Через пять лет после «Пригожей поварихи», в 1775 г., впервые была напечатана повесть о мошеннике Ваньке Каине. Как сатирическая картина своего времени, состоящая из ряда остроумных мошеннических проделок и в то же время представлявшая собой историю жизни мошенника, рассказанную им самим, она соответствует определению плутовского романа. Но в отличие от «Пересмешника» и «Пригожей поварихи» это – не литературный вымысел, а литературное осмысление исторического русского образа преступника и его биографии. Следовательно, вопрос здесь не в том, как автору удалось переложить традиционную литературную форму плутовского романа в специфически русский контекст, а в том, насколько проявляется форма плутовского романа или его отдельные основные признаки при литературном оформлении русского исторического материала.

Ответу на этот вопрос способствовало то обстоятельство, что документы по делу Каина сохранились (так что возможно сравнение историко-биографических фактов с их литературным оформлением), и что существуют различные литературные обработки истории Каина. С точки зрения содержания они весьма близки друг другу, формально же очень сильно отличаются, так что соответствующие намерения и особенности формы могут быть выделены с помощью сравнения различных редакций.

При этом следует учесть, что между «Пригожей поварихой» и первым изданием истории Каина в России вышли два западноевропейских произведения. Оба они близки плутовскому роману, но ни то, ни другое не являются собственно плутовскими романами. Это, как и история Каина, обработки биографий преступников, вошедших в историю. В 1771 в русском переводе было напечатано жизнеописание знаменитого французского разбойника Луи Доминика Картуша. В 1772 последовала история жизни не менее известного английского преступника Джонатана Уайлда, т. е. перевод «Джонатана Уайлда Великого» Филдинга. Оба повествования воплощают тип литературы, более важный для истории знаменитого русского преступника Ваньки Каина, чем типичный плутовской роман в виде «Гусмана» или его современная, приятная вариация в стиле «Жиль Бласа».

Рассказ о деяниях и преступлениях Каина был впервые напечатан в 1775 г. и стал впоследствии самым распространенным русским повествованием о плуте. До 1800 г. (т. е. на протяжении 25 лет) подтверждаются различными редакциями в количестве до 16 изданий. Тем самым он значительно превзошел все произведения русской беллетристической прозы XVIII в. Ни одно среди них до рубежа веков не набрало более 5 изданий. И даже самые популярные переводные романы, «Телемак» Фенелона и «Жиль Блас» Лесажа достигли в XVIII столетии «только» 8 и 9 русских изданий, хотя их первые русские переводы появились задолго до первого напечатания истории Каина. Уже эти цифры свидетельствуют о необычной популярности произведения.

Для времени, учитываемого применительно к рассматриваемой работе, т. е. 1750–1830 гг., регистрируются в общей сложности 19 изданий. Так как перечисление, данное В. Сиповским в его монографии о Каине, обнаруживает недостатки, и В. Шкловский цитирует в своей книге о Комарове только издания, просмотренные им самим, то приведем краткий перечень отдельных изданий и тиражей. Различаются четыре редакции:

1. Самая старая по году выхода в свет и самая краткая редакция выходит в 1775 г. в Петербурге под названием «О Ваньке Каине, славном воре и мошеннике краткая повесть». Она написана анонимным автором как повесть от третьего лица и содержит в первом издании только 30 страниц в формате 8°. Из XVIII столетия не дошло больше никаких других изданий этой версии. В XIX в. (1815, 1817 и 1830) выходит другая «краткая» редакция под измененным названием.

2. В 1777 г. следует подробная версия от первого лица, которая характеризуется как написанная самим Каином. Её название – «Жизнь и похождения российского Картуша, именуемого Каином, известного мошенника и того ремесла людей сыщика, за раскаяние в злодействах получившего от казни свободу, но за обращение в прежний промысел сосланного вечно в Рогервик, а потом в Сибирь. Писана им самим при Балтийском порте, в 1764 г. Напечатано в Петербурге 1777». Издание толщиной 80 стр. форматом 12°. Второе издание вышло в свет под тем же названием в 1785 г. (Это издание цитируется в дальнейшем как «Жизнь».)

В 1779 г. вышла в свет обработка истории Каина уже ранее упомянутого автора Матвея Комарова. Она написана от третьего лица. Название гласит: «Обстоятельное и верное описание добрых и злых дел российского мошенника, вора, разбойника и бывшего московского сыщика Ваньки Каина, всей его жизни и странных похождений сочиненное М.К. в Москве 1775 года». (Напечатана в Петербурге 1779.) В том же году аналогичный текст вышел ещё раз, только теперь к нему был прибавлен русский перевод истории французского разбойника Картуша. В этой комбинированной форме книга издавалась также в 1788, 1793 и дважды в 1794 гг., а отдельным изданием, кроме того, ещё в 1793 г. В отдельном издании сочинение (с предисловием автора) состоит из 110 страниц формата 8°, в комбинированном и расширенном за счёт песенного приложения издании того же года (1779) 300 страниц формата 8°. Оба издания цитируются как «Комаров I» (для отдельного издания) и «Комаров II» (для комбинированного).

Одна из версий, в значительной степени соответствующих редакции «Жизни», но в заключении переходящая из первого лица в третье, вышла в 1782 г. (без указания места) под названием «История славного вора, разбойника и бывшего московскаго сыщика Ваньки Каина со всеми его обстоятельствами, разными и любимыми песнями, писанная им самим при Балтийском порте в 1764 году». (105 страниц формата 12°.) Новые издания под тем же названием, но с меняющимся числом песен следуют в 1785, 1788, 1792 гг. и дважды без указания года и места издания. (Оба недатированные издания, несмотря на отсутствующие данные, ясно отличаются друг от друга уже форматом – в первый раз 8, во второй 12°).

Кроме того, во второй половине XIX в. засвидетельствовано наличие ещё двух «лубочных» обработок темы Ваньки Каина.

К сожалению, критическое издание текста отсутствует и по сей день. Правда, Шкловский указывает в 1929 г. на как раз находившееся в состоянии подготовки издание, но оно, как кажется, осталось незаконченным. Его подтверждения нигде не находят, да и новые советские работы не дают никаких указаний в своих библиографиях. Даже некритические издания очень редки. Так как издание стихов, представленное Бессоновым, воспроизводит только части текста, то перепечатка версии «Жизни», предложенная Геннадием (Книжником), а позже Бурцевым является единственным изданием полного текста. Именно версия «Жизни» была избрана из различных редакций вероятно, прежде всего из-за её содержательности. Текст был существенно подробнее, чем в «краткой» версии 1775 г. Он в меньшей степени подвергался литературной переработке, чем издание Комарова. По сравнению с другими «автобиографическими» редакциями («истории») преимущество этого текста состояло в том, что он был старше и внутренне более един, чем другие. Форма изложения от первого лица выдерживалась здесь до конца, в то время как «история» добавляла безличное сообщение. Поэтому и в дальнейших исследованиях версия «Жизни» (издание Бурцева, 1897 г.) служит исходным пунктом. Так как не только оригиналы, но даже и новые издания редки и могли быть приобретены только за границей, необходимо несколько более подробное воспроизведение содержания менее известного текста.

Рассказ начинается так: «Я родился в 1714 году. Я служил в Москве у купца Петра Дмитриева сына Филатьева, и что до услуг моих принадлежало, то со усердием должность отправлял, токмо вместо награждения и милостей несносные от него бои получал». Поэтому Ванька замышляет побег, обкрадывает своего господина, убегает в его одежде и пишет на воротах двора: «Пей воду, как гусь, ешь хлеб, как свинья, а работай черт, а не я». Со своим другом Камчаткой, который ожидает его на улице, он вламывается той же ночью к одному попу, проходит в поповском одеянии мимо часовых и добирается до «малины», где его приветствуют яркими речами её обитатели, а ему приходится поставить вино.

Уже на следующий день его, идущего по центру Москвы, так называемому Китай-городу, опознают люди Филатьева, хватают и возвращают к господину. Тот сажает его на цепь рядом с медведем и обрекает на голод. Но девушка, которая кормит медведя, даёт поесть и Ваньке и рассказывает ему, что Филатьев спрятал в пруду убитого солдата ланд-милиции. Поэтому, когда Ваньку должны избить по повелению хозяина, он кричит «слово и дело». Этот выкрик, к которому Ванька часто прибегает и в дальнейшем, в России XVIII в. был общеизвестен и вызывал всеобщий страх. Он означал, что кричавший имел важное показание для полиции, вслед за чем каждый был под угрозой тяжёлых наказаний обязан сразу же передать его для допроса высшему полицейскому ведомству. Так и Филатьеву не остается ничего другого, как выдать Ваньку Тайной канцелярии. Но там он отказывается давать показания секретарю (потому, что он часто видел чиновника у Филатьева и боится подкупа). Только шефу канцелярии, графу Салтыкову, он и открывает свою тайну. Вслед за тем двор Филатьева обыскивают, обнаруживают преступление, и Каин в качестве вознаграждения получает от полиции отпускную грамоту.

Он отправляется в предместье, где живут иностранцы, «немецкую слободу», снова объединяется там с Камчаткой и его соучастниками и устраивает с ними разные кражи со взломом. Эти предприятия обстоятельно описаны, но здесь не все их можно воспроизвести в деталях. В качестве особенно удавшегося примера точнее воспроизведена кража со взломом в городском доме Филатьева.

Как-то раз Ванька встречает на Красной площади девушку, которая помогла ему у Филатьева. Она рассказывает ему, что хозяин в своём городском доме сложил на хранение ценные вещи и вверил ей присмотр за ними. Вслед за тем Ванька бросает во двор соседнего дома петуха, получает в результате этого доступ во двор, разузнает, пока якобы ловит петуха, как расположены подвальные окна дома Филатьева, и следующей ночью с пятью сообщниками проникает через подвальные окна. В погребе он находит разные сундуки, которые взламывает. Ванька похищает деньги, серебро и другие ценные вещи. Но кражу со взломом замечают, и убегающих воров преследуют. В конце концов им приходится выкинуть неудобную добычу. Разбойники бросают её в сточную канаву, находящуюся посреди улицы, и исчезают на том берегу Москвы-реки. Там они стучат в ворота усадьбы генерала Шубина и рассказывают караульному, что у ворот лежит пьяный. Но когда ни о чём не подозревающий слуга открывает ворота, на него нападают и заставляют молчать. Затем из стойла выводят лошадей и «берлину» (тип старинной кареты. – Прим. пер.), на которых взломщики едут на фабрику Милютина, откуда забирают знакомую им работницу. В результате взлома они обзаводятся женской одеждой, одевают работницу как «даму» и везут её в «берлине» на место, где бросили добычу в сточную канаву. Там они инсценируют поломку колеса, и в то время как «дама» бранит своих «кучера» и «слугу» и отвешивает им оплеухи, разбойники незаметно переносят всё из грязи в экипаж, снова устанавливают колесо, доставляют добычу в укромное место, оставляют карету стоять и женщину посылают с наградой домой.

