Я была богата. У меня была своя собственная комната. Конечно, те случайные кошки, которых моя мама все время спасала, решили, что место под моей кроватью — это лучшее место, чтобы пописать, но все остальное в этой комнате было моим. Ах, да, что если я жила с ежедневными головными болями, ужасным пазушным давлением и еле могла дышать из-за моей аллергии на кошек? У меня была комната. Я могла закрыть дверь, включить бумбокс, который получила на Рождество, и притворится, что я девочка из подтанцовки Джанет Джексон и одновременно петь о расовом примирении и игнорировании противных мальчиков. Эта воняющая комната была убежищем одиннадцатилетней девочки.

Наша фамилия наконец-то появилась в правительственном списке на обеспечение жильём. После просмотра всех доступных домов, мы нашли наш дворец на Иде. Ида была маленькой улицей в гетто Арлингтона, Техас. Наш дом был всего в четырех домах от местной группы Giant Dogs. Giant Dogs сделали нас знаменитыми, назвав свой первый альбом «Голодание на Иде». Но я не стала большим поклонником их честной рок музыки, по крайней мере, до конца этого года. До этого я думала, что музыка существует для развлечения, и музыканты должны развлекать. Я использовала музыку, только как развлечение для себя. Я могла танцевать под поп-музыку с прикольным ритмом. Текст был в основном о ритме, и ритм был самым главным. Я не понимала ни слова из песни Salt ‘n’ Pepa “Shoop”, когда пела ее моей шокированной няне из социальной службы. И я думала, что когда у ряда учителей на шоу талантов для пятиклассников отвисла челюсть, во время того как мои друзья и я пели крутой текст Janet Jackson’s “That’s the Way Love Goes,”, это потому что мы были такими классными певцами. Я не думаю, что мы пропускали мимо ушей сексуальное содержание. Я думаю, мы просто были убеждены, что музыка это развлечение, и так её и воспринимали. Там был просто прикольный ритм.

Но в тот год, однажды ночью, все моё поверхностное представление о музыке, изменилось. Моя мама купила билеты на концерт в Deep Ellum и взяла моего брата Эрика с собой. Когда он вернулся, он был очень зол, потому что мама заставила его уйти до того, как группа покинула сцену. Но он был удивлен, что она разрешила купить ему кассету. Он сказал, маме понравилась группа, потому что солист остановил шоу, чтобы крикнуть публике.

«Если я увижу, как еще один парень хватает девушку и щипает её, вы будете слушать проигрыш ещё 2 часа!»

Он заслужил уважение моей мамы после этого.

Ей также нравился голый ребенок но обложке кассеты, которую купил Эрик. Она думала — это мило. Моя мама любила детей. Эрик показал мне касету. Это был Nirvana Nevermind.

Я расстроилась, что в наборе не было текстов. Может быть он поет о том, насколько дрянным мужчина может быть для женщины. Мне было немного интересно, кто был этот певец, после истории Эрика. Какое ему есть дело до парней, щипающих девушек? Зачем ему останавливать шоу, чтобы заставить их перестать делать это? Возможно, он воспринимал музыку, не только как развлечение? Почему? Чем больше я думала об этом, тем заинтригованней я становилась.

Я смотрела на фотографию группы внутри и была шокирована тем, что они выглядели как мы, одетые в потрепанную одежду и с грязными волосами. Эрик проигрывал кассету в моей комнате, потому что только у меня был бумбокс с проигрывателем для кассет в доме. Я слушала её и была поражена. В голосе солиста была боль, чувство, которое мое сердце никогда не слышало в музыке. Музыка звучала так, как я чувствовала себя, когда плакала по ночам.

В то же время была какая-та легкомысленность в этой внутренней боли. Они будто смеялись над реальностью, но в тоже время признавали чувства, которые приходят с ней. Я не могла перестать слушать кассету.

Не многим позже на день рождения Эрика, кто-то подарил ему Nirvana In Utero на CD. Я тут же послушала его. Нам приходилось включать его в большой комнате, которую делили трое моих братьев и сестер, потому что только там был CD player.

Я, In Utero

Я помню, как слушала этот CD четыре раза подряд, одновременно просматривая тексты, изучая детали оформления, пытаясь понять тайный смысл и узнать все о группе. Они казались такой загадкой для меня, с их непонятными, таинственными текстами.

Их тексты вроде не говорили ничего жесткого, но при этом они были такими страстными. Это должно было что-то значить. Так что я продолжала искать смысл, каждый раз, когда слушала их. Моя любимая песня с этого альбома была «Dumb». Она говорила о том, что неправильно считать себя лучше, выше других.

В то время как я слушала CD в четвертый раз, ночь прокралась в гостиную. Я сидела напротив проигрывателя, в 3-х метрах от стены. По другую её сторону во дворе стояла мамина сломанная машина. Она стояла в верхней части дороги. Песня “Heart Shaped Box”, как раз закончилась, когда перед машины пробил стену. ПРОБИЛ!

Она остановилась на очень маленьком расстоянии от меня.

Я просто уставилась на щебень, ошеломленная, в полном шоке от происходящего, я не могла двигаться. Машина была в доме!

Маурин, близкая подруга нашей семьи, случайно нажала газ вместо тормоза, когда парковала свою машину, и врезалась в мамину, толкнув её тем самым в дом. Этот инцидент запечатлел альбом In Utero в моем мозгу — хаос, таинственность, беспечность и случайность все происходит в музыке, в комнате с машиной врезающейся в стену, в моей жизни. Невероятно.

