Культурист Илья Муромец не знал, какой из трех маршрутов ему выбрать. Ни одно направление не сулило радости: направо — скакуна терял, налево — жизнь, что не конструктивно, а возвращаться неловко, вроде трус. Муромец решил не суетиться и положиться на автора сказки, который явно не планировал худой конец. У сказки должен быть только позитивный финал, иначе это вовсе не сказка, а быль. Но былью мы уже сыты по горло, и очень хочется чего-нибудь оптимистичного, чего не прочтешь в газетах и не увидишь в новостях.

…На перекрестке весной собирается большая лужа. Она образуется из двух ручейков, стекаясь от моего и Светкиного домов. Когда мы были еще маленькими и лужа интересовала больше, чем политика, нас за шарфы, как на поводках, сюда приводили родители, и мы часами возились в ледяной воде, сплавляя горелые спички и щепки по резвым ручейкам. Руки были холодные, а в глазах читалось счастье. И больше ничего не нужно было в жизни. Только чтобы «кораблик» прошел все преграды, которые мы сами ему выставляли. Засыпали проход снегом, заваливали булыжниками, давили ботами или кидали окрестный мусор. Интересно же с препятствиями…

…Но сейчас лето, детство прошло, и на месте районной лужи стоит возмущенная Светка. Она ждет меня уже полчаса, чтобы вместе решать общую с Муромцем проблему. Какое направление выбрать, чтобы ничего не потерять и в то же время трусом не выглядеть? Ах да, еще желательно целыми-невредимыми остаться.

…Светка стоит на перекрестке, недовольно задрав голову на мой одиннадцатый этаж. Я догадываюсь, что она недовольна. Так далеко я не вижу, просто она ждет уже полчаса. А у меня настоящая драма, потому что надеть нечего. Индийские джинсы с лейблом Three tops и тремя горными вершинами уже все видели, а новые Montana мама замочила в тазу. Поэтому я надеваю мамино платье, которое на мне отлично сидит и при этом взрослит. Правда, оно с маленькой дыркой на боку. Если поворачиваться все время правым боком, дырку не заметят.

— А чё у тебя дырка на платье? — безапелляционно сует в меня палец Светка, едва я приближаюсь к ней.

— Ее не видно, — морщусь я.

— Ну да, не видно, — сразу соглашается Светка, чтобы не расстраивать.

Но вижу, все время косится туда, забыть не может.

Мы торчим на перекрестке, как фиги на ровном месте. Все жители окрестных домов побросали свои дела и смотрят на нас, обсуждают. Дома четыре, ровные белые панельные коробочки. А мой четырнадцатиэтажный блочный. Элитка. Дома смотрят из окон в окна, как на очной ставке. Мы позируем, потому что точно уверены, что интересны всему миру.

— Завтра на работу выхожу, — сообщаю я Светке, глядя, как она эффектно откидывает волосы справа налево, слева направо.

— Больная, что ли? — неодобряет подружка и делает лицо, будто съела жареную селедку.

Светка — профессиональная бездельница. Но добрая. Добрая бездельница — это подарок судьбы. Всегда свободна, всегда в тонусе хорошего настроения, знает, где деньги добыть и куда спустить. Ей неудобно жаловаться, проблемы разбиваются о ее взгляд, полный осмысленного позитива и юношеского пофигизма. «Да ладно, забудь» — это совет мне. «Ладно, уже забыла» — это она про себя. В общем, все предельно ясно и просто. С ней легко, я ее люблю.

У Светки на вельветовом комбинезоне надпись Condor. Почему-то все читают с ударением на последний слог. Светка поправляет и ржет. Нам от всего смешно. Светка даст мне свой комбинезон поносить, она не жадная, и вообще, мы как молочные сестры…

— Куда пойдем? — задает первый серьезный вопрос Светка и перестает улыбаться.

Я знаю, что досуг для нее нешуточное дело, требующее ответственного подхода и грамотного решения. Ведь оттого, куда мы сегодня пойдем, зависит, насколько плодотворно она убьет сегодняшний день.

— Мне надо где-то деньги добыть. Тетка из Еревана шузы чумовые привезла. Но стоят дорого. Завтра на работу выхожу, но ведь зарплата только через месяц, а ходить не в чем.

Светка молчит. Я ее озадачила, и теперь она соображает. У нее лицо — мультипликация. Срезанные углами карие глаза, нос картошкой и обширный рот. Именно так она называет свои роскошные губы. Рот, по ее мнению, звучит эротичнее.

Светка похожа на Агнету Фэльтскуг из квартета АВВА. Мы обе как из ансамбля — я черненькая, а Светка беленькая.

— Не поссоримся, — комментирует Светлана наш колоритный тандем.

— Я нравлюсь блондинам, а ты — брюнетам, — поддерживаю я, нещадно лицемеря. Самой-то мне как раз нравятся брюнеты.

Света старше меня на год и уже три года как окончила тупую районную школу. Она тянется ко мне, потому что я хоть маленькая, но уже богема. За плечами театральная школа, подпольное издательство в Греции, маргинальные друзья с биографиями и необузданная творческая энергия.

У Светки только энергия и районная лужа. На месте которой мы сейчас и стоим.

 

Глава 1

Тиф и паспорт в шведский стол

С Родины повеяло теплыми переменами.

Бессмысленно было продолжать держать оппозицию, когда уже вся наша инфантильная страна стала медленно разгибаться в полный рост. Вольнодумие из-за рубежа теперь больше смахивало на лай собаки за забором, поэтому, не долго думая, я оставила благополучную подругу Динару в Греции и вернулась в Советский Союз. Издание запрещенной литературы становилось неактуальным — все менялось на глазах, теперь в этой стране было интересно жить. Решение оказалось правильным, потому что всего через два года в свободном доступе были и Солженицын, и Булгаков, и Пастернак, и все те запрещенные, которых мы издавали, дрожа от страха, что нас могут в любой момент арестовать и сослать за сто первый километр.

Страна, как ретивый конь, била копытом и раздувала ноздри, желая сбросить узду. Ей нужны были только преданные опытные всадники. Или наездницы, что звучит более сексуально.

— Мам, я хочу поступить в институт и приносить пользу Родине. — Я заставила маму удивленно оторваться от просмотра «Клуба кинопутешествий».

Ведущий Сенкевич только начал рассказывать про экспедицию на тростниковой лодке «Тигрис» с Туром Хейердалом, а тут я не вовремя нарисовалась со своими идеями.

— Да? И кем ты себя видишь? — осторожно, чтобы не спугнуть намерения, поинтересовалась мама и аккуратно ударила палкой по телевизору.

Изображение на черно-белом «Темпе» мигнуло еще раз и восстановилось. Это чудо, но, как всегда, предохранитель не сгорел, а картинка стала еще качественнее.

— Певицей, как дедушка, — обезоружила я преемственностью поколений.

— Певицей много не заработаешь, нужна серьезная профессия, — объяснила очевидное мать. — Вот у Галины Викторовны дочь пошла на курсы стенографии при МИДе, закончила и поехала работать в Швейцарию. Представляешь? В Швейцарию! А ведь девочка ничего особенно собой не представляла. Но выправилась и теперь как у Христа за пазухой. А чтобы пением зарабатывать — нужно суметь попасть в хор Большого театра. Вот это и на хлеб с маслом и даже с икрой.

— Так, может, сразу на вокальное поступать? — обрадовалась я.

— Тебя не возьмут. Нужно долго и мучительно заниматься, прежде чем добьешься результатов.

У мамы всегда все «долго и мучительно». «Просто и легко» оскорбило бы ее до глубины души. В понимании мамы подлинным достижением мог быть только продукт тяжкого труда, больших испытаний и невыносимых преодолений. Оскорблением звучали фразы из моих уст: «никаких проблем», «я это сама решу» и «ерунда». Не для того она меня воспитывала, чтобы я легко порхала по жизни, собирая нектар с цветочков. В кандалах, в поту, с тяжелыми сумками в обеих руках, глубоким вздохом и усталыми, но честными глазами я была маме милее.

— Хорошо, я согласна поступить на курсы. А после в музыкальное училище, ладно?

— Потом делай что хочешь, — обиделась мать. — Моя задача дать тебе образование — верный кусок хлеба на всю жизнь. Будешь сидеть в учреждении, стучать по клавиатуре…

Как-то при этих словах я не испытала гордости за себя…

— Поеду за границу, как дочка Галины Петровны, — подбодрила я себя перспективами.

— Галины Викторовны, — строго поправила мама. — Ты перепутала с Зинаидой Петровной. Ее сын поет в хоре Большого театра и объездил уже полмира.

— Мама, он был только в Румынии и Монголии, ты сама мне говорила. Так, может, все-таки в Гнесинку? А потом кусок с икрой?

Мне показалось, что на маму оказали влияние «путешественники». Я взяла плоскогубцы, привычным движением ухватила металлический штырь от переключателя каналов и дрык-дрык — переключила. Пластмассовая круглая ручка с делениями давно и бесполезно лежала на подоконнике. Не выбрасывали годами, иногда надевая на штырь в надежде, что на этот раз она будет держаться.

— У мальчика роскошный баритон, и он трудолюбив в отличие от тебя! Но, откровенно говоря, тоже работенка еще та — каждый спектакль клеит усы, бороды, гримом кожу уродует, в пыльных костюмах преет часами, от париков лысый уже стал. Тяжелый труд, ты не справишься.

Это нормально. Если о лысом мальчике — то роскошный и трудолюбивый. Если обо мне — то «долго и мучительно». Поэтому я согласна была пройти все преграды, чтобы заслужить доверие носить чужие парики и мокнуть в неподъемных сарафанах.

Целесообразной секретаршей-машинисткой со знанием английского языка и стенографии я была зачислена на курсы при… Мосгорисполкоме. Это тоже звучало гордо, хотя и менее перспективно. МИД-то вон до сих пор стоит, а Мосгорисполком исчез, и, видимо, вместе с секретаршами.

— Зато честно. Никто тебя туда не устраивал — сама поступила, — с гордостью заметила мама, великодушно «забыв», что туда принимали всех, и без экзаменов.

На курсах сразу повезло — меня посадили с отличницей. Девушка, радость мамы с папой, казалось, еще до поступления знала на отлично все предметы. Зачем только учиться пошла, не понятно… А я старалась изо всех сил. Потому что сразу поняла — печатать нравится, английский перевожу со словарем, а стенографию мне не освоить никогда.

Черточки, запятушечки, загогулины можно было еще запомнить, пока они не стали подло соединяться в словосочетания, а потом и вовсе во фразы! Это было невыносимо тяжело. Если бы еще текст имел «человеческое» лицо, я хотя бы запомнила смысл. Но областные и партийные конференции, пленумы ЦК КПСС и ВЛКСМ не имели лица, они имели цементные шаблоны, которые мы воспроизводили как роботы — не думая.

Сначала я списывала у соседки. Потом перестала за ней поспевать и решила придать делу творческое начало. Я попыталась записывать словами то, что другие стенографировали. Пока темп диктовки не ускорился — я успевала. Но через полгода учитель стал завинчивать гайки и перешел на быстрый треп. Я старалась, строчила в бешеном темпе, но успевала записывать только первые буквы. Получалось что-то вроде: «На нед плен ЦК вы ря ко («наша страна» было застенографировано, это я выучила) мо сол не пырст…» И так весь текст.

Когда другие учащиеся расшифровывали свои стенограммы, я пыталась расшифровать свои сокращения. Чтобы потом их застенографировать, расшифровать и красиво сдать.

«Дочь маминой подруги, карьеристка-стенографистка из Швейцарии, наверное, уже полмира объездила… Она хотя бы опыта может набраться на чужбине, чтобы потом с Родиной поделиться. А может, она даже шпионит в нашу пользу, why not? А мой карьерный рост — это исполком, райком, горком. Какая же тут польза отечеству? Только себе на «пожрать». К тому же полнит хлеб с маслом…»

Такие невеселые мысли бродили в голове, пока я расшифровывала свои каракули.

Соседка-отличница не желала мне помогать, потому что ей папа купил новые джинсы Wrangler из мелкого вельвета, и она их расстегивала, когда садилась. С расстегнутой ширинкой делать лишние телодвижения было неудобно. Поэтому каждый раз, когда я вконец путалась в собственных сокращениях и поворачивалась к ней, она строго указывала пальцем в район паха, где зияла разверзнутая ширинка.

Это означало, что любое движение в мою сторону принесет ей неудобства. Я понимала и мужественно продолжала бороться в одиночку. Конечно, своя ширинка ближе к телу…

В конце года я получала аттестат, где значились рекордные двести пятьдесят ударов в минуту на русской машинке, сто пятьдесят на латинской, троечка по английскому и четверка за делопроизводство.

Стенографию мне не проставили.

Тогда я, не долго думая, сама вывела в аттестате: Стенография — 5.

Ну, конечно, с учетом всех отступов, табуляции и формата шрифта.

Не зря же училась…

В райком меня распределили как суперскоростную «слепую» машинистку. Скорость — это залог того, что не успеешь вникнуть в суть, а «слепая» — само за себя говорит. Когда мои пальцы опускались на клавиши в сцепке «глаза — текст» — раздавался оглушительный треск, и через пару минут начальник получал готовый лист.

Завотделом Глеб Семенович был беспредельно стар. Хотя, может быть, предельно. Я не знаю, как правильнее. Он гордо нес дух коммунизма так, что разило во все стороны. Нафталиновый дух был обильно приправлен одеколоном «Русский лес». Комары бы сдохли, но молодые специалисты восьмидесятых «шанелей» не нюхали, поэтому все машбюро терпеливо стучало, опустив головы. Если бы я и дальше продолжала безмолвно выдавать качественный продукт во благо представительного органа общественной организации, то, возможно, карьерный рост был бы мне обеспечен.

Шоколадку «Сказки Пушкина» за двадцать копеек Глеб Семенович в три утра застенчиво клал мне в ящик стола и сдерживающим жестом останавливал мое кислое «спасибо». Мне очень хотелось рассказать ему о нашей «бурной» юности, про подпольное издательство и борьбу с идеологией. Дико хотелось увидеть, как будут разглаживаться морщины в гримасе недоумения, а потом вдвойне скукожатся в гримасе презрения и социальной ненависти.

Но я не успела. Шоколадка не дождалась меня в то летнее четвертое утро.

Встреча на перекрестке в корне поменяла мои планы.

— Куда намылилась? — собственнически поджав рот, спросила Светка.

На ней было легкое платье канареечного цвета. Она держала «за горло» пустой пакет, который надулся как шар. На пакете была изображена женская попка с надписью Wrangler. От того, что туда попал воздух, круглая задница выглядела еще фирмовее.

«Специально надула, чтоб все видели — пакет без дырок», — догадалась я с завистью. Но от моего взора не ускользнуло, что пакет уже стирали, и Светка зарисовала потертости фломастером.

— Я за булочкой в магазин, пошли со мной? — не дожидаясь ответа, позвала подруга.

— На работу еду, сегодня просили пораньше, — вздохнула я подневольно и застенчиво сцепила за спиной руки с вытертым пакетом «Дикий пляж», на котором только угадывались длинноногие девицы, билдинги и надпись Y&M.

— С ума, что ли, сошла? — обиделась Светка. — Погода хорошая, лето в разгаре, а ты на государство пашешь. Надо на юг ехать. В Крым, например. Вон как у тебя на пакете!

Я расправила плечи и еще раз подумала, какая Светка великодушная.

— Неужели ты всю жизнь собираешься ходить на работу? Утром к девяти, домой после шести. Ужас какой! Я, например, твердо решила не работать на это государство ни одного дня, — уверенно произнесла Светка и показала язык дворнику с метлой.

— Я должна приносить пользу Родине! — продекларировала я свою программу. Но неуверенно, потому что польза стучать на машинке в заскорузлом райкоме в расцвете лет сомнительна.

— Из диссидентов — в райком. Мне стыдно за тебя. Понимаю еще, если бы ты вела подрывную работу в стане врага…

— Скоро все изменится, вот увидишь! Этот Горбачев — нормальный мужик. Он выведет страну из глубокой жопы.

— Мне кажется, эта жопа настолько глубокая, что из нее фиг вылезешь. Не верю я, что здесь когда-нибудь что-то изменится, — прорицала Светка.

С этими словами она хлопнула пакетом о тротуар — жопа лопнула.

— Жалко же, — поразилась я такому акту вандализма.

— А мне пакет не жалко, мне тебя жалко, что ты работаешь. Хочешь, я применю к тебе «Шестнадцатифакторный личностный опросник»?

— Ух ты, — только и вымолвила я в восхищении.

— Все очень просто, — объяснила подруга и закурила «Стюардессу», — задай сама себе вопрос. Ты хочешь сейчас поехать к морю и загорать на песочке или хочешь сидеть в тухлой конторе и печатать идиотские тексты?

Я переговорила со своим внутренним голосом и выдала конечный результат:

— Естественно, к морю! Но меня уволят!

Вот надо отдать ей должное — Светка всегда умела находить решающие аргументы:

— Не уволят.

Светлана была старше меня и собиралась поступать на вечернее отделение философского факультета МГУ. Женщин туда брали без конкурса, потому что никто не шел. Светку это не смущало — студентку за тунеядство уже не привлекут.

Подруга подошла к вопросу досуга со всей серьезностью.

— А где мы деньги на поездку возьмем? — спросила я.

— Где-нибудь возьмем, — спланировала она.

— А что дома скажем? — призывала я к здравому смыслу.

— Да ладно — забудь, — порекомендовала Светка, и мы пошли в сторону, прямо противоположную остановке троллейбуса № 59.

Сдобная булочка с изюмом за девять копеек была съедена, мозг заработал проворнее, и мы задумались, где взять денег? Потому что осталась только одна копейка.

Реально деньги можно было добыть четырьмя способами: найти под ногами на тротуаре, продать что-нибудь из дома (крайний вариант), попросить взаймы (но кто даст молодым?) и спекульнуть товаром в туалете на Столешниках.

Но Светка опытным путем не раз доказывала, что существует гораздо больше способов отъема денег у населения, чем предлагал Остап Бендер.

— Щас, такси поймаем, доедем до Большого, там деньги найду, — туманно намекнула она на особые связи.

Под Большим имелся в виду театр, куда Светка с упоением ходила каждый день, кроме понедельника. В «тяжелый» день театр отдыхал.

Наивно думать, что Светка была фанаткой Терпсихоры или Мельпомены. Просто каждая девушка в пубертатном периоде, стремясь к самоутверждению личности, придумывает себе Особенную Биографию.

К примеру, моя подружка по курсам стенографии слабым голосом рассказывала мне, что она «вся гнилая». Я жалела ее, хоть и не понимала, как можно быть такой больной в девятнадцать лет? Но ей так нравилось. Хилое здоровье никак не отражалось на ее сексуальном аппетите — каждый понедельник она приносила новую сумку (не пакет!) и говорила умирающим голосом, что ей любовник подарил. Мужчины были все сплошь из телевизора — ведущие телепрограмм, известные ученые и просто артисты. Сокурсницы верили и слушали истории, не перебивая, с уважением — ведь скоро умрет.

Те, что поумнее, сочиняли себе биографию по мотивам Набокова. Она — молода и доверчива, но уже с червоточиной. Он — стар и мудр. Конечно, еврей, а как еще оправдать желание уехать отсюда навсегда? Вместе они смотрятся как дед с внучкой, но ей пофиг. Потом не то Франсуа Миттеран к нам, не то Горбачев с супругой к ним — короче, лед тронулся, и еврея выпустили. Внучка с разбитым сердцем, еврей первое время пишет письма. Вот такая печаль. Подруги слушали и сокрушались: надо же, такая молодая, а жизнь разбита.

Бо́льшая часть коллектива курсов еще в детстве переспала с Макаревичем, Боярским, Юрием и Игорем Николаевыми (по отдельности), Юрием Сенкевичем (Капицу почему-то не трогали), одна родила от Леонтьева, но ребенок куда-то загадочно исчез. Мы не копались в подробностях — верили безоговорочно и пересказывали дома уже с подробностями. Родители охали и радовались, что их чадо не такое. Собственно, с этой целью и велся пересказ. Чтоб заценили родного отпрыска.

Светка сочинила себе вполне достоверную биографию. В детстве она занималась балетом, но потом была травма (какая, не уточнялось), и талант остался нереализованным. Этим объяснялось, почему она так любит ходить в буфет Большого театра во время действия.

Для меня сперва было загадкой — почему, дав билетерше рубль, мы идем не в зал, а в буфет? Билетов на спектакль у нас, естественно, никогда не было, в свободной продаже их не было тоже, как, впрочем, и денег. Просто так попасть в режимный театр удавалось лишь по знакомству. И тут вырисовывалось самое интересное: главные люди в театре после администрации были весьма темные и подозрительные личности.

Их называли клакеры.

Пусть тот, кто сейчас брезгливо скривился, устыдится. Именно эти странные, но преданные театру фанатики обеспечивали артистам успех и режиссировали реакцию публики. Днем они могли тусоваться на Плешке (сквер возле памятника героям Плевны или возле Большого театра), вечером шли, как на работу, в театр. У всех ведущих артистов балета был свой преданный фанат (клакер), который истеричными криками «браво» и отбойными аплодисментами умело заводил зал в нужные моменты. Публика — это масса людей, которые пришли отдохнуть и насладиться искусством. В большинстве своем они не осведомлены о тонкостях профессии. Откуда им знать, когда артисту нужно дать передохнуть, «скрыть» неувязку, поддержать, да и просто «поднять» успех? Вот для этого и нужны были эти люди неопределенного пола, социального статуса и семейного положения.

Артисты, поддерживая своих клакеров, выдавали им контрамарки и небольшие деньги на приобретение букетов. Бесплатные пригласительные были на вес золота. Места на них были проставлены согласно акустическим особенностям зала: партер с краю, четвертый ярус и кое-где в ложах. Задача клакера была распределить контрамарки по «своим» и организовать успех со всех сторон зала. Зачастую артисты щедро выдавали лишние билетики, и тогда «свой» клакер мог отдать пригласительный кому угодно.

…Всю дорогу я думала только об одном: где взять деньги, чтобы расплатиться с таксистом. Светка вообще не парилась, куря в окошко. Наверное, уже представляла себя на море.

Но как мы попадем на море, если нет денег даже на такси?!

Благородство отличало подругу во всем. Обычно проезд от нашей улицы до Большого стоил три рубля. Но сегодня Света остановила машину на сумме 2.90 и вышла со словами: «Я сейчас приду».

«Оставила на чай», — оценила я, не волнуясь, что осталась в заложниках.

Через полчаса она появилась, сунула водителю трояк и со словом «спасибо» забрала меня.

Как она работает, точнее, как работает ее четыреста первый способ отъема денег, я увидела впервые. Тогда и поныне считаю, что это особый талант.

— Дай денег, — сказала Светка, подойдя к женственному мужчине бальзаковского возраста.

— Ты чё, офигела?! — завопил клакер и нежно пихнул ее в грудь. — Ты только что у меня трояк взяла!

Так просить умела только Светка.

В ее голосе звучала неподдельная уверенность, что этот человек просто обязан дать ей денег. И не взаймы, а просто так.

Когда ей отказывали, она всерьез обижалась, и все ощущали неловкость. У нее не было ни статусных родителей, ни работы, ни друзей-хулиганов, которыми можно было бравировать. У нее была только абсолютная вера в то, что ей просто обязаны дать денег. Без вариантов.

— Дай денег, мы хотим на юг улететь, — уже более настойчиво потребовала Светка.

— Попроси у Мабуты, может, у него есть. Честно — я тебе последний трояк отдал! — слабо возмущался дядя-мальчик-девушка.

— Про кого он сейчас говорил? — спросила я, вторгаясь в ее нахмуренные мысли.

— У Мабуты просить не будем — он тут главный, — с уважением сказала Светка, и вдруг на нее прыгнул одухотворенный до тошноты мужчинка.

— Привет, Светка! Ты чего тут делаешь? Ты слышала последние новости — Катька ушла от Володьки! Застала его с любовницей! А Марис из Болгарии возвращается, говорят, завтра в театре будет!

Проговорив весь текст, надушенный спрыгнул со Светки, запрыгнул на меня, чмокнул и отбежал к группке похожих.

— Кто это? — спросила я, вытирая с лица вонючий поцелуй.

— Это Плесень, — автоматически ответила Светка. Она думала о своем.

— А зачем он так сильно душится и почему его так зовут? — не отставала я.

— Раз душится — значит, знает, где взять французские духи, — логично выстроила цепочку Светка и что есть силы закричала: — Плесень!

Тот обернулся, опять подбежал (ходить он, наверное не умел), опять запрыгнул, поцеловал Светку и добродушно уставился на нее.

— Дай денег, — повторила маневр Светлана. Она не утруждала себя импровизациями.

— Денег нет, но есть товар, — без тени удивления ответил Плесень.

— Товар давай — деньги потом отдам, — пообещала Светка.

Дала слабину. Раньше даже не обещала, видать, действительно сильно к морю хочет.

— Деньги отдашь сегодня — двадцать процентов твои, — отрезал надушенный и убежал за товаром.

Далее цепочка наматывала звенья: парфюм de France — толкучка в туалете на Столешниках — пачка денег.

— Ничего себе, — взвесила я в руке заработок, — мама столько за полмесяца зарабатывает, а мы — за два часа. Поедем обратно к театру?

Светка уже «голосовала» такси.

— К театру не надо — потом Плесени бабки отдам, когда из Крыма вернемся. А сейчас поедем в гостиницу «Москва», там, говорят, открыли шведский стол.

Светка всегда стремилась идти в ногу со временем и знала обо всех современных достижениях в социальных и бытовых областях. На этот раз она сразила меня наповал «шведским столом».

Если я и представляла себе коммунизм, каким его изначально позиционировали прародители идеологии, то именно таким — метры готовой еды на любой вкус и без ограничений подхода. Именно в этой свободе выбора я узрела готовность нашего общества перейти на новый уровень жизни. Первый плевок во времена застоя варился, готовился именно здесь, на улице Охотный Ряд, в нескольких метрах от Кремля. Мясо, дичь, закуски, первые и вторые блюда, десерт — все было в таком развратном изобилии, что я только рассматривала и не могла наглядеться.

Сначала я боялась, что попросят паспорт, а его у меня не было. Я же на работу ехала, а не в ресторан. Потом выяснилось, что, кроме денег, ничего не нужно. Но я все равно боялась, что нас оттуда выгонят, что, может, мы одеты не так или слишком голодные. Слава богу, все обошлось, и мы, набрав горку еды, сели на первом этаже под балконом.

— Надо с собой что-нибудь взять, на дорожку, — порекомендовала Светка и кивнула на пирожки.

Вот тут и пригодился мой облезлый пакет «Дикий пляж». Присобрала его, как для милостыни, разместила между ногой и ножкой стола и стала метко кидать туда еще горячие мучные изделия.

— Если нас сцапают, то наверняка выгонят, — строжила Светка, подкидывая тоже.

— Никто не видит, я слежу, — вращая глазами по сторонам, шептала я.

Вдруг сверху раздался раскатистый смех.

Мы подняли головы и увидели взрослых мужчин в костюмах, которые компанией обедали прямо над нами.

— Все. Влипли. Теперь на работу сообщат.

Последний пирожок задрожал в руке, и от страха я стала запихивать его себе в рот, хотя есть уже совсем не хотелось.

Те, что сидели на балконе, ржали и показывали на нас пальцами. Они говорили очень громко, и мы поняли, что это иностранцы.

— Фу, слава богу, пронесло, — обхватила голову Светка. — Эти в милицию не пойдут, им все равно. Сами вечерами в баре гостиницы проституток покупают.

Но меня еще трясло какое-то время. Так перенервничала…

С кульком теплой еды и с билетами в плацкарт мы неслись через весь Курский вокзал и готовы были уже запрыгнуть в пыхтящий Москва — Феодосия, как вдруг…

— Девочки! Подождите! — неожиданно повисла на Светкиной руке какая-то тетка. — Я очень вас прошу передать моей племяннице детский горшок! Она прямо к вагону подойдет и заберет. Пожалуйста, не откажите!

Времени на раздумье не было, проводница подгоняла нас ключом, и мы, недолго думая, взяли горшок и поднялись в тамбур. Прошлись по вагону, где справа и слева возились люди, плюхнулись на жесткие полки, выдохнули и огляделись.

Нашими попутчицами оказались две бабушки осуждающего вида. Они изначально были заточены на порицание и неодобрение. Увидев жертвы, они сокрушающе перекинулись многозначительными взглядами и поджали губы.

Светка не любила, когда ее не любили. Поэтому в знак демарша она поставила на столик желтый эмалированный горшок с нарисованным грибом и удивленно спросила, показывая на боковые полки:

— А это что?!

Демонстрация крутизны Светы, которая, по ее словам, никогда не ездила в плацкарте, тут же нашла отклик у строгих старушек.

— А вы, девушка, привыкайте, нам сутки ехать. Слава богу, что теперь поезда комфортные ходят, а то потряслись бы, как мы, в теплушках — не до комфорта было.

— Думали только об одном — живыми бы добраться, — поддержала другая. — Чума, холера, возвратный тиф, сибирская язва и скарлатина — чем только не болели в то время. То белые, то красные, то банды, то партизаны. Не успеешь к одним приспособиться, уже другие власть захватили. Придут, оберут до последнего, расстреляют для острастки с десяток невинных, и гуляй, рванина… Теперь не жизнь, а счастье! Сидите в тепле, на отдельных полках и еще носом крутите… Эх, молодежь…

Бабушки перекивнулись друг с другом и опять уставились на нас.

— А я в детстве болела скарлатиной.

Мне хотелось создать старушкам хорошее настроение. Они же были публикой.

— А я что, радоваться должна, что у меня нет рвоты и поноса?! Сейчас восьмидесятые годы, а не каменный век! Мне тут не нравится.

Светка нарывалась на скандал. У нее тоже была публика.

— Ах, какая нехорошая девочка! Ай-яй-яй, как не совестно! Совсем стыд потеряла! — бубнили наперебой старушки, пытаясь привлечь взглядами еще и боковые полки.

Ну те-то совсем несчастные были. Лежа в проходе и на всеобщем обозрении, им было наплевать на конфликт отцов-детей. Кутаясь в домашние простыни, люди пытались переодеться и не обращали на нас внимание.

В вагоне запахло яйцами и домашними котлетами. С боковой полки «пошла нога» от трудящегося пролетария с золотым зубом. Он умело переоблачился под простыней в линялые тренировочные, и его толстая жена заботливо поставила мужнины стоптанные ботинки в проходе. Вот она, настоящая любовь простой русской женщины — на ее лице не было ни капли смущения от дикого амбре вонючей обуви.

Я догадалась, что к ночи он еще и захрапит. Старушки, казалось, не имели обоняния и представлений об этических нормах. Их больше волновало наше право на существование в этом безупречном и прекрасном мире.

— А чем вы занимаетесь? Учитесь, работаете? — тоном фининспектора спросила первая бабушка.

Светка обняла горшок и ласково ответила:

— Ничем. Не работаю, не учусь. И не собираюсь.

Бабушки вскрикнули и схватились за головы.

— Да, я — особенная. Не хочу, чтобы меня водили за нос, пользовались моим трудом и затыкали рот куском. Не хочу зависеть от маразматических правителей, их прихлебателей и глупой толпы.

Мне показалось, еще секунда, и старушек хватит удар. Один на двоих.

— Что вы несете, девушка?! С такими речами вам нет места в советском обществе! — гневались старушки и качали головами, как метрономы.

— Бросьте вы! «Слуги народа» процветают, пользуясь плодами нашего труда. А вы холуйски радуетесь теплым вагонам и отсутствию тифа. Просто хитрые кукловоды «делают» нам мозги, играя на патриотических чувствах. Казнокрады и лицемеры. Но они старые, а я молодая. И докажу на собственном примере, что можно не пахать на «дядю», а работать на себя и при этом хорошо жить.

Светка говорила как на первомайской демонстрации. Только что-то не то…

— Ты откуда нахваталась? — шепнула я, пока она колупала ногтем грибок на горшке, думая, что бы еще сказануть.

— Я это от отца слышала. Концовку, правда, от себя добавила, — тихо призналась Светка.

Бабушки посовещались и вынесли вердикт:

— Вы, гражданочки, замолчите лучше. А то из-за вас нас в тюрьму посадят. Мы люди пожилые, нам бы дожить спокойно. Молодые вы еще, глупые — для вас государство старается, учит бесплатно, лечит бесплатно, путевки в пионерские лагеря выдает. Благодарными нужно быть, а не хаять своих благодетелей.

Мужик с боковой полки приподнялся на локте и густо рявкнул на Светку:

— Мотыгу ей в руки! Шелупонь подзаборная…

Жена преданно вскочила с нижней полки, подоткнула ему одеяло, напомнила, «что врач запретил нервничать», и улеглась обратно до востребования.

Светка растерялась, потому что назревала классовая борьба с перевесом стороны врага.

громко запела я, чтобы исчерпать конфликт сторон.

— Вы певица? — легко сменила «кровавую тему» вторая бабушка.

— Нет еще. Пока решила другую профессию освоить — мама велела.

Бабушки переглянулись и полюбили меня с полпинка.

Мужик с боковой полки заказал «Песню про сисечки» на стихи Державина, и я тут же выполнила его просьбу. Песня «Пчелка златая» имела несколько редакций. Обычно в песенниках слова про сиськи убирали, цензура не пропускала. Ну, само собой — откуда у советской женщины сиськи, да еще в публичном издании? Не могут они там быть!

подпевали соседи, и на столе уже появились водка, селедка, картошка — дары поклонников со всего вагона.

— Зачем на билет тратились? — съязвила Светка, принципиально закусывая водку нашими ворованными пирожками. — Могла бы также на вокзале попеть, и собрали бы на проезд.

— Я на купе работаю. Может, переведут. Видела, как на нас проводник смотрел, когда я ему «По диким степям Забайкалья» сбацала? Видать, он из тех мест, бродяга…

— Слушай, а от тебя польза есть, — удивилась Светка, как будто познакомилась со мной только сегодня.

— Пошла в жопу. Лучше бы не на баррикады лезла, а разжалобила народ. Люди любят себе подобных. Ты что, думала, они обрадуются, что ты только в купе ездишь? Умнее надо быть. Скажи, как Воробьянинов, что ты не ела шесть дней и поизносилась в пути. Только на русском говори, а не на французском.

Светка уставилась на меня, как на малохольную. Не могла понять, шучу я или нет.

А мне и самой было не ясно, шучу я или нет. Просто в тот момент я точно осознала, что выбрала не ту профессию.

К ночи мы узнали, что купе все заняты, и Светке на нервной почве страшно захотелось курить.

Чертыхались, матерились, пока перешагивали межвагонный подвижный стык, и, давясь смехом, вошли в гремящий тамбур.

Стекла были не разбиты, но из всех щелей несло ветром, и железная клетка была пронизана холодом. Слои грязи отпугивали держаться. Мы, как двое пьяных, хватались друг за друга, чтобы потом не ходить мыть руки в еще более грязный туалет с лужами дребезжащей мочи на полу.

У двери стояла женщина и курила. Она мельком взглянула в нашу сторону и отвернулась созерцать вид за окном.

— А можно стрельнуть у вас сигаретку? — нахально спросила Светка, хотя у меня в кармане лежала ее «Стюардесса».

— Да, пожалуйста, — раскрыла полупустую пачку «Родопи» пассажирка. И снова отвернулась к окну.

— Холодно, — начала беседу Светка. Ей не терпелось и здесь шокировать публику, пусть даже в лице единственной грустной дамы. — А вы в Москве живете или в Феодосии? — настойчиво требовала общения подруга, не дождавшись комментария про погоду.

Женщина хлюпнула носом, все так же продолжая глядеть в окно:

— В Ялте. Хотелось быстрее уехать, поэтому села на этот поезд…

— А что вы делали в Москве? — продолжала лезть в душу Светка. Ей было весело эпатировать тетку, потому что больше заняться было некем.

— В Москве? — задумчиво переспросила «жертва» и высморкалась в платок. — В Москве я навещала могилу своего дяди…

Нам стало неловко, и мы переглянулись, не зная, как ведут себя после таких слов.

— Поня-я-ятно, — тусклым голосом произнесла Светка и сделала гримасу «разговор, увы, закончен».

Абсолютный слух подсказал мне, что во фразе «хотелось быстрее уехать» был сигнал неблагополучия. Тетка еще не была потеряна для нас…

— А на каком кладбище? — проявила я неподдельный интерес, потому что ходила с классом на Ваганьковское к Высоцкому и на Новодевичье ко всем.

— Да какая разница?.. — Она шумно выдохнула печаль вместе с сигаретным дымом. — Вы навещать не пойдете, а я и так знаю…

И опять во фразе «вы навещать не пойдете» прозвучала совсем не наша беспечность, а затаенная обида.

— А что с ним случилось? — отважилась спросить я.

— Его расстреляли, — четко ответила женщина и смело посмотрела мне в глаза. И потом также на Светку.

Та аж застыла с бычком на губе.

— Расстреляли?! — удивленно переспросила я. — Кто? А у нас разве расстреливают?

Тетка усмехнулась и вытащила новую сигарету.

— Оказывается, бывают исключения…

Мы со Светкой не знали, что говорить. Наверное, убийца какой-то? Мосгаз вроде был такой. Ходил по домам, типа для проверок, а потом убивал доверчивых жильцов. Но вроде это было очень давно, еще до нашего рождения. И не факт, что его… расстреляли? Ничего себе поворотик.

— А как фамилия вашего дяди? — спросила в лоб сообразительная Светлана.

— Соколов. Юрий Константинович.

— Директор Елисеевского гастронома? — уточнила Светка. Она любила, когда все видели ее осведомленность.

— Да… Возможно, для кого-то он преступник, но поверьте — это не так. Точнее, не совсем так.

Ну, нам не нужно было объяснять, что все родственники всегда считают своего невиновным. Про это дело писали в газетах, а мама мне рассказывала, что чья-то бабушка пошла в Елисеевский за селедкой, а в огромной круглой банке оказалась вовсе не сельдь, а черная икра! Типа, когда фасовали, перепутали случайно. Сознательная бабка отнесла банку обратно в гастроном и пошло-поехало. По цепочке выявили всех ворюг. Главного расстреляли, всем остальным дали большие сроки.

— Дядя — порядочный человек, участник войны, у него много наград… было. Вроде человек с таким высоким положением, а никогда не забывал поздравить всех родственников с праздниками, заботливый такой. А кто в торговле не ворует? К нему со всех сторон лезли с деньгами. Даже намекать не нужно было — кому телятину, кому икорочку, семужку — конвейер элиты целый день. Он ведь молодец — хозяйственник хороший был, берег продукты. Купил импортное оборудование, чтобы продукты не портились, ну, наверное, на этой экономии деньги тоже делал. Но не для себя!..

— Как делал? Печатал, что ли? — уточнила с видом знатока Светка.

— Да нет, — догадалась я, — наверное, списывали продукты как испорченные, а они свежие были. Их продавали, а в документах они числились как тухлые. Правильно?

Женщина чуть усмехнулась и кивнула.

— А деньги где? Вам что-нибудь досталось? — заинтересованно спросила Светка.

— Ну что ты говоришь, — одернула я подругу. — Какая тебе разница?!

Но женщина не обиделась, лишь запальчиво ответила:

— Да никаких денег нет! Все на взятки уходило — там ведь цепочка была высокопоставленных чиновников. Им все и шло. Конечно, Юка (так мы его звали между собой) не бедствовал, но с его положением и знакомствами это было бы странно.

— Между прочим, нарком продовольствия Цурюпа в голодный обморок падал — настолько честным был! — напомнила я тетке историю. (Кстати, помнится, в школе пятерку схватила за выразительный рассказ про идейного большевика.)

— Это советская пропаганда. Ваш Цурюпа отнимал хлеб у крестьян, обрекая их на голодную смерть. Оппозиция критиковала такие драконовские методы Цурюпы, а он знаете, что сказал?..

— Конечно, знаем, но… забыли, — соврала Светка, которая под страхом смерти не призналась бы, что чего-то не знает.

— Сказал: «Все, что мы делаем, делается твердо и неукоснительно, а кто нам на этом пути встретится, будет разнесен вдребезги».

— Прямо как сейчас, — покачала я головой.

— Вы правы — нашего Юру сделали козлом отпущения в борьбе за власть.

— Ну это вы загнули, — по-хамски высказалась Светка. — Кому это надо? Просто наказали за то, что попался.

— Леонид Ильич был уже совсем слаб, и Андропов стал расчищать себе дорогу к власти, а Гришин ему мешал. После показаний дяди КГБ рассчитывало получить неоспоримый компромат на соперника Андропова. И они его получили. Дядя до конца верил, что в обмен на показания ему смягчат приговор. Он честно рассказал про всю криминальную цепочку — кому давал взятки, у кого брал. Но его обманули…

— Но ведь других не расстреляли? Значит, он самый виновный был? — наивно спросила я.

— Это был показательный процесс — чтобы другим неповадно было. Одного посадить — другие языки прикусят, второго расстрелять — больше уважать будут. Ведь когда дядя давал показания, абсолютно верил, что новая власть пришла творить добро. Но его расстреляли…

Мы такие подавленные были… Даже представить трудно, как это? В мирное время человек идет на расстрел за взятки в стране, где воруют все кому не лень. Что творилось у него в душе, о чем он думал, что вспоминал? К кому мысленно обращался? Не знаю, как Светка (на нее не смотрела), но я заплакала.

И женщина заплакала. Точнее, она и не переставала плакать, просто мы думали, она простудилась от холода в тамбуре.

Потом горемычная ушла в вагон-ресторан, а мы вернулись обратно на свои места.

— Бедная семья, какой ужас, — никак не могла успокоиться я. — Тебе жалко ее?

— Не очень. Видала, в вагон-ресторан пошла? Откуда такие бабки по вагонам-ресторанам ходить? Там же дорого!

Не знаю. Я запуталась, кому верить — вор или не вор? Но такая зверская расправа! Расстрел за взятки? Как-то чудовищно жестоко…

— Неужели борьба за власть в наше цивилизованное время может сопровождаться кровью? — спросила я Светку как старшую.

— Да вполне! Помнишь, как нас в прошлом году гоняли из кинотеатров, проверяли документы, почему не на работе? Я уже тогда почувствовала недоброе!

Я засмеялась, потому что вспомнила. Действительно прикольно было!

— Видишь, каждый по-своему осуществляет лозунг этого твоего Цурюпы: делать твердо и неукоснительно, а врагов в щепки разнесем.

— Кто не с нами — тот против нас, — уточнила я, потому что никогда не запоминала длинные цитаты. Ну, конечно, кроме «жить в обществе и быть свободным от общества нельзя». Эту фразу из «Партийной организации и партийной литературы» В. И. Ленина я вызубрила наизусть от страха получить двойку. Из других соображений вряд ли станешь учить это…

Мы улеглись на полки, но не спали, а думали.

— Свет, — шепотом позвала я подругу, свесив голову вниз, — а ты была когда-нибудь в Елисеевском?

— Была конечно, но давно, ничего уже не помню, — соврала Светка, потому что слишком быстро ответила.

— А я была-а, — мечтательно протянула я. — Там при входе в магазин всегда молотым кофе пахло. Столько сортов разных! А внутри прямо волшебное царство было — везде лепнина, люстры невероятные висели, пузатые высоченные прилавки…

— Почему высоченные? Как же до них покупатели дотягивались? — логично заметила Светка.

— Ну я же маленькая была — мне казалось, что они где-то под потолком магазина, ха-ха… Мама привела меня туда, хотела лепнину показать, а я конфеты увидела… Ну, слезы, конечно, уговоры… Но мама строго следила за лишними тратами, так мы ничего и не купили…

— Бедный ребенок, — зевнула Светка, заворачиваясь во влажную серую простыню.

— Не… Я тогда решила, что раз дорого, значит, я должна сама заработать. Утром, когда мама ушла на работу, я взяла один из своих рисунков, сама оделась и пошла в Елисеевский. Но пока шла по длинному коридору коммуналки, меня соседка из другой комнаты поймала и, охая, вернула на место.

— Ладно, забудь, хочешь монпансье дам? У меня целая коробка от твоих поклонников.

— Ну что делать, давай! — тихо улыбнулась я. — Честно же заработано.

— Забудь ты свое «честно заработано»! Сейчас время другое — скоро никто честно зарабатывать не будет. Вот увидишь!

— И что, всех расстреливать будут? — удивилась я.

— Нет, все воровать будут.

Мужик с боковой полки так бурно храпел, что последних слов я практически не расслышала. Просто по уверенной интонации поняла, что мы на пороге больших перемен.

