А на утро все было по-другому!

Проснулась я, когда все уже были накормлены, подоены и выгулены. Легкий южный ветерок шустрил по комнате, гоняясь за мухами. За окошком — фоновые звуки колки-распилки, чириканья птах и вопли домашней птицы. Было обалденно хорошо, потому что жизнь наладилась без всяких трудов с моей стороны. На столе стоял стакан, видимо, козьего молока, а на стуле висело сухое платье. А главное — я была совсем здорова!

С неглубоким чувством вины я сошла с крыльца в поисках Светки, но оказалось, та еще спит. Бэзил отсутствовал. А я села на крылечке со стаканом молока, оглядела ширь просторную, море-разливанное и запела…

— Ой, да, сторона-а же, ах, ты моя сторо-он-ка, не уви-жу я тебя-а-а-а!..

В доме послышались чье-то шарканье, прокашливание и звон пустых бутылок.

— Ты статью-то собираешься писать?

Хмурая Светка стояла у меня за спиной и сопела остатками сна.

— Я есть хочу. Всю ночь квасили с этим Бэзилом, пока ты дрыхла… Закусить даже нечем. Давай пиши свою хвалебную оду и пойдем в корчму — они обед обещали. Дико жрать хочется.

В телефонном справочнике поселка городского типа Планерское я нашла чистый листок и вывела заголовок «В захолустном ресторане».

Внизу на улице Теневой в тот момент чей-то магнитофон надрывался песней именно с такими словами. Не заморачиваясь, я решила, что это великолепный заголовок для моей статьи.

Дальше следовал примерно такой ударный текст:

«Этот день для капитана Петрова и старшины Иванова начался совсем обычно. С утра встали, поели, но уже к полудню раздался тревожный звонок. Время на раздумье не было. «Едем!» — скомандовал капитан. Преступник уходил. Его догнали, арестовали, велели паспорт показать. «Ба! Знакомые все лица», — произнес старшина, увидев, что под личиной приличного гражданина Ф. скрывался вор и рецидивист Х. Злодей был наказан и посажен в тюрьму. Усталые, но довольные милиционеры захотели отпраздновать поимку преступника. Герои зашли в обычную корчму. Но тут их ждало потрясение, которое было посильнее поимки какого-то рецидивиста. Капитан взял меню и не поверил своим глазам:

Осетрина копченая с креветками и отварными овощами.

Котлеты из медвежатины с кедровыми орешками, приправленные брусничным соусом.

Угорь «с дымком», ржаными гренками и сливочным хреном.

Блинчики тонкие свернутые с клубникой.

Пиво разливное бочковое «Жигулевское».

— Наверно, дорого? — опечалился старшина и посмотрел на капитана.

И тут из глубины корчмы к ним вышел администратор. Весь в белом. Он ласково посмотрел на охранников правопорядка и торжественно произнес:

— Для вас — бесплатно! А каждому предъявителю этой статьи — скидка пятьдесят процентов».

— Шикарно! — оценила Светка на слух. Читать она не любила. Лишь изредка рассматривала карикатуры и разгадывала кроссворды в журнале «Крокодил». — Откуда такое меню? У них там еда абсолютно примитивная!

— Это моя профессиональная тайна! — не призналась я в том, что в Москве хранила заначку три рубля в книге «О вкусной и здоровой пище». Сказать Светке — означает, что кровные тут же утекут на такси.

Мы спустились, хихикая и резвясь от полноты жизненных ощущений. Свобода, авантюра, перспективы и безнаказанность — вот то, что дает веселье и блеск в глазах! На лучшем курорте, с деньгами, бесплатным жильем и халявным обедом. Что, скажете, это не мечта? Светка права — жизнь должна быть праздником, а не серой рутиной. Надо жить ярко, «гореть и неугасать, жить, а не существовать», как поется в песне, и да пошлет нам небо удачи!

В корчме нас встретили очень приветливо. Администратор поблагодарил за статью, но на название оскорбился.

— А почему «захолустный»? Как-то не празднично…

Но я тут же нашлась:

— Если статья озаглавлена строками из популярной песни — это не может быть плохо! Это хорошо!

— Даже очень хорошо! — эхом поддержала Светка.

Она оценила большим пальцем мои коммерческие начинания и ждала, когда сытным столом их оценит и администратор.

— Сейчас вам накроют. А когда статья выйдет? — все же уточнил начальник.

— Она уже сегодня вышла. В Москве. На днях ждите наплыва посетителей.

