в море. Теперь их в кают-компании двое.
— Да… — сказал Фрэйтаг. — Теперь их осталось двое.
— Ты должен меня выручить, — сказал кок. — Ты ведь выручишь меня?.. Я это сделал ради вас, ради тебя и ради других, и еще ради Цумпе. Ну скажи же мне что-нибудь!..
— Это уже случилось, — сказал Фрэйтаг.
— Мне не нужно было этого делать?
— Это мы узнаем, — сказал Фрэйтаг. — И очень скоро.
* * *
Они стояли один против другого и пили черный кофе, чувствовали теплый пар на лицах и горячее теснение внутри после первого глотка.
— Вы мой должник, капитан, — сказал Каспари и отставил чашку. — Вы мне еще должны уделить время как слушатель. Мне кажется, что я вам еще не все рассказал о себе.
— Иногда о людях знаешь достаточно, даже если они молчат, — сказал Фрэйтаг.
— Иногда, но не в данном случае, — сказал доктор Каспари.
— Зачем вы мне все это рассказываете?
— Я затрудняюсь вам ответить, капитан. Но я предполагаю, что в вас я нашел человека, который мне ближе всего: эта близость объясняется не тем, в чем мы сходимся, а тем, что мы с вами в корне расходимся во всех отношениях. Вы бы ужаснулись, если бы знали, как хорошо я вас понимаю и на каком близком расстоянии мы стоим друг против друга. Ваша жизнь, капитан, была бы единственной, какую я мог вести, если бы не моя собственная или три остальные…
— А эти двое? — спросил Фрэйтаг, который до этого слушал доктора Каспари якобы без всякого интереса.
— Вы имеете в виду братьев Куль?
— Да.
— Им я обязан кое-чем из области своей второй жизни. Наши отношения выходят за рамки обычной дружбы.
— Это заметно, — сказал Фрэйтаг. — Вы как будто созданы друг для друга.
— Послушайте, — сказал доктор Каспари и быстро оглянулся, как если бы хотел увериться в том, что на мостике никого, Кроме них, нет, затем он взял Фрэйтага за руку и увел его в сторону.
— Я хотел бы сказать вам кое-что, капитан, сказать откровенно, но сугубо между нами.
Он заговорил в другом тоне, и теперь Фрэйтаг угадал страх в голосе собеседника.
— Я хотел бы сделать вам предложение, капитан. Предложение, какого вы в жизни еще не получали: доставьте меня на берег — я покажу вам место, где мне надо сойти, — и я плачу вам тридцать тысяч марок. Деньги у меня с собой, и, если вы согласны, я могу уплатить вперед.
— Не кажется ли вам, что вы стоите большего? — спросил Фрэйтаг.
— Я могу предложить больше, — сказал доктор Каспари. — Сколько? Назначайте сумму сами.
— Вам или вашим друзьям тоже?
— Мне и моим друзьям.
— Это все, что я хотел знать, — сказал Фрэйтаг.
— У вас все равно последнее дежурство, вы сходите на берег и сюда уже больше не вернетесь. Ваша последняя прогулка ничего не значит для вас, однако то, что она вам принесет, могло бы вас обеспечить под старость. Как вы относитесь к моему предложению, капитан?
— На этом корабле вашего предложения никто не примет!
— Я уже отдавал дань восхищения вашему оптимизму — и восхищаюсь опять.
— Да, никто, — повторил Фрэйтаг. — И к тому же брандер не сдвинется с места до тех пор, пока нам не будет дано официальное указание. Мы подчиняемся дирекции.
…Филиппи ждал его, и, когда Фрэйтаг вошел в рубку, он задвинул за ним дверь, запер ее на засов, резко повернулся и уперся ладонями в дверь. На его ястребином лице лежало тихое умиротворение. Большие пальцы его ритмически постукивали по двери, и звук получался полый и определенный, напоминающий дробь барабана.
— Ну?.. — спросил Фрэйтаг. — Что случилось? Ты меня звал?
— Как только это дежурство кончится, я прощаюсь с тобой, — сказал Филиппи.
— Мы все прощаемся, об этом каждый из нас знает.
— Нам больше никогда не быть на одном корабле.
