Бюрократия на распутье

1925–1926 гг. был апогеем НЭПа. Победила политика правого большевизма, идеологом которой был Бухарин, а основным организатором — Сталин. Бухарин как бы гарантировал Сталину и стоявшей за ним бюрократической массе: рост крестьянских хозяйств даст государству достаточное количество средств для строительства промышленных объектов, гарантирующих экономическую независимость и военную безопасность, рост благосостояния трудящихся и укрепление авторитета партии и экономической власти государства.

«Мы сейчас в нашей стране являемся не партией гражданской войны, а партией гражданского мира», — провозгласил он в феврале 1926 г. Это было уже почти признанием «надклассового» характера партии, отсутствия ее твердой связи с пролетариатом (о классовом бюрократическом характере новой власти тогда еще не говорили даже оппозиционные коммунисты).

Эта политика устраивала и большинство населения, причем не только середняка, но и «кулака» (зажиточного крестьянина по одним оценкам, сельского буржуа — по другим). Один из сельских предпринимателей писал: «Мы, торговые люди, всегда коммунизм понимали… Пускай коммуна строится, только бы нас не трогала… Бедняк выгоден для власти политически, середняк — экономически, а кулак ведет показательное хозяйство». В этом откровенном письме чувствовалось предложение страшного для коммунистов компромисса — высокопродуктивное сельское хозяйство может быть только крупным, и поскольку у государства не получается наладить такое производство из — за бюрократической неразберихи и равнодушия работников, то сельская буржуазия возьмет это дело в свои руки, и капитализм превратится здесь в лидирующий сектор.

В государственном секторе, который в модели НЭПа должен был играть организующую роль, царил хаос. Бюрократический монополизм породил совершенно неэффективную систему управления. Председатель Высшего совета народного хозяйства Ф. Дзержинский писал: «Из поездки своей… я вынес твердое убеждение о непригодности в настоящее время нашей системы управления, базирующейся на всеобщем недоверии, требующей от подчиненных органов всевозможных отчетов, справок, сведений…, губящей всякое живое дело и растрачивающей колоссальные средства и силы». Невозможность произвести достаточное количество товаров, которые устроили бы крестьян, могло завести в тупик очередную заготовительную кампанию — крестьянин не хотел отдавать хлеб слишком дешево. В этом крылись пределы роста НЭПа — он годился как восстановительная политика, но по мере приближения к уровню 1913 г. требовались новая техника, квалифицированное управление предприятиями либо дополнительные стимулы к труду работников. Этого коммунисты пока предложить не могли. Поэтому они не могли предложить деревне достаточного количества товаров. Поэтому не хватало хлеба и других сельских товаров, чтобы обеспечить дальнейшее развитие промышленности. Поэтому успехи НЭПа были временными, он был обречен на глубокий кризис. Довоенный уровень экономики был для него пределом роста.

Аппетиты коммунистической элиты в 1926 г. снова оказались гораздо выше возможностей нэповской экономики. Апрельский пленум признал неудачи планирования, выразившиеся в преувеличении планов и по сбору зерна, и по экспорту, и по валютным поступлениям, и по капитальному строительству. Одно вытекало из другого — меньше хлеба — меньше строек, меньше строек — меньше техники и промышленных товаров, меньше дает промышленность — меньше хлеба продает село. Товарный голод. Всем нужны товары, но рынок не работает. Замкнутый круг.

Разорвать его могла индустриализация — создание передовой промышленности. Эту проблему должен был по докладу Каменева обсудить XIV съезд. Но там было не до серьезного разговора. В апреле 1926 г. уже по докладу Рыкова тему обсудил Пленум ЦК. Опираясь на выводы спецов (умеренных социалистов), Рыков считал необходимым рост промышленности по «затухающей кривой», то есть быстрый рост первоначально и более медленный потом, после рывка. Троцкий назвал эту идею «черепашьим шагом к социализму». Возражая Рыкову, он утверждал: «Основные хозяйственные трудности проистекают, следовательно, из того, что объем промышленности слишком мал… Было бы в корне неправильно думать, будто к социализму можно идти произвольным темпом, находясь в капиталистическом окружении». То есть, по Троцкому нельзя было ставить рост промышленности в зависимость от роста крестьянского хозяйства. «Между тем движение к социализму обеспечено только в том случае, если темп развития промышленности не отстает от общего движения хозяйства, а ведет его за собой, систематически приближая страну к техническому уровню передовых капиталистических стран».

Дефицит техники был главной экономической проблемой, хорошо осознававшейся лидерами партии. Пленум ЦК признал, что «народное хозяйство подошло к концу восстановительного периода, использовав всю технику, доставшуюся от дореволюционного времени». Пока нет новой техники, не может быть и новых средств производства, готовых качественно повысить производительность труда, экономическую мощь страны и государства, уровень жизни трудящихся.

Технику можно было бы купить на Западе, но в 1926 г. экспорт СССР был меньше импорта — расширить покупки было не на что.

Частная торговля также обгоняла неповоротливое государственное хозяйство — она контролировала 83 % розничного товарооборота. Кулаки оказались, как и следовало ожидать, более предприимчивыми, и сами подчиняли себе кооперативы, расширяли свое хозяйство, вызывая зависть и ненависть чиновников и бедняков — маломощных крестьян, не способных к самостоятельному хозяйствованию. Крестьянское самоуправление поддерживало хозяйственных крестьян, это же сказалось и при выборах в Советы. Беднякам же оставалось писать в «инстанции»: «Кажется, загрыз бы зубами кулака». И все чаще звучал лозунг: «За что боролись?»

Недовольство проявляли и рабочие. В 1926 г. прошло 337 забастовки вместо 196 в 1925 г. Иногда рабочие выступления принимали политический характер, как это случилось во время кампании помощи бастующим английским шахтерам, на которых Коминтерн возлагал большие надежды: «Рабочие путиловских заводов (5 тыс. чел.) отказались отдать часть заработка в помощь горнякам Англии. Перед ними выступил председатель ВЦСПС М. П. Томский. Против него выступило двенадцать рабочих, которые резко критиковали его речь, высказывались против политики правительства в этом вопросе и свое отрицательное отношение мотивировали тем, что оборванные, неодетые русские рабочие должны выплачивать на британских бастующих, делегаты которых приезжают сюда, одетые в дорогие меха, в накрахмаленных воротничках и в шелковых чулках… Около 80 рабочих было арестовано».

Напомним, что именно путиловцы дольше других поддерживали «новую оппозицию». Так что почва для расширения внутрипартийной оппозиции существовала. Требования роста зарплаты рабочих и ускорения индустриального роста за счет «нажима на кулака» (то есть увеличения налогов с зажиточных крестьян) встречали в партии большую поддержку. Росло недовольство привилегированной бюрократией, требования больших прав в партии для простых рабочих, широкого обсуждения курса партии, который стал подходить к новой кризисной черте.

Оппозиционеры больше других говорили о приближающемся кризисе, и события подтверждали правоту их критики: «тот некритический оптимизм, который сейчас так широко распространен среди хозяйственников и в значительной степени поддерживается нашей прессой, может усугубить действие неизбежного кризиса, ибо этот последний застигнет нас врасплох», — напоминал Троцкий на апрельском пленуме 1926 г. о своих словах, сказанных несколькими месяцами ранее.

Провозгласив гражданский мир в стране, руководители партии должны были продолжать наступление на оппозицию, которая отстаивала прежнюю политику и могла объединить вокруг себя всех недовольных капиталистическим расслоением.

Надежным средством борьбы с вождями оппозиции были кадровые перемещения. В январе 1926 г. было принято решение совместить пост руководителя Совета труда и обороны (СТО) и СНК СССР. Унаследованное от времен гражданской войны экономическое двоевластие было ликвидировано, и для возглавлявшего СТО Каменева пришлось искать другую работу. Каменева назначили наркомом внешней и внутренней торговли, что было незначительным понижением в должности (заслуженного лидера как бы и не преследовали за инакомыслие). Этим же постановлением Сокольников переводился с поста наркома финансов СССР на малозначительный пост одного из заместителей председателя Госплана СССР.

Разгром Ленинградской оппозиции ставил на повестку дня объединение оппозиционных фракций. Несмотря на то, что лидеры «диссидентов» терпеть друг друга не могли, но факт оставался фактом — их взгляды почти не отличались. Сначала Троцкого это обстоятельство даже смущало, и он попытался воспользоваться этим обстоятельством, чтобы доказать: ни его, ни кого — либо из вождей большевизма нельзя обвинять в идеологических «отклонениях», все разногласия искусственно раздуты интриганами — чиновниками: «Почему обвинители так легко превращаются в обвиняемых. Потому, что у нас всякий вопрос ставится на острие аппаратной бритвы и всякое отклонение от этого острия на одну тысячную долю миллиметра объявляется — путем аппаратного мифотворчества — чудовищным уклоном. Призрак троцкизма нужен для поддержания аппаратного режима. А режим этот автоматически приводит к тому, что тот, кто недавно других обвинял в троцкизме, сегодня сам оказывается троцкистом», — говорил «главный троцкист» на апрельском пленуме ЦК. В этих горьких словах было много справедливого: руководители бюрократической системы ВКП(б) боролись за полное единомыслие, и любую свободу взглядов воспринимали как враждебную деятельность, как шаг к расколу. Свою роль во взаимных обвинениях играли и личные антипатии, и борьба за власть. Но для таких людей, как идеологи большевизма, взгляды, идеологический поиск был все же на первом месте. Уверенность в собственной правоте разделяла и сводила людей.

И Троцкий, и Зиновьев верили, что они — представители не бюрократии, а рабочего класса. В это же верил и Сталин, и Бухарин. Все они, как марксисты, видели свою цель в преодолении капитализма в интересах работников. Но пути этого видели по — разному. Именно в «правильном пути» заключалась служба рабочему классу, а в «неправильном» — чему — то иному, враждебному. Объективная (неосознанная) или осознанная (если человек упорствует в неправоте) служба буржуазии.

Прежде всего — мировой буржуазии. Раз Сталин переносит центр тяжести борьбы с мира на страну, он объективно помогает мировому капиталу. Строительство социализма в условиях зависимости от мировой конъюнктуры — это создание общества, подконтрольного мировому капиталу и пропитанного национальными особенностями, унаследованными от полуфеодального прошлого. «Социализм в нашей стране победит в неразрывной связи с революцией европейского и мирового пролетариата и борьбой Востока против империалистического ярма», — считали оппозиционеры. «Грубее всего идеологический маскарад обнаруживается в совершенно упадочной теории „социализма в одной стране“. По Ленину революционная эпоха выросла из империализма, из „зрелости“ и „перезрелости“ капитализма не в национальном, а в мировом масштабе… Защитники новой теории социализма в одной стране исходят, по существу, из предпосылки замкнутого экономического и политического развития». Сторонникам построения социализма в одной стране оппозиционеры отвечали: «вы потеряли веру в победу социальной революции в других странах»

По тем же причинам оппозиционеры считали необходимым усилить нажим российский капитал, который накапливался прежде всего в сельском хозяйстве. Они считали, что кулачество контролирует треть товарного хлеба. Оппозиция не тешила себя иллюзиями добровольного участия крестьян в создании гигантов индустрии, что требовало колоссальных средств. Бюрократия поддержала бы программу (как поддержит через два года еще более грубой экспроприации крестьянства). Зиновьевцы надеялись, что в ближайшее время настроение партийной элиты сдвинется влево — к этому вела логика событий (но привела только через три года). Но оппозиционеры прямо выступили и против самой бюрократии, критикуя ее неэффективность и антидемократизм. Вожди оппозиции, привыкшие чувствовать себя хозяевами аппарата, никак не могли свыкнуться с положением, когда аппарат стал хозяином партии.

Лишившись власти, лидеры большевизма стали уделять проблеме бюрократизации гораздо большее внимание, чем прежде, в годы революции, когда они закладывали основы бюрократической диктатуры. Троцкий отождествлял демократию с возможностью для лидеров высказывать разные мнения. Теперь его лишали такой возможности. И вождь вступается за право партии выбирать между вождями, которое уже не признается победившей фракцей: «Партия изображается в виде инертной массы, которая упирается и которую приходится „втягивать“ в обсуждение тех задач, которые ставит перед нею тот же партийный аппарат… Он разъясняет, что найдет нужным, через партию рабочему классу».