Светка пошла ва-банк, желудок ей подсказывал ответы.

Администратор довольно потер руки и, дрогнувшим от собственной щедрости голосом, сказал:

— Девушка! За такое удачное сотрудничество мы дарим вам бесплатные обеды в нашем заведения на все время пребывания в Планерском.

Но не успели мы донести до рта первую ложку, как в ресторан ввалилась компания вчерашних аферистов во главе с Бэзилом-Васей.

Они прочесали глазами столики, наметили себе жертв в виде трех унылых дам столичного разлива и быстренько подсели к ним.

— Надо предупредить теток, — тут же вскипела я праведным гневом.

— Но мы у него живем, — напомнила Светка.

— Жалко их, думают, молодняк подвалил, а тут чистый развод. По теткам не скажешь, что они тоже московские журналистки.

Пока я выбирала между совестью и гречишным матрасом, из служебной комнаты бодро вышел администратор и, подмигнув нам, направился к столу с аферистами. Разговора мы не слышали, лишь видели разговор пальцев.

Управляющий сунул перст в грудь Бэзилу, потом указал в нашу сторону, потом опять ткнул Васю в грудь, а тот в свою очередь тоже ткнул себя в грудь только с гримасой удивления. Мы опустили головы. Но нас все равно заметили.

— Это они журналистки?! — услышали мы возмущенный взвизг Бэзила. На смену языку жестов пришло горькое разоблачение: — Вот та, белая, вообще нигде не работает, а вот та черная — машинистка в обкоме. Пусть не врут!

Я с укором посмотрела на Светку.

— Ну а что ты хотела, мы с ним всю ночь водку пили. Конечно, что-то лишнее сболтнула…

— Ладно, выкрутимся, — вздохнула я. — Кстати, спасибо за повышение по службе. Или это Василий спьяну перепутал райком с обкомом?

Администратор недружелюбно смотрел в нашу сторону, видимо, подсчитывал убытки. Парни паровозиком смылись, а Бэзил на прощание помахал кулаком.

— Дорогуши, — угрожающей походкой подошел к нам начальник ресторана, — за два обеда вы должны нашему заведению приличную сумму. Или вы показываете ваше журналистское удостоверение, или платите.

И тут я поняла, что фраза Цурюпы: «Кто нам на этом пути встретится, будет разнесен вдребезги», — на самом деле видоизмененные слова Христа из Евангелия: «Кто не со Мною, тот против Меня». И сейчас нашему потенциальному врагу нужно принять верное для себя решение — объявлять нам войну или отпускать с миром.

У меня был только один козырь. Тот, которым бы я никогда не воспользовалась без крайней нужды. Но уж больно не хотелось отдавать последние нечестно заработанные…

— Да. Я — машинистка. Но в ОБКОМЕ! А это не шутки… товарищ.

Произнеслось это с гордостью и придыханием. И глубоким подтекстом. Дескать, там, наверху, в обиду меня не дадут.

«Продалась, — казнила я себя жестоко, — за два обеда диссидентскую честь продала, эх…»

Но Светка, почуяв мои душевные метания, вовремя подключилась:

— Вы ей заказали статью о вашем заведении. Статья написана, значит, работа сделана. Вы должны нам денег, или мы сообщим в обком, что у вас вместо портрета Горбачева висит портрет Степана Бандеры.

Начальник очень удивился, потому что мы не были в его кабинете и, следовательно, не знали, что там висит портрет Льва Троцкого.

В голове администратора всплыли любимые строки из речи революционера:

Мы покажем, что такое настоящая власть. Путем террора, кровавых бань мы доведем русскую интеллигенцию до полного отупения, до идиотизма, до животного состояния… А пока наши юноши в кожаных куртках — сыновья часовых дел мастеров из Одессы и Орши, Гомеля и Винницы — умеют ненавидеть все русское. О, как великолепно, как восхитительно умеют они ненавидеть! С каким наслаждением они физически уничтожают русскую интеллигенцию — офицеров, инженеров, учителей, священников, генералов, агрономов, академиков, писателей!

Администратор заучил эти слова наизусть, их передал ему по наследству отец. Может, Троцкий это и не говорил или говорил, но не Троцкий. Но душа откликалась на ненависть и питалась ею. А все потому, что в детстве у начальника не было велосипеда.

А теперь эти чертовы москали угрожают ему ненавистной советской властью.

— Слушайте, девочки… Давайте сделаем вид, что мы никогда не виделись. Без взаимных претензий. Договорились?

