Глубокая любовь к отцу и преклонение перед его памятью позволили мне взять на себя смелость попытаться чисто фактологически изложить то, что я помню из рассказов отца и матери, то, чему была свидетелем сама, и то, что рассказывали близкие друзья нашей семьи, за долгие годы не единожды делившие с нами и горе, и радости.
В конце войны, в 1944 г., после очередного ранения и госпиталя отец получил новое назначение – ему предложили работу в Генеральном штабе в качестве заместителя начальника редакционно-издательского отдела. В ночь с 3 на 4 апреля 1945 г., как раз в день рождения, его арестовали. Главной виной было то, что он, человек с немецкой фамилией, работает в Генштабе!
Ордер на арест был подписан лично Берией. Отцу было предъявлено обвинение по статье 58-10, на которую тогда не скупились «правоохранительные» органы, и в рекордно короткие сроки по приговору «тройки» он получил десять лет исправительно-трудовых лагерей.
Свой срок отец начинал отбывать сперва под Москвой, а затем в Абези. Вот тут-то и пригодилась его военная специальность – топограф: его распределили на работу в техническое бюро. «Абезьяне» (как они сами себя называли) строили железную дорогу на Салехард, и отец говорил, что под каждой шпалой той дороги лежит по 2–3 «врага народа».
Отец получил назначение на 31-ю колонну в качестве геодезиста-топографа. Некоторое время отцу пришлось работать на лесоповале. Вскоре последовал неожиданный вызов к начальству. Начальником колонны значился спившийся майор, который заботился только о режиме и конвое. Во всем же, что касалось работы, он полагался на нарядчика Василевского. Людям, знакомым с лагерной жизнью, не нужно объяснять, что именно от нарядчика зависело всё и вся в лагере, начиная от условий работы и кончая возможностью элементарно выжить. Вот этот-то «царь и бог» и вызвал к себе отца.
Василевский был одиозной фигурой, крупным вором, сидевшим уже не первый срок. Данная отсидка была за неудачный угон эшелона кровельного железа. Другие участники этой «экспроприации», не фигурировавшие в обвинительном заключении, обещали Василевскому, что семья его ни в чем не будет нуждаться, да и сам он в лагере будет иметь все, что нужно, – и сдержали слово. Но об этом отец узнал уже много позже от самого Василевского.
Отец был ошеломлен роскошью жилья: кроме деревянных нар и стола в комнатке стояли тумбочка и табуретка, покрытые марлей (!), а на окошке висели марлевые же занавески (!!!). Василевский спросил: «Ты литератор?» – «Да, в некотором роде…» – «Романа пишешь?» – «Нет, не приходилось…» – «А повестя?» – «Тоже не писал». – «Так какой же ты литератор? Что же писал-то?» – «Так… Критические статьи, литературные обзоры, очерки…» – «Ну ладно. А если роман нужно написать – сможешь?» – «Можно попробовать… А кому это нужно?» – «Мне».
В это время в комнатке появился «шестерка» и принес так называемое «премблюдо»: полную миску румяных пончиков. (В зоне это блюдо считалось премиальным и выдавалось лучшим работникам сверх положенной баланды. «Вкушать» это премиальное блюдо можно было только в горячем виде – остывая, оно превращалось в камень.) Василевский извлек из тумбочки две алюминиевые кружки, в которых заварил «чифирок». Выпили, заели деликатесными пончиками – и разговор пошел дальше: «А зачем же вам, Василий Павлович, нужен роман?» – «Ну что ж ты за непонятливый такой! Если человеку нужен костюм – кому заказывают? Портному! Если сапоги – сапожнику! А роман – литератору!»
(На поставленный вопрос Василевский так и не ответил.)
