Сияло солнце. Маргарита проснулась и увидела солнце на пальмовых листьях. Раннее утро. Около семи. Она лежала на спине. Раскинув руки и ноги. Приятно было поспать. Что-то снилось. Она уже забыла. Вытянулась в теплой постели. Приятно. Закрыла глаза. Хотелось лежать и лежать. Потянулась. Осторожно. Чтобы не свело левую ногу. Тянула руки, пока не затрепетали все мускулы. Потом лежала дальше. Смотрела на пальмы. Закрывала глаза. Улыбалась. Не могла сдержать улыбку. Так хорошо. Было ли с ней уже такое? Когда-нибудь? Она была в полном ладу с собой. Тело отвечало покоем. Потом она свернулась. Чтобы удержать теплое звенящее чувство в животе. Лежала. Потом она выпьет кофе и пойдет плавать. Двадцать раз проплывет бассейн из конца в конец. А потом — завтракать. Потом — к морю и покупать книги. И совсем потом — к Манон и Альбрехту. Может, сегодня он поговорите ней. Но все — потом. Пока ей хочется еще полежать. Она слушала, как по коридору ходят люди. Говорят по-испански. Перед домом что-то двигали. Визжали шины, что-то с глухим стуком падало на бетон. Ветер качал листья пальм. Солнце спряталось ненадолго. Потом снова выглянуло, пальмовые листья вспыхивали зеленым на фоне желтой стены напротив. Новый шум. Поливальная установка. Тут она встала. Надела купальник. Подколола волосы. Завернулась в купальное полотенце, другое взяла с собой. Обулась. Хорошо бы босоножки. Надо купить и кроссовки, и босоножки. В коридоре за дверью было очень холодно, она вернулась и натянула свитер. На улице ее зазнобило. Она побежала к бассейну. Справа в джакузи сидела старуха. В бассейне — никого. Она положила свитер и полотенца на лежак у спуска в бассейн. На глубокой стороне. Спустилась в воду. Вода — теплее воздуха. Она поплыла. Главное — не подниматься из воды. И не мочить волосы. Тогда не простудишься. Она плавала. Без передышек. Считала разы. Потом сбилась: десятый или одиннадцатый? Решила считать его десятым. Не давать себе потачки, к тому же она плыла к ступенькам, стало быть, это был четный раз. Услышала, как старуха кричит: «Betsy». Плавала. На тринадцатый раз старуха снова громко позвала Бетси. На четырнадцатый — уже с отчаянием. Она доплыла до края. Выглянула за бортик. «Do you need help?» — крикнула она старухе. Та сидела к ней спиной и продолжала орать «Betsy». Жалобно. Требовательно. Маргарита выбралась из бассейна и пошла к джакузи. Старуха сидела в воде на скамеечке. Спина в воде до середины. Старческие пятна и черные бородавки на коже. Пониже затылка спина выпуклая. Но лишь слегка. Горба пока нет. Маргарита остановилась у края и спросила, чем может помочь. Старуха глядела на дверь дома сбоку от бассейна и звала «Betsy». Без передышки. На балконах появились люди. «Betsy. Betsy. Betsy». В голосе старухи появились плаксивые нотки. Маргарита уговаривала ее. Протянула руку. Не позвать ли кого-нибудь? Кого? Где она живет? Старуха не переставала кричать «Betsy». Упрямо и плаксиво. И топала ногами. Сверху ноги в воде казались тоненькими, иногда двигались и плечи. Но слабо. Маргарита дрожала. Мурашки по всему телу. Как раз когда она собралась взять полотенца и пойти к портье, из дома выбежала женщина. В ночной рубашке и халате. Белой рубашке и темном халате из шерстяной шотландки. В розовых пушистых тапочках. «Моm», — закричала она. Что она там делает. «Betsy. I want out», — захныкала старуха. Бетси остановилась у края. Маргарита спустилась в ванну. Ухватила старуху