Мне было 10. Я должна была спать на колючей коричневой кровати дедушки, но работал телевизор. Я не могла уснуть, пока он работает. В доме было темно и все давно уже легли. Так что мы с шоу «Клуб 700» Пэта Робертсона остались наедине.
Пэт показывал видео о голодающих детях в Сомали. На экране светился номер из трёх цифр, для тех, кто хотел, следуя за Иисусом, пожертвовать деньги для этих вдов и сирот. Если же вы не считали Иисуса своим Спасителем, вы могли позвонить по этому номеру, чтобы помолиться с кем-то и уверовать. Я смотрела на телефон, стоящий на столике над моей головой. Мое сердце сгорало от желания как-то помочь этим детям, но у меня не было денег. Поэтому я позвонила и помолилась вместе с кем-то, чтобы поверить в Иисуса, который, как говорил Пэт, был Господом, любящим детей и заботящимся о вдовах и сиротах.
В том же году я стала атеисткой.
В 1991 году лучшим другом моего брата был наш кузен Келтон, или Келли, как мы его звали. Им обоим было по три года. Келли и Фил с ума сходили по Черепашкам Ниндзя. У них была одинаковая стрижка с выбритыми висками и разноцветные дутые штаны MCHammer с резинками у лодыжек. Каждый из них носил ужасно пахнущие ковбойские ботинки. Они были забавными и не по годам смышлёными.
Однажды моя тётя Тера, мама Келли, ездила по своим делам с Келли и Филом на заднем сиденье. Она рассказывала, как внезапно поняла, как тихо они сидят. Когда она посмотрела в зеркало заднего вида, то увидела двух трёхлетних малышей, на которых были надеты только их ковбойские ботинки.
Оказалось, что они придумали себе развлечение — высовывали какую-то часть из своей одежды в окно и держали, пока ветер её не унесёт. Они выкидывали и выкидывали свои вещи, пока не остались только ботинки. Всё, что оставалось делать тёте Тере — отвезти мальчиков домой и одеть снова.
Поворотный момент.
В пятом классе моим учителем была мисс Вудс. Я сидела на уроке истории, слушала про роль Пола Реверив Американской Революциии. Странно, как точно мы помним все мелочи, когда какое-то событие меняет нашу жизнь. В тот момент в класс вошёл мой отчим и отдал мисс Вудс записку, освобождающую меня от занятий. По пути к машине я несколько раз спрашивала его, почему он так рано нас забрал.
Ответа не было.
Мы сели в машину и стали ждать в полнейшей тишине. Наконец, я увидела Эрика, направляющегося к машине. Тогда я подумала: «Наверное, что-то случилось». Эрик сел рядом со мной и стал расспрашивать отчима, пока тот не сказал нам.
«Ваш кузен Келли умер»
В тот момент я ненавидела отчима сильнее, чем кого-либо в этой жизни. Он был из тех людей, которые слишком много шутят. Он всегда сочинял какие-то странные истории, чтобы напугать нас, просто потому, что ему это казалось забавным. Поначалу я ему не поверила, и меня возмутило, что он сказал нам такую ужасную вещь. Я съехала с сиденья и уставилась на его уши, выглядывающие из-за подголовья кресла. Так и хотелось дёрнуть за них посильнее.
Я ненавидела его всю дорогу до дома. Пока не увидела маму.
Впервые на моей памяти я видела, как она плачет. Тогда я осознала, что отчим не просто глупо пошутил. Он сказал правду.
Но даже тогда я этого не приняла, потому что не понимала до конца, что это значит — быть мёртвым. Помню, как сидела в отеле в Техасе, и слушала новости. Я ждала, не упомянут ли они о моём кузене, ведь никто не сказал мне, что с ним произошло. Я думала «Разумеется, они скажут о смерти 3х-летнего мальчика».
И хотя они не показали Келли, было много других репортажей об убитых детях. Ведущая рассказывала ужасные вещи таким тоном, будто говорила о погоде. Она говорила так, будто смерть детей в Хьюстоне — обычное дело. Я подумала, что этот город — самый плохой город на всей планете. Тётя переехала сюда из Арлингтона, где она жила целый год с нами по соседству. Я считала Хьюстон опасным для детей местом и хотела уехать оттуда сразу после похорон.
В номере вместе со мной были и другие родственники. Филипп сидел рядом на кровати, а бабушка врала, потому что голос у неё был уж очень сладким.
«Что случилось с Келли?» — спросила я
«Они играли с папой и… и он просто увлекся. Он ударил его в живот… слишком сильно и…и теперь Келли с Иисусом».
