Сципион Эмилиан, разрушитель Карфагена и Нуманции, был сыном Эмилия Павла, но усыновлен сыном Сципиона Африканского, Публием Корнелием Сципионом, мать которого была сестрой Эмилия Павла. Будучи семнадцатилетним юношей, он сражался при Пидне под начальством своего отца и слишком смелым и продолжительным преследованием неприятеля привел в сильное беспокойство отца и все войско. Так как он был любитель охоты, то ему в награду позволили охотиться в нетронутых в течение четырех лет засеках македонских царей. Знакомые считали этого тихого и простого юношу малоспособным. Обыкновенные юношеские удовольствия не занимали его; он не хотел также, подобно другим знатным юношам, искавшим должностей, проложить себе путь к какой-нибудь общественной почетной должности заискиванием перед влиятельными сенаторами или декламаторскими речами в судах. Он жил в уединении и находил большое удовольствие в занятиях науками. Заботливость отца доставляла ему лучших наставников и друзей эллинского образования, и впоследствии общество его составляли такие греческие и римские поэты и ученые, как Полибий, философ Панеций, поэты Луцилий и Теренций. Вместе с Полибием его интимнейшим другом был сын Лелия, известного уже нам друга Африканского Старшего, К. Лелий, человек весьма образованный, отличный оратор, поэт, любитель философских исследований, получивший вследствие этого прозвище Sapiens. Благодаря своим занятиям науками и искусствами Эмилиан получил прекрасное и солидное образование, которое его сильно выдвинуло из ряда обыкновенных любителей эллинизма. Его политические речи, отличавшиеся чистой классической латынью, и впоследствии охотно читались римлянами. Из эллинского он усвоил себе только то, что неподдельно, прекрасно и велико, и таким образом греческое образование нисколько не повредило его римскому духу; несмотря на возраставшую вокруг него испорченность нравов, он остался настоящим римским мужем доброго старого порядка, по образцу своего родного отца, крепким телом и душой, простым и строго нравственным, но отнюдь не таким суровым, подобно какому-нибудь Катону. В противоположность стремлениям большинства знатных людей того времени, которые бессовестно и бесчестно помышляли только о силе и могущества, о деньгах и наслаждениях, Сципион верностью своему слову, твердостью, честностью и бескорыстием приобрел уважение и доверие друзей и врагов. Хотя одно имя и память об его отце Эмилии достаточно его рекомендовали, но тем не менее первым человеком своего времени он сделался благодаря единственно своим личным заслугам. Его высокая и благородная душа, равно как его храбрость и необыкновенный талант полководца доставили ему привязанность и доверие солдат даже в бытность его на войне в качестве подчиненного и заставили обратить на него внимание народа и правителей Рима.

На общественную службу Сципион вступил только на 34-м году от роду. В 154 г. до P. X. в Испании после продолжительного мира снова начались кровопролитные войны с лузитанами и кельтиберийцами, и римляне вели их так неудачно, что когда в 151 г. консул Л. Лукулл начал вербовать армию для Испанской войны, ни один человек не предложил своих услуг в качестве офицера. Тут выступил Сципион Эмилиан и вызвался принять любую должность, какая будет ему предложена в Испании, Пример его подействовал так сильно, что кандидатов на офицерские места появилось даже больше, чем требовалось. Сципион последовал за Лукуллом в качестве военного трибуна и отличился в Испании больше всех остальных. Он доблестно выдержал поединок с одним испанским великаном и первый вошел на стены Интеркации при штурме этого города, за что получил так называемый стенный венец. Храбрость и честность его принесли ему такой почет и со стороны неприятеля, что вакхеи, переставшие верить властолюбивому и бесчестному консулу, вполне положились на слово Сципиона и заключили договор с Римом. В следующем году Лукулл отправил его в Африку с поручением попросить у Масиниссы слонов для Испанской войны. Тут ему довелось быть очевидцем сражения между Масиниссой и карфагенянами, окончившегося поражением последних. После битвы карфагеняне обратились к Сципиону с почетным предложением устроить мир между ними и нумидийским царем. Но старания его остались бесплодными.