Партия уже несколько раз «проваливала» Троцкого. Причину этого вождь видит в аппаратных методах полемики. Вот если бы спор был честным, то красноречие Троцкого дало бы результат… Но ведь дело не в том, чье красноречие сильнее. Когда большевики проигрывали диспуты эсерам, Троцкий был в первых рядах тех, кто предлагал разогнать «говорильню» Учредительного собрания. Но это была «их», мелкобуржуазная говорильня, а теперь нужно бороться за «нашу» пролетарскую демократию. При этом Троцкий был далек от идеи предоставить демократию вне партии хотя бы рабочим. Пролетариат для Троцкого был синонимом партии.

Троцкий не видел, что партийная бюрократия может выражать собственные классовые интересы. Приходилось искать ей иные социальные объяснения: «Бюрократизация партии является в этом случае выражением нарушенного и нарушаемого в ущерб пролетариату социального равновесия». Но где это искомое равновесие?

Оппозиционеры объединяются

В начале 1926 г. коммунистическая оппозиция была расколота на несколько фракций: троцкисты, «новая оппозиция», группа «демократического централизма» (сапроновцы), «рабочая оппозиция» (шляпниковцы), «рабочая группа» (медведевцы). Наиболее влиятельными были первые две группировки. Несмотря на острую неприязнь их вождей друг к другу, объединение было неизбежно — две группы имели практически общие взгляды. Еще в апреле Троцкий не терял надежды договориться со Сталиным о «более дружной работе, разумеется, на почве решений XIV съезда». Но затем Троцкий понял, что Сталин не намерен возвращать его к реальной власти, начались переговоры о примирении между опальными лидерами.

Известный троцкист Пятаков писал «новым оппозиционерам»: «Решайтесь: или вы „честно“ хотите сообща вести работу, без кулака в нашу сторону (и мы наши кулаки согласны разжать) или… идите в Каноссу к Сталину». Под Каноссой имелось в виду покаяние. Каяться не хотелось — все считали себя правыми.

Сталин не без тревоги наблюдал за сближением двух групп. Особенно беспокоил Зиновьев, который по части политической интриги был своего рода учителем Сталина. Сталин пишет Молотову: «До появления группы Зиновьева оппозиционные течения (Тр(оцкий), Ра(очая) оппоз(иция) и др.) вели себя более или менее лояльно, более или менее терпимо… С появлением группы Зинов(ьева) оппоз(иционные) течения стали наглеть, ломать рамки лояльности». Сталин был готов использовать униженного Троцкого на вторых ролях как ценного специалиста. Но теперь, когда Сталина атакуют его недавние друзья, Троцкий тоже усилил натиск. Это нетерпимо, в условиях такой склоки ЦК не может работать. Большевистская политическая культура была чужда согласованиям. Руководящее ядро могло работать только как единая команда, но эта команда подбиралась Лениным, и без него быстро превратилась в совокупность враждующих групп. Но и просто очистить руководство от несогласных было опасно — вместе с опальными вождями могли уйти сотни их сторонников, занимающих важные посты. Раскол партии означал и раскол государственной структуры, потерю однопартийности. Сначала нужно превратить Троцкого, Каменева и Зиновьева «в политических отщепенцев вроде Шляпникова». Их сторонников перемещают с места на место, чтобы нигде не дать закрепиться, обрасти кадрами, реальными властными полномочиями. Снова распространяется информация о «недостойном прошлом», часто клеветническая. Унизить противника, чтобы массы коммунистов перестали уважать Троцкого, Каменева и Зиновьева. Сталин надеялся бить зиновьевцев и троцкистов по частям, но давление на оппозиционеров ускорило их сближение.

Еще в июне Троцкий упрекает Зиновьева и Каменева за бюрократизм и травлю против «троцкизма». На Политбюро Троцкий голосовал то за, то против предложений Зиновьева. Но накануне июльского пленума ЦК лидеры оппозиции наконец столковались и признали ошибочность борьбы друг против друга в 1923–1924 гг. Зиновьев признал, что оппозиционное движение 1923 г. «правильно предупреждало об опасности сдвига с пролетарской линии и об угрожающем росте пролетарского режима». Троцкий также признал «грубой ошибкой» то, что он раньше связывал «оппортунистические сдвиги» с деятельностью Зиновьева и Каменева, а не Сталина. «Это значит, что Троцкий открыто отрекся от своих нашумевших „Уроков Октября“, дав тем самым „амнистию“ Зиновьеву и Каменеву в обмен за ту „амнистию“, которую он получил от Зиновьева и Каменева», — иронизировал Сталин.

Товарищи предостерегали Троцкого от союза с Зиновьевым: «Сталин обманет, а Зиновьев убежит», — говорил ему С. Мрачковский. Троцкий позднее признал правоту своего товарища в оценке зиновьевцев: «их хватило не на долго». Но на безрыбье и рак рыба. Казалось, что совместный натиск вождей на бюрократию даст результат.

Поскольку против опальных большевиков работала вся мощь секретариата ЦК с его слаженным аппаратом, оппозиционеры попытались также наладить рассылку своих материалов, чтобы информировать партийные круги о своей позиции и опровергать клевету большинства. Но сталинский аппарат быстро отследил появление их в Брянске, Саратове, Владимире, Пятигорске, Омске, Гомеле, Одессе. Раз аппарат ЦК работал против них, оппозиционные вожди использовали подчиненные им аппараты. Сотрудники Зиновьева по Коминтерну ездили по стране, собирая сторонников «левых». Старые конспираторы с дореволюционным стажем стали назначать явки, шифры и пароли. Вольномыслящие коммунисты перепечатывали материалы оппозиции, даже если не были с ними согласны: партия должна знать разные мнения. Чтобы дать возможность партийцам Краснопресненского района послушать точку зрения оппозиционного кандидата в члены ЦК М. Лашевича, пришлось собирать 6 июня сходку в лесу под Москвой. Еще бы, теперь за связь с оппозицией могли исключить из партии и снять с работы.

Но у Сталина тоже везде были свои уши. Руководитель Краснопресненской организации М. Рютин узнал о происшедшем и немедленно доложил «куда следует». Активность оппозиционеров была истолкована соответствующим образом: оппозиционеры создали подпольную организацию внутри партии, фракцию. Июльский пленум ЦК, издевательски предложив оппозиционерам открыто высказывать свои взгляды, исключил Зиновьева из Политбюро, Лашевича — из ЦК. Он был также выведен из Реввоенсовета — велась чистка армии от оппозиционеров.

В ответ на обвинения во фракционности оппозиционеры разгласили страшную тайну Сталина: «В течении двух лет до XIV съезда существовала фракционная „семерка“, куда входили шесть членов Политбюро и председатель ЦКК тов. Куйбышев. Эта фракционная верхушка секретно от партии предрешала каждый вопрос, стоящий в порядке дня Политбюро и ЦК, и самостоятельно разрешала ряд вопросов, совсем не вносившихся в Политбюро… Подобная же фракционная верхушка существует несомненно и после XIV съезда. В Москве, Ленинграде, Харькове и других крупных центрах происходят секретные собрания, организуемые частью верхушек партаппарата, несмотря на то, что весь официальный аппарат находится в ее руках. Эти секретные собрания по особым спискам являются чисто фракционными собраниями. На них читаются секретные документы. За простую передачу которых всякий, не принадлежащий к этой фракции, исключается из партии». Пленум предпочел не поверить. Тем более, что сидевшие в президиуме люди знали, что это правда. Но «не пойман — не вор». Зато Сталину пришлось пережить серьезное унижение, когда оппозиция добилась зачтения им последних писем и статей Ленина, направленных против генсека. Сталин зачитал тексты (они попали в официальные стенограммы), но никаких организационных выводов из них сделано не было.

Оппозиция напомнила, что большинство Политбюро действовало как фракция и призвала: «Мы обращаемся к пленуму ЦК с предложением — общими силами восстановить в партии режим, который позволит разрешить все спорные вопросы в полном соответствии со всеми традициями партии, с чувством и мыслями пролетарского авангарда». Но большинство уже приняло решение превратить оппозиционеров в «политических отщепенцев».

Июльский пленум должен был нанести удар также по Каменеву, но он на прямой фракционной работе не попался. Его заставили отчитываться за только что полученный участок работы. На обсуждение был поставлен доклад наркома торговли Каменева «О хлебозаготовительной кампании». Дзержинский дал разгромную оценку деятельности Каменева на этом посту. Тот заметил: «Вы четыре года нарком, а я только несколько месяцев». Дзержинский в ответ: «А вы будете 44 года и никуда не годны, потому что занимаетесь политиканством, а не работаете… Я не щажу себя тов. Каменев никогда»… Новая оппозиция и Троцкий часто прерывали речь Дзержинского постоянными резкими контрвыпадами. В своей речи Дзержинский предлагал расстрелять виднейших членов оппозиции. Но они выкрикивали: «…это вас нужно расстрелять!». Дзержинский кидал реплику: «Я вам докажу, что добьемся своего!» — докладывал чехословацкий дипломат о драматичной полемике на пленуме.

Дзержинский воспринимался оппозицией как законченный термидорианец, сторонник террора против революционеров, гарант буржуазного перерождения, интересов обуржуазившейся бюрократии и новой буржуазии. Он был достаточно прямолинеен, чтобы уже в июле 1926 г. прямо объявить инакомыслящим, что их ждет в итоге борьбы «с партией». Конечно Дзержинский тоже думал, что оппозиция ведет к контрреволюционной диктатуре: «оппозиция наша будет расти, и страна тогда найдет своего диктатора — похоронщика революции, — какие бы красные перья не были на его костюме».

Непримиримость Дзержинского к товарищам по партии контрастировала с его покровительственным отношением к бывшим меньшевикам, которые работали в ВСНХ. Как то он говорил Валентинову: «Ленин часто говорил, что Ю. Ларин любит сплетничать. Это верно. Вот теперь он в разных местах фистулой (у Ларина был пискливый голос — комментирует Валентинов) свистит, что, мол, в ВСНХ — меньшевистское засилье. Пожелаю, чтобы и в других наркоматах было такое же засилье». Дзержинский в своих экономических воззрениях находился под влиянием меньшевиков и правых большевиков, и он убежденно отстаивал эти идеи: «Программа Пятакова, — кричал он на пленуме, — за повышение оптовых цен бессмыслица, она антисоветская, антирабочая. Это ликвидация всей нашей борьбы за снижение розничных цен».

Но в вопросе о бюрократии Дзержинский был ближе по взглядам к оппозиции: «Я прихожу прямо в ужас от нашей системы управления, этой неслыханной возни со всевозможными согласованиями и неслыханным бюрократизмом» «Троцкий будто бы крикнул ему: „Осторожнее указывайте на разлагающий партию бюрократизм! Вы рискуете со всеми вытекающими отсюда последствиями быть записанным в лагерь оппозиции“». Впоследствии правые большевики будут повторять троцкистскую критику бюрократии. И их зачислят в лагерь оппозиции. Но Дзержинский до этого не дожил. Он так энергично боролся с троцкистами, что умер от сердечного приступа после очередного заседания пленума. Это позволило сделать его мучеником борьбы с троцкизмом. Моральная победа на пленуме осталась за правящей группой.

3 августа 1926 г. Каменев подал в отставку с поста Наркома, за который не держался. В глазах партийного актива это тоже выглядело как поражение. В начале августа Троцкий заявил: «тов. Сталин выставляет свою кандидатуру на роль могильщика партии и революции». Сталин был возмущен. Личные отношения между ними были окончательно разорваны.

Но «объединенная оппозиция» не считала себя разбитой. По итогам пленума 13 лидеров троцкистов и зиновьевцев приняли общую резолюцию, которая стала первым документом объединенной оппозиции. В нем говорилось: «Ближайшая причина все обостряющихся кризисов в партии — в бюрократизме, который чудовищно вырос в период, наступивший после смерти Ленина, и продолжает расти»

В чем причина этой напасти? «Расхождение между направлением хозяйственной политики и направлением чувств и мыслей пролетарского авангарда усиливает неизбежно потребность в нажиме и придает всей политике административно — бюрократический характер». То есть бюрократизация вытекает из принуждения пролетариата к движению туда, куда он (вернее — его коммунистический авангард) двигаться не желает. Но большевики сразу после прихода к власти тащили пролетариат туда, куда он идти не желал, активно сопротивляясь большевистской власти. Что касается коммунистического «авангарда», то он уже несколько раз «прокатывал» оппозиционеров во время дискуссий. Причины бюрократической напасти коммунистическая оппозиция не нашла, да и не могла найти в силу своей приверженности сверхцентрализованной модели социализма.

