Мы сидели за столом в конференц-зале Нью-Йоркского офиса Octone Records с 12 людьми, которые могли бы создать наш лейбл в будущем. С нами были адвокат и менеджер. К тому времени оказалось, что название Passerby уже было зарегистрировано другим артистом, поэтому мы сменили название группы на Flyleaf. Мы обсуждали наше видение Flyleaf и отличие между свободным и всемирно принятым творчеством, обсуждали способы достигнуть компромисса в музыке, чтобы увеличить нашу аудиторию.
Вдруг тема изменилась с творчества на вопрос о том, насколько велико будет значение религии в музыке Flyleaf. Они хотели знать, будет ли это Христианская группа, или это просто группа, созданная христианами.
Почему-то в этот момент у меня стали гореть уши, и в мозгу возник звон, передававшийся им. Я понятия не имела, что происходит, кроме того, что я говорила и знала, что говорю об Иисусе, аде, музыке и прославлении, о том, что людям нужно знать: даже если они чувствуют боль, безысходность — есть надежда. Я знала, что все на меня смотрят, ошеломленные тем, о каких вещах я говорю, а я не понимала, что именно говорю. Но после Octon, кажется, всё ещё хотели подписать с нами контракт.
Мы хотели собственный лейбл, чтобы получить доступ к радио, и прославлять Иисуса перед всеми, также мы хотели ездить в туры с атеистичными и богохульными группами, потому что там я могла найти какую-нибудь потерявшую надежду девочку, ищущую свою цель в этой жизни, какой была и я в 16 лет, с болью в сердце и жуткой усталостью от своей жизни.
Я всем сердцем хотела пойти туда — в это страшное преддверие ада, чтобы вызволять оттуда людей.
Пение в тенях
В клубе было жарко и темно. Пахло пивом и сигаретами. В углу пара кричала друг на друга. Две девушки находились в другом углу. Ребёнок с налитыми кровью глазами и глупой улыбкой, не старше 14 лет, стоял прямо в центре, с сигаретой, в кофте со словами «F-Y’all» спереди и «I am from Texas» — сзади. Его девушка задумчиво накручивала на палец свои черные дреды, глядя на блондинку сзади неё. Вы могли видеть взгляд «дай-мне-причину-ударить-тебя-по-лицу-я-не-могу-дождаться» всякий раз, когда её глаза прожигали дыру в затылке блондинки. Блондинка была слишком велика для своего топика, а её крошечные шорты больше напоминали нижнее бельё. Каблуки давали ей возможность видеть всё, что происходит на сцене. Она громко смеялась над всем, что говорили проходящие мимо парни, неважно, смешно это было или нет.
Это было первое из четырех шоу в Хьюстоне.
Группа разогрева уже почти заканчивала своё выступление. Звуковая система отключилась настолько на долго, что расстроенный солист призвал толпу поднять в воздух свои средние пальцы и скандировать ругательства звукорежиссеру. Парень в кожаном пиджаке держал своего 4-летнего сына на плечах во время этого и засмеялся, когда увидел, что его маленькая копия тоже подняла вверх свои средние пальчики, гордо с вызовом вместе со всей аудиторией. Многие рядом с мальчиком, подняли свои стаканы с пивом и улыбались с ним, радовавшимся одобрению толпы.
Парни начали играть фон на своих гитарах. Я стояла на краю сцены, чувствуя то же самое, что и перед каждым выступлением: меня тошнило. Как только я шагнула в свет прожектора, толпа стала кричать. Они всегда были немного удивлены от того, что девушка — солист в рок-группе. Некоторые улюлюкали, кто-то свистел и улыбался. Громкоголосый парень закричал на весь зал: «Сними футболку!»
Блондинка спереди, используя свои размеры, перелезла через охранника, повернулась к залу и ответила на вызов пьяного парня. Потом она повернулась к 16-летнему гитаристу, чтобы поделиться и с ним своими секретами. Ради неё и своего сердца, Джаред как мог старался смотреть на свою педаль. Я закрыла глаза и молилась Господу, чтобы он усилил мой голос, и позволил петь о его любви и истине для всех них.
«I will break into your thoughts…With what's written on my heart»
Я закричала что есть мочи о том, как хочу разбить каждое звено в цепи смерти, сковавшей человеческие сердца, которая привлекает их к зависимостям, ненависти, жестокости, жадности, депрессии, самоубийству, самоненависти, и так далее, и так далее.
В эту обычную ночь для шоу я была, как и всегда, когда находилась на сцене, переполнена глубочайшей любовью к этой группе людей. Они были мне не знакомы, но Бог всех их знал, с тех пор, как сотворил их в чреве матери. Из моего горла вместе с песней вырывалась любовь Бога к ним. Мне не нужна была другая причина, чтобы любить их с таким болезненным безрассудством. Я хотела обнять их всех, и молилась, чтобы Бог сделал для них то, чего я не могу.
В какой-то момент я увидела, как блондинка плачет. Я знала, что она никогда не чувствовала такой любви. Я знала, что Бог говорил с ней, и я молилась, чтобы она приняла его и поверила, что она гораздо важнее, чем всегда себе представляла.
После концерта я стояла за стойкой с мерчем, где мы продавали диски и футболки, и увидела её. Она стояла совсем близко. Её глаза были потрясающего цвета морской воды, я никогда такого не видела. Они сверкали, пока она говорила.
«Ваша группа — какая-то другая. Я просто полюбила её» — сказала она с милой улыбкой.
«Я молилась за тебя» — сказала я — «Я молилась, чтобы Бог говорил с твоим сердцем, пока мы играем» — меня переполняла любовь и радость, пока я с ней говорила.