У этой кражи со взломом был ещё и эпилог. Полиция допрашивает с пристрастием прислугу Филатьева, но та ничего не выдает и вслед за тем её освобождают. Позже, после того, как она тем временем вышла замуж за «рейтара» (кавалериста, т. к. немецкое обозначение этого рода войск к тому времени натурализовалось в русском языке. – Прим. пер.) Нелидова, Ванька снова встречает её и богато одаривает краденым. Затем он покидает Москву и отправляется с шестью людьми в Макарьев на Волге, на известную ярмарку, которая позже была перенесена в расположенный поблизости Нижний Новгород. По дороге и в Макарьеве следуют снова разные мошенничества и кражи. Ваньку хватают при попытке украсть с одного из прилавков церковную утварь и сажают в тюрьму. Камчатка в хлебе тайком доставляет ему в камеру ключи, и он может бежать. Он уходит от одного из позднейших арестов, исчезнув в одной из многочисленных общественных бань и оттуда в нижнем белье прибегает в полицию. Там Каин утверждает, что он – московский купец, у которого в бане украли одежду, деньги и документы. С помощью подкупленного свидетеля ему удается действительно сделать свои утверждения убедительными, и он получает новый паспорт. Затем Ванька снова возвращается в Москву.

Следуют описания различных плутней и краж со взломом, которые Каин со товарищи совершают по дороге, новые аресты и дальнейшие предприятия в окрестностях Москвы, на Оке и на Волге. При этом на сей раз Ванька присоединяется к разбойничьей шайке силой примерно в семьдесят человек во главе с «атаманом» Зарей, с которой он, среди прочего, совершает настоящий вооружённый штурм защищенной фабрики.

Затем следует решающий поворот, благодаря которому в жизни Каина и в его повествовании начинается совершенно новый этап. Каин решил предоставить свои знания мира московских мошенников и преступников в распоряжение полиции (и ответственного тогда за эту сферу органа уголовной полиции, «сыскного приказа»). Он делает объёмистое заявление о признании своих собственных преступлений и в то же время передает обстоятельный список знакомых ему воров и преступников. Его сразу же отправляют в экспедицию, дав охрану, и уже в первую ночь было поймано множество малых и больших преступников. (В рассказе перечисляются эти первые аресты, общее число которых указывается примерно в двести). Вслед за тем Ванька получает полную амнистию и поручение работать «сыщиком», т. е. агентом ведомства уголовной полиции. Ему передаются соответствующие полномочия и военная команда. Он арендует собственный дом (о котором гордо сообщает, что в нем не только разместил своих людей, но даже и создал особую комнату для игры на бильярде). Затем снова следует длинное, напоминающее протокол, перечисление арестов с отчасти очень точными указаниями имен, мест и чисел.

Рассказ снова становится подробнее только когда Каин заговаривает о своём вступлении в брак. Уже до начала своей деятельности сыщика он добивался молодой дочери сержанта, которая, однако, отвергла его. Она согласилась лишь тогда, когда Каин, тем временем ставший агентом, с помощью лжесвидетельства засадил её в тюрьму и поставил перед выбором – быть подвергнутой пыткам или стать его женой. Но священник признает, что представленные Каином брачные документы сфальсифицированы и отказывает в венчании. Каин, которому стыдно невенчанным появиться перед людьми, ожидающими снаружи, приказывает своим людям схватить на улице пьяного попа, который, реагируя на угрозы Каина, венчает пару и в своём рвении обводит новобрачных (вокруг аналоя. – Прим. пер.) даже восемь раз (вместо предписанных трёх). Когда священник во время последующего свадебного обеда напивается ещё сильнее, Каин подшучивает над ним, приказывая выбросить его из дому со связанными руками и винной бутылкой на шее, с живым петухом под рубахой и насмешливой надписью на спине.

На следующий день после свадьбы Каин заставляет нескольких посетивших его купцов сделать ему «свадебные подарки», а на масленицу того же года устраивает большое народное гулянье на воздвигнутой для этого богато украшенной «горе». В качестве кульминации он приказывает, чтобы скоморохи и тридцать «комедиантов» показали на этой горе представление о царе Соломоне. Изюминка пьесы заключается в том, что «вор», укравший её сценарий, должен бежать через строй из 200 людей со шпицрутенами «до первой крови» (за что получил от Каина в качестве награды рубль и новую меховую куртку).

Затем снова следует длинный ряд скупых сообщений о разных «операциях» (числом около пятнадцати), в ходе которых только в редчайших случаях идёт речь о действительной службе полиции. Большей частью речь идёт, наоборот, как раз о том, что люди, которых привлекала к ответу или которым угрожала полиция, в поисках помощи обращались к Каину, который за соответствующую крупную взятку сразу же урегулировал дело, причём его пренебрежение в адрес властей и законов становилось всё более безудержным. Особенно отчетливо это обнаруживается в последнем, подробнее описанном предприятии против староверческих сект, тогда как раз снова подвергавшихся очень жестокому преследованию. Каин задерживает пьяную женщину, которая оказалась членом этой секты, и запирает её в своём доме. Когда он передал запечатанное письмо этой женщины советнику Тайной канцелярии Казарину, советник приказал арестовать самого Каина, так как письмо очевидно уличает его. Но, как рассказывает Ванька в своей скупой, иронически описательной манере, «мои товарищи пошевелились в его покоях так, что в окнах стекол мало осталось». Вслед за тем Казарин стал гораздо более дружественным и снова отпустил Каина. Только когда Тайная канцелярия посылает к Ваньке команду в 120 солдат под командованием полковника, он выпускает противозаконно задержанную заключённую, но не без того, чтобы предварительно во избежание риска поднять по тревоге свою собственную команду из 45 солдат, а кроме того, ещё 30 человек своего пошиба.

Произвол Каина и стал в конце концов причиной его падения. Некий чиновник ведомства полицеймейстера, у которого Каин похитил жену, подает против него жалобу. Вслед за тем генерал-полицмейстер Татищев приказывает арестовать Каина. О дальнейшем Ванька сообщает в своём рассказе лишь очень кратко. В ответ на новое «слово и дело» его доставляют в тайную канцелярию, где он признается графу Шувалову во всех своих преступлениях, совершенных после первой амнистии. Создается комиссия, отправившая его в Рогервик или Балтийский порт, где он и теперь находится. Тем самым рассказ Каина завершается.

Уже это воспроизведение содержания показывает, что рассказ Каина можно рассматривать как поучительный документ русской истории (в особой степени истории Москвы), ценный благодаря обилию деталей. Остается, правда, спросить, насколько данные рассказа действительно обоснованы с исторической точки зрения. Самый надежный и важнейший исторический источник по истории Каина – судебные акты, содержащие также обстоятельное признание Каина в совершенных им преступлениях. К этому добавляются прошения Каина московским властям, переписка, касающаяся его или распоряжения и такие документы, как сохранившееся в делах конфискационной канцелярии точное описание дома Каина со всем имуществом.

К сожалению, весь этот архивный материал не опубликован и поэтому доступна только вышедшая в 1869 г. работа Г. В. Есипова о Ваньке Каине. Более новые литературно-исторические работы о Каине, как, например, Сиповского и Шкловского, не могли непосредственно использовать архивные документы, а опирались в этом отношении исключительно на Есипова. Недостаток работы Есипова заключается в том, что она не стремится к аккуратному разделению между архивными источниками и литературной традицией, а наоборот, пытается, исходя из сочетания всех имеющихся документов (дел, рассказов и общей истории Москвы), написать образ Ваньки Каина и исторического фона его жизни и деятельности. Сколь интересен во многом этот образ, столь сильно отсутствие вышеупомянутого разделения отрицательно сказывается на его применимости для критического сравнения. Но указания и цитаты Есипова предоставляют достаточную основу для истории русского плутовского романа, задача которой состоит лишь в столь широком охвате исторических фактов, чтобы становились узнаваемыми основные черты её литературного отбора и оформления.

Из содержательного архивного материала здесь можно только выхватывать факты, особенно важные для анализа литературных обработок. В качестве года рождения Каина Есипов называет 1718, а не 1714, как в рассказах. Верно, что Каин был крепостным Филатьева и уже в раннем возрасте бежал от своего господина. В остальном же применительно ко времени до поступления Каина на службу в «Сыскной приказ» точные данные, очевидно, отсутствуют. Есипов просто воспроизводит здесь эпизоды рассказов, даже там, где однозначно идёт речь о литературных расширениях или приукрашиваниях. Тем точнее доказательства, касающиеся деятельности Каина как сыщика. Уже начало этой деятельности точно датировано – речь идёт о 27.12.1741. Признание, которое Каин делает в этой ситуации, включает только «мошенничество» и карманные кражи, но подчёркивает со всей определённостью, что Каин не совершал ни грабежа, ни убийства. Затем дается точный отчёт о деятельности доносчика (дела «Сыскного приказа» говорят просто о «доносителе Иване Каине»). Из сообщений явствует, что число арестов, проведённых Каином, действительно было примерно таково, как оно и называется в повествовании. Но соответствующего финансового вознаграждения не последовало. Когда Каин в ноябре 1743 г. подаёт рапорт о 300 проведённых им арестах и в этой связи просит 12 рублей 50 копеек, чтобы иметь по меньшей мере возможность оплатить свои долги, ему отказывают в этих деньгах. Есипов придерживается мнения, что только эта неуплата вознаграждения Каину и побудила его прибегнуть к своего рода самопомощи, которая началась с принятия взяток и постепенно привела к прямому применению силы.

На 1743 г. приходится и свадьба Каина. Из документов, в некотором отличии от рассказа, явствует, что Каин приказал заключить свою будущую жену в тюрьму не перед самым бракосочетанием, а в первый же день его деятельности доносчика. Следовательно, она провела в тюрьме более года. Зато позже она усердно и успешно участвовала в деятельности своего мужа, даже и после его окончательного ареста. В том же 1743 г. Каин приобрел свой дом. Детальный инвентарный список в бумагах конфискационной канцелярии доказывает, что этот дом просторен и богато обставлен. В качестве примера достаточно указания, что одних только тарелок было отмечено 18 дюжин.

Полный объём деятельности и полноты власти Каина лучше всего прослеживается из документов 1744 года. Каину в его незаконных частных предприятиях приходилось бояться, что сообщники выдадут его полиции. Поэтому 24.09.1744 он обратился в сенат и заявил, что профессия заставляет его постоянно общаться с преступниками и ему приходится для виду связываться с ними. В таком положении он может легко оказаться жертвой доноса и просит у сената заверения в том, что таким доносам не поверят и не начнут расследование. Ему действительно дали такое заверение в письменной форме, а «Сыскной приказ» информировали соответствующим распоряжением. Но уже в ноябре того же года Каин высказывает новую просьбу. Число же проведённых им арестов возросло тем временем до 500. Чтобы можно было развить этот успех, он нуждается в «инструкции», которая защитит его от постоянных жалоб полиции и чиновников и обеспечит ему полную поддержку всех ведомств. 19 декабря 1744 г. было исполнено и это его желание, благодаря чему он освободился практически из-под всякой власти полиции и мог угрожать суровой карой каждому, кто не сразу же и полностью поддержит его действия.

