Если ты хочешь спрятаться от католиков, найди приют у протестантов. Эти две, если можно выразиться, ветви христианской религии терпеть друг дружку не могут. Мы с П. Алексом поселились не очень далеко от Парижа – в небольшом городке Сен-Морис-ле-Шарансе. Эта обитель фермеров приютила у себя лютеранский колледж для мальчиков, куда Роди и пристроил меня учиться, да и сам тут же нашел работу садовника. Иногда, сидя на занятиях, я выглядывал в окно и видел, как П. Алекс с серьезным выражением на лице постригает кусты, пытаясь сделать из растений что-то похожее на животное, скажем, на кролика или медведя. Элизабет на людях не разговаривала, но ночью в отдельном домике, что находился тут же на территории колледжа, где и проживал Алекс, отрывалась вовсю, пытаясь вывести хозяина на разговор по поводу и без повода. Роди хорошо понимал желания Элизабет и вечером, лежа в постели, засыпал под ее философские монологи. Только храп Роди и мог остановить словесный поток, изливающийся из пасти бультерьера.

Я попал, без вступительных экзаменов, сразу в пятый старший класс и, видимо, только потому, что тут постарался П. Алекс, сунув в карман ректору приличную сумму кредиток. Учился я сносно, так как уже хорошо овладел французским, латинским и эсперанто. Благодаря прибору, конечно, но понимал все, что пытались втолковать нам учителя-священники. Впрочем, для меня все было интересно, потому что казалось ново, по-другому, даже как-то экзотично. В принципе, мы изучали все те дисциплины, которые преподают в обыкновенных колледжах, но не так, как у нас, на другом континенте. Я выразился бы – подходили с другой стороны, с другой точки зрения. Каждый день в колледже обязательно начинался с принятых здесь молений и урока познавания религии именно так, как видел ее Мартин Лютер .

Впрочем, жизнь протекала размеренно, я приобрел себе пару новых друзей: Андрэ Дюруа и Дюка Дойчера, коренных французов, посланных в колледж семьями для формирования нравственности. Андрэ был строен. Черные, почти до плеч, волосы, прямой нос и голубые глаза. Этакий красавчик. Дюк – здоровяк, постоянно колотивший боксерскую грушу у себя в комнате. Его русые волосы были коротко пострижены. Взгляд карих глаз – пронизывающий насквозь, немного злой, словно заставляющий тебя быстрее признать свою вину, даже если той нет. И хотя внешне я отличался от них своей смуглостью, но, похоже, это вряд ли отталкивало двух парней от нового друга. Впрочем, у нас в колледже училось несколько истинных иссиня-черных негров, были и помеси: мулаты, метисы, но это не ставило их в положение меньшинства.

Кстати, как и в Мексике друзей я нашел себе не особо прилежных в учебе. Они, как и многие из моей старой школы, покуривали марихуану, частенько устраивали разные неприятности учителям в колледже и жителям близлежащего городка. Например, напившись украденного из погребка вина, поджигали сарай с запасами сена, не специально, конечно, окурки не тушили. Бывало, время от времени заказывали девочек из секс-службы прямо на адрес фермы, где паслась скотина. Впрочем, коровы и козы моих новых друзей не смущали, да и прибывших на автолете девчонок – тоже, но лишь после того, как проституткам демонстрировали пачечки ярких еврокупюр. Не пойму, как их еще не поймали с такими-то выходками, но, видимо, и не пытались. И не в последнюю очередь потому, что отцы у этих парней были достойными, почтенными людьми, жертвовавшими немалые суммы в копилку колледжа. У Андрэ папаша являлся шефом оной крупной корпорации, у Дюка же был какой-то страшный чиновник из муниципалитета Парижа.

Мы быстро сошлись и стали отрываться вместе. Однако все, что бы мы не вытворяли, все это делалось втихую, никто и не собирался открыто попирать благочестивые правила протестантского колледжа, тем самым наставляя против себя непорочных учителей.

