Вскоре выяснилось, что Сему оставили на фабрике совсем не потому, что «мамаша» — ангел.
Просто господин Айзенблит, которому все время шла карта, проигрался в пух и прах. И теперь он сидел в Одессе, любовался закатом солнца и ждал перевода из дому. Он писал своей мамочке, что он все равно свое возьмет, а пока нужно продать фабрику. И дальше он сообщал, сколько нужно денег, — это была цифра с порядочным количеством нулей.
Но «мамаша» не решилась сама вступить в сделку. Покупатель есть, но пусть лучше приедет сын, сговорится в добрый час и ударит по рукам. Она продавать не станет потому, что, если потом представится более выгодный случай и будет уже поздно, сын загрызет ее. Окажется, что во всем виновата она.
Сын приехал. Он был хмур, заспан и зол на весь свет.
— Хорошо выторговался! — сказал он, тяжело дыша и сбрасывая на кушетку пальто.
— Всё? — спросила «мамаша», боясь смотреть на сына.
Айзенблит кивнул головой.
— В один вечер?
— Да.
— Пробовал отыграться?
— Да.
— И что же?
— Погиб окончательно.
Айзенблит встал, сбросил пиджак и взволнованно заходил по комнате. Спущенные подтяжки болтались у него сзади, как хвост.
— Кто покупатель?
— Сам понимаешь… — «Мамаша» пожала плечами. — Он!
— Хорошо.
Вечером пришел покупатель и за круглым столиком пил чай с лимоном.
— Несчастье, — сказал он, глубоко вздыхая, — с каждым может случиться. Я не люблю делать прибыль на чужом горе.
— Я решил, — упавшим голосом ответил Айзенблит. — Не вы, так другой. Но лучше вы. Обувь вы знаете. Вы не дадите погибнуть делу.
— Не дам, — согласился будущий хозяин и встал. — Нужно посмотреть баланс. Беру с активом и пассивом. И вы увидите, что будет в следующем году!
«Мамаша» вышла и вернулась с толстой конторской книгой.
— Проводки все сделаны?.. — отрывисто спрашивал покупатель. — Сколько неучтенных векселей?.. Дебиторская задолженность? Сколько безнадежных?…
Он надел очки в толстой золотой оправе и попросил счеты.
* * *
Сема остался не потому, что «мамаша» была ангел. «Мамаша» покидала фабрику, и ей было все равно, кто останется здесь и что будет — хоть потоп! Она была добрая женщина, и у нее был свой счет в банке, а у сына — свой. Его счет закрыли, ее остался.
Знакомиться с новым хозяином Семе не пришлось. Он слишком хорошо знал Гозмана и с каким-то смешанным чувством нетерпения и страха ждал его появления.
— Новый хозяин! — сказал Сема Лурии.
Сапожник внимательно посмотрел на него:
— Лошади все равно, кто сидит в фаэтоне.
— Так это мы лошади?
— Нет, — засмеялся Лурия и похлопал Сему по плечу, — ты еще жеребеночек, а я уже старый, слепой конь!
Гозман пришел в цех днем с озабоченным, задумчивым видом. Приемщик побежал в контору и принес ему стул. Гозман махнул рукой и не сел.
— Теперь будете иметь дело со мной, — сказал он хмурясь. — Раньше я продавал чужую обувь, а теперь у меня будет свой ботинок. — Он взял со стола сапог и постучал ногтем по подошве. — Я хозяин не добрый. Я не люблю с рабочими делать куценю-муценю. Хозяин — это хозяин, рабочий — это рабочий.
Гозман вынул из кармана серебряный портсигар с изображением Наполеона в треуголке у сожженной Москвы и закурил толстую, душистую папиросу.
— Моя жена, — продолжал он, — или мать моя сюда дороги знать не будут. Мужчина имеет дело с мужчиной. Понятно? Фабрика — не сапожная мастерская. Меняется не только вывеска. Тары-бары за работой — этого не будет. Захотел — пришел, захотел — ушел… этого не будет. С мастером запанибрата — этого не будет. Двадцать хозяев — этого тоже не будет.
— Что же тогда будет? — как бы про себя спросил Лурия.
— Порядок. — Хозяин заложил руки за спину и подошел к окну. Несколько минут он стоял молча, потом, поманив к себе пальцем приемщика, спросил:
— Окна когда-нибудь моют?
— Моют.
— На них полпуда грязи!
— Полпуда, — согласился приемщик.
— Надо мыть часто! — сказал Гозман, брезгливо прикасаясь пальцем к стеклу. — А то еще день, а уже жгут лампы.
Направляясь к выходу, он заметил Сему, склонившегося над колодкой. Улыбаясь, он кивнул ему головой:
— Научился носить фартук?
— Сначала меня заворачивали в пеленки, а потом надели штаны. Все приходит в свое время, господин хозяин.
— Верно, — ответил Гозман, продолжая улыбаться. — А молчать ты научился?
Сема пожал плечами:
— Если это очень нужно, господин хозяин.
— А отвечать? Хотя это как раз ты и раньше умел. Расскажи им, сколько ты получил гривенников!
Гозман склонился к жестяному умывальнику, вымыл руки, вытер их носовым платком и вышел из цеха.