 

Глава 2

Игры на доверие

Утром бабушки вручили нам старую газету с тезисами апрельского пленума ЦК КПСС и посоветовали сложить туда остаток провианта, чтобы не заветрилось.

Нашим багажом был единственный пакет «Дикий пляж», чужой горшок и пачка денег, которые Светка приколола с тыльной стороны лифчика. Ее грудь плавно вздымалась купюрами, и от подруги исходило тепло.

Сердобольные старушки на прощание подарили нам булавку и собственный тезис:

— Главное в жизни, чтобы один день был похож на другой!

Светку вырвало в туалете от тезиса, а может, от обилия водки накануне. Но расстались мы с бабушками хорошо — ночной рассказ про расстрелянного директора сделал нас более чуткими к живым.

На перроне вокзала Феодосии нервничала «горшочница». Тетка резво бегала вдоль вагонов, останавливалась, крутила башкой, вытирала пот косынкой и снова начинала бегать туда-сюда, как будто отлавливала нас.

Все окна были закупорены, и мы не могли крикнуть ей. А она так волновалась, словно мы везли не детский эмалированный горшок с грибком, а сало, инкрустированное бриллиантами.

Едва Светка показалась в тамбуре, брезгливо держа в вытянутой руке детский туалет, хозяйка бросилась к нам с криком: «Слава богу!»

— Это мы должны сказать «слава богу!», — неожиданно ворчливо произнесла Светка, удерживая горшок в метре от себя.

Они так и тянули его: тетка на себя, Светка — не отдавала. В результате дама отвоевала крышку и в недоумении уставилась на Светку.

— Нам в Москве сказали, что вы берете постояльцев. Недорого. Услуга за услугу, — продолжала удивлять Светка, и я в который раз подивилась ее изобретательности.

— Ну, я беру, конечно… но… даже не знаю, — сильно растерялась хозяйка. — Сама я с Коктебеля… тьфу, с Планерского, но работаю на «железке» в Феодосии. Можете сами поихати ко мене до хаты, я адрес напишу и записку доче отправлю, щоб приняла вас.

— Это для нее горшок? — отреагировала я на слово «дочь». Раз дочь — значит, ребенок. Раз ребенок — значит, горшок. Ничего сложного.

— Да не-е! Це для внучки! Доча родила, а дитя горшки не признает. Вот и заказываем з Москви, может, цей сподобится. А то срется, а у нас жильцы…

— Что?! — переспросила Светка в ужасе.

— Та гавном несет, як из параши. Така маленька и така засранка.

Я сначала обрадовалась, что мы так быстро решили проблему с жильем. Но Светка туалетную тему восприняла брезгливо и снова отправилась тошнить в кусты.

Наконец зеленая от конвульсий Светка оклемалась, и мы пошлепали к стоянке такси.

— Может, лучше на автобусе? — предложила я из соображений экономии.

На автобусной остановке стояла липкая очередь из психованных людей с рвущимися сумками и рыдающими детьми. Возле касс была отдельная очередь, где люди, как колорадские жуки, лезли друг другу на головы, пытаясь урвать билеты первыми.

Когда подошел дряхлый автобусик, обе очереди мгновенно смешались, и началась истеричная давка. Где, кто или что, нельзя было разобрать в свалке отдыхающих.

— Я не вижу нас в этой толпе, — пафосно произнесла Светка и стала искать стоянку такси.

Но там тоже была очередь. Правда, менее нервная. Но более конкретная.

— Куда лезешь?! — громко, чтобы все слышали, сказал мужчина с беременной женой и четырьмя дочками. — Не видишь, очередь?! Думаешь, одна такая умная? Мы здесь уже три часа стоим! Ишь, нарядилась…

— Профурсетка! — определила следующая за ними тетка с болонкой.

— Да, мы только спросить хотели, — начала я мирно.

Но тут Светка, которая сперва растерялась от напора недружелюбной массы, вдруг вспомнила, что она — особенная.

— Вам не нравится мое платье? Отлично!

С этими словами она надорвала обеими руками подол платья-марлевки канареечного цвета, дернула в разные стороны, и потрясенной толпе предстало наглое мини до трусов.

— Проститутка! — завопил первый мужик и стал закрывать детям глаза.

— Да, я такая! — радостно сообщила Светка и кинула толпе кусок желтого «хвоста».

Вариантов доехать до Планерского вообще не оставалось.

— А если частника?

Это была последняя возможность уехать с автовокзала. Но частник ободрал бы нас как липку.

— Есть идея, — вдруг обрадовала Светка. — Мы сейчас садимся к частнику без очереди и без нервов. Ты — иностранка, ни слова не знаешь на русском. А я твоя сопровождающая из посольства. Когда приедем на место, скажем, что есть только три рубля. Конфликт с иностранной державой никому не нужен, и нас отпустят. Идет?

— Идет, — сразу согласилась я. — А на каком языке говорить?

— На непопулярном. Который здесь точно не знают.

— Но я могу говорить только на английском. И то с ошибками.

— Нет, на английском нельзя — частник может знать английский. Здесь же туристы! Говори на испанском, например.

— Молодец! — огорчилась я. — Как можно говорить на языке, который совсем не знаешь?!

Светка недолго думала:

— Очень просто. Главное уверенно.

Мужичок в кепке давно уже зазывно махал нам руками и головным убором, не подозревая, что подписывает себе смертный приговор.

Мы уселись в «Москвич», и Светка назвала адрес:

— Планерское. Центральная почта.

Мне очень хотелось спросить, почему она не дала ему бумажку с адресом хозяйки. Ведь от почты неизвестно сколько идти. Может, этот дом высоко в горах! А я в туфлях — ведь на работу же собиралась, а не на море.

Но портить замысел нельзя. Испанка так испанка. Но как говорить, когда не знаешь слов?

И тут я вспомнила одну фразу на испанском: «Эль ке да примейро да дос весес». Соседка по парте с тугой ширинкой перевела мне это как поговорку: «Кто даст один раз, тот даст дважды».

Замечательно — мы спасены! Нужно просто подставлять к каждому русскому слову одно испанское, и все!

— Эль почемудас почтас, блядас? — с невинным взором спросила я Светку.

Та соображала несколько секунд, потом вместо ответа начала икать. Я думала ее опять вырвет — нет, ржет, гадина. У нее каблуков нет — как знала, что после булочек с изюмом улетит в Крым…

— Подружка не русская? — поинтересовался водитель и зыркнул на меня в зеркало заднего вида.

— Испанка. Во время гражданской войны в Испании детей вывозили в нашу страну. Здесь она и появилась на свет. Дитя войны. Все время есть хочет, повсюду за ней еду вожу, что поделать — генетическая память…

С этими словами Светка вытащила из пакета «Дикий пляж» замурзанный последний пирожок и запихнула его мне в рот. Запить дала водкой, которую храпливый сосед с вонючими носками сунул нам в благодарность за фольклорные «сисечки».

Пока я с круглыми глазами жевала эту отраву, Светка шептала мне на ухо:

— Дура, ты хочешь, чтобы он знал наш адрес? Зачем тогда вся эта комедия? Давай сразу скажем, что мы две аферистки и не хотим платить за такси. Вот в этом случае ты точно ноги по колени сотрешь, пока до хаты допиндохаешь.

— А она понимает русский язык? — прислушался к нашему шепоту водила.

— Нет, ни слова. Тупая совсем, — легко ответила Светка.

Я чуть не треснула ее кулаком по башке — это ж надо так обнаглеть! Можно же как-то мягче играть, без оскорблений. Ведь и ответить не могу — ну, если только на «испанском».

Но я не успела отомстить. Мужик явно скучал за баранкой и попросил нас поболтать. Просто, чтобы не ехать в тишине.

Мой реванш настал. С ехидством я кинула ей на колени обмасленную пирожками газету с тезисами апрельского пленума ЦК КПСС.

— Эль задача-с ускорения-с роста-с вполне-с выполнима-с, если-с в центр-с всей-с нашей-с работы-с поставить интенсификацию-с и ускорение-с научно-технического прогресса-сас, тьфу…

Взмокшая от напряжения Светка совсем запуталась, и чтобы выручить замысел, я громко сказала:

— Горбачев! Перестройка! Ускорение!

Мужик радостно хлопнул по рулю:

— Видали, как наблатыкалась! Тупая, а соображает!

До конца пути подруга с водилой болтали о политике, а я лишь рефреном периодически поддакивала:

— Перестройка! Горбачев! Оле! Оле-оле-оле!

Мы доехали до центра Планерского, и мужик взял с нас всего три рубля. Сказал, что давно не бомбил в такой веселой компании.

Я на радостях запела «Бэсамэ мучо», но Светка утащила меня, потому что у нее было хорошо развито чувство меры.

Естественно, наш дом оказался на окраине возле горы. Пока мы туда ехали — проголодались и зашли в местный ресторан. На меньшее Светка была не согласна.

— Вон, видишь веселую компанию возле окна? Сядем за соседний стол, они наверняка клеится начнут.

— Мне бы до кровати добраться. Не до парней.

Светка покрутила у виска:

— Мы что, сами за обед будем платить? Или ты думаешь, нам родители пришлют?

Я вспомнила, что Светка так и не позвонила домой. Значит, ее родители со вчерашнего дня думают, что она все еще ходит за булочкой.

— Ты когда собираешься домой звонить? Наверное, волнуются, — предположила я, усаживаясь за длинный деревянный стол.

— Когда ты позвонишь, тогда и я, — достала сигареты Светка и знаком попросила у парней спички.

— А я еще в Москве маме позвонила. После «шведского стола». Сказала, что у тебя тетка с мужем в Ялте живут, и они нас пригласили.

Парень услужливо дал Светке прикурить и тут же попросился с компанией за наш столик.

— Клюнули, ха-ха. Заказываем по полной! Наедимся до отвала… А насчет звонка — тогда я тоже скажу своим, что у тебя в Ялте тетка с мужем, и они нас пригласили.

— А представляешь, если наши родители созвонятся? — прикинула Света.

— Тогда они узнают много нового, — ответила я быстро, пока парни рассаживались возле нас.

Четверо ребят, веселых и симпатичных, представители крепкого генофонда страны. Здоровые, спортивные, позитивные и молодые. Они щедро заставили весь стол салатами, зеленью, мясом и разносолами. А также удивили импортным алкоголем, который был вдвое дороже, чем вся еда.

— Такие лохи остались только в глубинке, — мимоходом донесла до моего уха Светка и зацепила вилкой язычок с хреном.

— Сейчас петь начну — так мне хорошо… Как ты думаешь, им лучше украинскую или казачью?

Естественно, каждая из нас уже выбрала, с кем закрутит роман. Светка призывно смеялась над шутками чернявого, ну а мне понравился молчаливый и плечистый.

— Пойдем покурим? — обратился вдруг чернявый к приятелю, и они растворились за известковыми стенами корчмы.

Оставшиеся двое развлекали нас анекдотами за четверых: и про Брежнева, и про Андропова, и даже про Горбачева свежак. Мы в свою очередь тоже не отставали и высмеивали московскую жизнь — продали столицу за ужин.

Двое оставшихся вдруг озадачились, что долго нет двоих предыдущих, и отправились на их поиски.

Когда через полчаса ожидания мы вышли из корчмы в поисках веселых друзей, то выяснилось, что их и след простыл.

— Вы далеко, девушки? — взял меня за локоть прыткий официант в украинском колпаке.

— Сами мы не местные, — привела убедительный довод Светка и потянула меня в другую сторону.

— Вам нужно расплатиться за стол, и идите куда хотите, — объяснил официант и показал на нас другим официантам.

То, что здесь не очень любят москвичей, я поняла по отсутствию сексуального блеска в их глазах. Разъяснение обстоятельств не помогло. Мой беглый рассказ о бабушке — кубанской казачке тоже не подействовал как смягчающий вину. Мы ели — это видели все — и поэтому обязаны были заплатить за сожранное.

Единственным послаблением было разрешение не платить за парней. Мы сумели-таки убедить администратора, что те весельчаки — аферисты.

На оплату ужина утекало сэкономленное на такси и покупке еды в поезд. Дебит с кредитом не сходился, и мы пригорюнились. Хотя Светка больше расстроилась не из-за денег, а из-за того, что «развели» ее, а не она.

И вдруг мне пришла в голову прелестная идея.

Это был последний шанс и четыреста второй способ отъема денег у населения имени Остапа-Сулеймани-Ибрагима-Берты-Марии-Бендера-бея.

— Я журналистка из московской газеты «Правда». Если вы нас отпустите, я сегодня же напишу хвалебную оду вашему ресторану, завтра продиктую очерк по межгороду своему редактору, и послезавтра вы проснетесь знаменитыми. Все будут ехать в Планерское исключительно, чтобы отведать ваших пампушек с чесночком да малосольных огурчиков с разливным пивом.

Официант дрогнул и сердцем, и глазом. Я зацепила его тщеславие. Администратор держался, потому что мы «нажрали» на приличную сумму.

Там, где не помогают уговоры, помогают угрозы.

— Но если вас не устраивает такой коленкор, я готова написать статью, как наивных приезжих «разводят» местные аферисты, действующие в преступном сговоре с администрацией ресторана. А?

Администратор тут же сдался и предложил завтра прийти на бесплатный обед, где повара продемонстрируют еще и не такие чудеса кулинарного искусства.

А Светка, вместо того чтобы радостно кивнуть и поскорее смотаться, неожиданно строго заявила:

— Да! Обязательно подготовьте нам Книгу жалоб и предложений. Мы — честные журналисты и должны знать, что у вас кристальная репутация.

Администратор с официантом приложили руки к сердцам, подтверждая, что их помыслы чисты.

К ночи, еле живые от усталости, мы подобрались к улице Теневой. Бумажка с адресом злополучно осталась у парней, ведь Светка умела выбирать, кому адрес оставить, а кому ни в коем случае не говорить.

Но я ее сразу успокоила, что память у меня отличная и наш адрес — улица Теневая, дом одиннадцать.

Неприветливая узкая тропинка уводила в горы. Судя по всему, именно туда лежал наш маршрут. Внизу, на освещенной дороге, мы грустно стояли возле дома номер десять и не решались идти дальше. Получалось, что дом одиннадцать — это та единственная избушка, которая, как сторожка лесника, стоит на отшибе, в темноте густых зарослей. И там по аналогии с детскими сказками может жить только людоед или кикимора.

— Ты точно адрес помнишь? — с надеждой на ошибку спросила Светка.

— Я миллион песен знаю наизусть, а ты меня адресом пугаешь, — разозлилась я, потому что от ветра с яблони сорвался плод и больно шарахнул меня по темени.

— Ну тогда пошли? — смерила подруга расстояние и нехотя двинулась к тропинке.

А я рванула в гору с места. До тропинки еще надо было идти, а кратчайший путь — лезть по склону. Дождь хлестал, поил плодородные земли фруктового сада. Низкие ветки с сочными плодами были утянуты почти до земли, и я лбом собрала весь урожай.

Промокшие до нитки, несчастные и разбитые, мы добрались до хаты и постучали.

Дверь долго никто не открывал (может, дочь ребенка укладывала), а потом все же дверка-то отворилась и…

…на пороге стоял тот чернявый, который кинул нас с обедом в корчме.

— А где дочь? — нагло спросила Светка, потому что терять нам было нечего.

— Чья дочь? — не понял парень, но дверь не закрыл. Наш внешний вид не внушал ему опасений.

Тут мы вспомнили, что не спросили у тетки имя ее дочери. Имя самой хозяйки мы не знали тоже.

— Пусти нас, а? — вдруг жалобно сказала Светка и эффектно мотнула мокрыми волосами мне по лицу.

— Нам дали адрес, но мы заблудились, — расписалась я в собственном бессилии и частичном нарушении памяти.

Парень раскрыл дверь и не особо приветливо сказал:

— Та, проходите, чё, жалко, что ли… Вообще-то я в городе живу, а здесь садовый домик и коза Гиппократ. Если будете ее пасти — можете оставаться.

Вот, честное слово, в тот момент я готова была на все: и коров пасти, и овец доить, и яйца нести, и нереститься за рыб. Лишь бы только не возвращаться обратно.

— Слышь, у тебя градусника нет? — пощупала я голову.

Озноб, тошнота, головокружение вдруг охватили мой уставший организм, ноги далее отказывались стоять. Я стала присматриваться, куда бы лечь.

— Градусник есть, но только для анала козы. Но я и так вижу, что ты больная.

Мне не понравилась формулировка, но ожидание помощи от некультурного паренька было важнее мелких придирок.

Проглотив фразу «сам ты больной», я попросилась прилечь.

— Вон ложись на доски — там гречишный матрас постелен. Мать сшила для ночлега, но пока никто не спал. Говорят, полезно. Сейчас я дам тебе чаю с медом, хотя не думаю, что он поможет.

Я от благодарности хотела обнять сволочь, которая нас кинула в ресторане. Потому что теперь он был спаситель. Удачно, что не в обратном порядке.

Но чернявый отстранился от меня как от проказы и объяснил:

— Ты не простудилась. Скорее всего, ты подхватила трихостронгилидозу.

Светка, которая все это время стояла в третьей позиции, чтобы парень подумал, что она балерина, вмиг потеряла осанку и опасливо спросила:

— А это заразно?

— Да. Трихостронгилидоза — это зоонозная пероральная геогельментоза. Передается через овец, коров или любой другой скот.

— Но я не общалась сегодня со скотом…

Хотелось добавить «кроме вас, ребятки», но я, конечно, промолчала.

— А фрукты немытые ела? — вяло выяснял мою историю болезни чернявый.

— Пока лезла к дому — съела два яблока с земли, — в отчаянии проговорила я и, обессиленная, слегла на гречишный матрас.

— Кстати, я тебе адрес отдала? Посмотри, если не потерял, — попросила Светка, ткнув пальцем ему в карман.

Бумажку нашли, и оказалось, что нам нужен дом четыре. Просто на весу хозяйка написала четверку как одиннадцать. И вовсе память у меня не дырявая.

Парень принес чаю с гречишным медом (похоже, у них дома все лечили гречихой), и я попросила какую-нибудь таблетку, чтобы сбить температуру.

— Тебе нужно противоглистное средство. Это только в городе. Я завтра у матери возьму.

— А если я за ночь умру? — заплакала я от страха.

— Так быстро не умрешь. У тебя сначала все онемеет, потом произойдет обезвоживание, а уже потом — все, — грамотно расписал остаток моей жизни чернявый.

— Подожди, подожди! — взмолилась я. — Какие еще симптомы этой чертовой болезни?!

— Еще расстройство желудка, — припомнил парень.

— Так я не больна! — обрадовалась я, прислушиваясь к внутренним процессам своего организма. — У меня только озноб и головокружение. А тошнота бывает и от высокой температуры!

— Ну, значит, ты простудилась, и у тебя нет трихострогилидозы. Это я на всякий случай предложил, как вариант.

Я легла на узкий матрас, накрылась ватником и пробурчала:

— Ничего себе вариант… Почему не возвратный тиф, к примеру?..

Чернявый удалился со Светкой в другую комнатушку, которая была отделена от моей дырявым байковым одеялом с отпечатком чугунного утюга.

Пока Светка выясняла, откуда у паренька такие глубокие познания в медицине, я думала о старушках из поезда.

«А ведь они правы, старые ведьмы, — человеку на самом деле мало надо. Здоровье, койка под бок и горячий чай с медом. Час назад я готова была петь отходную, думая, что у меня трихо… короче, этот скотский глист. Теперь чувствую, что всего лишь простыла, и, значит, люблю все то немногое, что у меня есть, — крышу над головой, тулуп и гречиху».

Из-за загородки доносилась плавная речь афериста:

— Меня зовут Бэзил. Моя мечта — поступить в Московский медицинский институт, а потом уехать в Америку и там работать.

Светка тихо дивилась наглости амбициозного паренька:

— А козу на кого оставишь?

Что он ответил, я не расслышала, потому что стала засыпать. Но предпоследней мыслью было, что завтра с утра я обязательно помогу ему доить скотину.

«А Бэзил — это Вася по-английски», — догадалась я и провалилась в сон.

 

Глава 3

Волошин и компания

А на утро все было по-другому!

Проснулась я, когда все уже были накормлены, подоены и выгулены. Легкий южный ветерок шустрил по комнате, гоняясь за мухами. За окошком — фоновые звуки колки-распилки, чириканья птах и вопли домашней птицы. Было обалденно хорошо, потому что жизнь наладилась без всяких трудов с моей стороны. На столе стоял стакан, видимо, козьего молока, а на стуле висело сухое платье. А главное — я была совсем здорова!

С неглубоким чувством вины я сошла с крыльца в поисках Светки, но оказалось, та еще спит. Бэзил отсутствовал. А я села на крылечке со стаканом молока, оглядела ширь просторную, море-разливанное и запела…

— Ой, да, сторона-а же, ах, ты моя сторо-он-ка, не уви-жу я тебя-а-а-а!..

В доме послышались чье-то шарканье, прокашливание и звон пустых бутылок.

— Ты статью-то собираешься писать?

Хмурая Светка стояла у меня за спиной и сопела остатками сна.

— Я есть хочу. Всю ночь квасили с этим Бэзилом, пока ты дрыхла… Закусить даже нечем. Давай пиши свою хвалебную оду и пойдем в корчму — они обед обещали. Дико жрать хочется.

В телефонном справочнике поселка городского типа Планерское я нашла чистый листок и вывела заголовок «В захолустном ресторане».

Внизу на улице Теневой в тот момент чей-то магнитофон надрывался песней именно с такими словами. Не заморачиваясь, я решила, что это великолепный заголовок для моей статьи.

Дальше следовал примерно такой ударный текст:

«Этот день для капитана Петрова и старшины Иванова начался совсем обычно. С утра встали, поели, но уже к полудню раздался тревожный звонок. Время на раздумье не было. «Едем!» — скомандовал капитан. Преступник уходил. Его догнали, арестовали, велели паспорт показать. «Ба! Знакомые все лица», — произнес старшина, увидев, что под личиной приличного гражданина Ф. скрывался вор и рецидивист Х. Злодей был наказан и посажен в тюрьму. Усталые, но довольные милиционеры захотели отпраздновать поимку преступника. Герои зашли в обычную корчму. Но тут их ждало потрясение, которое было посильнее поимки какого-то рецидивиста. Капитан взял меню и не поверил своим глазам:

Осетрина копченая с креветками и отварными овощами.

Котлеты из медвежатины с кедровыми орешками, приправленные брусничным соусом.

Угорь «с дымком», ржаными гренками и сливочным хреном.

Блинчики тонкие свернутые с клубникой.

Пиво разливное бочковое «Жигулевское».

— Наверно, дорого? — опечалился старшина и посмотрел на капитана.

И тут из глубины корчмы к ним вышел администратор. Весь в белом. Он ласково посмотрел на охранников правопорядка и торжественно произнес:

— Для вас — бесплатно! А каждому предъявителю этой статьи — скидка пятьдесят процентов».

— Шикарно! — оценила Светка на слух. Читать она не любила. Лишь изредка рассматривала карикатуры и разгадывала кроссворды в журнале «Крокодил». — Откуда такое меню? У них там еда абсолютно примитивная!

— Это моя профессиональная тайна! — не призналась я в том, что в Москве хранила заначку три рубля в книге «О вкусной и здоровой пище». Сказать Светке — означает, что кровные тут же утекут на такси.

Мы спустились, хихикая и резвясь от полноты жизненных ощущений. Свобода, авантюра, перспективы и безнаказанность — вот то, что дает веселье и блеск в глазах! На лучшем курорте, с деньгами, бесплатным жильем и халявным обедом. Что, скажете, это не мечта? Светка права — жизнь должна быть праздником, а не серой рутиной. Надо жить ярко, «гореть и неугасать, жить, а не существовать», как поется в песне, и да пошлет нам небо удачи!

В корчме нас встретили очень приветливо. Администратор поблагодарил за статью, но на название оскорбился.

— А почему «захолустный»? Как-то не празднично…

Но я тут же нашлась:

— Если статья озаглавлена строками из популярной песни — это не может быть плохо! Это хорошо!

— Даже очень хорошо! — эхом поддержала Светка.

Она оценила большим пальцем мои коммерческие начинания и ждала, когда сытным столом их оценит и администратор.

— Сейчас вам накроют. А когда статья выйдет? — все же уточнил начальник.

— Она уже сегодня вышла. В Москве. На днях ждите наплыва посетителей.

Светка пошла ва-банк, желудок ей подсказывал ответы.

Администратор довольно потер руки и, дрогнувшим от собственной щедрости голосом, сказал:

— Девушка! За такое удачное сотрудничество мы дарим вам бесплатные обеды в нашем заведения на все время пребывания в Планерском.

Но не успели мы донести до рта первую ложку, как в ресторан ввалилась компания вчерашних аферистов во главе с Бэзилом-Васей.

Они прочесали глазами столики, наметили себе жертв в виде трех унылых дам столичного разлива и быстренько подсели к ним.

— Надо предупредить теток, — тут же вскипела я праведным гневом.

— Но мы у него живем, — напомнила Светка.

— Жалко их, думают, молодняк подвалил, а тут чистый развод. По теткам не скажешь, что они тоже московские журналистки.

Пока я выбирала между совестью и гречишным матрасом, из служебной комнаты бодро вышел администратор и, подмигнув нам, направился к столу с аферистами. Разговора мы не слышали, лишь видели разговор пальцев.

Управляющий сунул перст в грудь Бэзилу, потом указал в нашу сторону, потом опять ткнул Васю в грудь, а тот в свою очередь тоже ткнул себя в грудь только с гримасой удивления. Мы опустили головы. Но нас все равно заметили.

— Это они журналистки?! — услышали мы возмущенный взвизг Бэзила. На смену языку жестов пришло горькое разоблачение: — Вот та, белая, вообще нигде не работает, а вот та черная — машинистка в обкоме. Пусть не врут!

Я с укором посмотрела на Светку.

— Ну а что ты хотела, мы с ним всю ночь водку пили. Конечно, что-то лишнее сболтнула…

— Ладно, выкрутимся, — вздохнула я. — Кстати, спасибо за повышение по службе. Или это Василий спьяну перепутал райком с обкомом?

Администратор недружелюбно смотрел в нашу сторону, видимо, подсчитывал убытки. Парни паровозиком смылись, а Бэзил на прощание помахал кулаком.

— Дорогуши, — угрожающей походкой подошел к нам начальник ресторана, — за два обеда вы должны нашему заведению приличную сумму. Или вы показываете ваше журналистское удостоверение, или платите.

И тут я поняла, что фраза Цурюпы: «Кто нам на этом пути встретится, будет разнесен вдребезги», — на самом деле видоизмененные слова Христа из Евангелия: «Кто не со Мною, тот против Меня». И сейчас нашему потенциальному врагу нужно принять верное для себя решение — объявлять нам войну или отпускать с миром.

У меня был только один козырь. Тот, которым бы я никогда не воспользовалась без крайней нужды. Но уж больно не хотелось отдавать последние нечестно заработанные…

— Да. Я — машинистка. Но в ОБКОМЕ! А это не шутки… товарищ.

Произнеслось это с гордостью и придыханием. И глубоким подтекстом. Дескать, там, наверху, в обиду меня не дадут.

«Продалась, — казнила я себя жестоко, — за два обеда диссидентскую честь продала, эх…»

Но Светка, почуяв мои душевные метания, вовремя подключилась:

— Вы ей заказали статью о вашем заведении. Статья написана, значит, работа сделана. Вы должны нам денег, или мы сообщим в обком, что у вас вместо портрета Горбачева висит портрет Степана Бандеры.

Начальник очень удивился, потому что мы не были в его кабинете и, следовательно, не знали, что там висит портрет Льва Троцкого.

В голове администратора всплыли любимые строки из речи революционера:

Мы покажем, что такое настоящая власть. Путем террора, кровавых бань мы доведем русскую интеллигенцию до полного отупения, до идиотизма, до животного состояния… А пока наши юноши в кожаных куртках — сыновья часовых дел мастеров из Одессы и Орши, Гомеля и Винницы — умеют ненавидеть все русское. О, как великолепно, как восхитительно умеют они ненавидеть! С каким наслаждением они физически уничтожают русскую интеллигенцию — офицеров, инженеров, учителей, священников, генералов, агрономов, академиков, писателей!

Администратор заучил эти слова наизусть, их передал ему по наследству отец. Может, Троцкий это и не говорил или говорил, но не Троцкий. Но душа откликалась на ненависть и питалась ею. А все потому, что в детстве у начальника не было велосипеда.

А теперь эти чертовы москали угрожают ему ненавистной советской властью.

— Слушайте, девочки… Давайте сделаем вид, что мы никогда не виделись. Без взаимных претензий. Договорились?

Светка еще хотела возроптать, но я гордо сказала:

— Пошли отсюда. А то еще пара минут, и я напишу опровержение на свою статью.

Когда за нами закрылась дверь корчмы, стало понятно, что надо начинать все сначала.

— Давай цивилизованно снимем комнату. У нас же есть деньги! — вспомнила я.

— Так других вариантов и нет. Бэзил вряд ли ждет с распростертыми объятиями. Адрес тетки с горшком он тоже знает — лучше не рисковать. Мы ведь ему тоже кислород перекрыли с корчмой. Гад такой, сдал нас, не моргнув.

— А еще в Москву собрался. Кому он там нужен!

По жаркой пыльной дороге опять приковыляли к почте. Это была центральная точка, как перекресток в Москве. Тут сходились все интересы: позвонить домой (очередь на час), отправить письмо, снять хату, узнать все сплетни.

Очень большая женская грудь прижала нас к столбу с объявлениями и басом сказала:

— Сдаю два койко-места на мансарде. Не шуметь, не приводить, утром можно вскипятить чайник. Умывальник и туалет — во дворе. Пошли!

Мы не сопротивлялись, тем более плохо представляли себе эту «мансарду».

— Ты не хочешь домой позвонить, пока мы у почты? — спросила я Светку.

— Вообще-то я боюсь. Меня ругать будут, наверное… Ведь я же за булочкой вышла и исчезла на два дня. Нет, давай еще подождем, — может, само все рассосется?

— А если твои подадут во всесоюзный розыск? — предположила я.

— И мои фото будут висеть на всех столбах? Это ж слава! Ладно, завтра позвоню, когда адрес будем знать. Пусть письмо мне напишут.

Весь двор был в винограднике. Он красиво переплетался над головой и по боковым конструкциям, создавая тень в жаркий полдень. Утомленные перипетиями и долгой дорогой на каблуках, мы рухнули на койки под самой крышей и заснули.

Наша хозяйка, симпатичная, но с усами, оказалась ярой фанаткой русской эстрады. Точнее, новой «эмигрантской» волны в лице загадочного американца Вилли Токарева.

Частный сектор был переполнен людьми среднего возраста без детей (это было условие хозяйки). Одни приходили с моря, другие уходили, третьи весь день напролет сидели за уличным столиком и готовили салаты. Вся эта курортная возня проходила под одни и те же песни.

Мы прыгали от счастья на койках, что нам досталась такая продвинутая хозяйка. Никаких овец, никаких нотаций типа «зима пришла, сменяя лето, — спасибо партии за это». Мы никогда не слышали такого вольного лексикона, уличного колорита плюс запрещенной похвалы отсталого Запада.

Сквозь сон мы прослушали два альбома на магнитоле «Томь-305» — гордости хозяйки. Через весь двор тянулся самопальный удлинитель, и каждый жилец уважительно перешагивал через провод в знак почтения чудо-техники. У магнитолы была оторвана пластмассовая крышка и иногда кассета выпадала из ячейки, но если аппарат клали навзничь — звук уходил вверх. Жильцы приспособили большую дыню, которая придерживала кассету, и голос певца разносился на весь двор:

До глубокой ночи во дворе гремела музыка, уже хозяйка переоделась для гостей пять раз, а мы все не решались подключиться к общему веселью. Мансарда была как отстойник для чужих. К нам и забраться-то было непросто. Вниз вела свежеструганная лестница для трезвых. Поэтому весь день до ночи мы просидели под крышей, радуясь собственному углу. К морю мы опять не попали. А рано утром нас разбудил брайтонский фольклор:

Весело — ничего не скажешь. У Васи было тихо, но стремно. Здесь громко, но мы тут никому не нужны. Все старше нас, и у них какие-то свои счеты с «суками», «ворами», «ментами». Такое впечатление, что народ рвется к чему-то запретному, стремному, с запашком. Даже социологи не прогнозировали, что через несколько лет сюжеты уличной лирики эмигрантов перекочуют в нашу реальную жизнь и начнется время беспредела. А пока что все выглядело очень симпатично…

— Ты только послушай! Гениальный чувак! Какие слова! — почти рыдала от восторга Светка.

— Вот такую жизнь я понимаю. Вот это мужик! — с влюбленным взором подпевала подруга.

В мечтах об идеальном самце, который собой пригож и миллионами разбрасывается, мы спустились к общему столу. Хоть нас и не звали, но гул мужских голосов придал нам уверенности, — в конце концов, мы молодая конкуренция и должны прямо заявить об этом.

Втиснувшись между толстожопыми, полуголыми жильцами, мы скромно начали стругать салатик. Напротив под спелой виноградной гроздью сидел зрелый дядечка, который тут же уставился на меня печальным взором.

— А вы знаете, что аббревиатуру фамилии Горбачева народ расшифровывает как «Готов Отменить Решения Брежнева Андропова Черненко Если Выживу»? — продолжил начатый разговор весельчак из отдельной пристройки.

— Не надо «ля-ля»! — отозвался лысый в детской панамке. — Чего он там готов отменить, верный идеолог партии?! Он просто представитель нового поколения партийной номенклатуры. Его курс ускорения направлен на экономику, чтобы догнать и перегнать Запад. Начал с тяжелой промышленности, а начинать надо — вот… — Лысый ткнул рукой в дыню, поддерживающую кассету, и потряс панамкой: — Не с машиностроения надо начинать, а с сельской и легкой! Чтобы народ пожрать мог и одеться нормально. Не с того начал, Клякса.

— Чушь все это! Коммунистические происки — я вам говорю. Кого мы там обгонять собрались?! Наша страна безнадежно отстала от развитых стран на полвека, как минимум! Весь мир пользуется валютой, а у нас за обмен от десяти тысяч долларов расстрельная статья!

— А вы уже вступили в общество трезвости? — вклинилась тетка в ситцевой косынке.

— Ну-ка, расскажите поподробнее, — заинтересовался «философ» с бородкой и легкой тремоляцией рук.

— Сейчас стали «модными» безалкогольные праздники. На свадьбах и днях рождения теперь разливают из самоваров и чайничков. А в рамках борьбы с пьянством отныне нельзя выпить в сквере, на улице и в поезде. (Мы со Светкой переглянулись.) Антиалкогольная программа вынудит народ гнать самогон и пить разную дрянь, я вам точно говорю. Непопулярная мера, и будет только хуже! Говорят, в аптеках скупают валокордин, корвалол, а в универмагах сметают одеколон, политуру и жидкость от комаров. Ужас, что творится! Только месяц назад вышел закон, а мужики уже прозвали Горбачева Минеральный секретарь, ха-ха…

— Подождите! То ли еще будет, ой-ей-ей! Если начали — быстро не остановятся. Я вообще слышал, что для сокращения производства алкоголя будут вырубать виноградники.

Тут все резко обернулись на усатую хозяйку, которая вышла из домика и победоносно тащила в обеих руках по бутылке водки.

— Эй, кума, ты слышала, что в Крыму будут вырубать виноградники?! — залихватски крикнул ей лысый в панамке.

— Та начхала я на них, — украинским говорком сообщила хозяйка. — Они у мене уверх тормашками лететь будуть.

Стол одобрительно заржал.

— А еще говорят, что молодежь клей нюхает. Вот этого я понять не могу! Ладно, самогон — святое дело. Но нюхать клей? Это для чего?

Почему-то при этих словах стол вылупился на нас. Наверное, как единственных представителей молодежи в этой несвежей компании.

— Мы не знаем. Мы не нюхаем клей, — сказала Светка и пододвинула свой стакан поближе к бутылке.

— А что обо всем этом думает наш драматург? — вдруг спросил весельчак из пристройки.

Народ уставился на зрелого мужчину с грустными глазами.

Мужчина, которого назвали драматургом, нес в себе тайну. Если это была не шутка, то тогда все совпадало — и внимательный пытливый взгляд, и достоинство, и благородный облик знатока человеческих душ.

— Я думаю, кто прав, кто виноват, рассудит время. Новая метла по-новому метет. Будут и перекосы, и новаторства, и реальный прогресс. В любом случае так, как было раньше, уже не будет. И это великолепно. Горби действительно оживил страну. Подуло свежим ветром. Но за год не изменишь то, что прогнило насквозь. Может, у него и получится, если Запад поможет. Но с антиалкогольной кампанией он явно погорячился — в госбюджет от водки идет каждый шестой рубль. Посмотрим…

Народ уважительно закивал, и полемика сразу прекратилась. Видимо, драматург здесь был наподобие судьи — кого казнить, а кого… любить.

Он говорил и смотрел на меня. Даже Светка заметила, хотя в этот момент была занята пропорциональным разливом спиртного.

— А вы действительно драматург? — наивно спросила я, потому что в девятнадцать лет наивность воспринимается как невинность. Эротично и с умилением.

— Да. Я написал шестнадцать пьес и пять киносценариев. А мы никогда раньше не встречались? Мне ваше лицо кажется…

— …знакомо! — вклинилась Светка поддержать интригу. — Вполне возможно! Она училась в театральной школе. И снималась в кино, между прочим!

Я скромно потупилась. Назвать съемками полуминутное появление на экране было самонадеянно. Так, мелькнула в военном фильме, спела две строчки «В лесу прифронтовом», а потом сама себя не узнала. Гримеры затянули косички до японских глаз. А все потому, что маленькие права голоса не имеют. Что хотят с ними, то и делают.

Все это я рассказала драматургу как часть творческой биографии. Ту часть, которая была ему близка.

Драматургу рассказ понравился мимикой, непосредственными жестами и милой драмой. Ох, скажите — косички туго затянули! Какой ужас, ха-ха. По его лицу читалось: «Сударыня! Какое вы еще дитя! А я, умудренный жизненным опытом мужчина, смогу открыть вам неведомые горизонты, объяснить непонятное, научить всему, что умею сам».

— Может, прогуляемся по берегу? Подруга не будет против, если я вас ненадолго украду?

Его умное, интеллигентное лицо, обрамленное кучерявой сединой, было вытянуто, как маска индейца племени майя. Добрые широкие губы, огромный длинный нос, грустные всепонимающие глазки и широкие черные брови от середины лба по нисходящей к вискам.

Меня только немного смутило, что он говорит как в фильмах. В тех, где старый соблазняет молодую, а она типа ничего не понимает.

Но прогуляться со знаменитым драматургом на лучшем курорте страны, вечерком, под ручку, в сопровождении романтических звездочек было так заманчиво!

— Вы прекрасны, — наклонился он к моему ушку и щекотнул седыми кудряшками. — Где я был раньше? Где вы были раньше?!

Я не знала, что отвечать. Ему действительно интересно, где я была раньше? Или вопрос риторический, как преамбула к поцелуям?

Галечный пустынный пляж с шелестящим прибоем, бликами луны на темной воде, насыщенной белковыми афродизиаками.

Драматург жадно вдыхал полезный йодированный воздух норовистыми ноздрями. Он заряжался мужской силой, укомплектовываясь окружающими дарами природы. Ветер молодцевато разгонял его седые стружки волос, море придавало уверенность в своих силах, камешки под ногами разминали заскорузлые ступни и поднимали тонус.

— Ты — само совершенство. От запаха твоих волос дух захватывает. Ты, наверно, и есть та святая Варвара, «преданье старины глубокой». Знаешь эту легенду?

— Да. Она сбежала от родных, ее приютила добрая гречанка, а Варвара вернула ее сыну слух. Но потом все плохо закончилось. Я подробностей не помню, но эту историю символизирует окаменевший корабль. Вон, скала стоит в море, вроде она и есть.

— Она сбежала не от родных, а от деспота-отца. А ты очень умная и хорошая девочка. Только старайся говорить тише — на два тона тише.

Ну, вообще-то он прав. Это привычка со школы говорить четко, как урок отвечаешь.

Драматург развернул меня в обратную сторону и пальцем указал на гору:

— А это знаменитый портрет Максимилиана Волошина. Вон видишь — борода, нос…

— Ну, это нам в первый же день показали. Хотя этот склон и пушкинский профиль напоминает.

— Тихо, тихо, говори тише… И ты услышишь, как волны напоют тебе стихи…

Рука драматурга вальяжно устроилась на моем плече. Лицо было устремлено вверх, и каждая строчка стихотворения выстреливала как истина и била по нервам трагической интонацией чтеца.

Очень неловко возвращаться к мирским заботам после высокого, но я ужасно замерзла. Поскольку, кроме веселого сарафана, у меня не было никакой другой одежды, в наших со Светкой планах было посещение местного рынка. Мы точно знали, что прикупим: обязательные балахоны с цветными бусами, повязку на голову, как у хиппи, сандалии и рваные джинсы на вечер. Наш облик должен был соответствовать культовому месту и называться «веселая бедность».

— Ты замерзла? — нежно спросил драматург и скособочил меня, прижав к себе.

Идти стало неудобно, но и освобождаться было неловко. В туфли попадали камушки, а белые носочки со слабой резинкой все время скатывались на середину пятки, приходилось останавливаться и поправлять. Драматург продолжал читать стихи, а я боялась прервать самовыражение творца. Вдруг это его стихи?..

Набережная была отделена от пляжа невысоким бетонным парапетом; под ним на гальке лежали скрепленные ржавой подвязкой деревянные топчаны.

Драматургу, наверное, надоело, что я иду как хромая гнедая, он прилег на лежак и потянул меня за сарафан:

— Иди сюда, нимфа. Ты словно из пенных вод создалась и выплеснулась на берег.

«Гений, — подумала я. — Вот она — мечта безотцовщины. И защитит, и научит, и мозги вправит».

Он тянул меня к себе, но потом все же сообразил подвинуться. Я легла рядом, потому что, наверное, так полагается для усиления романтической линии с розовыми соплями.

Стихи кончились. Пошла риторика.

— У тебя уже был мальчик?

Ни фига себе вопросик! В смысле был ли у меня секс? А зачем ему это? Странный драматург. Может, он хочет написать сюжет по мотивам моей жизни? Я, конечно, много могу рассказать про школу, про моих друзей и подпольное издательство. Но тема секса в этих событиях занимала едва ли не последнее место. Вот если про подружку Татьяну! Тут конкуренция Ленину с его собранием сочинений. Она точно пошла другим путем…

— В каком возрасте ты лишилась девственности? — напрямик спросил драматург.

— Не знаю, что вам отвечать, — жутко смутилась я. — Не собираюсь откровенничать с вами на эту тему.

Драматург таинственно рассмеялся и сладко потянулся, закинув длинные руки за голову.

— Не волнуйся. Я же не мальчишка дурной, чтобы тебя обидеть. Зрелый мужчина знает, как нужно обращаться с женщиной. Тем более с такой молоденькой, как ты. Можешь не отвечать, если стесняешься. Но, видимо, у тебя не было отца, и поэтому ты боишься откровений с мужчинами. А я и так все о тебе знаю!

— Да?! — сразу поверила я и подумала о диссидентских проделках.

— Я, к примеру, знаю, какой у тебя размер лифчика и трусиков.

Тут мое лицо вообще залилось краской. Откровенно говоря, я и сама не знала, что какого размера. Мама покупала на глаз, а трусы размерами S/M/L продавались только в туалете на Столешниках или с рук спекулянтов. Лифчиков в таких комплектах не было.

— Вы знаете, я больше думаю о своем будущем, о профессии. Мне хочется приносить радость людям и реализовать все свои дарования.

Драматург зычно рассмеялся и похлопал в ладоши.

— Браво! Ответ как на комсомольском собрании. Ты меня слушай! Только я могу научить тебя правильно жить и найти свое место в обществе.

— Но причем здесь размер моих трусиков? — искала я логику.

Даже в темноте я разглядела ироничные мудрые глаза драматурга.

— Хочешь, я научу тебя целоваться? — вдруг предложил он.

— Нет, — быстро ответила я и вскочила. — Я не хочу, чтобы вы учили меня целоваться.

— Вот как? — искренне удивился драматург. — Отчего же?

— Потому что вы старый, а мне нравятся молодые. Или чуть постарше меня. Вот вам сколько лет?

— Сорок девять, — быстро ответил драматург и сел.

Ну вот так всегда! Как только хотят уменьшить возраст, сразу сбрасывают единицу от юбилея. Тоже мне писатель, мог хотя бы сочинить, что ему сорок восемь.