Выражение её лица сменилось на осуждающее. «Бог?». Она засмеялась. «Так вы верующие?» теперь она закатывала глаза и смеялась надо мной.
«Нет», сказала я, опустив голову, «Я бы не назвала себя верующей»
Она подняла свой топ и попросила расписаться ей на груди.
«Мы не подписываем грудь. Извини. Но я подпишу тебе руку», сказала я и потянулась к её руке, но она быстро её убрала. Она снова смеялась.
«Нет, забей, ты, старое святее-чем-ты дерьмо» — сказала она с ненавистью перед тем, как уйти.
Я так любила её. Она напомнила мне себя. У нас не было много общего, но ее ненависть к христианам звучала так же, как и моя в свое время.
Было ещё не время говорить с нашими зрителями о Боге. Я должна была подумать, какое было время для неё и просто показать ей любовь и терпение, даже если бы её всё равно бесило наше правило «не подписываем грудь». Но это был хороший пример, чтобы показать, что Flyleaf может, а что — нет. Мы не были проповедниками. Мы не пытались спасать души. Бог просто хотел, чтобы мы спасали жизни. После я слышала много историй, как люди обретали веру в Христа на наших концертах или выступлениях, даже если мы не говорили о Боге вообще. Было ясно, что ещё не время говорить о Нём. Мы могли только молиться, чтобы Святой Дух говорил сам за себя, во время того, как мы играли.
Также мы могли молиться, чтобы Бог послал в жизнь этих людей других, которые любили бы их и показали бы им, что они созданы не для того, чтобы пытаться жертвовать зря своей плотью и кровью.
Но я знала, что если однажды Бог укажет мне, что настало время говорить, я начну. Я была бы мертва, если бы Бог не спас меня от моей прошлой жизни. Так что я должна была замолчать и петь в том тёмном клубе, полном умирающих людей, таких как я когда-то, и хотеть рассказать им свою историю о Нём, когда бы он ни захотел этого. С того самого пробуждения после дня, когда я хотела покончить с жизнью, я знала, что моя жизнь больше мне не принадлежит. Она принадлежала Богу, который меня спас.
Беспокойный, жаждущий Дух
10 лет мы играли концерты на стадионах, заполненных жаждущими людьми — людьми, которые избрали своей целью для жизни удовлетворение своей плоти, которая никогда не насытится, совсем как я когда-то.
Мы думаем, что не чувствуем жажды, когда пьём.
Мы думаем, что удовлетворены, когда аплодируем.
Мы думаем, что нам хорошо, когда мы влюблены или увлечены кем-то, или когда нам кажется, что мы нашли «радость» и веселье, когда мы пьяны.
Мы чувствуем смысл в наших ссорах с любимыми за справедливость и понимание, или когда мы дерёмся с девушкой, которую хотим ударить по лицу.
Мы чувствуем смысл и справедливость в нашей жестокости.
Мы чувствуем, что освобождаем детей от давления общества, когда учим их «говорить как есть» и быть такими, как мы — неугомонными.
Мы думаем, что однажды, устав от работы, сможем отдохнуть наконец-то в месте отдыха и развлечений.
Мы думаем: Если бы мы только могли слушать музыку, ходить на концерты, пляжи, уезжать в горы в отпуск и получать выходные по праздникам, тогда мы бы, наконец, обрели покой.
Мы думаем, что наша неуёмность продлится, пока мы не найдём удовлетворение.
Всё это затрагивает плоть наших зрителей, как затрагивало меня всю жизнь — они чувствуют себя живыми, настоящими и почти счастливыми.
А потом Flyleaf покорили сцену. Я чувствовала, как толпа чувствует то же самое, что чувствовала я столько лет. Я чувствовала, как у них внутри просыпается боль. Отдача огромна, и сердце парит. Но для чего? И я начала петь. Я пела об огромной важности любви и восхищении Богом, говорила этим сердцам, жаждущим большего. Эти сердца принадлежали людям…
Они чувствовали участие.
Они чувствовали, как их душа пробуждается, когда я кричала о любви и надежде.
Что это было? Моя душа? У меня она есть? Я думала, что она уже полна…
А потом, их обретение Бога.
Подождите, я голоден. Я жажду. И даже если я напьюсь как рыба, все равно буду хотеть. Разве я — больше, чем плоть и кости? Что болит у меня прямо сейчас?
Мы играли и пели от всего сердца. Зрители чувствовали, как просыпаются их уши. Их сердца светились.
Мы открывали двери внутри них. Она вела их к пути прославления Бога — через звук, через молитвы, призывающие Его ответить на наши восхваления.
Они это чувствовали. Молитвы, прославление, ветер, дующий через их двери для души. Они не знали, как это назвать.
Они понимали, что физические вещи, которые так волновали их до этого, так малы по сравнению и тем духовным, с которым они столкнулись, стоя на нашем концерте.
Они встречали наши души, пока мы играли. Мы показывали им: «Плоть вас не удовлетворяет. Вы жаждете духа. И вот, что мы дадим вам: источник живой воды, чтобы напоить ваш дух».
Они отвечали: «Да, мы жаждем. Ничто не удовлетворяет нас».
Мы играли последний аккорд.
Уходили со сцены.
Мы ничего не говорили о Боге.
Мы только молились, чтобы люди в зале не умирали.
Мы оставляли их с жаждой, признающих себя жаждущими.
Мы покидали их в океане, молясь, что они не изведут себя обезвоживанием до смерти, употребляя соленую воду. Иногда они ненавидели нас за то, что мы настолько хороши, что можем стать для них богами вместо Бога. Но мы не вездесущи и не можем остаться.