за плечо. Вялая кожа, кости. Страшно и тащить. Потом она взялась за плечо обеими руками и подняла старуху. У той намокли волосы. Свисали на шею тонкими темными прядками. Маргарита помогла старухе сделать несколько шажков по ванне. Уговаривала ее. Бормотала «everything is all right» и «just one more step». Бетси уговаривала старуху, стоя у бортика. «Моm. Please». И: «Моm. Why did you leave the apartment?» Старуха покорно позволяла Маргарите вести себя. Держалась за ее правую руку. Они добрались до ступенек. Маргарита справа. Бетси слева. Старуха одолела четыре ступеньки. Остановилась на краю. Все время повторяла: «Betsy». Вдруг она затихла. Уставилась прямо перед собой. Маргарита собралась вести ее дальше. Старуха не двигалась. Маргарита потянула ее за руку. Посмотрела вниз. По тонким старухиным ногам тек тонкий, коричневато-желтый ручеек. Смешивался с водой. У ее ног образовалась грязно-желтая лужица. Бетси сняла халат и накинула его на плечи матери. Бетси была чуть выше. Она отвела глаза от лужи и взглянула на Маргариту. «Thank you so much», — сказала она. Маргарита так замерзла, что едва смогла ответить. «You're welcome», — пробормотала она. Бетси чуть помедлила и сказала: «My Моm. You know. She is on medication». Маргарита подтянула халат на правом плече старухи. Взглянула на халат, потом — на Бетси. «My Mom is dead. So you see». Ушла. На ходу оглянулась. Бетси вела старуху в дом. Что-то ей говорила. Маргарита забрала свои полотенца. Одно накинула на плечи, остальные свернула. Взяла в руку туфли и побежала в номер. Холодный бетонный пол под ногами. Ее так трясло, что она едва выудила ключ из туфли. В номере стояла под горячим душем, пока ногти на руках и ногах опять не порозовели и не унялась дрожь. Намылилась с ног до головы. Особенно тщательно — ноги. Было стыдно. Если бы такое приключилось с ребенком, она тут же и позабыла бы. После душа закуталась в полотенце и снова легла в постель. Одна из штучек Вагенбергера. После ванны, не вытираясь, лечь в постель. Как следует укрыться, а уж потом вставать, высохнув и согревшись. Лежала. Они с Вагенбергером были в Лондоне, когда нашли ее мать. Когда точно она умерла, так до конца и не выяснили. На памятнике написано просто: март 1981-го. С таким же успехом это мог быть и февраль. А что за дискуссию развернул каменотес, когда выяснилось, что точную дату указать невозможно. Он считал, что если точная дата неизвестна, так можно написать любую. Но скорее всего, дело было в деньгах за цифры, и он предложил 1 марта. Они ходили в театр. Каждый вечер. Тогда Лондон был театральной Меккой. В начале 80-х. Хотя она уже тогда находила это все старомодным. Актерский театр. Как Бургтеатр. И никаких иных целей, кроме развернутой самореализации. И абсолютно никаких причин считать это искусством. Вагенбергер был тогда более чем согласен с ней. Он пользовался успехом. Во всяком случае, в театральных кругах. И правильным было полностью распродать все из родительского дома. Она вошла туда, лишь когда стало пусто. Только стены, двери и окна. Мать нашли спустя несколько недель. В Лондоне они были три недели, и до того она с матерью тоже не говорила. Изредка позванивала. И мать ей — тоже. Из-за развода. То, что она рассталась с Герхардом, это мать, возможно, и приняла бы. Но ребенок. То, что она оставила Фридерику у Герхарда. На первое время. Она проснулась. Оказывается, уснула ненадолго. Почти девять. Она вскочила.