В 149 г. вспыхнула третья Пуническая война, которую Сципиону суждено было окончить самым блистательным образом. В результате второй Пунической войны Карфаген утратил свою политическую самостоятельность, но долговременный мир дал ему возможность снова оправиться и выйти из своего позорного и бедственного положения. Римляне стали смотреть с завистью и опасением на процветание старого соперника. Поэтому нумидийский царь Масинисса, как победоносный враг карфагенян, был очень по сердцу римлянам. В последнее время Ганнибаловых войн Масинисса сражался на стороне римлян против Карфагена и Сифакса и при заключении мира получил, по соизволению римского сената, господство над всей Ну мидией. Умный и необыкновенно энергичный человек старался во время своего царствования расширять, насколько возможно, это господство и упрочивать его распространением образования; он приучил свои кочевые народы к земледелию и оседлости, строил города и крепости, облагал данью племена, жившие в южных горах. Земля карфагенян была окружена с трех сторон его владениями и возбуждала завоевательные наклонности воинственного царя, который мысленно смотрел уже на богатый торговый город поселившихся на нумидийской земле иноземцев как на свою будущую столицу. Неопределенная редакция мирного договора, в котором значилось, что карфагеняне должны возвратить все отнятые ими у нумидийского царства земли Масиниссе, давала этому последнему достаточный повод отбирать у карфагенян один участок земли за другим. Так как Карфаген теперь не имел права вести войну без позволения римлян, то в подобных случаях он жаловался римскому сенату и просил его посредничества и решения; но римляне не оказывали ему никакой серьезной помощи и предоставляли Масиниссе действовать совершенно свободно и наконец даже открыто перешли на его сторону. Вследствие этого нумидийский царь отнял у карфагенян всю Эмпорию, а вслед затем обратился и на запад, где завладел плодородными поселениями на берегу реки Баградаса. Карфагеняне снова попросили защиты у римлян. Сенат послал в Карфаген комиссию, во главе которой стоял старый Катон. Он спросил карфагенских сенаторов, желают ли они безусловно подчиниться решению Рима; когда же те потребовали подробного исследования спорного вопроса и решения его по закону, то комиссары прекратили переговоры и уехали обратно. Катон считал себя оскорбленным таким образом действий карфагенского сената, он убедился собственными глазами в благосостоянии ненавистного государства и с тех пор не переставал настаивать в Риме на разрушении опасного города.

Авторитет, которым пользовался Катон, и беспрестанные настояния его побудили, наконец, большинство римских сенаторов принять решение – при первом же удобном случае объявить карфагенянам войну и разрушить их столицу. Случай представился скоро. Масинисса продолжал теснить и грабить карфагенян, римляне продолжали не оказывать им никакой действительной помощи. Наконец терпение карфагенян лопнуло, и они схватились за оружие, чтобы помочь себе собственными средствами и силами. Под предводительством Газдрубала, из фамилии Барка, вступили они в битву с нумидийским царем, но потерпели поражение. Это та самая битва, очевидцем которой был Сципион Эмилиан в то время, когда он ездил к Масиниссе просить слонов для Испанской войны. Теперь у римлян был достаточный повод для нарушения мирного договора: карфагеняне подняли оружие против союзника Рима без разрешения последнего. Карфаген старался отвратить опасность, постановил казнить Газдрубала и Карталона, главных виновников войны с Масиниссой, и отправил в Рим посольство с заявлением, что карфагеняне отдают свою судьбу в полное распоряжение римлян. Но когда послы прибыли в Рим, война была уже объявлена и консулы выступили в поход с большим войском. Посланникам дали знать, что за Карфагеном будут обеспечены свобода, самостоятельность и его область, если он в течение месяца отправит в Лилибеум к консулам 3 тыс. заложников, детей самых знатных фамилий, и в остальном подчинится распоряжениям этих консулов. Карфагеняне исполнили требование относительно заложников; но консулы переправились из Лилибеума в Африку и расположились главной квартирой в Утике, перешедшей на сторону Рима. Весь карфагенский сенат отправился туда для получения дальнейших приказаний от консулов. Они потребовали полного разоружения. Карфагеняне выдали все боевые припасы своего флота, все хранившиеся в магазинах военные запасы и оружие частных лиц, 3 тыс. металлических орудий и 200 тонн полных вооружений и спросили, чего требует Рим еще. Тогда консул Л. Марций Цензорин объявил, что, по приказанию римского сената, город Карфаген должен быть разрушен, а жители его – выселены, по крайней мере на расстояние двух милей от морского берега. Это страшное повеление привело карфагенян, до этих пор обнаруживавших беспримерную терпеливость, в бешенство и отчаяние; они решили защищаться до последних сил, несмотря на полную безоружность. День и ночь все, кто был в городе, без различия пола и возраста, работали над приготовлением метательных орудий и оружия; для добывания металла и дерева разрушали общественные здания; женщины обрезали волосы и отдавали их для тетивы луков. Бежавшие полководцы, Газдрубал и Картадон, были призваны обратно, стены города приведены в оборонительное положение, и всякий, кто только мог носить оружие, вооружился.

Консулы не знали о происходившем в Карфагене и двинулись туда из Утики в надежде овладеть беззащитным городом без сопротивления. Но как изумились они, когда нашли ворота запертыми, а стены занятыми множеством орудий и вооруженных людей, и поняли, что необходимо приступить к формальной осаде.