Драматург загрустил, но ненадолго.

— В моей новой пьесе есть эпизодическая роль. Конечно, роль небольшая, но очень важная в концепции произведения. Молоденькая девушка влюбляется в немолодого писателя и сбегает к нему от своего парня. Ты же актриса — сможешь сыграть?

Меня аж подбросило! Ух ты, играть в театре? А разве можно без образования?

— Детка, было бы мое желание! Режиссер мой друг, для него не составит труда взять в спектакль студентку.

— Но я не учусь в театральном. Честно говоря, у меня вообще другие планы. Я хочу в музыкальное училище поступать. Хотите я спою?

Драматург вздохнул, лег на топчан, заложив руки вместо подушки, и закрыл глаза.

— Вот до чего я дожила, Григо-орий! — затрубила я оперным голосом.

Дядя удивленно открыл глаза и уставился на меня.

Я так и знала, что он удивится! Думал, сейчас про «миллион алых роз» услышит, а я ему арию Любаши для меццо-сопрано из оперы «Царская невеста».

— Господь тебя осу-дит, осу-дит за меня-я, — пела я в полный голос, наслаждаясь чистым морским воздухом, который заполнял мои легкие.

Драматург внимательно слушал, потом встал и подошел.

— Тебе надо поступать в музыкальное заведение. Зачем ты тратишь время в сомнительных конторах и в праздности? Поступай и даже не думай!

Да, ему легко говорить, когда у него уже все позади. А моя мама считает, что сначала нужно научиться работать, чтобы содержать себя. А потом уж можно осваивать любую профессию для души. Правда, на вокальное конкурс огромный…

— У тебя хороший голос. Советую, сразу, как вернешься в Москву, немедленно иди в консерваторию и поступай. Станешь звездой оперной сцены, я уже старенький, наверное, буду… («Как будто сейчас ты молодой», — отметила я.) И вот однажды подойду я к тебе после концерта в зале Чайковского и скажу: «Вы меня не помните? Это я дал вам совет поступать в консерваторию!» — Драматург ласково глядел на меня, словно дожидался, что я сейчас на шею ему брошусь от благодарности.

Вот что меня всегда раздражает — это советы. Стоит какой-нибудь мозгляк престарелый, сам насосанный как комар, а перед ним девчонка без связей, без денег, без надежды. А он вместо помощи советы раздает. И еще благодарности ждет, первооткрыватель хренов…

— Ты сама всего добьешься, — словно услышал мои мысли драматург. — У тебя сила воли есть. А вот подружка твоя — неправильная девочка. Поверь моему опытному взгляду. Не общайся с ней, найди себе целеустремленную подругу.

Вот тут я разозлилась! Кто он такой, чтобы учить меня, с кем дружить? Тоже мне, папа нашелся!

— У меня отличная подруга! Не надо про нее гадости говорить. Если б не она, сидеть мне сейчас в пыльном райкоме и постановления печатать. Знаете, как шея болит после восьми часов работы? Не знаете!

Драматург обрадовался:

— Я делаю потрясающие массажи! Ложись скорее на лежак — нужно снять напряжение с воротниковой зоны.

Вот зачем я ему сказала, что шея болит? Теперь он опять начнет приставать своими руками.

Но поскольку мама учила меня слушаться старших, я легла ничком на топчан и свернула голову в бок, как сломанная кукла.

— Если хочешь настоящий массаж, то я должен сесть на тебя. Не бойся, я легкий, не раздавлю.

Как будто в этом дело! Я вообще не хочу, чтобы этот старик усаживался на меня. Жила без массажей девятнадцать лет, и ничего себе, шея поворачивается.

Но драматург уже с серьезным видом разминал руки, бубня под нос: «Жаль, крема нет». Он вцепился костлявыми пальцами в мои плечи и стал их выламывать.

Было больно с непривычки, хотелось скинуть навязчивого всадника и ускакать от его приставаний да разговорах о трусиках. Но он так вгрызся в мои плечи, что я только вскрикивала и просила «полегче».

А у него, видимо, обострилось тактильное восприятие, и от воротниковой зоны он стал опускаться туда, где точно не болит.

А я это заметила и стала выворачиваться, как уж на сковородке.

— Расслабься! Я своей жене каждое утро массажи делаю, а она сознание теряет от удовольствия.

Почему мужчины думают, что подробности их личной жизни интересны другим женщинам? Или драматург всерьез полагает, что после этих «милых» семейных историй я брошусь на него в экстазе с криками: «Да! Да! Я тоже так хочу! Делай мне больно! Называй своей сучкой!»

В этот момент позади меня раздался глухой удар, и туловище драматурга свалилось на мою голову.

«Ничего себе легкий», — подумала я, раздавленная драматургом. И только потом испугалась. Затаилась. Пусть бандиты думают, что мы оба мертвые. Постоят да уйдут восвояси.

— Эй, ты живая? — спросил молодой голос и стащил с меня обмякшее тело писателя.

Я вскочила с бодрой улыбкой, чтобы бандит не решил, будто напугал меня и я собираюсь кричать.

— Весь берег обошел — искал вас, — радостно сообщил парень, помахивая палкой.

— Ты кто? — собиралась я с мыслями, потому что в темноте он был похож на черта.

— Не узнала? Во даешь! Вы у меня ночевали, когда приехали. Коза Гиппократ еще у меня. Вспомнила?

Видимо, драматург, когда падал, ударил меня подбородком по темени. Оттого и вопросы насущные появились.

— Ты почему козу мужским именем назвал?

Чернявый Вася-Бэзил с радостью ответил:

— До нее был козел. Я его назвал Гиппократ, потому что хочу в медицинский поступать. Козел сдох, а имя осталось.

— Ну да, ну да… — размышляла я над превратностями судьбы. — А здесь ты что делаешь? Мы тебя боялись — думали ты агрессивный.

— Не! — открыто улыбнулся парень. — Я ждал вас две ночи, волновался, все ли у вас в порядке. Потом решил искать на набережной. Здесь все тусуются. А Светка где? Мне пить не с кем!

— Светка квасит с пожилым контингентом на съемной хате. Хочешь, отведу тебя к ней?

Драматург зашевелился, обозначив живучесть.

— А зачем ты его так? Он известный писатель, между прочим.

— Я иду. вижу, мужик над женщиной издевается. Она кричит, а он ее душит…

— Он массаж мне делал. Воротниковой зоны…

Чернявый поглядел на драматурга и сразу поставил диагноз:

— Педофил.

— А что это? — Я вспомнила про опасные глисты как узкую специализацию чернявого.

— Это когда старый к молодым лезет. Он тебя просил что-нибудь делать?

— Нет… Просил, но ерунду. Говорить потише, про белье расспрашивал, трусиками интересовался… Так, по мелочи…

— Эти темы его возбуждают. Тихий голос, разговоры про белье, наверное, научить целоваться предлагал, да? Умные вещи рассказывал, да? Это классический педофил.

— А неклассические круглые идиоты? — очень разумно спросила я.

Чернявый продолжал развивать свою теорию.

— Наверное, стихи тебе читал? Они здесь все Волошина декламируют. Мозги опыляют романтикой.

Драматург открыл глаза и снова закрыл от греха подальше.

— А я думала это его стихи… Почему же он меня не изнасиловал?

Бэзил с такой готовностью отвечал! Прирожденный медик.

— Твой знакомый — социопатическая личность с комплексом своеволия. Просто ты ему не создала нужных условий для преступления. Ты громко разговаривала, трусики не обсудила и капризничала во время массажа…

— Я ему еще оперные арии пела.

— С ума сошла! Он же писатель, наверняка ненавидит, когда говорит кто-нибудь, кроме него. Вероятно, импотент к тому же. А ты ему — арию.

Я задумалась.

— Но если он импотент, зачем тогда к женщинам пристает?

— А он каждый раз надеется, что в этот раз получится.

Надо же, сколько неизведанных чудес преподносит жизнь. Сколько знаний и навыков мне еще предстоит получить. Правильно Ленин говорил: «Учиться, учиться и учиться».

Приученный к лозунгам и декламациям мозг сформировал собственные тезисы. Пусть менее значимые, чем тезисы апрельского пленума ЦК КПСС, но зато искренние, не для рейтинга.

Опытным путем я поняла, что. действительно, художника может обидеть каждый. Главным постулатом этой философии явилась моя безграничная любовь ко всему живому, включая извращенца-драматурга. Поэтому его грех рассматривался мною исключительно как болезнь. И вполне излечимая, как наглядно продемонстрировал Бэзил.

Другой тезис, уже менее веселый, затрагивал социальную сферу. Нагло перефразируя Ленина: «Верхи не хотели, низы не могли», мы получили неготовность «отцов» адекватно воспринять бунт «детей». На примере одаренной, но нетрадиционно мыслящей Светки было видно, что только ленивый не станет ее хаять и порицать. Новое мышление и стиль жизни молодежи («ты мне — я тебе» плюс «успех любой ценой») были предпосылками к переходу в рыночную экономику, но тогда этого не поняла бы даже коза Гиппократ.

И последний тезис про Его Величество Случай.

Роль случая важна не меньше таланта и силы воли. Кем бы стали те знаменитые и любимые народом актеры, певцы, художники, если бы однажды они не пошли за компанию поступать в творческий вуз, или режиссер не заметил бы их в баре за кружкой пива, или продюсер не услышал в переходе подземки? Случай приходит к тем. кто идет к нему навстречу.

Тут, правда, возникает метаморфоза — какой случай ожидает Светку, если та показала жирный кукиш любой трудовой деятельности? Хотя идея с всесоюзным розыском не лишена смысла и висеть на каждом столбе — самый быстрый способ прославиться и овладеть мыслями миллионов сердобольных граждан. У каждого свой путь к славе, и этот далеко не самый позорный.

Но и не самый человечный…

 

Глава 4

Самокритичный анализ недостатков

И все-таки я убедила Светку позвонить в Москву.

Накануне, не дожидаясь, пока раненый драматург заявит о своих гражданских правах, мы взяли сильно «уставшую» Светку под руки и увели в яблочный рай на Теневой. Плевать, что предоплата за мансарду пропала, зато мы снова очутились в своей возрастной группе и резвились как молодые козлята.

Реакцию родителей Света не узнала. Скороговоркой произнесла: «Я жива-здорова… и сыта». Пока мать набирала полные легкие воздуха, подруга уже проворно повесила трубку.

Очереди в междугородные кабинки не было, и я. вдохновленная удачными переговорами подруги, тоже заказала разговор с домом.

— Звонил начальник. Тебя уволили с работы. — трагическим голосом сообщила мать. А я ведь даже не успела произнести фартовую фразу про «жива-здорова-сыта»…

У некоторых людей есть дар возводить любое маловажное событие в ранг вселенской трагедии. Едва ли мама сильно гордилась тем. что ее дочь работает машинисткой в райкоме. Но сообщила об увольнении так, что я сразу осознала — моя жизнь закончена.

Плакала тут же в переговорной, потому что там все плакали, или радовались, или гневались. Такое эмоциональное место этот переговорный пункт. Люди не успевали доносить эмоции, полученные из дома, и расплескивали их прямо не отходя от кассы.

Меня утешал только лист платана своей бархатной белой изнанкой. В него я и сморкалась, потому что носовых платков отродясь с собой не носила. Сделать же из Светки «носовой платок» не получилось. Она тут же залепила мне свое излюбленное «да ладно, забудь» и жестоко припомнила, как я плакала, когда умер Брежнев.

— Нашла что вспомнить! — оскорбилась я. — В тот день все испытали чувство тревоги. Что будет дальше — не знал никто. Плюс грустная музыка, а ты знаешь, что я очень восприимчива к минору.

— А я не плакала, — привела пример Светка и нагло уставилась на меня своими мультяшными глазами. — Наверное, когда Черненко умер, вообще рыдала, да?

— Нет. Я не успела к нему привыкнуть.

— А как же диссидентство и самиздат? Брежнев ведь был носителем застойной идеологии, а значит, ваш враг. — умничала Светка.

— К врагу тоже можно привыкнуть и жалеть о его кончине. С врагом борешься, мысленно разговариваешь, враг стимулирует. А когда он уходит, понимаешь, что где-то в глубине души ты его даже любил.

Мы вышли из переговорного пункта и вдруг обе резко захотели домой, в Москву.

За углом находились касса автовокзала. В час дня она уже была закрыта. Лишь суетливая дама с тетрадкой и химическим карандашом проставляла номера на руках отдыхающих «дикарей». Перекличка очереди происходила с шести утра, за два часа до открытия кассы.

— Хочешь анекдот в тему? — попыталась я поднять настроение Светке, видя, в каком ужасе она рассматривает свою руку с номером пятьдесят семь. — Перед смертью Брежнев оставляет завещание похоронить его лицом вниз. Вопрос — почему? Ответ: «Вспоминая мое время, еще выкопаете и будете целовать мой зад».

Светка мрачно сплюнула:

— Как знать… Но я все равно на автобусе не поеду.

— Все познается в сравнении. Вон. видишь другую очередь, справа? Это запись на поезд. Ведь у нас нет обратного билета.

Грустной музыкой Светку вряд ли можно было растрогать. А вот отсутствием элементарного комфорта — вполне. На глазах у подруги возникла накипь слез. И я придумала следующий тезис: ««Войти» в авантюру всегда легче, чем «выйти»».

— Слу-ушай! А ты помнишь тетку с горшком из Феодосии? Она говорила, что на «железке» работает? — обрадовалась я.

Светка, сопя, пыталась вывести слюнями химический номер на руке. Занятие целиком поглотило ее внимание, и я говорила сама с собой.

— Давай сейчас сходим к ее доче и узнаем — может, у нее есть льготы, как у члена семьи железнодорожника?

Мы поплелись на улицу Теневую, к дому номер четыре. Почти неделя минула с тех пор, как мы впервые отправились по указанному адресу. Но не попали только сюда и на море…

На заборе номера не было, но мы сразу догадались, что пришли по адресу. На изгороди из жердей выстроились в ряд перевернутые для сушки горшки разного цвета и дизайна. На них можно было играть как на металлофоне. Только звук более глухой и скучный. Я прощелкала пальцами по каждому из «звукоряда» и, не найдя нашего с грибком, открыла заветную калитку.

Этот двор ничем не отличался от соседских. Те же арки виноградников и суета жильцов возле кухни. Только здешние двигались чуть быстрее, чем у предыдущей усатой хозяйки.

Прямо посередине двора стоял детский манеж. В нем сидел ребенок и сосредоточенно мазал себя какашками. Девочка увидела гостей и, с трудом поднявшись на толстые ножки, приветливо потянулась к нам испачканными ручками.

— Вы жилье ищите? — выглянула из кухни хозяйка с клубничной маской на лице.

Светку затошнило, и она стремглав выбежала за ворота.

Я догадалась, почему жильцы двигаются в скорости немого кино — здесь главным был ребенок с его естественными отправлениями жизнедеятельности организма.

И все же мне пришлось отважно двинуться навстречу хозяйке, кисло помахав ладошкой дружелюбному чаду.

Но, как мы знаем. Его Величество Случай идет только навстречу идущим! На наше счастье, доча хозяйки имела льготы и без особых хлопот помогла нам купить обратные билеты на поезд.

Мне хотелось ее как-то отблагодарить, поэтому я напомнила ей о нашей любезности. Когда мы прощались возле железнодорожных касс, я спросила:

— А что, наш горшок тоже не пришелся по вкусу?

Доча хозяйки рассмеялась во всю здоровую глотку:

— Не! Она рядом сходила. И я этот горшок под засол грибочков приспособила. Спасибо!

Светка представила себе эту закуску под водочку, и ее снова затошнило.

Проводив взглядом подругу, сотрясшую звуками придорожные кусты, я искренне поинтересовалась, как такие условия переносят жильцы.

Доча хозяйки легко ответила:

— Бачили очи, що купували, тепер ежте, хоч повилазьте!

А Светка позже прокомментировала более философски:

— Хозяин — барин! Купи собственный дом и делай в нем все что хочешь! Введи свои правила, свод законов и порядок наказаний. Провозгласи себя королем, а остальных слугами. Только корми их и одевай — они будут терпеть и хвалить то, что имеют.

— Но ведь они могут уйти к соседям, где не пахнет дерьмом? — возразила я.

— А у соседей свои причуды. Ты. по-моему, смогла в этом убедиться. И вообще: покажите мне хозяев, которыми довольны их слуги? Вот поэтому нужно все иметь свое: и дом, и машину, и деньги. И быть хозяином, а не слугой.

— Но ведь все это не может свалиться на голову просто так? — пыталась разобраться я. — Ведь нужно работать, чтобы все это приобрести и получить независимость.

Светка отбросила бычок «Столичной», вытащила из лифчика кулек с мелочью и подошла к уличной торгашке.

— Дайте, пожалуйста, два пирожка по четыре копейки!

Пирожок с капустой, завернутый в серую бумагу, откусывался вместе с бумагой. Вынимаем ее изо рта и получаем удовольствие. На сытый желудок светлый путь в будущее кажется гораздо яснее.

— Приедем в Москву, я найду тебе клиентов — будешь работать частным образом.

— Это как? — удивилась я.

— Так. На дому.

— Но у меня машинки нет!

— Не проблема. — как всегда легко объяснила Светка. — Ты и на русском, и на латинском печатаешь, а это знаешь какие деньги? Мы будем миллионершами!

— И я туфли куплю?

— Какие туфли? — забыла Светка.

— Туфли, которые моя тетка из Еревана привезет. Они обалденные!

Светка прикинула и выдала:

— Если хорошо пойдет — ты туфли каждый день менять будешь!

Окрыленные буржуазными мечтами, в тот вечер мы впервые искупались в море…

Москву летом можно любить. Чтобы ее любить зимой, нужно быть патриотом.

А сейчас середина лета, и мы возвращаемся домой — загоревшие, умудренные опытом, правда, снова с пустыми карманами.

Светка привезла семье взятку — дыньку и ящик с помидорами. Я купила жесткие персики (чтобы довести), а ведро яблок мне подарил Бэзил. Заботливые дочери — мечта каждого родителя. Нашим повезло.

Мне мама сразу поверила, когда я ей рассказала «правду». Живописным рассказом про «педофила» Глеба Семеновича из райкома, с его массажем «воротниковой зоны», я довела мать до валокордина. Добила картину вопросами о трусиках, и тогда мама долгожданно заявила: «Какое счастье, что ты ушла с этой работы!»

Это же не вранье? Это правда, с подменой действующих лиц. Суть от этого не меняется. Есть педофилы, а есть мерзкие старикашки, которые увольняют всего за неделю прогула. Вот за это я его и наказала.

Мама лишь немного расстроилась, что я потеряла стаж работы на одном месте. Но я посоветовалась со Светкой, и она успокоила:

— Стаж работы — два дня? Ты издеваешься?! Брось эту трудовую книжку! Будешь хорошо зарабатывать — тебе она вообще не понадобится.

— Да ты что? — испугалась я. — У мамы непрерывный стаж работы двадцать пять лет на одном месте!

— Я тебя когда-нибудь задушу с твоими правилами. Слушай сюда. Есть парень. Сейчас защищает диплом и собирается эмигрировать. Ему срочно нужна машинописная работа на испанском языке. Сто двадцать страниц. У тебя одна ночь. Целуй сюда. — Довольная подруга улыбалась роскошным ртом.

— Опять испанский?! Но я его не знаю! И проверить ошибки-то не сумею. Нет. отказываюсь… Тем более латинской машинки нет…

Светка переждала эмоции и выдала главное:

— Тридцать рублей.

— За ночь работы?! — не поверила я.

— Да. Это фантастика, но факт. — сама удивилась Светка.

Ну, конечно, я согласилась! Вот если каждую ночь так зарабатывать, то за месяц можно получить зарплату народного артиста! Стоп… Но где взять машинку?

— У него есть портативная машинка «колибри». Механическая, конечно. Так что тебе предстоит помучиться… Но это очень хорошие деньги!

Конечно, я была дико благодарна Светке, которая в поисках клиентов специально съездила в МГУ и отрыла где-то в библиотеке щедрого «предателя Родины».

Заказчик по телефону продиктовал мне адрес: «Смоленский бульвар, угловой дом. пятый этаж, три звонка». Просто чудо, что в центре, хотя я бы поехала и в Бирюлево.

Коммуналка оказалась адекватная, без шарахающихся пьяных соседей и визгливых детей. Мой работодатель владел комнатой метров восемнадцати, в меру меблированной, с мутными окнами на Садовое. На столе стояла древняя латинская машинка цвета хаки, и мне она показалась даже уютной.

— Я вам мешать не буду. Спокойно работайте, вас никто не потревожит. В холодильнике сыр. колбаса и минеральная вода. Я приеду завтра днем, приму у вас работу — тогда и рассчитаемся.

Договорились?

— Конечно! — с готовностью ответила я. довольная удачной халтурой.

Парень ушел, а я уселась работать.

Горячий темперамент выдавал сто знаков в минуту. На русской было бы двести пятьдесят ударов, но тут приходилось перепроверять почти каждое испанское слово. Замедляла процесс и сама машинка. Поскольку нас учили работать на электрических аппаратах, механические тугодумные клавиши не справлялись со скоростью пальцев и металлические литеры конвульсивно сбивались в кучку.

Приходилось разбирать их вручную и притом нежно — машинка чужая. Также процесс тормозил рычаг перемещения всей каретки к началу строки. На курсовых Optima электрическая каретка летала от нажатия клавиши. Здесь же я чувствовала себя и кочегаром, и машинистом поезда из фильма «Адъютант его превосходительства». И уголь в топку подбрасывала, и за дорогой следила, и на паровозном гудке руку держала.

««Литерный» проследовал Батайск», — сказала я себе, напечатав сорок страниц. От усталости свело шею, болела спина. Текст перед глазами начал расплываться. «Нет, я так просто не сдамся!» Съела бутерброд, выпила воды. И села снова. И опять по новой: буквы, рычаг, кучка литер, разбор, правка ластиком и попытка попасть в ту же букву. К пяти утра, перейдя на семидесятую страницу, я сказала вслух:

— «Литерный» проследовал Мамаев-курган.

И заплакала.

Мне вдруг стало так жалко себя. В чужой квартире, ночью, работаю «на дровах», чтобы заработать себе на туфли.

Тетя часто приезжала из Еревана и всегда привозила подарки. Но однажды она привезла белые тапочки из нежнейшей кожи с белой сеточкой по бокам. Кожаные завязки шнуровали щиколотку на манер греческих сандалий, и тогда я узнала, как выглядит счастье. Я их мяла, нюхала, гнула и. вообще, готова была с ними спать. Стоили они дорого, поэтому их можно было только купить. Муж тети работал директором обувной фабрики, и цену они назвали настоящую, без накрутки.

Бедным редко дарят что-то хорошее — скорее, отдают ненужное. Туфли были, к сожалению, хорошими, поэтому могли быть только проданы.

И теперь я за одну ночь могу их купить! Это огромная удача, а я сопли мотаю…

Часам к восьми я поняла, что последние двадцать страниц мне уже не напечатать. Напряжение глаз, туловища, концентрация внимания подошли к нулевой отметке.

Мой поезд встал.

Я поставила будильник на двенадцать часов, чтобы успеть допечатать текст к приходу заказчика.

Прекрасная кровать с упругим матрасом и чистым бельем приняла меня в свое лоно. С блаженной улыбкой я вытянула уставшее тело и тут же отрубилась.

Сладкая слюнка уже готова была стечь на подушку, но тут я проснулась от страшного зуда. Включила настольную лампу, выпрямила ее гибкую «шею» и, как с металлоискателем, прошлась по стенам в поиске комаров. Одного нашла, убила, успокоилась, легла. Но через пять минут все повторилось снова, только в усиленном режиме.

Все тело чесалось и жгло. Мелкие волдыри покрыли ноги, руки — все. что доверчиво оголено. Я догадалась, что меня кусают паразиты. Но не знала, какие и почему их так много. Исследование постельного белья навело на мысль, что это не кровать, а настоящий клоповник.

Я тут же вспомнила старушек из поезда… С чего они взяли, что сейчас лучше? Эту коммуналку проще было взорвать, чем лечить, — вся больная насквозь. Как тут люди живут? И можно ли это назвать жизнью?!

Одно понятно: чтобы спасти себя от насекомых, нельзя больше ложиться в кровать. Слава богу, «животных» нет хотя бы в стуле — съели бы зад.

Я снова уселась за машинку. К полудню напечатала оставшийся текст и уснула, положив голову на клавиатуру. Литеры тут же судорожно сбились в кучку — я их не разбирала…

А к середине дня приехал свежий заказчик.

Стараясь не разбудить, гуманно вытянул из-под моих рук папку с работой. Читал стоя, а я спала и мне снились пытки.

— У вас много ошибок. — наконец разбудил меня парень.

Я мигом проснулась, потому что наступал главный момент.

— Меня всю ночь кусали ваши клопы. Сколько ошибок — столько клопов. — ответила я без кокетства.

Заказчик почему-то очень смутился, как будто это было новостью для него. Но тут же взял себя в руки и сказал:

— Надо было в тарелку налить клей и добавить немного крови. Клопы — чуткие, полезли бы и прилипли.

Я внимательно посмотрела на него.

— Извините, не догадалась…

Ну зачем сейчас спорить о методах борьбы с насекомыми, когда парень должен комфортно себя чувствовать перед расставанием с деньгами?!

— Я вычту с вас за ошибки. С меня двадцать рублей, — по-капиталистически беспощадно заявил будущий эмигрант.

Наверное, на мне репетирует, чтобы сразу вписаться в буржуазный стиль жизни.

А я и не расстроилась. Взяла, потому что на туфли все равно хватает. И спасибо еще сказала. Ведь я униженная, юридически безграмотная гражданка СССР, которая не заключает договоры на оказание услуг, не берет предоплаты и вообще не имеет право на индивидуальную трудовую деятельность.

Это еще раз подтвердило слова Светки, что хозяин — барин. Восемнадцать часов работы не разжалобят и клопы, более чуткие, чем работодатели.

— Мог вообще не заплатить, кстати, — брезгливо поджала губы Светка. — И ничего бы мы ему не сделали. Он еще порядочный оказался. Ббльшую часть отдал.

Она забыла, что сама его нашла в библиотеке, и говорила теперь о нем как об уличном аферисте.

— Значит, больше не работаем частным образом? — расстроилась я.

— Продолжаем в том же духе! Все правильно, просто в этот раз не было организовано рабочее место.

— Откуда нам знать, что у клиента дома? Клопы, крысы или другие чудеса? Проблема в том. что у меня нет собственной машинки!

Светка недолго раздумывала, покопалась пальцем во рту. напрягла молодой лобик, который в шутку называла «мой лоббк», и выдала:

— Тебе надо устроиться на такую работу, где мало работы. Все свободное время будешь выполнять «левые» заказы. Классная идея?

— И где я такую найду? Чтобы деньги платили и работать не надо? — сомневалась я.

Светка вполне могла бы стать менеджером по устройству на работу. Вот был у нее такой талант!

— А ты поспрашивай своих девчонок с курсов, кто из них куда устроился. Только той отличнице с тугой ширинкой не звони — она нам точно не подойдет.

И я позвонила «всей гнилой», которая, на удачу, еще оказалась жива. За прошедшие несколько месяцев сокурсница отлично устроилась на телевидение и сменила уже десяток знаменитых любовников.

Для меня организация «Останкино» приравнивалась к неэлитной богеме — рассаднику разврата и вольнодумия, симбиозу творческих и околотворческих людей, заботливо опекаемых государством.

— Клоака, — так грязно, но с удовольствием охарактеризовала Светка. — Я точно знаю, что на телевидении все друг с другом спят, попереженились-поразвелись сто раз и там та-а-акой разврат, что цирку не снилось! Если выстраивать список, то первое по блядству идет телевидение, потом цирк, потом Большой. Вот так, я думаю. Короче, срочно устраивайся и даже не думай.

Подружка, которая «вся гнилая», устроилась на телецентр администратором в музыкальную редакцию. Просто повезло — работа приятная, хотя и не доходная.

А меня с радостью взяли в редакцию выпуска на сдельную работу с хорошими перспективами. Для этого я всего лишь позвонила в телецентр и спросила, нет ли вакансии машинистки.

В машбюро возле столовой на втором этаже пятиэтажного корпуса сидели четыре девочки. Я нашла комнату не без труда, просто пошла на звук.

Сосредоточенные девушки отбивали тексты со скоростью, будто от быстроты зависит продолжительность их жизни. В какой-то мере это так и было. От количества напечатанных текстов напрямую зависела зарплата, которую бригадирша Марина ежедневно аккуратно записывала в тетрадь.

В белых тапочках с кожаными завязками на босу ногу я вошла в знаменитое машбюро телецентра «Останкино».

На меня глянули вскользь, поздоровались и тут же нырнули обратно в тексты. Но мне этого показалось мало.

— По-pa. по-pa. по-ра-а-а-дуемся на своем веку, красавице и кубку, счастливому клинку! — запела я с порога, осиняя всех лучезарной улыбкой.

Девушки оторвались от своей работы, с удивлением вылупились на меня. А я им сразу еще пару песен сбацала! А потом еще басню в лицах рассказала!

— Артистка. — догадалась симпатичная Иринка. — Тебе точно к нам?

Я прошлась по комнате, оживляя пространство свежей позитивной энергией и делясь переизбытком адреналина с эндорфинами.

— Сразу предупреждаю, что я здесь временно. Соревноваться, кто кого перепечатает за смену, это не ко мне. Цели заработать на пенсию, угробив юность, у меня нет. Печатать буду что дадите, но сильно не загружайте.

И меня сразу полюбили. За что?

Большинство текстов были дикторскими. Программы передач для бесконечных «Орбит» всех часовых поясов не требовали быстрого исполнения. Но тексты для дикторов требовали. И дикторы тоже требовали, нервозно стоя над тобой со страшными лицами в готовности выдернуть из каретки готовую страничку. Потому что все было СРОЧНО. Любые изменения в программе — и все машбюро бросалось на перепечатку программы. Редакторы подгоняли и грозились. Но самым страшным считалось появление в машбюро дикторов. Они возмущались и кричали, что их режут без ножа. Потому что выход в эфир через минуту, а у них еще нет текста. Зачастую, когда внезапно умирал кто-нибудь из Политбюро или прилетало с визитом официальное лицо (помнится, прибыл с дружественным визитом Каддафи, царство ему небесное), начиналось броуновское движение. И больше всех страдало машбюро, потому что крайнее. Нет текста — нет эфира.

Понятно, что для работы в таких напряженных условиях нужен стимул. И этим стимулом были неплохие деньги. Все тексты подразделялись на дорогие и дешевые. Их раздавала бригадир Марина.

Именно от нее зависело, кому сколько она даст заработать. К слову сказать, она была вполне справедлива и всем раздавала поровну. Но все равно лишний работник — лишний рот. Поэтому я сразу разрядила атмосферу отсутствием карьерных амбиций. За это и полюбили.

Рабочий день строился таким образом: сначала я выполняла заданный план, а потом полдня пела и рассказывала смешные истории. Они слушали и печатали, веселились и перевыполняли план.

Все были довольны, пока однажды симпатичная Иринка не заявила, пудря носик:

— Зря ты здесь время тратишь! Тебе нужно в музыкальное училище поступать или в театральное. А тут глубокая трясина. Затянет — станешь похожа на Аделаиду Трифоновну из другой смены. Она здесь со дня основания телецентра торчит.

Иллюстрацией к сказанному явилась одна из старейших редакторов выпуска. Правда, с другим именем и в более подвижной должности. Тетка ломанулась как на пожар без стука и приветствий.

Впрочем, к нам все врывались без стука — все равно треск машинок заглушил бы приличия.

— Кто мне может сейчас быстро напечатать программу по подготовке к двадцать седьмому съезду КПСС?! Только в темпе, девочки, в темпе!

Она трясла листками перед своим серо-желтым лицом, теребя в другой руке пачку «Столичных». В ее жестах угадывался хронический невроз.

— У тебя одна? — быстро отреагировала на пачку Иринка и привстала, продолжая печатать.

— Нет. две. Пошли. — по-мужицки лаконично махнула головой в сторону курительной лестницы редактор.

Их сдуло, только листочки остались неприкаянно лежать на столе бригадира.

— Возьмешься напечатать? Будь любезна. — попросила меня Марина, потому что это была внеплановая и бесплатная работа.

— Да. конечно, давай, — легко согласилась я, потому что уже часа два восседала на краю свободного стола и рассказывала про вчерашнюю съемку «Песни-85».

Но только я приступила к работе, позвонила «вся гнилая» с приглашениями на второй день записи программы.

— Сегодня будет Игорь Скляр с «Комарово». Я его хочу! Он страшно сексуальный! А еще Пугачиха две песни споет: «Делу — время» и какую-то новую про паромщика. Закругляйся с работой и бегом к нам в корпус!

Мне ужасно хотелось посмотреть концерт, но Марину неудобно было подводить, все же она очень лояльно относилась к моим творческим настроениям.

Я решила, что не развалюсь, если повышу собственную планку и отпечатаю эти дурацкие страницы в рекордные сроки.

Справилась минут за пятнадцать, кинула работу на общий стол и убежала в другой корпус. Вихрем пронеслась по длиннющему коридору, где посередине всегда дуло в прореху плохо заваренной трубы, и вскоре оказалась на служебном входе перед Останкинским концертным залом.

Организаторы толерантно подходили к составу участников новогодней программы — были представители практически всех союзных республик. Нуда, ведь СССР же не хрен собачий?! Большая дружная семья братских народов. Союз вековой!

Рядом курили и чесали языками артисты, готовые выйти на сцену. Я спросила фамилии у «всей гнилой», и она наизусть перечислила мне участников мероприятия.

— Это Радик Гареев — певец из Башкирии, вот видишь, Ярослав Евдокимов из Белоруссии…

— Этого я знаю — у него еще голос на Кобзона похож, — пояснила я.

— Ну да… Вон у стеклянной двери стоят Альберт Ассадуллин и Чепрага. Там дальше армянка, но я не помню, как ее зовут…

— А эта кто такая? Вообще не знаю, — указала я подбородком на молодую певицу.

— А-а-а, это Ира Аллегрова. новенькая. Только появилась — и уже в «Песню»! Наверняка тянет кто-то…

— В смысле? — не поняла я образа.

— Спит с кем-то в смысле! — рявкнула «вся гнилая», потому что появился Игорь Скляр и направился прямо в нашу сторону.

Он шел. ласково улыбаясь направо и налево, потому что был в фаворе. Песня «Комарово». хитярище. завоевала популярность у всех слоев населения.

— Я сейчас выпрыгну из трусов. — зашипела «вся гнилая», провожая томным взглядом «звезду». — Дождусь после концерта, с ним я еще не спала.

— А я слышала, он в Елену Цыплакову влюблен, может не поехать…

«Вся гнилая» сморщилась. Она считала себя во сто крат лучше. Особенно меня забавляло, когда она, изображая свою старшую сестру, говорила:

— Как она может нравиться больше, чем я?! У нее же вот такая щель между зубами!

С этими словами она обнажала передние зубы и мизинцем показывала размер щели. При этом мизинец точно укладывался в прорезь, потому что именно такая щель была и у нее самой.

Сколько раз я стояла «за кулисами», но мне ни разу не пришло в голову сфотографироваться или взять автограф. Не было ни восторга, ни зависти, ни восхищения. Я точно знала, что мы в одной упряжке. Просто они раньше по списку, а я позже.

Я наблюдала со стороны свое будущее.

…Одухотворенная мечтами, вернулась в машбюро и сразу попала в руки редактору на грани нервного потрясения.

— Вы что напечатали? У меня диктор пунцовый от стыда работал эфир! Вы читали, что напечатали?

Ну, конечно, я не читала, что напечатала. Во-первых, не было времени, а во-вторых, желания читать эту муть.

Марина молча отдала мне листочки.

На всех листах красным фломастером была подчеркнута моя опечатка.

— Опечатка или диверсия? — сыграла в идеолога Марина и приподняла брови, чтобы мне страшнее сделалось.

Да. действительно, второпях у меня палец соскочил с единицы на букву «й». Вроде ничего такого, но соскочил не на том слове и почему-то везде.

Напечатано было следующее:

Говоря о подготовке коммунистов к ХХУЙ съезду КПСС, Генеральный секретарь ЦК КПСС К У. Черненко отмечал: «Это и время извлечения уроков из допущенных ошибок, самокритичного анализа недостатков, определения путей их преодоления».

И дальше на всех страницах: ХХУЙ съезду, на ХХУЙ съезд…

Очень неудобно вышло перед диктором. Представляю ее глаза, когда она с нацепленной улыбкой читала это безобразие.

Но самокритичный анализ недостатков, о котором в своем докладе упоминал бывший генсек, позволил мне с достоинством выйти из ситуации.

Я просто извинилась и заверила, что больше палец не сорвется.

Меня тут же простили, потому что нужно было срочно готовить новый материал. К тому же телевидение достаточно распиздяйская организация — в кадре одно, за кадром другое. На хуй съезды и прочие сборища на лестничных курилках посылаются миллион раз на дню.

Они, кстати, еще не заметили фразу «как учил великий Бенин». Там тоже буквы «Л» и Б» рядом. Вот. наверное, диктор озадачил народ…

 

Глава 5

Тамбовский волк

А тем временем по коридорам «Останкина» в ускоренном режиме продвигалась еще одна участница великих перестроечных событий — соратница по литературно-театральной стезе, одноклассница Татьяна Григорьева.

Наш одаренный коллектив «школы строгого режима» девушка прославила безудержным желанием в кратчайшие сроки распрощаться с девственностью. Но благодаря уважению к закону представителя дружественного союзного Азебарджана (как называл республику Горбачев) Тане так и не удалось стать женщиной. Мухаммед провел ее через все таинства любви, научил быть щедрой, терпеливой и даже проверил на верность, поделившись ею со своим другом. Все экзамены Таня сдала на пять, но Мухаммед все равно свалил обратно к себе на родину, оставив отличницу девственницей с богатым сексуальным опытом и разбитым сердцем.

Таня окончила школу с медалью, поступила в МГУ на журналистику и вскоре вышла замуж по рекомендации родителей за немолодого и перспективного работника ЦК ВЛКСМ.

К моменту нашей встречи Танюша еще числилась замужем, но уже задумывалась о плотских утехах вне дома. Муж — исполнительный функционер с недорогим лицом и дорогими зубами, которые все время демонстрировал. Он был худ. желчен и агрессивно несексуален. А Танькиных огромных сисек просто боялся. Раз в неделю она загоняла мужа в угол комнаты, там раздевала и насиловала. Он слабо сопротивлялся, потому что низкая половая конституция не позволяла ему удовлетворять жену каждый день. Для этого требовалось хорошее здоровье, а оно отсутствовало. Все силы муж отдавал во славу комсомола и сколачиванию крепкого семейного капитала.

Вскоре ковры, хрусталь и «Жигули» сменили паркет, фарфор и «Волга». Подтянулись поездки в страны соцлагеря, которых были лишены большинство граждан Страны Советов. Живи да радуйся.

Вот как раз здесь, на курорте в социалистической Югославии, и настигла Танюху жуткая тоска. Такое случается от переизбытка удовольствий. Хотя все эти мещанские радости мало интересовали Таньку, выросшую в достатке. Она мечтала лишь о плотских утехах с любимым мужем, но не было ни утех, ни любимого.

Она смотрела на роскошных чернобровых красавцев и в каждом узнавала Мухаммеда. Здоровые высокие черногорцы возбуждали ее воображение, она готова была отдаться хоть уличному торговцу, хоть отельному портье, лишь бы придумать себе желанного.

Несчастная богатая девочка с роскошной фигурой, душным бюстом и горячим темпераментом должна была каждую ночь ложиться в постель с чужеродным организмом. Нет ничего хуже для молодой женщины. Все-таки первый брак должен быть по любви… Но что ей, выпускнице школы, жестоко брошенной красавцем Мухаммедом, оставалось делать? Как тупая овца, которая любит пострадать, Танька вновь и вновь доставала любимого письмами, караулила возле университета, но Мухаммед жестоко ухмыльнулся и исчез. А его друзья поставили перед фактом, что он вернулся на родину. И когда умные родители вовремя подсунули Таньке единоверца, который с радостью женился, упрочив свои номенклатурные позиции, она с готовностью приняла подмену. И нарочито лыбилась на свою тухлую жизнь со свадебных фото.

Мы столкнулись с Татьяной нос к носу в катакомбах останкинских коридоров. От неожиданности я отпрыгнула, а потом бросилась ей на шею — тоже от неожиданности. После школы мы практически не созванивались, потому что, повзрослев, научились задавать себе вопрос — можешь ли ты жить без этого человека или нет? Ответ наводил на печальные размышления. Ностальгия и осведомленность — вот главные критерии общения бывших подруг. И если дружба не приносит вреда и дает подпитку уму и сердцу, то можно вполне «дружиться» снова.

— Я тут, на телевидении, стажируюсь, а ты чем занимаешься? — заинтересованно спросила Танька, почесав ложбинку в декольте «обручальной» рукой.

А я и так знала, что она вышла замуж. И что муж обеспеченный, она тоже рассказывала. Смешно, когда подчеркивают приоритеты. В ложбинке уютно располагался золотой кулон, стиснутый аппетитными грудями. Еще она могла почесать себе за ушами — там висело по сережке. Таня ожидала от меня заслуженной похвалы.

— Какие у тебя потрясные украшения, — по примеру великодушной Светки отметила я.

Танька накормила самолюбие и тут же разрыдалась.

— Знаешь, я так несчастна! Я так ненавижу своего мужа! Он меня задаривает, балует, а я думаю только о… Угадай, о ком я думаю? — неожиданно игриво закончила фразу подруга. И даже слезы исчезли.

Так было и раньше. У Таньки всегда быстро менялось настроение, иначе со своей страстью к Мухаммеду она выглядела бы занудой.

— Тебе пора забыть о нем. Видишь, он не хочет тебя. Неужели все уроки, которые он преподнес, ничему тебя не научили?! Посмотри в Большой советской энциклопедии, что такое самолюбие, а потом придумай себе нового героя. Тем более что у тебя все так благополучно складывается. Закончишь универ. тебя родители в хорошее место пристроят… Да возьми хотя бы телевидение! Устроишься сюда работать — от мужиков отбоя не будет. Здесь колоссальный выбор!

Я никогда не могла понять ее одержимости Мухаммедом. После того как он жестоко с ней поступил, она взяла реванш, удачно выйдя замуж. Наверняка до него дошли слухи о мезальянсе, и нет сомнений, что резануло по сердцу, как у любого самца-собственника. По идее это должно было навсегда утешить страдалицу.

Но Танька считала иначе.

Она присела на курительный подоконник, открыла элегантную кожаную сумочку и извлекла оттуда записную книжку.

— Здесь записан адрес Мухаммеда в Баку. Я сумела добыть. Ты знаешь, что, если мне надо, я все сумею. Короче, я собираюсь ехать к нему.

— Зачем?! — возмутилась я.

— Он знал меня неопытной влюбленной девчонкой. Пусть теперь узнает хладнокровной стервой. На этот раз я чувствую, что выиграю.

— Победа любой ценой? А если твой муж узнает? Родители? А если скандал разразится? Он, насколько я поняла, женат. На фиг тебе разрушать его мирок! Пусть себе живет да радуется.

Вот это я сказала напрасно. Потом уже поняла, но было поздно.

Танька взорвалась, как петарда, и рассыпалась возмущением на множество мелких слов:

— Да?! Умная ты какая! Мою жизнь сломал, а сам будет жить припеваючи? С какой стати? Он был моей первой любовью, я доверилась ему во всем, мечтала стать его женой, а в итоге он зло посмеялся надо мной и шмякнул об землю, как зеленую соплю.

Татьяна всегда талантливо изъяснялась, недаром школу с медалью закончила.

— Что ты скажешь дома? Опять, как перед выпускными, что я заболела и мне срочно нужны лекарства из цековской аптеки? Только на этот раз я каким-то чудом переместилась в Баку и болею там. да?

Танька посмеялась, но не самозабвенно, как раньше. Годы брали свое.

— Нет, на этот раз, дорогая, у меня будет командировка по заданию редакции. Не забывай, что я теперь без пяти минут журналистка! Могу колесить хоть по всему миру!

— Ты поступала в МГУ на журфак. чтобы под прикрытием отлавливать женатого мусульманина? Тогда лучшей профессии не выбрать. Журналистика открыла тебе все пути для сбора информации о событиях. Правда, в твоем случае ну уж очень узкая специализация…

— А у тебя широкая специализация? Когда ты собираешься поступать в музыкальное училище? Я всегда верила, что ты певицей будешь. А ты в машбюро оказалась. Чего ты ждешь?