Некрутое становится крутым

Через год после того, как я открыла для себя Nirvana, Курт Кобейн покончил с собой. Когда я услышала это в новостях, мои глаза наполнились слезами. Теперь я никогда не выйду замуж за него, плакало моё глупое двенадцатилетнее сердце. Но его смерть каким-то образом ещё больше связала меня с Nirvana.Внезапно стало нормальным превозносить эту группу, и самоубийство Курта, казалось мне своеобразным героизмом. Курт считал неправильным думать, что ты знаменит и лучше всех остальных. Даже в 12 я поняла его презрение к славе и ненависть к гордости, я думала, его суицид был смелым поступком.

Самой грустной вещью в смерти моего героя было то, что я не понимала, насколько это неправильно. Я не понимала, что жизнь — вся жизнь — обладает магической ценностью. Оглядываясь назад, я все еще вижу так много правды в Nirvana и в том, за что они боролись.

Самоубийство Курта, лишь приносит мне печаль.

Когда тебе 12, и ты уже под властью общества и славы, и всего, что создаёт поп-культура, всего этого денежного водоворота, ты восхищаешься тем, кто осмеливается быть индивидуальностью в этой жизни, и даже в смерти. Каким-то образом смерть Курта дала мне чувство жизни, как бы странно это ни звучало.

Почему она дала мне чувство жизни? Весь тот стресс и недопонимание, которые я испытывала в своей жизни, принесли в нее темноту. А потом что-то произошло: я нашла путь, как превратить все плохое и темное в отображение моей личности. Это казалось честным и настоящим. Я чувствовала себя хорошо, найдя кого-то, кто также подозрителен ко всему ненастоящему, к невежественному счастью. Голос Nirvana позволил мне считать, что всех вокруг буквально кормят мусором. Но я не знала: тебе не нужно быть суицидальным, чтобы достаточно смело противостоять обществу, тебе не нужно быть вечно грустным, чтобы восстать против него.

Я будто стояла на перепутье, где могла видеть только 2 выхода: я могу принять свою боль и стать ею, или я могу попытаться стать одной из тех вечно счастливых людей, которым я не доверяла. Было ли это состояние их личным выбором? Может их кажущееся счастье было, подобно моей печали, — способом справиться с тяжестью мира.

Мой друг сказал мне однажды, что то гнетущее состояние, в котором мы иногда прибываем, подобно свободному падению. Оно обнадеживает, даже если мы падаем в темноту. Я смотрела в темноту и думала, что она глубокая и интригующая. Мне нравилось это в Курте Кобейне. Он был честен. А быть честным — это почти то же самое, что быть правым. Но бывает так, что темнота побеждает, становятся твоей частью — так было со мной. Всё начинается с раздражения ко всем счастливым людям. Потом это превращается в жажду печали. А потом это уходит и оборачивается очень тёмным, животным чувством, как будто печаль породила зло, так хитро и коварно, что ты неожиданно начинаешь задумываться о смерти, как я когда-то. Или о том, чтобы порезать вены. Или о постоянном вызывании искусственной рвоты.

Не будь храбрым

Несколько лет назад я путешествовала с благотворительной организацией Samaritan’s Purse в некоторые отдаленные места Аляски. В этих крошечных деревнях местные сами по себе. Мне разрывает сердце то, что основное количество смертей там — это самоубийства. Один подросток сказал мне после смерти своего друга: «Я бы хотел быть достаточно храбрым, чтобы сделать это».

Но это пример того, как люди неправильно понимают суть суицида. Это не храбро убивать себя, когда все печально и сложно, храбро — это жить, несмотря ни на что.

Храбро — это отдать свою жизнь, ради других людей.

Храбро — это простить и полюбить тех, кто ранит тебя, даже если они этого не заслуживают.

Храбро — это довериться Богу, который дал тебе жизнь, у которого есть план на неё, даже если все вокруг кажется адом. Храбро — жить.

Недавно я встретила храброго человека с Аляски, его зовут Билл, он вырос в землянке, как и многие другие суицидальные дети. Одно из его самых ранних воспоминаний — это его громкий, противный дядя, протягивающий ему стопку текилы, хотя ему всего 5 лет, пока его отец умирает на втором этаже.

Его родители развелись из-за проблем отца с алкоголем. Его мать работала на 3 работах, чтобы обеспечить семью, и редко бывала дома. Близкий друг семьи сексуально домогался Билла в течение нескольких лет его детства. Когда он стал подростком, тот человек морально и физически совращал его и обещал убить.

Но мне нравится, что история Билла не заканчивается на этом. Билл открылся Иисусу и нашел исцеление в нем от всех тех ужасов, через которые он прошел. Билл был достаточно храбр, чтобы жить, несмотря на перенесенную боль. А сейчас он президент прекрасной Анти-суицидальной программы «Carry the Cure» для местных подростков.

Курт Кобейн мог ввести миллионы в жизнь, где слава ничего не значит, где гордость заменяется стремлением помочь ближнему. Но он выбыл. Он оставил нас неуверенными, гадающими что делать.

Это удивительно думать об этом сейчас, потому что когда я читала об Иисусе, я чувствовала: не смотря на то, что он был сверхчеловеком, он также был обычным Куртом Кобейном, только Иисус выбрал смерть, чтобы дать нам жизнь — жизнь, которая бы что-то значила, причину чтобы жить. В тот день, когда машина моей мамы врезалась в стену, некоторые стены в моем сердце также разрушились. Стены, которые служили защитой. Стены, которые говорили, что самоубийство — это неправильно. Стены, которые ограждали меня от саморазрушения. Послание Nirvana о смирении, скоро извратилось в самоненависть. Их послание о сострадании и взаимопомощи извратилось в депрессию и глубокую печаль о тьме над миром. Моя только что образовавшаяся личность извратилась. Я не понимала, что была предназначена для чего-то большего, чем самоненависть, депрессия и последующий суицид.