Осада столь прочно укрепленного города представлялась тем более затруднительной, что окрестные земли, вмещавшие в себя около 800 деревень, находились еще в руках карфагенян. Возвратившийся Газдрубал стоял крепким лагерем у лежавшей на восточном берегу залива, как раз против Карфагена, крепости Неферис; многочисленные конные отряды под предводительством храброго партизана Гимилькона Фамея совершали отсюда наезды внутрь страны и внезапными нападениями приводили в ужас высылавшихся на рекогносцировку римских солдат. Консул М. Манилий расположился с сухопутным войском под стенами крепости, JI. Цензорин стал с флотом у южной полосы земли и повел отсюда атаку на город. Двумя большими таранами он пробил брешь в слабейшем месте стены, но так как стемнело и штурм пришлось отложить на следующий день, то карфагеняне ночью снова заложили часть бреши и повредили неприятельские орудия так сильно, что вывели их из строя. Несмотря на это, Цензорин решился на штурм; но его солдаты вторглись в город в таком беспорядке и так неосторожно, что были отбиты с большим уроном и потерпели бы полное поражение, если бы не спас их Сципион Эмилиан, служивший в это время при армии военным трибуном. Предвидя исход необдуманного нападения, он не позволял своим людям ни на шаг двинуться с места, и теперь, приняв бежавших римлян под свою защиту, принудил погнавшегося за ними неприятеля к отступлению. Римляне очутились в критическом положении; нападения на укрепленный, отчаянно защищавшийся город оказывались безуспешными, летний зной порождал в лагере опасные болезни, флоту наносили сильные повреждения карфагенские брандеры, на суше неприятельские всадники истребляли людей, высылавшихся для добывания провианта и фуража.

В то время как эти плачевные обстоятельства с каждым днем доказывали все большую неспособность консулов, военные дарования Эмилиана обнаруживались все блистательнее. От одного ночного нападения карфагенян он спас лагерь тем, что совершенно неожиданно для неприятеля ударил ему в тыл с несколькими кавалерийскими эскадронами. Когда Манилий, чтобы положить конец беспрерывным вылазкам из Нефериса, двинулся против тамошнего лагеря и без всякого успеха должен был отступить назад, Сципион при переправе через реку пришедшего в беспорядок войска спас его от полного поражения весьма искусным стратегическим маневром и тут же, благодаря своему героическому самопожертвованию, освободил один отряд этой армии, уже брошенный на произвол судьбы. В то время как личные качества консулов и других офицеров ни в ком не возбуждали доверия, он побудил Гимилькона Фамея с 2,2 тыс. всадников перейти на сторону римлян. Когда умер девяностолетний Масинисса, который не оказал римлянам никакой поддержки в их предприятии против Карфагена, так как сам рассчитывал овладеть этим городом, тогда Сципион, по завещанию покойного, разделил его царство между его тремя сыновьями, Миципсой, Гулуссой и Мастанабадом, и склонил Гулуссу помочь римскому войску значительным числом легкой конницы. Таким образом Сципион сделался самым популярным человеком в войске; в Риме его имя также было у всех на устах. Даже старик Катон, более склонный к порицанию, чем к похвале, незадолго до своей смерти (он умер и конце 149 г.) выразил ему свое одобрение гомеровским стихом (Од. X, 495):

В следующем году, когда главное командование над войском, действовавшим против Карфагена, принял консул Л. Пизон с претором Л. Манцином, дела пошли еще хуже прежнего, так что в Риме всеми овладело беспокойство и недовольство. Поэтому на 147 г. Сципион, который, по установленному порядку, хлопотал в это время о должности эдила, был выбран консулом и, по особенному постановлению, получил главное начальство в Африканской войне, так как его считали единственным человеком, способным взять на себя выполнение этой трудной задачи. В сопровождении своих друзей – Полибия и Лелия, – вспомогательных войск и некоторого числа волонтеров он отправился к месту назначения.

Сципион явился в Африку вовремя, чтобы спасти от погибели претора Манцина с 3,5 тыс. человек войска. Манцин, которого консул Пизон, отправляясь внутрь страны, оставил с флотом для осады Карфагена, овладел с моря при помощи своего небольшого экипажа крутой скалой вблизи предместья Мегалии и оттуда удачно ворвался в город. Думая, что город уже взят, экипаж кораблей в пестром беспорядке, частью и без оружия, уже бросился было на улицы вслед за солдатами для грабежа; но в это время нападавшие снова были вытеснены из города и отброшены на скалу, откуда не было никакого выхода. Ночью Манцин поспешно отправил гонца в Утику просить Пизона, ушедшего внутрь страны, о помощи, а жителей Утики – о доставке провианта. Гонец прибыл в Утику в то самое время, когда новый консул только что пристал там к берегу. Он быстро принял свои меры. Солдатам, уже вы садившимся на берег, дан был сигнал вернуться на корабли, молодые жители Утики должны были присоединиться к римским войскам, а старики должны были носить на корабли съестные припасы, и Сципион тотчас же поплыл к Карфагену, отправив к Пизону конных гонцов, чтобы как можно скорее вернуть его туда же. Несколько пленников отпущено было на свободу, чтобы доставить карфагенянам страшную весть о походе Сципиона. С рас светом пунийцы возобновили нападения на отрезанных римлян, которые едва могли держаться, тесно сдвинувшись на скале. Только около 500 человек из них были вполне вооружены и с крайними усилиями защищали себя и безоружных, которых было до 3 тыс. У них уже опускались руки, у многих кровь текла из тяжких ран; в эту минуту крайней опасности подошел флот консула. Палубы всех судов были покрыты войсками со сверкающим оружием: консул созвал на палубы весь свой экипаж, чтобы заставить думать о приближении большого войска. Пунийцы, завидев приближающиеся многочисленные отряды и среди них хорошо известного, страшного консула в пурпурной мантии, в ужасе оставили сражение и отступили. Сципион мог беспрепятственно принять на свои корабли Манцина и спасенный отряд и вместе с тем занять скалу.