Особенно рьяно за порядком в колледже бдил ректор – отец Огюст. Обычно он носил темные очки, потому что глаза его отдавали некрасивой желтизной больной печени. Целомудрие воспитанников было предметом его особого внимания. У него наверняка имелось несколько шпионов в рядах учеников разных классов, потому как некоторые намеченные ребятами негласные увеселительные мероприятия вдруг ни с того ни с сего срывались. Случалось такое, потому что отец Огюст резко менял свои планы и заставлял отдельные классы молиться в часовне под запах аниса и карболки, да не по одному часу, притом – стоя на коленях. Бывало, что многие проказы раскрывались тут же, на месте, и заканчивались для учинивших их молениями на несколько часов. Иногда ректор ночью забредал в двухместные спальные комнаты, дабы удостовериться, что среди учеников нет гомосексуалистов или же, что они не скрывают под одеялами греховные помыслы рукоблудия. Мог просто пройтись по палатам, обнюхивая воздух на предмет курения. Закрывать на ночь двери было строжайше запрещено. Впрочем, в вечернее и ночное время от отца Огюста нередко попахивало кислым вином, поэтому если еще днем не было прямой наводки от стукачей, то он частенько прикладывался к спиртному и даже не пытался что-нибудь обнаружить. У студентов эти дни считались любимыми.

Внезапных налетов я боялся лишь по началу, но через неделю понял, что доносить на Андрэ и Дюка шпионы побаиваются: как выяснилось позже, в свое время они выловили пару доносчиков, и для тех это кончилось отнюдь не только большущими фингалами и разбитыми носами. Кстати, я сейчас понимаю, почему Дюк с Андрэ взяли меня в свою компанию, я действовал вместе с ними, не оглядываясь по сторонам, как это делали остальные парни из класса. Уместно сказать, что эта парочка была абсолютно убеждена в своем превосходстве над остальными, скорей всего, даже и надо мной. Во всех вопросах они считали себя безусловными экспертами, а если это было не так, то парни делали вид, будто сей вопрос их нисколько не интересует.

Как-то раз я рассказал им про стигматников, стараясь не распространятся, что сталкивался с ними вживую, и к моему удивлению их это очень заинтересовало. У всех французов в крови с рождения бурлили революционные «антитела». Слушали они про это раскрыв рот, и на следующий день облазили Мировую компьютерную сеть, ища информацию о постулатах последователей святого Элдрича.

Однако я все же с трудом понимал их характер, мечты, желания, идеалы. Что тот, что другой грезили быть похожими на древних героев типа Сирано де Бержерака или Жерара Депардье, когда же я увидел фотографии этих героев, то был очень удивлен их вкусу.

Вечерами я частенько забредал в сторожку садовника, где мы с Алексом обычно пили чай с рогаликами и обсуждали всякие пустяки. Каждую пятницу мы ездили на расположенное неподалеку стрельбище, где Роди тренировал меня стрелять, да и проверял собственную меткость. Как-то раз в такую вот пятницу в конце ноября, после вечерней мессы, когда я впервые увидел живьем падающий с неба снег, редкий, мелкий, тающий тут же, как только касался земли, но все же настоящий снег (хотя для Франции в это время года снег тоже большущая редкость), я направился в домик к Роди не просто поговорить, не просто съездить с ним на стрельбище, но еще и попросить. Он разжег камин, поставил два кресла и низкий столик ближе к огню, включил электрочайник. Лизи расположилась на половике под столом. В тот вечер мы обсуждали религии, в тот вечер я узнал многое о непростом прошлом П. Алекса.

 

Глава 1. Попранный Иисус.

– Сегодня на стрельбище поедем позже, – сказал Роди. – Звонил Мишель, сказал, что какие-то жулики купили себе лишние полчаса.

Я стянул с себя темно-синий двубортный форменный пиджак с эмблемой на правой стороне груди (эмблема была круглая, внутри – пятилистник, а в нем сердце с крестом), повесил его на спинку кресла и, оставшись в белой рубашке, ослабил узел галстука. Алекс разлил воду в чашки с пакетиками цейлонского чая английской марки «Lipton», я добавил пару пилюль заменителя сахара, помешал, отпил и уставился на огонь. В камине потрескивали березовые поленца, горя и отдавая жар двум людям и собаке. Огонь пылал, и я подумал, что в аду, наверное, огонь не так привлекателен и уютен, как тут, в сторожке.

– Знаешь, Алекс, – сказал я. – Почему-то мне кажется, что католическая религия не совсем правильно трактует священные писания.

– Эк, куда замахнулся, – ответил Роди и отпил из чашки чаю. – А тебе не кажется, что прошло чуть больше пары месяцев, а на твои мозги уже начали влиять местные святоши?