Танька лихо перелезла на больную тему, чтобы я отцепилась от ее Мухаммеда. И это не сложно было сделать — я никогда не циклилась на чужой жизни.

— Перед поступлением мне нужно год позаниматься с педагогом. Она подготовит меня и возьмет в свой класс. Только для занятий нужны бабки, и, увы, немалые. Конечно, мама поможет, но мне неудобно. Я же взрослая, могу и сама заработать. Так что годик еще придется тут постучать.

— А папаша твой? Не думала его попросить? — озадачилась моими проблемами Таня.

Нас так учили — помогать и делиться. Танька от всего сердца делилась своими мыслями.

Я благодарно усмехнулась:

— Ну что ты. Танюш, кого просить-то? Вот сейчас ты «папаша» сказала, а я сперва даже не поняла, о ком речь… Забыла, что еще кто-то принимал участие в моем рождении.

Танька скорбно покачала головой:

— Неправильно это. Несправедливо! Он же никогда вам не помогал, так хотя бы сейчас дал на репетитора. Попроси у родственника, — может, он и сам хочет помочь, но не знает, как.

Я мысленно воспроизвела облик родственника.

Тот единственный раз, когда мы с ним стояли перед зеркалом в нашей ванной и мама в шутку предложила мне найти пять отличий. Результатом поисков стало признание матери, что вот он и есть мой родименький, который так легко отказался от меня при рождении. Пятым отличием было чувство вины на моем лице за то, что так тяжело меня растить, и отсутствие вины на его.

— Я не думаю, что у родственника в лексиконе есть слово «раскаяние», — ответила я Тане, прикинув.

— Знаешь, поступай как хочешь, но обиды и гордость — это их проблемы, матери и папашки. А твоя задача получить то, что тебе причитается. Есть конкретная цель — поступить в институт…

— В училище, — поправила я.

— Хорошо, в училище. Это достойно уважения. Любой родитель будет гордиться своим ребенком и помогать ему. Твоя мама всю жизнь работала одна, чтобы тебя достойно вырастить. Ты окончила лучшую в Москве школу, плюс музыкальная восьмилетка, плюс чего там у тебя еще?..

— Профессию уговорила получить — на кусок с маслом.

— Вот! Машинистки везде нужны! Теперь он пришел на все готовое, осталось лишь помочь поступить на вокальное. Звони ему, иди к нему и не раздумывай даже!

— Нет. Я ничего просить не буду — он не заслужил.

Танька гневно выдохнула и сдалась:

— Зря…

Мы стали прощаться, потому что наверняка мне уже на стол работы навалили.

— Тань, а ты все же съезди в Баку. Мне кажется, у тебя получится, — вдруг сказала я.

— Да мне на гордость наплевать. Победителей не судят — судят победители. Вот мы и посмотрим, кто кого.

— Главное, чтобы он потом от ребенка не отказался. — почему-то сказала я.

— От какого? Ты о чем? — не поняла Танька, спускаясь по лестнице.

— Это я так, на всякий случай, — успокоила я ласково. Но села на рабочее место и тут же набрала Светке, как старшей. — Танька идею подала. Как ты думаешь? — советовалась я, трубку прижав плечом, а провод, пачкой бумаги А4. чтобы аппарат на пол не бухнулся.

— У нее шея короткая и походка тяжелая. — ревниво высказала Светка свое мнение о моей однокласснице.

— Да хрен с ней. Как ты думаешь, папашке звонить?

Светка никогда долго не думала, иначе могли решить, что она сомневается. Чем быстрее ответ, тем звонче мысль.

— Конечно! А что мы теряем? Пойдем, поприкалываемся. Интересно все-таки, какой он. па-па!

В комнату вбежала редакторша и умоляющим взглядом уставилась на каретку.

— Сейчас, сейчас, пять минут! — закивала я, продолжая печатать.

— Пять много, у вас минута! Эфир через три минуты — только добежать! — металась вокруг машинки взмыленная редакторша.

— Поедем вместе, чтобы тебе не страшно было. Разговаривать с ним буду я. Ты, главное, молчи с укором, и все.

— Проверяйте сразу, чтобы опечаток не было, это очень важный текст.

— Если хочешь, я сама ему позвоню. Согласна?

— Уже готово? Много еще?

— Как его зовут? Какое у тебя отчество?

— Быстрее можно?

— Николаевна… Да. я стараюсь…

— Рауль Кастро приехал, будут еще эфирные изменения, никуда не уходите…

— Значит, я ему скажу: «Дядя Коля, мы пришли поговорить…»

— Его зовут Виктор…

— Кого? Папашку?!

— Там еще курсивом набран текст на вклейке — не пропустите…

— Да, хорошо… Мне мама при рождении отчество другое дала, чтобы он. когда я вырасту, не предъявлял свои права…

— Да ты что?! Это плохо… Фамилия мамы, отчество придумали — как мы докажем, что ты его дочь?

— А можно печатать быстрее, две минуты до эфира?!

— Вы меня отвлекаете — не смотрите на мои руки…

— Вас отвлекает телефон, как можно разговаривать и печатать?!

— Так! Я вслепую работаю, мне телефон не мешает…

— Ерундой какой-то отвлекаете себя от работы…

— Пусть эта баба заткнется, я тебя плохо слышу…

— Это не ерунда, это моя жизнь, просто пока корявая, черт побери… бумага закончилась…

Редакторша услужливо схватила пачку А4. придерживающую провод телефона. Легкий аппарат тут же спрыгнул со стола и повис над полом.

— Не трогайте тут ничего!

— Господи, отдайте хотя бы. что уже готово, остальное донесете!

— Я могу остальное застенографировать, хотите?

— А я расшифрую, ха-ха! Так как мне отца твоего называть — Николаем или Виктором?

— Ну. блядь, тебя Светой зовут или можно и Зиной называть?!

— У вас ошибка — «юные ленивцы», поправьте на «ленинцы» вот здесь…

— Сами поправляйте! Вы же редактор! Пялились на клавиши, вот и опечатка…

— Хамка…

— Придирастка…

Производственные конфликты воспринимались как «рабочий процесс» и не тянулись долго. На следующий же день все друг с другом премило общались, потому что времени не было даже обсосать скандал.

Может, именно из-за хронического цейтнота я и не смогла бы сейчас узнать ни одного лица из тех, с кем проработала почти год. Мы видели тексты и телевизор с одними и теми же передачами, курсирующими по «Орбитам». Еще был кратковременный обеденный перерыв за свой счет (сдельная работа это всегда за свой счет) и поздно вечером переполненный троллейбус до метро. И тем не менее на тот момент это был единственный путь заработать на подготовку к вступительным экзаменам в музыкальное училище. Не самый легкий, но самый достойный.

По иронии судьбы, дом папашки оказался тот же. где я кормила клопов, зарабатывая на белые тапочки с кожаными завязками.

В доме располагался магазин «Руслан», напротив, через Садовое, возвышалось Министерство иностранных дел. Смоленская площадь.

Весь этот пафос не имел никакого отношения к самому дому, поскольку все квартиры в нем были жестко коммунальные, комнатушки маленькие, пресловутая одна уборная и единственный железный телефонный аппарат на стене в прихожей с исписанными химическим карандашом обоями.

На три коротких звонка в огромную коричневую дверь нам открыл мужчина неопределенного возраста, холерическими движениями и взглядом, полным осознанной ненависти ко всему окружающему.

Его лицо, изборожденное глубокими траншеями порока, вполне могло послужить прототипом театральной маски «Жестокость».

Нервным жестом он махнул нам куда-то в глубь коридора, и мы поняли, что нас приглашают войти.

— Как он на американского актера похож, — прошептала мне на ходу Светка.

— На Джека Николсона? Да, похож, — согласилась я, уже жалея, что пришла.

Скудно обставленная холостяцкая комната, старый шкаф, узкая кровать, рядом стул с лесенкой книг, на полу газеты; круглый раздвижной стол с белыми разводами от чашек, стопка игральных карт, шахматы, маленький телевизор и роскошный меховой кот, потрясенный нашим вторжением.

Я выбирала, куда присесть, и села на деревянный стул с вязаной думочкой. Кот тут же прыгнул мне на руки. Я вскочила и замотала головой.

— У меня аллергия на кошек. Папа Виктор, можно котик погуляет пока в коридоре?

Тут произнеслось слово, похожее на «господи», но оно прозвучало как «сспди», потому что сквозь зубы и с брезгливо прищуренным глазом по-другому и не могло звучать.

— Это его место. Пересядь сюда. — Дядя-папа снял со стула радиоприемник и брезгливо провел по нему ладонью на предмет пыли. — Небось жрать хотите? — с сарказмом спросил он и хихикнул, довольный своим оригинальным приемом. Он быстро встал, нагнулся к крошечному холодильнику, в котором мог поместиться только пакет молока, и тут же раздраженно его захлопнул со словами: — Жрать нечего. Вчера баба моя приходила, все сожрала, сволочь.

Мы переглянулись со Светкой и заржали. Мы таких никогда не видели. Действительно, прикольный мужик.

— Чего пришли? Денег нет, — с той же издевательской ухмылкой сказал он и с интересом уставился на меня.

Светка просто онемела, она даже не знала, с чего начать. Пришлось говорить мне на правах родственницы.

— Папа, я курсы закончила, сейчас работаю на телевидении…

— Папа… Тамбовский волк тебе папа! — радостно захихикал он и налил себе стакан водки. — Пить будете? — спросил он меня и Светку.

— Я буду, — спокойно ответила подруга и. продув граненый стакан, протянула его «папе».

— Смотри-ка. Мурзилка ничего, складный бабец такой… Кисули, ну расскажите что-нибудь… Мозги-то есть или дуры набитые?

Весь этот текст произносился абсолютно обыденно. Видимо, такая манера общения была для него органична, как для других «добрый день» и «спасибо»…

Светка уставилась на дядю своими мультяшными глазами и коротко сказала:

— За здоровье!

Они «хлопнули» по стакану, папа Виктор крякнул и зло сказал:

— Хочу пью, хочу не пью. Хочешь, вылью сейчас? Запросто! Мне вся эта дерьмовая жизнь ваша глубоко обрыдла. Коммунисты…баные, мамаши ваши со своими проблемами сраными, теперь Клякса этот появился. Хер знает что от него ожидать, от Гообача вашего. Сухой закон придумал, мудак. Ни одной стране мира это не принесло ничего хорошего. Разве что Америке — мафию, ха! Ненавижу… Одно существо на всем белом свете люблю, котика моего… Иди ко мне. Мурзик…

Он нежно подобрал с пола пушистого кота с охреневшими глазами и прижал к лицу.

— Ты Мурзиками всех называешь? И женщин и котов? — улыбнулась я, подмигнув Светке.

— Еще кисулями, — опять довольно хихикнул папа Виктор и закурил «Приму».

— А почему так? — осмелела после стакана Светка.

— Чтобы имен не запоминать. Кисуля — и все. — Снова налил по полному стакану себе и Светке. — Выпьем за то, чтобы скорее все сдохли, к чертовой матери!

Светка легко выпила, но дипломатично заметила:

— Ну, вообще-то нам рано. У нас только жизнь начинается. Вот у моей подруги, к примеру, талант. Она хочет поступать в музыкальное училище. Будете гордиться потом.

Я поняла, что Светка зашла издалека с тайного хода амбиций. Может, выгорит?

— Да. мне мамаша ее говорила, что девица поет. И что, есть голос? — недоверчиво посмотрел папашка на меня и опять подло хихикнул.

Оставалось только запеть.

Голос лился ровно, свободно, словно речная вода по горному руслу, легко меняя оттенки и разукрашивая тембр обертонами.

Я и песню выбрала ту, которую он любил, по словам мамы. Романс «Отговорила роща золотая» на стихи Есенина. Мне и потом многократно приходилось доказывать свои способности перед самыми разными людьми. Так уж принято, называешься певцом — пой.

Но никогда, ни до, ни после, это не происходило с нулевым выхлопом…

— Да. Петь ты умеешь. Не зря твоя мамаша носилась с тобой, — смахнул сентиментальную слезу папа Виктор и снова закурил.

Светка раскраснелась и воодушевилась. Она почувствовала положительный сдвиг.

— Ей надо программу подготовить для поступления. Уже нашли педагога-репетитора. Нужно только позаниматься полгода, и она поступит!

— А я тут при чем? — холодно спросил недавно плачущий папаша. — Вы уж там сами как-нибудь… со своей мамашей блаженной…

В девятнадцать лет не знаешь, что такое унижение. Просто чувствуешь обиду, которая смерчем пронеслась по организму и сильно повредила что-то внутри.

— У меня самая лучшая мама в мире. — со слезами на глазах сказала я.

— Так это ваши проблемы — лучшая не лучшая. Мне-то какое дело? Я ей говорил — мне дети не нужны. А она заладила свое «любовь», «любовь». Хотя, конечно, она молодец, такую девку вырастила.

Уважаю… Но ничем помочь не могу, — опять подло хихикнул папа и рефлексивно развел руками.

Я поднялась, потому что исчерпала весь запас любопытства.

— Э! Э! Куда? Ну посидите со мной еще немного! Допить же надо… Светка! Так тебя зовут, кисуля? Давай допьем эту мерзость… тьфу, гадость какая…

Светка кивнула мне и снова протянула стакан. Любит доказывать, что она не слабачка какая-нибудь…

— А что вы читаете, кисули? — поинтересовался папашка. первый раз закусив черным хлебом. — Небось, дамскую муру? Или романы для дебилок?

— Я недавно прочла «Двадцать писем к другу» Светланы Сталиной…

Папашка удивленно вскинул на меня взгляд и пробурчал:

— Мамаша, небось, подсунула? Она баба умная… Ну а ты, киса, что читаешь?.. У-у, занятная какая мультипликация, — произвел он рукой неопределенные движения вокруг лица Светки. Типа обласкал облик…

— Я карикатуры только смотрю… На фиг заморачиваться?

Папашка вскочил и всплеснул нервными руками:

— Какая ПРЕЛЕСТЬ!

Он так развеселился, что еще несколько минут хлопал себя по коленкам и в ладоши. А потом вдруг резко угомонился и холодным взглядом уставился на Светку.

— Какая очаровательная дуреха…

— Да мне плевать. — сказала Светка и тоже закурила.

— А за сиську твою можно подержаться, если тебе плевать? — спросил папа Виктор.

— Держитесь, если хотите, — абсолютно равнодушно ответила Светка.

Папашка пощупал Светкину грудь:

— Ничего, справный бабец… Ну. вы еще. девчонки, заходите, посидим, поболтаем о политике… В шахматы вы, конечно, не играете?

Мы поднялись.

— Ну, конечно, куда вам в шахматы играть, безмозглым… А ты, — обратился он ко мне, — если станешь известной, не забудь меня в Рио-де-Жанейро свозить. Ставки сделаны, господа присяжные заседатели! Ставки сделаны…

 

Глава 6

Глубокие чувства интернационализма

Когда я вернулась домой, мама уже была обижена.

— Зачем ты к Горынычу ходила? — тоном субъективного следователя спросила она.

Пока мыла руки, собралась с мыслями, что наврать.

— Просто шла мимо, решила зайти…

— Когда ты виновата, у тебя всегда фраза начинается с «просто». Виктор сказал, что ты проститутку какую-то привела.

— Это Светка была, а не проститутка! — возмутилась я закулисным интригам. Кто бы говорил! Спаивал, щупал, а потом нажаловался и обосрал…

— А тебе в голову не пришло, что мне будет неприятно? Зачем ты притащила к нему молодую и симпатичную подругу? У него всегда отбоя от женщин не было, для него она очередная кисуля, не более!

Я удивленно посмотрела на любимую мамочку и села за стол:

— Ты это серьезно? Ты действительно считаешь, что ЭТОТ может быть кому-то интересен? Тем более моей Светке? Ты ошибаешься!

Мама холодно на меня посмотрела (точь-в-точь как папа Виктор) и сказала:

— Ой, девочка, ты недооцениваешь коварства этого человека! Он — Змей Горыныч! Но безумно притягательный и умный. Поэтому ты такой талантливой и яркой родилась, что я любила и люблю этого мужчину.

— Хорошо. Я скажу тебе правду. Мы хотели попросить денег на репетитора. Вот и весь наш коварный замысел.

Мама хохотнула и шлепнула мне в тарелку гречневую кашу, которую называла «размазней».

— А шпроты? — вывернулась я к столику возле холодильника.

— Шпроты на Новый год оставила. Нечего сразу все съедать, вчера только заказ получила… Он вас хотя бы покормил?

— Нет. У него продуктов нет.

Про «бабу-сволочь», которая накануне съела все его запасы, я не стала говорить. Зачем, если мать так болезненно относится к присутствию других женщин…

— У него не только продуктов, у него и денег нет. Зря ходили. Дуры.

Меня достало, что весь день нас называли дурами — сначала ЭТОТ, потом родная мама. Зря только гречневую кашу ем. мама говорит, в ней железо и она в мозги идет.

— А на водку есть, да? — обиделась я в принципе.

— Конечно. — как урок объяснила мама. — и на водку, и на преферанс есть. А на тебя никогда не было, поэтому я и вырастила тебя одна и никогда ни копейки у него не просила.

— Но ведь как-то он живет? На что он себе продукты покупает?

— А я ему даю.

Тут я вообще перестала что-либо понимать. У мамы едва хватало средств оплачивать мою музыкальную школу, провиант и одежду. Хорошо, бабушка всегда помогала и добавляла свою пенсию. Но все равно бесконечные ломбарды, займы и другие экономические ловушки для честного советского служащего.

— Ты ему деньги даешь?

— Когда просит — даю. А что делать? Он же не работает, откуда ему взять?

— А почему он не работает? — продолжала удивляться я.

— Не хочет. Говорит, что не желает работать на советскую власть… Отрезать докторской колбасы?

Я жевала любимую докторскую колбасу и думала о том. что, наверное, мама все делает правильно. Раз человек не работает — ему нужно помогать. И раз он мой родственник, значит, его нельзя бросать на произвол судьбы.

Тем же вечером в центре Москвы, в самом любимом доме советской номенклатуры, по адресу: улица Алексея Толстого, дом восемнадцать, мирно ужинала семья Григорьевых.

Таня сидела перед фарфоровой тарелкой, услужливо наполненной домработницей, и неаппетитно ковыряла в ней вилкой.

Напротив нее сидели папа и мама. Отец любовно ухаживал за супругой, подливал белое вино, собственноручно подкладывал сочные кусочки форели, лукаво улыбался.

Жена кокетливо смотрела на супруга и ответно шептала ему что-то на ухо.

«Воркуют. — недоброжелательно думала Таня, наблюдая за родителями. — Меня замуж выпихнули, наплевать им, что я каждый день чувствую. Зато гордятся, что выдали за «своего». Не дали мне подышать свободой. Безразличны к моим чувствам, и что жизнь мою разбили, им тоже начихать. Сидят, милуются, а мне выть хочется с тоски…»

— Что, дорогая, головушка болит? Может, таблеточку подать?

Таню бесило каждое слово мужа: «головушка»… Нельзя сказать голова? А что за плебейское «подать»? Подают прислуга, швейцары, а близкие люди дают. И по-другому никак! Лакей… И душа лакейская…

«Сейчас встану и скажу: я тебя не люблю, жить с тобой невыносимо. Дорогие мои родители! Вы столько сделали для меня, так помогите в последний раз. Отпус-ти-те! Я не умею любить по расчету, я хочу купаться в счастье. Вы же сами любили! В институте встретились и двадцать лет уже не расстаетесь. Как в первый день смотрите друг на друга. За что же мне такое испытание? За железным занавесом не только страна, и я тоже. Отдайте мне мои ошибки, и я вам руки целовать буду».

Но встал и заговорил муж. торжественно сжимая в руке бокал с красным вином, от которого у него неизменно обострялась язва.

— Дорогие тесть и теща! Вы вырастили белую лебедушку, умную, красивую, заботливую. Я благодарен вам за жену и приготовил на Новый год подарок для всей семьи. Жаль, придется выдать секрет раньше времени, но мы с Таней получили новую квартиру и…

— Вот так сюрприз! Танечка! Какая новость! — заворковала мама.

— Ну я-то совсем не рад. — притворно нахмурился отец. — Что же вы бросаете нас?!

— …и мы можем встретить 1986 год уже на новом месте! — закончил муж, почтительно переждав эмоции дражайшей семьи.

Танька выдала улыбку и опрокинула в себя бокал вина. Затушила очаг возгорания. Может, не нужно сейчас расстраивать родителей и недалекого мужа? Пусть радуются своим мещанским достижениям.

Возможно, когда они с мужем переедут, он станет ей менее отвратителен, ведь в этом случае ее глаза каждый день не будет мозолить образцовая пара родителей. Да и сбежать в Баку будет уже проще…

Но утром произошло ужасное…

За ночь Таня настроила себя на позитив и решила воспринимать мужа как ногтевой грибок — нарывает, но ходить можно.

И как назло, на сером депрессивном небе вдруг проглянуло солнце. Да, да, в прямом смысле речь идет о погоде. Появилось солнышко, и небо приобрело нежно-голубой жизнеутверждающий оттенок.

На кухню вошел муж и сел спиной к окну…

Это была его роковая ошибка. Если бы он учился, как и Таня, в литературно-театральной школе и был творческой натурой, предрасположенной к влиянию любого внешнего раздражителя, он никогда бы не сел спиной к окну. Но он просто хотел выпить чаю перед работой и сел напротив любимой супруги.

В его оттопыренные уши нежно «ударило» солнце.

Он смотрел на Таню влюбленными глазами, а его локаторы горели розовато-пастельным цветом с ретушью хрящевых завитушек.

— Я тебя ненавижу. — грустно сообщила Татьяна и опустила глаза.

— Терпи. — невозмутимо ответил муж. — Мы ячейка общества. Семья — важный социальный институт, и мы не имеем права идти на поводу у своих мимолетных желаний или капризов. Я уважаю твое мнение, но считаться с ним не могу. Меня назначили отвечать за тебя, доверили твое будущее. Ты еще молода, и я знал, что будет непросто. Поэтому готов к любым провокациям с твоей стороны, но учти, что я и впредь не собираюсь обращать на них внимание. Если у тебя есть какие-то жалобы относительно меня — обращайся к родителям. Я со своей стороны обеспечиваю тебе все привычные условия жизни. Повторяю, если у тебя есть какие-либо вопросы…

Таня еще ниже опустила голову под гнетом черствых слов.

— Просто я не люблю тебя — вот и весь вопрос. — Так же. как и я, в момент «наезда» Танюха начинала фразу с «просто». — Стараюсь изо всех сил договориться с разумом, но, к сожалению, ты взял в жены не умницу-разумницу. Если б ты только знал, что я вытворяла в школе…

— Как ты заметила, я никогда не задавал тебе вопросов о твоей первой любви. Ты. наверное, на это намекаешь? Но я все равно не пойду у тебя на поводу. Если что-то было, то это несерьезно.

— Ошибаешься. Серьезней не бывает. Потому что это была любовь. — с удовольствием повторила аксиому Татьяна и выдала садистскую улыбку.

— Там любовь, а здесь семья. — не сдавался муж. — И семья тебя никогда не бросит: и я. и мама, и папа. Мы — твоя защита навсегда. А грезить несбывшимися мечтами свойственно молодым женщинам, у которых еще нет детей. И я тебя понимаю, и ни в коем случае не осуждаю. Ты пишешь чудные стихи, имея тонкую душевную организацию. Любовная грусть тебе нужна для вдохновения. Пиши, ради бога, мечтай, фантазируй. Я поддержу тебя, потому что тоже умею любить. Только не обижай меня. Может, я и не похож на предмет твоих тайных желаний, но со мной, как в танке…

— Взорвемся — так вместе. — рассмеялась Танька, потому что ей стало вдруг очень хорошо.

Действительно, если рассудить, ее муж прекрасный человек. Работящий, неглупый, порядочный, «тащится» по ней. Он мизинца Мухаммеда не стоит! Но от объятий мужа тошнит, а за черноглазой сволочью на край света бы побежала…

— Я улетаю, — вдруг сказала Таня и сама испугалась.

— К нему? — не удивился муж.

— Да. В Баку. Хочу его увидеть, чтобы больше не страдать. Возможно, произойдет переоценка ценностей, и я выброшу из головы прошлые воспоминания.

— Если ты хочешь узнать мое мнение, то я категорически против. И не из ревности. Ревности нет к недостойным. Он тебя не оценил и поэтому недостоин. Иначе твоим мужем был бы он, правильно? — разумно излагал муж, начиная нервничать. Поэтому собственноручно вымыл чашку с блюдцем.

— Раз ты меня не ревнуешь, отчего же против? — с легкой издевкой спросила Таня, уверенная, что муж врет. Ревнует, конечно, как ее можно не ревновать?

— В этом регионе сейчас неспокойно. У нас есть сведения, что растет недовольство среди населения Нагорного Карабаха.

— А где это? Причем здесь Баку? — поморщилась Танька, которую раздражали излишние подробности.

— Ну, уж если ты туда действительно собралась, то должна знать, что территория Нагорного Карабаха принадлежит Азебарджанской ССР, хотя там проживает много армян. В ЦК идут письма, в которых говорится о нарушении национального и расового равноправия, встречаются даже требования вывести Нагорно-Карабахскую область из состава Азебарджана.

Танька заметила, что муж подражает генеральному секретарю Горбачеву, коверкая название союзной республики. Кстати, папа тоже старался, но у него хуже получалось, скатывался с «Азебарджана» на «Азербайджан». Но Таньке приятно было любое произношение, ведь там жил ее Мухаммед.

— Одну я тебя не отпущу, — все более уверенно настаивал муж, перемыв уже и остальную посуду, включая заварочный чайник.

Заварку в раковину вывалил; засорится, конечно, но разве это важно, когда семья под угрозой?

— Не волнуйся, я полечу по заданию редакции. На телевидении готовится юбилейный выпуск передачи «Наш адрес — Советский Союз». Поскольку я стажируюсь в главной редакции народного творчества, мне поручили подготовить материал, воспитывающий чувства интернационализма и уважения к человеку-труженику. Я выбрала Азербайджан, потому что хорошо знаю богатство духовного мира наших соседей. Нас летит шесть человек, вместе с главным редактором. Ты. главное, не волнуйся, это ненадолго, три дня, и я уже дома.

План работы над мифической съемкой Танька придумывала на ходу и сама упивалась своей находчивостью. На случай, если муж окажет сопротивление, она заготовила цитату из июльского пленума ЦК КПСС, где Горбачев развивал тему по укреплению Политбюро и аппарата ЦК КПСС молодыми кадрами.

Немолодой муж спал и видел себя в Центральном комитете под крылом Танькиных родителей. Конфликты были ему совсем ни к чему.

Изначально организация ВЛКСМ состояла из рядовых комсомольцев, верных служителей идей добра и созидания. Они стремились в светлое будущее с диким энтузиазмом; отправлялись на ударные стройки века, сверяя каждый шаг со старшими товарищами-коммунистами. Тургсиб. Магнитка. БАМ. Днепрогэс, целина — везде рулил комсомол. На этой географии воспиталось не одно поколение.

«Школа воинствующего большевизма» породила комсомольских вожаков — алчных шустрых номенклатурщиков. Вот из них впоследствии и вышли профессиональные комсомольцы, циничные шакалы с высшим образованием, откосившие от армии. Освобожденные комсомольские секретари работой не были обременены и основной своей задачей считали наполнение собственного кармана. На идеологию им было глубоко наплевать, но на рожон никто не лез, просто, тихо подсмеиваясь, лепили собственный капитал.

Танин муж, который, к слову, носил фамилию Счастливый, наверное, таковым и был. Конфликты обходил, старшим угождал, а Таню, возможно, любил. Ведь если партия прикажет — комсомол ответит «есть»! Вот счастливый муж и старался оправдать оказанное доверие.

Короче, раунд борьбы «кто в доме хозяин» прошел с явным преимуществом слабого пола.

Без скандала Татьяна улетела в Баку.

Часто в жизни так и бывает — придумаешь себе историю, а она сбывается наяву.

Когда Танька самозабвенно врала про командировку, она и не предполагала, что в самой народной редакции многонационального творчества действительно шла масштабная подготовка к фестивалю танца в Баку. Таньке лишь оставалось присоединиться к съемочной группе. Естественно, за свой счет. Никто не возражал, потому что «молодой контингент» рассматривался как амурный релакс в свободное от работы время. Тем более даже командировочных платить не нужно — все сама, сама.

Съемочная группа приземлилась на военном аэродроме Кала в тридцати километрах от Баку. Это было сделано в целях экономии на билетах — съемочную группу прихватили в самолет вместе с ценными грузами еды и шмоток.

Весь коллектив заселился в центральную гостиницу «Азербайджан». Танька взяла себе отдельный номер и, только выйдя на балкон, поняла, что случилось. Первый раз в жизни она, инкубаторский цыпленок, отбилась от родительской опеки и. наплевав на мужа, совершила непостижимое!

Она стояла на мелком балконе, перила которого были ей до колен, и с восхищением смотрела на море. Все заграничные курорты, куда возил ее муж и родители, не шли ни в какое сравнение с этим морем. Это было особенное море. Она сама приехала в чужой край, где ее никто не ждал. И. вдыхая нефтяной запах Каспийского моря, поскуливала от радости свободы и приближающейся встречи с Мухаммедом.

Коллектив дружно собирался внизу, чтобы затяжным походом в гостиничный ресторан отметить усталость, но Танька демонстративно прошла мимо на улицу, лишь загадочно улыбнулась. Хозяин-барин. Кто платит — тот и по городу гуляет.

Как могут сравниться эти линялые операторы и суетливые режиссеришки с ее парнем! Пусть они варятся в своем узком кругу, обсуждая, кто с кем спит и сколько платят в других редакциях. У Таньки своя дорога — в старый город.

По средневековым улочкам, мощенным камнем, девушка вошла во внутреннюю часть Ичери Шехер.

Дворец Ширваншахов. минарет и самая высокая башня, которую, наверное, в ее честь назвали Девичьей, потому что легенда о башне, которую наизусть выучила Татьяна, повторяла историю ее и Мухаммеда. Ну, правда, с той маленькой разницей, что в истории шах влюблялся в дочь и хотел на ней жениться. А дочь, спасая свою честь, бросилась с этой башни в море и разбилась. «Камень девственницы» прозвали в народе то место, где погибла честная девушка. К нему непорочные невесты и по сей день кладут белые цветы. Благо цветы в Баку дешевые, да и легенда правдоподобная. С родным-то отцом! Это вообще никуда не годится. Ладно, там жених старый, богатый и дряхлый — еще можно как-то рассматривать. Но с папашей под венец? Позорный инцест.

Таня тоже купила цветы, хотя в ее истории она не лишилась девственности лишь потому, что так захотел «извращенец» Мухаммед.

Не станем пересказывать юность Татьяны и детально описывать, как из нее ваяли совершенную женщину. Если бы тогда родители узнали, что она вытворяла, то наверняка «скульптору» оторвали бы руки. Но не пойман — не вор. и Мухаммед благополучно отбыл к себе на родину, внеся в биографию поэтессы Тани деликатную историю о несчастной любви с открытым финалом.

Обычно мужчины запоминают женщину, которая ему «не дала». В случае с Танькой произошло наоборот. Мухаммед стал ее навязчивой песней аксакала — без конца и все о том же.

Вот уж поистине сладостные мгновения — представлять близость с мужчиной, который был рядом и остался недоступен. Танька, словно мазохистка, жаждала новых страданий — она болела Мухаммедом, его пренебрежением, его жестокостью. Твердо решила — хоть из-под земли, но она выроет его и заставит любить себя. Даже если ради этого придется драться с его женой.

Во внутреннем дворе сидели и резались в нарды мужчины. Кучками грудились над деревянными досками и шумно реагировали на игру.

— Баилово? Ну да, тебе сюда, — на русском языке ответил участковый милиционер, показывая рукой прямо. — Ты кого ищешь?

— Спасибо! Я по номеру дома найду! — лучезарно поблагодарила Танька и заспешила вверх по мощеной улице с низкими балконами, до которых можно было дотянуться рукой.

— Лучше по фамилии, проще будет, — порекомендовал участковый и подошел к игрокам.

Татьяна поднялась в гору и наугад зашла в следующий двор — там тоже мужчины играли в нарды.

На одной из построек она углядела какую-то бумажку с фамилиями.

— Расписание. — прочла вслух Таня.

Под заголовком шли фамилии семей: Гасанов. Мамедов. Акопов. Гаджиев. Саркисян. Кац. Для чего этот список, Таня не поняла, поэтому обратилась к двум женщинам, тут же неподалеку стиравшим белье.

— А, это чья очередь стирать. Видишь, дорогая, в понедельник жена Гасанова стирает, во вторник — Лейла Мамедова, в пятницу — Сара Кац.

Женщины стали разговаривать между собой на азербайджанском, и Таня направилась было дальше.

Тут во двор зашел тот же участковый и до нее донесся разговор:

— Как дела? Все спокойно у вас? Никто не хулиганит?

— Да, да, здоровья тебе. Вагит.

Мужики что-то протянули ему. и участковый отправился дальше.

— А зачем милиционер ходит по дворам? Что-то случилось? Таня решила, что участковый преследует ее.

Женщины удивленно посмотрели на девушку:

— Ничего не случилось, обычная проверка. Зачем ходит? Так ведь никто не работает, каждый платит ему по десятке, он и не трогает. Поди, плохо — по двести пятьдесят с одного двора собирает! А ты кого ищешь? — вытерла руки о фартук та, что помоложе, в косынке.

— Я ищу Мухаммеда — мы вместе с ним в МГУ учились. Не поможете найти? — с надеждой спросила Таня и показала адрес на бумажке.

— Ааа, — протянула соседка, забирая бумажку, — это же Карины муж. Он учителем в школе работает. Так его дома-то сейчас не будет, тебе лучше с его женой поговорить. Сбегай за Кариной, — хлопнула она по попе подвижного пацаненка, который крутился возле.

— Как вы тут живете, хорошо? — поддержала разговор Таня, которая еще не решила, нужна ей жена Мухаммеда или нет.

— Да как! — рассмеялась та, что постарше. — В тесноте, да не в обиде! Семь человек на десять метров, общий кран, стирка по очереди. Зато море видно! Лучшее место в Баку наше Баилово!

Таня огляделась вокруг и поежилась:

— А туалет у вас здесь есть?

— Нет. Это. дорогая, в соседний двор нужно идти. Пойдем, провожу.

Молодая тетка в косынке, сопровождая Таньку, болтала без остановки:

— Кажется, что здесь жить нельзя? Вот и ошибаешься! Наш двор — это наша семья. Всех по именам знаем. У нас многонациональный город — и армяне, и евреи, и татары, и украинцы, и лезгины. Вот позавчера у семьи Джафаровых крыша на кухне обвалилась — так весь двор их спасал.

— Как крыша обвалилась? — изумилась Танька, пытаясь пристроить зад точно над дыркой туалета.

— Так ведь самостройка же! Один этаж есть, к нему пристраивают второй этаж и еще комнаты сооружают, если получится. В каждой комнате по семье. Отапливать нельзя, потому что печку не разрешают строить. Вот так и живем — тесно, но дружно.

— А на что же вы живете, если мужья не работают? — потрясла задом Танька и натянула трусы «неделька».

Разговорчивая тетка с интересом разглядывала Танькино белье.

— Красивая ты какая. Барыня прям. — восхитилась она. всплеснув руками.

— На рынке, наверное, торгуете? — поделилась единственными познаниями об азербайджанской культуре девушка.

— И на рынке торгуем, когда из Москвы товар привозят. Шестьдесят пять рублей югославская ночнушка стоит, а у нас ее за триста пятьдесят продают. Или духи «Клима». В Москве они двадцать пять стоят? А здесь за сто рублей идут. На Кубинке каждая улица под свой товар торгует. На одной только еда: чайхана, плов. Другая улица — только шубы. Есть улица, где только анаша продается. На четвертой улице — белье. Почти такое же красивое, как у тебя. Вот ты где свое покупала, на рынке?

— Мне папа из Парижа привез, — скромно ответила Таня.

— Ааа, — не поняла тетка, — из Парижу здесь многие бирки делают… А вообще, у нас мужики хорошо зарабатывают. Мой, например, на стройке работает. В бригаде пятнадцать — двадцать человек, половина из них «мертвые души», поэтому зарплата выходит по триста — триста пятьдесят рублей. Половину, конечно, прорабу отдаем, как положено…

— Так много? — удивилась Таня, муж которой получал официально значительно меньше.

— У моего мужа девять трудовых книжек! — гордо произнесла тетка и белозубо рассмеялась. — А ты зачем Мухаммеда ищешь? По работе или так?

Таньке вдруг дико захотелось материнского участия. Эта болтливая в косынке располагала к задушевности: и в туалет отвела, и про все нелегальные схемы распределения заработной платы рассказала. Или дура, или просто добрая. Татьяну устраивало и то и другое. К тому же у тетки была большая грудь, а на ней всегда хочется поплакаться.

— Мухаммед — мой любовник еще со школы, — прошептала Таня тетке в ухо. — Только не говорите никому!

Последняя фраза была наша, классная, из девятого «Б». Никому не говорить божились на месте и «зуб» давали, отвечая за слова. Правда, через пять минут разбалтывали все следующим подружкам, которые тоже «давали зуб». Если проверить, кто в результате оказался «могилой» и не выдал тайны, уверена, половина будет с беззубыми ртами.

— Су-у-учка этакая! Вы посмотрите-ка на нее! — вдруг заголосила не своим голосом «добрая» тетка. Она сорвала с головы пеструю косынку, расшитую «золотыми» нитями, и крест-накрест отхлестала Танькину физиономию.

Та даже сказать ничего не успела.

— Ну-ка вон пошла отсюда, блудница! Каринин муж ей понадобился, да я тебе оба глаза выцарапаю сейчас! Ишь ты, проститутка!

Танька выскочила из двора на улицу и бегом припустила вниз под горку. Бежала, пока не увидела на остановке автобуса огромный портрет Брежнева с надписью: «Широко шагает Азербайджан!»

— Широко шагает, чтобы в говно не вляпаться. — прокомментировал пожилой дядя, проследив за взглядом застывшей Таньки. — Тебе куда, дочка? Заблудилась никак?

Таньке Брежнев показался единственно родным человеком в этом враждебном лагере. Жаль, что нельзя ему пожаловаться, как в местком, когда обижают. Но все равно, в лице генерального секретаря, пусть даже неживого, ей виделась поддержка.

— Дура я, — поделилась с Леонидом Ильичом своими соображениями Татьяна. — Надо было сразу с женой поговорить, а не с этими прачками.

Пообедала без аппетита в кафе «Босоножка», побродила по рынку в поисках «сама-не-знаю-чего» и на такси вернулась в гостиницу.

Пьяная съемочная группа уже закончила отмечать первый съемочный день и разбрелась по номерам, так ничего и не сняв. Перенесли на завтра.

— А всех уже разобрали, — едва ворочая языком, сообщил линялый оператор, с трудом выбирая свою кнопку в лифте. — Только я остался…

Таньке было неприятно, гадко и противно. Оператор тоже был неопрятный, жухлый и противный. Два физических состояния совпали в общее омерзение.

— Хочешь, я пойду к тебе в номер? — с отвращением предложила Татьяна.

— Хоч-чу, — икнул оператор и сразу полез к ней склизким ртом.

Лифт остановился, оператор, заплетаясь кренделями, шел к номеру, звеня над головой ключами. Типа Таня как собачка должна бежать на звук.

Не раздеваясь, оператор грохнулся на деревянную кровать с шерстяным одеялом неромантичного цвета и, как Буратино, протянул к ней прямые «деревянные» руки.

— Иди сюда. Чародейка!

— Почему я Чародейка? — зло прикопалась Таня, не двигаясь с места.

— Торт такой есть. Сладкий, как ты. Сладкушечка. Иди, моя сладенькая, ко мне!

Таня спросила себя, неужели ей настолько плохо? И ответила вслух:

— У меня аллергия на сладкое и на пошляков. Спасибо. Вы меня вернули к жизни. Можете не провожать.

«Буратино» так и остался лежать удивленным бревном. И утром на завтраке не поздоровался, значит, обидчивый и злопамятный. И правильно она ему, такому плохому, не дала.

За ночь Татьяна изменила сценарий, решив действовать нахрапом.

Нужно идти прямо к жене и все ей рассказать. Покричит, поплачет, глядишь, и смирится. У Таньки вон и квартира в Москве, и работа интересная, и родители важные, а в Баку никакой перспективы. Учитель в школе это не прораб на стройке — откат не выдают. Спасать надо Мухаммеда. А жена себе другого найдет, например взяточника участкового Вагита, поди, плохо?

Одежда у Таньки была из каталога, дорогая и модная, а вот прическа отсутствовала. Нельзя без экстерьера произвести правильное впечатление. В гостиничной парикмахерской Тане накрутили сумасшедшую халу в стиле «кассир семидесятых». С халой надбавился возраст для солидности. Это тоже плюс.

А текст заучила еще в школе. Это было письмо Веры Печорину, наверное, самое женское из всех любовных писем в русской литературе.

«Ты любил меня как собственность, как источник радостей, тревог и печалей, сменявшихся взаимно, без которых жизнь скучна и однообразна», — повторяла про себя Таня, выверяя правильную интонацию.

Предназначались эти слова Мухаммеду, но до него так и не дошли. Все некогда было. А потом уже и некому. Сегодня Таня скажет эту фразу, заменив лишь «ты» на «он». Получалось складно и по-взрослому. Сначала она будет цитировать письмо, потом они с Кариной вместе поплачут, а вечером придет из школы уставший Мухаммед, увидит ее. может, даже разозлится, но на другой день будет «гнать лошадь», чтобы успеть в аэропорт и улететь вместе с ней навсегда.

В прекрасном настроении Татьяна зашла во двор, где вчера была несправедливо охаяна подружками Карины.

Мужики по-прежнему играли в нарды, бегала детвора, возле чана с бельем толпились женщины.

— Карина? — наугад окликнула Таня.

— Карина, — отозвалась невысокая молодая женщина с ровной челкой до карих глаз. — Вы ко мне?

По ровной уверенной походке и отсутствию улыбки Татьяна поняла, что Карине уже рассказали о ее вчерашнем визите. Вот и хорошо, будет легче объясняться.

— Меня зовут Таня. Или. помните, как у Пушкина: «Итак, она звалась Татьяной». Ну. вы поняли, — улыбалась Танька, легко жестикулируя правой рукой.

Она вдруг почувствовала необычайное вдохновение! Сначала Пушкиным жену заморочить, потом Лермонтова «вставить», немного от себя, и дело сделано.

Карина не мигая смотрела на Таню, а Таня уже гнала дальше:

— Вы понимаете, любившая его раз. не сможет без некоторого содрогания смотреть на других мужчин, и не потому, что он был лучше! В его природе есть что-то особенное, ему одному свойственное…

Ей не дали договорить.

Четыре женщины подбежали к ней и. гневно лопоча на своем языке, потащили ее за руки к пристройке. Кинули на деревянные ступеньки и принялись мутузить Таньку за волосы. Прическа распалась, высыпались шпильки, и это еще больше завело женщин. Косматая соперница возбуждает фантазию мстительницы. Откуда ни возьмись, появились садовые ножницы, и Карина скомандовала:

— Держите ее крепче!

Женщины прижимали ее к ступенькам, выплевывая нерусскую ругань прямо в лицо жертве. А Карина под корень срезала прядь за прядью и бросала себе за спину как фокусник.

Через пять минут Таня стала лысой.

Прохожие видели испачканную, дрожащую от страха молодую женщину, которая, прикрывая сумочкой изуродованную голову с проплешинами, брела по набережной. По ее согнутой спине скользили любопытные взгляды, и никто не предлагал помощь, уж слишком красноречиво она стыдилась своего позора. Плоскостопая неуверенная походка и затекшая к вискам тушь; испачканное в грязи пальто, из которого беззащитно торчала шея, без платка похожая на цыплячью. А платок потеряла, видимо, там во дворе…

Да бог с ним. с платком… Позор, стыд, куда идти теперь?.. В гостиницу? Вернуться в Москву к мужу и забыть Мухаммеда, как и обещала?.. Но что за жизнь рядом с нежеланным и нелюбимым? А может, лучше броситься в вязкое нефтяное море и утонуть? И все разрешится само собой…

Татьяна подошла к парапету и легла на него, чтобы вжиться в образ самоубийцы. Но задняя ее часть, та, что стояла на асфальте, перетягивала больше, чем верхняя, которая висела над высотой.