После того как Манцин передал начальство над флотом своему преемнику Серрану и возвратился в Рим, Сципион отправился в лагерь Пизона, чтобы принять от него войско и вести его к Карфагену. В его отсутствие Газдрубал и Битиас, нумидийский вождь, перешедший на сторону карфагенян, приблизили свой лагерь к самому городу и возобновили нападение на войско, занимавшее скалу близ Мегалии; но консул опять явился вовремя со своими передовыми отрядами и спас войско от угрожавшей ему опасности. С этого времени началась серьезная и настойчивая осада. Прежде всего консул с неумолимой строгостью восстановил упавшую дисциплину. Затем во время ночного нападения он овладел предместьем Мегалией, вследствие чего карфагеняне были вынуждены снять свой лагерь, стоявший перед городом, и передать Газдрубалу главное начальство над 30-тысячным городским гарнизоном. Новый комендант варварски выместил свое поражение на военнопленных римлянах; он велел жестоко изувечить их на городской стене, на глазах у римлян, и затем бросить в пропасть. Этой жестокостью он хотел отнять у нерешительного народа всякую возможность капитуляции и принудить его защищаться до последних сил; но так как народ сделался теперь еще малодушнее и порицания стали слышаться как от высших, так и от низших, то Газдрубал старался упрочить свою власть кровавым террором и устранял сенаторов, пытавшихся противодействовать его самовластным распоряжениям.

Сципион старался между тем прекратить всякое сообщение с осажденным городом. Он укрепился на перешейке, соединявшем Карфаген с материком, и в течение 20 дней при упорных схватках перегородил этот перешеек по всей его ширине земляными окопами. Но с моря еще возможен был подвоз припасов для осажденных. Битиас, проехав по всей стране со своими нумидийскими всадниками, доставил массу зернового хлеба в Неферис и оттуда переслал его в столицу через залив, в то время как римский флот из-за встречного ветра не имел возможности задержать или преследовать его корабли. Некоторые смелые купцы, привлекаемые барышами, также пользовались удобным случаем и храбро пробирались мимо римского флота, доставляя свой груз в карфагенский порт. Чтобы преградить доступ к Карфагену с моря, Сципион предпринял исполинское дело. Начиная от южного мыса, он начал строить на море, у входа в порт, большую каменную плотину в 96 футов шириной в основании. Карфагеняне сначала смеялись над безрассудным предприятием; но когда увидели, что оно идет весьма успешно, тогда и сами, соперничая с осаждающими, начали день и ночь работать в своем военном порту, и римляне не знали, что они делают. Они тайно строили флот, и так как вход в гавань с юга был заперт, рыли канал на восток в открытое море. После двухмесячной усиленной работы, однажды утром, к великому изумлению римлян, вдруг вышел в открытое море флот из 120 кораблей, среди которых было 50 трирем. Если бы карфагеняне тотчас же напали на не подготовленные к этому римские корабли, то, вероятно, уничтожили бы весь флот но они удовольствовались тем, что торжественно показал неприятелю всю гордую силу и снова ушли в гавань. Когда на третий день они возвратились, чтобы дать морское сражение, они нашли римлян уже готовыми к бою. Сражение продолжалось до вечера без решительного исхода; но при возвращении в гавань маленькие карфагенские суда так перепутались, что загородили вход, и большие корабли не могли пройти туда. Потому римляне на следующее утро возобновили сражение, загнали карфагенян в гавань и с этот времени стали строго наблюдать за входом в нее.

Сципион начал теперь свою атаку с мыса и воздвигнутой им каменной плотины против внешней плотины порта и защищавших его укреплений. Его сильные машины, действуя днем и ночью, пробили брешь; но карфагеняне в темную ночь перешли вброд, совершили отчаянно-смелое нападение на осадные машины, зажгли их и обратили осаждавших в такое сильное бегство, что Сципион приказал своей собственной коннице врубиться в их ряды, чтобы заставить их остановиться. Карфагеняне победоносно возвратились за свои стены, захватив множество пленных и знамен, и заделали брешь. Сципион снова выставил свои машины, зажег деревянные башни карфагенян и наконец овладел внешней частью порта. Таким образом он подвинулся до самой городской стены, против которой велел насыпать вал одинаковой с ней высоты.