«Хорошо, Василий Павлович, я подумаю. Трудно так, сразу-то…»
Василевский показал отцу переплетенную тетрадь. На обложке значилось: «В.П. Василевский. Писатель. Позднее признание. Роман». (Ударение, по всей видимости, было на первом слоге.) Работодатель с воодушевлением прочел вслух первую фразу: «По улицам английского города Берлина ехала карета с потушенными огнями…» Отец перелистал рукопись. Бросилась в глаза фраза: «Граф держал графиню за бедро…»
«Дома», в бараке, отцу посоветовали: «Давай соглашайся. Василевский – маньяк, обязательно хочет стать писателем. Кто-то сказал ему, что Сталин только приключенческую литературу читает, вот он и решил, что пошлет Сталину роман (под своей, разумеется, фамилией), да еще из таких мест, где сам генералиссимус когда-то отбывал ссылку. Сталин прочтет, умилится, удивится, что такой хороший писатель сидит понапрасну, – и освободит его. У Василевского прямой расчет, отбывать ему еще около десяти лет. А ты, Батя, уже немолодой (отцу был тогда 41 год!), полсрока оттянул, осталось всего ничего. Соглашайся, чтобы на лесоповал всерьез не загреметь. Здоровье сбережешь». Отец решил согласиться.
На следующем «совещании» Василевским были поставлены условия: 1) чтобы действие происходило не в России, 2) чтобы оно было не ближе чем за 200 лет до нашего времени, 3) чтобы там было что-нибудь «очень страшное» («А что, Василий Павлович, самое страшное на свете?» – «Охота на льва!») и 4) чтобы было что-нибудь очень жалостливое. («А что самое жалостливое!» – «Похищение ребенка».)
«Через сколько времени напишешь роман?» – «Да примерно через год…» «На «Позднее признание» ушло полгода, а ты – литератор, образованный. Месяца три хватит».
Пришлось объяснять, что чем больше опыта и знаний, тем больше требуется времени, чтобы использовать их в книге.
Со своей стороны Василевский обещал устроить отца на привилегированную лагерную работу – «вошебоем» (дезинфектором) при бане, да и то исполнять эту должность придется изредка, во время начальнических проверок, а все остальное время – жить на чердаке той самой бани и писать. Василевский поставляет бумагу, чернила, курево и – самая главная приманка! – месяца через два (очевидно, в зависимости от скорости и качества написания) достает пропуск на бесконвойное хождение.
Итак, соглашение было достигнуто.
Отец переселился на банный чердак, куда были втащены свежесрубленный стол и табуретка. Чернильницей служил перевернутый большой электрический изолятор, ручку сделали из обструганной палочки, прикрутив к ней ниткой перо № 86, – и с Богом! Это было 17 мая 1950 года.
Прошло два месяца чердачного писания. Каково же было изумление отца, когда Василевский вручил ему пропуск на бесконвойное хождение! Когда он первый раз вышел за ворота зоны без «аккомпаниатора» – слезы потекли сами собой… Отец говорил, что даже потом, после окончательного освобождения, он не испытывал такого чувства свободы и радости…
Работа иногда занимала по 18–20 часов в сутки. Он очень вжился в нее, полюбил своих героев. Все приходилось выдумывать и вспоминать: ни о каких справочных пособиях не могло быть и речи (в зоне во обще не было никаких книг). Один раз память подвела: в первоначальном варианте рукописи Тридцатилетняя война попала в XVIII век… Вскоре, правда, ошибка была исправлена. Часто, ложась спать, отец давал себе задание: вспомнить во сне тот или иной исторический эпизод, фамилию, дату. Просыпался с повышенной температурой, с головной болью, но «задание» было выполнено: все вспоминалось.
Василевский придумал для лучших работников премию: раз в неделю, вечером, у костра отец вслух читал написанное. Аудитория слушала с огромным интересом и вниманием. Василевский начал задумываться.