Светка еще хотела возроптать, но я гордо сказала:

— Пошли отсюда. А то еще пара минут, и я напишу опровержение на свою статью.

Когда за нами закрылась дверь корчмы, стало понятно, что надо начинать все сначала.

— Давай цивилизованно снимем комнату. У нас же есть деньги! — вспомнила я.

— Так других вариантов и нет. Бэзил вряд ли ждет с распростертыми объятиями. Адрес тетки с горшком он тоже знает — лучше не рисковать. Мы ведь ему тоже кислород перекрыли с корчмой. Гад такой, сдал нас, не моргнув.

— А еще в Москву собрался. Кому он там нужен!

По жаркой пыльной дороге опять приковыляли к почте. Это была центральная точка, как перекресток в Москве. Тут сходились все интересы: позвонить домой (очередь на час), отправить письмо, снять хату, узнать все сплетни.

Очень большая женская грудь прижала нас к столбу с объявлениями и басом сказала:

— Сдаю два койко-места на мансарде. Не шуметь, не приводить, утром можно вскипятить чайник. Умывальник и туалет — во дворе. Пошли!

Мы не сопротивлялись, тем более плохо представляли себе эту «мансарду».

— Ты не хочешь домой позвонить, пока мы у почты? — спросила я Светку.

— Вообще-то я боюсь. Меня ругать будут, наверное… Ведь я же за булочкой вышла и исчезла на два дня. Нет, давай еще подождем, — может, само все рассосется?

— А если твои подадут во всесоюзный розыск? — предположила я.

— И мои фото будут висеть на всех столбах? Это ж слава! Ладно, завтра позвоню, когда адрес будем знать. Пусть письмо мне напишут.

Весь двор был в винограднике. Он красиво переплетался над головой и по боковым конструкциям, создавая тень в жаркий полдень. Утомленные перипетиями и долгой дорогой на каблуках, мы рухнули на койки под самой крышей и заснули.

Наша хозяйка, симпатичная, но с усами, оказалась ярой фанаткой русской эстрады. Точнее, новой «эмигрантской» волны в лице загадочного американца Вилли Токарева.

Частный сектор был переполнен людьми среднего возраста без детей (это было условие хозяйки). Одни приходили с моря, другие уходили, третьи весь день напролет сидели за уличным столиком и готовили салаты. Вся эта курортная возня проходила под одни и те же песни.

Мы прыгали от счастья на койках, что нам досталась такая продвинутая хозяйка. Никаких овец, никаких нотаций типа «зима пришла, сменяя лето, — спасибо партии за это». Мы никогда не слышали такого вольного лексикона, уличного колорита плюс запрещенной похвалы отсталого Запада.

Сквозь сон мы прослушали два альбома на магнитоле «Томь-305» — гордости хозяйки. Через весь двор тянулся самопальный удлинитель, и каждый жилец уважительно перешагивал через провод в знак почтения чудо-техники. У магнитолы была оторвана пластмассовая крышка и иногда кассета выпадала из ячейки, но если аппарат клали навзничь — звук уходил вверх. Жильцы приспособили большую дыню, которая придерживала кассету, и голос певца разносился на весь двор:

До глубокой ночи во дворе гремела музыка, уже хозяйка переоделась для гостей пять раз, а мы все не решались подключиться к общему веселью. Мансарда была как отстойник для чужих. К нам и забраться-то было непросто. Вниз вела свежеструганная лестница для трезвых. Поэтому весь день до ночи мы просидели под крышей, радуясь собственному углу. К морю мы опять не попали. А рано утром нас разбудил брайтонский фольклор:

Весело — ничего не скажешь. У Васи было тихо, но стремно. Здесь громко, но мы тут никому не нужны. Все старше нас, и у них какие-то свои счеты с «суками», «ворами», «ментами». Такое впечатление, что народ рвется к чему-то запретному, стремному, с запашком. Даже социологи не прогнозировали, что через несколько лет сюжеты уличной лирики эмигрантов перекочуют в нашу реальную жизнь и начнется время беспредела. А пока что все выглядело очень симпатично…

— Ты только послушай! Гениальный чувак! Какие слова! — почти рыдала от восторга Светка.

— Вот такую жизнь я понимаю. Вот это мужик! — с влюбленным взором подпевала подруга.

В мечтах об идеальном самце, который собой пригож и миллионами разбрасывается, мы спустились к общему столу. Хоть нас и не звали, но гул мужских голосов придал нам уверенности, — в конце концов, мы молодая конкуренция и должны прямо заявить об этом.