Полномочия Каина были тогда, вероятно, почти безграничны. Но как раз из-за этого его произвол вскоре приобрел масштабы, сделавшие неизбежным вмешательство сената. Когда Каин с двумя своими людьми посадил в тюрьму по ложным обвинениям какую-то женщину, и она освободилась только за выкуп, его арестовали и даже подвергли пыткам. Но в то время как обоих сообщников приговорили к каторжным работам, Каин снова вышел на свободу. Интересное обоснование этого помилования гласит, что, хотя он и заслуживает наказания, но нельзя отказаться от его услуг как сыщика. Правда, отныне он находится под наблюдением полиции. Но это не мешает ему бесчинствовать, как и до сих пор, причём дело доходит до настоящих боев между его командой и милицией.

Исследователи оспаривают вопрос о том, что вызвало однозначное падение Каина. Во всяком случае, нет оснований считать решающим обстоятельством, как это делает Бессонов, действия Каина против староверов. Вероятно, не один-единственный момент сделал необходимым решительные действия, а как раз взаимодействие целого ряда причин, т. е. общее количество актов произвола в различных сферах деятельности Каина. Последний толчок действительно дало похищение, предпринятое Каином в 1749 г., как сообщается и в рассказе от первого лица. На горе Каина как раз тогда в Москве находился генерал-полицеймейстер Татищев (из Петербурга). Он не обращал внимания на московские сенатские постановления и московские власти, а сразу же, приняв решительные меры, приказал арестовать Каина. Признание, которое вслед за тем сделал «доноситель», было столь обстоятельным, что Татищев попросил царицу Елизавету создать особую комиссию, потому что московские полицейские и судебные инстанции сами были очень уж вовлечены в дело. Следствие тянулось много лет, сначала, 1749 по 1753 гг., в особой комиссии, затем в 1753–1755 гг. в «Сыскном приказе», персонал которого тем временем был в значительной степени сменен. При этом Каин сумел очень скоро добиться для себя значительных облегчений в условиях заключения, так что многие годы предварительного заключения не были для него непрерывным тяжёлым лишением свободы. Только в июне 1755 г. следствие было завершено, и Каина приговорили к смертной казни. Но Московский сенат изменил приговор. 24.01.1756 Каина высекли, вырвали ноздри, на лбу и на щеках ему выжгли буквы ВОР и сослали на пожизненные каторжные работы в Рогервик (откуда он позже был сослан в Сибиль).

Следовательно, значительные части повествования Каина можно подтвердить с помощью документов. Но в общей структуре можно констатировать определённый принцип отбора. Согласно этим документам, биография Каина расчленяется на четыре ясно отличаемых друг от друга раздела: 1. Детство крепостного у Филатьева (более подробное документальное подтверждение отсутствует), 2. Мошенничества Каина до начала службы в полиции (подтверждено только далеко неполным признанием Каина и общим признанием его «мошенничеств»), 3. Деятельность сыщика (подтверждена наиболее детально) и 4. Арест, осуждение и ссылка (равным образом детально подтвержденные). В противоположность этому рассказ от первого лица концентрируется на втором и третьем фрагментах, т. е., с одной стороны, очень обстоятельно характеризует мошенническую деятельность перед заявлением о поступлении в сыщики, едва известную из документов, а с другой – в нескольких словах отделывается от богато документированных лет тюрьмы и процесса.

Рассказчика интересуют в первую очередь авантюры и проделки мошенника и сыщика, изложенные в рамках жизнеописания, но без строгой хронологии. Во всём повествовании названы только две даты: год рождения 1714 (на основании дел, вероятно, ошибочно) и год записи, 1764 (что для самой хронологии несущественно и свидетельствует лишь о том, что запись последовала при ретроспективном взгляде, через несколько лет после осуждения). Все остальные (весьма многочисленные) указания времени дают только сведения о времени дня и года или о временных интервалах между отдельными эпизодами, но не делают возможной сплошную хронологию. Следовательно, временная структура соответствует той, что свойственна и «Пригожей поварихе». Можно определить год рождения рассказчика от первого лица и известно, что он рассказывает, оглядываясь назад, но отдельные эпизоды не фиксируются точно во времени, хотя в результате часто вкрапленных «нейтральных» определений времени возникает впечатление точной хронологии.

Фактическое временное членение жизнеописания сознательно упрощается. Из доказанных в делах четырёх разбойничьих набегов Каина на Макарьев (до его деятельности сыщика) в повествовании упоминаются только два, к тому же ещё явственно отличаются друг от друга, так как первый представляется самостоятельным начинанием Каина, второй – как его участие в разбойничьих набегах «атамана» Зари. Рассказчик неоднократно проламывает (в противоположность строго линейной манере повествования Мартоны) хронологическую последовательность и сближает в одной точке тематически родственное, например, двукратное свидание Каина с дворовой девушкой Филатьева (которое ещё в «краткой» редакции, в соответствии с хронологией, описывалось в двух различных местах) или все эпизоды, касающиеся сватовства и свадьбы Каина (которые по данным самого рассказчика, отчасти весьма далеко отстоят друг от друга во времени).

В результате тематической группировки изменяется и композиция целого. Вместо четырёх больших разделов, следовавших из фактической биографии Каина, теперь вырисовываются пять, которые стилистически также явственно отличаются друг от друга: 1. Подробно описанные приключения от побега из дома Филатьева до похода в Макарьев, 2. Отчасти уже менее точно рассказанные «предприятия» на Волге и Оке, 3. Скупые и подобные протоколу сообщения о первых результатах деятельности сыщика, 4. Снова подробный рассказ о сватовстве, свадьбе и народном гуляньи, и в конце концов 5. Кратко отреферированные сообщения об актах произвола Каина до ареста и осуждения. Это членение не противоречит хронологии жизнеописания, но оно упрощает и организует текст и ставит цезуры иначе, чем они проистекали бы, например, из архивного материала (причём внутри отдельных частей дополнительно создаются повествовательные акценты, как, например, кража со взломом в городском доме Филатьева в качестве сути его ранних авантюр).

В противоположность указаниям времени рассказчик при обозначениях места и действующих лиц слишком уж входит в подробности (в этом далеко превосходя «Пригожую повариху»). Пусть его данные в некоторых случаях также отличаются от содержащихся в делах, решающим остается, особенно с литературной точки зрения, предоставление вообще такого большого объёма информации, и рассказчик придает величайшее значение уточнению исторических деталей и характеристик места действия. Кража со взломом в доме Филатьева – особенно наглядный пример и этой тенденции повествования. Если упоминается встреча с девушкой и описано проникновение в соседний двор с помощью петуха, то это ещё непосредственно относится к замыслу предприятия. Но рассказчик не удовлетворяется такими характеристиками, важными для развертывания действия, он постоянно прибавляет местные детали, не имеющие значения для понимания события как такового. Он не просто говорит, что встретил девушку, но и добавляет, что это произошло «на Красной площади». Он не просто рассказывает, что попал в соседний двор, но и добавляет, что соседний дом принадлежал Татищеву. Для осуществления взлома это точно так же неважно, как и то обстоятельство, что пять сообщников Каина на этот раз пришли не из Китай-города, а от Ильинских ворот во внешней части города, так называемом «Белом городе». Последующий побег и сокрытие добычи тоже уснащены подобными местными деталями. Добычу бросают не просто в лужу, а в лужу перед домом Чернышева. Лошадей и экипаж крадут не с какого-нибудь двора, а у графа Шубина, что на другой стороне Москвы-реки; приводят не какую– нибудь женщину не пойми откуда, а работницу фабрики Милютина. И, наконец, оставляют на улице не просто карету, а «берлин» графа Шубина перед «Денежным двором».

Если здесь (как и вообще в эпизодах до начала деятельности сыщика) всё-таки взаимодействуют ещё более остроумные авантюры и исторические или местные детальные характеристики, то позже в рассказе приводится множество личных имен, указаний места и дат временами полностью подавляя напряженный рассказ авантюриста-одиночки. В этом недвусмысленном подчёркивании исторической достоверности приводимых данных рассказ Каина отличается даже от столь богато украшенных историческим материалом плутовских романов, как «Гусман», «Симплициссимус» или «Молль Флендерс».

Здесь напрашивалось бы сравнение с жизнеописаниями Джонатана Уайлда и Доминика Картуша. Уайлд даже, наподобие Каина, преступник и в то же время полицейский агент. Но в его различных жизнеописаниях второй момент не играет существенной роли. Он предстает в первую очередь «гениальным» преступникам. Только эта черта и сохранилась в «Джонатане Уайлде Великом» Филдинга от исторической фигуры, в то время как историко-биографические факты отступают на задний план и из биографии уголовного преступника возникает пародия на культ преступного «величия». И так как в России была известна только эта версия, в тематике и форме принципиально отличающаяся от рассказа Каина от первого лица, о жизнеописании Уайлда как оригинале речи не идёт.

Гораздо важнее история Картуша, и сравнение здесь тем уместнее, что история Каина уже в названии называет Каина «русским Картушем» (обозначение, ещё отсутствовавшее в названии краткой редакции 1775 г.). «Подлинное описание жизни французского мошенника Картуша и его сотоварищей» (таково русское название) было переведено с немецкого на русский капитаном Матвеем Нееловым и впервые вышло печатным изданием в 1771 г. Речь идёт, следовательно, о переводе перевода, а именно о немецкоязычной редакции «Leben des Erzspitzbuben Cartouche, nebst dem Leben seiner Cameraden; aus dem Franzosischen, Kopenhagen 1767».

Картуш, как и Каин – историческая фигура. Луи Доминик Картуш, родившийся в 1693 г., подобно Ивану Осипову-Каину, который был примерно на два десятилетия моложе, наводил страх на столицу Франции собственными действиями и акциями своей банды, пока он не было арестован и 27.11.1721 казнен в Париже. Его слава уже при жизни разбойника вышла за границы страны, и во Франции Картуш стал воплощением «гениального» преступника. Череп этого мертвеца стоит сегодня, после того, как он и ранее уже выставлялся на обозрение в качестве раритета, символизируя образец черепа преступника, рядом с черепом философа Декарта в Парижском Musee de l'Homme (Музее человека. – Франц., прим. пер). И, подобно Каину, вскоре после осуждения Картуша «жизнеописание» преступника начинает появляться в печати. При этом точно так же, как и применительно к Каину, отмечаются две различные формы литературного изображения: сообщение анонимного автора (написанное в третьем лице) и мемуары, написанные от первого лица якобы самим Картушем.