— Ты позвал меня для того, чтобы об этом сообщить? — спросил Фрэйтаг.
— Нет… — сказал Филиппи. — Это было всего лишь вступление. Я хотел сказать тебе, что дирекция уже извещена. Там уже знают, что у нас стряслось.
Фрэйтаг недоверчиво посмотрел на него, нашарил пальцами носовой платок и обернул его вокруг кисти, так что материя натянулась на сгибах.
— Они уже все знают… — сказал Филиппи.
— От кого?
— Я сообщил им об этом. В дирекции знают о том, кто находится на борту и что здесь у нас произошло. Они должны знать обо всем.
— Так… — тихо произнес Фрэйтаг. — Они должны знать обо всем — так ты решил?
— Я считал это своим долгом.
— Гм… Ты, значит, считал это своим долгом…
— Дирекция имеет право знать все!
— Ну и что предпримет твоя дирекция — вот теперь, когда она все знает?..
— Во всяком случае что-нибудь предпримет, и, возможно, больше того, что сделал ты. Они пошлют лодку.
— Ну вот, видишь, это то же самое, что и я думал: они пошлют лодку. И что потом?..
— Теперь произойдет нечто, — сказал Филиппи. — Это я тебе говорю.
— Ты такой же, как все, — сказал Фрэйтаг, — вы все думаете, что вот-вот что-то должно случиться: вам всем приспичило действовать, это у вас как напасть!
Фрэйтаг смерил его взглядом без горечи, с выражением спокойного разочарования и с таким равнодушием, как если бы видел его насквозь и до дна. Удивлен он не был, удивлен был Филиппи — тем, что не последовало той реакции, которой он ожидал и к которой был готов. Выражение стойкого умиротворения на его лице сменилось неуверенным изумлением, и он оттолкнулся от двери, подошел к столу, на котором стоял наполненный самокрутками ящичек, взял одну, закурил. Он думал обескуражить Фрэйтага, но, натолкнувшись на его неуязвимость, был обескуражен сам.
— Когда придет лодка? — спросил Фрэйтаг.
— Не знаю, — сказал Филиппи.
— Она уже вышла?
— Они ничего не сказали.
— Тогда будем ждать, — сказал Фрэйтаг. — Ждать и готовиться ко всему.
— Что ты этим хочешь сказать?
— То, что я сказал.
* * *
Фрэйтаг положил вахтенный журнал в стол, запер ящик и сунул ключ в карман. Он знал, что сегодня вечером истекает назначенный доктором Каспари срок.
Вечер стоял пасмурный, унылый и хмурый, море было пустынно, корабль лениво рыскал на течении под вялым ветром, который казался усталым над пустынностью моря и нехотя пошевеливал черный шар на сигнальном фале, и острова становились более плоскими, как будто тонули в долине сумерек.
— Кто тебя послал? — спросил Фрэйтаг.
— Он сам, лично, — сказал Золтоу. — В следующий раз он хотел идти за тобой сам.
— Я иду.
— Их только двое, — шепотом сказал Золтоу. — Одного нет. Я удивляюсь, почему это он не выходит из кают-компании.
— Сейчас ты еще кое-чему удивишься.
Он пропустил Золтоу вперед и подумал: «К ним не подступиться. Кто не хочет действовать так, как они, остается в одиночестве. Они хотят любой ценой что-то предпринять, потому что боятся остаться в одиночестве. Их действия связывают их между собой. Наверно, ничто сейчас так не способно связать их друг с другом, как общность действия».
Они молча спустились по трапу, прошли по опустевшей палубе, и Фрэйтаг остановился и еще раз посмотрел на море, опасаясь того, что лодка, которую хотела выслать дирекция, уже идет к ним.
Лодки не было видно, бухта была пустынна.
— Пойдем, — сказал Золтоу. — Мы слишком долго ждем.