Втиснувшись между толстожопыми, полуголыми жильцами, мы скромно начали стругать салатик. Напротив под спелой виноградной гроздью сидел зрелый дядечка, который тут же уставился на меня печальным взором.

— А вы знаете, что аббревиатуру фамилии Горбачева народ расшифровывает как «Готов Отменить Решения Брежнева Андропова Черненко Если Выживу»? — продолжил начатый разговор весельчак из отдельной пристройки.

— Не надо «ля-ля»! — отозвался лысый в детской панамке. — Чего он там готов отменить, верный идеолог партии?! Он просто представитель нового поколения партийной номенклатуры. Его курс ускорения направлен на экономику, чтобы догнать и перегнать Запад. Начал с тяжелой промышленности, а начинать надо — вот… — Лысый ткнул рукой в дыню, поддерживающую кассету, и потряс панамкой: — Не с машиностроения надо начинать, а с сельской и легкой! Чтобы народ пожрать мог и одеться нормально. Не с того начал, Клякса.

— Чушь все это! Коммунистические происки — я вам говорю. Кого мы там обгонять собрались?! Наша страна безнадежно отстала от развитых стран на полвека, как минимум! Весь мир пользуется валютой, а у нас за обмен от десяти тысяч долларов расстрельная статья!

— А вы уже вступили в общество трезвости? — вклинилась тетка в ситцевой косынке.

— Ну-ка, расскажите поподробнее, — заинтересовался «философ» с бородкой и легкой тремоляцией рук.

— Сейчас стали «модными» безалкогольные праздники. На свадьбах и днях рождения теперь разливают из самоваров и чайничков. А в рамках борьбы с пьянством отныне нельзя выпить в сквере, на улице и в поезде. (Мы со Светкой переглянулись.) Антиалкогольная программа вынудит народ гнать самогон и пить разную дрянь, я вам точно говорю. Непопулярная мера, и будет только хуже! Говорят, в аптеках скупают валокордин, корвалол, а в универмагах сметают одеколон, политуру и жидкость от комаров. Ужас, что творится! Только месяц назад вышел закон, а мужики уже прозвали Горбачева Минеральный секретарь, ха-ха…

— Подождите! То ли еще будет, ой-ей-ей! Если начали — быстро не остановятся. Я вообще слышал, что для сокращения производства алкоголя будут вырубать виноградники.

Тут все резко обернулись на усатую хозяйку, которая вышла из домика и победоносно тащила в обеих руках по бутылке водки.

— Эй, кума, ты слышала, что в Крыму будут вырубать виноградники?! — залихватски крикнул ей лысый в панамке.

— Та начхала я на них, — украинским говорком сообщила хозяйка. — Они у мене уверх тормашками лететь будуть.

Стол одобрительно заржал.

— А еще говорят, что молодежь клей нюхает. Вот этого я понять не могу! Ладно, самогон — святое дело. Но нюхать клей? Это для чего?

Почему-то при этих словах стол вылупился на нас. Наверное, как единственных представителей молодежи в этой несвежей компании.

— Мы не знаем. Мы не нюхаем клей, — сказала Светка и пододвинула свой стакан поближе к бутылке.

— А что обо всем этом думает наш драматург? — вдруг спросил весельчак из пристройки.

Народ уставился на зрелого мужчину с грустными глазами.

Мужчина, которого назвали драматургом, нес в себе тайну. Если это была не шутка, то тогда все совпадало — и внимательный пытливый взгляд, и достоинство, и благородный облик знатока человеческих душ.

— Я думаю, кто прав, кто виноват, рассудит время. Новая метла по-новому метет. Будут и перекосы, и новаторства, и реальный прогресс. В любом случае так, как было раньше, уже не будет. И это великолепно. Горби действительно оживил страну. Подуло свежим ветром. Но за год не изменишь то, что прогнило насквозь. Может, у него и получится, если Запад поможет. Но с антиалкогольной кампанией он явно погорячился — в госбюджет от водки идет каждый шестой рубль. Посмотрим…

Народ уважительно закивал, и полемика сразу прекратилась. Видимо, драматург здесь был наподобие судьи — кого казнить, а кого… любить.

Он говорил и смотрел на меня. Даже Светка заметила, хотя в этот момент была занята пропорциональным разливом спиртного.