После того как карфагеняне были таким образом совершенно заперты и когда уже нечего было опасаться их вылазок, Сципион отрядил часть своего войска для занятия укрепленных мест, которые еще оставались у пунийцев внутри страны. Важнейшим из этих пунктов был Неверис с расположенным при нем укрепленным лагерем, находившимся под начальством Диогена. Туда Сципион послал Лелия с пехотой, а сам держался на море. Когда в лагерной стене была пробита брешь и все было готово для приступа, Сципион приказал, чтобы 3 тыс. отборного войска, построившись в виде плотного клина, двинулись в эту брешь в таком тесном строю, чтобы передним рядам не было никакой возможности отступить. В то время когда здесь происходил сильнейший бой, тысяча других выбранных консулом солдат перелезли через стену в другом, незащищаемом месте и напали на неприятеля с тыла. Пунийцы, увидя римских солдат в стенах лагеря, подумали, что туда ворвалось целое войско, и сломя голову бежали из лагеря. Гудусса, сын Масиниссы, бросился на беглецов в открытом поле со своими слонами и нумидийскими всадниками и устроил страшное кровопролитие. В лагере, кроме солдат, находилось множество беглецов и поселян, занимавшихся подвозом съестных припасов. Большая часть их была перебита; из 70 тыс. человек 10 тыс. взято в плен, 4 тыс. бежали. Взяв лагерь, римляне пошли на город Неферис, доступ к которому представлял немало трудностей вследствие положения его на высоких скалах; но после трехнедельной осады он также был взят.

Между тем наступила зима, в течение которой консул довольствовался тем, что держал Карфаген в тесной блокаде и предоставил там своим союзникам – голоду и чуме – сломить сопротивление неприятеля. Городское население голодало и умирало массами, в то время как Газдрубал, владыка города, заботясь о своем чреве, проводил время со своими друзьями за роскошным столом. Убедившись, однако, что государства нельзя уже спасти, он, при содействии Гулуссы, выхлопотал себе свидание со Сципионом, чтобы по крайней мере спасти родной город от разрушения. Он предлагал Сципиону полное подчинение и уступку всей области Карфагена, если только сам город будет пощажен. Сципион не мог согласиться на это предложение, так как сенат уже решил разрушить Карфаген; но он обещал Газдрубалу, если тот отдаст ему город, свободу и безопасность для него лично, для его клиентов и для десяти дружественных ему фамилий. Газдрубал отверг это предложение и отвечал, что он хочет жить и умереть со своими согражданами, и если так уже решено судьбой, то он похоронит себя под развалинами своего родного города.

С наступлением весны 146 г. голод и болезни в городе усилились до такой степени, что Сципион встречал уже только слабое сопротивление. Он легко пробился во внутренний город и овладел рынком, находившимся близ военного порта. Отсюда он медленно направился по трем узким улицам против цитадели. Но здесь ему предстояло тяжкое кровопролитие: по обеим сторонам улиц стояли высокие шестиэтажные дома, с неистовым отчаянием защищаемые гражданами; их приходилось брать с боем поодиночке, как крепости. Солдаты пробивались от одного дома к другому по крышам и через бревна, наваленные на улицах, и уничтожали все, что попадалось им на пути, с большой опасностью для самих себя. Шесть дней и шесть ночей без перерыва продолжался этот страшный бой, причем уставшие войска постоянно сменялись свежими. Один Сципион не давал себе ни минуты покоя. Без сна и без пищи, кроме той, которую он принимал во время самого сражения, он спокойно и упорно продолжал Свое дело, день и ночь распоряжался истребительным боем, пока, наконец, не упал без чувств от крайнего напряжения при виде свирепого опустошения. Наконец, на седьмой день добрались до цитадели. Чтобы облегчить приступ, Сципион велел зажечь взятые дома и выровнять щебень; при этом погибло множество людей, спрятавшихся в домах. Оставшееся население искало спасения на горе, на которой стоял храм Эсмуна. Лишенные мужества и истощенные до крайности жители просили пощады. Сципион пощадил всех, за исключением перебежчиков. Таким образом, на милость победителя сдались сначала 25 тыс. женщин, а потом 30 тыс. мужчин – менее десятой части прежнего населения. Жена Газдрубала просила своего мужа позволить ей и двум ее детям также просить пощады у победителя, так как не было уже никакой надежды на спасение; но Газдрубал отверг эту просьбу и оставался в храме Эсмуна вместе с римскими перебежчиками в количестве 900 человек, решив защищаться до конца. Но это отчаянное мужество ненадолго овладело слабым человеком. Когда перебежчики зажгли храм, чтобы погибнуть под его развалинами, Газдрубал испугался смерти и, не заботясь о жене и детях, поспешил тайно удалиться из города, бросился к ногам Сципиона с масличной ветвью и умолял его о пощаде. Перебежчики и жена проводили его проклятиями. Одетая в богатейшие одежды, жена Газдрубала явилась со своими детьми на зубцах горевшего храма на виду у своего несчастного мужа и Сципиона и громко воскликнула: «Тебя, римлянин, за зло, которое ты причинил неприятельскому городу, да не постигнет никакое несчастье; но Газдрубал, изменивший своему родному городу и его храмам, мне и моим детям, да будет наказан за это богами Карфагена и тобой. Несчастный, вероломный беглец, смотри теперь на гибель мою и детей твоих под этими горящими развалинами; ты, последний вождь великого Карфагена, готовься теперь ко всякому позору и к триумфу победившего тебя врага!» С этими словами она заколола своих детей и бросила их в пламя; потом и сама исчезла под дымящимися обломками, найдя свою смерть в огне, как некогда Дидона, основательница великого Карфагена, покинутая Энеем. Газдрубал открыл собой триумфальное шествие победителя и прожил остаток своей жизни в Италии как римский пленник, покрытый стыдом и позором.