Но сомнения в правильности большевистского построения партии были. Авторы вычеркнули из проекта заявления 13–ти ритуальное заклинание о пользе партийного централизма: «Без такой могучей централизации мы не победили бы врагов в прошлом и не выполним своих задач в будущем». Теперь благотворность партийной централизации переносится в прошлое: «Значение крепко спаянного централизованного аппарата в большевистской партии не требует пояснений. Без этого костяка партии пролетарская революция была бы невозможна». Для того, чтобы подавить противников большевизма, нужна крепкая централизация, а после победы, для коммунистов — демократия. Но вот беда — «крепкий централизованный аппарат» не собирается сдавать свои позиции.

Крепко спаянный централизованный аппарат партии — государства стал ядром этакратического класса, основой которого была бюрократия. Ее усиление вытекало с неизбежностью исторического закона из огосударствления экономики, партийно — государственной централизации и подавления гражданского общества. Программа левой оппозиции ничего не противопоставляла этому процессу. Она выражала интересы части коммунистической технократии, и при всей ненависти к своим бюрократическим «братьям по классу», объективно содействовала их усилению. Левая оппозиция пыталась избавить бюрократию от правых иллюзий, придать государственному хозяйству больший динамизм. Со временем лидеры бюрократии воспримут экономическую часть троцкистской программы. Но вожди оппозиции считали, что их программа может быть реализована только под их руководством.

Наступление Объединенной оппозиции

А пока оппозиционные лидеры, как и лидеры большинства, ушли в отпуск. В прямом смысле слова. Спорщики разъехались в отпуска, накапливать силы для новой схватки осенью.

Троцкий и Зиновьев вернулись из Крыма 29 сентября и узнали об исключении нескольких малоизвестных партийцев за фракционную работу. Партийные чиновники проверяли, готовы ли вожди оппозиции заступаться за свой актив. Они были готовы. Направившись в Коммунистическую академию, где была запланирована встреча с этими партийными руководителями (а оппозиционеры формально оставались партийными руководителями), левые подвергли политику большинства Политбюро разгромной критике. Троцкий и Зиновьев имели огромный ораторский опыт, увлекали за собой аудиторию, даже уже обработанную официальными агитаторами ЦК.

Окрыленные первым успехом, лидеры «объединенной оппозиции» пошли в рабочие ячейки, и там имели успех. Настоящее сражение развернулось на заседании парторганизации Рязанской железной дороги. Рабочие спрашивали, за что из партии исключили двух их товарищей — оппозиционеров. За взгляды? На собрание был приглашен известный оппозиционер, лидер группы «Демократического централизма» Т. Сапронов. Он стал выступать. Руководители ячейки стали его закрикивать, а рабочие — поддерживать. Оппозиционеры послали за Троцким, который прибыл незамедлительно. «При появлении на собрании т. Троцкого райкомщики подняли крик, шум, гам, свист, рабочие же тов. Троцкому устроили овацию» — рассказывал Сапронов. Начальство ушло с собрания и объявило его незаконным. Несмотря на это рабочие долго слушали опального вождя, приняли резолюцию и спели интернационал.

Рабочие заявили, что Московская контрольная комиссия исключила из партии их товарищей «за то, что они пытались добросовестно разобраться в вопросах, волнующих партию… Мы, рабочие партийцы, хотим принимать непосредственное участие в управлении нашей собственной партией… Нам говорят, что оппозиция ошибается, а что говорит сама оппозиция, мы не знаем».

На собраниях Троцкий так излагал программу левой оппозиции: «На полмиллиарда сократить расходы за счет бюрократизма. Взять за ребра кулака, нэпмана — получим еще полмиллиарда. Один миллиард выиграем, поделим между промышленностью и зарплатой. Вот в двух словах наша хозяйственная программа» Все эти цифры были совершенно условны. Правым было ясно одно: резкое сокращение бюрократии приведет только к дезорганизации государственного хозяйства. Экспроприация кулаков и нэпманов даст средства только на год, а потом брать будет не с кого.

Никто из членов Политбюро не решился противостоять в открытой полемике Троцкому и Зиновьеву, когда они, окрыленные успехом, вместе со своими сторонниками Радеком, Пятаковым, Смилгой и др. созвали несколько собраний на фабриках и заводах в Москве и окрестностях. Дискуссии закипели в партийных ячейках на заводах, в хозяйственных и даже в военных учреждениях. Сталин и Бухарин опасались большого скандала, особенно в условиях назревающего экономического кризиса. Истинные настроения партийного актива были неизвестны — далеко не все решались высказывать то, что думают.

Открыто в Москве и Ленинграде за оппозицию решились проголосовать только 496 человек, но по данным чехословацкого дипломата Й. Гирсы в Москве около 45 % коммунистов были на стороне оппозиции.

Но пока недовольство политикой ВКП(б) было еще не очень велико. Кризис НЭПа еще не набрал силу. К тому же предлагавшаяся оппозицией демократия не касалась народа (рабочему классу обещали сохранение зарплаты, не более), речь шла о демократии для элиты, причем еще более узкой, чем в ненавистных капиталистических странах. Диктаторский «имидж» вождей оппозиции ослаблял силу ее агитации за демократию и против бюрократизма. Страна помнила Троцкого как жестокого диктатора времен гражданской войны, Ленинград помнил авторитарный стиль руководства Зиновьева.

Отсутствие возможности отстаивать свои взгляды в печати ставило оппозицию под удар клеветы — ее требования в ответах Бухарина и его сторонников доводились до абсурда. Использовались и антисемитские нотки. «Идейная борьба заменилась административной механикой: телефонными вызовами бюрократии на собрания партийных ячеек…, хорошо организованным свистом и ревом при появлении оппозиционеров на трибуне. Правящая фракция давила механической концентрацией своих сил, угрозой репрессий. Прежде чем партийная масса успела что — нибудь услышать, понять и сказать, она испугалась раскола и катастрофы. Оппозиции пришлось отступить», — вспоминает Троцкий о ситуации 1926 г.

Оппозиционеры пытались представить себя равноправным течением в партии и 4 октября обратились в ЦК ВКП(б) с заявлением о необходимости налаживания «совместной дружной работы» и «ликвидации тяжелого периода внутрипартийной распри». Политбюро затем оценило это заявление как признание правильности политики ЦК, что было явным преувеличением. Оппозиционеры освежили связи со второй столицей. 7 октября на собрании коллектива крупнейшего ленинградского завода «Красный путиловец», где присутствовал Киров, неожиданно выступил приехавший из Москвы Зиновьев. Левые выступили и на других предприятиях Ленинграда. Каждый раз их выступление вызывало интерес рабочих и бурю негодования со стороны начальства. Но и негодование это часто было показным.

Политбюро вынуждено было услышать призыв к компромиссу и выставило 11 октября свои условия, сводившиеся к прекращению фракционной работы и недопустимости открытой дискуссии. Требовалось также отмежеваться от других оппозиционных групп, критиковавших Политбюро. Поскольку левые отрицали, что ведут именно фракционную работу, и отрицательно относились к более радикальным оппозиционерам, чем они сами, то Троцкому, Зиновьеву и Каменеву оставалось согласиться только на прекращение дискуссии.

Достижению компромисса способствовало и то, что сталинское руководство по — прежнему не чувствовало себя уверенно. Сохранялись «опасения быстро и резко порвать друг с другом при неустойчивости режима и боязни внешних и внутренних его противников в случае внезапного раскола или распада партии». Эти опасения будут сохраняться и позднее, но невозможность единства изменит отношение к товарищам по партии. С кем нельзя договориться, того следует репрессировать. В условиях хозяйственных трудностей оппозиция может получить массовую поддержку недовольных, расколоть партию и таким образом покончить с ее монополией на власть. А в условиях многопартийности из подполья выйдут сторонники иных путей, кроме марксистского, и страна вернется к капитализму. Все жертвы революции будут напрасными. Такая логика возобладает уже через год. А пока противоборствующие фракции еще были готовы договариваться.

15 октября передовица «Правды» отзывалась об оппозиции в компромиссном тоне. 16 октября лидеры левых подписали заявление, в котором вновь подтверждалось осуждение фракционной борьбы (оппозиционеры не признавали, что ведут именно фракционную борьбу), признавались некоторые ошибки, хотя и утверждалось, что оппозиция остается «на почве своих взглядов», изложенных «в официальных документах и речах …», «…обязуется отстаивать лишь в формах, установленных уставом, решениями съездов и ЦК в убеждении, что то, что в этих взглядах правильно, будет принято партией в ходе ее дальнейшей работы». Признание ошибок стало условием компромисса — Сталину было важно унизить противников, использовать и это столкновение, чтобы подорвать авторитет опальных вождей, чья слава еще недавно превосходила его, Сталина, славу. И дело было не в личных амбициях. Чтобы победить в политической борьбе, необходим больший авторитет, влияние, поддержка, чем у противника. Добившись своего, правящая группа прокомментировала заявление оппозиции: «Центральный Комитет считает, что тот минимум, который необходим для обеспечения единства партии, можно считать достигнутым. Задача состоит в том, чтобы, продолжая идейную борьбу с принципиальными ошибками оппозиции, от которых она не отказывается, принять все меры к тому, чтобы достигнутый минимум для обеспечения единства партии был действительно проведен в жизнь».

Оппозиционерам могло показаться, что за ними признали право на инакомыслие — сохранение ошибок, с которыми нужно бороться идейно, а не организационно. Но Сталин решил закрепить успех именно «оргмерами». Раз были признаны ошибки, то есть идеологическое преступление, можно было перейти и к наказаниям. Объединенный пленум ЦК и ЦКК ВКП(б) 23 и 26 октября рассмотрел вопрос «О внутрипартийном положении в связи с фракционной работой и нарушении партийной дисциплины ряда членов ЦК».

По предложению С. Кирова (разумеется от имени ленинградской организации, что должно было быть особенно болезненным ударом для Зиновьева) было принято постановление, в соответствии с которым Зиновьева отозвали из руководства Коминтерна, Троцкого вывели из Политбюро, а Каменева — из кандидатов в члены Политбюро. Меры взыскания должны были быть умеренными. Важно было не вызвать к опальным вождям излишнюю жалость, которая часто окружает опальных бояр. А в случае обострения обстановки в стране можно было бы и примириться с этими опытными работниками, которые с наибольшей эффективностью действовали именно в условиях революции.

Одновременно Сталин настоял на еще одном унижении оппозиции. В качестве проверки на лояльность Зиновьева ему предложили выступить против других оппозиционеров, которые выступили за отказ от однопартийности, компромисс с социал — демократией, широкую демократизацию. Этот уклон, представленный прежде всего «рабочим оппозиционером» С. Медведевым, был «заклеймлен» как меньшевистский, а Зиновьеву еще в начале года было предложено выступить против него в прессе. Зиновьев согласился, так как действительно выступал против столь широкой демократизации, но затягивал выступление против коллег по оппозиционной деятельности. В мае 1926 г. Сталин писал Молотову, что Зиновьев «преступно просрочил все сроки» выступления против Медведева. В итоге «честь» дать отпор «меньшевистскому уклону» выпала на долю Бухарина, который осудил «правых» в статье «Правая опасность в нашей партии». «Новой оппозиции» пришлось присоединяться к позиции Бухарина. Альтернативу Зиновьев сформулировал так: «Либо престиж свой и партии, либо Медведева». Конечно, Зиновьев выбрал свой престиж, тем более, что 29 октября Медведев под угрозой исключения из партии выступил с признанием ошибок. Всем было очевидно, что это признание формально и неискренне.

Эта история была важным успехом Сталина: ему удалось унизить «двух зайцев» одним ударом: одну группировку изолировать и заставить покаяться, а другую — отмежеваться от возможного союзника и присоединиться к официальной позиции. Оппозиционный фронт был расколот. Это «тактическое средство, которое впервые было использовано для подрыва оппозиционного блока в октябре 1926 г., затем последовательно применялось Сталиным на протяжении 1927–1929 гг., когда зиновьевцы после „покаяния“ служили оружием борьбы с троцкистами…» , — комментирует эти события В. А. Шишкин.