— А вы действительно драматург? — наивно спросила я, потому что в девятнадцать лет наивность воспринимается как невинность. Эротично и с умилением.

— Да. Я написал шестнадцать пьес и пять киносценариев. А мы никогда раньше не встречались? Мне ваше лицо кажется…

— …знакомо! — вклинилась Светка поддержать интригу. — Вполне возможно! Она училась в театральной школе. И снималась в кино, между прочим!

Я скромно потупилась. Назвать съемками полуминутное появление на экране было самонадеянно. Так, мелькнула в военном фильме, спела две строчки «В лесу прифронтовом», а потом сама себя не узнала. Гримеры затянули косички до японских глаз. А все потому, что маленькие права голоса не имеют. Что хотят с ними, то и делают.

Все это я рассказала драматургу как часть творческой биографии. Ту часть, которая была ему близка.

Драматургу рассказ понравился мимикой, непосредственными жестами и милой драмой. Ох, скажите — косички туго затянули! Какой ужас, ха-ха. По его лицу читалось: «Сударыня! Какое вы еще дитя! А я, умудренный жизненным опытом мужчина, смогу открыть вам неведомые горизонты, объяснить непонятное, научить всему, что умею сам».

— Может, прогуляемся по берегу? Подруга не будет против, если я вас ненадолго украду?

Его умное, интеллигентное лицо, обрамленное кучерявой сединой, было вытянуто, как маска индейца племени майя. Добрые широкие губы, огромный длинный нос, грустные всепонимающие глазки и широкие черные брови от середины лба по нисходящей к вискам.

Меня только немного смутило, что он говорит как в фильмах. В тех, где старый соблазняет молодую, а она типа ничего не понимает.

Но прогуляться со знаменитым драматургом на лучшем курорте страны, вечерком, под ручку, в сопровождении романтических звездочек было так заманчиво!

— Вы прекрасны, — наклонился он к моему ушку и щекотнул седыми кудряшками. — Где я был раньше? Где вы были раньше?!

Я не знала, что отвечать. Ему действительно интересно, где я была раньше? Или вопрос риторический, как преамбула к поцелуям?

Галечный пустынный пляж с шелестящим прибоем, бликами луны на темной воде, насыщенной белковыми афродизиаками.

Драматург жадно вдыхал полезный йодированный воздух норовистыми ноздрями. Он заряжался мужской силой, укомплектовываясь окружающими дарами природы. Ветер молодцевато разгонял его седые стружки волос, море придавало уверенность в своих силах, камешки под ногами разминали заскорузлые ступни и поднимали тонус.

— Ты — само совершенство. От запаха твоих волос дух захватывает. Ты, наверно, и есть та святая Варвара, «преданье старины глубокой». Знаешь эту легенду?

— Да. Она сбежала от родных, ее приютила добрая гречанка, а Варвара вернула ее сыну слух. Но потом все плохо закончилось. Я подробностей не помню, но эту историю символизирует окаменевший корабль. Вон, скала стоит в море, вроде она и есть.

— Она сбежала не от родных, а от деспота-отца. А ты очень умная и хорошая девочка. Только старайся говорить тише — на два тона тише.

Ну, вообще-то он прав. Это привычка со школы говорить четко, как урок отвечаешь.

Драматург развернул меня в обратную сторону и пальцем указал на гору:

— А это знаменитый портрет Максимилиана Волошина. Вон видишь — борода, нос…

— Ну, это нам в первый же день показали. Хотя этот склон и пушкинский профиль напоминает.

— Тихо, тихо, говори тише… И ты услышишь, как волны напоют тебе стихи…

Рука драматурга вальяжно устроилась на моем плече. Лицо было устремлено вверх, и каждая строчка стихотворения выстреливала как истина и била по нервам трагической интонацией чтеца.

Очень неловко возвращаться к мирским заботам после высокого, но я ужасно замерзла. Поскольку, кроме веселого сарафана, у меня не было никакой другой одежды, в наших со Светкой планах было посещение местного рынка. Мы точно знали, что прикупим: обязательные балахоны с цветными бусами, повязку на голову, как у хиппи, сандалии и рваные джинсы на вечер. Наш облик должен был соответствовать культовому месту и называться «веселая бедность».

— Ты замерзла? — нежно спросил драматург и скособочил меня, прижав к себе.

Идти стало неудобно, но и освобождаться было неловко. В туфли попадали камушки, а белые носочки со слабой резинкой все время скатывались на середину пятки, приходилось останавливаться и поправлять. Драматург продолжал читать стихи, а я боялась прервать самовыражение творца. Вдруг это его стихи?..