* * *
Она выпила кофе. Оделась. Кажется, потеплело. На балконе было совсем тепло. Свежий воздух. Хватит и тонкой куртки. Она позвонила Фридерике. Поговорила с Герхардом. Тот сказал, пусть она не волнуется. Пусть спокойно работает. Это самое главное. А Фридль привези какую-нибудь одежку OT «Esprit». C «Esprit» не промахнешься. Но ни в коем случае не от «Ralph Lauren». Этого она ни за что не наденет. Это носят только последние дуры. Маргарита прибрала. Аккуратно расставила все в ванной. На минуту остановилась перед зеркалом. Пока еще это не приходило ей в голову. Здесь. Обычно же она проделывала это во всех новых комнатах. Как можно скорее. Тем более — в гостиницах. Прошла охота? Или стало неважным. Но прежде ничего не было важнее. До сих пор. На миг желание вернулось. Воспоминания обо всех зеркалах в гостиничных номерах, перед которыми она сидела или стояла. Отправилась на поиски пакета под грязное белье. Налила воды в кофейник и чашку и поставила их в раковину. Вынула все из сумки, оставила только деньги и кредитную карточку. Убрала в ящик паспорт и права. Вряд ли кому-нибудь тут понадобится австрийский паспорт. Пошла к главному входу. Мимо бассейна и портье. В бассейне плавали двое пожилых мужчин. По краю прыгали дети, их матери устраивались на лежаках. Раскладывали полотенца. Копались в больших пляжных сумках. Солнце скрылось за облаками. Но ненадолго. Выглянуло снова. Пригревало. Воздух чист, все краски светятся. Газон — изумрудный. Кусты — всех оттенков темно-зеленого, а цветы на них — розовые и голубые. Она быстро шла. В офисах на бульваре Вашингтона кипит работа. Люди сидят за столами. Говорят по телефону. Пишут. Глядят на мониторы компьютеров. Говорят. Перед всеми стоят коричневые и синие чашки с кофе. В закусочной на углу Виа Дольче открыты все окна. Доносится музыка кантри. Она купила у китаянки «Los Angeles Times». Перешла бульвар и направилась к кафе. Серое море с белыми барашками. На каждом шагу — открытые магазины и киоски. Платки. Темные очки. Украшения разложены на выставленных на тротуар прилавках. Заняты все места для гадателей на картах таро. Поставлены скамеечки. Разложены подушки. И расставлены таблички с расценками на всевозможные предсказания. А предсказателей нет. Наверное, лежат на травке под пальмами. В одном доме подняты рамы. Прямо посреди фасада. Она заглянула в комнату. Налево — кухонный уголок. Направо — мягкий гарнитур и лестница наверх. Окна в боковых стенах и в задней. Все серое и серо-зеленое. У окна сидит огромная желтая собака и глядит на море. Спокойно. Черная собачка остановилась на тротуаре и тявкает снизу вверх на большую. Большая не обращает на нее никакого внимания. Этой породы она не знает. Собака ростом с сенбернара, но не сенбернар. В уличном кафе все столики у парапета заняты. Пришлось садиться во втором ряду. Заказала яйца всмятку и оладьи с черникой. Пила кофе из высокой коричневой чашки. Не взяла очки, и пришлось пересесть. Чтобы солнце не било в глаза. Папа ездит по Африке. Он посетил базилику Пресвятой Девы в столице Берега Слоновой Кости. Постройка этого крупнейшего в Африке собора обошлась в 20 миллионов долларов. В Эфиопии голодают 4,5 миллиона человек. Аде Клерк поставил под контроль гражданских служб секретные операции южноафриканских военных. Он выступает за то, чтобы свести такие операции к абсолютному минимуму. Подоперациями имелись в виду убийства политических противников. Маргарита уставилась на клеенку в красно-белую клетку. Что такое абсолютный минимум убийств? И есть ли скидки на убийство оппозиционеров. А человек, который приказал расстрелять Чаушеску и его жену, покончил с собой. Желтки растекались по оладьям с черникой. Она полила всё патокой. Соленые желтки с оладьями и патокой восхитительны. Как в детстве. Она съела те оладьи, на которые хватило желтков. Остальное не стала. Без желтков оладьи слишком отдавали содой. Скоро десять, откроется книжный магазин. На набережной и на пляже все больше народу. Все ярко одеты, все в движении. И все улыбаются. Все бодры. Ни одного заспанного лица, никто не мешкает. Она расплатилась. С ее места была видна табличка «closed» на дверях книжного магазина. Она вновь развернула газету. Фотография заключенных. Тюремные робы. Стриженые головы. Почему робы всегда полосатые. Смех и возгласы. Чайки. Скейты катятся по асфальту. Шлепанье кроссовок и тяжелое дыхание бегуна совсем рядом. Теперь на ранних стадиях СПИДа будут давать новое лекарство. Можно надеяться на более раннюю стабилизацию пациента. А республиканец Денкмейджен задавался вопросом, что скажет Гаррис. Денкмейджен вел кампанию за возобновление смертной казни в Калифорнии. Гаррис — первый, кого тогда казнят. Кроме того, Денкмейджен отвечал за опрыскивание Лос-Анджелеса от вредной мухи. Он полагал, что вскоре общественность его поддержит, раз опрыскивание никому не повредило. Маргарита сидела. Солнце вышло из-за облачка. Все снова засветилось. Засверкало. Смех возле гадателей стал еще громче. Она представила себе Манон. Как та проверяет герметичность окон. Проводит пальцем по раме. Как она пережидает темноту за запертыми дверями. Вчера Чарли должна была остаться у нее ночевать. Чтобы не выходить на улицу. Почему все всегда так удачно сходится? Уничтожение. Она встала и вышла на набережную. Пошла к книжному магазину. Дверь была теперь распахнута.