«Это у меня жопа такая тяжелая или мне жить хочется?» — промелькнула трезвая мысль, и Танька села на корточки.

Долго плакала, не представляя, что делать дальше.

«И совета даже не у кого спросить. Авантюристка. Приехала в чужой край, к чужому мужу. На что я рассчитывала? Что она расцелует меня, и мы его чемодан пойдем паковать?.. Мои одноклассницы назвали бы меня круглой дурой за этот эксперимент. Но… стоп… Девчонки!»

Татьяна поймала такси и поехала на почту. По пути заехала в магазин и купила косынку. Абсолютно идентичную той, которой хлестала ее вчера по щекам прачка.

Очереди в переговорный пункт не было. Коммутатор нас быстро соединил, и я подпрыгнула от удивления:

— Почему межгород? Ты где? Случилось что?

Как и в школе, сперва Танька предвосхитила рассказ рыданиями и только после рассказала, что произошло.

— Возвращайся в Москву и прекрати всех мучить, — ответила я так, как ответила бы моя мама.

Мне очень хотелось дать взрослый совет, чтобы оправдать доверие Тани. Но тут с моей лоджии вышла Светка с загашенным бычком, который несла утопить в сортире.

— Покурить нормально не дадите, что за крик, а драки нет?

Началось трио из оперы Верди. Это комплимент нам. потому что у Верди всегда безумно красивые ансамбли: один начинает, сразу вступает второй и тут же третий заводит свою тему. Кто в лес, кто по дрова, но вместе звучит очень убедительно.

Если распределить вокальные партии, то Светка была уверенным контральто (прокурила верха), Танька — колоратурным сопрано (потому что жалобно пищала на высоких), ну а мне оставалась только меццо-сопрано, потому что это и был мой тембр.

Из всего многоголосья выделялся совет Светки. Ей мокрые эмоции были чужды, поэтому совет выглядел здраво.

— Пусть идет на рынок и купит парик. Потом напишет письмо Абдулле…

— Свет, кончай, он Мухаммед. — поправила я из уважения к рыдающей подруге.

— …и отнесет ему завтра в школу. Я не со зла, просто запомнила, что в имени две согласные.

— Я не согласная! — забилась на том конце провода Танька, не расслышав половину. — Они меня могут вообще зарезать! Я боюсь туда идти!

Светка выбросила бычок в унитаз и спустила.

— Ладно, я домой пошла, сами разбирайтесь. Но мой совет самый лучший. На фиг она ехала туда? Без толку скаталась, да еще и изуродовали. У нее и так шея короткая, а без волос вообще ужас… Ну и нравы у них. Нецивилизованные какие-то тетки попались…

Я не могла отойти от телефона, потому что от движения он разъединялся. Пришлось застыть на месте посредником между пострадавшим и «адвокатом».

— Свет, она боится! Может, ей лучше вернуться? Кстати, без волос шея будет казаться длиннее.

Светка уже взялась за ручку входной двери.

— Раньше нужно было бояться. А теперь пусть возьмет с собой какого-нибудь мужичка, вместе сходят в школу типа родители. Шикарный совет! Я пошла.

— Подожди! Тебя же родители не зовут домой, посиди еще.

Но Светка уже открыла дверь.

— Ты телефон занимаешь, вот они и не могут дозвониться. Я к тебе на перекур забежала, а вы тут развели драму… Маме своей не говори, что я приходила, а то она сердится, что я тебя тогда на юг увезла.

— Иди уж… конспиратор липовый — после тебя полдня бычок в туалете плавает, не тонет, зараза, — махнула я Светке в знак прощания.

— Ладно, забудь, — как обычно, разрулила проблему Светка и захлопнула за собой дверь.

Танька по мудрому совету ненавидящей ее Светки купила на рынке каштановый парик и поехала в гостиницу искать «второго родителя».

— А я опять один остался. Ты поздно приходишь, уже всех разбирают. Пошли ко мне в номер? — с надеждой спросил жухлый оператор, нависая над полом.

— Да вы еле сидите, зачем вам секс? — пожалела пьянчужку Таня, но тут же смекнула, что он тот, кто нужен.

Оператор продолжал с надеждой смотреть, не в силах подняться.

Таня помогла по-родственному — проводила до номера.

— Завтра я приглашаю вас в хороший ресторан. Вы сумеете найти свободное от съемок время?

Оператор отмахнулся от работы, как от мухи, и тут же полез к ней слюнявым ртом.

— Нет. нет. завтра обсудим. А пока спать. Вам нужно хорошо выглядеть, а то у вас морда как у шарпея, — проявила чуткость Таня и ушла к себе.

А ночью так рыдала, что соседи стучали ей в стену стеклянным графином. Такие не бились, а вот стены наверняка получили вмятины. Но что такое стены, когда душа в нешуточных пробоинах…

На другой день хрустящий от чистоты и надушенный оператор с камерой в руке ждал ее в вестибюле гостиницы. Остальная группа рано утром уехала на съемки танцевального фестиваля, чтобы своим несвежим видом внести русский колорит в азербайджанскую культуру. В группе остались только три человека — администратор и журналистка отпросились на рынок.

— Как они вас отпустили? — спросила Таня, усаживаясь с оператором в такси.

— Там еще один оператор. И потом у нас имеется материал с прошлогодней съемки. Смонтируют — будет как новый, не боись!

А Танька боялась. И чем ближе они подъезжали к школе № 91. тем становилось страшнее.

— Вы запомнили? Снимаем сюжет о школьном учителе. Для передачи пригодится. Идея такая: кадры для школ Азербайджана куют в Московском государственном университете.

— А при чем здесь фестиваль танца? — закономерно спросил оператор, обнимая одной рукой Таню, другой камеру.

— Ни при чем. Вам нужен материал? Вот и снимайте! Кстати, половина участников фестиваля училась в этой школе…

Оператор заржал и радостно потрепал ей волосы. Парик съехал и напугал мужчину.

— Ты странная какая-то… Про участников наврала, конечно? Да ладно, мне плевать, что снимать. Главное, с рестораном не обмани, а то трубы горят…

Танька вглядывалась в номера домов и механически отвечала:

— Не боись, все будет в лучшем виде… Приехали!

Трехэтажная школа стояла на возвышенности, торжественно белея колоннами. Перемена еще не началась, и Тане пришлось ждать звонка.

Сразу защекотало в носу, потому что вспомнила, как сама недавно училась и бегала после уроков на свидание к Мухаммеду. И он ее ждал, любил, ревновал. Неужели это было? Будто сто лет прошло. И школа тоже с белыми колоннами была. И подруги преданные советы искренние давали…

Оператор курил в сторонке и не мешал предаваться воспоминаниям.

Удивительно в жизни происходит. Таня с Мухаммедом практически были как муж и жена, просто ему не хватило времени понять это. Говорят, если женщина любит мужчину, он рано или поздно это оценит. Если, конечно, он не конченый мудак. Значит, она все делает правильно. Она приехала за своим.

…Двери школы распахнулись, и оттуда врассыпную бросились ученики. Таня с оператором прошли в учительскую, и там же выяснилось, что Мухаммед преподает… физкультуру.

Эта новость перевернула весь сценарий. Она думала, что он учитель обществоведения или. на худой конец, математики, но физкультура причем? Ему секс всегда физкультуру заменял, может, теперь чего-то не хватает? Наверное, тактильный предмет выбрал, чтобы ядреных девиц щупать? Сволочь ненасытная…

С камерой наизготовке они вошли в зал. но там никого не оказалось.

— Я боюсь. — вдруг сообщила Таня и выбежала из зала.

И тут же в коридоре, пахнущем свежей покраской, она с размаху уткнулась носом в грудь Мухаммеда.

Действительно, сволочь… Он стал еще красивее.

Черные с поволокой глаза, высокий лоб. ровный аккуратный нос и вытаращенные вперед губы. Она всегда неотрывно смотрела на его рот. когда он говорил. Словно выталкивал губами каждое слово, а они призывно выворачивались, как для поцелуя. Все помнит Таня, каждый штрих его лица, и все жестокие складки тоже остались. Только еще больше ожесточились, и, видимо, не от хорошей жизни.

— Здравствуйте! Мы московские корреспонденты, хотели бы взять у вас интервью. — сразу вскинул камеру на плечо оператор.

Молодец, не растерялся! А Таня онемела. У нее было одно желание — упасть в обморок, чтобы далее не принимать участия в этой сцене. А может, он ее не узнает, а может…

— Это ты? — Мухаммед несколько секунд пораженно смотрел, а потом стянул с нее парик.

Таня лишь проследила безвольной рукой за своими фальшивыми волосами и сдалась.

— Я…

Мухаммед нежно обнял ее и заплакал.

— Родненькая… Я так скучал по тебе… Девочка моя любимая…

Татьяна вцепилась ему в грудь и тоже зарыдала.

Она никак не ожидала такой встречи.

— Прости меня! — на миг оторвался от Тани Мухаммед и снова вернулся на ее плечо, окольцевав объятиями.

— О, это ты меня прости! — вскидывала голову Таня и опять мочила слезами тренировочный костюм любимого.

— Я гадко поступил с тобой, и мне нет прощения! — откровенно поведал физрук и в приступе самобичевания прошелся руками по ее выпуклостям.

— Поедем ко мне в гостиницу. Прямо сейчас! — взмолилась Таня.

Она так и не научилась ждать предложений. Все должно быть сразу, по первому ее желанию.

— Мне продолжать съемку? — оторвался от объектива оператор.

Оказывается, все это время он исполнительно запечатлевал встречу бывших сокурсников. И, придерживаясь легенды, зарабатывал на свой обед.

— Да. поехали, куда скажешь, милая. Господи, как часто я представлял себе нашу встречу! — молился Мухаммед, запирая зал на ключ.

— Там дети не остались? — на всякий случай спросила Таня.

— Нет, у меня кончились уроки, — ответил Мухаммед, подхватил Татьяну на руки и закружил в восторге.

— Э-э! Я не понял! Так мы едем в ресторан? — удивился оператор и пощелкал себе по горлу узнаваемым жестом.

— Зайка, в другой раз, ладно? Сейчас некогда, понимаешь? Не до того! — быстро проговорила Таня, и пара влюбленных понеслась бегом по коридору, как несколько минут назад школьники, у которых закончились уроки.

Таня привезла Мухаммеда в гостиницу, как вожделенную добычу.

Она кружила над ним как коршун, сторожила настроение, угадывала мысли. Она бежала впереди их будущего счастья, опережая все события, которые им уготованы; расстилалась батутом под его ногами и разрешала себе не скрывать абсолютную любовь. Ее принадлежность единственному мужчине была терпко сексуальна. Она захлебывалась своими чувствами и знала наверняка: убьет любого, кто им помешает. Зарежет или задушит руками. Но никогда уже не отдаст никому. Даже ему самому.

Так она думала до этой встречи.

…Он сидел к ней спиной, по-семейному обстоятельно снимая брюки. Пропустил ее вперед, и теперь она ждала его в глубине кровати в одном парике, жадно глядя на его спину.

Сейчас произойдет то. чего она ждала столько лет. Как хочется протянуть это мгновение как можно дольше. Ведь именно в ожидании соития сконцентрирован весь накал эмоций. Когда никакая сила уже не может оставить сумасшедшую тягу друг к другу. Даже мир рухнет, а они только крепче стиснут объятия, потому что это и есть животная сила нереализованной страсти.

— Сними парик, пожалуйста. Мне нравятся твои рваные кустики. — в пол-оборота сказал он и бровью повел. Так интимно…

Таня вдруг вспомнила те дни. когда она школьницей пыталась ему отдаться, а он так и не воспользовался ее предложением. Вспомнила, как он трахал проститутку на ее глазах и в это же время говорил о своей любви. Вспомнила и о том. как в поисках разнообразия он готов был поделиться ею с другом, лишь бы не лишать ее девственности.

И она тут все поняла.

Ему не нужно ПРОСТО. Он гениальный импровизатор, и гаммы ему претят. И если она хочет быстро ему наскучить, то сейчас должна как курица просто подать себя к разделке.

Она сняла парик, встала с кровати и голая прошла в ванную.

— Это бритвенный станок. Я хочу, чтобы ты побрил меня налысо. — И Таня протянула ему опасную бритву.

В глазах Мухаммеда появилось такое, такое… Словно он удав, а кролик дразнится и бегает вокруг, но не убегает, а только язык показывает. Удав пытается его окольцевать, но тот все время ускользает и пахнет, пахнет едкой зайчатиной. И этот запах делает охоту невыносимой и еще более желанной. Запах вожделения.

Таня села на стул задом наперед, раздвинув ноги.

Мужчина встал за ней и медленно ото лба к шейке провел лезвием. Остатки волос посыпалась через плечи на пол и упали на грудь-трамплин.

— Еще? — спросил он.

— Да. Я хочу начать все заново, а волосы держат память. Их не должно быть совсем.

Мухаммед задохнулся воображением. Он брил ее голову, и его чувства она ощущала спиной, по которой синхронно движениям бритвы скользил его орган.

Как и тогда в Москве, когда он любил другую у нее на глазах, Таня одной рукой мяла свою роскошную грудь, а другая плавно опустилась между ног.

Мухаммед зарычал как зверь:

— Не смей. Держи эмоции при себе. Звуки мешают нам обнуляться. Мы начинаем все сначала, сначала… сначала…

И тут она глубоко вошла в себя рукой и конвульсивно изогнулась несколько раз. высвобождая поток чувств.

Мухаммед не удержал бритву и поранил ей шею.

— Маленькая капля крови… Когда-то ты не захотел быть моим первым мужчиной. Вместо тебя это сделал нелюбимый и нежеланный. Я хочу, чтобы намазал мою кровь себе на член, сволочь, и будем считать, что сегодня ты лишил меня девственности. Я кончила.

А потом все было как было: он проник в нее и почувствовал себя как дома. И он снова возвращался домой, и она его впускала и радовалась с визгами и криками каждому его приходу. А он вылизывал языком ее чистую как коленка голову и находил в этом непревзойденные эмоции. А она выгибалась как пантера, чтобы все его соки как можно глубже зашли в нее и не вытекли.

К утру они похудели. Только как маньяки смотрели друг на друга и думали, чтобы бы придумать еще.

— Ты сумасшедшая женщина, и я тебя больше от себя не отпущу, — вытолкнул призывными губами самые важные слова.

— И я тебя. — приняла слова Таня.

Оба откинулись навзничь соображать, что делать с семьями.

— У тебя есть дети? — спросила Таня, опустив вопросы о жене. С ней она уже имела «счастье» познакомиться.

— Да. Трое.

Таня удивленно посмотрела, но не прокомментировала.

— Как ты оказался в школе, да еще и физруком? С твоими талантами ты должен в худшем случае в университете преподавать!

Мухаммед сразу расстроился и переключился на социальную несостоятельность.

— Да здесь работы нет. Хорошо еще в школу взяли. Вообще невозможно на работу устроиться. Думаешь, мне самому не тошно? А что делать? Семья здесь, дом здесь, родина здесь. Что же мне делать?

Таня за эту ночь стала вдруг взрослой. Как будто действительно ее созревание целиком зависело от Мухаммеда. А теперь он вошел в ее жизнь — и она горы свернет.

— Мне муж говорил, что у вас здесь неспокойно? Какой-то Карабахский конфликт назревает, с работой плохо. Что ты обо всем этом думаешь? — издалека начала Татьяна.

— Да. Армянский народ хочет, чтобы нам передали Нагорный Карабах и Нахичевань. Видишь ли. Горбачев поддерживает армян, и вполне вероятно, что этот конфликт закончится в нашу пользу. Хотя я ничего не имею против азербайджанцев. У меня здесь много друзей, это моя родина, я здесь вырос.

— Почему ты все время говоришь «нам», «нашу»? Разве ты армянин? У тебя же имя азербайджанское. — осторожно удивилась Таня, еще помня, как молоденькой школьнице Мухаммед вообще представился арабом.

— У меня отец азербайджанец, а мать армянка. И жена Карина — тоже армянка. Здесь у нас Баку не разделяют людей на национальности, поэтому и вражды нет. Евреи, армяне, татары, лезгины — все живут сообща и дружно.

— Зато вон какой красивый родился — от смешанных кровей всегда дети красивые. — провела Таня пальчиком по профилю мужчины.

— Да у меня и жена красивая, а она чистокровная армянка.

Ну, на сей счет у Тани было свое мнение, которое оно разумно не стала высказывать.

— Так если все такие дружные, откуда конфликт? И насколько он серьезный? — спросила Таня уже как журналистка.

— Конфликт — присоединять или не присоединять Карабах. Проблема еще в том. что из Армении стали изгонять азербайджанцев. А здесь и так проблемы с жильем, по человеку на метр. Но. думаю, политики там наверху решат все эти вопросы. Хотя жить становится здесь все труднее. И нужно думать, как прокормить семью.

Таня давно ждала этой фразы. Она подвела его к этому откровению. И теперь или пан, или пропал.

— Поехали со мной в Москву. Я устрою тебя работать на телевидение, там неплохо платят, и ты сможешь отсылать деньги семье. А главное — мы будем вместе.

Мухаммед молчал.

— Ты отлично знаешь русский язык. Ты жил и учился в Москве. Считай, уже москвич.

— А твой муж? — выдавил он из себя.

— Это мои проблемы, и я их решу сама. Легенда такая — ты едешь на заработки в Москву, как и многие твои земляки. Только не на рынке торговать, а работать по профессии. Ты же закончил философское отделение МГУ? Значит, можешь работать журналистом в нашей редакции.

Какая связь между дипломом Мухаммеда и редакцией народного творчества на телевидении, Танька не знала, но чувствовала себя опытным стратегом.

— А где я буду жить? У меня нет накоплений, а за квартиру платить надо, — трезво рассуждал Мухаммед.

— Это все мои проблемы. Я приглашаю тебя в Москву, потому что для меня родина там. где ты. Ну не оставаться же мне в Баку, в конце концов? — рассмеялась Таня.

— А у вас еще нет детей? — уважительно подчеркнул семейный статус мужчина.

— Если у меня будут дети, то только от тебя, — с удовольствием произнесла Таня и залезла на Мухаммеда. — Меня возбуждают эти разговоры, — добавила она и поцеловала его в лоб.

— И меня, как видишь, — рассмеялся Мухаммед и попрыгал бедрами, на которых восседала Танька.

— Можешь ответить мне только на один вопрос? — проговорила она интимно.

— Сколько раз я за ночь могу? — иронично поднял бровь Мухаммед.

— Нет. конечно, хаха! Почему ты не был таким тогда в Москве? Я ведь свободна была и моложе, и влюблена до чертиков? Почему ты был таким засранцем?

— Э! Женщина! Знай свой место! — в шутку обиделся засранец.

— Ну и все-таки?

— Ты не меня любила. Ты ВООБЩЕ любила. Есть женщины, которые так страстно желают любви, что находят жертву и начинают ее душить своими чувствами.

— Тогда сейчас почему ты мне поверил?

— А я понял, что ты от меня не отстанешь, пока я тебя не трахну.

Танька вперилась в него недоверчивым взглядом:

— Врешь!

— Вру. Просто настало наше время.

Вечером Мухаммед заехал домой, собрал сумку и улетел вместе с Таней в Москву.

 

Глава 7

Диплом в квадрате

И все же, как я ни старалась найти халявные деньги на репетитора, платить пришлось маме. И немало.

Вполне вероятно, что я смогла бы поступить и без репетитора, но нравственные устои мамы не допускали слов «просто» и «без проблем». Как я уже говорила, все должно было происходить с надрывом, «из последних сил». Поэтому я твердо уяснила себе, что поступить «сразу» я не смогу ни при каких обстоятельствах.

Полгода занятий с педагогом из самого училища отшлифовали мой репертуар, увеличили диапазон и дали твердую уверенность в том, что я будущая Елена Образцова. Поскольку моя педагог была академической певицей или. говоря простым языком, оперной, то. естественно, она «повела» меня как оперную.

Мне было все равно, какой жанр выбирать. — я одинаково любила и народные песни, и оперные арии, и романсы. Знала наизусть все современные и ретроэстрадные песни.

Музыка наполняла меня снизу доверху, ведь всю свою несознательную жизнь я только ею и занималась. Начиная с музыкальной школы имени Дунаевского, куда меня привозили на троллейбусе в полуобморочном состоянии, потому что стабильно укачивало.

В знаменитой музыкальной школе на Соколе была весьма «интересная» система обучения музыкальной грамоте — венгерская!

Что это такое и почему венгерская, я затруднюсь объяснить. Но хорошо запомнила, что вместо до, ре ми… там были совершенно другие названия, и их мы показывали руками, как глухонемые.

Учительница сольфеджио невзлюбила меня с первого урока — я ее раздражала тем. что постоянно качала ногой.

От переизбытка энергии или просто ноги до пола не доставали, и нужно было их чем-нибудь занять, но я действительно постоянно качала ногой. Когда уставала правая, я начинала качать левой. И так весь урок.

Учительница сольфеджио сначала пожаловалась маме, которая тут же в коридоре ждала меня после занятий. Мама пообещала, но нога все равно двигалась. Тогда училка стала меня «засуживать». И это было несложно, потому что сольфеджио — это та же математика, только музыкальная. Требует точности, совершенствуя слух, развивает визуальное представление о нотах. Но весьма пресно и скучно сидеть и выстраивать одни и те же интервалы, транспонировать произведения в другие тональности и с педантичной точностью воспроизводить голосом по две-три-четыре сухие ноты. Гораздо приятнее музыкальная литература о жизни и судьбе (как правило, трагичной) знаменитых композиторов, либреттистов и исполнителей.

Я подвожу к тому, что из школы имени Дунаевского мне пришлось уйти. К тому же далеко от дома, а троллейбус — это не яхта. На яхте если укачивает, то романтично. И если рвет, то за борт. А ехать с пакетиком, который услужливо держит мама, даже для шестилетней девицы позор. К слову сказать, потом меня никогда не укачивало — нигде и никогда. Поэтому безжалостный диагноз «слабый вестибулярный аппарат», поставленный мне, естественно, мамой, себя не оправдал. Наверное, потому, что играет роль, КУДА едешь и зачем.

Короче, от венгерской системы меня тошнило.

Поступив в районную восьмилетнюю музыкальную школу (никуда ехать не надо, пять минут пешком между домами), я окунулась в атмосферу хорового культа.

Директор школы, красивая породистая женщина, была фанаткой хора. Мы строили, строили, целыми уроками строили звуки, звучкú, звучóчки, вот здесь на губках, шепотом, пиано и пианиссимо, а потом жахали громко, разом, но организованно и патриотично… По-моему, она от этого тащилась.

Репертуар нашего хора я помню наизусть, хоть ночью разбуди. Моей любимой, например, была «Мы верная смена твоя, комсомол». Хитовая мелодия Чичкова заглушала внутренний протест, испытываемый к слащавой заказухе хорошего поэта Михаила Пляцковского.

Слеза душила распетую глотку, когда я солировала:

И дружный хор пионеров подхватывал:

Но не только патриотическую обязаловку исполнял наш хор. На стихи того же Михаила Пляцковского мы любили петь «Улыбку».

Солировала всегда отличница с тоненьким жалостливым голоском, конечно же сопрано. Потом подхватывали мы. укрепляя веру в добро и справедливость вторыми сопрано и альтами.

Солировала всегда отличница с тоненьким жалостливым голоском, конечно же сопрано. Потом подхватывали мы. укрепляя веру в добро и справедливость вторыми сопрано и альтами.

Музыка имеет такую силу, что даже спустя многие годы ты проглатываешь комок в горле, напевая те ностальгические, пусть даже идейно-патриотические песни.

«С чего начинается Родина». «Сережка с Малой Бронной», «И вновь продолжается бой», «Беловежская пуща», «Лесной олень», «Погоня», «Голубой вагон», «Пропала собака». Гениальное детское песенное творчество. Браво, авторы!

Хотя прорваться в музыкальную школу после уроков было не просто (сбор макулатуры, уборка класса, шеренги, построения, собрания дружины), мама умело отпрашивала меня у классного руководителя. Понятно, что «вся эта музыка» не приветствовалась, потому что отрывала меня от «активной жизни отряда». И тройка по поведению за мои вечные занятия музыкой у меня была всегда.

Тем не менее я закончила восьмилетку по классу фортепиано, но любовь к хоровым занятиям у меня так и не возникла. К песне — да, к хору — нет. Поэтому я крепко замолчала в своих альтах и последние два года только открывала рот. чувствуя себя офигенно изобретательной.

Наконец настало лето, и начались вступительные экзамены в вузы.

Я подготовила документы для музыкального училища и уже готовилась отвезти их в комиссию. Как вдруг…

Позвонила «вся гнилая» с телевидения и сообщила, что собирается поступать в МГИК на библиотечное. Студенты расшифровывали эту аббревиатуру как институт культуры и отдыха.

И тут мне в голову пришла знаменательная мысль: а не пойти ли мне с подружкой сдавать экзамены, тем более что в культуру отбор в июне, а в музыкальное училище только в июле! Лишний раз сдать сочинение и историю, порепетировав перед главными экзаменами.

Важным вопросом, конечно, было, что скажет мама. И она. как ни странно, оказалась не против. Поэтому я без лишних проволочек сдала документы в МГИК на вечернее отделение, на специализацию литературы и искусства.

Вот где во всей красе открылся мой гений — я сдала все экзамены на круглые пятерки!

Стоя у вывешенных списков принятых абитуриентов мои новые подружки не могли понять, отчего я грущу. А как не грустить, если ты с блеском поступила в самый культурный из всех халявных институтов, а теперь должна забирать документы?

Мама гордилась мною и резонно заметила, что теперь мне будет проще сдавать эти предметы в музыкальное училище. У нее всегда все было по правилам.

Но я хорошо помнила прищуренный глаз В. И. Ленина, когда он сказал: «Мы пойдем другим путем».

Недолго думая, я метнулась в поликлинику за новой справкой о здравии; нагло наврала в школе, что потеряла аттестат, и мне выдали дубликат, а потом преспокойно сдала все эти документы для поступления в музыкальное училище. А вдруг не поступлю? Вот я и подстраховалась.

Профилирующий предмет, конечно, был вокал.

Если голос хороший, то примут, даже если ты двух слов в сочинении не напишешь. Но «страшилки» про «одну девочку» и «одного мальчика», которые пели как Карузо, но их срезали на сочинении (истории), сильно портили нервы. И никто ни в чем не был уверен.

Вокал я сдала на пять, но расслабляться было рано. Сочинения я не боялась, а вот за грамотность тряслась ужасно. Привести в туалет маму, которая проверила бы ошибки, было невозможно — в комиссии не дураки сидят. Поэтому вся надежда оставалась на интуицию и принцип «писать проще».

Окончив литературно-театральную школу, писать проще это все равно, что плюнуть себе в лицо. Практически невозможно. Слова и мысли кувыркались наперегонки и складывались в образы и красивые умозаключения. Я выбрала тему для сочинения о Великой Отечественной войне и послевоенной жизни. Гордая прекрасно изложенными мыслями, я неслась домой обрадовать мать.

Мы сидели за столом, и я. набивая рот колбасой и оливье. подробно рассказывала, о чем я писала в сочинении. Дойдя до слов «реабилитированный посмертно», я вдруг увидела, как у мамы в ужасе расширились глаза, и упавшим голосом она спросила:

— Как ты написала слово «реабилитированный»?

Я догадалась, что мне лучше не отвечать. Но все равно ответила:

— Риобелетированый… С одной «н»…

Мама вскрикнула, как будто ее ранили в самое сердце.

— Зачем же ты, дура, взялась писать слово, которое не знаешь, как пишется!

Я запротестовала;

— Но ведь я думала, что знаю!

— Тебе же все говорили: и педагог по вокалу, и я — пиши простыми словами, чтобы ошибок не сделать! Куда ты полезла? В одном слове ты ПЯТЬ ошибок сделала! Это сразу двойка!

Я и так, благодаря маме, никогда не была высокого мнения о своих умственных способностях, но тут совсем расстроилась.

Черт меня дернул написать это слово! Можно было просто сказать — «перед ним извинились». Опять-таки, извинились или извЕнились? Конечно, проверочное слово «вина», но с перепугу можно и ошибиться. И потом, писать о трагедии человека, потерявшего жизнь в лагерях, перед которым… извинились? Разве это сочинение? Это фуфло! И пусть в одном слове я сделала хоть шесть ошибок, но главную мысль я донесла. Вот. Значит, буду учиться в институте культуры, а потом стану библиотекаршей. Все же лучше, чем машинисткой.

Через неделю на полусогнутых я подошла к спискам отметок за сочинение. Уже узнала все про апелляцию, если получу заслуженную пару. Кстати, апелляция тоже слово трудное — две «п» или две «л»?

И тут случилось чудо! Напротив моей фамилии стояла… четверка!

Я попросила показать мое сочинение, не веря в грамотность комиссии. Мне отказали. Я попросила еще раз. Мне дали.

В сочинении не хватало трех запятых и присутствовала одна стилистическая ошибка. И ни одной грамматической!

Я судорожно стала искать слово «реабилитированный», которое мне попортило столько крови! Ведь не могла же я, не зная, как оно пишется, написать правильно. Чудес же не бывает! Хотя бывают, но. как правило, не со мной.

Ага… Вот он. этот абзац…

Вместо чуда меня ждал сюрприз. Слово «реабилитированный» оказывается, я вообще не писала. Вместо него было написано «репрессированный», которое не вызвало у меня затруднений. И, пересказывая маме сочинение, я сочиняла его практически заново.

А с историей получилось вообще блестяще.

Накануне историю сдавали инструменталисты, и они подсказали, что темы дают, как сядешь. То есть сядешь на первую парту — получишь возникновение первых государств, ну и так дальше по партам.

«Камчатка» по идее получала тему про советское время, то есть надо было знать все документы съездов и конференций.

Но, учитывая, что вокалистов было всего штук двенадцать, тем едва хватило бы до революции 1917 года.

Зачем рисковать и выучивать такой объем? Проще сесть на первую парту и получить то, что знаешь. А я зазубрила про Киевскую Русь и Урарту.

Едва педагог положила листок с Урарту перед моим лицом, я уже тянула руку, выражая готовность поделиться знаниями. После первой эмоциональной фразы экзаменатор радостно замахала на меня рукой и поставила пятерку. Меня зачислили на дневное отделение музыкального училища имени Октябрьской революции.

Безумная радость вскоре сменилась озадаченностью — как я буду учиться в ДВУХ учебных заведениях одновременно? Понятно, что все силы я отдам музыке. Но в восьмидесятых годах училищное музыкальное образование не имело статус высшего.

И тут запротестовала мама:

— Нельзя бросать институт, который даст тебе высшее образование. Из последних сил. но ты должна потянуть оба учебных заведения!

И я. как каторжная, стала целыми днями учиться… «как завещал великий Ленин, как учит коммунистическая партия».

Утром я приезжала в музыкальное училище и проводила там весь день. Вечером я садилась в метро и еще час ехала на Пролетарскую, где проводились занятия для вечерников института культуры.

В конце первого полугодия я настолько «загналась», что стала прогуливать занятия в институте. К тому же за посещаемостью там не особо строго следили. Главное — сессию сдать. А они были одновременно в обоих заведениях.

Однажды дошло до курьеза.

В тот день я сдавала ансамбль и освободилась часам к восьми вечера. Тут же помчалась на метро, чтобы успеть сдать библиографию художественной литературы. То есть практически два профилирующих предмета в один день. Прибежала вся в поту, дубленка нараспашку, но шарфом замотано все лицо, чтобы горло не простудить. На часах уже половина девятого вечера. В учительской сидела молоденькая педагог, помечала что-то в журнале.

— Простите, вы не подскажете, где сдают библиографию?

— А у вас какой курс? — доброжелательно спросила женщина.

— Первый.

— А фамилия педагога какая?

— Ой, я не знаю. Хищная какая-то… вроде Коршунова… Помните, как у Антона Павловича Чехова «Лошадиная фамилия»?

— Так лошадиная или хищная? — не поняла моего заигрывания с классиками педагог.

— У Чехова — лошадиная. У меня — хищная. Ну. понимаете? — еще раз попыталась я пробить ее на смех.

— Вы не знаете вашей фамилии? — на полном серьезе спросила училка.

— Да нет! Свою я знаю! Я фамилию учительницы не знаю. — поняла я. что с ней лучше не шутить.

— Ну как же так, — наконец хихикнула молодая учительница. — Как зовут хоть?

— Да не знаю! Понимаете, я учусь в двух заведениях одновременно и сюда не всегда успеваю.

— А где вы еще учитесь?

— В музыкальном училище. Я певицей буду. Хотите спою?

— Давайте!

Я спела «Исходила младе-ше-нька по лугам и боло-о-о-там.». Спела очень жалобно, потому что песня жалостная. Там еще трудный такой скачок наверх, интервал — ну очень неудобный. Младе-ше-нька — вот в этом месте, на «ше». Но сейчас все удачно получилось, зев открылся, как требовала педагог, и я осталась довольна нотой. У первокурсников-вокалистов только так: получилась нота — день удался.

— Молодец вы, — похлопала учительница. — Но сегодня уже все экзамены закончились. Мне жаль…

Я тоже расстроилась — в такую даль ехала. С Октябрьского поля до Пролетарки еле впихнула себя в час пик…

— А когда пересдача будет? — вздохнула я.

— Ну как же я посмотрю, если вы не знаете фамилию педагога? — тоже вздохнула добрая женщина.

— Ну, может Орлова? Посмотрите Орлову! Нет такой? Лисицына? Волкова?

— Нет таких. Давайте попробуем через вашу фамилию найти. Вы свою фамилию знаете?

— Ну, обижаете!

Учительница склонилась над списком первокурсников.

— Вот, нашла. У вас преподают Смирнов, Корякин, Добродушная и Зубкова.

— Во! Зубкова ее фамилия! Я же помню, что хищная.

Женщина в недоумении склонила голову и тактично заметила:

— Странная ассоциация… Вообще. Зубкова — это я.

Мне так неловко стало, получается, человека обидела, да еще и себя по полной заложила.

— Поставьте мне тройку, пожалуйста, и я уйду, — отважно попросила я, потому что пела, а значит, заработала.

Зубкова подумала и предложила компромисс:

— Вы приезжайте ко мне сюда завтра. Просто приедете, и я поставлю вам… четверку. А то как-то совсем неприлично будет, если сегодня. Хорошо?

Что делать… Пришлось согласиться.

Это был мой первый бартер.

В дальнейшем я сдавала предметы в институте только так: переносила знания, полученные в училище, на все институтские предметы. Экзамен по психологии я сдала на пять, потому что привела очень удачный психологический прием из творчества Франца Гайдна. Во времена Гайдна спесивая лондонская публика ходила на концерты, в основном чтобы поспать. Естественно, автора произведений это раздражало, и он применил следующий маневр. Сочинил симфонию специально для лондонцев. И назвал ее «Сюрприз».

Начиналась она медленно и плавно. Публика мирно засыпала. И вдруг на последней ноте раздавался оглушительный аккорд. Народ тут же встряхивался и начинал удивляться. Слушал какое-то время, но потом снова начинал клевать носом. И тут опять грохот литавр — «бах»!

Простецкая мелодия и подвох в конце. Конечно, мимо такого случая я не могла пройти, и Гайдн проложил мне триумфальную дорожку к пятеркам по психологии, философии и истории. Всем педагогам очень нравилось, когда я приводила этот исторический факт и еще вдобавок иллюстрировала его голосом.

И если с институтом проходила такая халява, то к училищу отношение было координально противоположным.

Все, кто поступал в музыкальное заведение, любили музыку и хотели стать певцами, музыкантами, дирижерами. Случайных людей не было, потому что эту профессию выбирают фанаты. И вся жизнь подчинена звукам и их извлечению. Особенно это ощущалось в коридорах училища, в местах скопления вокалистов.

Все что-то мычали, искали резонатор, а найдя, гудели в него как в трубу. Распевали имена друг друга, особенно где больше гласных. Недаром вековая шутка про вокалистов гласит, что там, где у нормального человека мозги, у певца резонатор. Отношения между сокурсниками были братско-сестринские. И романы на первом курсе напрашивались только с музыкой. Хотя не у всех.

Я задвинула дружбу со Светкой, потому что сразу после поступления определилась полярная разница интересов. Шляться без дела мне было некогда, поскольку абсолютно все время отнимала учеба.

С восьми утра до десяти вечера я совершенствовала свои дарования и ни о каком отдыхе не помышляла. Поэтому в училище сразу подружилась с милой скромной девочкой Верой, тоже меццо-сопрано.

Других определений для друзей и подруг у нас не было — только тенор, баритон, бас. сопрано, меццо.

Мы так и звали друг друга — Коля-тенор. Андрей-баритон. и кличек Вася на Бэхэ, Маша с Рублевки у нас не было и быть не могло. Все на одинаково скромном социальном уровне в мечтах об одном — стать хорошими певцами. Даже не звездами — просто научиться хорошо петь. А там как сложится…

Моя новая подружка Вера тут же по секрету рассказала мне. что влюблена в баритона Андрея. У нее музыка как-то сразу слилась с любовью. И весь курс, который по секрету об этом знал, включая Андрея, очень ей сочувствовал, потому что он был женат.

Специфика поступления в музыкальные учебные заведения в том. что у всех разный возраст. Кто-то сразу после школы «заголосил», кто-то уже успел жениться и обзавестись детьми.

Андрей был самый старший из нас — ему было двадцать шесть. Вере едва исполнилось двадцать. Мне тоже было двадцать, и поэтому я прекрасно понимала ее чувства. Первая любовь, талантливый парень, музыка, любимое дело и молодость. Все вместе — хорошая перспектива и необъятные просторы будущего.

У ребят начался продолжительный роман.

От того, что они начали встречаться, никому хуже не стало — Вера цвела и заливалась соловьем. Андрей «баритонил» и разводиться не собирался. У нас вообще был на редкость ровный и добрый курс. За все четыре года не было ни одного конфликта или подсидки. Все дружили и витали в творческих облаках.

Но подруга Светка сдаваться не собиралась.

Потерять напарницу на первой ступеньке восхождения к славе было бы непростительно. И она начала работать.

Ну нет. конечно, не пахать на государство, даже смешно такое предположить! Просто Света где-то нарыла новых друзей, которые могли заинтересовать меня. И эти ребята были из консерватории.

Как пионеры мечтали стать комсомольцами, как комсомольцы спали и видели себя в коммунистических рядах, так все вокалисты стремились после училища поступить в консерваторию. Это очень, очень круто. Ну для сравнения, как сейчас дружить с парнем из МГИМО.

Светлана на время сменила балетную тусовку Большого театра на певцов из консерватории и привела меня на дипломный спектакль выпускников пятого курса.

Все, как рассказывала мама: накладные бороды, свалявшиеся парики, несвежие кафтаны, но какие это все мелочи, когда выходишь на сцену!

Вроде это был «Иван Сусанин» Глинки, но. вполне вероятно, и «Царская невеста» Римского-Корсакова. Точно, что-то русско-патриотичное. Ряженный в кафтан баритон начал кадрить меня прямо за сценой в перерыве между ариями. Через бороду и грим разглядеть лицо я не могла, да не особо и приглядывалась, мы пришли голоса слушать, а не морды разглядывать.

Светка вообще особого интереса не испытывала, потому что привыкла к красавчикам из балета Большого театра. Ей разнокалиберные фигуры оперных были даже противны. Визуалистка, одним словом. А я. стоя за кулисами, страшно кайфовала, потому что прикоснулась к святому, к профессиональной сцене так близко, что осталось сделать только шаг.

— Вам нравится? — заигрывал баритон, поглаживая пегую бороду.

— Да! Еще как! Но не все. — И я честно разложила ему, кто как пел.

— А вы тоже поете? — осведомился мужчина.

— Да. Я учусь на первом курсе в музыкальном училище.

Певец снисходительно заулыбался и пригласил нас на вечеринку после спектакля к себе домой.

— Пойдем? — уточнила Светка.

— Да. бояться нечего. Певец — не мужчина. У него на первом месте всегда голос. Баритоны еще ладно, режим не особо соблюдают, но тенора — это просто финиш! За несколько дней до спектакля ни секса, ни алкоголя, ни сигарет. Особенно секса боятся. После секса могут верхнее си-бемоль не взять, не говоря уже про до. Вот такая хреновая закономерность.

— Ужас! — округлила глаза Светка. — Вот извращенцы! В балете, например, почти все плюют на режим — и напиваются, и курят, и блядуют.

— Но не солисты же? — удивилась я.

— Да иногда и солисты. Я с ними в Серебряный бор ездила несколько раз. ну. там. где дом отдыха Большого театра. — так еле ноги унесла, все пять дней не просыхали.

— Ты? Да уж, тебя напугать сложно, — засмеялась я. и мы. дождавшись конца спектакля, отправились неподалеку в гости к баритону.

Парень оказался симпатичный, с отличной фигурой, что не редкость для баритонов, и о-о-чень любвеобильный. Он сразу же недвусмысленно начал за мной ухаживать.

Двусмысленно — это когда ухаживает и не понятно, чем кончится. — может, просто бла-бла «за жизнь» и разойдемся, а может, будет и развитие в сторону плотских утех.

Этот ухаживал без вариантов — кроме секса его мало что интересовало. К тому же по образованию он был акробат-вольтижер и до консы окончил цирковое училище.

Поскольку тщедушные хлюпики нам со Светкой никогда не нравились, парень заслужил мое внимание и ее одобрение.

Компания в тот вечер у него собралась большая, поэтому мы с баритоном только пометили друг друга глазами и молча договорились о свидании на следующий день. Светка ничего против не имела, потому что парень был блондин, а ей (как и мне) нравились брюнеты. Но подруга умела найти для меня нужные доводы, чтобы рассеять сомнения в надобности этой интрижки. К тому же кавалер из консерватории — это было в тему.

За последующие две недели он показал мне чудеса акробатических трюков, да таких головокружительных в прямом смысле, что Светка слушала, открыв рот.

— Как это — вниз головой? — охала подружка, пытаясь представить картину подобного секса.

Общность интересов, любовь к музыке и опере сделали наши отношения весьма стабильными. Мы часто встречались у него дома, он пел, я пела, мы пели вместе, смотрели по видику кассеты со знаменитыми мировыми голосами, и нам было вполне комфортно друг с другом.

Единственное неудобство было в том. что его квартира была расположена рядом с зоопарком. И утром, начиная с шести часов, весь зоопарк пробуждался от криков животных. Баритон, понятно, уже привык, а мне приходилось несладко. Поэтому я предпочитала не оставаться у него на ночь, а возвращаться домой.

В один из дней, когда, по обыкновению, у него собралась большая компания, он представил мне нового гостя:

— Знакомься, это мой самый близкий друг Александр.

Ко мне приблизился невысокий мужчина плотного телосложения, галантно поцеловал ручку и чересчур долго задержался на ней губами.

«Тенор», — сразу определила я по фигуре. Смутилась и ушла в другую комнату, где за столом веселились гости. Через несколько минут я почувствовала на себе внимательный взгляд. Александр сидел в дальнем углу комнаты и через кисть в упор смотрел на меня, не улыбаясь. Мне стало не по себе, и я пошла искать баритона.

— Ты останешься сегодня? — спросил он. когда я обнаружила его на кухне.

— А гости?

— Ребята все из общаги, тут два дома от меня, полчаса, и разойдутся.

— А… Александр?

— Сашка? Он москвич. Его родители в Театре оперетты работают. А его самого в этом году в труппу Большого зачислили. Он — звезда! Самый молодой солист оперы. А почему ты про него спросила?

— Да так… Он странно смотрит на меня. Ты говорил ему. что мы встречаемся?

— Да, конечно, он знает… Информация на всякий случай: он полгода назад женился, и у него жена беременная.

— На какой случай? — не поняла я.

— На всякий, — ответил баритон.

Я листала журналы, откровенно скучая.

Все ребята были знакомы между собой, все учились в консерватории, и мне неудобно было лезть в их разговоры. А Светки в этот день со мной не оказалось. Я отправилась в прихожую, чтобы позвонить маме. Из темноты коридора, как привидение, возник силуэт Александра. Мужчина схватил меня за руку, потащил в туалет и закрыл на щеколду дверь.

— Молчите, только, пожалуйста, молчите! Мне нужно вам сказать несколько слов!

Эти слова безумно напомнили речитатив Германна из оперы «Пиковая дама». «Не пугайтесь, ради бога, не пугайтесь!» — уговаривал игрок старушку… Чем кончилось, мы знаем. Она испугалась и умерла. И тем не менее я почему-то послушалась Александра и замерла в ожидании.