Таким образом, к концу года авторитет оппозиции был подорван, и правящий блок мог торжествовать победу. Выступая 1 ноября на XV партконференции, Сталин комментировал заявление «объединенной оппозиции» о том, что она остается при своих взглядах: «мы говорили оппозиции, что ей самой не выгодно кричать о том, что они, оппозиционеры, остаются, да еще „полностью“ на старых позициях, ибо рабочие с полным основанием скажут: „значит, оппозиционеры хотят драться и впредь, значит мало им наклали, значит надо их и впредь бить“».

Но рабочие, в том числе коммунисты, молчали. И это печалило оппозицию, надеявшуюся на более активную поддержку снизу: «партийный середняк не сумел дать отпор неслыханному издевательству со стороны ЦК и всего аппарата над партией, что он казался слишком пассивным, но эта пассивность — тем режимом, который за последние годы проводил ЦК — режимом неслыханного террора по отношению ко всем, кто смел высказывать свое мнение». Террор? Разве это террор. Он еще впереди. Пока — увольнения: «Рабочего — партийца заставили молчать под угрозой голода».

После вероломного нарушения Сталиным компромисса 16 октября оппозиционеры продолжали рассылать материалы, в которых призывали бороться «против ликвидации партии, проводимой сталинской фракцией под лицемерными лозунгами „единства“.

За действительное единство партии — на основе внутрипартийной демократии».

Они готовились к новым политическим баталиям. Сейчас большинство Политбюро победило. Но стоило ему допустить крупную политическую ошибку, и фортуна могла повернуться лицом к другой фракции. События следующего года напомнили об этом.

Между тем XV партконференция, которая также осудила троцкистов, фактически приняла их программу по важнейшей проблеме индустриализации: «Необходимо стремиться к тому, чтобы в минимальный исторический срок нагнать, а затем и превзойти уровень индустриального развития передовых капиталистических стран». Пока рукововдителей партии устраивали так называемые «затухающие» темпы роста промышленности (процент роста падал по мере того, как исчерпывались возможности расконсервации старых предприятий). Поэтому достаточными казались и прежние надежды — на рост товарности крестьянского хозяйства, на совершенствование планирования, на благоприятную конъюнктуру рынка, на всемерную экономию, на новые внешнеполитические успехи. 1927 год опровергнет многие из этих надежд.

Китайская катастрофа

Вожди большевизма видимо всерьез верили, что «мировая буржуазия» считает своей приоритетной задачей уничтожение СССР. Ведь они сами готовили уничтожение капиталистической системы, тратили силы и ресурсы на развитие сети коммунистических партий — секций Коминтерна. Когда в кризисный момент на Западе начнется революционный подъем, СССР станет оплотом мировой революции. От этого в ВКП(б) не отрекался никто. Раз так, то и капиталисты должны были заранее уничтожить этот оплот мировой революции.

Большевистская бюрократия была продуктом военных обстоятельств и воспроизводила свой военный дух в обстановке военной истерии. В то же время руководство СССР боялось войны, чувствуя свою неподготовленность к ней, нежелание бюрократии погружаться в беспокойную военную обстановку. В 1924 г. после попытки переворота в Эстонии и скандала из — за вмешательства Коминтерна в дела Великобритании СССР на время прекращает провоцирование революционных выступлений в Европе. В 1924 г. западные государства начинают одно за другим признавать СССР. Победа теории построения социализма в одной стране делает мировую революцию не столь срочной. Но все равно необходимой, потому что в условиях капиталистического окружения победа социализма всегда будет неустойчивой — и из — за угрозы военного вторжения, и из — за нехватки передовых технологий, сосредоточенных на Западе, и из — за недостатка ресурсов, которые империалистические страны черпают на Востоке.

После того, как революционная волна на западе спала, взоры большевиков обратились именно к Востоку, и прежде всего к Китаю. С 1923 г. здесь нарастали революционные события. СССР и Коминтерн помогали советниками, деньгами и оружием китайским революционерам. Таковыми считались сторонники партии Гоминьдан и его лидера Сунь Ятсена, укрепившегося на юге страны. Сунь Ятсен выступал за объединение Китая, ныне раздробленного, индустриализацию и государственный социализм. Несмотря на то, что взгляды Сунь Ятсена не были марксистскими (он считал возможным не пролетарский, а общенародный характер революции и новой власти), они были близки Коминтерну в его политике в Азии, где с пролетариатом вообще было плохо, и на первый план выходили не классовые, а антиимпериалистические задачи. В 1921 г. Советская Россия и Коминтерн поддержали монгольских революционеров, и которые установили прокоммунистический режим в стране, где пролетариата фактически не было вовсе. В этих условиях Сунь Ятсен и его сторонники могли осуществить монгольский опыт в масштабах гигантского государства. Но для этого они должны были действовать под контролем советских советников и направляемых Коминтерном китайских коммунистов. Коммунистическая партия Китая (КПК) вошла в Гоминьдан.

В 1924 г. один из «милитаристов» (военных руководителей, каждый из которых контролировал обширные районы Китая) захватил Пекин и пригласил туда Сунь Ятсена. Но по дороге в столицу он в 1925 г. скончался. Движение за объединение страны набирало силу. Масло в огонь подлили империалистические державы. В мае 1925 г. в Шанхае националистическая демонстрация студентов двинулась к закрытому кварталу иностранных представительств. Охранявшая квартал британская полиция увидела в этом угрозу безопасности и открыла огонь по демонстрантам. Гибель людей возмутила весь Китай. Началась революция. Забастовки и митинги охватили страну. За лозунгами объединения, выдвигавшимися Гоминьданом, шли миллионы людей. Гоминьдан быстро радикализовался и в феврале 1926 г. даже попросился в Коминтерн. Коммунисты стали занимать ключевые посты в аппарате Гоминьдана и в армии. Но в это время обострилась борьба в Гоминьдане между коммунистами и консервативными националистами. В марте 1926 г. она вылилась в открытые столкновения. В результате этих событий главнокомандующим Национально — революционной армии Гоминьдана (НРА) стал генерал Чан Кайши. Он выступал за объединение страны, но против предлагавшихся коммунистами антикапиталистических мер и передела земли. Права коммунистов в Гоминьдане были ограничены, левый лидер партии Ван Цзинвень покинул страну, и Чан стал фактическим преемником Сунь Ятсена.

Коминтерн приказал КПК смириться с ограничением своих прав. Коммунисты были еще слабы, и опираясь на организационную силу Гоминьдана могли нарастить силы и влияние.

В июле 1926 г. Гоминьдан провозгласил Северный поход. В 1926–1927 гг. НРА при поддержке населения освободила от милитаристов центральные районы Китая. Здесь создавались массовые профсоюзы, кое — где крестьяне начали делить землю помещиков, а горожане — собственность иностранцев и купцов. В то же время в НРА и Гоминьдан вошли сотни тысяч новых людей, большинство из которых были националистами и относились к коммунистам и социальным выступлениям бедноты отрицательно.

Все это время лидеры ВКП(б) руководили действиями КПК через Коминтерн. Естественно, что споры между ними касались и Китая. В апреле 1926 г., после первых столкновений между коммунистами и чанкайшистами, Троцкий предложил вывести КПК из Гоминьдана, но настаивать на этом не стал. Зиновьев, который был архитектором союза КПК и Гоминьдана, колебался. С одной стороны, опасно сожительствовать в одной партии с реакционерами. С другой — хотелось бы превратить Гоминьдан в антиимпериалистический таран и выжать из него все, что можно, в пользу КПК. Поэтому коммунисты должны были вести себя потише, не поддерживать рост крестьянской борьбы за землю.

26 октября Политбюро ВКП(б) указало дальневосточному бюро Исполкома Коминтерна настаивать на сдерживании классовой борьбы в деревне, поскольку «немедленное развязывание гражданской войны в деревне, в обстановке разгара войны с империализмом и их агентами в Китае может ослабить боеспособность Гоминьдана».

Суть новой коммунистической стратегии в Китае, отвечавшей бюрократическому характеру коммунистического руководства, выразил Сталин: «и вот задача коммунистов и вообще революционеров Китая состоит в том, чтобы проникать в аппарат новой власти, сближать этот аппарат с крестьянскими массами и помогать крестьянским массам через этот аппарат удовлетворять свои насущные требования». Не разжигание революции, как в былые времена, а захват аппарата власти становится основой коммунистической политики на десятилетия вперед. «Руководство эпигонов в Китае означало попрание всех традиций большевизма. Китайская коммунистическая партия была, против ее воли, введена в состав буржуазной партии Гоминьдан и подчинена ее военной дисциплине. Создание Советов было запрещено. Коммунистам рекомендовалось сдерживать аграрную революцию и не вооружать рабочих без разрешения буржуазии», — впоследствии комментировал этот подход Троцкий. В сентябре 1926 г. он вернулся к китайскому вопросу. Усиление правых в Гоминьдане угрожало коммунистам изоляцией. «Выход не в том, чтобы не стремиться „заменять“ левых внутри Гоминьдана; не в том, чтобы мягко и незаметно воспитывать их и подталкивать; не в том, чтобы „содействовать созданию левогоминдановской периферии из организации мелкой буржуазии“. Все эти рецепты и даже их формулировка убийственно напоминает старую меньшевистскую кухню. Выход из положения состоит в организационном размежевании как предпосылки самостоятельной политики с глазами, устремленными, в первую очередь не на левогоминдановцев, а на пробудившихся рабочих». Конкретное требование: «перевести взаимоотношения компартии и Гоминьдана на путь союза двух самостоятельных партий».

Сталин считал, что уход из Гоминьдана — это сдача крупнейшей революционной организации антикоммунистам. Возражая тем, кто считал необходимым создавать крестьянские советы под руководством самостоятельной от Гоминьдана КПК, Сталин говорил: «Нельзя строить Советы в деревне, обходя промышленные центры в Китае». Пройдет несколько лет, и коммунисты будут создавать крестьянские советы и стремиться построить коммунизм с опорой не на города, а на деревенские коммуны. «Левацкая» стратегия в Китае будет связана с именем Мао Цзедуна, лидера, который сможет привести радикальный коммунизм к победе. Конечно, маоизм — не троцкизм, но в некоторой степени он позволяет понять, куда вела левая альтернатива и к чему она могла привести. После всех потрясений и ожесточенной борьбы не только с капитализмом, но и с «ревизионизмом» КПСС, радикальный коммунизм все равно вернулся к бюрократической диктатуре. Альтернатива «левого» коммунизма здесь, как и в СССР в 20–е гг., оказалась условной и привела к тому же результату, что и сталинский путь.

Весной 1927 г. российская левая оппозиция наконец преодолела разногласия по китайскому вопросу и решила все же развернуть критику сталинской политики в Китае: «Коммунисты выступают под собственным знаменем только в самых исключительных случаях. Все движение идет под знаменем Гоминьдана. Это положение приведет к тому, что при повороте верхушки Гоминьдана направо не будет организационного стержня для масс отходящих от Гоминьдана», — утверждал К. Радек, специалист по китайскому вопросу в рядах оппозиции.

Выступление оппозиции по китайскому вопросу было очень некстати. Китайская революция была на пике, и позиция Коминтерна претерпела сдвиг «влево». В марте 1927 г. в результате восстания бедноты Шанхай перешел под контроль НРА. Рабочие отряды не разоружились и конфликтовали с чанкайшистами. Нанкин, занятый НРА, был обстрелян флотилией западных стран. Это усилило антиимпериалистические настроения одной части гоминьдановцев и склонность к примирению — другой. Нужно было на что — то решаться. К этому времени Сталин уже выступал гораздо радикальнее, чем в 1926 г., требовал развертывания крестьянского и рабочего движения, но по — прежнему указывал, что КПК должна оставаться в составе Гоминьдана. Проанализировав документы этого периода, А. Панцов пришел к выводу: «Хорошо подготовленный „тихий“ коммунистический переворот внутри Гоминьдана стал к тому времени настоящей сталинской идеей фикс». В марте коммунисты и левые гоминьдановцы стали готовить арест Чан Кайши. Нужно было, официально демонстрируя дружбу в отношениях с Чан Кайши, готовить его устранение. Коминтерн надеялся на поддержку лидера левых гоминьдановцев Ван Цзиньвеня, вернувшегося в Китай. Сколько раз потом Сталин будет действовать так же. Тщательно и тихо готовить удар, и затем молниеносно его наносить (если противник не опередит).