Работа близилась к завершению. Отец ощущал какое-то беспокойство, мешали недобрые предчувствия и ожидание предательства со стороны Василевского. На всякий случай, если с ним что-либо произойдет, чтобы все-таки была узнана правда, отец зашифровал в романе три слова: «Лжеписатель, вор, плагиатор». В главе 23 «Охотники за леопардом», в третьем абзаце 5-го раздела, было написано: «Листья быстро Желтели, лес, Еще недавно Полный жизни И летней Свежести, теперь Алел багряными Тонами осени. Едва приметные Льняные кудельки Вянущего мха, Отцветший вереск, Рыжие высохшие Полоски некошеных Луговин придавали Августовскому пейзажу Грустный, нежный И чисто Английский оттенок. Тихие, словно Отгоревшие в Розовом пламени…» – и т. д. Об этом шифре знали только самые близкие люди.
Тем временем «Наследника» переписывал каллиграфическим почерком один из заключенных, бывший бухгалтер. Незадолго до этого в лагерь пригнали новый этап из Прибалтики, и у кого-то из вновь прибывших чудом сохранилась синяя шелковая рубашка. Она тотчас же была пущена на переплет. Художник Иван Лейко украсил форзац книги портретом Василевского, раскрасил акварелью заглавные буквы каждой главы, каждого раздела.
А люди, слушающие чтение у костра, на все лады расхваливали «Батю-романиста». И Василевский задумал… убить отца.
Тем временем Василевскому посоветовали отправить написанную часть романа кому-нибудь на «рецензию» – человеку, с его точки зрения, грамотному и знающему: а вдруг это только им нравится книга, а на самом деле она и ломаного гроша не стоит. Василевский к совету прислушался – и отправил гонца с рукописью к вольнонаемному прорабу на соседнюю колонну, бывшему сотруднику Института мировой литературы, вкусу которого Василевский вполне доверял.
На обратном пути, через несколько дней, гонец завернул в избушку склада ГСМ. При гонце имелось письмо, которое они вместе с отцом расклеили над паром. Смысл послания был приблизительно таков: «Дорогой Василий Павлович! Брал в руки твое новое произведение, предвкушая, что всласть повеселюсь, но увидел – что это настоящее. Советую подумать о соавторстве. Сам не справишься».
На следующий день Василевский примчался к отцу в избушку: «А скажи мне, старик, кто такие альгвасилы?» И потом: «Ты знаешь, я хочу предложить тебе соавторство». Отец для вида попытался отказываться, но потом дал Василевскому уговорить себя, составил для него словарь «непонятных» слов и написал краткий конспект книги – чтобы легче было разбираться в повествовании.
Роман был закончен, последние правки вносились уже опять в зоне. Книга называлась «Наследник из Калькутты», с подзаголовком «Фильм без экрана». На титульной странице под фамилией «Василевский» была скромно приписана фамилия «Штильмарк». Так имя отца появилось на его будущей книге.
В один из последующих дней к отцу в барак прибежал «шестерка» Василевского и под предлогом всеобщего обыска забрал рукопись. Зайдя зачем-то в домик вахты, отец обратил внимание на бумажку, лежавшую рядом с селектором. Это был список с именами переводимых в другие колонны. В нем было 16 фамилий, 17-я была приписана характерным почерком Василевского: Штильмарк. В этот же день, так и не встретившись со своим «соавтором», отец был переведен…
Вскоре в зоне собралось воровское «толковище», решавшее более чем серьезные вопросы: что делать с Батей-романистом, что делать с Василевским? Мнений было много, но окончательное решение было вынесено после выступления старого «пахана». Толковище постановило: Батю не убивать, потому что он ничего плохого ворам не делал, а наоборот, скрашивал их жизнь, «тиская» разные интересные истории, роман им читал и не предавал их. Деньги Василевскому не возвращать – не обеднеет, все равно с «мужиков» наберет. (Об этом «убийственном» решении Василевского и лагерном «толковании» отцу рассказали уже много позднее участники данной церемонии.) Получилось, что жизнь была первым гонораром отца.
После смерти Сталина в 1953 г. оставшийся срок был заменен отцу ссылкой, которую предстояло отбывать в поселке Маклаково, в 60 километрах от Енисейска. Туда же приехали и мы с матерью.
