Ярость, ярость, ярость! Миру было всё равно! Это была их ошибка. Она же свалила это на меня тоже. Ярость, ярость, ярость.

«Если бы ты только не вляпалась во столько неприятностей в школе!»

Ярость и истерика.

«Слишком много стресса — слишком много стресса из-за тебя».

Я приехала сюда, чтобы мне стало лучше. Я думала, если у моих бабушки с дедушкой есть деньги, я не буду обузой в их доме. После последней вспышки насилия в семье в доме моей мамы, полиция посоветовала мне переехать. Мне было 16. Мне сказали, что моя бабушка возьмет меня, и я должна буду жить с ней в Миссисипи. Мне сказали, что моя мама не хочет, чтобы я продолжала разыгрывать драмы в её доме перед братьями и сестрами. Но даже не смотря на то, что их слова были разумны, кто-то ещё должен был сказать мне, что уехать — это нормально. Всё чего я хотела — это помочь моим братьям и сестрам, и я не понимала, как мой отъезд поможет им. Мой отчим спросил полицейских, может ли он поговорить со мной наедине. Волосы моего отчима, длинные, кучерявые закрывали его лицо, когда он говорил, наклонив голову. Когда всё стало серьёзно, ему было тяжело смотреть мне в глаза. Я знаю это, потому что он любил меня и не хотел плакать.

«Лейси, я научился кое-чему, когда был на реабилитации. Я хочу поделиться этим с тобой».

Он протянул мне бронзовую монетку с какой-то надписью. Я наклонила голову, что бы прочитать, в то время как он проговорил её вслух.

«Боже дай мне терпения, чтобы принять вещи, которые я не могу изменить, мужества, чтобы изменить те, что могу и мудрости, чтобы отличить одно от другого».

«Так, и что это значит?» — спросила я.

«Это значит», он сказал и обнял меня, обволакивая знакомым запахом его кожаного жакета, сигарет и мотоциклетного выхлопа. «Эта одна из тех вещей, которые ты можешь изменить, я знаю ты не хочешь оставлять малышей. Но я буду здесь, присматривая за ними, пока твоя мама работает. И я не хочу, чтобы ты уезжала, потому что я буду очень скучать. Тяжело принять правду, но иногда нам нужно помочь самим себе, прежде чем помогать другим».

«Так ты думаешь, мне нужно уехать?».

«Я думаю нужно уехать…чтобы тебе стало лучше».

Вот поэтому я и была здесь, у бабушки. Я приехала, чтобы мне стало лучше. Я была за тысячу километров от моих братьев и сестёр, которым, как думала моя мама, будет лучше, если меня не будет рядом. Но сейчас, с постоянными истериками моей бабушки, я чувствовала, что уехала из одного печального места, чтобы всё испортить в другом.

Я уверенна она не имела в виду того, что сказала, но её слова вклинились в мою голову, и боль заполнила моё сердце. Я могла бы быть сиротой. Думала я.

Я чувствовала себя так, и была. Ужасное чувство, что я сирота, заполнило меня. Бабушка была полна боли и продолжала выплёскивать свои страхи и обиды. Я внимательно слушала, чтобы подтвердить мучившую меня мысль: Мир будет лучше без тебя. Она не должна была говорить фразу даже близко похожую на: «Лучше бы ты умерла», для того чтобы я восприняла всё, что она говорила до этого именно так в моей голове. Я искала причин, чтобы сдаться. Я искала «благородных» причин. Да любые причины превращались в «благородные» в моей голове. Я не могла вспомнить хотя бы одного случая, чтобы я засыпала, не рыдая. В ту ночь я подсчитала все те случаи, когда я делала чью-то жизнь тяжелее и решила, что была скорее обузой чем чем-то ещё. Я довела себя до веры в то, что я всем лишь усложняла всем жизнь.

Я устала постоянно чувствовать боль. Я хотела, чтобы она ушла.

Будучи атеистом, я не видела причин просыпаться, если я не была счастлива. Я пыталась сделать себя счастливой, но ничего не длилось долго. Всё вело к пустоте. Когда я лежала там, я придумывала, как сделать мою смерть благородной: моя смерть облегчит всем жизнь. Я заставила себя поверить в эту ложь.