И тут оппозиция начинает кричать о реальных опасностях, «демаскировать» переворот. Уступить ей нельзя — Чан все поймет. Тем более, что троцкисты продолжают мыслить в категориях революций 1905 и 1917 гг. — поднимать народ, разжигать классовую борьбу, а не занимать посты, тихо договариваться с силовыми структурами. Так Сталин затем будет действовать в Испании и Восточной Европе в 30–40–е гг. Сейчас начал опробовать новый метод, так соответствующий его складу характера и настроениям советской и китайской бюрократий. И на тебе — троцкисты напоминают о традициях большевизма.

В апреле 1927 г. Чан Кайши, предупрежденный о коммунистическом заговоре, взял власть в свои руки и исключил коммунистов из армии и Гоминьдана. В Шанхае была проведена кровавая чистка от коммунистов. И после этого Сталин не считал возможным «отдать знамя Гоминдана, самое популярное из всех знамен в Китае, в руки правых гоминдановцев».

Освобожденная территория раскололась. Приморские районы поддержали Чан Кайши, а центральные — уханьское правительство левых гоминьдановцев и коммунистов во главе с Ван Цзинвенем, которому СССР продолжал оказывать финансовую и военную помощь. Сталин оказался заложником собственной политики и пытался извлечь пользу из союза хотя бы с осколками Гоминьдана. Но оппозиция категорично протестовала против продолжения этой обанкротившейся политики: «В пересмотре нуждается как раз линия на оставление компартии в Гоминьдана в положении придатка к Гоминьдану», — писал Зиновьев по свежим следам переворота, — «Выставить лозунг Советов в Китае значит, по мнению Сталина, „перепутать все карты“, смешать все перспективы». Чьи карты, чьи перспективы?… Да, эти карты необходимо «перепутать» В китайском вопросе, как никогда столкнулись два политических стиля. Радикальные большевики привыкли к непредсказуемой игре, изменению тактики в зависимости от ситуации, опоре на массовую стихию с последующим подавлением ее, когда задача завоевания власти выполнена. Сталин предпочитал тщательную подготовку операции, и в случае внезапной неудачи некоторое время продолжал действовать по инерции, постепенно готовя новую «операцию». Когда Сталин поддерживал Гоминьдан, оппозиция выступала за советы в Китае. В 30–е гг. Сталин будет проводить здесь политику создания советов. Оппозиция выступала за форсирование индустриализации, и кризис НЭПа показывал Сталину их правоту. Но он уже не мог примириться с Троцким, и смена курса была возможна только после ликвидации левой оппозиции как силы, которая может претендовать на власть. Сталин будет готов принимать идеи со стороны, но он, а не кто — то другой должен решать, какие идеи принимать, а какие — нет.

В начале июля Сталин пришел к выводу: «Мы использовали уханскую верхушку как только можно было ее использовать. Теперь надо ее отбросить». Но Коминтерн призывал: «Ухань должен быть центром за другой путь развития Китая…», и в то же время, наученный горьким опытом союза с Чан Кайши, давал указание коммунистам: «стройте свои вооруженные силы». Военные приготовления коммунистов были замечены левыми гоминьдановцами. В июле и они разгромили КПК и объединились с Чан Кайши. Тысячи коммунистов погибли. В отчаянии КПК попыталась поднять восстания в городах Китая. В Кантон для этого прибыли эмиссары Коминтерна, в том числе видный деятель ВКП(б) В. Ломинадзе. Но население не поддержало коммунистов, и выступления были подавлены.

Китайская катастрофа потрясла коммунистов всего мира. Последние надежды на мировую революцию рухнули, тысячи китайских товарищей погибли. Сталинская политика потерпела полный крах. Части оппозиционеров «казалось, что столь очевидное банкротство сталинской политики должно приблизить победу оппозиции». Это позволило Троцкому утверждать: «…буржуазия, о которой говорилось, что мы ее используем и выбросим, как выжатый лимон, использовала на деле нас. Мы помогли ей сесть в стремя, она нас ногой отбросила, захватила всю власть, обескровила пролетариат. А за неделю до этого Сталин брал на себя ответственность за политическую линию Чан Кайши. Это худший обман партии, худший обман, — этого никогда не было в истории нашей партии, — говорят, что Центральный Комитет „все предвидел“, а на деле было прямо противоположное». Итак, Сталин ошибся в Китае. Значит, он может ошибаться и в СССР. Оппозиция была права в критике китайской политики, значит, она может быть права и в отношении НЭПа.

Военная тревога и наступление оппозиции

Разгром коммунистического движения в такой огромной статье, как Китай, создавал впечатление, что империализм переходит в глобальное контрнаступление, что нужно ждать нападения на СССР. Это подтверждалось и серией событий накануне переворота Чан Кайши. Произошли налеты на советские представительства в Лондоне и Пекине с последующей публикацией захваченной документации о вмешательстве СССР в дела Китая и Великобритании. Отношения с последней тоже стали быстро ухудшаться, что объяснялось прежде всего советской поддержкой стачки британских шахтеров. В мае дипломатические отношения с Великобританией были разорваны. В советском руководстве опасались, что страны Запада могут предпринять военную акцию против СССР с помощью стран Восточной Европы. Поэтому шокирующее впечатление в Москве произвело убийство советского посла П. Войкова в Варшаве 7 июня. Его сравнивали с выстрелом в Сараево, который спровоцировал Мировую войну, и ждали новых провокаций.

В стране началась военная тревога. На этот раз это не была пропагандистская шумиха: «существующая ныне паника, которая слышится в каждом публичном выступлении и читается в каждой статье партийных лидеров, не „поддельная“…, эта нервозность успешно передается всему советскому народу», — докладывал британский дипломат. Чехословацкий дипломат также сообщал, что в 1927 г. «увеличивается число санитарных поездов. Многие фабрики и заводы перешли к работе на оборону…» СССР еще не был готов к столкновению с коалицией стран, граничивших с ним на западе и поддержанных Великобританией.

Военная тревога только обострила кризис НЭПа. Э. Карр комментирует: «В 1927 году кризис во внешних делах СССР, а так же первый взрыв увлеченности планированием отвлекли внимание от аграрных проблем. Урожай, хотя и менее обильный, чем в 1926 году, был вполне удовлетворительным, и предполагалось, что хлебозаготовка как и в прошлом году, пройдет спокойно. Эта уверенность была совершенно неоправданной. По сравнению с предыдущим годом настроения изменились. Тревожная международная ситуация, разговоры о войне, об оккупации — все это беспокоило теперь и деревню. После двух урожайных лет крестьянин впервые с начала революции наконец почувствовал себя уверенно. У зажиточного крестьянина были запасы зерна и денег. Промышленные товары, которые ему могли бы понадобиться, купить было почти невозможно. Деньги опять обесценивались инфляцией; в такой неопределенной ситуации зерно оказывалось самой надежной валютой. Крестьянам, имевшим большие запасы зерна, не было никакого смысла отправлять их на рынок. Поэтому осенью 1927 года зерна сдали государству чуть не в половину меньше, чем в 1926 году… Зимой 1927/28 года в городах очереди за хлебом стали обычным делом, масло, сыр и молоко — редкостью. Государственные запасы зерна истощились».

«Военная тревога» стала лишь спусковым крючком давно назревавшего кризиса. Уже с начала года большевистское руководство предпринимало рискованные шаги, чтобы выйти из «заколдованного круга», заставить зажиточных крестьян сдавать хлеб по более низким ценам. Государство отказалось от традиционного повышения цен весной, когда хлеб продавали владельцы крупных запасов. Считалось, что в условиях государственной монополии «кулаки» никуда не денутся и все равно продадут хлеб осенью. Но они не продали его. Крестьяне не были настолько богаты, чтобы отказываться от продовольствия, которое можно было потребить самим. Более, того, они сами «регулировали» производство, снижая его в соответствии с более чем скромными возможностями купить что — то у города. В 1926–1927 гг. производство хлеба упало на 300 млн. пудов.

Троцкий оказывался прав в том, что если большевики не хотели потерять контроль над экономической ситуацией, а значит и власть, им нужно было возвращаться к политике нажима и конфискации — другими методами их кадры не владели. Бухарин вынужденно намечает пути отступления от прежней политики: «мы должны теперь… сомкнутым фронтом, вместе с середняком, успешно начать более солидный нажим на нашего основного противника в деревне — на кулака». Зиновьев комментировал этот поворот официальной идеологии: «Значит, оппозиция боролась не даром. Значит, она была права — если даже у Бухарина смогла вырвать перед съездом такое заявление». Отмахиваясь от обвинений троцкистов в том, что бухаринцы «стибрили нашу платформу», «теоретик партии» считал «левый поворот» своей политики временным.

Военная тревога пройдет, а кризис останется. Только оборонная нагрузка на бюджет будет расти, достигнув в 1928 г. размеров вложений в саму индустриализацию.

СССР напомнил миру, что он — не обычное государство. На следующий день после убийства Войкова ОГПУ расстреляло 20 «белогвардейцев». В мире оценили этот акт как возвращение красного террора, заложничество. Эта конвульсивная реакция была порождена рекомендацией ОГПУ, которая здесь преследовала и собственную цель — спрятать «концы» провала операции «Трест». Дело в том, что в течении нескольких лет культивировали монархические кружки, создав из них контролируемую собственными агентами организацию. «Трест» с помощью ГПУ выстроил каналы переброски людей через границу. Это позволило арестовать международного авантюриста С. Рейли. Однако в 1927 г. в СССР проникло несколько белогвардейцев (возможно с помощью деятелей «Треста», не знавших о том, что работают «под колпаком»). «Колпак» оказался дырявым. Оказавшись в СССР, боевики не пошли на доклад к руководству «Треста», а занялись террором. Они заложили бомбу в помещение общежития ОГПУ (она была обнаружена до взрыва) и бросили бомбы в Центральный партийный клуб в Ленинграде. Один человек погиб, несколько было ранено. 8 июня одна группа боевиков безнаказанно ушла в Финляндию. Другую удалось уничтожить. Эти события напомнили советским руководителям, увлеченным внутренней борьбой, что эмиграция не дремлет. ОГПУ решило пожертвовать своим «рассадником монархизма», чтобы продемонстрировать успехи в борьбе с терроризмом и доказать внешним врагам, что не стоит рассчитывать на поддержку в стране. Для расстрела были отобраны деятели монархического подполья, эмиссары эмиграции, проникшие в страну в 1926–1927 гг., просто бывшие белогвардейцы и царские чиновники.

Расстрел 10 июня политически вернул страну ко временам военного коммунизма. Оппозиция чувствовала себя на коне — это было время торжества ее вождей. Они рассчитывали, что в условиях военной опасности их опять призовут к руководству. Тем более, что в вопросах внешней политики чуть ли не каждый день доказывал правоту оппозиции. Так, оппозиция выступала за прекращение работы Англо — русского профсоюзного комитета, где сотрудничали коммунисты и социал — демократы. После расстрела «заложников» представители Генерального совета Британской конфедерации труда были возмущены этим варварством, комитет распался, что вызвало глубокое удовлетворение оппозиции: «протест генсоветчиков против расстрела нами двадцати белогвардейцев доканал идею англо — русского комитета».

Но Сталин не торопился мириться. Более того, оппозицию подозревали в том, что она будет принимать участие в обороне СССР на своих условиях. Это вызывало возмущение Троцкого и Зиновьева: «Клеветнические клички „пораженцы“ и „условные оборонцы“ к нам не пристанут, рабочие Вам в этом не поверят».

В мае 1927 г., по свежим следам Китайской катастрофы, Троцкий, Зиновьев и Каменев написали открытое письмо в ЦК, под которым собрали сначала 83 подписей старых большевиков, а затем более 3000 подписей членов партии. Часть подписавших сняло свои подписи. Эти случаи широко освещались в печати. Но это не смущало оппозиционеров: «подавляющее число отходов — не результат свободного выбора идейных позиций, а капитуляция перед аппаратом», — писал Л. Смилга. Ничего страшного — на место отошедших единиц приходят сотни.