— Вы имеете вещь, — сказал Лурия, провожая хозяина взглядом. — он понимает свою выгоду.
— Я думаю… — согласился Шац, поднимая очки на лоб, — Я хорошо знаю всю их породу. Отец его тоже был хороший кулак. Ездил верхом на лошади, скупал лес и бил приказчика перчаткой.
— Сема, — отозвался вдруг Антон, — ты с ним старый знакомый?
— Да.
— А что это за гривенники?
— За хороший ответ.
В это время к Семе подошел Лурия и, взявши стульчик, подсел рядом:
— Я сказал насчет лошадей, и ты обиделся. А, Сема? Так я пошутил. Это они хотят… как бы это объяснить… чтоб мы с тобой были лошади. Понимаешь: я и ты. И они запрягают нас в воз и говорят: «Вье!» — и кладут на этот воз — я знаю? — что им только вздумается: лес, дом, стадо. А мы с тобой должны везти. Тогда мы поворачиваемся и говорим: «Бог с вами, что вы делаете, тут же вышло недоразумение, мы не лошади!» Но они нас не слушают, они знают одно: им нужно ехать… Жених, ты понимаешь, что я говорю?
— Понимаю, — кивает головой Сема. — Я даже знаю один случай, когда воз шел под гору и лошади вырвались и перевернули этот воз, и прямо ужас, что было!
— Ой, молодец! — Лурия засмеялся и обнял Сему за плечи. — Я таки вижу, что ты не подкидыш. Я смотрю на тебя и вижу весь твой древний род!
Старик встал и вразвалку побрел к своему месту. Вокруг его розовой блестящей лысины еще росло несколько волос, и, как назло, они завивались. И сколько Лурия ни смачивал и ни приглаживал их, стараясь прикрыть свою лысину, ничего не получалось: волоски были с характером и быстро возвращались на свое привычное место.
* * *
Бабушка с таким волнением переживала весть о разорении Айзенблита, что Сема, удивляясь, спросил ее:
— Скажите правду, может быть, вы его компаньонка?
— Нет, — призналась бабушка. — Но как это можно проиграть в карты целое состояние — ума не приложу! Выиграть — это я еще понимаю, но проиграть…
— Хорошее дело! — засмеялся Сема. — Вы же понимаете, что можно выиграть, — значит, кому-то надо проиграть.
— Да, — покорилась бабушка, — так это должно было случиться с Айзенблитом! Такое несчастье…
— Можете так не убиваться, — успокоил Сема бабушку, — даже после разорения он богаче нас с вами. Дом у них есть? Есть. Лошадь есть? Есть. А серьги у «мамаши»! Такие серьги, что они тянут ее к земле!
— Ай, оставь Сема, — рассердилась бабушка, — я не люблю считать чужие деньги! Гозман уже видел тебя?
— Да.
— И он ничего не сказал?
— Поговорили.
— «Поговорили»! Мне нравится этот тон! — опять возмутилась бабушка. — Что он тебе — приятель, товарищ? «Поговорили»! Я тебя прошу, пока ты сидишь на работе, забудь, что у тебя во рту лежит язык. Понял? А потом придешь домой и выговоришься за целый день!
В дверь постучали. Бабушка подошла, выглянула в коридор, и по ее недовольному взгляду Сема понял, что пришел Пейся.
— Сема уже пообедал? — раздался заискивающий голос Пейси.
— Пообедал, пообедал! — небрежно ответила бабушка.
— А какой аппетит?
Но бабушка не удостоила его ответом. Пейся вошел в комнату и, сев на стул, принял такой важный вид, как будто пять минут тому назад его выбрали казенным раввином.
— Ну, — спросил Сема, зная, что у Пейси уже что-то накопилось, — что скажешь?
— Теперь у нас с вами опять один хозяин.
Сема пожал плечами:
— Подумаешь, большое счастье!
— Нет, — все-таки не сдавался Пейся, — служим в одной фирме. А как вам нравится история с Айзенблитом?
— Интересная история!
— А почему он проиграл, вызнаете? Тут же целый секрет есть. — Пейся подвинул стул ближе к столу и зашептал: — В Одессе есть одна старуха, ну прямо-таки ведьма — огонь! Куда там вашей бабушке!..
— Ну-ну! — прикрикнул на него Сема.
— Так вот, — с жаром продолжал Пейся, — у этой старухи дурной глаз! И если человек замечает ее издали, так он скорее переходит на другую сторону и хватается за пуговицу. Да! И притом у нее всего-навсего один зеленый глаз, и ночью он светится, как у кошки. И вот она узнает, если где свадьба, и идет туда со своим глазом. И там уже родители откупаются от нее, иначе будет горе жениху или не посте. Так вот, когда Айзенблит играл, пришла в зал эта старуха и начала на него смотреть. Он дурак, должен был подойти и заплатить ей, чтоб она прошла. Но Айзенблит пожалел денег, и она своим зеленым глазом прожгла его карман.
— Хорошо, — согласился Сема, — но смотрела же она на всех, а проиграл почему-то Айзенблит.
— Здравствуйте! — быстро нашелся Пейся. — Так те, которые с ним играли, специально привели старуху. Они ей потом отдали половину выигрыша. Понял?
Сема, улыбаясь, посмотрел на друга. Молодец! Нет конца его историям!