— А ну-ка, повернись сюда. Подними руку!.. Опять у тебя дырка в рукаве. Не понимаю, — смеется дедушка, — каждые три-четыре года шьем тебе новый костюм, и все не хватает!

— Разве это дырка? — возражает Сема. — Это ерунда. Вот это дырка, я понимаю! — И он с важностью показывает рваный башмак.

— Ничего, — утешает Сему дедушка, — иногда люди носят дорогие штиблеты, но далеко не идут.

— Ну, мой папа уже далеко пошел.

— Твой папа, Сема, особенный человек. Хотя он мой сын, я могу это сказать.

— Особенный… Что ж в нем особенного?

— У папы, Сема, такое сердце, что на четверых хватит.

— А на какие деньги теперь будем ему посылки слать? Службы уже нет, дедушка!

Но дедушка, видно, не намерен продолжать этот разговор; ущипнув Сему за щеку, он ударяет ногой об пол и неожиданно запевает:

Знаешь ты эту песню? — спрашивает дедушка.

— Нет, не знаю.

— Такой большой кавалер уже должен знать хорошие песни. А эту ты знаешь?

— Не знаю.

— Какой стыд! Это же…

В это время входит бабушка. Она недоуменно смотрит на деда:

— Нашел себе занятие. Во-первых, ты разбудишь Моисея. Во-вторых, отчего тебе так весело?

— А что? — не соглашается дедушка. — По-твоему, весь город должен знать, что Гольдин без службы? Пусть лучше думают, что мне хорошо, пусть думают и даже лопаются от зависти.

— Положим, базар уже все знает.

— Знает, так тем лучше. — И дедушка берет бабушку под руку и, улыбаясь, напевает:

— Я вижу, что ты выживаешь из ума. Лучше бы спросил, где я была.

— О, ты уже, наверно, начинаешь давать домашние обеды.

— А если да, так что?

— Ничего. Твои обеды…

— Могут сосвататься к твоему флигелю! — отрезает бабушка.

— Моисей… — вдруг кричит Сема, — Моисей встал!

Спор утихает. Бабушка снимает платок и, взяв в руки тарелки, идет на кухню; дедушка ставит перед собой коробочку с гильзами и, насвистывая, набивает папиросы.

— Я имею к вам разговор, — тихо говорит Моисей.

Сема забивается в угол и делает вид, будто внимательно изучает пятнышки на стене. Он щурит глаза, поплевывает, трет рукавом, что-то шепчет, но уши его — там, около дедушки и Моисея.

— Я должен знать точно, кто я, — говорит Моисей. — Вы мне сказали тогда, что отец у меня умер от чахотки. Так. Братья есть, сестры есть? Как их зовут? Что они делают?

— Вы можете быть спокойны, как за железной стеной. Вы, то есть настоящий владелец паспорта, — в Америке, братьев у него нет. Есть одна сестра — слепая, она живет в местечке Трегубы. Вяжет чулки. Он был щетинщик и дома жил мало. А люди, знающие его, предупреждены.

— Значит, одна сестра… — задумчиво повторяет Моисей. — Одна, это хорошо.

— А что, вы собираетесь в дорогу?

— Я должен через пять дней уехать.

Сема бросается к Моисею и взволнованно спрашивает:

— Как, ты уедешь? Надолго? Кто же будет у нас?

— Кто будет? — смеясь, повторяет Моисей. — Черт его знает, кто будет и что будет!

— Ты ж мне не рассказал, как ты бежал!

— Тише, Сема! — сердито кричит дедушка. — Что ты пристал с глупыми вопросами? Сколько раз я тебе говорил: не вмешивайся, когда говорят старшие!

Сема обиженно умолкает. Ох, эти старшие — покоя от них нет человеку!

* * *

Старый Нос сидит, опустив голову на колени. Он гадает: если Моисей подойдет к нему перед уходом, значит, останется, если нет — уедет. Если дверь откроется, значит, останется, если нет — уедет. Если в странице меньше ста строчек, останется, если нет…

— Обидели молодого человека, — слышит Сема знакомый голос и поднимает голову.