Разоблачая международную политику Сталина и Бухарина, оппозиционеры грозили партии внешним вторжением. Апеллируя к традициям старого большевизма, оппозиционеры требовали восстановить внутрипартийную демократию (но ни в коем случае — демократию вне партии). НЭП привел, по мнению оппозиционеров, к сползанию от революции к «термидору». «Якобинцы» требовали защитить пролетариат от натиска бюрократии, кулачества, новой буржуазии (нэпманов), буржуазных специалистов. Главным средством возрождения пролетариата по — прежнему считался индустриальный рывок, который мог бы наконец превратить страну в единую «социалистическую» фабрику. «Отставание крупной промышленности от требований, предъявляемых к ней со стороны народного хозяйства (товарный голод, высокие цены, безработица) и со стороны советской системы в целом (оборона страны) приводит к усилению капиталистических элементов в хозяйстве Советского Союза — особенно в деревне», — писали авторы «Письма 83–х» и призывали исправить это положение. Оппозиционеры чувствовали, что для них это — последний и решительный бой. Неудача внешней политики правящей группы ставила ее перед выбором — или позволить усилиться оппозиции до такой степени, что она станет «позицией» партии, или разгромить ее не аргументами, так организационно — репрессивными мерами. «Борьбу на истощение» против оппозиции, ведущуюся за последнее полугодие, Сталин решил теперь заменить «борьбой на истребление». Почему? Потому что Сталин стал слабее; его банкротство в китайском и англо — русском вопросе очевидно, как и тяжкие последствия этого банкротства для нашего международного положения. На Сталина нажимает растущее правое крыло: «зачем лез в генеральную стачку и в Китай?». Авторы письма призывали большинство к примирению. Они действительно хотели этого, особенно теперь, когда их правота столь заметна. Набрасывая тезисы к очередному из бесчисленных выступлений 1927 г., Каменев пишет: «Мы хотим парт. легальности», и обводит это изречение в рамку. «Что такое легальность? а) Сохранение устава. Выборность. б) Тон полемики в) Совместная работа». Эти условия обеспечили бы им возвращение к власти, как только партийная элита осознает, что без опытных вождей из сложившейся ситуации не выйти.

Несколько раз летом лидерам левых казалось, что ситуация вот — вот переломится. Так, например, в июне Зиновьев срочно вызвал Каменева в Москву: «Случились новые события, на этот раз в нашу пользу. Предстоят серьезные решения».

Письмо 83–х было широко распространено и стимулировало широкую дискуссию: повсеместно проходили полулегальные собрания, через которые проходили тысячи членов партии, а затем и беспартийных, что угрожало основам большевистского режима.

Критика бюрократии левой оппозицией становилась все более радикальной, причем даже на заседаниях партийного суда ЦКК, куда время от времени вызывали оппозиционеров. Осудить их не удавалось. Результаты этих прений были неутешительными для Сталина: «Получается впечатление сплошного конфуза для ЦКК. Допрашивали и обвиняли не члены ЦКК, а Зиновьев и Троцкий». Троцкий говорил: «Товарищи, не надо смешивать социалистическое отечество с начальством. Мы заявляем: сталинский режим мы будем критиковать до тех пор, пока вы нам механически не закроете рот. До тех пор, пока вы не вгоните нам в рот кляп, мы будем критиковать этот сталинский режим, который подорвет все завоевания Октябрьской революции, а они нам так же дороги, как и вам». Выводы Троцкого становились более смелыми: «Государственный и хозяйственный аппарат прочно захватывается несменяемой кастой чиновников. Эти чиновники уже противостоят трудящимся массам как новое господствующее сословие, воплощая в своем лице неслыханный рост бюрократических извращений рабочего государства». Да, государство все еще «рабочее», но реальная власть в руках бюрократического сословия. Отсюда один шаг до понимания того, что и партия, и государство, и власть носят классовый бюрократический характер.

Троцкий, который всегда поддерживал насилие против небольшевистской оппозиции, теперь предупреждал, что бюрократические репрессии со временем распространятся на всех нынешних идеологов партии: «Кто голосует всегда на 100 % с вами, кто вчера по приказу „крыл“ Троцкого, сегодня Зиновьева, завтра будет крыть Бухарина и Рыкова, тот никогда не будет стойким солдатом в трудный час революции». Он спрашивал своего оппонента Сольца, обвинявшего оппозицию в контрреволюционности и угрожавшего ей репрессиями: «по какой главе Сольц собирается нас расстреливать?» «Расстрелов никто из нас не пугается. Мы все — старые революционеры». «Я опасаюсь, тов. Сольц, что вы собираетесь нас расстреливать по устряловской, т. е. термидорианской главе». На возражение о том, что Сольц — тоже революционер, Троцкий был готов ответить молниеносно: «Термидорианцы были якобинцами, только поправевшими».

Рассуждая о «термидоре», Троцкий оставался именно якобинцем, то есть революционером, готовым навязывать народу свои авторитарные схемы и воспринимавшим как контрреволюцию любое отклонение от этих схем. Явлениями одного порядка для него являются и выступления против бюрократической диктатуры большевиков в пользу советской демократии, которые он подавлял в Кронштадте в 1921 г., и нынешняя авторитарно — бюрократическая политика Сталина: «Кронштадтская форма „Термидора“ — военное восстание. Но при известных условиях можно более мирно сползти к Термидору. Если кронштадтцы партийные и беспартийные, под лозунгом Советов и во имя Советов спускались к буржуазному режиму, то можно сползти на термидорианские позиции даже со знаменем коммунизма в руках. В этом и состоит дьявольская хитрость истории». «Дьявольская хитрость истории» и историческая трагедия Троцкого заключалась в том, что «Наполеон», покончивший с «Термидором», придет к власти, взяв на вооружение лозунги Троцкого. Этим «Наполеоном» будет Сталин, который в 1927 г. был оплотом «правой» политики, а в 1929 г. станет «левее» Троцкого.

Аппарат вычищал партийные и государственные органы от оппозиционеров либо перемещал их с места на место, лишая реальной власти. Сторонники большинства вели себя все более агрессивно: «На партийных собраниях то и дело раздаются фашистские речи о необходимости физической расправы с ленинцами. Сталинский аппарат не побеждает идейно оппозицию, а подавляет, ломает, обезличивает, политически разлагает и убивает отдельных лиц», — возмущался Смилга.

Но сломать лидеров оппозиции пока не удавалось. Памятуя неудачный опыт ЦКК, против Троцкого и Зиновьева был выставлен объединенный пленум ЦК и ЦКК, который проходил 29 июля — 9 августа. Троцкий и Зиновьев обвинялись в том, что они распространяют фракционную декларацию 83–х, выступают с антипартийными речами, обвиняют партию в термидорианстве, заявляют, что партийный режим опасней войны. Особую опасность для правящей группы представляло «печатание и распространение фракционной литературы не только среди членов партии, но и беспартийных, организация подпольных фракционных кружков» и организация демонстрации (под этим понимались проводы Смилги на Дальний восток, куда его услал секретариат ЦК).

На этот раз Троцкому просто не давали говорить, постоянно его перебивая. Продираясь через крики цекистов, Троцкий пытался обвинять Сталина и Бухарина в пересмотре ленинизма и диктатуре. На обвинения в том, что выступая против руководства, оппозиция подрывает обороноспособность страны, Троцкий ответил: «Партия должна сохранять контроль над всеми своим органами во время войны, как и во время мира».

К аргументам Троцкого не очень прислушивались. Решение об исключении Троцкого и Зиновьева из партии было принято за основу. Они решили, что уже исключены, и не пошли на заседание ЦК 6 августа. Однако сценарий расправы еще не был завершен. Как в царские времена, для унижения жертвы в последний момент предполагалось помилование. А «висельники» не собираются его принимать! Орджоникидзе, не знавший об отсутствии Троцкого и Зиновьева на заседании ЦК, начал риторически обращаться к ним: «Пусть они мне ответят…» На это остававшийся в зале Каменев крикнул: «Зиновьев не может Вам ответить, ибо он и Троцкий исключены Вами из ЦК». В стане большинства случился переполох. За опальными вождями послали. Им торжественно заявили, что пока они еще не исключены из ЦК, что им дают последний шанс.

Немедленное исключение грозило расколом партии, и Сталин в это время еще планировал тянуть время, держать вождей оппозиции на грани исключения, но не рисковать. Ведь исключение Троцкого из партии могло вызвать ее раскол и возникновение второй коммунистической партии в полуподполье. И все это — в условиях опасности военного вторжения.

Стороны, утверждая, что их противник «дрогнул», договорились о компромиссе. Началась новая торговля о тексте, который должны подписать оппозиционеры. Быстро договорились на осуждении фракционности (оппозиция была против фракционности и считала свои действия вынужденным ответом на произвол сталинской фракции), об отказе от создания второй компартии. После недолгих препирательств оппозиция согласилась признать, что термидорианское перерождение партии не стало фактом, есть только такая угроза. В ответ оппозиция требовала объявления официальной дискуссии по ее платформе. Сталин рекомендовал принять эти условия.

Лозунгом оппозиции стало: «Ни новое 16 октября, ни лозунг второй партии». Она уже не хотела идти на уступки, надеясь вернуть себе большинство в партии по мере «полевения» ситуации в стране. Когда недовольство сталинско — бухаринским курсом станет массовым, произойдет «сдвижка власти». Это может произойти как в условиях военных поражений (Троцкий приводил в пример приход к власти Клемансо во время Мировой войны), так и в условиях острого социального кризиса. Троцкий, Зиновьев и Каменев теперь будут дышать в затылок Сталину — только оступись. Левая оппозиция продолжала призывать себе на помощь и Ленина. Подробно разобрав «завещание» Ленина, которое теперь распространялось оппозиционерами «самиздатом», Г. Сафаров делает вывод: «Партия, несмотря на двухгодичное существование сталинского режима внутрипартийного террора — имеет еще достаточно сил, чтобы добиться осуществления завещания Ленина».

Ставкой оппозиции стал XV съезд партии. Левые понимали, что сталинский аппарат не даст троцкистам завоевать большинство на съезде, но они надеялись сагитировать массы депутатов. Поскольку дискуссия все же была объявлена, они выдвинули свою платформу.

Ветераны борьбы с троцкизмом на историческом фронте и сейчас считают, что «изначальная нереализуемость заявок, помноженная на громадную амбициозность их авторов… лишала эти платформы политической перспективы». Так хотел представить дело и Сталин. Нереально. Одни амбиции. Но в политике вообще нет людей без амбиций. Они лишь по — разному проявляются. А вот «нереализуемость» троцкистских идей весьма сомнительна. Ведь их социально — экономическая составляющая была позднее почти полностью, а иногда и с избытком реализована Сталиным, а политическая — взята на вооружение Бухариным. Так что присмотримся к программе троцкизма повнимательней.

Проект платформы большевиков — ленинцев (оппозиция) к XV съезду утверждал: «Группа Сталина ведет партию вслепую», скрывая силы врага, не давая объективно анализировать трудности. К этим трудностям левые относили медленный рост промышленности и заработной платы рабочих, тяжелое положение бедняков и батраков, рост безработицы, потворство кулачеству, которое контролирует значительную часть товарного хлеба и продолжает усиливаться.

Платформа выдвинула ряд обычных социал — демократических требований по защите труда, в частности предложила повышать заработную плату в соответствии с ростом производительности труда. Это справедливое требование, однако, лишало государство возможности получать дополнительную прибыль при росте производительности, что в условиях дефицита средств было совсем некстати. Левые рассуждали как марксисты в эксплуататорском обществе, а правые и центристы (группа Сталина) — как прагматики, которым нужны были деньги на индустриализацию.

Платформа призывала к борьбе против сельской буржуазии: «Растущему фермерству деревни должен быть противопоставлен более быстрый рост коллективов… Наряду с этим, необходимо оказывать более систематическую помощь и бедняцким хозяйствам, неохваченным коллективами, путем полного освобождения их от налога, соответствующей политики землеустройства, кредита на хозяйственное обзаведение, вовлечение в сельскохозяйственную кооперацию и так далее.

Лишенному точного классового содержания лозунгу „создания беспартийного крестьянского актива через оживление Советов“ (Сталин — Молотов), что приводит на деле к усилению руководящей роли верхних слоев деревни, нужно противопоставить лозунг создания беспартийного батрацкого, бедняцкого и близкого к ним середняцкого актива». В 1928–1929 г. Сталин возьмет на вооружение эти предложения, и даже перевыполнит их, проводя коллективизацию.

Платформа подвергла критике проект пятилетнего плана, разработанный комиссией Госплана, особенно — затухающие темпы роста. Эти темпы хороши для капиталистического государства, но при нашей — то централизации ресурсов в единых государственных руках — можно выжать гораздо большую скорость. И здесь Сталин прислушивается к аргументам Троцкого.