Набережная была отделена от пляжа невысоким бетонным парапетом; под ним на гальке лежали скрепленные ржавой подвязкой деревянные топчаны.

Драматургу, наверное, надоело, что я иду как хромая гнедая, он прилег на лежак и потянул меня за сарафан:

— Иди сюда, нимфа. Ты словно из пенных вод создалась и выплеснулась на берег.

«Гений, — подумала я. — Вот она — мечта безотцовщины. И защитит, и научит, и мозги вправит».

Он тянул меня к себе, но потом все же сообразил подвинуться. Я легла рядом, потому что, наверное, так полагается для усиления романтической линии с розовыми соплями.

Стихи кончились. Пошла риторика.

— У тебя уже был мальчик?

Ни фига себе вопросик! В смысле был ли у меня секс? А зачем ему это? Странный драматург. Может, он хочет написать сюжет по мотивам моей жизни? Я, конечно, много могу рассказать про школу, про моих друзей и подпольное издательство. Но тема секса в этих событиях занимала едва ли не последнее место. Вот если про подружку Татьяну! Тут конкуренция Ленину с его собранием сочинений. Она точно пошла другим путем…

— В каком возрасте ты лишилась девственности? — напрямик спросил драматург.

— Не знаю, что вам отвечать, — жутко смутилась я. — Не собираюсь откровенничать с вами на эту тему.

Драматург таинственно рассмеялся и сладко потянулся, закинув длинные руки за голову.

— Не волнуйся. Я же не мальчишка дурной, чтобы тебя обидеть. Зрелый мужчина знает, как нужно обращаться с женщиной. Тем более с такой молоденькой, как ты. Можешь не отвечать, если стесняешься. Но, видимо, у тебя не было отца, и поэтому ты боишься откровений с мужчинами. А я и так все о тебе знаю!

— Да?! — сразу поверила я и подумала о диссидентских проделках.

— Я, к примеру, знаю, какой у тебя размер лифчика и трусиков.

Тут мое лицо вообще залилось краской. Откровенно говоря, я и сама не знала, что какого размера. Мама покупала на глаз, а трусы размерами S/M/L продавались только в туалете на Столешниках или с рук спекулянтов. Лифчиков в таких комплектах не было.

— Вы знаете, я больше думаю о своем будущем, о профессии. Мне хочется приносить радость людям и реализовать все свои дарования.

Драматург зычно рассмеялся и похлопал в ладоши.

— Браво! Ответ как на комсомольском собрании. Ты меня слушай! Только я могу научить тебя правильно жить и найти свое место в обществе.

— Но причем здесь размер моих трусиков? — искала я логику.

Даже в темноте я разглядела ироничные мудрые глаза драматурга.

— Хочешь, я научу тебя целоваться? — вдруг предложил он.

— Нет, — быстро ответила я и вскочила. — Я не хочу, чтобы вы учили меня целоваться.

— Вот как? — искренне удивился драматург. — Отчего же?

— Потому что вы старый, а мне нравятся молодые. Или чуть постарше меня. Вот вам сколько лет?

— Сорок девять, — быстро ответил драматург и сел.

Ну вот так всегда! Как только хотят уменьшить возраст, сразу сбрасывают единицу от юбилея. Тоже мне писатель, мог хотя бы сочинить, что ему сорок восемь.

Драматург загрустил, но ненадолго.

— В моей новой пьесе есть эпизодическая роль. Конечно, роль небольшая, но очень важная в концепции произведения. Молоденькая девушка влюбляется в немолодого писателя и сбегает к нему от своего парня. Ты же актриса — сможешь сыграть?

Меня аж подбросило! Ух ты, играть в театре? А разве можно без образования?

— Детка, было бы мое желание! Режиссер мой друг, для него не составит труда взять в спектакль студентку.

— Но я не учусь в театральном. Честно говоря, у меня вообще другие планы. Я хочу в музыкальное училище поступать. Хотите я спою?

Драматург вздохнул, лег на топчан, заложив руки вместо подушки, и закрыл глаза.

— Вот до чего я дожила, Григо-орий! — затрубила я оперным голосом.

Дядя удивленно открыл глаза и уставился на меня.

Я так и знала, что он удивится! Думал, сейчас про «миллион алых роз» услышит, а я ему арию Любаши для меццо-сопрано из оперы «Царская невеста».