Уже благодаря своей общей композиции как авантюрного жизнеописания мошенника, которое сам этот мошенник и рассказывает, «Мемуары» подобны рассказу Каина от первого лица. Но параллели имеются и в деталях. Начало скупо и без прикрас. Затем следует изображение первых мошеннических проделок, подобное тому, как пишет Каин. Картуш, как и Каин, обстоятельно рассказывает об отдельных действиях, превращая эти рассказы в остроумные авантюрные повествования в стиле шванка, причём точно называются имена людей, местные детали и т. д. Мошенничества служат здесь и доказательством изобретательности, сноровки и находчивости мошенника. Для сообщения Картуша характерно, что рассказчик явно старается расхвалить и «героизировать» сам себя. Он бесстрашен и внушает страх, он становится главарем большой банды, состоящнй из многих «бригад», и гордо рассказывает, что слава обогнала его, дойдя до Англии (куда он временно перенес свою деятельность). Не менее горд он своими успехами у женщин, о чём часто и обстоятельно сообщает. Не зря название одной из позднейших изданий таково: «Les amours et la vie de Cartouche, ou Aventures singulieres et galantes». Покаяние или намерение морального увещевания чужды этому рассказу от первого лица. Прицепленный к заключению безличный «Conclusion» (Вывод. – Англ., прим. пер.) устанавливает не более чем несколько морализирующий акцент, обрисовывая наказание и добавляя, что жизнь Картуша – доказательство того, как плохо он использовал свои большие дарования, которые, пойди он иной дорогой, могли бы сделать его подлинно великим человеком.

В противоположность «аморальному» рассказу от первого лица безличная версия, очевидно, имеет моральный оттенок. Правда, и здесь сохраняются предпочтение остроумного плутовства и тенденция к «героизации» (с точки зрения как преступной, так любовной), но анонимный автор постоянно присутствует в качестве морализирующего комментатора. Он хочет дать не только интересную историю импонирующей фигуры, но одновременно увещевающий и устрашающий моральный пример. При этом ещё сильнее подчёркивается характер исторического документа. Позднейшие издатели или редакторы уже в названии указывают, что их сочинение основывается на судебных актах, «мемуарах» и других надежных свидетельствах и придает сделанному ими впечатление «исторической картины».

Обе редакции – отказывающийся от морали рассказ от первого лица, этим же лицом и сочиненный, и и моралистски-документальная безличная информация – существовали рядом и сообщали материал, постоянно менявшийся в ходе его передачи. Также в Германии в XVIII и XIX столетиях известны многие, отчасти очень различные переводы, обработки и продолжения. На русский язык была, однако, переведена только одна редакция безличного и морализирующего текста. Её напечатали в 1771 г. (за четыре года до первого напечатания истории Каина), которая в 1777 г. (в год издания версии «Жизни») издается во второй раз. На неё позже ссылаются авторы или редакторы истории Каина, а впоследствии она издается даже в прямой связи с историей Каина. В противоположность этому редакция «Мемуаров» от первого лица осталась в России неизвестной.

Следовательно, между жизнеописаниями французского разбойника Картуша и русского разбойника Каина существует своеобразная литературная параллель. Если задаться вопросом о том, как были использованы литературой биографии обоих персонажей, то, как представляется, русская традиция Каина точно следует французскому прообразу. Ведь и в истории Каина образуются друг рядом с другом две различные основные формы. При этом жизнеописание, сочиненное им самим, соответствует мемуарам Картуша, им самим и составленным, безличная «краткая» редакция и тем более безличная, морализующая и «документальная» обработка Комарова (которая будет рассматриваться только в дальнейшем) – многочисленным биографиям Картуша, вышедшим из-под пера анонимных или известных по имени авторов. Но, если задаться вопросом о возможностях прямой литературной зависимости, то в России учитывается только ответвление традиции Картуша, а именно безличное, склоняющееся к морализаторству и героизации. И от такого рода биографии преступника решительно отличается рассказ русского мошенника Каина от первого лица.

Следовательно, эту близость нельзя переоценивать при всем тематическом родстве. Как сильно окрашенная в документальные тона обработка биографии преступника, вошедшего в историю, жизнеописание Каина ближе жизнеописаниям Картуша и Уайлда, чем собственно плутовскому роману. Прямое сравнение версии «Жизни» с несколько ранее переведёнными на русский историями Уайлда и Картуша показывает, что она в различных существенных пунктах не соответствует обеим этим биографиям разбойникам, но, в противоположность им, обнаруживает характерные признаки подлинного плутовского романа.

Решающим пунктом является форма изложения от первого лица. Что эта форма является литературным вымыслом и в рассказе Каина (как обстояло дело и в жизнеописаниях плутов, якобы ими самими и сочиненных), можно предположить уже потому, что Каин был неграмотным. Сам рассказ обнаруживает в этом отношении противоречия. С одной стороны, в названии определённо говорится, что история Каина – это история, «писанная им самим». Каин рассказывает также в связи со своим побегом от Филатьева, что на воротах во двор он «написал» издевательский стишок. С другой стороны, он к концу рассказа признается советнику Казарину, что не умеет писать. Теперь «написанное» на воротах во двор легко объясняется как эпическая схема, ибо в подобных ситуациях точно так же герои народных сказаний и сказок имеют обыкновение «писать» или «читать» высказывания, хотя их и не спрашивают о вероятности и «достоверности» такого умения. Но и ответ Каина Казарину можно столь же легко истолковать как отговорку мошенника по отношению к представителю власти. По меньшей мере представляется недопустимым считать неграмотность Каина однозначно доказанной только на основе этого ответа (как делает, например, Шкловский). Напротив, из документов явствует с несомненностью, что Каин не был даже в состоянии подписаться своим именем. Может быть, анонимный автор говорил с Каином, мог узнать детали прямо от него, но, во всяком случае, сам текст не принадлежит перу Каина.

Второе бросающееся в глаза различие между французской и английской «Биографиями разбойника», с одной стороны, и рассказом Каина от первого лица – с другой, состоит в отказе Каина от всякого самовозвеличивания, от какой бы то ни было «героизации» собственной персоны. В противоположность Картушу Каин не показывает себя донжуаном. Ему приходится принуждать противящуюся женщину к согласию только с помощью обмана и насилия. В противоположность Картушу он и не герой, незнакомый с каким бы то ни было страхом. Напротив, он повторно признает, что должен сначала «принять» для храбрости. В то время как из документов следует, что Каин при аресте в 1745 г. остался тверд, даже несмотря на пытки и, в отличие от своих сообщников, ничего не признал, это обстоятельство остается неупомянутым в рассказе, а в другом месте недвусмысленно говорится, что Каин уже при первой угрозе кнута, «испугавшись», признал всё. Вообще сравнение с документами показывает, что рассказывающий о Каине непрерывно склоняется скорее к умалению, нежели к возвеличиванию собственной персоны. Исторически несомненно, что Каин, точно также, как и Картуш, был главарем банды и сыграл важную роль уже предложением своих услуг в качестве сыщика. Рассказчик, однако, очевидно стремится приуменьшить значение этого обстоятельства. Каина не характеризуют как предводителя до начала его деятельности в качестве агента. Сказано только: «После этого собрались мы человек с пять: Жаров, Кружинин, Метелин, Курмелин и я». При описаниях взломов вместо единственного числа «я» предпочтительно применяется множественное число «мы». Рассказчик неоднократно приписывает решающие идеи и дела не самому себе, а другу Камчатке. И на Волге Каин даже как простой член разбойничьей банды Зари лишь послушно выполняет приказы «атамана» и «есаулов». Рассказ отказывается от стилизации Каина в бесстрашного главаря разбойников и «героя зла».

Напротив, в рассказе Каина, иначе, чем в «Джонатане Уайлде Великом» Филдинга, полицейская деятельность играет существенную роль. Но из деятельности агента были вкратце отреферированы только проведённые им аресты. Не обрисовано ни одного случая, который должен показать, как ловко полицейский агент перехитрил преступников (в то время как при характеристике мошеннических проделок Каина отдельные случаи вновь и вновь превращаются в наглядные примеры его хитрости). Каин появляется просто в качестве «сыщика», который может засвидетельствовать совершенные им сотни арестов, а не как «детектив», демонстрирующий свою находчивость в раскрытии одного или нескольких преступлений. Интерес рассказчика адресован в первую очередь хитроумному мошеннику, исконно народному жулику с его занимательными плутовскими проделками. В то время как от полиции утаиваются и убийства, и предательство друга Камчатки, рассказчик предпочитает описывать более безобидные мошеннические проделки, тем более свидетельствующие об изобретательности и ловкости Каина. Подробно описываются и особо выделяются наглядные примеры этого рода, вроде кражи со взломом у Филатьева с последующим сокрытием добычи. По той же причине подчёркнуто, что Каин обманывал даже цыган, которые, как-никак, считались самыми ловкими мошенниками. И даже жестокие шутки Каина (вроде мужика, привязанного к горящему возу соломы или наказание шпицрутенами во время представления на масленице) должны продемонстрировать, что здесь о своих художествах рассказывает хотя и грубый, а временами и склонный к насилию, но зато всегда изобретательный и расположенный к «народным» шуткам.

В противоположность «Джонатану Уайлду» и «Картушу» и в соответствии с традицией плутовского романа всё предстает с позиции мошенника и как его личное повествование. Поэтому рассказ Каина отличается не только в изображении действующих лиц, но также и в языке auffallend переводов «Картуша» и «Джонатана Уайлда». Поэтому с точки зрения языка он гораздо более похож на «Пригожую повариху». В русских произведениях речь идёт о рассказе персонажа– плута от первого лица; в обоих случаях главное место действия – Москва в первую половину XVIII в. Два главных персонажа происходят из самого ядра русского городского населения, и поэтому оба применяют в своих собственных жизнеописаниях разговорный язык простых русских горожан того времени. Рассказчик Каин тоже любит термины и сравнения из языка властных структур, торговли и промысла, а также военного дела. Из сфер языка, охваченных Чулковым, отсутствуют, что характерно, только сферы театра и античной мифологии. Доля иностранных слов (согласно тогдашнему разговорному языку русского городского населения) точно так же велика, как и в «Пригожей поварихе», причём рассказчик особенно охотно применяет необычные и звучные иностранные слова, как то «позумент», «камзол», «галдарея» (Искаженное «галантерея». – Прим. пер.) и др. При применении иностранных слов учитываются также столь тонкие различия, как между «экипажем» и «берлином», в то время как с другой стороны нет недостатка в намеренных «народных» искажениях иностранных слов. Но, как и в языке Мартоны, в языке Каина число оборотов речи, свойственных народному языку, гораздо больше, чем иностранных слов. В этом отношении рассказ Чулкова уступает повествованию Каина. И при применении элементов народного языка обращает на себя внимание легкое смещение. В «Пригожей поварихе» доминировала пословица, в качестве таковой и подчёркивавшаяся. В противоположность этому в рассказе Каина более редки пословицы, удостоившиеся полной и недвусмысленной характеристики. Зато тем больше теперь число описаний, также применявших формулы народного языка. Речь идёт не просто о привычных пословицах или оборотах речи, а о намеренном шифровании. Часто имела место и прямая склонность к воровскому жаргону. Язык рассказчика от первого лица очень богат эвфемизмами, характерными для воровского жаргона (например, обозначение внушавшей страх тайной канцелярии с её камерами и допросами под пыткой). Особенно в разговорах мошенников между собой предпочитались типичные формулы плутовского языка, к которым рассказчик в скобках прибавляет объяснения, чтобы простой читатель вообще мог их понять. Так, в притоне под мостом Каина приветствуют следующей речью:

Пол да серед сами съели, печь да полати в наем отдаем, а идущим по сему мосту тихую милостыню подаем (то есть мошенники) и ты будешь, брат, нашего сукна епанча! (то есть, такой же вор) поживи здесь в нашем доме, в котором всего довольно: наготы и босоты изнавешены шесты, а голоду и холоду анбары стоят. Пыль да копоть, притом нечего и лопать [580] .