* * *
В магазине «Small World Books» пусто. После солнца — темно. В самой глубине Маргарита заметила женщину. Она вышла через узкую дверь. Маргарита была одна. Прошла вдоль стеллажей. Целая стена эзотерики. У входа. Она читала названия. Наклонила голову, чтобы было удобнее читать. Философия. У другой стены — лирика. Между ними — альбомы. Fiction. Non fiction. Classics. Она снимала с полок книги. Листала. Рассматривала фотографии авторов на задней стороне обложек. Ставила книги на место. К чему знать, как кто выглядит. Положила газету около кассы, чтобы освободить руки. Хотелось стихов, стихов, написанных женщиной. Женщиной, которая каждый день ходит к морю. Она проглядывала томики. Читала биографии в конце. Потом взяла толстый том. Уоллес Стивенс. «The Collected Poems». Новое издание. Положила книгу к газете. Снова отправилась на поиски. Что же почитать. Стихи. Над ними можно сидеть. Или с ними. Ей нужно еще что-то, убить время. Вечером. Или на пляже. Она взглянула в окно. Мимо шли люди. Солнце. Шум голосов. Приглушенные звуки. «In Cold Blood». Никогда не читала. Только слышала. А потом заметила еще одну книгу на верхней полке с лирикой. Старая женщина. Гордая. Узкое длинное лицо. Глубоко впавшие щеки. Женщина глядела направо. За обрез книги. Слегка откинувшись назад. Словно не хотела фотографироваться. Не смотрела в объектив. На зрителя. Маргарита сняла книгу с полки. На обложке стояло: X. Д. «Selected Poems». Она положила книгу к остальным. Огляделась, чтобы выяснить, кому платить. Ждала. Ходила по магазину. Прошла мимо детективов и взяла один, не удержалась. Читать их больше не хотела. Не хотела понапрасну тратить время. Но взяла. Обложку прежде не видела. Она запоминала прочитанные детективы по картинкам на обложке. Спустя долгое время женщина вернулась. Перенесла через порог коробку с книгами и поволокла ее по полу за собой. Маргарита спросила, не помочь ли. Нет. Нет. Женщина улыбнулась. Ведь это — ее работа. И рассмеялась. Подтащила коробку к кассе. Она была высокой. Стройной. Загорелой. Кожа обветрилась. Не молода. Темные с проседью волосы заплетены в длинную косу. Одета в огненно-красный пуловер и широкую лиловую узорчатую юбку. Сандалии. Без чулок. Ноги тоже загорелые и обветренные. «I see, there is some serious reading intended», — сказала она. Маргарита кивнула. Женщина просканировала ценники на книгах. Взяла Маргаритину карточку. Она что-нибудь чувствовала? — спросила женщина и кивнула на газету. Там большими буквами было написано: «4,7 magnitude aftershock at 9.26 a.m.». Вчера? Где она была в это время? Нет, она ничего не заметила. Она была здесь. Завтракала. В кафе на набережной. Еще вчера хотела купить книги. Здесь. Но ждать, пока откроется магазин, было слишком холодно. Женщина дала ей подписать чек. Она здесь в отпуске? — спросила она у Маргариты. Нет. Она тут по делам, отвечала Маргарита. Она тут работает. В Л.-A. Нужен ли ей пакет? Женщина вытащила из-под кассы коричневый бумажный пакет. Развернула его и уложила книги. Взяла газету. «Mother Faces Prison in Toddler's Death». Они обе прочитали заголовок. Женщина на минуту задержала газету в руках. Потом сунула ее в пакет, и они посмотрели друг на друга. Стояли лицом друг к дружке. Маргарита увидела, что у той слезы на глаза наворачиваются. Набегают. Готовы пролиться. Она научилась бороться с подступающими слезами, пока они не пролились. Подавляла их в самом начале. Оставался только комок в горле. Женщина за кассой книжного магазина поступила иначе. Ее глаза налились слезами. Потом слезы собрались двумя большими каплями. Сбежали