— Сейчас мы уйдем отсюда вместе. Сейчас или никогда. Я люблю вас. Я влюбился с первой секунды, как увидел. Если я вам не противен, если в вашем сердце есть капля любви ко мне, то мы сейчас уедем отсюда.

— Это невозможно. Я встречаюсь с вашим другом. Ерунда какая-то…

Но у него был магнетический талант владения словом. Он убеждал, как последний раз в жизни. Я слушала как завороженная.

— Мне больно это говорить, но я женат. Моя жена ждет ребенка. И, наверное, это преступление с моей стороны говорить так, но для меня теперь все не имеет значения. Только вы! Вы должна быть моей!

— Наверное, вы принадлежите к тем мужчинам, которых заводит, что женщина встречается с другим, да?

— Ты едешь? Да или нет? Или сейчас или никогда! Решай.

— Я не могу, я встречаюсь с твоим другом!

— Ты его любишь?

В дверь постучали. Подождали и ушли.

Вообще мизансцена была более чем странная: возле унитаза, в тесном сортире лучший друг твоего парня признается тебе в любви и почти плачет. А два часа назад вы вообще не были знакомы…

Для двадцатилетней девушки это было серьезное потрясение. В сердце нагрянуло смятение. Но, несмотря на чувства, от моего внимания не ускользнуло, что каждая его фраза была постановочной.

Он словно пропевал ее. а потом оценивал себя со стороны: «Ай да Сашка, ай да сукин сын!»

— Люблю его? Не знаю. Мы просто встречаемся…

Александр прижал руки к груди:

— Он тебе не подходит. Я должен быть с тобой. Только я!

Его сила страсти была настолько сокрушающая, что я начала… влюбляться. Он это сразу почувствовал, заплакал и стал целовать мою руку, чтобы добить окончательно.

— Пожалуйста… Умоляю тебя, уедем отсюда… Нам здесь нечего делать…

Он стоял на коленях и чувствовал себя при этом абсолютно органично. Я тоже встала на колени, не на унитаз же садиться.

— Ты знаешь, что я пою «Кармен» вместе с Образцовой? Ты не представляешь, какая это честь спеть с Еленой Образцовой Хозе в двадцать пять лет!

— Ну почему же — как раз представляю. Она моя любимая певица.

— Она фантастическая женщина! Она и Атлантов. Ты знаешь, что он мой педагог?

— Да я вообще ничего про тебя не знаю. — честно ответила я.

Ему, естественно, последняя фраза не понравилась.

— Ты должна сейчас уехать со мной…

— Мне нужно предупредить твоего друга…

— Нет, просто исчезнем и все.

Мы выбежали на зимнюю улицу и поймали такси.

Я не особенно терзалась угрызениями совести. Ведь баритон четко определил уровень наших отношений, при которых оба чувствовали себя свободными.

Но Александр… Это было нечто. Это была стихия. Он увлекал, завораживал, влюблял! За ним хотелось бежать сломя голову.

Мы приехали на его съемную квартиру. Но вместо того чтобы наброситься на меня в страстном порыве, он… взял бокал вина и, встав в эффектную позу метрах в трех от меня, начал говорить:

— Ты потрясающе красива. Ты похожа на мою любимую актрису Элину Быстрицкую. Какая это женщина! Аксинья, «Тихий Дон» — юношеские грезы любви. Когда я увидел тебя, то сразу понял-эта женщина должна быть моей. Твой дерзкий взгляд черных глаз, улыбка, линия губ — они сводят меня с ума. В моей жизни было много женщин, поверь, но я впервые испытываю такие чувства… Да, возможно, ты не любишь меня, наверное, я слишком страшный для тебя. Сейчас я расскажу мою историю…

Все это время я молчала, потому что он не давал вставить мне ни одного слова. Он говорил только сам. и мои ответы вообще его не очень интересовали. Ну, может, лишь как связка перехода от одной темы к другой…

— Два месяца назад я ездил на рыбалку, ты знаешь, я очень люблю рыбалку! На обратном пути мы попали в аварию. Меня вытащили с того света. Щека болталась отдельно от лица. Я очень страшный, да? Тебя не пугает моя рожа?

Он обезоруживал на каждом шагу. Откровенностью, смешанной с позерством, дикой страстью с абсолютной холодностью, юмором и отсутствием такового, когда шутка была о нем. При всем явном актерском таланте он не мог скрыть, как безумно он себя любит.

А потом он запел, и я пропала…

 

Глава 8

Мутная война

Танин муж по фамилии Счастливый обстоятельно повесил портфель на крючок возле двери, достал из портфеля связку ключей и сунул один в замочную скважину.

Ключ не вошел.

Мужчина удивился и прислушался. В квартире раздавались голоса.

— Таня приехала! — обрадовался муж и дал три коротких звонка.

Жена открыла и тут же бросилась мужу на шею.

— Привет, дорогой! Раздевайся и проходи. Я тебе приготовила сюрприз!

Муж на ходу скинул обувь и пошел за Таней, как на поводке.

На кухне сидел мужчина. Посторонний. Во всяком случае, счастливый муж никогда доселе не видел этого человека.

— Знакомься, это мой друг из Баку. Его зовут Мухаммед, и он пока поживет у нас.

Мухаммед поднялся, почтительно склонил голову и протянул руку для приветствия.

— Очень приятно, — с трудом произнес обалдевший муж и знаком пригласил жену отойти с ним в гостиную.

— Что ты вытворяешь? — зашипел он. когда они оказались одни. — Ты своего любовника к нам жить привела?! А что скажут твои родители? Ты меня хочешь опозорить? Немедленно уведи его отсюда, иначе я позвоню папе.

Таня нисколько не испугалась. Она выслушала абсолютно равнодушно, еще и нарочито зевнула прямо в лицо разгневанному супругу.

— Это не ты, а я позвоню папе и скажу, что развожусь с тобой! Квартиру мы поделим пополам, а ты лишишься карьерного роста в статусе брошенного мужа. Так мне звонить папе?

Муж сжимал кулаки и молчал.

— За что ты меня так унижаешь? — наконец вымолвил он. — Я же ничего тебе не запрещаю — хочешь, работай на телевидении, хочешь, летай в командировки. В конце концов, ты можешь с кем-нибудь встречаться, если уж тебе так хочется, но делать это аккуратно, не возбуждая общественного мнения! Ведь кругом соседи, знакомые — поползут слухи, что ты привела в дом любовника, и мы живем втроем! Позор и скандал для меня и твоих родителей.

— А ты за моих родителей не волнуйся. Мы с тобой теперь живем отдельно, и это наши проблемы, кто у нас останавливается. В конце концов. Мухаммед здесь ненадолго, я только помогу ему устроиться на работу, и он переедет на съемную квартиру. Так что не ори. а лучше пойдем к столу и по-дружески посидим.

— И спать тоже мы будем по-дружески втроем? — задергался глаз мужа, но голос уже звучал спокойнее. Он не умел долго сердиться.

— Не надо говорить пошлости. Спать я. естественно, буду в нашей спальне с тобой. Ты же мой муж… пока во всяком случае.

«Пока еще муж» помотал головой, пытаясь привести в порядок мысли, помял лицо, зачесал пятерней редкие волосы и гордо произнес:

— Участвовать в вашем чаепитии я не буду. Это ниже моего достоинства. Я решил так — пусть ночует, раз он бездомный, но постарайся, чтобы он меньше попадал мне на глаза, когда я дома. Надеюсь, месяца вам хватит, чтобы решить жилищные проблемы?

Таня радостно чмокнула мужа в щеку и убежала на кухню.

Мухаммеду отвели отдельную комнату. Таня сама постелила ему кровать, помогла развесить немногочисленные вещи в шкафу, выдала новую зубную щетку и, пожелав спокойной ночи, удалилась в супружескую спальню.

На следующей день все было точно так же: утром Таня с Мухаммедом уехали на телевидение, муж уехал на работу, вечером муж пришел с работы, они поужинали и разошлись по своим комнатам — Мухаммед в свою, Таня с супругом в свою.

— Прости. Усомнился в тебе. Как в добропорядочной гражданке и своей супруге. Очень был не прав. Ты добрая и стремишься помогать людям. Еще раз прости, что подозревал.

Татьяна молча кивнула, выключила ночник и повернулась к мужу спиной.

Так прошла целая неделя.

Ежедневно Таня обивала пороги редакций, пытаясь устроить Мухаммеда хоть администратором, хоть помощником. Но самим администратором платили мало, что уж говорить о помощниках.

Она позвонила мне. и мы встретились в кафе ОТРК (ныне АСК-3, второй корпус телецентра, где находилось машбюро редакции выпуска).

Пропуск у меня был до конца года, и. несмотря на то, что я уже училась в музыкальном училище, все равно можно было спокойно навещать своих бывших коллег и ходить на съемки в концертную студию.

Таня роскошно выглядела, невзирая на дешевый парик. Дорогой не покупала — это был счастливый парик. Ее глаза блестели, как после американских горок, улыбка надувала щеки, она вся вибрировала от счастья.

— Поздравляю тебя с поступлением! Я всегда верила в твой талант, — чмокнула меня подруга. — У тебя здесь остались связи? Сможешь помочь?

— Спасибо, что веришь в меня. Помогу без вопросов. Но зачем Мухаммеду редакция выпуска? Народное творчество логичнее.

Таня не могла сидеть на месте, то вскакивала, жестикулируя, то громко смеялась, заражая энергией.

— Наше народное творчество не достойно моего Мухаммеда! Ну а если серьезно, вакансий нет, а работать на добровольных началах нам не интересно. Ему зарабатывать надо, чтобы семью содержать, чтобы квартиру снять.

— Опять квартира. Знаешь, как будто нескольких лет не прошло, ха-ха. Помню, ты в школе также мучилась с этими квартирами. Ну а сейчас-то что? Вроде ты сумела внушить своему мужу, что Мухаммед святой, как Аллах.

— Он, кстати, армянин наполовину. Поэтому надо говорить «святой, как Иисус». И жена у него армянка.

— Да ради бога. Пусть тогда имя сменит, а то не разберешь.

— Ну чего ты к нему прикопалась?! — возмутилась Танька. — Он действительно святой. Ты знаешь, что он не спит со мной?

Я удивилась настолько громко, что за соседним столиком прервался разговор.

— Да ты что? Это как?

— Он сказал, что это не по-мужски, что мой муж предоставил ему свой кров и Мухаммед не может плюнуть в руки дающему. Так и сказал.

Я поразмыслила и решила, что он прав.

— А в твои планы входит его внезапная порядочность? — заинтересовалась я непростым поворотом.

— Как будто я могу что-то сделать! — взмахнула руками Танька. — И в белье красивом хожу перед ним, и в постель к нему залезала — все впустую! Говорит: «Не выставляй меня поцем перед своим супругом».

— А ведь так отжигал тогда в университете! — вспомнила я подвиги Мухаммеда.

— Видишь, с годами люди умнеют, но не всем это приносит пользу. Мне. например, это принесло только лишние хлопоты. Он хочет заработать, снять хату и забрать меня к себе. Вот тогда мы заживем нормально.

— Зато, наверное, муж оценил твою лебединую верность. — рассмеялась я.

— Почему лебединую? — прищурилась Таня.

— Так он же тебя лебедушкой зовет, ты сама говорила. Потому и лебединая.

Танька задумалась.

— Да уж. верность перед смертью… Тьфу, напоследок, хотела сказать. Ну. перед тем. как уйти от него…

— Боюсь, это не скоро произойдет. Пока его на работу примут, пока он испытательный срок пройдет… А может, его на иновещание пристроить? Он языки знает?

Таня ответила как урок: быстро и четко:

— Знает языки из тюркской группы: афганский, азербайджанский, а еще немецкий и французский… Но на иновещание очень трудно попасть — только через своих. А у меня там никого.

За соседним столиком возникло движение. Лысый парень в очках и модной майке быстро пересел к нам за столик и скороговоркой выпалил:

— Девушки, извините за вторжение, буду говорить быстро, у меня сейчас монтаж. Короче, мы случайно слышали ваш разговор, мы не подслушивали, просто вы очень громко разговариваете…

— Извините, — с достоинством сказала я. — Это просто голос поставленный.

— Да ладно, не суть. Вашего товарища можно пристроить в редакцию информации. В конце октября из Афганистана готовится пробный вывод войск. Освещать это событие приедут журналисты со всего мира. Если ваш парень знает язык и имеет гуманитарное образование, он просто находка. У меня в этой редакции брат работает — договорюсь.

— Я поняла, о чем вы. Горбачев на двадцать седьмом съезде говорил, что пора выводить войска. Типа акт доброй воли, миротворческий жест… Мы как раз в машбюро печатали его речь, а редакторы прокомментировали, что «мы просрали эту войну, только ребят зря сгубили»…

— Все, девочки, я побежал на монтаж! По всем нюансам они договорятся при встрече!

Мы остались в растерянных чувствах.

— Мне кажется, это опасно, — предположила Таня.

— Да уж, сомнений нет. Там вся земля минами напичкана, реальная война идет! Но это единственный вариант устроиться на работу, и, наверное, самый достойный, — заметила я.

Официантка шумно забрала наши чашки, а сидеть за голым столом неприлично. Мы взяли наши дубленки и в тяжких думах направились к стеклянным дверям выхода.

— Может, лучше пусть дворником будет? — вполне серьезно сказала Таня, потому что очень любила Мухаммеда и тряслась за его жизнь.

— Вряд ли он согласится с тобой. Для него появилась реальная возможность снова почувствовать себя мужчиной. Поэтому у вас и секса нет. Какая тут любовь, если мужик у бабы за пазухой сидит и ест харчи ее мужа?! Но, к сожалению, не факт, что его возьмут на такую специфическую работу. Там «нюансы», про которые сказал парень, и еще какие! Полно секретной информации и для западных стран, и для наших граждан. Уверена, что все эти обещания — треп, — усомнилась я.

Но Мухаммеда взяли. Причем с большой охотой и хорошим жалованьем.

Двадцать минут собеседования на нескольких иностранных языках, и заведующий редакцией удовлетворенно цокнул языком, провернулся на винтовом стуле и крикнул секретарше:

— Подготовь приказ о приеме на работу с испытательным сроком на три месяца!

Мухаммед за день изменился.

Сразу появилась уверенность в себе, серьезность, ответственность за решения. Он больше не «безработный гость с Кавказа» с кучей комплексов. Теперь он военный корреспондент, находящийся на передовой в борьбе за свободу и независимость дружественного афганского народа.

Началась подготовка к отправке съемочной группы в Афганистан. Мухаммед целыми днями пропадал в военном пресс-центре.

Когда Танька узнала, сколько тонкостей нужно знать, сколько уметь делать военному корреспонденту, то вообще удивилась, как его взяли на эту работу.

Наверное, главную роль сыграло то, что Мухаммед знал национальные и религиозные особенности региона, местные обычаи, историю конфликта, много знал о моджахедах. Но главное — он прекрасно знал пушту, афганский язык.

Несмотря на то что он был умен и образован, для горячей точки нужно быть подготовленным морально, а Мухаммед никогда не был на войне.

Большое внимание уделялось нюансам с одеждой. Внешний вид журналиста должен отличаться от армейской одежды, чтобы их не перепутали. Нельзя было надевать защитные жилеты и камуфляжную форму.

Не удивил Мухаммеда инструктаж, что вести разговор с местным населением нужно крайне осторожно, поскольку, если им что-нибудь не понравится, попросту пристрелят. В университете он дружил с парнем со специального отделения по подготовке кадров из Афганистана. Поэтому о местных нравах был хорошо осведомлен.

Информацию о неразглашении Мухаммед подписал в первый же день. Он не знал, что практически весь материал по выводу шести полков, из которых три танковых… уже отснят и даже смонтирован!

Вообще, «чудеса» были на каждом шагу. Мухаммед не разглашал подробностей. Но телевидение — это такая «секретная» организация, где «по секрету» известно всё и всем.

Стоило мне прийти в редакцию или в машбюро, как тут же я узнавала многие «государственные» тайны. И от этой информации становилось не по себе.

Чувствуя себя ответственной за судьбу парня, которого подруга «отправляла в Афган», я выясняла все подробности этой открыто-закрытой войны.

Сколько погибло наших солдат, до сих пор. наверное, точно никто не скажет. Тем более что было негласное постановление за подписью генерала армии Варенникова, которое я перепечатывала, еще работая в машбюро. Называлось оно «Перечень сведений, разрешенных к опубликованию, относительно действий ограниченного контингента советских войск на территории дружественного Афганистана».

Даже меня, человека, далекого от политики, поразил цинизм, с которым определялись рамки цензуры. К примеру, раз в месяц в средствах массовой информации можно было освещать только одну смерть или одно ранение советского военнослужащего при исполнении воинского долга. Также запрещались прямые репортажи с поля боя и увековечивание имен героев на плитах или надгробных памятниках. Оповещения родителей о смерти детей должны быть лаконичными и иметь мало информации.

Вот такая «мутная» война.

Для Мухаммеда, который только себя нашел, это был оправданный риск. Он шел на войну пусть и в качестве военного корреспондента, но ощущая себя солдатом своей страны. Он жаждал подвигов, боев и заранее чувствовал себя героем.

О том, что весь материал уже «отснят» и подготовлен к показу, я случайно узнала опять-таки на телевидении. По большому счету это не особо и скрывали. Но Мухаммед уже успел улететь в Афган. Он верил во все, как дитя в Деда Мороза.

Таня проводила, обнимала за шею и плакала. Хотя вся операция пробного вывода войск должна была занять не более двух недель, с пятнадцатого октября и до конца месяца, Татьяне казалось, что она не скоро увидит любимого.

Уже по прибытии на место дислокации танкового полка, который вообще непонятно какие функции выполнял в условиях горной местности, выяснилось, что задача Мухаммеда изображать для иностранных журналистов то советского воина, то представителя местного населения. По ситуации.

Серьезные инструкции, полученные в Москве, на деле пригодились лишь с одеждой.

Затея была такова: иностранные журналисты должны были задавать вопросы только специально обученным людям, которые до мелочей знали нужные ответы на вопросы во избежание «неправильных» ответов. Воин-интернационалист из первой шеренги Мухин достойно ответил на все вопросы на русском языке. Потом его переодели в национальную одежду — рубашку навыпуск и шаровары, и он уже как Мухаммад ибн Ахмад, представитель местного населения, благодарил советский народ и правительство за освобождение от средневекового рабства. Конечно, на чистейшем пушту.

Показательное выступление прошло без сбоев, и с отведенной ролью Мухаммед справился на отлично. Но едва ли он мог гордиться собою. Ведь он видел, как на мине подорвалась боевая машина пехоты. Видел, как работали саперы, следуя впереди колонны. И это была совсем другая война…

Продолжительная, изматывающая, а главное, безрезультатная война. Мухаммед, благодаря знанию языка, получал противоречивую информацию как от своих, так и от чужих. Например, о пленных, попавших к моджахедам. Задавать вопросы, как вызволять их, было некому и некогда. Но. как потом выяснилось, о них попросту забыли. Командование сороковой армии, КГБ и правительство не особо парились об освобождении пленных. Уже потом, через несколько лет. о них вспомнили, но те уже успели забыть русский язык, принять ислам, да и вообще не хотели больше возвращаться на родину, которая их бросила.

Таня теперь общалась только с воинами-афганцами.

От них и их семей она узнавала все подробности с фронта и ждала своего «парня из Афгана» так преданно, что вообще перестала спать с мужем.

— Знаешь, я очень боюсь за Мухаммеда. Нет. я уверена, что он вернется живым и невредимым. Но каким? Ты знаешь, большинство моих новых друзей-афганцев или алкоголики, или законченные психопаты…

— Ну ты про всех не говори, может, у твоих знакомых оказалась слабая психика.

— Я не уверена, что у Мухаммеда психика очень крепкая. Для мужчины, тем более восточных кровей, который к тридцати годам не может себя реализовать, это большой удар по психике. Был бы он тунеядцем или тупицей, ладно. Но он реально талантливый и образованный. Если его карьера пойдет в гору, тогда все супер. Мы будем счастливы, я уверена. Но не дай бог, с ним не продлят договор или унизят его как-то. он этого не вынесет.

— При таком раскладе в худшем случае он улетит обратно в Баку к своей семье.

Таня посмотрела на меня такими серьезными глазами, что я поняла без слов — брякнула что-то не то.

— Мы. Теперь. Всегда. Будем. Вместе. Запомни! Или вместе, или вообще никак.

— Ну ты же не убьешь его, если вдруг он решит вернуться домой, — улыбнулась я.

— Разберемся, — жестко ответила Таня и перекрестила руки буквой «х» — типа разговор окончен.

Мухаммед выбрал третий вариант развития событий, который мы с Танюхой не предусмотрели.

Он остался в Афганистане работать военным переводчиком. Помогать общению афганских командиров и советских военных. Да и не только…

Крайне ответственная профессия — от одного неправильного слова при переводе зависит жизнь. Мухаммед знал в совершенстве редкий язык пушту, был вольнонаемным работником, поэтому его работа хорошо оплачивалась и очень ценилась. Ведь быть переводчиком при пытках даже военному человеку тяжело, а здесь обычный выпускник универа.

Поймали «духа» в пещере, где он и еще один снайпер прятались. Снайпера застрелили, а этого взяли в плен сведения получить. А как получишь, если все они врут, что не понимают ни одного языка, кроме пушту.

Привозят Мухаммеда, и он начинает переводить.

«Душман» рад слышать родную речь, но тем не менее ни в какую не сознается. Говорит, мирный житель, в поле пахал. Услышал выстрелы, в пещеру спрятался. Отпустите, твердит, вы же добрые люди…

Мухаммед переводит, а мужика тем временем вешают на солдатском ремне. На скамейку поставили, в петлю голову сунули и спрашивают снова:

— Сейчас мы тебя повесим. Рассказывай, где ваша группа, сколько человек, как вооружены?

Мужик твердит, что он мирный крестьянин, в поле пашет и против советских солдат-освободителей никогда не воевал.

Тут Мухаммед от себя ему говорит:

— Тебя сейчас убьют, если не признаешься. У тебя семья есть?

«Дух» говорит:

— Жена и трое детей.

Мухаммеду не по себе. Ведь у него тоже… Но это враг, и за неделю пятеро ребят погибли от рук снайпера. Совпадение? Может, и совпадение, но разбираться не будут. Женевская конвенция безнадежно устарела, на войне свои законы.

Подполковник с караульными солдатами вынули мужика из петли и давай ногами избивать. Все внутренности отбили, мужик лежит, кровью откашливается.

— Сейчас не скажешь, где остальные прячутся, повесим. Переводи.

Мухаммеда уже тошнит от этого зрелища, но на войне как на войне — сам подписался. И тут пленник, еле шевеля окровавленными губами, обращается к переводчику:

— Я слышал, тебя Мухаммедом называют. Что же ты. названный в честь пророка ислама, против своих воюешь? Да проклянет тебя Аллах! Я смерти не боюсь, готов предстать перед Всевышнем Аллахом…

Мухаммед молчит, не переводит.

— Что, что он сказал? — дергает его подполковник.

— Он сказал, что… не признается, лучше смерть.

Подполковник жестом показал «вешать», и мужика коряво вздернули на ремне. Он еще долго дергался, потому что на ремне неудобно вешать, лучше веревка.

В Москве в семье Тани Григорьевой произошла катастрофа.

Оператор (а больше некому), которого она «кинула» с рестораном в Баку, оказался действительно очень злопамятным. Он передал через консьержку в подъезде кассету с записью встречи Тани и Мухаммеда, да еще и сопроводил это грязными закадровыми комментариями.

Отец в приступе бешенства позвонил мужу дочери и отчитал, что тот покрывал проделки Тани, отпустив ее в Баку.

— Что же ты за муж. если тебе жена открыто изменяет?! С Таней разговор будет особый, но ты меня разочаровал! Ой как разочаровал, — посетовал член ЦК КПСС и бросил трубку.

Муж не нашелся что ответить. Слыть рогоносцем публично было уже не в его силах. А получить разнос от начальства — вообще нитроглицириновая тема.

— Зачем ты снимала вашу встречу? — только и спросил он. когда жена вернулась с работы домой. — Ты же обещала, что все это останется только нашими проблемами. А теперь о твоем пошлом поведении знают родители, и я уверен, что уже не только они. Я ответственный работник, что ты со мной делаешь… У меня же слабое здоровье…

Таньке даже жалко его стало. Ну кто виноват, что она его не любит?! Ни он. ни она. Родители виноваты, что выдали ее замуж за первого же кандидата… в члены ЦК. А она вот теперь мучается угрызениями совести.

— Давай жить отдельно. — вдруг предложил муж. — Я сниму себе квартиру. Может, твои мозги встанут на место, когда останешься одна.

Таня вдруг стала слабо сопротивляться, ей не хотелось так быстро и кардинально менять уклад жизни. Она слабо возразила:

— Но ведь Мухаммеда сейчас нет! Он выполняет интернациональный долг. Родине помогает. Что тебе не нравится?

— Ты, — ответил муж, собрал сумку и тихо ушел.

Даже дверью не хлопнул.

Танька сначала расстроилась, даже поплакала. Может, хлопнул, не плакала бы. Но потом она позвонила мне, и вывод напросился сам собой: рано или поздно все равно конец один. Так лучше пусть сейчас, чем потом. Наши мысли были целиком обращены к событиям в Афганистане и вестям от Мухаммеда. Грусти о муже в сердце Тани места не нашлось.

А через полтора месяца, в январе 1987 года, муж Тани по фамилии Счастливый умер от обширного инфаркта прямо во время чтения доклада Михаилом Сергеевичем Горбачевым о «Перестройке и кадровой политике партии».

Может быть, слушая доклад, он думал о том, что все зря: его фанатичная преданность делу партии, желание всем угождать и не раскачивать лодку, молчать, соглашаться, терпеть, любить тех, кто тебя не любит. Ведь меняется политика и все меняется: летят головы, усматривается злонамеренность и никто никому не верит в непрерывной внутриполитической драке. Следят, прослушивают, гадят.

Тем. кто вчера их прослушивал, следил и гадил. Новые политические вожди ставят на должности своих проверенных соратников, укрепляя межклановые отношения. Человеческие потери при смене власти неизбежны как для простых людей, так и для тех. кто некогда ими правил. Он один из «бывших» проигравшего режима, и его дни сочтены. Скоро начнутся серьезные и массовые разборки; кто уцелеет, начнет бороться, чтобы взять реванш, а у него нет ни тыла, ни оружия. У него есть только любимая книга «Комиксы Херлуфа Бидструпа», по которой и через тысячу лет политических баталий можно будет легко догадаться, что ничего не меняется и не прощается, и хорошее легко забывается…

 

Глава 9

Собственный гений

— Ну, скоро он?! — волновалась Светка, боясь встретить на служебном входе кого-нибудь из балета.

— Не дергайся, он же гримируется, — сама волновалась я.

Александр всегда появлялся эффектно. Что придумает на этот раз? Я так нервничала, словно мне сейчас выходить на сцену Большого театра в партии графа Водемона из оперы «Иоланта».

Он давал мне билеты, иногда контрамарки на все свои спектакли. И хоть я уже наизусть могла спеть любую партию, все равно каждый раз с трепетом шла на очередной спектакль и никогда не отказывалась. Я знала, что ему необходимы мои глаза и уши в зале. Что именно ко мне он будет обращаться, когда будет петь ариозо Германна «Прости небесное созданье, что я нарушил твой покой» или арию Хозе «Видишь, как свято сохраняю цветок, что ты мне подарила…» и многие другие арии, дуэты, терцеты, которые выучивал с поразительном быстротой.

Действительно, этот человек был отмечен богом. Выжил в тяжелейшей автокатастрофе, через месяц уже пел с Образцовой «Кармен», влюблял в себя женщин безотказно, при этом будучи далеко не красавцем. Был беспощаден к своему здоровью, не следил за режимом, изнашивая свой организм бессонными ночами и широкими застольями, и, несмотря на такой самоубийственный график, никогда не хандрил, не брал больничный, не отказывался работать на износ. Практически все партии были «героические», так же как и стиль жизни — до победного. Им можно было только восхищаться, потому что, когда любишь Певца, его человеческие качества не имеют значения.

В большинстве своем, за редким исключением, служители оперного искусства — крайне эгоистичные люди, зацикленные только на своем голосе. Все вокруг должны служить ему, холить и нежить. Это специфика жанра. Все подчинено одному — чтобы голос звучал и бралось верхнее до. Нельзя, чтобы дуло, морозило; нельзя острого, холодного, невысыпаться, кричать, долго говорить по телефону; последний секс за неделю до спектакля, а до Радамеса (опера Верди «Аида») — и того больше; запрещен кондиционер, орехи. На бумаге выглядит карикатурно, но на самом деле, если все соблюдается, зритель в зале получает отличный продукт и народ ликует.

В истории с Александром было все наоборот. Режим он не соблюдал. И на удивление все равно всегда «звучал». Наверное, еще и это вызывало в нем восторг и восхищение. Хотя заниматься таким самоуничтожением всю жизнь ни у кого еще не получалось. Но для меня, студентки первого курса музыкального училища, он был королем на оперном Олимпе, небожителем. Я видела все его недостатки, но не принимала их во внимание, поскольку талант выше, за него многое можно простить.

Я просто была влюблена в его голос.

…Он вышел из служебного входа в костюме графа Водемона. неся на кончике шпаги билет.

— Ух ты, — прошептала обалдевшая Светка, — умеет очаровать, подлец!

Это был сногсшибательный роман. В прямом смысле слова.

Когда он звонил мне домой, я как дура хватала трубку с первого гудка. Он говорил мне: «Приезжай! Я БЕ-ЗУМ-НО соскучился!» И я верила безоговорочно.

Хотя манера произносить слова театрально и нараспев, как речитатив перед арией, вызывала у меня всегда улыбку, я покупалась на эту милую ложь и, сбивая на ходу столы, стулья и маму, неслась к двери, чтобы он долго не ждал.

Я приезжала на такси или на троллейбусе — он снял квартиру недалеко от моего дома. Не думаю, что специально, просто совпадение. Но помню, что в те дни, когда он не звал меня к себе, я, проезжая мимо его дома, даже боялась смотреть на его окна и уж тем более звонить.

Деликатное отношение к личному пространству мужчины, видимо, было заложено во мне с рождения. Я никогда никому не звонила сама. Чисто интуитивно понимала, что, если мужчина хочет видеть женщину, он сам ее из-под земли достанет. На этот счет существуют разные мнения, и многие мои подруги «за мужчин» додумывали их желания, звонили, «доставали» и откровенно предлагали себя.

Может, с робкими и нерешительными так и надо. Но для меня самое страшное было, если пострадает мое самолюбие.

Я высчитывала дни до очередного Сашиного спектакля, как муж месячные своей жены. И точно знала, когда ему «можно», а когда «нельзя». Светка высмеивала меня, но мои мысли были только об одном — не навредить. Чтобы Сашеньке было комфортно, чтобы не искушать его романтической встречей. Поэтому я ждала и ждала звонка, готовая нестись к нему «по первому мановению пальца», как комментировала моя мама.

Когда он не звонил, я про себя додумывала, что он учит очередную партию. В тот год у него была премьера за премьерой, и в те дни он репетировал Канио в «Паяцах».

Музыкальные критики признали, что эта партия одна из лучших в его репертуаре. Сравнивали с Владимиром Атлантовым — непревзойденным лирико-драматическим тенором. Александр очень гордился этими отзывами и каждый раз после очередного спектакля звонил мне. я неслась к нему, и начинался разбор полетов.

Сила голоса, насыщенность обертонами, невероятно красивый тембр плюс природный артистизм влюбляли поклонников оперы. Понятно, что после каждого триумфа у Саши сносило крышу, и при встрече он часами обсуждал собственный гений с бокалом вина в руке.

А я ему вторила. Потому что критиковать можно было лишь какую-нибудь мелочь, типа пришитого красного лоскута на груди Вертера, который только что «застрелился». Все остальное критике не подлежало, да не больно-то и хотелось. Моя задача — чтобы с него пылинки не упало, чтобы ни одна морщинка не потревожила его лоб.

Так любит первая скрипка дирижера, молодая актриса — режиссера, студентка — профессора, медсестра — врача.

После ночи, проведенной с ним. я бежала через дорогу в свое училище и яростно начинала учиться. Итальянский, сольфеджио, ансамбль и главное — вокал! Для кого-то просто предметы, для меня — важные трамплины к достижению цели.

Я стеснялась при нем петь. Он просил, но неактивно, и я выдыхала с облегчением. Комплексы переполняли меня, даже ноту не могла выдавить в его присутствии. Александр всего-то был старше меня на пять лет. а мне казалось, что на полвека.

Однажды он позвонил и долго разговаривал о любви. Это означало, что его кто-то расстроил и ему нужна поддержка его величества.

— Ты любишь меня? Скажи, хоть немножко любишь? — снова и снова переспрашивал он, хотя я и так уже пять раз повторила, что люблю.

— Что ты чувствуешь, когда видишь меня? Ты слышала, как я засандалил сегодня «дошник»? Зал пять раз вызывал! Ты видела?

Ну, положим, зал вызвал только дважды, но разве я посмела бы возразить? Только подкинуть дров в пылающий костер тщеславия!

— Партер встал. Саш! Рядом женщина рыдала, у нее истерика была! Студенты с галерки чуть не вывалились, так орали «браво». Ты слышал?

— Девочка моя… Тебе посчастливилось быть свидетелем исторического события — такого Канио стены Большого еще не слышали… Приезжай, я умираю, как хочу тебя видеть. Пожалуйста, только быстрее, умоляю тебя! Ты всегда очень долго едешь…

— Да ты что! Десять минут, не больше…

— Не спорь, ты долго едешь, потому что я хочу, чтобы ты уже сейчас была здесь, я иду открывать дверь…

Попасть на бегу ногой в колготку очень тяжело, голова не пролезала на раз в узкую горловину свитера, а в куртке, как назло, заедала «молния». Я неслась на всех парах, и такси меня догоняло.

Каждый раз он встречал меня по-новому — придумывал самые нелепые и смешные приколы. И я ему подыгрывала. Однажды мне пришло в голову сесть на коврик. Типа он открывает, смотрит вперед, а я внизу — вот смеху-то! Так и сделала.

Дверь открылась, я сижу и жду удивления. Потом вижу — никого нет. Тогда я в недоумении поднялась, заглянула за дверь, а там стремянка и наверху стоит он… Одна на полу, другой под потолком.

Очень смешно.

Но, по Фрейду, так и было! Он — наверху, а я внизу. И по статусу, и в любви. И. наверное, это лучшее, о чем мечтает мужчина, завоеватель и охотник.

В один из дней он позвонил очень обеспокоенный и сказал, что у него неприятности. «Но не по телефону».

Я приехала, когда он еще не закончил фразу:

— Представляешь, моя жена позвонила мне по межгороду и врезалась в наш с тобой разговор. И как раз на словах «любовь моя, я так соскучился, приезжай скорее». Полная жопа — она все слышала…

— И что теперь делать? — спросила я. потому что действительно не знала, что мужчины делают, когда спаливаются.

Саша вдруг вмиг изменился, трагедия исчезла с его лба. Он ответил как ни в чем не бывало:

— Так я сказал, что это был не я.

— То есть… как? Она что, ТВОЙ ГОЛОС не узнает? Это смешно! Твой голос узнаешь с первой буквы, а она весь разговор слушала.

— Деточка моя! Ты знаешь, что главное для мужчины? НЕ ПРИЗНАВАТЬСЯ! Будут тянуть за ноги из постели — кричи, что это не ты! Женщина всегда верит в то, во что ей хочется верить. И моя жена поверит, вот увидишь.

Он оказался прав. Несколько дней ушло на убеждение (убеждать он умел!), и жена сделала вид, что попала в разговор кого-то другого, с теми же интонациями, тоже солиста Большого театра, у которого в этот день тоже была премьера.

Ну, бывают совпадения, что поделаешь. Москва ведь большой город.

Для многих женщин чувство собственного достоинства превыше бытовой зависимости и статуса замужней. Гордость — это чувство, которое или есть, или отсутствует. Его нельзя привить или затоптать.

Не сужу тех женщин, которые терпят изменников или тиранов ради каких-то своих целей. Но всегда с уважением отношусь к тем. для кого чувство собственного достоинства превыше всего.

Жена Александра ушла от него вскоре после рождения ребенка. И. слава богу, не я была той последней каплей, которая заставила ее решиться на этот тяжелый шаг. Ведь я уверена, что она любила его, не любить его было просто невозможно.

Летом после окончания первого курса и сессии я решила прослушаться в Московском музыкальном театре.

Пришла к главному режиссеру и спела. И меня сразу взяли. И с ходу ввели в основной состав. Спектакли в этом театре были песенно-танцевальные. То есть все артисты и пели и танцевали одновременно, причем танцевали очень хорошо.

В двадцать один год я встала к балетному станку.

Ооо, эти ощущения не передать словами!

Балет я любила, но балериной быть, как многие девочки, никогда не мечтала. Всю жизнь занималась только музыкой и понятия не имела, что такое балетный станок.

А это, ребята, ад.

Когда ты уже все умеешь, когда твои кости и мышцы приучены к ежедневным упражнениям с детства — тогда другое дело. Станок доставляет тебе мучительное удовольствие. Тянуться — это кайф! Но не тогда, когда твой скелет уже сформировался, осанка далека от идеальной, а ноги не умеют держать коленки.

Встать впервые к станку на тридцатом десятке было героизмом с моей стороны. И я рыдала как белуга после каждого занятия.

Наш балетмейстер, страдающий язвой желудка немолодой мужчина, гонял нас беспощадно. И по-другому в театре быть не может. Никто не станет тебя жалеть, входить в твое положение и поощрять халтуру. На сцене ведь все видно — каждая расхлябанная коленка, сутулая спина или неточность в движениях.

Семь потов сходило, когда я в двадцатый раз пыталась правильно сесть в demi-plie не хуже, чем остальные артисты. Выворотность у меня была от природы, но на этом, пожалуй, и все.

— Не заваливайся на мизинец, не опирайся на большой палец, приседай медленно, еще медленней, пятки плотно к полу! И за колешками следи, я говорю, следи за коленями, они у тебя вперед идут, а должны параллельно носкам ступни! Откуда вас таких понабрали? Наказание мне! — злился балетмейстер и тер рукой язву.

Я старалась быть не хуже, чем уже подготовленные девушки и парни. Конечно, я ориентировалась на вокальную группу, ведь была еще и балетная. Те. понятно, профессионалы из балетных училищ.

Но вокалисты тоже пахали не меньше, нагрузка у всех была огромная. Некоторые артистки во время репетиций падали в обморок без сил, их быстро уносили, и репетиция продолжалась. Стиль работы был жесткий, конкретный и беспощадный. Никто никого не жалел во имя достижения успеха.

На спектаклях со зрителями все было по-другому: все улыбались, поклоны с руками-цепочками, поцелуи-слезы и атмосфера единого дружного коллектива.

Я сразу просекла, что, несмотря на ввод в основной состав, спеть свою сольную партию мне удастся не скоро. Только когда заболеют или уйдут из театра как минимум два старожила из основного состава. Но даже второй солистке на моей памяти ни разу не удалось спеть. Первая и с температурой под тридцать девять выходила на сцену. Заменить ее можно было только после внезапной кончины или по старости.

И все же мне удалось спеть в нескольких спектаклях пусть и не главные партии, но вполне солидные, с фамилией в программке.

Этих достижений мне было мало.

Я устроилась работать еще и в театр-студию.

Если в музыкальном театре пели-танцевали, то в театре-студии работали в основном профессиональные актеры, выпускники театральных училищ и ГИТИСа. Мне очень хотелось, чтобы Александр увидел, сколько многогранных талантов у его девушки. И поет, и танцует, и играет драматические роли. В его голосе по-прежнему звучало снисхождение, когда он спрашивал о моих успехах в училище и в театрах. Но он был слишком зациклен на себе, чтобы хоть раз посетить эти спектакли.

Я не обижалась. Это очевидно, что быть солистом Большого несоизмеримо круче, чем петь в арендованном полуподвальном помещении музыкального театра или выступать бесплатно в холодных домах культуры со спектаклями театра-студии.

И вот однажды он позвонил, как обычно, и сказал, где я смогу забрать билет на его премьеру. И в первый раз я ответила, что…

— Не смогу? — не понял Александр. — Ты сказала: «Не смогу»?

— Да. Извини, у меня спектакль сегодня, и я не смогу послушать тебя.

— Какой спектакль? — не понял Саша.

— Какой? «Тум-балалайка», я там пою и танцую.

— А разве ты в театре работаешь? — продолжал искренне удивляться Александр.

— Да… Уже пол года.

Он надолго замолчал. Приходил в себя. И не оттого, что я где-то работаю, а оттого, что ему отказали.

— Тогда приезжай ко мне после спектакля! — нашелся он.

— И после не смогу — у меня завтра утром вокал, мне нужно выспаться.

Повисла километровая пауза.

— Хочешь, я сейчас к тебе приеду? — мягко спросил, без обычного нажима.

— У меня мама дома.

— Так я с мамой познакомлюсь.

— Не. Не удобно.

— Тогда пошли завтра в ресторан. Пойдем?

Только сейчас я обратила внимание, что за все время ни разу не была с ним в ресторане! Даже смешно, но он никогда меня туда не приглашал.

Мы виделись все реже и реже.

Я загрузила себя занятиями по самые уши — два института и два театра. Как всё успевалось, сама в толк не возьму. Наверное, просто очень хотела иметь право говорить «нет», кому раньше бы не посмела.

Быть молодым плохо только в одном — мало кто воспринимает всерьез. Человек может оставаться круглым дураком и в семьдесят лет, но если виски убелены сединами — его все равно будут выслушивать. Уважение к старости основывается на простом факте пожилого возраста. Уважение к молодости не существует как понятие.

И я готова была еще больше вкалывать, лишь бы только меня уважали.

В погоне за статусом я и растеряла чувства к Александру.

Как-то раз он позвонил и позвал меня к себе в гости.

К тому времени он уже развелся с женой, переехал на новую съемную квартиру и женился в третий раз.

Мне не хотелось ехать одной, и я пригласила с собой маму.

Она с удовольствием согласилась, потому что мы часто вместе ходили на его спектакли. Отец матери был оперным певцом, тенором, и мама невольно ассоциировала его с Сашей. Это были неоценимые трогательные минуты воспоминаний. Мама с детства знала все теноровые партии, собирала отца на спектакли, ждала с поздних концертов. Через столько лет ее дочь всколыхнула в памяти прошлое.

У Сашки собралось много народу, все пили, курили — «гудели», одним словом. Под конец вечера я устала и ушла спать в одну из комнат. А мама с Сашей и его друзьями осталась на кухне разговаривать об опере и высоком искусстве.

Утром Сашка посадил нас в такси, я поехала на занятия в училище, мама домой. Расспросить ее о впечатлениях я не успела — всю дорогу повторяла дуэт, который мы репетировали с Андрюшкой-баритоном. возлюбленным Верки-сопрано. Скоро должен был быть экзамен по дисциплине «ансамбль», и ответственность удваивалась за себя и за товарища.

Андрюха был недисциплинированный, с абсолютным слухом, но абсолютный раздолбай. Несмотря на то что жена была беременна вторым ребенком, он всегда подолгу зависал в училище, любил организовывать посиделки после занятий, не дурак был выпить, но при этом легко учился, был образованным и ласково-обходительным. Вера влюбилась в него по самое си-бемоль. И он был созвучен ей.

Верка не ревновала к нашему дуэту, ведь ставили пары по голосам, а не по взаимным симпатиям. Да и про мой бурный роман с Александром она знала, правда, без подробностей.

И так сложилось, что училищная компания всегда собиралась без меня. Понятно, что времени на эти тусовки просто не было.

…В тот же вечер после занятий, за чаем, я с удовольствием приготовилась выслушать мать. Ее. как человека колоссального ума и образованности, можно было слушать часами, особенно когда речь шла обо мне или моей любви.

Мама иронично посмотрела в мои горящие очи:

— Ты ждешь от меня правды или мне лучше промолчать?

Ну. это чистая провокация, потому что после этих слов какая дочь отстанет от матери с вопросами?

— Сашенька, конечно, великолепен. Талантливый, остроумный, находчивый, я понимаю, в такого трудно не влюбиться. Мы всю ночь проговорили о его Хозе, Канио, Турриду, он спел мне несколько фраз из Вертера — у него волшебный тембр. Почти такой же, как был у отца. Когда папа выходил на сцену — женщины в зале падали в обморок…

— Мам. ты это уже рассказывала, ты про Сашу давай…

— А что про Сашу? У Саши пять женщин. Одна — жена, с двумя другими он встречается уже много лет, и еще две. которых он зовет от случая к случаю.