— Господь тебя осу-дит, осу-дит за меня-я, — пела я в полный голос, наслаждаясь чистым морским воздухом, который заполнял мои легкие.

Драматург внимательно слушал, потом встал и подошел.

— Тебе надо поступать в музыкальное заведение. Зачем ты тратишь время в сомнительных конторах и в праздности? Поступай и даже не думай!

Да, ему легко говорить, когда у него уже все позади. А моя мама считает, что сначала нужно научиться работать, чтобы содержать себя. А потом уж можно осваивать любую профессию для души. Правда, на вокальное конкурс огромный…

— У тебя хороший голос. Советую, сразу, как вернешься в Москву, немедленно иди в консерваторию и поступай. Станешь звездой оперной сцены, я уже старенький, наверное, буду… («Как будто сейчас ты молодой», — отметила я.) И вот однажды подойду я к тебе после концерта в зале Чайковского и скажу: «Вы меня не помните? Это я дал вам совет поступать в консерваторию!» — Драматург ласково глядел на меня, словно дожидался, что я сейчас на шею ему брошусь от благодарности.

Вот что меня всегда раздражает — это советы. Стоит какой-нибудь мозгляк престарелый, сам насосанный как комар, а перед ним девчонка без связей, без денег, без надежды. А он вместо помощи советы раздает. И еще благодарности ждет, первооткрыватель хренов…

— Ты сама всего добьешься, — словно услышал мои мысли драматург. — У тебя сила воли есть. А вот подружка твоя — неправильная девочка. Поверь моему опытному взгляду. Не общайся с ней, найди себе целеустремленную подругу.

Вот тут я разозлилась! Кто он такой, чтобы учить меня, с кем дружить? Тоже мне, папа нашелся!

— У меня отличная подруга! Не надо про нее гадости говорить. Если б не она, сидеть мне сейчас в пыльном райкоме и постановления печатать. Знаете, как шея болит после восьми часов работы? Не знаете!

Драматург обрадовался:

— Я делаю потрясающие массажи! Ложись скорее на лежак — нужно снять напряжение с воротниковой зоны.

Вот зачем я ему сказала, что шея болит? Теперь он опять начнет приставать своими руками.

Но поскольку мама учила меня слушаться старших, я легла ничком на топчан и свернула голову в бок, как сломанная кукла.

— Если хочешь настоящий массаж, то я должен сесть на тебя. Не бойся, я легкий, не раздавлю.

Как будто в этом дело! Я вообще не хочу, чтобы этот старик усаживался на меня. Жила без массажей девятнадцать лет, и ничего себе, шея поворачивается.

Но драматург уже с серьезным видом разминал руки, бубня под нос: «Жаль, крема нет». Он вцепился костлявыми пальцами в мои плечи и стал их выламывать.

Было больно с непривычки, хотелось скинуть навязчивого всадника и ускакать от его приставаний да разговорах о трусиках. Но он так вгрызся в мои плечи, что я только вскрикивала и просила «полегче».

А у него, видимо, обострилось тактильное восприятие, и от воротниковой зоны он стал опускаться туда, где точно не болит.

А я это заметила и стала выворачиваться, как уж на сковородке.

— Расслабься! Я своей жене каждое утро массажи делаю, а она сознание теряет от удовольствия.

Почему мужчины думают, что подробности их личной жизни интересны другим женщинам? Или драматург всерьез полагает, что после этих «милых» семейных историй я брошусь на него в экстазе с криками: «Да! Да! Я тоже так хочу! Делай мне больно! Называй своей сучкой!»

В этот момент позади меня раздался глухой удар, и туловище драматурга свалилось на мою голову.

«Ничего себе легкий», — подумала я, раздавленная драматургом. И только потом испугалась. Затаилась. Пусть бандиты думают, что мы оба мертвые. Постоят да уйдут восвояси.

— Эй, ты живая? — спросил молодой голос и стащил с меня обмякшее тело писателя.

Я вскочила с бодрой улыбкой, чтобы бандит не решил, будто напугал меня и я собираюсь кричать.

— Весь берег обошел — искал вас, — радостно сообщил парень, помахивая палкой.

— Ты кто? — собиралась я с мыслями, потому что в темноте он был похож на черта.

— Не узнала? Во даешь! Вы у меня ночевали, когда приехали. Коза Гиппократ еще у меня. Вспомнила?

Видимо, драматург, когда падал, ударил меня подбородком по темени. Оттого и вопросы насущные появились.

— Ты почему козу мужским именем назвал?