Великое дело совершилось; Карфаген, долгое время бывший опасным соперником Рима, был уничтожен в том же самом году (146 г. до P. X.), в котором большой торговый город Коринф был разрушен Муммием.

Все карфагенские пленники были проданы в рабство. Городскую добычу Сципион предоставил солдатам, за исключением общественной казны с золотом и серебром и храмовых сосудов, которые отданы были квестору и отправлены в Рим, в государственную казну. Сам Сципион ничего не взял из добычи, даже запретил своим друзьям покупать что-либо из нее. Статуи и художественные произведения, некогда увезенные карфагенянами из греческих городов Сицилии, были возвращены прежним владельцам; среди них находился и знаменитый медный бык Фадариса; Сципион приказал доставить его жителям Агригента как памятник жестокости туземцев и мягкости римлян, глядя на который они могли решить, что лучше для сикулов – быть подданными туземных тиранов иди подчиниться римскому народу. Большая часть Карфагена еще уцелела от разрушения. Сципион, желая сохранить город, спрашивал у сената, что делать дальше, и получил ответ, что он должен сравнять с землей город Карфаген и предместье Магалию, равно как и все города, бывшие до последнего времени в союзе с Карфагеном; затем на месте Карфагена должен пройти плуг, и это место должно быть проклято на вечные времена, чтобы жизнь никогда уже не могла возникнуть на этом поле смерти. Так и было сделано. Семнадцать дней горели развалины Карфагена. Сципион в ужасе смотрел на великое дело разрушения, и после долгого, задумчивого молчания, со слезами на глазах, произнес стихи Илиады (VI, 448 сл.):

Когда Полибий, стоявший около него, спросил, в каком смысле он сказал эти слова, он сознался, что при виде превратности человеческой судьбы в его душе явились печальные мысли об участи, ожидающей когда-нибудь его собственный родной город. Сенат послал комиссию из десяти человек для устройства африканских дел вместе со Сципионом. Карфагенская область с теми границами, какие она имела в начале войны, обращена была в римскую провинцию под названием Африка, с главным городом Утикой. Сыновья Масиниссы получили нумидийские земли с областями, которые Манисса отнял в последнее время у карфагенян; граница между Нумидией и римской Африкой была теперь точно определена. Спустя почти 24 года после разрушения Карфагена Гай Гракх основал на карфагенском полуострове, но не на проклятом месте старого города, римскую колонию под названием Юнония. Новый город, в который приняты были и рассеянные остатки карфагенского народа, не имел успеха. Позже Юлий Цезарь отдал окрестную землю части своих ветеранов, и снова основал город, достигший в императорский период значительного процветания и сделавшийся, по своему населению и богатству, вторым городом в империи. Король вандалов, Гензерих, завоевал его и сделал своей столицей (439 г. по P. X.), У вандалов снова отнял его Велизарий (533 г.), и в честь своего императора назвал его Юстинианой. Арабы разрушили его в 647 г.

Устроив африканские дела, Сципион возвратился в Рим для заслуженного триумфа и с этого времени сделался первым и величайшим человеком в Римской республике. Сограждане почтили его прозвищем Африканского Младшего (Minor).

В 142 г. Сципион стал цензором и исполнял эту обязанность с катоновской серьезностью и самой строгой добросовестностью, между тем как его товарищ, Муммий, старался приобрести расположение народа уступками и мягкостью. Производя торжественную люстрацию, он изменил обычную молитву за республику в том смысле, что просил богов уже не о расширении, но о сохранении государства. Некоторое временя спустя после своего цензорства он был поставлен, по распоряжению сената, во главе посольства и объехал земли Востока, Египет, Кипр, Сирию, Малую Азию, чтобы исследовать положение этих стран. Своим полным достоинства поведением и благородной древнеримской простотой послы возбуждали удивление при роскошных дворах восточных царей; они исполняли обязанность судей в спорах между отдельными государствами с такой справедливостью и мягкостью, что цари и городские общины приобрели доверие и новый взгляд на римское государство; в Рим явились многочисленные посольства, чтобы выразить сенату благодарность за присылку таких превосходных людей.