Но где взять средства на индустриальный рывок? Левые советуют — резко увеличить долю государственного бюджета в народном доходе, то есть усилить огосударствление экономики; «провести действительное обложение всех видов сверхприбыли частных предпринимателей», «в целях усиления экспорта обеспечить изъятие у зажиточно — кулацких слоев, примерно у 10 % крестьянских дворов, в порядке займа, не менее 150 миллионов пудов… хлебных запасов»; снижение промышленных цен, сокращение бюрократических аппаратов, усиление экономии под контролем «масс», подбор компетентных руководителей (нынешние — не очень компетентны, но усилить роль спецов оппозиция не предлагала, надеясь продвинуть свои кадры); мобилизация частных накоплений банками за счет нажима на частника (не давать спекулировать — поневоле понесет деньги в госбанк). При этом платформа предлагала отказаться от продажи водки, повысить ассигнования на оборону, на промышленность вообще, на электрификацию, транспорт, жилстроительство, коллективизацию. Если суммировать эти предложения, левые предлагали изъять средства у частных предпринимателей (возможно — ценой полного подавления частной инициативы) и направить ее на ускорение темпов индустриализации и коллективизации. Это был рискованный ход. Если государственный сектор не заработает, когда частный уже разрушится — провалится вся экономика. Поэтому левая оппозиция предлагает относительно осторожные меры, которые, как кажется, не добивают частника до конца. Уже в 1928 г. правящее большинство пойдет по этому пути, и выяснится, что полумер не хватает. Нужно решаться — или отказ от государственного социализма, или рывок к нему несмотря ни на какие жертвы общества.

В области внешней политики левые предлагали отказаться от внешнеэкономических уступок даже в условиях военной угрозы (иначе мировой рынок растворит социалистические элементы в советской экономике) и «взять курс на международную революцию».

Своим противником в правящей элите левые считают аппаратно — центристскую группу Сталина, воздействующих на хозяйственное руководство (Рыкова и др.) бывших эсеров и меньшевиков, которые составляют около четверти партактива (а сколько еще беспартийных спецов, включая теоретиков всего течения Кондратьева, Чаянова и др.), профсоюзную верхушку Томского и ревизионистскую «школу» красных профессоров во главе с Бухариным. Чтобы исправить положение, оппозиция предлагает восстановить внутрипартийную демократию в духе последних статей Ленина и резолюции 5 декабря 1923 г. Но, как мы видели, в эти планы вели к демократии только для партийных верхов.

Более последовательную демократическую программу выдвинула группа «Демократического централизма» Т. Сапронова и В. Смирнова (группа 15–ти — по числу подписей старых большевиков под их платформой «Под знамя Ленина», вышедшей в июне 1927 г.).

Они применили к сложившейся ситуации свои предложения, выдвинутые еще во время профсоюзной дискуссии 1921 г., когда решалось — какой быть социальной системе Советской России по окончании гражданской войны. Тогда идеи производственной демократии были похоронены под прессом ленинского авторитета. Теперь, когда производственный и государственный авторитаризм зримо вел к бюрократизации, «демократические централисты» решили напомнить партии и рабочим о своих предложениях: «Внутренний распорядок на фабрике должен быть изменен в сторону его демократизации. Должен быть твердо проведен курс… на усиление участия рабочей массы в управлении производством. В этих целях:

а) при назначении директоров заводов и их помощников предполагаемыми высшими хозяйственными органами кандидатуры должны становиться на обсуждение общих или цеховых собраний рабочих, которые могут выдвигать и собственные кандидатуры.

Окончательное назначение может быть сделано лишь после такого обсуждения, на основании учета отношения рабочих к выдвигаемой кандидатуре и предложений общих собраний;

б) при директоре завода должно быть создано постоянное совещание из высшей администрации, представителя производственного совещания и представителей рабочих, выбираемых на общих собраниях рабочих. Решения этого совещания не являются обязательными для директора, но все основные вопросы деятельности предприятия должны обсуждаться на нем так, чтобы выборные от рабочих были вполне в курсе дел предприятия, а администрация знала отношение рабочих к проводимым мероприятиям. Та же система должна быть проведена и в крупных цехах;

в) вместо теперешней пестроты в организации производственных совещаний, должна быть всюду проведена выборность этих совещаний и подотчетность рабочим. Работа их должна быть теснейшим образом связана с работой упомянутых выше постоянных совещаний при директоре завода».

Сапронов, Смирнов и их сторонники были настроены в отношении Сталина гораздо решительнее и критиковали осторожность Троцкого: «надо решительным образом отбросить тактику пассивного выжидания, ориентировку на „полевение“ руководящей группы или ее расслоение в результате внутренних трений. Так называемые „центристы“ (Сталин и К°) служат лишь прикрытием для так называемых „правых“ (Рыков, Калинин и пр.), а на деле ведут политику этой первой… Троцкистско — зиновьевский блок все еще не может отделаться от этих иллюзий, из чего и вытекают его шатания и ошибки… Цитаделью правой опасности является сталинская группа и подчиненный ей партаппарат (из этого исходила вся оппозиция перед дискуссией 1926 г.), оппозиция Зиновьева — Троцкого неоднократно ориентировала партию на то, что сталинская группа может сама начать бороться с правой опасностью».. Кажется, что в этом споре правы оказались троцкисты. Впоследствии оказалось, что Сталин под давлением обстоятельств легко может отказаться от «термидорианской» экономической политики. Для части троцкистов это стает сигналом для примирения с ним. Но «демократические централисты» оказались дальновиднее в другом — «полевение» Сталина не остановит бюрократического «перерождения».

«Объединенная оппозиция» отмежевалась от «слишком» демократических предложений 15–ти, но с оговоркой: «Мы держимся того мнения, что платформа 15–ти должна быть напечатана в партийной печати, как это всегда делалось при Ленине». Впрочем, пока не была опубликована и платформа «Объединенной оппозиции».

Подавление левой оппозиции

Сталин понимал, что в условиях, когда оппозиция оказывается права в споре о стратегии большевизма, когда вот — вот придется принять ее предложения почти по всем экономическим и внешнеполитическим вопросам, чисто политическими методами проблему борьбы за лидерство не решить. Распространение оппозиционных материалов лишало правящую группу монополии на прессу, возможности клеветнически интерпретировать лозунги оппозиции. Партактив мог понять, что его обманывают. Троцкисты могли со временем сагитировать партию, особенно по мере дальнейшего углубления кризиса.

Начались обыски на квартирах рядовых троцкистов. Искали «компромат». «Чтобы скрыть нашу платформу, Сталину ничего не осталось, как „перекрыть политику уголовщиной“» — считали Зиновьев, Смилга и Петерсон.

13 сентября был разгромлен центр перепечатки троцкистских материалов. Было объявлено, что обнаружена подпольная троцкистская типография. Оппозиция язвительно комментировала: «Но, на деле, ГПУ захватило только пару пишущих машинок, стеклограф и ротатор, т. е. такую „типографию“, которая имеется в любом советском учреждении». Оказалось, что конкуренцию советским учреждениям составили Преображенский, Серебряков и Шаров, которые признали себя собственниками обнаруженного «оборудования».

Тем временем 18 сентября ГПУ арестовало каких — то Щербакова и Тверского, которые обсуждали с бывшим врангелевским офицером возможность организации военного переворота и приобретение типографского оборудования. Планы эти явно противоречили друг другу, скорее всего недовольные обсуждали разные варианты борьбы с советской властью. Но им не повезло — офицер был агентом ГПУ.

Теперь можно было «связать» через «типографское оборудование» два следа — белогвардейский, особенно жуткий, поскольку едва отгремело эхо июньских террактов, и троцкистский. Обвинения большевиков в политической уголовщине в СССР еще не звучали. Троцкисты тут же напомнили о том, как Временное правительство обвиняло большевиков в организации путча на немецкие деньги (среди обвиняемых тогда были Троцкий и Зиновьев), а также о методе «амальгамы», применявшемся «термидорианцами» во время Французской революции. На самом деле этот метод, заключавшийся в объединении в одном процессе обвиняемых революционеров и контрреволюционеров, был опробован как раз якобинцами. Но троцкисты упоминали именно нужную им аналогию.

Оппозиционные лидеры с гневом отмежевались от связи с белогвардейским подпольем: 22 сентября, от имени Политбюро и Президиума ЦКК разослано было всем партийным организациям извещение о раскрытии типографии, в которой говорилось, что:

«Часть арестованных беспартийных действительно связана с некоторыми лицами из военной среды, помышляющими о военном перевороте в СССР по типу переворота Пилсудского… Раскрытие подпольной типографии было побочным и неожиданным результатом арестов беспартийных лиц, имеющих отношение к группе военного заговора. ОГПУ не вело и не ведет следствия по делу о нелегальной оппозиционной типографии… единственной „связью“ между оппозиционной печатней и военным заговором явился агент ГПУ, следивший за белогвардейцами и за оппозицией». Оппозиционеры издевались над разъяснениям чекистов, которые объявляли: «Не вина ОГПУ, если союзники оппозиции из числа беспартийных интеллигентов оказались в тех (?) или иных (?) связях с военными, помышляющими о военном путче». Да, ОГПУ еще не могло доказать такие связи и даже провоцировало их. Но считал ли Сталин невозможным, что «загнанные в угол» троцкисты захотят восстановить свои старые связи с военными. На всякий случай он вычищает из армии активных троцкистов, а не очень активных перемещает на безопасные посты вроде атташе за рубежом.

В этот раз амальгама не склеилась. 5 ноября тезисы оппозиции стали печататься в дискуссионном листке «Правды» под названием «Контр — тезисы троцкистской оппозиции о работе в деревне» (настоящее название платформы было издевательски дано в примечании).

Тем временем сталинцы выдвинули еще более тяжкое обвинение, так сказать на будущее: Выступая 26 октября, Молотов заявил: «Оппозиция воспитывает в своей среде некоторые такие элементы, которые готовы на любые способы борьбы с партией. Поэтому заострение борьбы на личных нападках, на травле отдельных лиц может служить прямым подогреванием преступных террористических настроений против лидеров партии». Верил ли Молотов в то, что говорил? Терроризм в России того времени не считался предосудительным сам по себе. Революционный терроризм вызывал восхищение, контрреволюционный — возмущение. А что если кто — то из тысяч сторонников оппозиции решит, что термидорианское перерождение партии уже завершилось, что во главе партии стоят контрреволюционеры. Со времен гражданской войны у многих сохранилось оружие. Оппозиция восприняла заявление Молотова с возмущением: «Зная, с кем мы имеем дело, мы предполагаем, что ко всем эффектам с „врангелевским офицером“ хотят прибавить еще какой — либо эффект с „покушением“ на лидера — чтобы развязать себе руки для какой — нибудь расправы». В 1927 г. эта «бомба» не взорвалась. Она продолжала лежать до 1934 г.

ОГПУ не склонно было вникать в идеологические тонкости — его работа заключалась в поиске заговорщиков, и они были готовы к репрессиям против каждого, кто ведет себя как заговорщик, то есть нелегально. Оппозиционеры еще пытаются апеллировать к революционному прошлому нынешних властителей. Так, оппозиционер С. Зорин писал своему бывшему товарищу Бухарину по поводу ареста рабочего типографа Фишелева, до революции работавшего в газете Бухарина: «Социализм вообще немыслим с такими атрибутами, как тюрьмы для лучших пролетариев — коммунистов». Можно было бы понять это и несколько лет назад, когда коммунисты стали бросать в тюрьмы пролетариев — социалистов.

Оппозиция так часто говорила об интересах рабочих, что в условиях отстранения от последних рычагов власти лидеры оппозиции стали задумываться о выходе прямо на пролетариат: «Масса беспартийных рабочих все внимательнее прислушивается к нашим разногласиям, все с большей жаждой старается узнать подлинную правду — прежде всего: чего требует оппозиция» — писал Зиновьев. Агитаторы оппозиции стали выступать перед беспартийной рабочей массой на предприятиях. Оппозиция вышла за пределы партии, и это было Рубиконом, перейдя который троцкисты обрекали себя на репрессии. Монополия партии на политическую жизнь была для большевистского руководства священной.