Я решила совершить самоубийство на следующий день.

Мой план

Я хотела ненадолго пойти в школу. Обнять мою девушку. Я и она начинали, как друзья — друзья навечно. Но мы встречались вот уже месяц. Наша поверхностная дружба превратилась во что-то глубокое, когда она прошла через определенные семейные проблемы. Я была рядом, когда один из её самых страшных кошмаров воплотился в жизнь. Я была единственной, кто знал о домогательствах, которые она пережила. После этих событий мы обе стали ненавидеть мужчин. Мы стали близки, гуляли и тусовались вместе. Постепенно наши дружеские отношения переросли в романтические. Она буквально липла ко мне. По началу мне нравилось быть нужной, но внезапно она стала ревнивой, чем доказала мне, что я не готова отвечать за её жизнь. Слишком тяжело было быть богом для неё, и я чувствовала вину за то, что не могу помочь ей выжить самой. Я знала, что ей нужно чудо, чтобы справиться с теми трудностями в её жизни, но я также знала, что как бы сильно я не хотела хоть как-то помочь ей, я не была тем чудом.

Дальше было несколько людей, которым я хотела сказать всё, что о них думаю.

Потом я хотела уйти со школы к бабушке домой, она должна была быть в больнице с дедушкой. Я хотела бы быть достаточно сильной, чтобы увидеться с дедушкой в больнице, но я также боялась его увидеть. Он был так важен для меня.

Раньше у дедушки с бабушкой был плавучий дом. Однажды, когда мне было 4, поднимаясь на лодку, я упала в пространство между причалом и бортом. Я тонула, а дедушка прыгнул и спас меня. Он был лучшим слушателем. Он был мудр и глубоко гениален, поэтому во время разговоров с ним жизнь казалась бескрайней. Он также был моим спокойным местом. Когда мир разваливался, я могла сесть напротив дедушки, и даже если он ничего не говорил, я чувствовала себя лучше. Я бы увидела его в последний раз, когда он подвез меня до школы. Мы с бабушкой сильно поссорились, и я знала, что была не права. Когда я села в машину за дедушкой, он мне ничего не сказал. Но в его молчании было облегчение. Каким-то образом его молчание дало мне понять, что он знает, что я знаю, что была не права. Он дал мне одобрение этой тишиной. Когда мы доехали до школы, дедушка стал так, что другая машина закрывала меня, это было идеальное начало. Я открыла дверь и сказала: «Спасибо, дедушка».

«Я люблю тебя, Лейси», сказал он в ответ. Мне было это так необходимо. Его любовь была такой настоящей.

Когда бабушка изливала на меня свои страхи с утра, она убедила меня в том, что дедушка не вернётся из больницы. Я пыталась не думать об этом, когда пришла со школы, а он был в больнице. Но бабушка вела себя так, будто он уже умер и никогда не вернется. Это было слишком. Я знала, что на следующий день после нашей ссоры бабушки не будет дома, и он будет пустым и прекрасным местом для воплощения моего плана.

Когда я проснулась тем утром, я не помнила, как уснула, но я помнила, что сегодня я просыпаюсь в последний раз.

День самоубийства

Я приехала к моему классу для 3 четверти. Я увидела девочку, которая говорила гадости обо мне всё время — она не знала, что я знаю об этом. Она шла за мной, протянула руку и коснулась моих волос.

«У тебя красивые волосы», сказала она.

«Я ненавижу тебя», ответила я. «Я ненавижу тебя за то, что ты говоришь это. Я ненавижу твою мелочность».

Я ненавидела свои длинные волосы, потому что их красота неправильно представляла меня. Я была ужасна и никчёмна изнутри, но никому не было дела. Никто не знал. Это девочка парилась только по поводу волос, ногтей и туфлей — и всё. Я ненавидела её за это.

Так что я взяла ножницы со стола учительницы, пошла в туалет и отрезала все волосы. Было уже слишком: оставаться в школе и видеть людей, которым хотела сказать всё, что думаю. Я прервала свой план. Вышла из школы и пошла домой.

Меня больше не заботила постоянная боль в моей жизни и в моем сердце.

Шутка, которая спасла меня.

«Что ты делаешь дома? Что случилось с твоими волосами? Отвечай мне!»