В Испании, где мы видели Сципиона в 151 и 150 гг. военным трибуном, война все еще не прекращалась. В 150 г. претор Сульпиций Гальба снова раздул ее неслыханно вероломным и жестоким поступком. Он заключил договор с воинственным племенем лузитан в Юго-Западной Испании, когда они были поставлены в затруднительное положение вследствие успехов римского оружия, и обещал перевести их на лучшие места для поселения. Когда лузитаны, поверив его словам, явились к нему в количестве 7 тыс. человек, он разделил их на три отряда, заставил сложить оружие и затем велел частью перебить их, частью увести в рабство. Этот постыдный поступок вызвал такое раздражение, что не только лузитаны, но и другие испанские племена снова взялись за оружие. Во главе лузитан стал Вириат, в молодости бывший пастухом и разбойником, а затем смелым партизанским вождем, и восемь лет сражался с римлянами так упорно и удачно, что они терпели одно поражение за другим. Римляне одолели лузитан только тогда, когда консул Кв. Сервилий Цепион убил его в 140 г. Но Вириат возбудил еще другую опасную для римлян войну, со стороны племени кельтиберов, в Средней Испании, В 143 г. они взялись за оружие. Так как война и в следующие годы не была успешной, то Сципион Африканский наконец сделан был консулом и получил главное начальство над войском в Испании (134 г.).

Как под Карфагеном, так и в Испании Сципиону пришлось прежде всего восстановить упавшую дисциплину, потому что при его слабых предшественниках разврат, леность и распущенность войска достигли ужасающих размеров. Сципион выгнал из лагеря 2 тыс. публичных женщин, множество бродячих гадателей и жрецов, целую толпу торговцев и разносчиков, слуг, поваров, и других прислужников; из повозок, вьючных животных и клади он оставил при войске только самое необходимое, запретил употребление всех предметов роскоши – постелей, подушек, драгоценных сосудов и т. п. «Строгий полководец, – говаривал он, – полезен своим войскам, а уступчивый служит неприятелю». Чтобы снова приучить солдат к труду и выдержке, он приказал им работать с утра до вечера, рыть ямы и снова засыпать их, строить и разрушать стены. Он приучал их к труднейшим переходам; уж если не было у них охоты обливаться кровью в сражениях, то пусть пачкают себя грязью. Они должны были идти всегда сомкнутыми рядами, и никто не смел оставить свое место; если кто-нибудь делал это, то наказывался розгами. Каждый носил с собой съестные припасы на несколько дней, иногда запас хлеба дней на 30, и семь столбов для палисада; когда Сципион видел кого-нибудь утомленным, то обыкновенно говорил: «Если бы ты научился защищаться мечом, то тебе не нужно было бы носить на спине материал для укреплений». Если кто-нибудь не мог идти дальше, он приказывал всаднику спешиться и посадить его на лошадь; если вьючные животные были очень обременены, то он снимал с них часть груза и клал на плечи солдат. С такой же строгостью, как с простыми солдатами, обращался он и со знатными офицерами. Он резко порицал их за нежность и слабость; если он находил у них в багаже какой-нибудь ненужный предмет роскоши, то ломал его и выбрасывал вон.

Так Сципион провел почти все лето в исправлении войска, и только тогда, когда оно снова сделалось способным к бою и выражало желание храбрыми подвигами смыть с себя прежний позор, консул подвинулся ближе к городу Нуманции. Его войско состояло из четырех легионов, нумидийского отряда конницы, пехоты и 12 слонов под начальством князя Югурты и многочисленных испанских вспомогательных отрядов. Все войско насчитывало 60 тыс. человек, в то время как гарнизон города состоял всего из 8 тыс. Так как консул был убежден, что его войска, после многолетней распущенности, не могут сразу начать сражаться храбро, то он сначала избегал боя и ограничивался тем, что отражал вылазки и обезвреживал неприятельские засады. В этих сражениях он очень хорошо увидел, как мало можно доверять своим солдатам: личным своим появлением он едва мог остановить бегущие отряды, о штурме крепости, стоявшей на скале, нечего было и думать. Потому он решил блокировать город непрерывным рядом укреплений. Вокруг всей городской стены он протянул двойной вал, внешний и внутренний, на расстоянии более одной мили, и укрепил его рвами, стенами и башнями. Чтобы отрезать подвоз припасов к городу со стороны реки Дуро, в реку были погружены бревна, снабженные пилами. Когда город был таким образом совершенно отрезан от внешнего мира, голод и чума скоро начали оказывать свое разрушительное действие на граждан, и Сципион мог спокойно ожидать той минуты, когда город сам отдастся в его руки. Нумантинцы упорно и мужественно переносили нужду, постоянно ожидая помощи со стороны или какого-нибудь счастливого оборота судьбы. Когда они увидели, что их надежда тщетна, они отправили к Сципиону посольство для переговоров о сдаче; римлянин потребовал, чтобы они сдались безусловно; тогда народ в бешенстве растерзал своих послов и решил терпеть до последних сил, все еще надеясь на перемену обстоятельств. Но скоро к Сципиону явилось другое посольство и отдало город в его полное распоряжение; голод и болезни истощили последние силы несчастных. Когда полководец приказал гражданам выйти на следующий день из города и сложить оружие, они просили дать им небольшую отсрочку, чтобы иметь возможность предать себя смерти, не желая пережить свободы своего отечества. Сципион уважил эту просьбу. Большая часть граждан убила себя и своих близких мечом или бросилась с женами и детьми в свои пылающие дома. На третий день оставшиеся в живых вышли за ворота, похожие на блуждающие тени, едва сохранив человеческое подобие. Сципион выбрал из них 50 знатнейших граждан для своего триумфа; остальных продал. Город был сравнен с землей, а область его разделена между соседями.