Фрэйтаг двинулся вслед за ним в носовую часть корабля, где все они собрались у лебедки и, услышав его шаги, подняли лица и посмотрели на него: спокойно, без горечи, без сожаления; все взгляды остановились на нем: как самолет, попавший в ночном небе в перекрестье лучей прожекторов, так и он стоял под их взглядами, и лица их поворачивались за ним вслед, когда, приблизившись, он проходил сквозь них, а потом медленно повернулся и сделал несколько шагов в обратном направлении. Он остановился, посмотрел на каждого в отдельности — из своей команды и на тех двух — и, наконец, на Фреда, который стоял словно бы в одиночестве за спиной Гомберта. Неожиданно он подошел к Гомберту и сказал:
— Ты почему не на вахте?
Гомберт не ответил, молча, как будто мог изъясняться только таким образом, посмотрел на Эдди, который стоял вместе с доктором Каспари у поручней, потом пожал плечами.
— Почему вы все не там, где вам положено быть? — спросил Фрэйтаг и, видя, что они стоят и молча наблюдают за ним, добавил: — Почему ты не в рубке, Филиппи? А ты, Ретгорн?
Холодная сигарета подрагивала в его губах. Он подошел к Гомберту. Сказал:
— Ты сейчас же отправишься на вахту! Или ты забыл свои обязанности?
— Он останется здесь, — сказал доктор Каспари.
— Он здесь очень хорошо себя чувствует, — сказал Эдди и взял автомат на изготовку.
— Что вы собираетесь делать? Почему вы принуждаете команду находиться здесь, в то время как ей необходимо работать?
— Мне кажется, что вы не с неба упали, — мягким, вкрадчивым голосом произнес доктор Каспари. — Вам известно, что произошло. У вас было достаточно времени для того, чтобы подготовиться и воспрепятствовать тому, на что мы теперь вынуждены пойти.
Фрэйтаг круто повернулся к команде и прокричал:
— Всем идти по своим местам!
Никто не двинулся. Никто не последовал его приказу.
— Перестаньте, капитан, — сказал доктор Каспари. — Не пытайтесь провоцировать то, за что вы не можете нести ответственность, эта роль вам не подходит.
— Что вы затеваете? — сказал Фрэйтаг, хотя уже видел, к чему все шло.
— Мы поднимаем якорь, и вы высаживаете нас на берег — все равно где, главное — на берег. Это не займет у вас много времени: ваш брандер снимется с якоря всего лишь на одну ночь.
— Корабль останется здесь! — сказал Фрэйтаг и приказал машинисту: — Иди к себе и включи свет — уже время.
Золтоу не пошевелился.
— Ну вот видите, капитан, — сказал доктор Каспари. — Ваши люди понимают меня лучше, чем вы. Заметьте, вы оказались в одиночестве. Предупреждаю вас, капитан.
— Ну что ж, тогда попробуйте… — громко проговорил Фрэйтаг. — Идите сюда и попробуйте поднять якорь. Ну, кто первый?..
Он подошел к лебедке, стал спиной к брашпилю, на котором лежали большие кольца якорной цепи, слегка пригнулся и выставил вперед кулаки, готовый защищать брашпиль от любого, кто захочет к нему подойти.
— Ну, что же вы?.. — сказал он.
— Что может быть грустнее вида мужчины, который сам себя выставляет в смешном свете!.. — сказал доктор Каспари. — Вы смешны, капитан. Отойдите от лебедки!
— Брандер не стронется с места!
— Отойдите от лебедки! — тихо повторил свой приказ доктор Каспари.
— Отойди, — вдруг подал голос Ретгорн. — Будь благоразумным, отойди.
Фрэйтаг удивленно и подозрительно взглянул на него. Он вынул изо рта холодную сигарету, растер ее между пальцами и невольно отстранился от лебедки.
— Я уж было подумал, что ты язык проглотил, — сказал Фрэйтаг. — А ты вдруг начинаешь давать мне советы…
— Это не мои советы, — сказал Ретгорн. — Я повторяю только то, что ты нам все время говорил сам.
— А!.. — сказал Фрэйтаг. — Ты, значит, не против того, чтобы поднять якорь?
— Одного трупа достаточно.
— Ты, может быть, даже готов прийти им на помощь? Может быть, он к тебе тоже обращался с предложением?..
— Вспомни, что случилось с Цумпе, — сказал Ретгорн.
— Я об этом помню.
— Тогда тебе нечего объяснять.