Я не ответила.

Бабушка должна была быть в больнице с дедушкой, как она говорила, но это было не так. Она была дома. Когда я вошла в дверь я направилась прямо на задний двор, где мне можно было курить. Но она увидела это и остановила меня.

«Пожалуйста, оставь меня в покое. Я просто хочу покурить», сказала я, когда она вырвала пачку сигарет у меня из рук.

«Нет, ты не куришь больше. Всё».

Что-то в ней просто расплавляло меня. Курение было единственной вещью, которую я хотела сделать в этой жизни, и она хотела забрать её. Я теряла её.

«Дедушка купил мне их, и ты сказала, мне можно курить! Я схожу с ума! Мне нужна сигарета! Отдай их! Пожалуйста, оставь меня одну, чтобы я могла покурить! Это всё, о чем я прошу. Пожалуйста!»

Я выплеснула всю боль из моего сердца на неё, забравшую сигареты, чтобы не дать ей понять, что я на самом деле теряю, а она мешает мне. Она рушила мой план, просто оставаясь дома. Но она видела что-то за моим непонятным криком о сигаретах. Тогда она начала кричать на меня. Её голос будто рассекал всё вокруг.

«Что-то не так с тобой! Ты идёшь в церковь!»

«Нет, не иду. Церковь для лживых, лицемерных, наивных людей, которые ничего ни о чем не знают! Церковь это шутка!»

Я не помню, что она говорила после этого, но она говорила где-то час — громко, остро, на самом высоком тоне, который я когда-либо слышала. Я наконец приняла простое, логичное решение. Я не хочу потратить свой последний день, выслушивая, как эта женщина кричит на меня. И лишь для того, чтобы она замолчала, я согласилась пойти в церковь.

Была среда, шла вечерняя служба в баптисткой церкви Pass Road. Бабушка не была «одета соответствующе», так что она не зашла. Она высадила меня напротив главных дверей и припарковалась там же, чтобы убедиться, что я не убегу.

Я села в угол, на самом последнем ряду, так далеко от всех, насколько это было возможно. Я наклонилась вниз и закрыла глаза, надеясь, что это скоро кончится. У меня были предубеждения насчёт южного акцента, и я думала, что все люди из Миссисипи глупые, потому что так говорили. Так что когда проповедник, Брат Эдгар, начал говорить со своим диким южным акцентом, я уже ненавидела его.

Потом он замолчал. Прямо посередине речи он замолчал.

«Господь хочет, чтобы я изменил тему нашей беседы сейчас», прогнусавил он. «Господь хочет, чтобы мы поговорили о семьях».

Он начал рассказывать о семьях, с которыми он встретился за свою жизнь, и вдруг начал пересказывать мою жизнь.

Казалось, будто комната опустела, и он говорил только со мной. Это меня ошарашило. Когда, наконец, он закончил свою странную личную проповедь, в комнате повисла тишина. Тогда он начал плакать. Я никогда не видела старого, седого мужчину плачущим до этого. Я была скована.

Невежественные, сексисткие, фанатичные быдло не плачут.

Но я ненавидела всех. Я распространяла свои предубеждения на всех. И теперь я сидела, слушая, как старый мужчина плачет так, будто кто-то из его родных умер, или умирает. Его чувствительность к сердцу Бога и смирение проникли в меня, преодолев все барьеры. Он продолжал плакать с искренней любовью.

«Суицидальный дух в этой комнате», он сказал, всхлипывая. Прихожане сидели в тишине.

Это сводит меня с ума, подумала я про себя. Мурашки побежали по моей коже. Мне нужно выбраться отсюда.

Но я не могла выйти, пока всё не закончится, потому что бабушка ждала снаружи, и потому что если я выйду сейчас, все догадаются что это во мне суицидальный дух! Потом другие люди стали плакать с пастырем. Я слышала всхлипы повсюду.

«Пожалуйста, дитя», сказал он плача. «Выйди сюда и позволь нам помолиться за тебя. У Бога есть план на твою жизнь, и Он не хочет, чтобы ты умирал сегодня. Пожалуйста, выйди сюда и позволь нам помолиться за тебя, кто бы ты ни был. Пожалуйста, выйди.»