Несколько лет отец ничего не знал ни о Василевском, ни о «Наследнике». И вот в конце 1953 г. в Маклаково пришло от Василевского письмо, которое начиналось так: «Старик! Меня изыскали ограничить изъятием у меня нашего «Наследника»…» Из письма становилось понятно, что на одном из этапов у него были отобраны три красиво переплетенных тома. Черновик, писанный отцом, Василевскому уда лось сохранить. Книги, как он выяснил, находятся в Москве, в ГУЛАГе. Вариант «добывания» «Наследника» предлагается такой: он и отец шлют доверенности моему старшему брату Феликсу, тогда уже 22-летнему юноше, тот идет с ними в ГУЛАГ и пытается что-либо предпринять на месте. Так и было сделано.
Наступали новые времена, и Феликс, преодолев большое количество формальностей, все же получил рукопись из ГУЛАГа. Уже весной 1954 г. Феликс дал «Наследника» на прочтение своему учителю и другу, профессору университета биологу А.Н. Дружинину. И.А. Ефремов вспоминал, что однажды он позвонил Дружинину: «Александр Николаевич, дорогой, выручайте! Защищается мой аспирант, а оппонента нет и сразу не найти: поздно, учебный год кончается! Что угодно для вас сделаю!» – «Хорошо, Иван Антонович, буду оппонировать. Но я беру взятки борзыми щенками: прочитайте рукопись моего ученика». – «Присылайте, уж так и быть…» – без энтузиазма согласился Ефремов. Очень уж не хотелось писателю браться за рукопись: ему изрядно надоели «молодые таланты»… Рукопись какое-то время лежала без движения, а потом ее прочел сын Ефремова, а затем и его друзья-одноклассники. Вскоре Иван Антонович стал замечать, что лексикон мальчиков обогатился какими-то «пиратскими» словечками: «каррамба», «абордаж», «одноглазый дьявол» и т. д. Затем и его жена включилась в мальчишечьи разговоры. Тогда Иван Антонович и сам взялся за чтение. Быстро «проглотил» первый том и стал с нетерпением ждать продолжения. А Феликс не торопился – Иван Антонович велел ему приходить не раньше чем через месяц. Наконец Феликс позвонил, и Ефремов набросился на него:
– Где продолжение?
Прочитав роман, Иван Антонович написал короткую, но очень добрую рецензию, послал ее отцу в Сибирь, а три тома рукописи отнес в Детгиз, в редакцию приключенческой литературы.
Книга вышла в свет в начале 1958 г. Получив гонорар, отец выслал Василевскому 20 экземпляров романа и довольно большую сумму денег.
Он говорил: «Я сполна расплатился с Василевским за лагерную баланду, из расчета сто рублей за миску».
Однако через некоторое время отец стал получать от Василевского письма с угрозами.
Детгиз решил предъявить Василевскому обвинение в ложном авторстве. Решение суда было категорическим: установить единоавторство Штильмарка и передать в Книжную палату копию решения.
Летом того же 1959 г. отец увидел перед книжным магазином огромную толпу. Оказалось, что люди стоят в очереди за «Наследником из Калькутты». Отец подумал было, что это последний завод детгизовского издания, попросил посмотреть книгу у добывшего ее счастливчика, но оказалось, что эти книги были напечатаны в Иркутске «пиратским способом», так как издательство не дало себе труда связаться с автором и либо не получило, либо проигнорировало решение суда: на обложке красовалась фамилия Василевского.
Третье, и последнее, издание «Наследника из Калькутты» на русском языке вышло в Алма-Ате под одной отцовской фамилией.
Тень Василевского еще раз возникла в нашей жизни в 1964 г. От него, вновь из мест заключения, пришло письмо, в котором он жаловался на то, что ему «опять не повезло». Больше мы о нем ничего не слышали.
Е.Р. Штильмарк-Володкевич
Книги, статьи и письма Р. Штильмарка, а также воспоминания об авторе размещены на сайте www.shtilmark.ru