Гибель нумантинцев, заслуживших лучшей участи за свое стойкое мужество и любовь к свободе, произошла осенью 133 г.; Сципион осаждал этот город целый год. Победитель получил почетное звание Нумантинского. Совместно с командированной от сената комиссией он устроил положение вновь покоренных стран сообразно с требованиями справедливости и таким образом устранил на будущее время сопротивление большинства испанских племен римскому владычеству; для Испании снова настало более сносное время.

В то время когда Сципион находился еще в Испании, он получил известие о революции, совершенной его зятем Тиб. Семпронием Гракхом (сестра которого, Семпрония, была замужем за Сципионом), предложившим аграрные законы, благоприятные для низшего класса, и о его несчастном конце. Он не одобрял планов своего зятя и, получив это известие, говорят, произнес гомеровский стих (Од. 1, 47):

Сципион не был врагом народа и не принадлежал к аристократической партии, желавшей забрать в свои руки управление государством и эксплуатировать его в свою пользу; он даже поддерживал своевременные реформы и противодействовал, насколько мог, тем злоупотреблениям, какие позволял себе правительственный класс. Он лучше кого-либо другого видел глубокие язвы, от которых страдало государство, но считал невозможным революционный путь спасения, насильственное, революционное исцеление государства казалось ему хуже того зла, от которого государство страдало. Такой образ мыслей Сципион и высказал открыто, когда возвратился в Рим в 132 г. и за это большая часть народа лишила его своей благосклонности. Он предложил, чтобы споры, возникающие при разделе общественной земли, решались не комиссией, заведующей разделом, а другими людьми; этим предложением он совершенно приостановил раздел и навлек на себя еще большее неудовольствие со стороны народа и его представителей; Папирий Карбон, глава народной партии, напал на него в народном собрании как на врага народа. На вопрос Карбона, что он думает об умерщвлении Тиб. Гракха, Сципион откровенно повторил свое мнение, что считает это дело справедливым. Его противники в крайнем раздражении закричали: «Долой тирана!» Сципион смело отвечал: «Враги отечества справедливо желают моей смерти, потому что невозможно, чтобы Рим пал, пока жив Сципион, и чтобы Сципион остался в живых когда падет Рим». Он бросил смелое слово в шумную, кричащую толпу, сказав, что эта толпа не имеет никакого права разговаривать на римском форуме. «Молчите!» – вскричал он. – «Молчите вы, для которых Италия не мать, а мачеха!» А когда они стали кричать еще громче, он сказал: «Неужели вы думаете, что я испугаюсь развязных людей, которых я отсылал в цепях на рынок невольников?» В тогдашние народные собрания, если они собирались не для голосования, а имели просто совещательный характер (contiones), допускались не только римские граждане, но и отпущенные, и рабы, и всякий другой народ, составляющий уличную чернь. Сципион спокойно удалился из собрания, почтительно провожаемый до дома сенаторами и толпой граждан и латинян. Он пошел к себе в спальню, чтобы ночью написать речь, которую он хотел произнести на следующий день. На другое утро его нашли в постели мертвым, без ран, но с признаками удушения.

В это утро множество народа собралось на форуме и ждало появления Сципиона; вдруг в сильнейшем волнении прибежал Метелл Македонский, противник Сципиона в сенате, и воскликнул: «Стены нашего города пали! Сципион Африканский умерщвлен во время сна в своем доме!» Общее смущение овладело народом. Кто был убийца? – этого не знали и не знают до сих пор.

Сципион Африканский умер в 129 г., в 56 лет; это был один из величайших и благороднейших людей своего времени, последний потомок победителя при Заме. «История Рима знает несколько личностей гениальнее Сципиона Эмилиана, но не знает ни одной, которая бы могла сравняться с ним по нравственной чистоте, по совершенному отсутствию политического эгоизма и по благороднейшей любви к отечеству» (Моммзен).