На похоронах все подходили и целовали мальчика. Сейчас я думаю, что заставлять детей целовать тело мертвого мальчика — ужасно. Как будто в гробу лежал мой младший братик. Он был так дорог для нас. Всё произошло так неожиданно.
Пока люди ждали своей очереди, чтобы перейти от гроба к моей тёте и обнять её, играла песня “It’s so hard to say goodbye to yesterday”. Когда подошла моя очередь, играл Эрик Клэптон, “Tears in Heaven”. Мне до сих пор тяжело слушать её. Келли лежал в своих любимых ботинках черепашек-ниндзя, и гроб был полон игрушек. Игрушки в гробу…так странно.
Но самой странной вещью была сама мысль о том, что моего кузена похоронят. Помню, когда впервые увидела его, подумала «Я знала, что это неправда. Келли здесь!»
Не помню, кто со мной был, но когда я подошла к гробу, они сказали мне поцеловать Келли. Я будто прикоснулась губами к зимнему тротуару. Вот тогда я, наконец, поняла, что значит — быть мёртвым. Келли здесь не было. Эта фраза крутилась в моей голове, пока я смотрела на его застывшее лицо.
Келли здесь не было.
Это не он лежал в гробу. Это просто оболочка, которая выглядит как он. Вот и всё. Время остановилось. Что-то сломалось во мне в тот день. Думаю, с того момента я уже не была прежней.
Я по-другому смотрела на людей. Моё сердце сковал странный холод. Я помню то ощущение хрупкости жизни. Но сильнее всего я помню печаль, которая не покидала меня следующие 6 лет.
Когда я поближе увидела тело Келли, всё покрытое синяками и шрамами, мне вспомнились слова бабушки.
Мама мне не соврала.
Она рассказала, что Келли был забит до смерти. Мама никогда не лгала, чтобы тебе стало легче. Думаю, она считала, что лучше видеть жизнь, как она есть — реалистично. Она считала наивных людей глупцами. И поскольку мама любила нас, то не хотела вырастить наивными.
Я перестала верить в Бога.
В тот момент я начала задавать вопросы Богу. Он же должен быть хорошим. Я думала, он должен быть таким огромным. А Келли был маленьким. Его отчим был высоким и сильным. Как мог Бог допустить, чтобы такое случилось с малышом? Он же должен любить детей, не так ли?
Я была рядом с тётей, когда она пришла в квартиру за вещами Келли. Она взяла его подушку с черепашками-ниндзя и крепко обняла её. Она зарылась в неё с головой, и вдохнула, закрыв глаза.
«Всё ещё пахнет, как он».
Самым ужасным для меня было то, что рядом с ней не было супруга, который бы мог её поддержать. Он был в тюрьме на пожизненном сроке за убийство. И я со страхом слушала разговор о том, что он не протянет там долго, потому что люди в тюрьме не очень-то добры к тем, кто убивает детей.
Несмотря на то, что они постоянно ругались, тётя любила своего мужа. Как Бог мог такое допустить? Она была моим героем. Она помогала мне, когда я чувствовала, что скоро сойду с ума в этом доме. Я хотела быть похожей на неё. Думаю, в тот момент, когда она обнимала подушку Келии, я и перестала верить в Бога.
Я так хотела тоже обнять эту подушку, но забирать у тёти даже малейшую частичку запаха Келли было жестоко. Ведь это всё, что у неё осталось от ребёнка. Это было началом моей эмоциональной дисгармонии. В этой постоянной внутренней борьбе я должна была стать спасительницей и защитницей для всех своих близких. Я должна была делать всё, что в моих силах, потому что если и есть на свете Бог — в чём я сомневалась — он всё равно нам не поможет. Я не могла принять веру, потому что считала, что Бог должен был создать нас для чего-то большего, нежели жуткие смерти, тюрьмы, депрессии, как та, в которую меня затягивало всё глубже.
«Но, может, Бог и не создавал нас для чего-то великого. Хотя, кому какая разница?» — думала я. Я просто больше не верила в Бога.
Как сомнения приводят нас к свету.
Когда умер Келии, часть меня умерла вместе с ним — моя вера в добро, красоту, в то, что являлось так-называемым Богом. Пэт Робертсон говорил, что Иисус любит детей. Но из-за той смерти я решила больше в это не верить. Смерть не приходит только к плохим людям, как меня учили, или только к старикам, прожившим полную, счастливую жизнь, как я думала. В детстве смерть представлялась мне огромной чёрной горой. Внезапно я оказалась внутри неё. Я будто потерялась и знала, никто не поможет мне найти нужный путь. Чего я тогда не понимала — так это того, что любовь сильнее смерти. Я не знала любви вообще до тех пор, пока не стало почти слишком поздно.