по щекам до подбородка. Женщина постояла еще секунду. Они по-прежнему глядели друг другу в глаза. Потом Маргарита проверила, убрала ли карточку. Сунула в карман кошелек. Взяла пакет с книгами. «Take care», — сказала женщина. Они обменялись улыбками. «You too», — ответила Маргарита и вышла. Вновь прошла вдоль канала. В том саду, где утром работали, поставлен фонтан. Вода с громким плеском падает с метровых обломков скалы. В комнате, где спал мужчина, никого нет. Экзотическая комната — точно такая же, как вчера. Горит свет. Освещает красную и синюю мебель. Музыки не слышно. Она никого не встретила. Бегают утки. Мамаши с утятами. Матери загораживают собой выводки. Маргарита подождала, пока они не спустились в канал. Наверное, землетрясение случилось, когда она проходила здесь. Примерно. Но она ничего не заметила.
Перед ее номером стояла тележка со свежим бельем и принадлежностями для уборки. У кровати стояла Хулия. Она как раз закончила менять белье и расправляла покрывало. Сунула под него подушку и разгладила. Маргарита поздоровалась. Спросила, как у нее дела. И у детей. В Мексике. Они вчера говорили, сказала Хулия. По телефону. Они всегда созваниваются по пятницам. Маргарита положила книги на крошечный письменный столик. Слева от кровати. Под телевизор. Положила туда же газету и сунула пакет в контейнер для мусора на тележке Хулии. Положила в сумку диктофон и блокнот и вышла. Потом вернулась за правами. Кивнула Хулии. Хулия заперла за ними дверь. Маргарита направилась по длинному коридору к лифту. Все как у Душицы. Сын в Черногории. У свекрови. А она с мужем — в Вене. Уборщицей. Приходила в театр убираться и надевала там все украшения, что у нее были. Тайком носила украшения с собой. Муж разрешал носить их, только когда она с ним. И вот она стояла с пылесосом в фойе, надев красные серьги, две цепочки и четыре кольца. На запястьях позвякивают браслеты. Она была счастлива. У Душицы сын тоже родился, когда ей еще не было шестнадцати. Маргарита сбежала по лестнице вниз. В лифте воняет. Отбросами. Старыми отбросами. Отчего лифт так провонял? Мусорные баки стоят в другом конце гаража. Открыла машину. Села. Когда завелся мотор, ремень, как всегда, защелкнулся вокруг нее. Ей нравилось, как он щелкает. Она выехала из гаража на Виа-Дольче. Карта больше не нужна. В Марина-дель-Рей и Венисе машин было мало. Пробка началась на бульваре Уилтшир у жилых домов. Но небольшая. Скоро она была у дома Манон. Слишком рано. Она проехала дальше, остановилась и зашла в кафе. Села у окна. Смотрела на улицу. Пила кофе и минералку. «Perrier». Глядела на столики перед кафе. Большинство посетителей сидело там. Но она забыла солнечные очки. А тени там не было. Следовало ему позвонить. Надо было сказать, что нет больше смысла. Окончательно. Она бы смогла это сказать. Сегодня утром. Что больше не хочет о нем думать. Потому что в этом жестоком мире любить и не иметь времени — такое расточительство. Просто не иметь времени наслаждаться счастьем. Но он смотрел на вещи иначе. Она все преувеличивает. Почему она не может быть великодушнее и дать ему заботиться. О бывших женах и падчерицах. Но у нее-то нет бывших мужей и пасынков, с которыми она проводит все время. Речь-то об ее времени. Это ее время расточается попусту. Ее время уходит на ожидание. Если бы он хоть заговорил об этом. Она старалась. В этот раз она действительно старалась ко всему относиться с пониманием. И напрасно. И почему она не выставила его вон, когда он заявился пьяным. Качался, что-то бессвязно бормотал. К ней в больницу он не приходил. Не встретил при