Или Ванька предупреждает своих сообщников:

На одной неделе четверга четыре; а деревенский месяц с неделей десять, т. е. везде погоня нас ищет [581] .

И Камчатка посылает заключённому ключ в хлебе с посланием:

Триока калач ела, страмык сверлюк страктирила, т. е. тут ключи в калаче для отпирания цепи [582] .

Уже этот выбор из куда большего числа подобных примеров показывает, что рассказ Каина любит обороты из языка мошенников, в то время как «Пригожей поварихе» эта тенденция была чужда. Правда, это отклонение от романа Чулкова означает не просто отклонение от традиции плутовского романа вообще. Ибо описания организованного воровства и мошенничества как таковых с соответствующими трюками и «тайными языками» относятся к самым излюбленным темам подлинного плутовского романа (стоит подумать прежде всего об испанской и английской традиции).

Предпочтение иносказания и обыгрывания слов не ограничивается речью мошенников и является основным признаком всего повествования (помимо фрагментов, подобных протоколу). Каину-рассказчику по нраву всякого рода игры слов, простирающиеся от простого иносказания но намеренного искажения слов и прямого каламбура. Он охотно отвечает формулами народного языка или прямыми пословицами, охотно описывает свои авантюры «изречениями» наподобие формул или остроумными формулировками. Он – не только хитроумный, но и красноречивый плут, и в этом тесно связан с народной плутовской традицией. При этом язык его повествования выходит за пределы отдельных народных формул в направлении ритмизации всей речи и её приукрашиванию ассонансами и рифмами, что характерно для русской народной сказки. Временами эта тенденция так сильна, что в стихах воспроизводятся законченные фрагменты текста. Уже непосредственное начало рассказа – наглядный пример того, что становится особенно очевидно, если пытаться воспроизвести его не в сплошном тексте (как в оригинале), а попытаться передать в расчлененной форме и подчеркнуть рифмы или ассонансы.

Я родился в 1714 году. Служил в Москве у гостя Петра Дмитриева г. Филатьева и что до услуг моих принадлежало, то со усердием должность мою отпровлял, токмо вместо награждения и милостей, несносные от него бои получал. Чего ради вздумал встать поране , и шагнуть от двора его подале . В одно время, видя его спящаго , отважился тронуть в той же спальне стоящаго ларца его, из котораго взял денег столь довольно, чтоб нести по силе моей было полно , а хотя прежде онаго на одну только соль и промышлял, а где увижу мед, то пальчиком лизал, и оное делал для предков, чтоб не забывал [586] .

Первое предложение ещё в точности столь же прозаично, сколь и начало мемуаров Картуша: «Je suis ne en 1693»(«Я родился в 1693 г. – Франц., прим. пер.). Но затем текст переходит из объективного сообщения в повествование, играющее оборотами и украшенное элементамм народного языка и исконно народными формулами, причём простая проза избегает разбивки на стихи. Здесь рассказчик однозначно не подражает более как криминальным мемуарам в стиле Картуша, так и плутовскому роману, Он следует прообразу русских народных сказок с их «белыми стихами». И, подобно цитированному началу, это имеет силу также применительно к большим фрагментам текста, в которых разделение на стихи, правда, никогда строго не соблюдалось, но тенденция к стиху и рифме остается очевидной.

Не случайно также, что как раз исследователи русской народной поэзии и фольклора ценили рассказ Ваньки Каина и рассматривали его как часть русского фольклора, причём, например, Бессонов в своём издании известного русского «Собрания народных песен Киреевского» попытался воспроизвести весь рассказ в стихотворной форме. Издание Бессонова показывает особенно явственно, насколько сильно это повествование родственно русской народной поэзии и обязано ей своей тематикой, своим пониманием типов, и прежде всего своим языковым оформлением. Но это издание показывает также, где проходят границы истолкования, которые хотели бы полностью причислить жизнеописание Каина к фольклору и народной поэзии. Стремясь продемонстрировать исконно народный песенный характер истории, Бессонов перепечатывает только те части текста, которые до известной степени складываются в свободные стихи. Все остальные разделы (а это существенная часть целого) он реферирует только вкратце в сводном изложении содержания или полностью отказывается от них. Зато Бессонов добавляет в тех случаях, когда это вписывается в ход действия, песни о Каине, заимствованные из сборника песен. Лишь позже как мнимое собрание песен Каина оно было добавлено к рассказу, но ещё отсутствует в оригиналах 1775 и 1777 гг.

Из-за этого возникает общее впечатление, не соответствующее первоначальному тексту и его стилистическому многообразию. Не приходится оспаривать, что части повествования с их языком, подобным формулам, с их стилем «прибаутки», склонностью к стиху и рифме и т. д. используют формы устного творчества. Но другие, не менее обширные и важные фрагменты демонстрируют как в языковом, так и в стилистическом отношении совершенно другую картину (прежде всего сообщения сыщика). Здесь тоже достаточно процитировать в качестве примера непосредственное начало этой части.

И в то время взял в нижеписанных местах: во 1) близ Москворецких ворот в Зарядье, в доме у протопопа, воров: Якова Зуева с товарищи, всего до 20 человек. 2) В Зарядье ж, в доме ружейного мастера, воров: Николая Пиву с товарищи 15 человек. В 3) близ пороховаго цейхауза, в доме дьякона, воров и мошенников, всего до 45 человек» и т. д. [591]

Здесь народный язык и ритмизирующая проза народной поэзии однозначно более не служили образцом. Такую роль играли канцелярский язык и отчёт. Здесь больше нет деления с ритмической точки зрения, а вместо него осуществляется деление по «пунктам» в соответствии со способом, предписанном для канцелярских отчетов. Внутри отдельных «пунктов» также соблюдается ясная схема: сначала указывается место действия, затем классификация арестованных людей («воров», «мошенников»), после чего имена и количество. С помощью отдельных оборотов вроде «в нижеписанных местах» подчёркивается, что речь идёт о письменном (в данном случае прямо документальном) показании. И в этом стиле описание продолжается целыми страницами. За другого рода описанием свадьбы и народного гулянья также следуют подобные разделы, выполненные в манере протокола (о совершенных сыщиком актах произвола). Рассматривать эти фрагменты как простую вставку в собственное, исконно народное ядро и, как это делает Бессонов, в значительной степени элиминировать их – недопустимое упрощение и искажение.

Даже при рассказе о плутовстве до времени службы в полиции преобладает описательная проза, не превращаемая в стихи. Правда, эти проделки по своим теме и языку вполне «исконно народные», но лишь редко обнаруживаются фрагменты, столь же однозначно, как цитированное начало, напоминающие форму народного эпоса. Большинство описаний располагаются согласно своим теме и стилю между двумя цитированными крайностями.

Следовательно, можно сказать, что применение формул и форм народной поэзии – характерная черта рассказа Каина, обращающая на себя внимание особенно в том случае, если видеть это произведение в рамках романа, также плутовского. Но больше уже нельзя сказать, что эта черта – основной стилистический признак всего произведения. Его собственный основной признак, будь то в стилистическом или тематическом отношении – как раз не подражание одному-единственному стилю, а сочетание трёх различных возможностей: криминально-документальных, плутовских и фольклорных.

Первой соответствует выбор предмета (исторического уголовного дела Ивана Каина), подобающая этому выбору концентрация на сфере воров, с одной стороны, сфере полиции – с другой и стиль отчёта. Второй соответствует превращение уголовного преступника и доносчика Осипова в плута, который, глядя назад, рассказывает от первого лица о своей жизни, и превращение его воровских вылазок в занимательные, подчёркнуто мошеннические проделки, которые, будучи едва присоединены друг к другу, вытекают из плутовского «жизнеописания». Наконец, третьей возможности соответствует интерес к народным увеселениям, обычаям и др., дальнейшая стилизация Каина в исконно народного плута Ваньку. Он развлекает народ играми и шутками, играет словами на манер Тиля Уленшпигеля, и в ходе своего повествования вновь и вновь погружается в стиль народной поэзии.

Своеобразие рассказа от первого лица осознается ещё отчетливее, как только эту версию сравнивают с обработкой, выполненной Комаровым. Матвей Комаров, как уже упоминалось, принадлежал к группе русских прозаиков и романистов последних десятилетий XVIII в. и был одним из её наиболее успешных представителей. О жизни большинства авторов этой группы известно мало, о нём же и вовсе почти ничего. Тем не менее, В. Шкловский сумел установить из документов и указаний, что он был крепостным и начал писать ещё в неволе. Он обладал, как утверждается, доверием своей госпожи Анны Логиновой, ибо она поручала ему решение ответственных задач, а позже дала вольную. Как автор и редактор популярных повестей и романов, он создал себе имя среди простых русских читателей и, очевидно, именно благодаря успешной продаже своих романов достиг благосостояния. Самое знаменитое его произведение, «Повесть о приключении английского милорда Георга», вышедшее в 1782 г., стало воплощением такого рода популярных романов или «историй». И ещё в 1839 г. Белинский, рецензировавший произведение по поводу нового издания, обоснованно подчёркивал, что, хотя этот «роман» и давно устарел, но в своё время он нашёл очень живой отклик и удовлетворял подлинную потребность читателей. «Милорд» Комарова, вероятно, также единственный русский роман XVIII в., который сумел сохраниться до XX столетия (последнее документально подтвержденное издание относится к 1918 г.).

Первым напечатанным произведением Комарова было «Обстоятельное и верное описание добрых и злых дел российского мошенника, вора и бывшего московского сыщика Ваньки Каина». Как и впоследствии «Милорд», оно является не оригинальным произведением, а обработкой и, подобно более поздним произведениям, снискало большой успех у публики. Автор открывает свою книгу, вышедшую в 1779 г., подробным «предисловием», характерным не только для этого произведения Комарова, но и для общей ситуации тогдашнего русского романа (и особенно плутовского). Известно, пишет Комаров, что в последнее время чтение книг стало в России очень популярным, причём не только у «благородных» господ, но и у простых людей, особенно купечества. В разговорах с такими читателями он часто слышал похвалы переведённой с немецкого истории приключений французского мошенника Картуша, будто речь идёт при этом о чём-то чрезвычайном, невозможном в России. Но это несправедливо. Ведь Россия больше всех европейских государств, и так как природа уравнивает всех, французов, немцев и русских, то и в России наряду с редкими явлениями природы, смелыми героями и великими государственными деятелями должны быть также и великие плуты. В последних действительно не было недостатка. Напротив, хорошие авторы в России отсутствовали. Будь хотя бы столь же много авторов историй, как авторов стихов и комедий, и веди бы некоторые люди дневники о своей жизни, то и в России было бы достаточно книг, заслуживающих прочтения, которым потомки отдадут предпочтение в сравнении с деяниями зарубежных народов.