Обличение оппозицией усилившейся эксплуатации привлекли к ней симпатии рабочих. Сотни беспартийных подписывали просьбы к оппозиционерам выступить у них в цехах. «На фабриках Орехово — Зуевского района, на заводах „Манометр“, „Дукс“, фабрике „Красный Октябрь“, на подольском заводе „Госшвеймашина“, в Харькове на заводе ВЭК, типографии им. Петровского, открытых собраниях ячеек и заводских собраниях рабочие, при постановке вопроса об оппозиции, требовали докладчиков от оппозиции и покидали собрания, когда аппаратчики в этом отказывали» — утверждали «демократические централисты».

В то же время летние успехи троцкистов в партии оказались пирровой победой — бюрократия сплотилась, отобрала у оппозиции часть лозунгов и стала методически репрессировать оппозиционеров, снимая их с постов, а некоторых и арестовывая. Несмотря на то, что документы оппозиции по — прежнему распространялись под грифом «Только для членов ВКП(б)», левые и правые уже действуют как две партии. На стороне одних — недовольный НЭПом беспартийный рабочий актив, на стороне других — беспартийные спецы.

В октябре Троцкому и Зиновьеву удалось оказаться на официальной трибуне в Ленинграде. Увидев опальных вождей революции на трибуне, толпа ринулась к ним, выкликая имена Троцкого и Зиновьева, на которые уже пала харизма страдальчества.

«Энтузиазм, с которым встречались наши товарищи, был похож на энтузиазм рабочих Ленинграда в 17–м году, когда на трибуне появлялся Ленин» — рассказывал наблюдавший события сторонник оппозиции. Колонны заводов выкрикивали лозунги: «Да здравствуют истинные вожди революции!» такое вряд ли могло быть случайностью — на ленинградских заводах сохранялся сильный актив оппозиции, который подготовил рабочих к тому, что они увидят «самих» Троцкого и Зиновьева. Руководитель ленинградской партийной организации Киров оказался в глупом положении и, чтобы как — то сгладить ситуацию, перешел на трибуну с Троцким и Зиновьевым, но потом, осознав возможные последствия такого «блока» для себя лично, ретировался.

В Москве оппозиции удалось организовать массовое собрание (около 2 тыс. чел.) в Высшем техническом училище. Пока активисты оппозиции сдерживали натиск охранников администрации, Троцкий и Каменев излагали свои взгляды.

Демонстрация в Ленинграде была последней каплей, которая переполнила терпение. Сталин понял, что дальнейшее затягивание раскола приносит ему одни минусы. 21–23 октября 1927 г. объединенный пленум ЦК и ЦКК ВКП(б) снова обсуждал персональные дела Троцкого и Зиновьева. На этот раз им практически не давали говорить, а в Троцкого кидали попавшимися под руку предметами — книгами, стаканом. Троцкий считал такое поведение хулиганством. Подобное поведение большевиков, скажем, на Учредительном собрании 1918 г., Троцкий хулиганством не считал. Все зависит от «классовой линии». Пленум осудил линию оппозиции и исключил Троцкого и Зиновьева из состава ЦК. «Это поставило их в положение простых граждан, на которых полностью распространяются законы о Соловках, Сибири и высшей мере наказания» — комментировал чехословацкий дипломат Й. Гирса. 22 октября, сразу после исключения вождей оппозиции из ЦК, остальные оппозиционные члены ЦК и ЦКК заявили: «Это есть прямая попытка поставить XV съезд перед актом раскола». Они обещали и дальше вместе с исключенными товарищами отстаивать дело ленинской партии «против оппортунистов, против раскольников, против могильщиков революции». «Могильщики» — слово, так больно задевшее Сталина в прошлом году. Что же, Сталин уже принял политическое решение раздавить оппозицию, как в свое время раздавили меньшевиков — тюрьмами и ссылками.

Между тем на собраниях оппозиции побывали десятки тысяч людей. В ходе дискуссии за оппозицию открыто проголосовало 4120 коммунистов, что не так мало, если учесть фальсификации при голосованиях и начавшиеся чистки государственных и партийных органов от оппозиционеров. А сколько сочувствовали Троцкому негласно? В. Фейгин сообщал С. Орджоникидзе о таком тревожном для сталинистов факте: на собрании московского комсомольского актива выступление оппозиционера Тер — Ваганяна было освистано присутствующими. По окончании собрания демонстрировали документальный фильм. В кадре появился Троцкий. «Раздались бурные аплодисменты. Потом он появляется в Брест — Литовске, потом на фронте под Казанью и т. д. Все время встречали его бурными аплодисментами… Теру выступать не дали, а Троцкого на картине (в темноте) приветствовали».

Когда Сталин станет проводить в жизнь некоторые из партийных лозунгов, симпатизировавшая Троцкому часть партийной массы его поддержит. Но доверия к Сталину, расправившемуся с оппозицией репрессивными мерами, у этих партийцев не будет. И сами оппозиционеры готовы применить насилие против своих врагов. Протестуя против арестов оппозиционеров, Троцкий утверждал: «Насилие могло играть огромную революционную роль. Но при одном условии: если оно подчинено правильной классовой политике».

Ободренные своим успехом на рабочих собраниях и коммунистических митингах, оппозиционеры решили уже организованно выступить на демонстрации 7 ноября 1927 г.

«Участие в оппозиционной демонстрации с несколькими плакатами вызывалось необходимостью противопоставить правду об оппозиции той клевете, при помощи которой отравляются как партийцы, так и беспартийные», — объясняли оппозиционеры свое возвращение к тактике оппозиционной интеллигенции времен борьбы с царизмом. Упоминание беспартийных было сознательным — левые уже не связывали себя рамками партийной дисциплины.

Во время юбилейной демонстрации в Москве и Ленинграде оппозиционеры подняли над колоннами свои лозунги: «Повернем огонь направо — против кулака, нэпмана и бюрократа!», «Выполним завещание Ленина!», «Против оппортунизма, против раскола — за единство ленинской партии!». «Сегодня эти лозунги составляют официальное кредо сталинской фракции в ее борьбе против правых», — с грустью комментировал Троцкий два года спустя. Кроме ленинского завещания, конечно. Этот лозунг воспримет Бухарин в борьбе против Сталина. Оппозиционные лозунги вывешивались также на стенах домов, где жили оппозиционеры. Центральной трибуной оппозиции стала гостиница «Париж», выходившая на Манежную площадь. Оттуда Смилга, Преображенский и др. обменивались приветствиями с демонстрантами. К гостинице подъехал штурмовой отряд «большинства» во главе с секретарем Краснопресненского райкома М. Рютиным и начал осаду. В балкон оппозиции кидали камнями, гнилым картофелем, поленьями. Затем с криками «Бей оппозицию!» и «Бей жидов — оппозиционеров!» команда Рютина ворвалась в номер и устроила там погром. Оппозиционеры были избиты и задержаны. Милиция не вмешивалась.

К демонстрации 7 ноября правящая фракция хорошо подготовилась. Поднимавших плакаты тут же начинали избивать, плакаты вырывали из рук и ломали. Зиновьев и Радек были задержаны перед демонстрацией. На автомобиль, в котором ехали Троцкий, Каменев, Смилга и Муралов, было совершено нападение. Милиционеры стреляли, толпа кричала, кто — то ударил по автомобилю. В Харькове при разгоне оппозиционного собрания была открыта стрельба. Оппозиция заявила об «отказе от „смычек“ (оппозиционных собраний — А. Ш.) под угрозой физической расправы над коммунистами».

Несмотря на то, что оппозиция считала для себя возможным не подчиняться решениям XV съезда, который превратился в «узкий актив сталинской фракции», левые продолжали утверждать: «Оторвать себя от ВКП оппозиция не позволит и к организации второй партии не приступит». Но 14 ноября Троцкий и Зиновьев были исключены из партии, а другие оппозиционеры выведены из ЦК и ЦКК.

Разгром оппозиции был завершен на XV съезде ВКП(б) 2–19 декабря 1927 г. Оппозиционеры были представлены на съезде несколькими делегатами с совещательным голосом, которых подвергли показательной идеологической «порке». При выступлении Каменева и Раковского их постоянно перебивали, не давали говорить, оскорбляли, обвиняли в предательстве партии. Рыков и Томский прямо говорили, что оппозиционеров необходимо арестовать. Каменев говорил о примирении с партией, о полном подчинении ей, но не об отречении от тех взглядов, которые подтвердились (как в случае с Китаем). С места ему кричали: «От чего же вы отрекаетесь!». Им нужно было отречение, унижение оппозиции независимо от того, права она или нет. Раковский упрекал большинство в потворстве мировой буржуазии, которая стремится «изолировать нас идейно от мирового пролетариата». В ответ кричали: «Долой меньшевиков с трибуны!»

Сагитировать съезд было невозможно. Оппозиция был обречена на поражение, потому что не мыслила себя вне партии. По утверждению Троцкого уже после 7 ноября «единственной заботой Зиновьева и его друзей стало теперь: своевременно капитулировать». Но и троцкисты пока не очень отличались. 10 декабря съезд получил отдельные послания троцкистов (Раковский, Муралов и Радек) и зиновьевцев (Каменев, Бакаев, Евдокимов и Авдеев). Они были почти одинаковыми и просили у съезда права хотя бы сохранять свои взгляды, при условии роспуска фракций. Сталин уже не верил таким заявлениям: «Говорят, что оппозиция имеет в виду подать съезду некое заявление насчет того, что она, оппозиция подчиняется и будет подчиняться всем решениям партии (голос: „Также, как в октябре 1926 года?“), распустит свою фракцию (голос: „Мы слышали это два раза!“) и будет отстаивать свои взгляды, от которых она не отказывается (голоса: „О — о“. „Нет, мы уж лучше их сами распустим!“), в рамках партийного устава. (Голоса: „С оговорочками“. „У нас рамки не резиновые“.) Я думаю, товарищи, что ничего из этой штуки не выйдет».

Большевики были привержены идее военной дисциплины в своей партии и считали существующий уровень свободы мнений вполне достаточным. Оппозиция предлагала расширить его до пределов, чреватых расколом. Уровень политической культуры большевистских руководителей в большинстве своем был не высок, они пока не чувствовали нужды в свободе мнений. Позднее, после крупных провалов 1930–1933 гг., печальный опыт научит авторитетных руководителей, что решения сначала нужно обсуждать, а потом выполнять. Станет очевидна правота критики оппозиционерами сталинского курса. Но это будет позднее.

XV съезд ВКП(б) пришел к выводу, что «оппозиция идейно разорвала с ленинизмом, переродилась в меньшевистскую группу» и исключил из партии 75 лидеров Объединенной оппозиции и 15 «демократических централистов».

19 декабря зиновьевцы попросились назад, но съезд предложил им обращаться в свои парторганизации в индивидуальном порядке. Исключенные из партии оппозиционеры были отправлены в ссылки, как социал — демократы начала века. 16 января 1928 г. Троцкий был выслан из Москвы в Алма — Ату.

Возможности для легального действия у видных оппозиционеров не осталось, на свободе осталось немного активных троцкистов. Рабочий класс не заступился за левую оппозицию — дальше общего интереса к ее мнению дело не пошло.

Оппозиция потерпела поражение в легальной борьбе. Но она не признала поражения своих идей, тем более, что многие из них уже брали на вооружение победители. Левая оппозиция сохранила и часть своих подпольных структур. Ее активисты, несмотря на угрозы арестов, продолжали распространять листовки, а в 11 годовщину Октябрьского переворота снова провели демонстрации в нескольких городах страны. После массовых арестов троцкистов в Киеве оставшиеся на свободе товарищи провели еще и демонстрацию перед ОГПУ — первую демонстрацию коммунистов против репрессивных органов СССР. Троцкий рассылал из ссылки сотни писем как ссыльным, так и остававшимся на воле товарищам. Он готовился к новым боям, не сомневаясь, что кризис НЭПа заставит партию принять его программу.

Уже на XV съезде победители были вынуждены принять некоторые предложения побежденных. Было решено ускорить темпы индустриализации и коллективизации, усилить наступление на кулака. Съезд указал плановым органам исходить из «более быстрого, чем в капиталистических странах, темпа народнохозяйственного развития». Центр тяжести переносился в область производства средств производства, а не средств потребления. Предполагалась быстрая индустриализация сельского хозяйства. На все это были нужны средства. Где их взять в условиях, когда нарастал социально — экономический кризис. С этим нужно было что — то делать.