Моисей, улыбаясь, стоит рядом с ним:

— Обидели молодого человека… Может быть, молодой человек пойдет с Моисеем к фабрике?

— Конечно, пойдет. — И Сема быстро натягивает куртку. — А где ящик?

— Здесь, со мной.

— Ну, пошли!

…Опасаясь подозрений, Моисей продолжал торговлю порошками и палочками, хотя нужды в этом уже не было. Покупки завертывались в чистые белые листки, и, может быть, поэтому покупателей стало меньше. Но по-прежнему весело покрикивал хозяин, и Сема восхищенно следил за каждым его движением. Они вышли сегодня позже обычного. Моисей разложил товар и, подстелив платок, присел на камень:

— Ну, мудрец, загадки умеешь отгадывать?

— Загадки? Смотря какие.

— Ну, ответь мне: чего нельзя увидеть?

— Своих ушей.

— Ну, это положим! — Моисей быстро приподнял брови, и уши его смешно зашевелились. — Видел, брат?

— Видел, — с восхищением повторил Сема, пристально глядя на красные уши Моисея. — Как же это они сами?

— Нет, ты отвечай на вопрос.

— Значит, не уши?

— Нет… Ну, слушай. Нельзя увидеть следов птицы в небе, следов змеи на скале. Правильно?

Сема подумал:

— Как будто правильно.

— А кого не хочется видеть?

— Не знаю.

— Того, кто сюда идет, только не смотри на него.

Через площадь медленно и тяжело шагал полицейский — сомнений не было, он шел к ним. Сердце Семы испуганно сжалось.

— Беги, дядя, — прошептал он, — направо, через сквозной двор! Попадешь к Пейсе, скажешь — я послал…

Моисей засмеялся и погладил Сему по голове:

— Спасибо, но давай не будем спешить.

Полицейский подошел и, небрежно кивнув головой, сказал:

— Ну-ка, пойдем со мной!

— У меня торговля, ваше благородие, — спокойно ответил Моисей.

— Ладно, — хмуро прервал полицейский. — Пойдем. Здесь всего ходу два шага!

Моисей захлопнул ящичек и, подмигнув, отдал его Семе:

— Понесешь домой.

Сема хотел ответить, но язык не слушался его. Молча принял он товар, с затаенным дыханием ожидая конца. Моисей пошел с полицейским. Сема робко поплелся за ним.

— Ты по-вашему, по-еврейскому, знаешь? — спросил полицейский Моисея.

— Знаю, — ответил Моисей, — читать обучен.

Они подошли к воротам. Почти целиком ворота были обклеены серыми листками. Вокруг все больше и больше теснился народ.

Ткнув пальцем в листок, полицейский сказал Моисею:

— Читай, торговый человек, слово в слово читай, как есть. У этих жидков правды не узнаешь!

Моисей все понял: полицейского обманывали, ему читали вымышленный текст. Но вряд ли сейчас в этом есть смысл. И громко, во весь голос, стараясь, чтобы было слышно стоящим позади, Моисей начал читать:

— «Товарищи!

Царское правительство душит всякую свободную мысль, давит всех, кто не принадлежит к господствующей шайке чиновников, попов, капиталистов и дворян. Оно гнетет чужие национальности, скучивает евреев в тесной черте оседлости, где они задыхаются под гнетом нужды и бесправия…»

— Довольно! — сказал полицейский и сорвал листок. — Хватит! — Обернувшись к толпе, он закричал: — Чего уставились? Разойтись сейчас же велю! Разойдись, нечисть проклятая!

— Тут и православные есть, — насмешливо крикнул кто-то.

— Что? Кто сказал?

В ответ раздался протяжный свист.

* * *

Через час Моисей и Сема были дома. Весело потирая руки, Моисей рассказал дедушке о происшедшем.

— И ты ему прочел?

— А что же! Я всем прочел. Я ему оказал услугу, этому черту лысому.

Сема с восхищением смотрел на Моисея: как приятно быть большим, смелым и умным! Очень даже приятно!