Следовательно, стремление Комарова подчёркнуто национально. Отечественная литература должна продемонстрировать равноценность и величие России. Поэтому Комаров по контрасту с историей французского мошенника Картуша пишет историю русского мошенника Каина. И создает он её не столько для «благородных», сколько, напротив, для простых людей, о которых знает, что на их долю приходится постоянно растущая часть русских читателей. В обеих этих тенденциях, подчёркнуто национальной программе и обращении к читателям, стоящим ниже по социальной лестнице, он со своим «Каином» и предисловием к нему продолжил то, что было характерно уже для «Пересмешника» Чулкова и его предисловия. Сходно и отношение обоих авторов к господствующей литературе. Оба обращаются против преобладания поэзии и требуют прозы. Только у Комарова в виде важного новшества добавляется историко-документальный фактор (который на примере Чулкова проявляется только после его романов, в исторических сборниках). Национальная история и мемуары должны быть литературным источником и прототипом. Ими больше не являются традиция рыцарских историй, саг, сказок и шванков. Было естественным, что автор, который сам был крепостным и стал московским мещанином (он подписал свою биографию Каина «Житель города Москвы»), избрал материал, тесно связанный с Москвой и особенно с низшими слоями её населения. Он едва ли сумел бы найти оригинал, более отвечавший ему, его литературным намерениям и его читателям, чем «мемуары» московского мошенника и сыщика Каин.

Он сам перечисляет в предисловии источники, на которые при этом опирался, учитывая детали. Уже в 1755 г. он сам увидел Каина в «Сыскном приказе» и услышал его рассказы о своих авантюрах. Но, когда в 1773 г. Комаров принял решение описать эти авантюры, он по прошествии восемнадцати лет забыл слишком многое. Тут-то ему в руки и попал в 1774 г. «маленький список» приключений. Правда, она очень несовершенна и написана в таком стиле, «как люди низкого звания обыкновенно рассказывают сказки», но создается впечатление, что её оригинал был написан самим Каином или человеком, которому он прямо поручил это. Кроме того, он говорил ещё со многими людьми, которые точно знали Каина и его дела. К сожалению, он не мог использовать документы московской полиции, иначе его рассказ стал бы ещё подробнее и глубже. Тем не менее, степень истинности этого повествования несравненно больше, чем в других обычных историях.

Если в предисловии Комаров упоминает только «маленький список», то затем, в своих примечаниях к тексту, он прямо говорит о нескольких копиях, которые, похоже, были ему представлены, и сравнивает друг с другом их отличия. В объявлении газеты «Московские Ведомости» от 2 марта 1779 г., в котором автор рекомендует такого рода обработку, он упоминает также, что ранее уже два раза были напечатаны жизнеописания Ваньки Каина, менее подробные и надежные, чем его. Следовательно, тогда он знал и обе напечатанные редакции («краткую» 1775 и «Жизнь» 1777 гг.). Так как он датирует запись собственной редакции 1775 г., публикация же последовала только в 1779 г., то нельзя решить однозначно, насколько он мог воспользоваться обеими напечатанными версиями или одной из них. Также остается открытым вопрос о том, был ли упоминавшийся им в предисловии «маленький список» рукописной версией «краткой» редакции или самостоятельной обработкой. Предположение Комарова, что речь идёт, вероятно, о сообщении самого Каина, допускает также гипотезу, согласно которой имелась краткая версия в форме от первого лица. Из простого сравнения текстов здесь нельзя сделать однозначных выводов; с одной стороны, потому, что ни этот «маленький список», ни издание 1775 г. не сохранились, с другой потому, что все редакции по своему содержанию подобны настолько, что можно было бы прийти к косвенному заключению на сей счёт. Несомненно лишь, что Комаров опирался на различные письменные оригиналы, недвусмысленно ссылался также на них, и что он ещё мог дополнительно почерпнуть информацию из устных высказываний и собственных описаний Каина.

Следовательно, хотя Комаров располагает широким и многообразным материалом, он в чисто содержательном отношении мало отклоняется от рассказа от первого лица. Число авантюр и даже их последовательность остаются по существу неизменными. Причина того, что рассказ всё же существенно увеличился в объёме (теперь вместо 80 страниц формата 12° в издании 1777 г. 104 страницы текста и 6 страниц предисловия формата 8°), не в описании новых событий, а в более подробном объяснении имеющихся. Эту тенденцию можно увидеть с первых же предложений. Так, например, в уже цитированном начальном разделе рассказа от первого лица говорилось о первых, небольших кражах Каина у Филатьева:

У Комарова вместо этого сказано:

… нередко делал, как в доме своего господина так и у ближних соседей небольшия покражи, т. е. прибирал просто лежащия оловяныя блюда, тарелки, медную посуду и прочия, не очень дорогия вещи; притом же не ленился он, вставая поутру гораздо ранее других, относить в Охотный ряд разную живность, а именно гусей, уток и разнаго роду кур, которых крал он иногда у соседей, а иногда у своего господина и у его домашних, и часто напиваясь пьяной не ночевал дома, и производил ссоры и драки… [603]

Скупой намек, характерный для стиля рассказа от первого лица, в рифмованных формулах заменяется подробным, детальным описанием. Временами такие дополнения уплотняются, превращаясь в настоящие маленькие сцены. Так, например, рассказчик от первого лица не сообщает, откуда он знал Камчатку. Сказано просто, что снаружи друг ждал бежавшего. Но Комаров уже до побега Каина уделяет некоторое внимание Камчатке и придумывает сцену, как эти двое в кабаке обсуждают планы побега. В обоих названных случаях Комаров ставит своей задачей не только истолковать связи действия, но и изобразить среду во всех деталях. В соответствии с этим он детализирует все места, где речь идёт об обычаях, праздниках и др., превращая их в небольшие жанровые зарисовки и уделяет особое внимание историческим деталям, например, образу сектанта Андрюшки. В рассказе от первого лица он упомянут лишь коротко, но Комаров подробно сообщает о нём, не упуская при этом возможности резкой полемики против сектантов. И подобные дополнения встречаются в большом количестве.

Ещё поразительнее и характернее, чем детализация в самом тексте, комментарии, которые Комаров в форме сносок прилагает к своему тексту. В них он указывает на использованные им различные рукописи, сравнивает расхождения между ними и формулирует критическую позицию по ним. Например, он замечает об имени придворного доктора:

Имя сего Доктора в одном списке написано Елвах, в другом Ялвих, но я думаю, что оба оные наименования несправедливы, ибо у нас обыкновенно подлые люди, как пишут, так и выговаривают иностранные имена несправедливо [606] .

Временами критическое сравнение превращается в подробный комментарий, также углубляющийся в исторические или «этнографические» детали. Так, например, в связи с другим именем сказано:

Справедливо ль сие имя или прозвание, то я также как Докторского или портного, утверждать не могу; а что один неизвестный сочинитель кратской Каиновой повести называет сего Грека монахом, то весьма несправедливо, потому что как сам Каин его монахом не называл, так и во всех умеющихся у меня списках, полученных из разных рук ни в одном оный монахом не именуется, но и просто Греком; да и взятые Каином пистолеты свидетельствуют, что был не монах, ибо чернецу ни малой нет нужды и пристойности держать у себя огненное оружие, притом же и платье монашеское Каину брать не великая бы была прибыль. Видно, что сему автору неизвестно, что в Греческом монастыре многие кельи нанимают и живут в них Греческие купцы, почему и сей обкраденный Каином Грек был, действительно, купец, а не монах, в чём, думаю я, всякий здраво рассуждающий со мною согласится [607] .

Подобные исторические комментарии прибавляются также без ссылки на рукописи, идёт ли речь об отдельных исторических личностях, названных в тексте, об определённых обозначениях или понятиях. Это происходит особенно со словами или оборотами, относительно которых можно не без затруднений предположить, что они известны. Поэтому, например, большое примечание посвящено выкрику «Слово и дело», его значению, злоупотреблениям им и т. д.. Или разъясняется, что «Китай» – центральная часть Москвы, причём даже перечислены отдельные «дворы» и «рынки», находящиеся в этом квартале. Прокомментированы даже такие термины, как «гости», т. е. крупные купцы. И это только небольшая подборка из значительного числа подобных примечаний.

Следовательно, склонность к обстоятельности связывается у Комарова со стремлением к документальной надежности и исторической жанровой детали. Автор намекает на обе тенденции уже в названии и в упоминавшемся объявлении в «Московских Ведомостях». Ибо здесь Комаров недвусмысленно отмечает, что, хотя история Каина и была напечатана уже два раза, но «без всякой обстоятельности», в то время как его описание – «подробное и правдивое», с «вынесенными на поле доказательными примечаниями».

В действительности эта тенденция не была полностью чужда и версии «Жизни». Многочисленные разъяснения, добавленные в скобках, равным образом имеют характер комментария. Наличествует также и притязание на истину, так как все повествование недвусмысленно выдавалось за жизнеописание Каина, сочиненное им самим. Но у Комарова и то, и другое усиливается и в то же время претерпевает принципиальное изменение. Достоверность рассказанного выводится теперь не из формы первого лица (т. е. вымышленного авторства самого центрального персонажа), но как раз наоборот, из критической отстраненности безличного корреспондента, проверяющего отдельные высказывания предания на их историческую обоснованность. И комментарии не являются более простыми расшифровками собственного языка формул, будучи примечаниями к историческим и местным деталям или критическим рассмотрением источников.

Это различие в общей концепции обусловливает и изменение стиля. Так как версия «Жизни» представляла собой рассказ от первого лица мошенника и плута, исконно плоть от плоти народной, то применение оборотов из языка мошенников и элементов народного языка, склонность к исконно народной шуточной речи и стихотворной форме народной поэзии представились языковым оформлением, соответствующим самому рассказчику. Но при безличном рассказе отстранившегося корреспондента эта предпосылка отсутствует. Действительно, с формой от первого лица Комаров отказывается и от стилистического своеобразия версии «Жизни». Уже в предисловии он находит недостаток своего рукописного оригинала в том, что написал его в стиле, подобном тому, «как обыкновенно подлые люди рассказывают сказки», а также в примечаниях он критически высказывается против способа говорить и писать, свойственного «подлым людям». И как нельзя более строго придерживаясь с тематической точки зрения рукописных оригиналов, он в то же время систематически прилагает усилия по «полировке» языка и «приданию литературности» стилю. Стихи и рифмы, игры слов и неясные метафоры ликвидируются (как в цитированном фрагменте о первых, мелких кражах у Филатьева), или их просто оставляют без внимания. Описания, подобные формулам, и обороты из языка мошенников остаются почти только ещё в прямой речи Каина и его сообщников, где они не проявляются более стилистическими странностями рассказчика, а предстают особенностями языка мошенников. В этом качестве рассказчик недвусмысленно характеризует и комментирует их. Так, например, шифрованное послание Камчатки заключённому Каину воспроизведено таким же образом, как и в рассказе от первого лица («Триока калач ела» и т. д.). Но в то время как в версии «Жизни» лишь было присоединено: «т. е. тут ключи в калаче для отпирания цепи», теперь говорится: «Сие значило на мошенническом диалекте: ключи в калаче для отпирания замка». И в особой сноске разъясняется:

Многим, думаю я, покажутся сии слова за пустую подлую выдумку; но кто имел дело с лошадиными барышниками, тот довольно знает, что они во время купки и продажи лошадей между собой употребляют такие слова, которых другие никак уразуметь не могут… [следует перечисление таких слов и их значений, вслед за чем говорится: ] Подобно сему и у мошенников есть многие выдуманные ими слова, которых, кроме их, никто не разумет [614] .