— Да, — сказал Фрэйтаг, — мне объяснять нечего, не в пример тебе я знаю, что чего стоит. Я отдаю себе отчет в том, что и в какой ситуации может считаться хорошим. Здесь мы с тобой разные люди.
— Начинайте, — сказал доктор Каспари, и Эдди тут же повторил:
— Ну, начинайте!
Никто не пошевелился.
Они стояли друг против друга, как в неравной дуэли, и, казалось, медлили только потому, что между ними находился Фрэйтаг. Безмолвное противоборство двух сторон пересекалось на нем, и, пока он стоял здесь, словно магнит приковывая к себе их внимание, ничего не происходило, но оно должно было произойти — ив этом никто не сомневался, — должно было произойти, как только он стронется со своего места. И Ретгорн начал снова:
— Отойди. Или ты забыл о том, что сам твердил нам все это время?.. Это наше последнее дежурство, через пару дней мы сворачиваемся.
— Ну и что из этого следует?
— Не стоит рисковать.
— Он, наверное, тебя подкупил, — сказал Фрэйтаг. — Ты говоришь так, как будто его деньги уже у тебя в кармане.
— Вспомни, что ты нам говорил: команда должна остаться в целости и сохранности, когда мы будем возвращаться на берег.
— Обстоятельства изменились, — сказал Фрэйтаг. — Может случиться, что человек меняет свое мнение, и сейчас как раз тот самый момент. Корабль не сойдет с якоря!
— Я говорю о том, о чем ты нам толковал раньше…
— Начинается!.. Эй, вы, что вы там стоите как статуи? — сказал Эдди, сделал шаг вперед и положил палец на спусковой крючок. Он оскалил зубы, слегка отклонился назад, расставив ноги. Ствол автомата медленно переходил с одного на другого, пока не остановился на Фрэйтаге, и все, кроме Ретгорна, невольно подались вперед, как если бы хотели взять своего капитана под свою, общую, защиту. Фред тоже невольно подался вперед — мягкими, кошачьими движениями. Бледный и напряженный, с затравленным взглядом, он стоял несколько позади своего отца, засунув руку в карман, руку, в которой была зажата металлическая свайка.
— Не дожидайтесь, пока я начну считать, — сказал доктор Каспари.
— Почему бы и нет?.. — сказал Фрэйтаг. — Это успокаивает, и оттого, что вы начнете считать, якорь, глядишь, сам по себе и поднимется…
— Предупреждаю в последний раз! Начинайте!
Ретгорн подошел к лебедке, положил руки на рычаг и посмотрел на заржавевший костыль, который стопорил цепь и который нужно было высвободить, чтобы не мешать ходу цепи, и, прежде чем Фрэйтаг оказался рядом, Эдди встал между ними и поднял автомат, прикрывая Ретгорна.
— Вытащите костыль! — приказал Ретгорн. — Мы выбираем якорь.
Никто не пошевелился.
— Убери руки от лебедки! — сказал Фрэйтаг.
— Будь же благоразумным, — сказал Ретгорн. — Ты знаешь, что может случиться!..
— Ну, гляди у меня, я тебе сейчас!.. — сказал Фрэйтаг.
— Давай, давай, — сказал Эдди. — Давай-ка попробуй!..
Он опустил ствол, направил его прямо в живот Фрэйтага и положил согнутый палец на спуск. Мотор лебедки яростно затарахтел, задрожал и зафыркал, но и теперь никто из команды не наклонился, чтобы высвободить костыль.
Тело Фрэйтага налилось тяжестью, когда он сделал первый шаг, и, как будто освободившись от блокировки, механически переступая, он пошел прямо на Эдди, за спиной у которого, полностью им прикрытый, Ретгорн выключил мотор, — слегка хрипнув, мотор остановился.
И тут, словно тесины в водном потоке, связанные общей цепью, двинулись остальные и пошли вслед за Фрэйтагом, так же механически и тяжело переставляя ноги: скорее не по своей воле, а подчинившись какой-то неосознанной силе, которая заставляла их делать то же самое, что делает капитан, и, увидев надвигающуюся на него команду, Эдди на какую-то секунду растерялся и оглянулся на доктора Каспари, точно пловец, который во внезапном ужасе поворачивает голову и смотрит на берег. Доктор Каспари улыбнулся ему и кивнул головой.
