О Семином папе всегда говорили, что у него все не как у людей. Молодой человек, вместо того чтобы учиться солидному делу, пошел в сапожники. Во всем роду Гольдиных не было сапожников, так он решил быть первым, как будто его просили или перед ним кланялись. Зачем это, кому это нужно? Один бог знает. Разве он не мог пойти по мануфактурной части? Или — отчего нет? — выйти в раввины? С такой золотой головой все можно!

Семин папа никого не послушал и стал сапожником. Бабушка после долгого раздумья смирилась с этим. Конечно, было бы приятней, если б ее сын дошел до доктора, удачно женился, взял за женой хорошее приданое и купил себе свой собственный кабинет. Но что поделаешь! Дети не слушают старших. Сумасшедшее время наступило. И люди — не люди, а какие-то звери.

Вот хотя бы Фрейда, хозяйка бакалейной лавки. Бабушка у нее каждый день делает покупки: на полкопейки перцу, на копейку уксусу, на три копейки селедки, на полторы копейки керосину и за эти же деньги — еще немножко соды в придачу. И так — много лет. Кажется, люди уже должны знать, с кем они имеют дело. Но теперь сумасшедшее время. Эта Фрейда — гори она огнем! — отказала бабушке в кредите. Прямо взяла и отказала. Ужас! Бабушка целый день пролежала с головной болью.

Так вот, Семин папа стал сапожником. Ну что ж, ставь латки, ставь латки на латки, делай набойки, а если случится такой праздник — сшей новую пару. Все-таки, если говорить откровенно (бабушка начала утешать дедушку), сапожник — это даже лучше, чем посредник, чем сват, чем служка в синагоге. А что бы сделал дедушка, если б его сын вздумал стать тряпичником, или жестянщиком, или маляром? И ходил бы по дворам?

Так рассуждала бабушка. Привыкшая к тревогам, смятениям, несчастьям, она быстро сживается с новым горем и находит утешение в том, что в мире есть еще что-то более тяжелое, более страшное… Если Герш Литвак повесился, она вспоминает о том, что уехавший в Америку Шустер там, в Филадельфии, открыл в комнате газ и отравил не только себя, но и трех детей. Это же хуже? Если у Зоей Нехамкеса провалилась торговля, бабушка вспоминает о том, как прогорел колбасник Жохельман, и не только прогорел, но и сам заболел горячкой. Это же хуже? Лишь бы было здоровье! Живое горе — легкое горе.

Но у Яши все шиворот-навыворот, все не так, как у людей. Бабушка говорит — брито, Яша говорит — стрижено. Бабушка говорит — день, Яша — ночь. Бабушка говорит — да, Яша — нет. Он совсем не хочет находить утешение в том, что есть бедняк несчастнее его.

Совсем наоборот! Если Шустер и его дети погибли в Америке, так Яша вспоминает хозяина — Магазаника, который остался здесь в местечке и живет, как царь. Почему он имеет сейф в банке, а бежавший от него Шустер ничего не нашел? Почему нам плохо, а купцу Гозману хорошо? Почему исправник плюет на Лазаря с крестом и кланяется Гозману, хотя того зовут Мендель-Меер-Ицхок. Почему? И так на каждом шагу он ставил эти колючие «почему», где нужно и где не нужно. И что же? Его отправили «на поправку» в Туруханский край, без него там минин не состоится — как раз не хватало одного еврея к молитве.

Ах, эта милая бабушки! Утром она надевает свой рыжий парик, ходит с палочкой по комнате и ворчит без умолку. Хотелось бы видеть живого человека, который ее переговорит! Не дай бог попасть ей на язык!

* * *

Что же это? Сема приоткрывает левый глаз. Что же это все время они говорили: Яша такой сякой, а сейчас расспрашивают про каждую мелочь? А дедушка каждый раз вскакивает, хватает гостя за пуговицы, смотрит ему в глаза, как будто в них что-нибудь написано.

— Значит, вы говорите, он через год может вернуться? — недоверчиво спрашивает дедушка.

— Я думаю, да. Но вообще трудно гадать.

— Почему? — тревожится бабушка. — Что значит — трудно гадать?

— Ему могут предложить поехать в другое место.

— Хорошо, — говорит дедушка. — А скажите, если не секрет, как вы попали к Якову?

Гость смеется:

— Я же сын георгиевского кавалера. Я имею кругом право жительства. Когда хочу, я меняю климат!

— Нет, серьезно?

— Серьезно — я попал туда по этапу, а уехал один.

Дедушка выходит на цыпочках в коридор, плотно закрывает двери и, вернувшись в комнату, тихо спрашивает:

— Значит, вы бежали?

— С моим характером трудно сидеть на одном месте.

Какая красота! Сема не может улежать в постели. Ведь это же самый настоящий живой арестант, беглый, с каторги. Какая красота!.. Так вот какой младший сын у Лазаря! Бабушка берет его за руку и отводит в сторону. Что это за секреты? И вечно бабушка что-нибудь придумает. Иди догадывайся, о чем они говорят. Зовут дедушку… Сема напрягает слух: «Надо купить паспорт… Чужая фамилия… Один месяц…»

Потом бабушка подходит к Лазарю и, положив руку на его плечо, важно заявляет:

— Ну, мы решили: пусть этот месяц он пробудет у нас.

Урра! Сема подбрасывает одеяло. Урра! Каторжник будет жить у нас, у нас, у нас! Ведь это радость…

Бабушка склоняется над внуком и проводит рукой по его лбу:

— Вспотел. Бедный мальчик! Ничего хорошего не видит.

Странный человек эта бабушка, честное слово! Ее трудно понять. «Ничего хорошего»! А живой арестант?.. Смешная женщина! И это у нее называется «ничего»… Сема зарывается головой под подушку. Все известно — теперь можно спать.