Сохранена и приветственная речь мошенников в притоне под мостом, но рифмы сильно сокращены и всё отглажено настолько, что это становится легко понятным.

Подобно тому, как Комаров отклоняет исконно народный стиль своего оригинала, являющийся стилем «подлых людей», он в значительной степени отвергает и стилизацию Каина в образ исконно народного плута и, наоборот, пытается сделать из Каина крупного разбойника на манер Картуша. В то время как Каин теряет свою функцию рассказчика от первого лица, он тем сильнее становится движущей силой и активным центром, чем в рассказе от первого лица. Почти везде, где в рассказе от первого лица применена нейтральная форма множественного числа, теперь говорится: «Каин послал…», «Каин приказал…», «По Каинову наставлению…» и тому подобное. Мошенник рядом с другими и плут в стиле сборников шванков или плутовских романов становится главарем разбойников и «героем романа», которого Комаров прямо называет «предводителем» банды и «героем».

Так как подлинному герою романа приличествуют также любовь и любовная тоска, Комаров показывает сватовство Каина и с этой точки зрения. В рассказе от первого лица (исторически существовавший) о шантаже женщины рассказывается в форме грубого шванка, который рассказчик объединил в пословице о том, что сколоченная посуда два века живет. Но у Комарова отсюда возникает сентиментальная и моральная история о преследуемом и, несмотря на слезы и бессилие, стойком безвинном человеке. И сам Каин хотя и предстает при этом грешником, склонным к насилию, но в то же время он и страстный любовник: он «сгорает любовною страстью», «клянётся разными клятвами», согласие преследуемого им предмета страсти вызывает у него «несказанную радость», в то время как предшествующий отказ «поражает героя пуще громового удара».

Не первый раз приходится подчёркивать, что Комаров здесь в своей концепции и изобразительных средствах более не следует образцу плутовского рассказа, напоминающего шванк, а идёт за сентиментальным романом. Этому литературному образу соответствуют также усилия автора, направленные на мотивировку поступков, да и всего поведения своего «героя». Данная черта полностью отсутствовала в рассказе от первого лица, будь то как в моральном, так и в «психологическом» отношении. Уже начало рассказа ясно показывает различие. Здесь рассказ в форме от первого лица предлагал один из немногих подходов к своего рода «мотивировке». Крепостной бежал потому, что получал только побои. Комаров решительно расширяет этот мотив. Каин, говорится теперь, знал, что «вольность всего на свете лучше» и под «игом» крепостничества он тосковал по ней. Он уже сызмальства отличался «остротою разума, проворством, смелостью и скорою догадкою», и «к сим натуральным дарованиям недоставало только ему во время его малолетства доброго воспитания, через которое б он натуральный свой разум научился употреблять не на злые, а на добрые дела». Это место характерно во многих отношениях. Бывший крепостной Комаров полемизирует здесь (и не только здесь), основываясь на собственном опыте, против крепостничества. Но при всем личном сочувствии и убежденности также и здесь прослеживается опора на популярный тогда в России переводной роман. Оценка «воспитания» как решающего фактора, определяющего всю будущую жизнь и ссылка на «естественную одаренность» и «естественный разум» выдают влияние тех «педагогических» и «философских» романов, переводы которых как раз на исходе XVIII столетия были очень распространены в России, и в результате идейное богатство французского Просвещения распространилось и среди простых русских читателей.

Комаров был ревностным приверженцем этих идей и высказывал их здесь уже в начале своего повествования. В то же время он мог таким образом мотивировать поведение Каина и придать ему моральный смысл, не отказываясь от «героизации» своего персонажа. Каин появляется у него с самого начала как необычайно одаренная личность, а что он, несмотря на это, становится преступником, можно истолковать как моральный пример того, сколь велико значение «хорошего воспитания».

И второй решительный шаг Каина, его поступление на службу в полицию, в рассказе от первого лица не обоснованный, а просто сообщенный, у Комарова мотивирован, окрашен в моральные тона и даже ещё уснащен указанием на исторические параллели. Теперь говорится:

… едучи дорогою пришёл Каин в раскаяние, размышляя сам с собой, что ему по сие время счастье во всех воровских делах много способствовало, но может статься когда ни есть оставя его предстать достойному жребию; [ибо нет на свете ничего непоколебимого и твердого, нет постоянного, а только одне превратности и суеты его составляют]; притом же приходило ему на мысль и то, что многие славные разбойники, как то Стенька Разин, Сенной и Андрюшка и другие, сколько не имели успехов в воровских делах, но, наконец, прекратили жизню свою по достоинству дел своих позорною смертью и так до сих пор рассудил он воровской свой промысел оставить [628] .

Корреспондент Комаров рассказал нам о мнимой духовной жизни Каина больше, чем рассказчик от первого лица Каин в версии «Жизни». При этом в цитированном примере размышления ещё приписываются по меньшей мере самому Каину, и автор просит слова только в скобках. Но часто автор и сам берет слово и многоречиво размышляет о «фортуне», любви, воспитании и многом другом. Эти размышления отстранившегося автора о делах своего «героя» подчёркивают также ориентацию на прототип романа. Но таким прототипом является не типичный плутовской роман с его центральным персонажем и рассказом в форме от первого лица, а окрашенный в документальные тона роман о разбойнике. Он рассказывает о приключениях смелого и удачливого разбойника, в то же время комментируя эти деяния как моральный пример.

В этом обработка истории Каина, сделанная Комаровым, гораздо ближе «Картушу», переведённому на русский, чем версия «Жизни». Литературная целеустановка та же. Преступник, вошедший в историю, должен быть изображен как знаменитый атаман разбойников, а его дела должны точно так же удовлетворить потребность читателей в сенсации, как и их радость от удавшегося плутовства и интерес к историческим или местным деталям. И в то же время история жизни разбойника должна дать моральный пример тому, что одаренные люди, не воспитанные ради добродетели и обращающиеся ко злу, должны прийти к гибели. Этой общей целеустановке соответствует также общность избранной формы целого. Жизненный путь складывается, как и прежде, из остроумных приключений. О них, однако, больше не рассказывает сам вор, прибегая к шуткам с использованием исконно народной речи. О происшедшем сообщает отстранившийся автор, добавляя к рассказу моральные комментарии. Но Комаров перенимает из французской биографии разбойника только общую концепцию, и как раз прямое указание на «Картуша» (в предисловии) разъясняет, что «Каин» Комарова – не является несамостоятельным подражанием. Он представляет собой своеобразный русский контраст «Картушу». Поэтому оба жизнеописания можно впоследствии также без сомнения связать и совместно издать.

Среди исследователей обработку Комарова большей частью ценят гораздо ниже рассказа от первого лица и упрекают её в отходе от фольклорного, в зависимости от шаблона романов. Это понятно с точки зрения исследователей, заинтересованных фольклором. Не следует только забывать, что Комаров писал для своих читателей, у которых в качестве главного интереса можно было не без труда предположить удовольствие позднейшего исследователя от знакомства с фольклором. В пользу того, что «романическая» обработка Комарова была на исходе XVIII столетия по меньшей мере точно так же по вкусу широкому кругу русских читателей, как и рассказ от первого лица в стиле «прибаутки», говорят уже число изданий и тот факт, что версия от первого лица к концу столетия даже уступала обработке Комарова.

Особенность издания Комарова, которую здесь следует ещё кратко упомянуть – это песенное приложение. Так как в данной работе речь идёт об истории русского плутовского романа, а не народной песни, здесь достаточно общей характеристики. В своём ранее цитированном газетном объявлении Комаров говорит ещё не о «песнях Каина», а только о «песнях, в которых упоминается его имя». Позже отсюда возникают «любимые песни Каина», или просто «собрание песен Каина». При этом число песен постоянно растет, так что из первоначальных 2 песен до 1794 г. возникло в общей сложности 64. В этом песенном приложении Комаров словно связывает свой интерес собирателя с усилием по превращению Каина в смелого и чувствительного разбойника, причём в то же время создается своего рода замена для сокращения исконно народного элемента в самом повествовании. Примеру Комарова следует позже также «История». В её отдельных изданиях число песен тоже колеблется.

Некоторые исследователи представляли точку зрения, согласно которой эти песни (из них только некоторые упоминают Каина по имени и также не сплошь очевидно являются разбойничьими) собрал сам Каин, отчасти даже сам написал их. Против этого говорит уже то обстоятельство, что все песни только в результате обработки Комарова были присоединены к истории или добавлены ещё позже. Поэтому более молодые исследователи обоснованно отклоняют тезис об авторстве Каина и даже о прямой собирательской деятельности. Но песни внесли решающий вклад в популярность книги и популяризацию образа Каина. Особенно известной стала песня, которая большей частью стоит на первом месте в более поздних сборниках. Это впервые текстуально подтвержденная в «Песнях Каина» прощальная песня разбойника накануне его осуждения:

Эта песня стала позже одной из самых известных русских разбойничьих песен, и, например, Пушкин два раза применил её в своих произведениях. В «Капитанской дочке» Пугачев называет её своей «любимой песней» и просит своих людей спеть её, в «Дубровском» же её поет часовой-разбойник, сидящий на пушке, в последней главе, словно песню прощания с вольной разбойничьей жизнью.

После того, как версия «Жизни» и обработка Комарова были подробно рассмотрены, легче будет охарактеризовать и другие редакции. «История» (1 издание 1782 г.) в целом следует за «Жизнью». Расширено только первое предложение. Вместо «Я родился в 1717 г.» теперь говорится:

Я, Иван Осипов по прозванию Каин, родился во время царствования Государя Императора Петра Великого в 1714-м году от подлых родителей, обитающих в столичном Российской империи городе Москве [636] .

Дальнейший текст заимствован почти дословно, и опущены, включены или изменены лишь отдельные слова. Но перед последней авантюрой, похищением, приведшим к аресту Каина, рассказчик вдруг меняет свой оригинал и дословно следует теперь подробной обработке Комарова, у которой он также перенимает форму третьего лица. Поворот производит тем более ошеломляющее впечатление, что он следует не только после ареста (т. е. как бы начинает только безлично заключительное сообщение или «мораль»), но ещё и совершается в рамках сообщения о самой авантюре. Тем самым «история» представляла собой прямую связь двух предшествующих версий. Уже число изданий доказывает, что это не нанесло ущерба популярности текста, ибо если доказано существование только 2 версий чистого рассказа от первого лица, то в «истории» их 6.