Ни при каких обстоятельствах я не собиралась выходить, становиться перед всей церковью, перед всеми этими Христианами, и признавать, что у меня есть проблема, которую они думают, что смогут решить. Моя гордость оставила меня на месте. Так что я не пошевелилась. И никто не вышел. Выглядело так, будто брат Эдгар что-то перепутал. Тогда он попросил выйти тех, кто пребывает в депрессии, и несколько человек вышло.

Когда напряжение спало, дирижер заиграл музыку. Наконец я могла выйти отсюда. Я рванула к двери, и прямо на пороге вышел человек и бережно взял меня за руку. Его доброта была шокирующей, но когда я увидела его лицо, я была шокирована еще больше.

Бог говорит

Мама всегда учила меня быть подозрительной к странным мужчинам. Она предупредила меня, что большинство из них извращенцы, и я не должна им доверять. Этим печальным предубеждением, которому научила меня мать, я руководствовалась всю жизнь. У меня был собственный опыт и вещи, которые я наблюдала, заставляющие меня ненавидеть мужчин, мне даже не нужно было предупреждение моей мамы. Я видела, как мужчины насиловали сексуально и физически людей, которых я любила, крали из собственных семей, чтобы удовлетворить алкогольную и наркотическую зависимость, нарушали обещания, данные мне, моим братьям и сестрам, моей маме, я видела, как кажущиеся интеллигентными и милыми они превращались в пьяных, жадных, извращенных монстров. Мужчина надругался над каждой женщиной, что я знала. Но когда я смотрела в лицо того мужчины, я увидела что-то, чего никогда не замечала у странных пожилых мужчин, как он. Я увидела чистую любовь. Он смотрел так, как Иисус с иконы смотрит на людей. Он смотрел на меня так, будто знает меня. Будто он видел моё сердце и всю его боль.

Сострадание в его глазах приковывало.

Этот странный мужчина отвел меня в место с лицом полным подлинной, скромной, бескорыстной любовью ко мне. И я не могла никуда уйти, потому что я не знала этого человека и было абсолютно поражена тем, как он мог любить меня. Я ждала пока он заговорит. Он плакал, так что он замолчал и выровнял голос.

«Господь хочет, чтобы я поговорил с тобой. Он хочет, чтобы ты знала, несмотря на то, что ты никогда не видела своего земного отца, Он будет лучшим отцом для тебя, чем твой земной отец когда-либо мог быть».

Откуда он мог знать? Откуда он мог знать о том, что я чувствовала себя сиротой? Я пыталась логически объяснить его мистическое знание о том, что у меня никогда не было отца.

Так, посмотри на себя, Лейси, думала я про себя. На тебе майка с Metallica, лохмотья, и у тебя обрезанные фиолетовые волосы. Ты не выглядишь подходящей для этого места, и у большинства отбросов есть проблемы с отцами. Он просто угадал.

«У Бога есть великий план на твою жизнь», продолжил он. «Ты также не уверена в своей ориентации, и чем дальше ты уходишь по этой дороге, тем дальше ты уходишь от Божьего плана на твою жизнь».

Стоп, что? Он говорит о моей девушке? Он никак не может знать об этом.

«Бог видел, как ты плачешь по ночам. Он видел, как ты вспоминаешь всю боль, через которую прошла в своей жизни. Ты видела слишком многое, и это принесло много боли твоему сердцу. Иисус погиб, чтобы унести эту боль. Боль в твоем сердце от твоего же собственного греха, и от грехов тех людей, что влияют на тебя. Иисус погиб на кресте, чтобы унести последствия греха навсегда. Мы не должны нести эту боль. Ты хочешь, чтобы я помолился за тебя и попросил Иисуса забрать эту боль?»

Каждый раз, когда он говорил слово боль, моё сердце разрывалось на миллион кусочков. Я таяла, отчаянно хватаясь за всё, что могло унести эту боль.

Я кивнула, шокированная своим согласием.

Он положил руку на моё плечо и начал молиться.

«Господи, окружи эту девушку любовью, как Отец, которым ты являешься». Пока он молился, теплота окружала меня. Я ощущала чувство святости впервые в жизни, будто Бог защищал меня. Оно казалось знакомым.

Я поняла, что, наконец, нашла свой дом.