выписке. Даже не позвонил. У него был прием. Перед утренним обходом сестра даже дала ей лекарство, так плохо она выглядела. Бледная и измученная. Сестра сказала, что в таком виде профессор ее не выпишет. Придется остаться еще на день. Ей это нужно? По дороге от регистратуры до второй гинекологии ей стало плохо. Показалось, что никогда не дойдет. Исчезнуть. Не сходя с места. Не грохнуться, не упасть. Провалиться сквозь землю, такая тяжесть в ногах, а голова — где-то в облаках. Она тащилась по дорожке. Радовалась, что двигается вперед. Сестра увидела, как она стоит в лифте. Перед открытой дверью, не в силах выйти. Она отвела ее в палату. Уложила и принесла лекарство. Сказала, что ей наверняка хочется домой. После всего. Во время обхода она снова нормально видела. Мир больше не расплывался мерцающими зыбкими точками. Потом ее осмотрел профессор Гич. Быстро. Отвернулся к сопровождавшим его врачам и спросил, разъяснили ли этой женщине, что делать дальше. Она сидела на краю кровати. В уличной одежде. Старый профессор не обращался к ней. Эта женщина. Это она — эта женщина. И ей ничего не разъясняли. Ее лечащий врач был, по крайней мере, тактичнее. Потом он заглянул еще раз. После обхода. Стоял у кровати. Она прилегла. Ждала, что он приедет за ней. Надеялась, что он войдет в палату и заберет ее. Он ведь все знал. Знал, когда выписывают. Врач сказал, ей не стоит огорчаться. Каждая шестая беременность заканчивается выкидышем. Ничего хорошего. Но нормально. Так природа регулирует численность населения. Она ничего не смогла ответить. Онемела. Позже никому ничего не рассказывала. Не смогла. Только с ужасом вспоминала, как вытаскивала большие твердые куски плаценты из влагалища. Тянула. Тащила. Смотрела на них. Похоже на куски печенки. Завернула их в фольгу, чтобы показать врачу. Все в ней кричало. А вечером, дома… Он стоял в дверях. Пьяный. Потом они лежали в постели, она обнимала его. Сопящего, всхрапывающего мужчину. Не спала. Он спал крепко. Отсыпался после пьянки. А она даже плакать не смела — тогда он проснулся бы и снова начал ее попрекать. Она должна была беречься. Не работать. Идиотский театр. К врачу надо было раньше обращаться. А если бы она вышла за него замуж, то ничего этого не было бы. За это он ручается. Рвать с ним нужно было. А она поверила ему. Не могла не верить. Иначе как пережить. Ребенок мертв. А он напился. Бросил ее одну. Действительность должна была отступить перед его заверениями. А теперь. Теперь она может вспоминать. Уже может — через год. Должна. Она сидела. Смотрела в одну точку. В театре сейчас спектакль. «Сон в летнюю ночь». Как в насмешку. Но, может быть, театр существует именно для того, чтобы Душица могла убирать его, надев свои побрякушки? Она расплатилась и вышла. Вернулась к машине и поехала к Манон. Может, им поехать на ее машине? Не слишком ли утомляет ее вождение? — спросила она у Манон. Нет. Нет. Она хочет на своей машине. Нет ничего надежнее, чем эта старая модель. Они поехали на Олета-лейн. Манон рассказывала о Чарли. И что вечером приедет Линн. Она рада, что познакомится с ней. И Альбрехт о ней спрашивал. Светило солнце. Все в цвету. В последнюю поездку она совершенно не замечала цветущих деревьев и кустов. Альбрехт лежал в постели. В этот раз он музыку не слушал. Львица лежала рядом. Во время разговора он не снимал руки с ее спины. Они говорили по-английски. Он — тихо. Между предложениями делал длинные паузы. Ей пришлось сесть на кровать, чтобы ничего не упустить. Манон оставила дверь открытой. В комнату залетал свежий ветерок. В доме жарко. Отопление включено.