Труднее обстоит дело с «краткой» редакцией. До сих пор не удалось найти ни одного экземпляра издания 1775 г. Из списков старых издательств и книжных магазинов известны только название, год издания и количество страниц. Тот факт, что одинаковые списки фиксируют позднейшие издания 1815, 1817 и 1830 гг. в качестве новых изданий старой «краткой» редакции под измененным названием, не является достаточным доказательством того, что здесь было изменено только название, но обычно следовало новое издание старого текста. Может также лишь иметься в виду то, что здесь снова наличествовала «краткая» редакция той же истории. Прежде всего следует учитывать, что между 1775 и 1815 гг., т. е. в течение сорока лет, «краткая» редакция не была напечатана ни разу, тогда как за тот же период рассказы в форме от первого лица и обработка Комарова были очень распространены и вызывали к себе интерес. Приходится считаться с тем, что «краткая» редакция XIX столетия находилась под влиянием обеих названных версий. С текстом 1775 г. это было невозможно.

Ни в коем случае недопустимо просто отожествить текст 1815 г. с неизвестным текстом 1775 г. и интерпретировать его как «старейшую» редакцию, что делает, например, Сиповский. Затем он приходит к результату, согласно которому главные признаки этой якобы старейшей версия заключаются в отсутствии рифмованной речи, описаний и вообще фольклорного элемента, частом появлении морализирующих и прочих размышлений автора, стремление сильнее выдвинуть самого Каина на передний план, «героизировать» его, «мотивировать» его дела и т. д. Сиповскому могло бы броситься в глаза, что это сплошь одинаковые главные признаки, относящиеся и к обработке Комарова. Действительно, Сиповский констатирует, что текст «краткой» редакции часто дословно совпадает с текстом Комарова. Но в результате некритического отожествления текста 1815 г. (который служит Сиповскому основой) и неизвестного текста 1775 г. Сиповский приходит к выводу, что это совпадение доказывает зависимость Комарова от старой «краткой» редакции (1775 г.). При этом данное совпадение гораздо скорее допускает вывод, согласно которому, наоборот, речь идёт о следовании текста 1815 г. предшествовавшей ему обработке Комарова. В действительности всё, что излагает Сиповский, касается только текста XIX в., в то время как рассуждения о своеобразии редакции 1775 г. лишены вероятности даже в качестве выводов.

По сути дела, о самой старой публикации можно сказать только то, что явствует из названия и данных списков. Он был существенно короче рассказа в форме от первого лица и обработки Комарова, и, вероятно, не применял форму изложения от первого лица. Оба эти признака обнаруживают также издания 1815, 1817 и 1830 гг. В чисто содержательном отношении они мало отличаются от версии от первого лица и обработки Комарова, и они в способе изображения настолько родственны тексту Комарова, что здесь можно предположить сильное влияние «подробного и правдивого описания». Характерно только, что анонимный издатель XIX столетия точно так же отказывается от «обстоятельности», как и от «правдивости» (которого Комаров пытается поддержать многочисленными примечаниями) и перенимает от Комарова наряду с материалом прежде всего «романическое» окрашивание мошеннических проделок.

Так традиция предлагает ряд различных версий жизнеописания Каина. Прообразы, которым уподобляется материал, очень различны, простираясь от очевидно литературных образцов и криминальных корреспонденций или простого протокола до до фольклора. Хотя в различных редакциях доминируют разные образцы, хотя обработка Комарова однозначно «литературнее», чем версия «Жизни», а та в свою очередь однозначно «более фольклорна», чем текст Комарова, каждая редакция остается всё же сочетанием весьма различных элементов и должна рассматриваться в качестве такового. Поэтому было бы неверно подчеркнуть у Комарова только склонность к «романическому» и не заметить документальный интерес или, несмотря на «пуризм», ещё имеющуюся фольклорную сущность. Но точно так же ошибочно было бы истолковать рассказ от первого лица из-за его неоспоримо исконно народной формы и её фольклорную окраску просто как продукт народной поэзии, как то было повторно сделано в исследовании.

Настоящие народные сказки, группирующие свои приключения или шванки вокруг исторических личностей, также охотно обогащают отдельные эпизоды историческими деталями. Но рассказ Каина выходит в этом отношении далеко за обычные пределы. Это имеет силу уже в отношении чистых описаний авантюр, и уж тем более применительно к отчетам сыщика, радикально противоречащим картине народной сказки в чистом виде. Постольку Стенбок-Фермор, равным образом подчёркивающая фольклорную сторону, скорее, нежели Бессонов, справедлива к тексту, так как она допускает гетерогенность отдельных фрагментах и прямо делает их исходным пунктом своего анализа. В этом отношении Стенбок-Фермор даже скорее идёт слишком далеко. Она не только отделяет рассказы мошенника от сообщений сыщика, в стилистическом и тематическом отношении однозначно другого рода, она также проводит сверх того внутри этих комплексов резкие разграничительные линии, самостоятельно nimmt an передававшиеся индивидуальные повествования и делает отсюда выводы, относящиеся к постепенному сращению текста. Так она вычленяет из приключений до начала карьеры сыщика два периода. Первый – деятельность Каина до его освобождения из крепостной зависимости. Она воспринимается автором как полностью внутренне закрытое стихотворное повествование, которое с обычной в народных сказках «реалистической» окраской следует образцу сказки о мести неблагодарному господину. Девушка Филатьева становится в этом случае «mysterious protector» (таинственной защитницей. – Англ., прим. пер.), а тайна, переданная ею Каину, истолковывается как «the magic talisman» (магический талисман. – Англ., прим. пер), собственные же речи Каина как «magic words» (магические слова. – Англ., прим. пер.). Точно так же изолированы предприятия на Волге под водительством «атамана» Зари. Стенбок-Фермор считает вероятным, что Каин в действительности вовсе не участвовал в этих разбойничьих набегах, и что здесь речь идёт о самостоятельном повествовании (с Камчаткой как главным персонажем), которое лишь позже было включено в цикл Каина. И подобным образом анализируется весь текст. При этом автор даёт отдельные интересные указания, но в своём стремлении вычленить самостоятельные повествовательные комплексы склоняется к Uberinterpretationen, и её выводы относительно истории возникновения текста остаются почти сплошь чистыми гипотезами. При этом такие гипотезы ещё оправдывались бы, если бы речь шла о es повествовании, возникшем постепенно в ходе развития длительной традиции. Но этого нет в жизнеописании Каина (Стенбок-Фермор даже упоминает мимоходом, что, может быть, сам Каин диктовал историю товарищ по заключению, и рукописи попали затем из Рогервика в Москву).

Когда последовала первая запись жизнеописания и насколько сам Каин участвовал в её создании, определить не удается. Несомненно, однако, что письменная фиксация последовала уже очень скоро после осуждения Каина (что говорит уже против предположения о всё более растущем «цикле шванков»). Как показывают предисловие и примечания Комарова, уже перед первой публикацией были распространены рукописные редакции жизнеописания, в содержательном отношении весьма значительно совпадавшие с с печатным вариантом. Различные печатные варианты также едва отличались друг от друга с точки зрения наличия эпизодов. Это обращающая на себя внимание странность предания о Каине. Собрания шванков, пришедшие из устного народного творчества, остаются большей частью в ситуации постоянного изменения, фонд имеющихся шванков дополняется, варьируется, изменяется последовательность и т. д. Это правильно даже для письменно зафиксированных и установленных в своей основной структуре собраний вроде «Уленшпигеля». И соответствующий процесс можно констатировать применительно к литературному наследованию приключений Картуша. Почти в каждом новом издании группируются дальнейшие авантюры и анекдоты вокруг образа разбойник, число эпизодов растет, их количество и последовательность постоянно меняются. Позднейшие обработчики иногда подчёркивают уже в названии, что они увеличили историю «благодаря многочисленным новым анекдотам».

В противоположность этому совокупность эпизодов и даже их последовательность остается у Каина почти неизменной, хотя на протяжении более полувека вновь и вновь выходили новые издания, не являющиеся просто новыми изданиями первого. Если внутри напечатанного предания о Каине имеется остающаяся действенной тенденция к «формированию цикла», то лишь вне серии шванков в песенном приложении, которое растет от издания к изданию и состав которого постоянно изменяется. В самом же жизнеописании изменение происходит не внутри содержательной сферы, а внутри формальной, касается не фонда эпизодов, а их формы, свидетельствует не о ступенчатом «срастании» самостоятельных, ранее обособленно переданных рассказов, а о повторной новой редакции того же, уже ранее фиксированного содержания, которое каждый раз уподобляются другим литературным или полулитературным образцам.

Больше всего внимания среди этих различных редакций заслуживает в рамках истории русского плутовского романа рассказ от первого лица. Он не только является очевидно плутовским в сравнении с обработкой Комарова, но и в результате стилизации уголовного преступника Осипова-Каина в хитроумного плута и благодаря общей концепции плутовского романа как жизнеописания от первого лица, состоящего из слабо связанных друг с другом многочисленных остроумных мошеннических проделок, оказывается гораздо сильнее связан с жизнеописаниями Джонатана Уайлда или Картуша, незадолго до его появления переведёнными на русский язык. Он может быть с гораздо большим основанием причислен к плутовской литературе, чем, например, часто безличные биографии преступников и «Anatomies», составляющие большую часть старой английской «Literature of Roguery». Несмотря на это, рассказ Каина от первого лица не является плутовским романом вроде «Гусмана» или более короткого «Ласарильо». Образец плутовского романа остается здесь одной из возможностей наряду с другими. Так рассказ Каина образует своеобразное пограничное явление между плутовской литературой, криминальной журналистикой и настоящим фольклором. И прежде всего как такое пограничное явление – в качестве примера сочетания традиционной плутовской схемы с устным творчеством, с одной стороны, с формами канцелярского отчёта, с другой, она заслуживает внимания в рамках имеющихся исследований.

Для вкуса простых русских читателей на исходе XVIII столетия поучительно, что плутовская редакция в форме от первого лица сразу же берет своё, в то время как напечатанная несколько ранее безличная «краткая» редакция не переиздается после появления рассказа от первого лица. Характерно также, что напечатанные вскоре вслед за тем «романическая» и подчёркнуто «документальная» обработка Комарова оказались точно так же очень популярны у русского читателя. Восьми изданиям от первого лица противостоят семь изданий обработки Комарова. Во времени также простираются от 70-х до 90-х гг. издания обеих версий. Тот факт, что затем к концу столетия обе редакции более не выходили, был вероятно, в основном обусловлен трудностями, от которых русскому книгопечатанию в целом пришлось страдать на рубеже веков. Когда после Наполеоновских войн снова началось общее улучшение и оживление, вновь появилась и история Ваньки Каина, в сильно сокращенной форме, но всё ещё с тем же количеством эпизодов. Только со второй половины XIX в. постепенно теряется эта фиксация, история Каина заимствуется и преобразуется «лубком», образ Каина появляется в народных песнях и сказках. Имя Каина и по сей день остается в народной молве равнозначным понятиям «мошенник» и «разбойник». Настоящим же временем расцвета предания о Каине остается уходившее в историю XVIII столетие, в котором ни одно другое произведение русской прозы не издавалось и не обрабатывалось вновь так часто, как это жизнеописание московского мошенника и сыщика.