Я поняла, где в моем теле находится самолюбие — в руках. Они сразу похолодели.

— Это он тебе сам рассказал? — в паузе спросила я.

— Да, сам. Он был пьяненький, и его понесло на откровенность. Неужели тебя это может огорчать? Я ведь говорила тебе, что теноров любить нельзя, им можно только служить, как Отчизне.

Когда вашу подругу постигает разочарование или преследуют неудачи в личной жизни — это плохо в первую очередь для вас. Потому что через несколько лет она будет также беспощадна к вам в оценке вашей жизни. Не со зла — просто количество всегда переходит в качество.

С подругами я Сашу не знакомила по вполне понятной причине. После откровения мамы я сделала два срочных вывода: расстаться с Сашей и никогда больше не знакомить маму с моими мужчинами.

К прощальному вечеру с Сашей нужно было подготовиться. За это время я научилась подходить к телефону только с третьего звонка, говорить вдвое медленнее, убрать восторг из интонаций, держать паузу.

Пауза — вообще великая вещь! Пока вы думаете или делаете вид, что думаете, ваш оппонент начинает нервничать. Особенно если он ставит себя в зависимость от вашего решения.

Кроме училища, института, двух театров, я сама с собой начала заниматься аутотренингом. Перед сном я до мельчайших подробностей продумывала наш последний разговор. Он должен был стать таким, чтобы ни в коем случае не обидеть Сашу и не оставить о себе плохие воспоминания. Разговор должен быть таким, чтобы он понял, что чувств к нему я больше не испытываю. Это единственное, что может задеть влюбленного в себя человека.

Саша не звонил, наверное, готовился к очередному Радамесу или просто очередь до меня до дошла.

Я терпеливо ждала и за это время сблизилась с коллективом нашего курса. Оставались после занятий, пели, сочиняли, прикалывались, и это отвлекало от ожидания. Андрюха зазывал на пивные посиделки, но меня не прельщало дешевое спиртное, которое мы могли себе позволить, да и вообще тема «нажраться в хлам» и потом «болеть» ко мне не относилась.

Наконец позвонил Александр и. как обычно, позвал на свой спектакль.

Огромное желание отказать, сославшись на дела, было первой мыслью. Но я переборола примитивный ход, ведь Саша любил импровизации.

«Хочу ли я провести с ним еще одну ночь? — спрашивала я себя. — Да. Потом буду жалеть, что наступила себе на горло. Значит, нужно поехать и настроить себя на финал», — подвела я черту.

В училище все были радостные и веселые — на вечер планировался большой загул во главе с Андрюхой на хате у нашей сокурсницы.

— Ты поедешь? Давай хоть раз с нами! Ты только представь, как будет весело! — уговаривал Андрюха.

— Конечно, с нами тебе будет лучше, — вторила Вера. — Поддержишь компанию.

Они были такие милые и родные. Ужасно хотелось поехать с ними и расслабиться от дум, умозаключений и внутренней работы. Но я выбрала Александра. Карфаген должен быть разрушен. И если не разрушен, то хоть стекла выбиты.

В тот последний вечер с Сашей я вынуждена была признать, что он тоже родной и милый. Но очень лживый. Но очень талантливый. Но не мой. И все эти противоречия перевешивали чашу негатива.

Есть мужчины, которые «выжирают» вашу жизнь.

Вроде все тихо-мирно идет своим чередом. Никто ни от кого ничего не требует, не ссорятся, не делят. Так происходит годами. Но ничего и не меняется — ни в лучшую сторону, ни наоборот. Отсутствие перспектив делает женщину морально незащищенной и приводит к разочарованию в жизни. Потухшие глаза у слабого пола — это чьи-то обманы, вампиризм и эгоцентризм. Удобная женщина — несчастная женщина, если это. конечно, не ее жизненное кредо.

В двадцать один год не умеешь делать выводы. А если и делаешь, то эти выводы не фундаментальные, скорее эмоциональные всплески.

Мне нужно было вытравить Александра навсегда. Чтобы видеть — без внутренней тремоляции, слышать голос — без слез сожаления. И последнее было сложнее всего.

Я была влюблена в его голос, а талант — сильнейшая привязка.

И тут мне пришла в голову интересная мысль: не выпивать по глотку страдания, а пригласить на этот последний спектакль своих подруг. То есть сделать то, чего я всегда боялась, — ввергнуть его в искушение. Теперь мне даже на руку быть свидетелем его непостоянства. Тем более что девчонки были полярно разные, к тому ж терпеть не могли друг друга.

План сработал.

Балетоманка Света, вместо того чтобы трепетать, внимая таланту Александра, весь спектакль вертелась в поиске знакомых клакеров. Как только она видела дружка-приятеля, тут же начинала трясти меня за рукав, показывая, куда нужно смотреть — прямо противоположно от сцены. Мне с трудом удалось уговорить ее не идти в буфет прямо посередине действия.

Татьяна, которая всегда и всех сравнивала с Мухаммедом, нашла, что Муха поет… лучше. Придиралась к его крупной теноровой фигуре и старательно тянула шею, чтобы Светка не говорила, что она у нее короткая. Каждая была занята своими проблемами, и никто из них не собирался разделять мои страсти к певцу.

После спектакля вместе с Александром мы отправились к нему в гости. Он очень старался всем понравиться, видимо, срабатывала уже привычка. Но Татьяна быстро запросилась домой, ей утром нужно было на работу. А Светка, которая глубоко плевала на приличия в обществе, быстро захмелела и вставила в магнитофон любимую кассету Secret service с записью non-stop любимого трека.

Песня Flash in the night звучала уже сто пятнадцатый раз. не давая Александру достойно произнести длинный тост. Нам со Светкой было очень весело, потому что не было грустно.

Да, все я сделала правильно. Обливаться слезами прощания, рассказывать небылицы про то, что «я полюбила другого» или «решила больше не встречаться», значит, идти по водевильно-театральному сценарию, столь привычному для Саши.

Не зная, как унять Светку. Александр позвонил двум друзьям, они быстро приехали и привезли с собой еще спиртного. Под утро мы знали наизусть песню «О флеш ин зе найт», Светка спала беспробудным сном, а мужчины квасили и курили на кухне, так что шел дым из окон.

Усталость подтянула раздражение. Первый раз мне хотелось скорее вернуться домой.

Я приехала в училище только к третьей паре.

Невыспавшаяся, поднималась по лестнице с легкой душой. Внутри не осталось боли и сомнений. Отныне и навсегда я свободна от чувств к этому мужчине. Проводы любви должны быть именно веселыми!

— Андрей умер! — зарыдала мне в грудь сокурсница и побежала дальше вниз по лестнице.

— Как… умер… — ничего не поняла я и бросилась на третий этаж.

Там возле кабинета музыкальной грамоты стояли и сидели на корточках все ребята с нашего вокального.

Детское горе самое искреннее. Полная растерянность и слезы всех, с кем общался и дружил Андрюха. Все задавали один и тот же вопрос — как это могло случиться?!

Верки не было, рассказали другие.

Накануне вечером, как и намечалось, оба курса, наш и старший, поехали тусить к кому-то домой. Купили много спиртного, набрались, естественно, а Андрюха так больше других. Говорили, что вроде была еще тема с наркотиками. Хотя это вообще странно — откуда они могли взяться? О наркотиках мы практически ничего не знали, и уж тем более никто из нас их не пробовал.

Говорят. Андрюха пришел домой и лег спать. А утром его жена-медсестра обнаружила его бездыханным. Остановка сердца. Потом она звонила в училище и рыдала, что это мы его убили своими тусовками. А ребята растерянно молчали и не оправдывались.

Меня не было в тот вечер с ними. Но это не убавляло моей вины. Возможно, если б я была, мы начали бы петь наш дуэт, и он не выпил бы лишней роковой рюмки…

Жена запретила приходить нашему курсу на похороны. Но мы все равно пришли в крематорий. Тянулись за Андрюхой как нитка за иголкой. Никак не могли с ним проститься и закрыть главу под названием «беспечность».

— Когда мне сказали, что Андрей умер, я первым делом подумала, а с кем ты теперь дуэт будешь петь? — шепотом поделилась со мной педагог по ансамблю.

Когда заканчивается любовь, в тот же день где-то кто-то умирает.

Так совпало, что с финалом нашей любви ушел из жизни мой товарищ. Андрюшка всегда был за любовь и за кипиш. Он пускался во все тяжкие и не щадил себя совсем. Мне очень хотелось позвонить Саше и рассказать о том. что произошло. Ведь он тоже не щадил себя. Но я не стала этого делать.

Сашу уволили из Большого театра через два года, и он уехал за границу работать по контрактам. Вернулся в Москву, выступает редко, женат пятым браком, своей жизнью доволен.

Как можно емко символизировать жизнь артиста?.. Билет на кончике шпаги.

 

Глава 10

Золотая рыбка от депрессии

Вакуум подразделяется на технический и физический. Есть еще много разновидностей, но все равно смысл этого слова «пустота». И физическая пустота, которая сейчас переполняла Таню, не имела никакого отношения к современной науке. Ее жизнь стала без цвета и без запаха по внутреннему ощущению.

Муж умер, и после его кончины выяснилось, что это был хороший, скромный человек, умеющий любить и ценить свое счастье. Он не мешал, не давлел, старался всем угодить и, наверное, поэтому был неоценен Танькой, которая мечтала о брутальном самце-завоевателе.

Оставшись одна в квартире, вдовушка почувствовала, что сойдет с ума. если не заполнит эту пустоту.

Идейные родители давно уже были неинтересны, и их разговоры о том, что можно-нельзя, хорошо-плохо, вызывали у нее изжогу. Каждый день она мысленно благодарила мужа, что он приобрел для них отдельную квартиру. Ведь сходить с ума при родителях занятие куда менее рискованное и почетное, чем в одиночестве в огромной хате.

Целыми днями у Таньки разрывался домашний телефон. Подруги узнавали главные события: плакала ли сегодня, когда проснулась, что собирается делать. За всеми делами девушка совсем забросила университет. А ведь она училась на третьем курсе журналистики с легкостью и большим воодушевлением.

Я институт культуры практически не посещала, потому что с двумя театрами и музыкальным училищем просто не успевала туда доехать.

Танька вполне успевала полдня проводить в универе и полдня — на телевидении. Но она потеряла интерес к учебе.

— Что, правда, бросила? — удивилась «вечная студентка» Светка. — Ну и ладно. Потом закончит. Возьмет академический отпуск и закончит.

— У нее депрессия! — понимала я подругу. — Мухаммед неизвестно когда вернется, а тут еще вдовой стала в двадцать один год, — конечно, будешь чувствовать себя никому не нужной. И это в разгар молодости!

Света не долго думала. Когда долго думаешь, возникает много вариантов. А первую и единственную мысль Светка называла «озарение».

— Ей надо родить, — вдруг осенило подругу.

— Зачем? — не поняла я.

— Тогда ей будет чем заняться. — сделала логичный вывод Светка. — Точнее, кем… Большинство женщин так делают. Заодно привязывают к себе мужчину.

— У Мухаммеда и так трое детей. И что-то не сильно они его к себе привязали, — усомнилась я в разумности идеи.

— Все равно от них он никуда не денется. Многие колясочницы только с виду такие пай-мамочки. За их видимым «чадолюбием» скрываются вполне корыстные мотивы.

— Ага! Получить орден «Мать-героиня» и тридцать рублей социального пособия.

— Ну, для кого-то даже это является аргументом. Разберем ситуацию твоей подруги — у нее хандра, тоска, депрессия. Она не может быть с тем. кого безумно любит. А родить от такого — словно кусок от него отщипнуть. И этот кусок уже ее собственность. Он не отнять его не может, не затолкать обратно. Ему уже придется мириться с таким раскладом.

Я призадумалась. А ведь верно говорит! Ребенок от любимого — это инвестиция в длительные отношения. Жизнь меняется, никто не знает, что с твоим возлюбленным случится через год, — может, он разведется и уйдет к ней. может, станет знаменитым и уважаемым человеком и прославит свой род.

— Годится как вариант. — одобрила я. — Правда, есть одно «но». Неизвестно, когда Мухаммед вернется, так она может в старых девах всю жизнь просидеть.

— Ерунда. Она уже была замужем, поэтому может делать все. что хочет. Галочка поставлена — ее уже никто не назовет старой девой.

— И тем не менее время идет, молодость уходит. Надо ее куда-нибудь вытащить.

Это предложение было по адресу. Вытащить, втащить, прогулять, выгулять, проветрить, растрясти — все было к Светке.

Унылая, но пышущая здоровьем Таня подъехала к нашему перекрестку и опасливо взглянула на мою подругу:

— А это не стрёмно?

— Расслабься! Если нарвемся на придурков — выпрыгнем из машины прямо на ходу.

Идея Светки заключалась в том. чтобы останавливать частников на проезжей части улицы, садиться к ним и ездить по городу, развлекая водителя разговорами.

— Главное — не садиться к водителям с пассажирами. Если шофер один, то ему с нами тремя не справиться. Зато весело, все равно делать не фига.

Мне как раз было что делать, но. поскольку личная жизнь дала трещину, ничего не оставалось, как пуститься в разные авантюры.

Первый же частник оказался приятным дядькой на «Жигулях», который сразу пригласил нас на окраину Москвы к себе домой. Он хотел нас чем-то удивить.

В практически пустой квартире был его друг, который даже растерялся, увидев незнакомую компанию девиц. Оба были совершенно потерянные по жизни, этакие рассеянные интеллигенты-ботаники.

Это прозвище ему дала Светка еще в машине. И ведь угадала! Мужики оказались ихтиологами. И удивить нас они хотели… рыбами.

Но нас удивили не сами рыбы, а как их содержали. Честное слово, эти рыбы жили лучше, чем мы со Светкой!

Межкомнатную стену полностью заменял аквариум, доверху заполненный водой. Это было необыкновенное зрелище: рыбки тусовались вверх-вниз, трава слабо трепетала под струями кислорода, подсветки создавали интим. Хотелось нырнуть туда русалкой и получить через корм порцию любви и заботы.

— У вас есть магнитофон? — безапелляционно спросила Светка и потрясла в воздухе кассетой. Ей не понравилась ценностная ориентация новых знакомых. Ей хотелось драйва.

…Часа через два всем надоело слушать бесконечную «О, флеш ин зе найт», и мужчины уже не знали, как от нас избавиться. Но Света категорично заявила — пока они не отвезут нас домой, мы с места не двинемся.

Приключение удалось, и на следующий день мы в том же составе снова вышли на дорогу. На этот раз остановился парень. Милый, светловолосый паренек на «Москвиче».

— Куда вас подвести? — спросил он.

— Мы просто катаемся, денег у нас нет. Если вам нужна компания, то с нами вам будет веселей! — проговорила заученный текст Танька, сунув голову в опущенное стекло.

— Садитесь, конечно, я вас покатаю.

— Твой вариант! — шепнула мне Светка, усаживаясь в машину.

— Нет, твой! Я давно хотела тебе признаться, что мне совсем не нравятся блондины.

— А чем вы занимаетесь? — громко спросила Таня, чтобы он не услышал, как мы его делим.

— Я — дрессировщик. Работаю в цирке. — ответил молодой человек и включил кассету. Оказалось Secret service.

У Светки увлажнились глаза — совпали вкусы плюс статус парня и наличие машины.

Мы поехали к нему домой на «Коломенскую». Парень продолжал нас удивлять — он жил один, родители, тоже цирковые, были постоянно в отъезде, квартира была огроменная, в престижном доме.

Оказалось, что у него так же, как и у ихтиолога, в квартире тусуются какие-то непонятные друзья.

Во всю стену красовались фотообои, которые мы с непривычки приняли за символ роскоши. В квартире были три комнаты, барный столик и много-много импортного алкоголя.

— Циркач мой! — четко определилась Светка и подключилась к истреблению спиртного.

Под утро народ устал гулять. Света уединилась с дрессировщиком в спальне, а нам с Танькой осталось только искать себе свободную кровать.

Но все лежанки оказались востребованы. Тогда Татьяна уселась на кухне читать книгу, дожидаясь открытия метро. А я нашла единственный узкий диван в прихожей и с наслаждением вытянула ноги.

Неожиданно кто-то громоздкий плюхнулся на мой диван и сообщил, что он «викинг» и я должна ему «дать».

Оставшуюся часть ночи объясняла ему, что я девственница и про секс слышала только от подруг. Урод не отлипал, задавая провокационные вопросы типа: «Тогда что ты здесь делаешь?»

Я приложила максимум красноречия, чтобы убедить тупого и пьяного парня, что он — предел моих мечтаний и наш роман только начинается.

Под утро он сделал мне предложение, потому что я уже плакала. Особенно было обидно, что Светка прибилась к приличному и красивому артисту, а мне приходится отбиваться от больного на всю голову «викинга».

За одну ночь случилось два грандиозных события. Я чудом избежала позора, а у Светки начался роман.

Два дня она пропадала у циркача, пока он не отправился на гастроли.

Светку было не узнать — как в стихотворении Агнии Барто: «Стала ласковой и кроткой, ходит легкою походкой, по утрам поет, как птица…» Счастье нашло подругу ночью на дороге, в экстремальной ситуации.

Это был благополучный исход нашей идиотской затеи — никто никуда не завез, ни снасильничал, ни обобрал, ни побил, а подруга нашла свою любовь.

Мы с Танькой боялись, что Светка может испортить новые отношения раздолбайским поведением. Но она, как примерная невеста, целыми днями сидела дома и ждала звонка дрессировщика.

— Я кончаю от его профессии! — делилась Светка своими искренними чувствами. — Он сильный, смелый, терпеливый, уверенный в себе! Девки, я тащусь от него! Как представлю, что он в клетку с тиграми заходит, так сразу трусы мокрые!

— Да ты что? Он с тиграми работает? — поразилась Татьяна.

— Я не знаю с кем? не люблю вопросы задавать. Знаю, что с хищниками.

— Вот это да! — восхищенно произнесла я. потому что картина впечатляла.

Через три дня Светка наконец-то узнала, с кем работает циркач. Он позвонил рано утром, и она его даже сперва не узнала.

— У меня трагедия. — голосом, полным скорби, произнес парень, — медведи промокли…

— Что? — не поняла Светка.

— У нас был переезд из одного города в другой без специального трейлера. И мои медведи намокли. Я же их сам по всей стране собирал, они мне все равно что дети…

Светка растерялась. Впервые она не была подкована и не знала, что ввернуть по теме.

— Ну… может, они высохнут? — предложила как вариант.

— Я их коньяком отпаивал, не дай бог? простудятся, — переживал дрессировщик. — У нас условия для перевозки животных ужасные! Такая нагрузка для них — по восемь суток переезды между городами.

Однажды медведица Ночка впала в спячку, мы ее еле-еле растолкали, но она все равно отказалась работать. Любая экстремальная ситуация в пути сказывается на артистах. Они же как люди…

«Ночка, дочка, спячка, течка, случка» — подбирала в уме Светка похожие слова, чтобы как-то утешить дрессировщика, но ничего по теме не подходило.

Ей так хотелось участвовать в жизни парня, что она готова была освоить новый для себя жанр.

— Хочешь, я приеду и помогу? — спросила она. затаив дыхание.

А парень словно и не понял, о чем она говорит:

— Нет? конечно! Ты же не цирковая.

И словами этими, словно хлыстом, отрезал себя от нее.

Терпения ждать вечного гастролера у нее уже не хватало. Дрессировщик звонил, но каждый разговор был только о медведях и их настроении.

— А мне что? — обижалась Светлана. — Хоть бы раз спросил, какая у нас погода, я ведь тоже могу намокнуть… Похоже, ему медведи дороже. Он даже имена путает — меня Дашей и Машей несколько раз называл. Я думала с бабами попутал, а он… с медведями!

Мы ржали над ней. Нам было очень весело, потому что у самих в личной жизни был полный швах.

Но тут грянула катастрофа.

Мокрые медведи даже рядом не плясали с такой неприятностью…

Светка забеременела.

Когда эмоции улеглись, мы собрались у Светки дома решать, что делать с этой оказией.

— Ты должна ему позвонить и обрадовать… или огорчить. — предложила Таня.

— Или дождись, когда он приедет, и скажи все в интимной обстановке. — обрисовала я как вариант.

Светка молчала и пыхтела сигаретой.

— Хочешь, мы скажем? Но он может испугаться, — сама с собой обсудила вариант Танюха.

— Или молча сделай аборт, если не хочешь рожать. — пыталась угадать я Светкины мысли.

Но она продолжала молчать и курила уже пятую.

— Какой срок беременности? — догадалась спросить Таня.

Светка затушила окурок и вальяжно произнесла:

— Да я откуда знаю…

Мы удивленно уставились на Светку — а календарик с отмеченными днями?

— Я не отмечаю месячные, мне некогда, — отвечала «сильно загруженная» работой и учебой Светка.

— Ну что ты пристала со сроком, какая разница?! — возмутилась я на Таньку. — Можно к врачу сходить, и там скажут. Да, Свет?

Светка закурила следующую сигарету и солидно ответила:

— Срок, может, и скажут… А вот отца вряд ли назовут.

Как выяснилось, на должность отца претендовали трое. Известный нам циркач — фанат медведей; друг моего возлюбленного тенора Александра, который в последний вечер так удачно завернул к нам на огонек. И третий товарищ, покрытый мраком тайны.

— Когда вы успели?! — удивилась я. припоминая подробности прощального вечера.

— Я выпила и уснула. Он спросил, можно ли со мной полежать? Я не ответила, потому что спала. Честно говоря, я ничего не помню. Но точно что-то было.

— Уверена? — поинтересовалась Танька.

Светка выдержала театральную паузу, прошлась по комнате, хотела было поставить кассету с Secret service, но передумала.

— Да. Мы с ним потом еще один раз встречались… Но он мне не подходит.

— Что с ним не так? — заинтересовалась я подробностями.

— Профессия. Он — переворачиватель нот.

— Кто?! — в один голос воскликнули мы.

— Кто-кто… Ноты переворачивает на концертах пианистов. Кто-то же должен это делать. В Большом зале консерватории они и познакомились с твоим тенором.

В принципе позавидовать Светке можно было — богатый выбор отцов, целых три! У некоторых, как у меня, и на одного не наскребешь. А тут терцет!

— Да. Человек с такой творческой профессией вряд ли сможет обеспечить семью. Ну а третий-то кто? — допытывалась я.

Светлана подошла к окну, приподняла двумя руками с подоконника небольшой круглый аквариум с единственной рыбкой и томно произнесла:

— Один очень-очень известный человек…

— Да ты что?! — опять воскликнули мы.

— Но я не могу назвать его имени. Оно слишком известное. Это останется моей тайной.

Мы сидели и соображали, как раскрутить Светку на откровение.

— А откуда у тебя эта рыбка? Раньше ее не было. — ухватила я загадочную нить.

— ОН мне подарил в знак своей любви. Это редкая разновидность золотой рыбки, называется «звездочет». Ладно, вам скажу по секрету, но больше никому! Он — солист балета Большого театра. Но больше я ничего не могу рассказать.

Я смотрела на пучеглазую рыбку, и смутное сомнение по поводу солиста одолевало меня.

— А ты с ихтиологом после той вечеринки больше не встречалась? — приподняла я завесу тайны.

— Нет! — уверенно посмотрела мне в глаза Светка. — Ни разу! Правда, один раз он мне позвонил, мы сходили в ресторан, но потом ничего не было.

Мы сделали вид, что поверили.

— Так, может, родишь, раз гены такие удачные: будет или смелым, или прыгать высоко! — воодушевилась я.

— А если девочка? — охладила наш пыл Таня.

Мы призадумались.

— Если девочка — тогда сложнее. Вырастет, надо думать, как ее замуж спихнуть.

Светка подумала и категорично заявила:

— Нет, с девками проблем много, лучше парень.

Я смотрела в телескопические глаза рыбки и сильно сомневалась. Выпуклый взгляд рыбешки напоминал умные и водянистые глаза ихтиолога. Ну почему же она не признается? Вполне романтичная и добрая профессия.

— А может, третий все-таки не солист балета? — с надеждой робко спросила я.

Но Светка ни в какую не желала расставаться со звездным кандидатом в отцы.

Когда подругам врут — подруги начинают злиться.

Танька не сильно дружила со Светкой, но и ее задело, что та скрывает подробности.

— Позвони своему «звездуну» и скажи, что он натворил. — строго сказала Таня и гневно посмотрела на рыбку.

— Да ладно, забудь…

— Чего-то я, девки, понервничала. Может, чайку попьем? — спросила я Светку, чтобы снять напряжение.

— Конечно. Поставьте чайник сами, а то мне теперь нельзя ничего тяжелого поднимать, — показала Светка на свой плоский животик.

— Сбрендила, что ли? Ты рожать собралась? — поразилась Танька.

— Почему бы и нет. Все равно заняться нечем. Да и родители, пока молодые, помогут вырастить ребенка. Пусть бегает…

Струя из крана жестко ударила в дно чайника. Пока он наполнялся, я успела прочитать подругам целую лекцию о вреде безотцовщины. С трудом оторвала полный чайник от раковины и грохнула его на газовую конфорку со словами:

— Поэтому извещай отцов и даже не думай! Кто-нибудь да женится. Мир не без добрых людей!

Светка засмеялась:

— Да, мир не без добрых людей, но они где-то прячутся! Нет. я не хочу никого жалобить. Пусть гуляют, ноты переворачивают…

— И рыб разводят… — не удержалась я высказать свои подозрения.

— Да не было у меня секса с Ихтиандром! — возмутилась Светка и закурила снова.

Вот так и прилипла к ихтиологу кличка Ихтиандр.

Правда, кличка эта уже не пригодилась, потому что «отца по подозрению» она не известила. Равно как и трех озвученных кандидатов.

«Медведь» сам собой «впал в спячку» — продолжал курсировать с мохнатыми «детьми» по холодным циркам страны и Светке больше не звонил.

Безымянный переворачиватель нот так и канул в небытие. Никто из нас не знал, как его зовут, а Светка постеснялась спросить при второй встрече. Вроде как секс уже был в первую и спрашивать имя поздно. Получается, трахнулась по пьяни, а это некрасиво…

Конечно, я могла выяснить имя «героя» у Александра, но Светка не просила, оно ее нисколько не интересовало.

— Просто не хочу заморачиваться, — внятно объяснила свое поведение подруга.

Зачем нужны ей музыкальные лузеры, клановые циркачи, когда она должна иметь лучшее! Ее мечта о страстном балетном романе воплотится в жизнь через миф об отцовстве. Наверное, она и сама верила в то, что ее будущий ребенок будет талантлив и знаменит, и будет летать по жизни, обгоняя одной ногой другую, и крутить головы партнершам, и посылать воздушные поцелуи в зал.

Чай так и не вскипел, потому что я всегда забывала зажечь газ. Но никто особо и не хотел пить, все думали о будущем Светки. А она, скорее всего, вообще не думала. Пофигисткой быть крайне удобно — твои нервы в сохранности, плюс ты даешь пищу для размышлений более замороченным. Пофигист смотрит спокойно и не «парится», а люди думают: какая выдержка! какое самообладание, все держит в себе!..

«Душевные терзания», «внезапные порывы» для пофигистов иностранный сленг. Гимном пофигистов восьмидесятых была незатейливая песенка:

Я смотрела на рыбку с вздутыми глазами, и вдруг мне стало ее жалко. До рыбки у Светы жили коты. И все три кота покончили жизнь самоубийством, выбросившись с девятого этажа ее квартиры. Котов звали Кайф. Драйв, Улёт. Выбросились не сразу, а поочередно, по мере их приобретения.

— А ты не пробовала имя сменить? Назови, к примеру. Вася или Пушок, — рекомендовала я Светке.

Но она выслушивала и делала все равно по-своему. Коты дохли, не долетая до земли, просто от разрыва сердца. Их мягкая кошачья порода не воспринимала порочные клички.

— Дело не в имени, просто они стремятся к свободе. — сочиняла за животных Света — В нашей школе учились две подружки — Халявина и Копейкина. Честно тебе скажу, с такими фамилиями я постеснялась бы с мужиками знакомиться. А они. наоборот, в институт одни из первых поступили, окончили с красными дипломами и пашут где-то на благо родины. Так что не в имени дело.

Лукавила… Сама-то стеснялась своей фамилии и старалась лишний раз ее вслух не произносить.

— Ты — Стаханова! Самая трудолюбивая фамилия в мире! Люди спрашивают, не родственница ли знаменитого ударника социалистического труда?! А ты комплексуешь, дура…

Светка боролась с комплексами протестным существованием. Не работать ни одного дня. нигде, ни на кого и никогда.

Если ничем не заниматься, теряется смысл жизни. Лицезреть медленно падающий снег за окошком логично для поэта; люди, которые занимаются наукой, тоже выглядят как бездельники — что-то изобретают, годами ковыряются в формулах, и поди разбери, что у них в голове. Но и у тех и у других рано или поздно будет продукт: или стих, или «эврика»!

А какой продукт выдаст Светка, снова задавалась я вопросом. Потому что ну никак не понимала, в чем кайф от такого существования. Ведь для безделья нужны колоссальная выдержка, стальные нервы. Все вкалывают, стремятся к совершенствованию, поднимают свой престиж, а у бездельника цель только одна — плодотворно убить очередной день и при этом получить максимум удовольствий.

Факт рождения ребенка делал ее дальнейшее существование осмысленным в глазах окружающих. И хоть Светлане было наплевать на общественное мнение, мать есть мать. Человек произвел продукт. Забеременела, выносила, помучилась и исторгла. Уже поэтому заслуживает внимания и уважения к себе.

Вирус безделья, как грипп, прилипал ко мне сразу, едва я переступала порог ее квартиры. Вот и сейчас мы сидели и выбирали имена для мальчика.

— Слушай, давай я сама придумаю имя? У тебя с этим какие-то проблемы!

— Я не буду ничего выдумывать, не бойся. Назову Георгий или Петр. Нормально? — вняла разуму Светка.

— Конечно! Просто и понятно! Молодец. — похвалила я.

Но в конце года родилась девочка. Беленькая и кареглазая, как Светка.

Она называла ее Эвридикой.

— Зачем? — простонала я.

— Ааа, тебе тоже понравилось? Следи за логикой — в этом имени все отцы, чтобы никого не обидеть. Есть опера «Орфей и Эвридика», иногда она исполняется в концертном варианте. Нужно ноты переворачивать?

— Да, — не могла не согласиться я.

— Есть балетная постановка с тем же названием. Сама понимаешь, это в честь моего знаменитого танцора.

— Ну, предположим, — допустила я.

— И последний. Циркач. Могли медведицу звать Эвридикой? — уверенно спросила Света.

— Теоретически да. Но медведям, как правило, дают короткие клички — Маша. Ваня. Нюра. чтобы они быстрее реагировали. А представь, как долго будет плестить медведица с кликухой Эвридика!

— А для девочки самое оно. ей некуда торопиться. Не заморачивайся! — обобщила Светка.

 

Глава 11

Джинн из бутылки

В международной политике улучшились отношения между СССР и США, был подписан Вашингтонский договор об уничтожении ракет средней и малой дальности, а в СССР в рамках антиалкогольной кампании ввели талоны на сахар. Народу было начхать на ракеты — вся страна гнала самогон.

В США в конце 1987 года дали добро на продажу антидепрессанта прозак. чтобы людям было легче справляться с плохим настроением.

В СССР народ давился в очередях по талонам на масло, мясо, чай, сахар, водку, которую многие родители тут же обменивали на другие продукты. Туалетное и хозяйственное мыло, страшные на вид коричневые кирпичи, но такие необходимые в быту. Светка легко обменивала на сигареты. Потому что без них не могла ни дня. несмотря на то, что была кормящей мамой.

В Афганистане началась операция под кодовым названием «Магистраль». Двадцати тысячам советских и афганских войск противостояли тринадцать тысяч озверевших моджахедов. Операция прошла успешно, командовал войсками одиозный генерал Варенников. Понятно, почему точное количество жертв не установлено и не будет установлено никогда. Вместо детей домой возвращались тела, завернутые в брезентовые палатки.

«Действуя в группе прочесывания, обнаружил группировку противника и первым открыл огонь. В ходе боев погиб, переправляясь через горную реку. Несмотря на тщательные поиски, тело не обнаружено. Посмертно награжден орденом Красной Звезды». Стандартная форма, ничего лишнего. Был сын — нет сына.

Некоторым матерям о гибели ребенка сообщали гуманно: приезжали врач, военком, представители райкома. Большинство просто извещали похоронкой. 1987 год. С Великой Отечественной войны прошло ровно сорок два года…

За что гибли и кому нужна была эта война, никто не ответит. То. что делали молодые ребята, выполняя приказ, был их личный героизм перед собой, перед друзьями, перед родиной. Да, эта война была им совершенно не нужна, но она была в их жизни как честное и самоотверженное проявление своих лучших качеств. Поэтому многие, вернувшиеся с войны, начинали страшно пить и погружались в многолетнюю депрессию. Они выдержали испытание войной, но не выдерживали испытания таким миром.

Еще через двадцать три года в день празднования очередной годовщины вывода войск из Афганистана воины-интернационалисты по команде «кругом!» повернутся спиной к президенту Украины Януковичу в знак протеста против его политики. Ветераны повернутся спиной к власти, которая наплевала на них и забыла. Никогда доселе военные не выходили на акции протеста и не выражали свое недовольство.

С этой кровавой бойни в январе 1988 года вернулся военный переводчик Мухаммед Акопов.

Его глаза были переполнены картинами войны. Седой парень в усах и бороде, как в гриме. Под его изумительными миндалевидными глазами четко обозначились мешки чрезмерных перегрузок.

Обветренная кожа лица подчеркивала преждевременные морщины. Но это его не портило. Он даже постарел красиво.

Таня встретила его в зале прилета и намертво повисла на шее.

— Это все?! Ты больше не уедешь?! Пожалуйста, только больше не уезжай! Ты останешься со мной. — то ли спрашивала, то ли утверждала она и плакала, и уцеловывала одежду, руки, лицо, все, куда попадала.

— Моя милая, моя любимая, моя красавица. — чуть приостанавливал ее руки Мухаммед, стесняясь взглядов зевак, и слезы стояли у него в глазах.

Мухаммед был одет по-зимнему, хотя Таня специально купила для него коричневую «аляску» за сто восемьдесят рублей — на гагачий пуховик денег не хватило. Родители после смерти мужа перестали ее баловать, решив, что владелица трехкомнатной квартиры уже сама в состоянии о себе позаботиться. Правда, мать еще иногда подкидывала лавэ, а вот отец практически перестал с ней общаться. Не мог ей простить ослушания.

Татьяна устроилась работать в химчистку. Институт она забросила, уйдя в нескончаемый академический отпуск. На телевидении закончилась стажировка, но в штат ее не зачислили. К тому же скандал в Баку, благодаря оператору, стал всем известен, и ее осудили за безнравственное поведение. Блядская организация «Телецентр» вдруг превратилась в пуританских праведников, видимо, для разнообразия.

К приезду Мухаммеда Таня подготовила ему новый гардероб по последнему писку моды. Своей зарплаты и маминых денег, ясно, не хватало, но, к большому Танькиному восторгу, новая работа оказалась весьма прибыльной.

Вещи в химчистку сдавали люди небедные, и частенько в грязных вещах девушка находила деньги, а как-то раз вообще вытащила двадцать пять рублей. Зачастую хозяева вещей не вспоминали о заначках, а если и обращались к Тане с вопросами, то ответ был заготовленным: «Я ничего не находила».

Но однажды Татьяне баснословно повезло.

В длинном кашемировом мужском пальто она обнаружила золотой портсигар. С гравировкой «Дорогому другу» и импортными коричневыми сигаретами под резинкой.

Портсигар был необычной формы, не квадратный, а длинный, как футляр. В нем умещалось только шесть сигарет.

Сначала обрадовалась, потом испугалась и. недолго думая, спрятала в свою сумочку, чтобы подарить любимому.

Мухаммед вернулся с войны другим. Все мирское он теперь воспринимал через призму афганской трагедии. Когда в истребителе, подбитом душманами, погиб его товарищ, он видел это и ничего не мог сделать. И смешанные чувства горя и подлой радости, что он сам не оказался в этом самолете, разрывали его сердце на осколки.

Еще не были выведены все войска из Афганистана, но он уже знал по слухам, по сплетням, что много солдат останутся на той земле недовостребованными. Незахороненными или пленными.

Ему сказали, и он поверил, что Советский Союз — империя зла, которая навязывает свою волю другим странам, и под его коммунистическим игом Польша, Болгария, Румыния, Китай, Корея, Югославия, Восточная Германия. Вьетнам. Лаос. Египет. Сомали. Монголия. Чехословакия. Куба, Албания. Советские военные базы по всему миру, а он-то думал, что это круто. И продолжал бы так думать, если б не горбачевская гласность. Горбач-то хотел как лучше, добиваясь во всем новых качественных изменений. И в него был влюблен не только советский народ, но и другие страны.

А получилось, что молодой и энергичный, без бумажки говорящий Горбачев выпустил джинна из бутылки — народ поверил в себя, что он больше не «тварь дрожащая» в безмолвной стране, а имеет право быть гражданином и выражать свою волю.

Салам алейкум. Пыль, песок, черно-белое изображение, взрывы, небо и разбросанные до четырех миль останки солдат. Эти сны снились Мухаммеду каждую ночь. Он скрежетал зубами, вскрикивал, просыпался, курил, слушал «Голос Америки», снова ложился и не мог уснуть. Салам алейкум. Гриф секретности и товарищи, изрезанные на куски, подписка о неразглашении и изнасилованный душманами молодой пленный солдат. Вся земля пропитана металлом: пули, мины, гильзы, осколки снарядов. Один шаг — и ты труп. Небо голубое, как на открытке, а смерть настоящая, как в жизни. Война поселилась в нем навсегда.

«Куда все катится? — размышлял он ночами, сидя перед заполненной окурками пепельницей. — Раньше в армию идти — праздник. Мальчишка подрос — значит, защитник Родины. Патриотизм был во всем: и в спорте, и в труде. С детства знал, что главное — защищать свою страну. Но ведь эти моджахеды и душманы тоже защищали свою страну от иностранных интервентов, то есть от нас, шурави».

И что удивительно, все равно хотелось обратно в Афган. Снова к товарищам, таким же запутанным, как и он сам. Здесь — любимая, красивая, верная; дома — жена, дети, свое, родное, но как хочется обратно! Горный воздух, палатки с двухъярусными кроватями, а рядом растут апельсины, лимоны, как в Азербайджане. Под сапогами скорпионы и змеи, которых он сперва боялся, а потом просто перестал обращать внимание на такую мелочь, люди страшнее и опаснее. Многие ребята, в том числе и он, снимали нервное напряжение наркотиками, ведь Афганистан — знаменитый опиумный рай.

Наркотики использовались для финансирования терроризма, и США поддерживали моджахедов в войне против ненавистных Советов. Выращивание опиума бурно цвело, Мухаммед видел его даже в огородах у обыкновенных крестьян. Производство героина настолько набрало силу, что им можно было снабдить весь мир. Маковые поля колосились головками спелых коробочек, и, значит, будут новые войны, даже когда последний советский солдат уйдет с земли Афганистана.

— Пойдем спать? — приходила на кухню Таня и садилась рядом.

— Не могу. — Мухаммед давил в горку окурков недокуренный бычок. — Глаза закрываю — и снова Афганистан. Снова прокручиваю все и пытаюсь понять, зачем перед нашими солдатами руководство ставило заранее провальные задачи? Ребят закидывали в горы разгромить учебные базы моджахедов. А что такое горы для парня, который всю жизнь в лесу жил или в городе? Невыполнимая задача.

Моджахеды на своей местности просто уничтожали наших градом огневой атаки. Пули сыпались со всех сторон, как дождь… Воинам говорили, что там три тысячи «духов», а реально было девять с половиной тысяч! В газетах писали, что мы оказываем дружескую помощь афганскому народу, а на деле велись полномасштабные боевые действия. И сколько наших ребят полегло, никто никогда не узнает, эта информация, как страшный компромат против власти. А ты говоришь, спать… Кто враг — ты можешь мне ответить? Те, кто нами правит, или те, кто защищает свою страну?

И в эту ночь Таня, как всегда, пыталась увести Мухаммеда в спальню. Сидела, гладила по руке:

— Ну что ты хандришь? Девчонки смотрят на тебя с восхищением, парни с завистью. Пойдем спать, я так долго была одна… Не хочешь спать, тогда расскажи, как там ночи проводил. У тебя был кто-нибудь? Мне рассказывали, что местные пастухи спят с козами. Это правда?

Мухаммед иронично ответил:

— С козами не пришлось. Без коз как-то справились… А вот на солярку местные своих жен обменивали.

— Это как? — удивилась Таня и. чтобы скрыть ревность, понесла опорожнять пепельницу в ведро.

— Ну, у них жен много, отдавали за солярку, типа обмен. А еще на чеки их покупали… Дай сюда, куда унесла?

Танька аж подпрыгнула. Ей ли не знать, какая ценность эти чеки! И тратить их на чужих баб? Какое свинство! Обтерла полотенцем хрустальное стекло и заботливо подставила обратно.

— Внешторговские? Что ж ты молчал? Знаешь, сколько вещей можно на них купить в «Березке»?

Мухаммед поморщился и открыл новую пачку ВТ.

— Аристократка… Не трогай пепельницу, я сам разберусь. Чеков нет. мы все их отдали раненому азербайджанцу. А окурки больше не выбрасывай, там «королевские бычки» есть. Больно накладно у цыган за трояк сигареты покупать. Иди спать, я скоро приду.

Странная у мужчин логика — отдать ценнейшие чеки за блядей и чужому парню — это нормально, а пачка сигарет за трояк — это дорого…

Танька подбоченилась и задорно сказала:

— Я не аристократка, а от пепельницы пахнет хуже, чем от сигарет. У тебя уже никотин из ушей вытекает, и дышать нечем. Особенно от твоих ВТ. не зря их прозвали «бычки тротуарные»… Пока ты тут сидишь, размышляешь, герой ты или нет. у меня молодость проходит. А ну живо в постель! Где это видано — обычно мужик бабу в постель тащит, а тут я тебя дозваться не могу! Пора уже нормальную жизнь начинать, мир на планете! Сечешь? Ми-и-и-р! Хватит про войну, ты меня уже достал, честное слово, как пытка! Ну, давай, оживай!

Танька прыгнула Мухаммеду на спину, и он чуть головой об стол не ударился.

— Ну что ты делаешь, хулиганка? — наконец рассмеялся он.

— Ааа, так все же аристократка или хулиганка? — пыталась поцеловать его Танька, обвиваясь, как змея.

«Действительно, зачем я ее мучаю… Она ждала меня столько месяцев, мужа потеряла, так преданно любит, а я терзаю сам себя и ее. Надо начинать новую жизнь, тем более что мне скоро опять уезжать».

Танька и сама чувствовала, но боялась поднимать эту тему. Все-таки Мухаммед женат и наверняка соскучился по детям. Хотя чего там скучать — растут себе и растут. Мать ими занимается, значит, дети взращиваются чужими руками. Это ж здорово! Пусть и дальше сидит себе смирненько в своем Баилове с видом на море и ждет мужа. Так ей и надо, и не жалко совсем. Ей же не было жалко Таньку, когда кромсала волосы. Пусть теперь поплачет, как Танька плакала.

Первое время ей все казалось, что Мухаммед думает о жене. Был сумрачным, неразговорчивым и сексом занимался будто по принуждению. Охал, вздыхал, уходил переживать на кухню. Да и, если честно, получалось у него не очень. Видимо, накопилась усталость плюс моральные издержки. Раньше Таня даже не знала, что понятие «помочь мужчине» может иметь отношение к эрекции. В подобной помощи он никогда не нуждался.

Ревность закралась. Может, он растратил себя на окопных шлюх, и поэтому на нее уже сил нет? Но потом заключила своим неопытным умом, что шлюхи если и были, то остались далеко, а она — рядом. Значит, надо его возвращать в стойло. Тем более что у нее есть враг посерьезней, чем шлюхи, — его законная жена.

Поэтому первые две недели с возвращения милого Танька вкалывала, как каторжная. То сверху, то снизу, то руки затекшие разминала, то онемевшую челюсть массировала, то комплиментами сыпала, то пошлости говорила.

Ну что поделаешь, если он всегда был с «тараканами» и обычный секс его не воодушевлял. Еще со школы он каждый раз придумывал какие-нибудь чудеса, удивлял неисчерпаемым разнообразием сексуальных игр.