Чернявый Вася-Бэзил с радостью ответил:

— До нее был козел. Я его назвал Гиппократ, потому что хочу в медицинский поступать. Козел сдох, а имя осталось.

— Ну да, ну да… — размышляла я над превратностями судьбы. — А здесь ты что делаешь? Мы тебя боялись — думали ты агрессивный.

— Не! — открыто улыбнулся парень. — Я ждал вас две ночи, волновался, все ли у вас в порядке. Потом решил искать на набережной. Здесь все тусуются. А Светка где? Мне пить не с кем!

— Светка квасит с пожилым контингентом на съемной хате. Хочешь, отведу тебя к ней?

Драматург зашевелился, обозначив живучесть.

— А зачем ты его так? Он известный писатель, между прочим.

— Я иду. вижу, мужик над женщиной издевается. Она кричит, а он ее душит…

— Он массаж мне делал. Воротниковой зоны…

Чернявый поглядел на драматурга и сразу поставил диагноз:

— Педофил.

— А что это? — Я вспомнила про опасные глисты как узкую специализацию чернявого.

— Это когда старый к молодым лезет. Он тебя просил что-нибудь делать?

— Нет… Просил, но ерунду. Говорить потише, про белье расспрашивал, трусиками интересовался… Так, по мелочи…

— Эти темы его возбуждают. Тихий голос, разговоры про белье, наверное, научить целоваться предлагал, да? Умные вещи рассказывал, да? Это классический педофил.

— А неклассические круглые идиоты? — очень разумно спросила я.

Чернявый продолжал развивать свою теорию.

— Наверное, стихи тебе читал? Они здесь все Волошина декламируют. Мозги опыляют романтикой.

Драматург открыл глаза и снова закрыл от греха подальше.

— А я думала это его стихи… Почему же он меня не изнасиловал?

Бэзил с такой готовностью отвечал! Прирожденный медик.

— Твой знакомый — социопатическая личность с комплексом своеволия. Просто ты ему не создала нужных условий для преступления. Ты громко разговаривала, трусики не обсудила и капризничала во время массажа…

— Я ему еще оперные арии пела.

— С ума сошла! Он же писатель, наверняка ненавидит, когда говорит кто-нибудь, кроме него. Вероятно, импотент к тому же. А ты ему — арию.

Я задумалась.

— Но если он импотент, зачем тогда к женщинам пристает?

— А он каждый раз надеется, что в этот раз получится.

Надо же, сколько неизведанных чудес преподносит жизнь. Сколько знаний и навыков мне еще предстоит получить. Правильно Ленин говорил: «Учиться, учиться и учиться».

Приученный к лозунгам и декламациям мозг сформировал собственные тезисы. Пусть менее значимые, чем тезисы апрельского пленума ЦК КПСС, но зато искренние, не для рейтинга.

Опытным путем я поняла, что. действительно, художника может обидеть каждый. Главным постулатом этой философии явилась моя безграничная любовь ко всему живому, включая извращенца-драматурга. Поэтому его грех рассматривался мною исключительно как болезнь. И вполне излечимая, как наглядно продемонстрировал Бэзил.

Другой тезис, уже менее веселый, затрагивал социальную сферу. Нагло перефразируя Ленина: «Верхи не хотели, низы не могли», мы получили неготовность «отцов» адекватно воспринять бунт «детей». На примере одаренной, но нетрадиционно мыслящей Светки было видно, что только ленивый не станет ее хаять и порицать. Новое мышление и стиль жизни молодежи («ты мне — я тебе» плюс «успех любой ценой») были предпосылками к переходу в рыночную экономику, но тогда этого не поняла бы даже коза Гиппократ.

И последний тезис про Его Величество Случай.

Роль случая важна не меньше таланта и силы воли. Кем бы стали те знаменитые и любимые народом актеры, певцы, художники, если бы однажды они не пошли за компанию поступать в творческий вуз, или режиссер не заметил бы их в баре за кружкой пива, или продюсер не услышал в переходе подземки? Случай приходит к тем. кто идет к нему навстречу.

Тут, правда, возникает метаморфоза — какой случай ожидает Светку, если та показала жирный кукиш любой трудовой деятельности? Хотя идея с всесоюзным розыском не лишена смысла и висеть на каждом столбе — самый быстрый способ прославиться и овладеть мыслями миллионов сердобольных граждан. У каждого свой путь к славе, и этот далеко не самый позорный.

Но и не самый человечный…