— Осторожно! — крикнул Ретгорн.
Фрэйтаг продолжал надвигаться, ища встречи со взглядом Эдди, который направил ствол прямо на него, и он нашел его взгляд, принял его на себя, и в нем он увидел бдительность и полную готовность.
— Дальше ни шагу! — неожиданно сказал Эдди и добавил уже тише: — Дальше ни шагу!
Все оцепенели; замешкавшись, один только Фрэйтаг продолжал двигаться на него. Теперь он уже шел упорно, короткими, медленно размеренными шагами, как если бы уже чувствовал сопротивление отливающего голубоватым блеском автоматного ствола, который он ощущал как какую-нибудь обычную палку, готовую упереться ему в живот. Он непременно хотел ощутить это прикосновение физически — и вот, когда он услышал предупреждающий окрик и все равно продолжал идти, и, когда Эдди выстрелил, сделав один-единственный выстрел, прозвучавший так, как если бы одна доска стукнула о другую, сухо и почти неправдоподобно, ему на секунду показалось, что в него вошло острие палки, сопротивление которой он ощутил. Он запрокинул руки над головой и потом прижал их к телу, лицо его исказилось, тело переломилось, и потом он беззвучно обернулся, упал на колени и оттолкнулся руками, и, прежде чем руки его ослабли и безвольно упали, Фред вытащил из кармана свайку: он уже не смотрел на отца, он замахнулся и сделал всего лишь полшага, чтобы достать до Эдди, который приспустил ствол и все еще держал его направленным на Фрэйтага.
Фред ударил острием свайки в спину Эдди не изо всей силы, но был испуган и удивлен тем, как глубоко вошел в спину шипообразный инструмент; Фред был настолько испуган этим, что выпустил свайку из рук и отскочил назад и увидел, как Эдди пошатнулся, — так это делают в кино те, у кого из спины торчит оперенный конец стрелы, — и, прежде чем Филиппи вырвал автомат у него из рук, Эдди свалился на пол и закрыл оружие своим телом.
— Следи за вторым! — крикнул Золтоу, но Гомберт уже оказался рядом с доктором Каспари. Он схватил его за кисть и завернул руку за спину, так что доктор Каспари застонал.
— Теперь у нас на очереди ты, — сказал Гомберт.
— Я это уже вижу, — сказал доктор Каспари. — Вам нет необходимости заставлять меня чувствовать это.
— Теперь ты получишь свое.
В то время как он заталкивал доктора Каспари в кают-компанию, а Золтоу и Филиппи, подняв Эдди, несли его туда же, Фред и кок опустились на колени перед Фрэйтагом. Триттель отвязал свой фартук, свернул его и подсунул капитану под голову. Повыше пояса Фред увидел пятно крови, оно расходилось по ткани рубашки, и Фреду вспомнились чернила, которые впитываются промокательной бумагой.
— Капитан!.. — кричал Триттель. — Господин капитан!..
Все, кроме Филиппи, возвратились из кают-компании и окружили Фрэйтага; Ретгорн тоже вышел из-за лебедки, и все так и стояли, пока Гомберт не сказал:
— Я отнесу его в рубку.
Он поднял Фрэйтага, отнес его вниз, по пути не передохнув ни разу. Когда они проходили по бакборту, Золтоу крикнул:
— Лодка! Идет прямо к нам!..
— Она может тут же взять его на берег, — сказал Ретгорн.
— А ты помолчи, — сказал Гомберт. — Чтобы я от тебя больше ни слова не слышал!
Он осторожно опустил Фрэйтага на койку, Триттель опять подложил свой фартук, и Фред опустился перед своим отцом на колени и поглядел в его лицо, которое было в напряжении, как если бы выражало безмолвный протест. Рука Фрэйтага дрогнула, он попытался поднять ее, прижать к телу, которое внутри ожгло огнем.
— Фред?.. — спросил он, и еще: — Неужели мы плывем, Фред?
— Нет, отец, — отвечал сын.
— Все в порядке?
— Все… — отвечал сын.