Подсадил Таньку на это, как на иглу, и теперь она приговорена к нему навсегда.

Советы подруг на тему, как возбудить мужчину, не годились. Ушлых и опытных среди нас не было, хотя Светка вообще уже родила. Но и она не знала никаких такй>Гпремудростей реанимации полуживых органов.

И все же Светка помогла! Пусть косвенно, но именно после разговора о ее родах Танькину голову озарила идея.

Не хочет ее — не надо. Но она-то его хочет и добьется результата любым путем.

— Спи, я пойду покурю на кухню. — как обычно, грустно произнес Мухаммед и приготовился закрыть дверь в спальню.

— Нет. Не уходи. Посиди со мной. — попросила Таня и села на кровати в готовности начать мягкую атаку.

— Опять? Ничего не получится, зря мучаешься. — печально предупредил Мухаммед и чуть не заплакал.

— И не надо. Я хочу лишь, чтобы ты меня удовлетворил. Не я тебя, а ты меня.

— То, что я могу делать, тебя только возбуждает. А на большее я пока не способен, прости. Наверное, должно пройти время. Не обижайся…

— Но руки-то у тебя целы? — уверенно настаивала Таня, доставая из ящичка маникюрные ножницы.

— Да. но пальцы тебя тоже не удовлетворяют, дорогая. Я не такой тупой в сексе, чтобы не испробовать все варианты. Могу предложить тебе купить завтра на рынке огурцы или бананы. Говорят, ненадолго помогает.

Одетая в ночную рубашку до колен. Татьяна смотрелась очень целомудренно. Мухаммед подумал и сел на кровать.

— Ну что ты от меня хочешь?..

Таня взяла его правую руку и палец за пальцем коротко обрезала все ногти.

— Засунь мне туда руку по локоть.

Мухаммед вытаращил глаза и поинтересовался:

— Ты что, с катушек съехала?

Танька совершенно спокойно объяснила:

— Внутренности у женщин так устроены, что из нее выходит даже ребенок. Прикинь, три килограмма и пятьдесят сантиметров рост! Есть и крупнее дети, вообще до пяти килограммов! Бывают двойняшки и тройняшки… И все идут одной тропой. Неужели тебе не интересно, каким путем они проходят?

— Ты извращенка какая-то, — отметил Мухаммед, но в его глазах затеплился интерес. — А если я тебе там что-нибудь поврежу?

— А ты осторожно, как по минному полю.

Мухаммед потянул Таньку за ноги, и она покорно вытянулась подопытным материалом.

— Ты готова?

— Да!

— Точно?

— Да, давай уже! Боишься, что ли…

Мухаммед начал медленно ввинчивать сложенные, как от сглаза, пальцы в организм девушки.

— Все пальцы давай, горочкой, представь, что ты сапер…

— Заткнись, не мешай…

Он медленно продвигался, закрыв глаза. Миллиметр за миллиметром, наугад, неизвестно куда, но ему хотелось зайти еще глубже, в самые дебри, чтобы найти эту мину и обезвредить. Он проводил себя в эту тайну дороги счастья, по которой идут вулканы страстей и выходят на свет дети. Влажные складки желания обволакивали его руку, мешали продвигаться, и он начинал все заново. Смачный плевок стек по бугорку прямо на простыню, он макнул в него пальцы и уже более уверенно прошел вглубь.

Таня изо всех сил прижимала к груди ноги и щипала себя за соски.

Ему казалось, что он уже у цели, но девушка взяла его за запястье и упрямо продвинула глубже, да так, что вся кисть исчезла внутри мягкого живота.

И тут он ощутил сумасшедшее желание, как раньше, много месяцев назад, когда еще не было грохота снарядов, и страха смерти, и гибели друзей, когда в беспечности и праздности он проживал день за днем и ни о чем не парился.

Он увидел, что Танино лицо расплывается в счастливой улыбке при виде его. как и прежде, несгибаемого органа, и в этот момент он наконец-то дошел до предела ее возможностей. В неистовом желании разгромить все внутри, он бороздил эту сладкую бездну, как глубину своего сознания, где живут страхи и рефлексы, от которых трудно избавиться, но которые нужно понять, чтобы преодолеть.

Его сознание помутилось, он чувствовал, как все лишнее уходит из него и рождается новый мужчина, сильный и уверенный в себе.

— Да! Да! Сука, блядь, чтобы не было войны!.. Сука, блядь, чтобы не было войны!..

Буря стихла. Таня размазала по щекам белые «капли ее счастья» и с облегчением произнесла:

— Ну вот теперь с возвращением!

Пока гармоничная пара купалась в обновленных чувствах, в Баку законная жена Мухаммеда сдерживала эмоции из последних сил. Жители двора не давали покоя своими коммунальными советами и жалостливыми взглядами, в которых легко читалось лицемерное сочувствие. Обстановка в городе осложнялась с каждым днем. Карабахский конфликт набирал силу, и в воздухе висело свинцовое напряжение. Косвенным образом это влияло и на добрососедские отношения. Ненависть заразна.

— А что же твой муженек не едет? — допытывались вездесущие хозяйки-соседушки — С войны вернулся, а домой не возвращается? Оставь детей на Лейлу или Суламифь и поезжай в Москву разыскивать его. Совсем забыл, негодник, где его дом родной!

Карина молчала и только губы поджимала. Что ответить, когда они правы? Но искать мужа было еще страшнее, чем переживать его отсутствие. Все же не так она воспитана, чтобы бросить малышей на соседей и отправиться неизвестно куда, вытаскивать мужа из чужих постелей. Да и гордость не позволяла шпионить.

И только та молодая тетка, которая самозабвенно стегала Танькину морду пестрой косынкой, своим искренним участием поддерживала Карину, лечила ее истерзанную душу.

— Вернется. Никуда он от детей не денется. Перебесится и обратно приедет. Видать, та сучка, прости меня господи, околдовала его чем-то. Может, заговорила, а может, и деньгами приманила. Я ведь помню, какая она была «особенная», вся такая из «Парижу» разодетая!

— Ты говорила, они уже давно встречаются? А что. если он на ней женится? — пугала себя Карина.

— Вот это точно нет! — уверенно заглядывала в будущее подруга. — На русской девке не женится, его тогда вся семья проклянет. У него же есть родственники в Сумгаите? Вот поезжай к ним, это ведь недалеко! Поговоришь, посоветуешься, как поступить в такой ситуации. Что это за дела? Ты тут одна убиваешься, а он там с про… с прости господи развлекается.

Карина сдержанно молчала, а потом взяла да и призналась:

— Он из меня всю душу вытряс, так наплевал в самое сердце. Сначала думала, может, раненый или контуженый — я бы все для него сделала, даже свои органы отдала бы для его исцеления… Но мне сообщили, что он жив-здоров и уже месяц в Москве.

Подруга быстро переварила информацию и сделала желаемые выводы:

— Это он с ней прощается! Мухаммед после войны специально заехал в Москву, чтобы развеяться, погулять и больше к той дуре не возвращаться. Вот увидишь — скоро он будет дома. Жалеть надо не тебя, а ее. Посмотри, сколько лет он из нее уже высосал! Создал ей иллюзию семьи, а на деле их ничего не связывает. Завтра же он скажет «до свидания», и у нее останутся только воспоминания. Она говорила мне, что еще в школе училась, когда они начали встречаться. А сейчас ей где-то двадцать два. Семь лет он из нее выжрал! Семь лет из жизни в надеждах, ожиданиях и планах. Она — никто, бесправная, временная обслуга. Годы-то уходят, тю-тю…

— А если она забеременеет и рожать станет? — продолжала терзать себя Карина.

— А зачем ему дети? — в тон ответила подружка. — Он со своими намучился, знает, какая это ответственность вырастить ребенка, а тем более не одного! Ты привыкла к трудностям, потому что ты — женщина, мать, а мужчины, тем более наши, отдыхать любят. Зачем же ему новые головные боли с маленькими детьми, тем более от безродной тетки?! Не переоценивай Мухаммеда, мужчины редко меняются, чаще они просто устраиваются, как им удобней.

Пока подруга убеждала. Карина верила и успокаивалась. Но когда укладывала детей, неизменно плакала, обвиняя мужа в жестокости. Конечно, бог велел терпеть, но она не святая, и ей очень, очень тяжело. И в Армении, где живут ее родители, и в Азербайджане идут митинги, обстановка тревожная, накаленная. Без мужчины страшно, а когда он вернется и вернется ли вообще — неизвестно.

Карина купила билет на автобус до Сумгаита. Дважды передумывала, пропуская свою очередь в кассу, то хотела на март взять, то вообще отложить поездку. Но дети стали канючить «хотим к бабе с дедом», и Карина взяла билет на двадцать седьмое февраля…

К концу високосного февраля панические настроения в Баку начали нарастать. Несмотря на то что Горбачев по радио ласковым голосом призвал народы Армении и Азербайджана «начать успокаиваться» и обещал «принять меры», среди азербайджанского населения уже прочно распространились провокационные слухи об убийстве в Армении двух мирных азербайджанцев в результате межобщинного столкновения. В Баку ринулись толпы азербайджанских беженцев, которых не приняли и развернули в Сумгаит. Истории про «армянских убийц», которые вырезают семьи азербайджанцев, обрастали кровавыми подробностями. Каждый защищал своих, обвиняя в клевете: азербайджанцы кричали, что их собратьев насилуют и убивают в Армении и Карабахе, армяне утверждали, что это ложь, провокация, и требовали присоединения исконно армянских земель Нагорного Карабаха. Ненависть умело режиссировалась заинтересованными в конфликте людьми. Даже когда один бьет другому морду, сложно сразу разобрать, кто зачинщик, а кто пострадавший. Когда один народ начинает войну против другого, ищи кукловода, который дергает за нитки. Едва ли виной этому конфликту напрямую стал Горбачев. Его неумелая корявая национальная политика была лишь косвенной причиной предстоящей бойни.

Но женщине, которая в прямом смысле слова потеряла своего мужа, было не до политики. Как искать его в огромной Москве. Карина не представляла. В адресном бюро бесполезно, потому что у него нет жилплощади и прописки. Можно задействовать его институтских друзей, которые остались жить в Москве. Ведь именно через них она и узнала, что он уже покинул Афганистан и находится в столице.

Тем временем окрепший Мухаммед мучительно соображал, как сообщить Тане, что он возвращается в Баку к семье.

Татьяна забыла страх потерять возлюбленного, совсем расслабилась и успокоилась. Она видела, что ее любовник излечился от комплексов, перестал страдать и мучиться бессонницей. Секс наладился как моционный ритуал — утренний и вечерний. Утренний даже имел превосходство, потому что Таня была сонной, и Мухаммед вдвойне чувствовал себя завоевателем. Расслабленная Танька была теплой, доброй, еще более податливой и покорной. Мухаммед не любил инициативных. Утренний секс предполагал развитие познавательных процессов с телом девушки. Она не противилась и лишь, хихикая, отказывалась есть использованные не по назначению банан и огурец, которые еще с ночи лежали на тарелке рядом с кроватью.

— Если бы я был художником, я бы нарисовал с тебя натюрморт. — подкалывал ее Мухаммед, с удовольствием разглядывая торчащий из нее овощ.

— Отстань, дай поспать. — притворно сердилась Танька и кидала в него мокрый огурец.

В момент броска перед глазами мужчины, как в рапидной съемке, медленным тяжелым снарядом всколыхивались огромные Танькины сиськи, и только она собиралась снова скрыться под одеялом, он объявлял ей «плен».

Игра в плен подразумевала полное обездвиживание с взятием «языка», то есть пленного. Пленными становились Танькины сиськи, которые мужчина крепко перевязывал веревками, да так, что они синели. Больно это или нет. Танька сама не понимала, поэтому громко подвывала, но освободиться не пыталась, тем более что связаны были и руки и ноги. Самым впечатляющим моментом была кульминация, когда он нежно теребил губами торчащий между веревками сосок, потом вдруг страстно всасывал в себя ареол, как вакуум, тут же смачно отпускал, и именно эта манипуляция должна была довести ее до оргазма. Сложность заключалось в том. что ей запрещалось дотрагиваться до себя и до него. Танька извивалась, как змея, но Мухаммед никак ей не помогал. Это «истязание» могло продолжаться до тех пор. пока мужчина не убеждался, что Танька испытала оргазм.

— Вот какой я молодец. — удовлетворенно вытирал мокрый рот Мухаммед. — Где ты еще найдешь такого мужчину, который может довести женщину до оргазма только поцелуями?! Трахнуть может каждый дурак, а я тебе дарю целомудренную любовь. Поцелуи должны удовлетворять женщину, если она любит. Этим можно пользоваться в проблемные дни, например при месячных или при беременности.

— Это когда я тебе запрещала в месячные?! — возмущалась Танька, растирая свои красные «дыньки».

— Я, к примеру, говорю. Ты слушай и соглашайся. Мы еще с тобой не полностью установили контакт, ты долго не можешь настроиться на меня, отвлекаешься на мысли. А должно быть так-я целую твои груди, и ты кончаешь. Вот это истинная любовная связь. Ты должна этому научиться, чтобы плотские утехи не искушали тебя в отсутствие мужчины. В следующий раз, когда я приеду, мы с тобой продолжим уроки под названием «Познай себя».

Танька ошеломленно приподнялась и сощурила глаза:

— «Приеду»?! Куда «приеду»? Ты что, уезжаешь?

Мухаммед одевался и. подглядывая в зеркало, приглаживал растрепанные волосы.

— Да. Мне домой нужно. Я уже взял билет на двадцать восьмое.

Танька поспешно вскочила с кровати и заходила вокруг мужчины.

— Ну пожалуйста, ну побудь еще со мной. Разве тебе здесь плохо? Хочешь, я рожу тебе детей, не хочешь, будем просто так жить. Ну не уезжай!

Мухаммед раздраженно цокнул языком:

— Ненавижу, когда ты ныть начинаешь! Какие дети? У меня уже есть дети! Сколько я их не видел? Ты об этом подумала? Меня и так совесть мучает, что я семью надолго оставил. Думал, на войну все спишется, но я-то уже не на войне! Пора домой. Чувствую, что пора. Не причитай, это уже решено. Послезавтра я уеду, но обязательно скоро вернусь. Не плачь.

Танька рыдала и мотала головой:

— Ты забудешь про меня! И я опять буду жить воспоминаниями. Неужели ты не понимаешь, что смысл моей жизни в тебе! Чтоб ты провалился, зачем я тебя только встретила!

Она стенала, причитала, а взгляд Мухаммеда только и следил что за ее обнаженной грудью, полной, белой и нежной, которая вздрагивала, раскачивалась и упруго подпрыгивала, отзываясь на каждое движение тела.

«Если бы эта глупая, маленькая девочка с формами взрослой женщины могла себе представить, как мне тяжело уезжать от нее. Как мне хочется каждое утро просыпаться и гладить ее молодое тело, лизать мурашки на ее груди, когда моя рука входит в ее сонную плоть. Смотреть за движением ее ресничек, когда голова ее закинута, и я держу ее за волосы, а она пытается увидеть, что я делаю с ней.

Такая любопытная, порочная и в то же время только моя; я ее развратил, я ее научил философии отношений, и она талантливая жрица любви. Как тяжело оставлять ее…»

Таня беспомощно опустилась на кухонную табуретку, схватилась за голову, и ее тяжелые груди коснулись бусинками сосков поверхности стола. Она забыла, что не одета, ее мысли были поглощены лишь внезапным отъездом Мухаммеда. Вдруг она выхватила из хлебницы большой с волнистой резьбой нож и пригрозила им:

— Лучше тебя зарезать, но не отпускать!

Бросила нож и снова зарыдала. Как она была хороша в своей обнаженной искренности…

Мухаммед вздохнул, подобрал нож и положил его на место. «Бедная девочка, мне нечего ей предложить, кроме секса», — подумал он.

«Мне нечего тебе дать и нечем удержать, кроме любви», — думала Таня.

Карина с детьми приехала в Сумгаит днем двадцать седьмого.

И там же на вокзале поняла, что совершила жесточайшую ошибку.

Их никто не встретил, хотя она предупреждала о приезде. Как она ни пыталась дозвониться из таксофона, все было бесполезно — телефоны в квартире у родителей мужа уже с утра были отключены.

На автобусной станции шли. видимо, какие-то приготовления: массивные камни, сваленные в кучу, железная арматура, металлические прутья, разбросанные кирпичи. Мимо медленно проехали две машины-бензовозы, рядом с машинами шла толпа молодых азербайджанцев, которые шумно вели себя и кричали: «Отдай нам армянина!» Было очень страшно и непонятно. Может, это обычные хулиганы или местные разборки? Но почему тогда такой гнет в воздухе и мало людей на улицах?

Карина с облегчением выдохнула, когда наконец-то добралась до своих.

Отец Мухаммеда рассказал, что с утра по городу разбрелись погромщики, которые призывают убивать армян, и он боится за свою жену.

— Мы позвонили в милицию, нам велели не волноваться, но строго-настрого запретили выходить из дома. И почему-то сразу отключился телефон. Мы ничего не знаем, в новостях ничего не говорят…

Прибежала перепуганная соседка, армянка. Рассказала, что в соседнем подъезде разгромили квартиру армянской семьи, а самих хозяев куда-то увели. Под их окнами валялась разбитая мебель, вещи, повсюду лежали огромные камни, будто привезенные с каменоломни, и куски железной арматуры. Уходя, бандиты подожгли квартиру.

Карина вышла на балкон и увидела, что во всех окрестных домах люди стоят на балконах и словно чего-то ждут. По улице шла толпа молодых мужчин, один из них в длинном черном пальто кричал в мегафон жителям домов, чтобы они сказали, где живут армяне. Люди прятались в квартирах, но те же погромщики заходили в подъезды, и начинались новые варварства. Они словно заранее знали, в какие квартиры нужно идти.

Соседка убежала в соседний подъезд к себе домой, у нее там остались мать с отцом. Квартиры связывала общая стенка, и Карине было слышно, как пожилые люди воют от страха.

— Ты можешь не бояться, меня здесь все знают. Знают, что я не армянин, знают, что ты жена Мухаммеда. Не волнуйся, Карина, это долго продолжаться не может. Сейчас советское правительство что-нибудь предпримет, введут войска и всех спасут. — говорил отец, а у самого руки тряслись.

Группа хорошо одетых парней с короткими ломами в руках зашла в соседний подъезд. Они направились в квартиру той самой соседки, которая пять минут назад ушла от них домой.

Крики, вопли, плач, грохот падающей из окна мебели.

Карина собрала детей возле себя, прижала их к груди, стараясь закрыть им уши.

— Мама, а нас тоже будут бить? — спросил старший сын.

— Нет, детишки, у нас все будет хорошо! — едва шевеля языком от страха, ответила Карина.

Вдруг раздался глухой стук о землю и чей-то истошный крик: «Убили!»

Дед выглянул из-за кухонной занавески и увидел, что возле подъезда лежит тело их соседки с размозженной головой.

— Боже мой, что же это делается… — только и сумел вымолвить он. — Это же звери!

Он тяжело боком завалился на диван, держась за сердце. Его жена, тихонько причитая, засеменила на кухню за таблетками.

— Я с детьми возвращаюсь в Баку. — сдерживая слезы, чтобы не напугать детей, сказала Карина. — Вы сможете защитить свою жену, но я боюсь, что мое присутствие создает вам еще большие проблемы. Простите меня, я не хотела…

Отец, охая, категорично замотал головой «нет». Но потом откинулся навзничь и замолк, хрипло дыша.

— Не дай бог, инфаркт, не дай бог, тогда мы все пропали, замолчи ты лучше. Карина, — причитала жена, колдуя вокруг мужа.

На улице разожгли костер из хлама вещей, молодые мужчины кричали, чтобы к ним выводили армян, и они будут пить их кровь. Бросив посреди дороги труп забитого палками мужчины, агрессивная толпа двинулась дальше.

— Они ушли, сегодня уже ничего не будет, даст бог. они больше не вернутся, мы спасены. — стоя на коленях перед кроватью мужа, шептала мать Мухаммеда и вытирала кончиком платка слезы отчаяния.

Отец Мухаммеда уснул. Карина уложила детей спать и пошла на кухню что-нибудь перекусить.

— Ты хоть ела сегодня? — спросила мать Мухаммеда. — Поешь, вон одни глаза торчат.

Карина попыталась съесть бутерброд с сыром, еда не шла от отвращения.

— Я хочу вернуться в Баку, утром заберу детей, и мы уедем. Зачем вам рисковать из-за нас? — полувопросительно сказала Карина, плохо представляя, как это будет.

— И не думай! Детей мы не отдадим! С ними ничего не сделают. Дети — полукровки, значит, в них течет и азербайджанская кровь. Я перед сыном за них отвечаю. Это нас с тобой, Кариночка, могут зарезать или задушить. Детишек не тронут, я в этом уверена. И… вот еще хотела тебя спросить, а где твой муж? Где Мухаммед? Почему ты нам ничего не говоришь?

Карина вздохнула, не зная, скрыть правду или сказать. Решила не говорить, все равно она виноватой окажется…

— Мухаммед сейчас в Москве на работу устраивается. Сказал, что скоро вернется…

— Ааа, в Москве спокойно, они там. наверное, и не знают, что у нас здесь творится. Эх, видел бы мой мальчик этот ужас, наверное, поубивал бы этих зверей… Иди ложись спать, завтра решим, что тебе делать; возвращаться домой или остаться здесь. Спросим у деда, тогда и решим.

Мать ушла, а Карина осталась сидеть одна, понимая, что настал тот момент, когда она сама должна принять решение.

 

Глава 12

Жертвы любви и ненависти

Танька давилась рыданиями, рассказывая нам со Светкой об отъезде Мухаммеда.

— Что? Что мне придумать? Я хочу вытравить его из своего сердца!

— Да он всегда будет тебя мучить, — обнадежила молодая мать, не выпуская сигареты изо рта.

— Да ты что? — будто ожидая другого ответа, вскинулась Таня.

— Не-е, ну с женатым не вариант, сама понимаешь. Сегодня он с тобой, завтра опять побежит к семье. Если бы он еще в Москве жил, мог бы в течение дня забегать или поделил бы вас на дни недели.

А так выходит, тебе месяцами придется одной прозябать. И не факт, что он себе в Баку новую любовницу не заведет. Ему ведь там удобней, чтобы не скакать туда-сюда.

— И как же мне его забыть? — морщила лобик Танюха. — Есть же какие-то народные средства, чтобы забыть мужчину навсегда! Просто возненавидеть его!

Мне показалось, что настало время высказать свои соображения.

— Он должен тебя чем-нибудь обидеть или обмануть. — пофантазировала я слегка.

— Да он только и делает, что обманывает меня! — вскричала Танька. — Но это совсем не помогает. Я только сильнее его люблю и верю все сильнее!

Мы призадумались. Татьяна умела задавать заковыристые вопросы.

— А может, ему избить тебя? Скажи ему. что он мудак, пидор и козел впридачу. Он разозлится и вмажет тебе. Как?

На Танькином лице не появилось вдохновения.

— Врежет, и правильно сделает. Зачем мне его оскорблять, если это все неправда? Он самый лучший на свете! И я люблю-ю-ю его, — снова зарыдала Танька.

— А я вот думаю, что ты должна посильнее его привязать к себе. Но при этом сама должна испытать к нему отвращение, ненависть, — что-то задумала Светка. — Мне парень один рассказывал, что он свою жену порол розгами и тащился от этого. Потом они развелись, потому что она. оказывается, его ненавидела, а он думал, что она кричит от удовольствия.

— Дурак, что ли? — удивилась я. — Не может отличить интонации?

— Ну, он не музыкант, чтобы к интонациям прислушиваться. Мужики вообще тугие на ухо — кричит, значит, нравится.

— Подожди, подожди, ну-ка, поподробнее расскажи! — вдруг заинтересовалась Танька. — Он сильно ее любил?

— Да откуда я знаю? — как всегда, ушла от сантиментов Светка. — Знаю, что бил сильно. Розгами. Привязывал ее поперек кровати и хлестал. Когда он мне об этом рассказывал, у него даже ширинка оттопырилась.

— А кто это? Почему ты о нем никогда не говорила? — обиделась я на очередной Светкин секрет.

— Забудь. Ничего интересного, — махнула рукой Светка.

— Как раз очень интересно! — загорелась Татьяна. — А почему он тебе про свою жену рассказывал? Значит, забыть не может, да?

— Ну, типа того… Говорит, что ни с кем больше он не получал такой богатой гаммы ощущений. Все другие, говорит, обычные и скучные телки, которым нужно только, чтобы их как следует оттрахали и в ресторан сводили. А эта была… с фантазией. Правда, сбежала от него, видать, чувак перестарался с побоями, ха-ха. Она его теперь за три километра обходит…

— Вот! Это то, что нам нужно! — закричала Танька, и в другой комнате заплакал ребенок.

— Мааа-м! Эвридика проснулась! — басом позвала Светка. — Посмотри, она, наверное, обоссалась!

Ребенок перестал плакать, и мы снова настроились на дело.

— А этот парень не рассказывал тебе, как он это делал? В подробностях?

— Да вот еще. — равнодушно протянула Светка. — Мне это не интересно.

— Ну а где он эти розги раздобыл? У меня дома их нет, у тебя, подозреваю, тоже. И где их брать?

— Сорви ветку на улице — вот тебе и розги. Или поезжай на Птичку, там для лошадей, для разных животных все есть…

— Для кобылы есть, найдется и для тебя. — заржала Светка и быстро прикрыла рот рукой — вдруг опять дочь разбудит.

— Девки, может, в библиотеку сходить? — искренне спросила Таня. — Посмотрю в разделе «Мрачное Средневековье» наказания крестьян.

— Ага! Вот он тебя в кандалы закует и кирпичом по башке — будет тебе наказание. — тоже заржала я.

— Вот вы ржете, а, между прочим, у нас сегодня последняя ночь! — надулась Танька. — Утром он улетает. Значит, сегодня у меня последняя возможность оставить о себе сильные воспоминания. Чтобы никто так, как я. не смог! Чтобы он с ума сходил, как Светкин знакомый, искал такую же. но тщетно. Все. девки, я поехала готовиться!

На улице возле дома Таня сорвала ветку ивы. пришла домой и замочила ее в ванне. Туда же кинула на всякий случай мухобойку и брючный ремень Мухаммеда. Пометалась по квартире и нашла еще длинный провод от сломанного магнитофона, отрезала, сложила его втрое, легонько стеганула себя по ноге и удовлетворенно бросила в ванну — тоже пригодится.

С главпочтамта вернулся Мухаммед, он отправлял жене телеграмму о своем приезде. В прихожей долго шуршал одеждой и возил тапками. Танька поняла, что он собирается.

Мучительный промежуток времени, когда любимый готовится уйти. Вырезать бы это как середину ленточки на открытии объекта — два лоскута слева и справа тут же повиснут бесхозными тряпочками.

Потому что вырезанная часть их соединяла…

Танька, улавливая проклятое шуршание, чуть не расплакалась снова. А нельзя. Слез он не любит — значит, действуем по программе.

— Выполни мое последнее желание, милый! — крикнула Таня, не выходя из комнаты.

— Почему последнее? Ты что. вешаться собралась? — заглянув в комнату, увидел на столе провода Мухаммед.

— Нет. не собралась. Я хочу, чтобы ты меня перед отъездом наказал.

— А есть за что? — игриво усмехнулся мужчина и заинтересованно уставился на Таню.

— Если не скоро вернешься — будет за что. Я не собираюсь ждать тебя всю жизнь, пока ты очистишь совесть, нагуляешься или соскучишься. Поэтому собираюсь тебе изменять. Что ты мне за это сделаешь?

Мухаммед озадаченно скривил губы:

— Не знаю… Не приеду больше, скорее всего… — Обиженно забрал со стола свой ремень и положил в сумку.

— И только? — натурально удивилась Танюха и таинственно улыбнулась.

— А что еще? Убивать тебя не стану, у меня нет в натуре агрессии.

— Тогда я сама назначу себе наказание. Хочу, чтобы ты меня выпорол за будущие грехи.

— Смело… Тогда я буду терзаться виной, что сделал тебе больно.

«Это именно то. что мне нужно! Хотя бы чувство вины заставит тебя вернуться ко мне». - подумала про себя Таня. А вслух обманула:

— Мне нужно испытать боль, чтобы меньше страдать!

Мухаммед молчал, пытался сообразить, что от него требуется.

Таня продолжила:

— Я сейчас разденусь и буду послушно ждать твоей порки. Приму ее с благодарностью и покорностью. Стегай меня, пока я не скажу «стоп». Это станет условным сигналом о границе моего терпения.

Если б ты знал, какую душевную боль я испытываю от твоего бегства… Эту боль можно заглушить только болью физической. Итак, ты готов?

Он кивнул и уточнил:

— Мне тоже раздеться?

— Нет, раздетой буду только я. Ты мой палач, а я твоя жертва.

Девушка встала посередине комнаты, торжественно разделась и кивнула на склад реквизита:

— Бери веревку и привяжи мои руки к люстре.

— Вот как? — удивился Мухаммед. Видимо, он уже представил себе эту сцену, но по-другому.

— Я хочу, чтобы мне было больнее и чтобы я не могла сопротивляться.

Голая Татьяна перед истязанием под горящей пятью плафонами хрустальной люстрой смотрелась сказочно очаровательной. Зайчики отблеска скользили по ее телу и переливались разноцветными бриллиантовыми огоньками.

Мухаммеду стало страшно. Как можно стегать эту нежнейшую молодую кожу, когда ее хочется лишь гладить и целовать…

— Начинай, — потребовала «жертва» и вытянула руки над головой.

Мухаммед встал на стул, крепко перевязал запястье девушки и перекинул веревку через металлический каркас люстры.

Готово.

Карина выгладила постиранные вещи детей, вытащила сок из холодильника, чтобы к утру согрелся, взяла дорожную сумку и тихонько выскользнула за дверь. На столе осталась записка-объяснение.

«Возвращаюсь в Баку, оттуда в Москву к мужу. Простите меня, что усложнила вам жизнь. Надеюсь, без меня будет проще и этот ад скоро закончится. Утром уеду первым автобусом и сразу, как доберусь, дам о себе знать. Нашим малышам скажите, что мама и папа скоро их заберут. Целую вас. Простите, если что не так».

Она постояла в темном подъезде, не решаясь выйти на улицу. Вроде все тихо. Выглянула за дверь — никого. Пустая дорога, только повсюду разбросан хлам и кирпичи.

Карина украдкой пробежала от одного дома к другому, спряталась за угол, прислушалась. Никого и тишина. Немного успокоившись, она перешла улицу и вышла на освещенный участок дороги.

— Стой! Ты армянка? — окликнул ее мужчина в темной куртке в капюшоне.

— Эй. ребята, бегом сюда — тут армянка, сбежать хотела! — позвал он. не дожидаясь ее перепуганного ответа.

Из двора вышли четверо парней.

— Эй, давай раздевайся, дешевка, я выпью твою кровь. — дернул ее за руку один из парней. — Вали ее. ребята!

Татьяна стояла под люстрой белой свечкой с маленьким черным орнаментом. Абсолютно спокойная, она наблюдала за эмоциями Мухаммеда, не думая о том, что ей сейчас предстоит. Мужчина ходил вокруг нее с проводами в руке, не решаясь начать. Но в его помутненном взоре она уже узрела похоть.

— Возьми для начала ветку ивы. Действовать нужно по возрастающей, — почему-то догадалась она.

Мухаммед осторожно хлестнул ее по попке, но она ничего не почувствовала.

— Сильнее можешь? — попросила она.

Мужчина несколько раз ударил веткой по ее бедрам, и Таня почувствовала подобие слабого укуса. Хотелось почесаться, но руки…

— Возьми мухобойку — ветка не впечатляет, — направляла Таня.

— Не командуй, я здесь палач, — полушутя сказал Мухаммед.

Пластмассовая мухобойка с дырочками, понятное дело, не впитывала влагу. Поэтому Мухаммеду пришлось снова сходить в ванную, помочить «инструмент для порки» и вернуться к «объекту».

— Бей, — отважно скомандовала Таня.

— Ты можешь заткнуться?! Раз назвалась жертвой, стой и молчи, а то мешаешь, — разозлился Мухаммед и шлепнул мухобойкой сбоку по груди.

Огромная грудь тяжело колыхнулась, и по ней разлился красный отпечаток в мелкую дырочку.

— Ух, — только и выдохнул Мухаммед. Тут же возникла эрекция.

Он начал шлепать ее то по одной груди, то по другой, снизу, по бокам, все более хлестко. Особенно ему нравилось ударять сбоку, когда тяжелая дынеобразная масса «уходила» в сторону и тут же упруго возвращалась на место.

Соски вздыбились и покрылись мурашками. Танька кусала губы и стонала. Ей хотелось, чтобы он погладил ее груди и поцеловал, чтобы пожалел и трахнул. Но задача была другая — если сейчас она не доведет дело до конца, значит, проиграет будущее.

— Бусинки горят, возьми бельевые прищепки в столе, — быстро проговорила Таня, чтобы не навлечь гнев хозяина.

Мухаммед прицепил на каждый сосок по тугой прищепке, и тут она заорала.

— Что, больно?

Она помотала головой.

— Продолжать?

Она с готовностью кивнула.

Карина поняла, что бандиты ее не отпустят.

— Я не армянка, у меня трое детей и муж азербайджанец, отпустите меня, пожалуйста! — сразу взмолилась она.

— Фамилия какая? — спросил один из парней.

— Да какая фамилия?! Ты на рожу ее посмотри — вылитая армянка! Что ж ты с сумкой по ночам бегаешь от детей? Азербайджанская женщина не станет убегать от мужа и детей! Армянская шлюха! Валите ее!

Все четверо парней начали наперебой срывать с нее одежду, рвать белье и избивать. Ее повалили на асфальт и били ногами в лицо, в живот, в грудь, по голове. Еще в сознании она молила их, цепляясь руками за грязные сапоги и кроссовки: «Не убивайте, пощадите, у меня дети маленькие!»

В этих парнях была такая злоба, что остановить их смог бы только пулемет…

Один из них схватил с земли металлический прут и со всей силы ударил женщину по грудной клетке. Она хрипло выдохнула «ыых» и потеряла сознание.

— Здесь ее оставим? — высморкнулся на нее один из парней.

— А вдруг не сдохла? Поджигай ее!

Парни собрали всю одежду, сорванную с Карины, и бросили на нее. Распотрошили сумку с вещами и бросили туда же, до кучи.

— Керосин давай! — скомандовал главный.

— Погоди. Надо ей память о муже оставить…

Он схватил за ногу истерзанную женщину и засунул ей между ног металлический прут.

Потом ее забросали одеждой, перемазанной в крови, облили керосином и подожгли.

— Факел дружбы народов. — заржал главный, и они медленно пошли дальше…

…Яркий костер уносил в небо любовь, надежду и долг.

Мухаммед взял в руки провода и уже опытным жестом нежно провел ими по напряженным бедрам Тани.

— Ты готова? Расслабь ягодицы, будет больно!

Таня кивнула и сжала зубы.

Мужчина хлестнул втрое сложенными проводами по попке девушки.

— Ааа! — закричала она и до крови прокусила губу.

— Терпи, сама провинилась, теперь получи, — разжигал себя «палач».

Он хлестнул еще раз, сильнее, и на теле выпучились бордовые «жгуты» от проводов. Резкая боль не сразу проявлялась, она возникала волнами, разливаясь по телу непонятным доселе удовольствием.

Тело нервно подергивалось под каждым ударом, ягодицы сжимались и разжимались, на них явственно проступили алые рубцы.

— Еще, — сказала она. глядя помутненным взором в глаза Мухаммеду.

Он стеганул по бедрам, по попе, потом переложил провода не втрое, а вдвое и как длинным хлыстом нанес опоясывающий удар по ногам.

— Ааа! Больно! — закричала и заплакала Таня.

— Тебе стыдно? Тебе должно быть очень стыдно за свое поведение! — приговаривал Мухаммед и наносил новые удары.

Больше он не спрашивал разрешения, он ждал только сигнала «стоп», все остальное принималось за крик удовольствия.

Попеременно то мухобойкой любовно охаживал вспотевшие груди, то проводами по бедрам стегал от всего сердца — ему безумно понравилось быть хозяином чужого тела.

Таня терпела из последних сил. но вместе с тем испытывала чувство, похожее на оргазм. Ее возбуждала его мнимая власть над ней. Ей нравилось ощущать боль, потому что ее душа полностью атрофировалась, сердечные страдания были «отбиты». Руки начали отекать, но груди требовательно горели. Ей хотелось еще.

— Поменяй на провода, — как смогла, выразила свое желание Таня, но мужчина понял.

Он отбросил мухобойку, снял прищепки с сосков и, отойдя на шаг от Тани, несколько раз хлестнул проводами по грудям.

— Аа, больно, больно, больно… — сипло прошептала Таня, потерявшая голос от эмоций.

— Еще? — спросил Мухаммед, видя, что у девушки обмякли мышцы лица, челюсть отвисла, из глаз потекли слезы, а изо рта слюни.

— Возьми в столе… золотой портсигар… и трахни меня им… Хочу кончить, — еле выговорила она непослушным языком.

Мухаммед сделал, как она просила. На дрожащих ногах, с затекшими руками, с фиолетовыми полосами по всему телу девушка испытала бурный оргазм с воплями и рыданиями.

— Вот это да! — только и промолвил Мухаммед, отвязывая Таню от люстры.

Он с таким восхищением смотрел на нее. что девушка почувствовала себя Жанной д'Арк.

— Я словно горела на костре, — поделилась она с ним. когда он принял ее в свои объятия.

— Мученица моя. я этого не стою, — нежно шептал он и гладил ее измученную вспухшую кожу.

Утром она не поехала его провожать. Болело все тело, еле с кровати поднялась. Только в прихожей вручила ему ворованный в химчистке портсигар:

— Тебе на память. Может, жене пригодится для разнообразия…

 

Глава 13

Сказка со счастливым концом

Наступила весна, и значит, все вокруг должны влюбляться!

Америка посылает к нам Рейгана для подписания договора о ядерных ракетах средней дальности; в стране то здесь, то там вспыхивают конфликты национального характера, скоро будет Цхинвали, потом Тбилиси, за ними начнут бороться за статус государственного молдавского языка приднестровцы, взорвется эмоциями хладнокровный Вильнюс и Рига… Но для нас это были всего лишь «новости издалека», потому что политика ну вообще не интересовала. Интересовала любовь. И наши мамы, а у кого-то и папы, прильнув к телевизорам с комментариями «ну, началось…», были устаревшими, «сложными» людьми с их непонятными проблемами.

Да, конечно, круто, что появился еще один интересный персонаж- Борис Ельцин, и теперь уже Горбачева не любят и говорят, что он разрушает страну. Теперь Горбача называют отцом национализма, а народные симпатии на стороне Андрея Сахарова. Анатолия Собчака, Гавриила Попова, Виталия Коротича. Стали народными депутатами следователи Гдлян и Иванов, «родители» первого громкого дела о коррупции в высших эшелонах власти. Трибуной становилась вся страна. Это были герои НАШЕГО времени.

Горбачева уже не хвалили, его высмеивали, «начать; принять; собака порылась; а вы все сюда лóжите и лóжите» — шедевры от Горби. Правда, потом через много лет мы узнаем, что можно правильно говорить и манипулировать страной не хуже, но наши люди всегда найдут, к чему прикопаться. Но не только мы одни ошибаемся в выборе вершителей наших судеб. Вон у американцев президент Джордж Буш вообще был с лицом дурака. И ничего, терпели. Башни-близнецы похоронили под собой тысячи людей, войска ввели в Иран, трагических ошибок тоже немало совершил. Но чужие ошибки не утешают, и, бросая взгляд на Запад, вновь и вновь задаешься вопросом: почему мы. победители, живем хуже, чем побежденные?..

Танька ничего не знала про Мухаммеда с тех пор, как он уехал.

Светка воспитывала родителей, как нужно воспитывать внучку, чтобы у дочки было больше свободного времени.

Я продолжала учиться в училище и работать в театрах.

И как же нам всем троим до смерти хотелось влюбиться!

…Премьерный показ фильма «Маленькая Вера» собрал возле кинотеатра «Художественный» большую толпу зевак. Было много камер, снимали интервью со зрителями и специальными гостями.

Фильм наделал немало шороху — показали настоящий секс, которого в СССР не было и быть не могло.

Мы с Танькой задумали с кем-нибудь познакомиться для досуга, и наш взгляд привлек немолодой мужчина в широкополой шляпе и маргинальным шарфом до пят.

— Режиссер. Снимаю документалистику, — отрекомендовался он. и это было круто. Гораздо круче последующей информации, что недавно он выписался из психиатрической клиники, где лежал по ошибке.

Собственно, никто не удивился, потому что побывать в психушке для того времени было делом вполне нормальным. Диагноз «вялотекущая шизофрения» раздавал отдел по борьбе с инакомыслием КГБ. Распространители «Архипелага ГУЛАГ» и другой запрещенной литературы, а также известные диссиденты Владимир Буковский. Валерия Новодворская. Михаил Шемякин тоже жертвы политической психиатрии. При Горбачеве, с целью заигрывания с Западом. Всероссийское общество психиатров обязалось реабилитировать жертв репрессий, более двух миллионов людей сняли с психиатрического учета и даже выдали денежную компенсацию. Некоторые, правда, не дождались «подачки» и сбежали за рубеж.

Перед нами стоял почти герой, почти богема, новый персонаж чьей-то биографии. Мы с Танькой пока не определились чьей, уж больно староват — сорок пять лет.

— А я учусь в музыкальном училище имени Октябрьской революции. — с гордостью представила я свой статус.

— О, какое совпадение, — удивился мужчина, одновременно делая знаки операторам, которые на него и не смотрели — Там учится один мой знакомый. Не знаете Сережу Корнеева? Он тоже на вокальном, только на курс старше.

Я не знала. У меня и на наш курс времени не хватало.

— Да? Жаль, очень интересный молодой человек. Уже два года работает в хоре Театра оперетты. Да еще и вкалывает на двух дополнительных работах. У него жена — больная женщина, детей нет, а он очень хочет. Невероятно красивый парень! Такая порода, такая фигура!

Весьма подозрительно слышать, когда один мужчина расхваливает другого. Но этому было простительно — все-таки режиссер, значит, ВИДИТ. А еще «ломанула» фраза про «больную женщину». Как правило, «больная женщина» при красивом мужчине есть абсолютно здоровая тетя с «жалобным» диагнозом для удобства адюльтеров.

Так и оказалось.

— У него очень много баб. — продолжал рассказывать биографию моего коллеги мужчина, — и было, и есть. В данный момент у него начинается роман с однокурсницей. Она красивая девушка, но тоже «с тараканами», никак не идет с ним на контакт.

Не знаю, был ли этот режиссер действительно шиза или нет. но известно — все больные на голову видят в других шизофреников. И скорее всего, однокурсница Сергея просто не хотела связываться с женатым.

— Передайте, пожалуйста, ему записку от меня. — протянул наскоро чиркнутый текст режиссер.

И он ушел, оставив съемочную группу и нас.

Мы поняли, что никакой он не режиссер, но рассказ про загадочного красавца из Театра оперетты заинтересовал меня.

На другой день в коридоре училища я нашла группу старшекурсников и быстро выяснила, кто из девушек является пассией Сережи. В кого у нас нынче влюбляются?

Девушка по имени Рита оказалась прекрасной. И красивой, и порядочной, и талантливой, и скромной. Поэтому я сразу поняла, что женатый Сергей с вагоном любовниц ей не нужен. Может, она и была в него влюблена, но бороться за него она точно никогда бы не стала.

— Вон Сережа, у кабинета стоит. — грустно сказала она и указала на красивого парня с нотами в руках. — Хочешь, я сама передам ему записку?

Я усмехнулась — наивный вопрос.

Сергей сам подошел к нам. галантно представился…

Последующие два года учебы Риту я видела только издали, мы всегда здоровались и ничего с ней не обсуждали.

Разве нужно обсуждать чей-то выбор?

Сергей стал моим мужем и отцом первого ребенка.

…Это было время институтов, первых заработков и поиска настоящей любви.

Кто-то будет продолжать учиться и учиться, для кого-то любовь станет смыслом существования — каждый выберет свой путь в своей единственной жизни. Есть молодость, есть здоровье, а главное — желание и вера, что скоро мы хорошо заживем в правовом государстве. А это вообще сказка! Сказка, когда есть любовь, силы, покой и защита.

Так я думала в двадцать три года.

А на пороге стояли девяностые…