– И вправду, Алекс, у протестантов все как-то проще, понятней и натуральней, без всяких там выкрутасов типа непогрешимости Папы. Я, конечно, не особый знаток католических наворотов, раньше не был так набожен, но бабушка частенько брала меня на католические службы. Напыщенно, показушно. Уж сама-то бабуля довольно сильно верила в Бога, постоянно молилась по поводу и без повода, славя и прося…

– И попрошайничая, ты хочешь сказать?

– Может, и попрошайничая, это ничего не меняет.

– Ошибаешься, меняет. Просить может каждый, а попрошайничает только тот, кто слаб. Я в молодости падкий был на науки, пытался разбираться во всем. И знаешь, чем вредна религия? Не вера в Бога или еще во что-то или кого-то, а именно религия.

– Чем? – спросил я.

– Тем, что религию используют в корыстных целях, попирая тем сами ее же принципы. Чтобы понять, начать разбираться в какой-либо религии, надо знать не только ее основы, но и «благочестивые» дела в истории. Во все века религию пытались использовать лишь для обустройства своих авантюрных делишек. Кто на что способен. Ну, в частности, возьмем католические беспределы, которые творили в древности на твоей, и ставшей моей родине – Мексике. Мексиканские дела церкви, это хороший пример показушности католиков. Когда-то давно, веке в XV-ом, Колумб доплыл до своей Индии, и сразу, вслед за ним, в путь двинулись испанские и португальские колонизаторы. Все кинулись покорять просторы Центральной и Южной Америки, сжигая целые селения и уничтожая индейскую культуру. Европейцы привели за собой католических миссионеров, в функцию которых входило идеологическое подчинение местных племен новым властям. Уничтожение их языческой веры, уничтожение вредной религии, превращение аборигенов в рабов, в том числе – в рабов на золотых приисках. Да, да, именно в рабов. Церковь стала крупнейшим землевладельцем и помещиком. И все это делалось под прикрытием христианства, делалось лишь ради обогащения, впрочем, как и во все времена. Наблюдая небывалую жестокость и насилие со стороны людей, так сказать, служителей Господних, как могли индейцы поверить в то, что католики исповедуют любящего и умершего за них Христа? Они не стали почитать Христа, они стали бояться его. Боязнь Бога, понимаешь в чем смысл? Наблюдая беспредел, творимый священнослужителями, как индейцы, так и сами покорители новых земель стали отдаляться от церкви. Те же, чтобы сохранить за собой привилегированное положение и руководствуясь своими принципами, доставшимися в наследство еще со времен иезуитского Средневековья, принялись сталкивать различные группы людей между собой. При этом они охотно шли на заключение любых договоров, обеспечивающих им влияние и богатство. Кстати, все диктаторские режимы (в том числе и фашистские) также стремились заключить мир с церковью, чтобы придать законность и божественный характер своей власти. Во всех войнах церковь с целью наживы не только не призывала воюющих прекратить кровопролитие, но, напротив, используя институт отпущения грехов, проповедовала покупную непогрешимость, безгрешие с помощью индульгенции, мол, при этом человек становится чистым словно ангел. Да, да, просто посещая храм и жертвуя средства в его пользу, человек получает спасение. Все просто: убил, ограбил, изнасиловал – сходи в церковь, пожертвуй, а еще лучше – купи себе прощение. Так и делали. Средствами, приобретенными путем войн, убийств, грабежей, человек и покупал спасение! Ты только вникни, раз уж стал ближе к церкви. К прочему, можно вспомнить и то, что принципы учения Иисуса Христа и заповеди Его открыто и явно были попраны, а «христианство», которое пытались внедрить в государствах Америки, вообще не имело в себе главного – Иисуса Христа, а значит, являлось христианством только на словах, но не на деле! Таким образом, люди все дальше и дальше уходили от Христа, при этом распутные карнавалы, на которых все подряд накачивались наркотиками и буйствовали в пьяном бреду, наоборот поощрялись. Правильнее было бы сказать, что их «уводили» от Иисуса, и лишь в силу обычаев и традиций люди по праздникам продолжали посещать храмы. И таких примеров в истории тысячи.

– Но мы тут в колледже изучаем слово Божье, все его заветы разбираем по словечку, – попытался возразить я. – Не думаю, что меня тут стремятся совратить.

– А в душе, ты подумай, в душе ты веришь в Бога? А?

– Ну… Ты, наверное, прав, Алекс – не верю. Может, оно и есть что-то на самом деле, но, по крайней мере, не такое, как мне хотят его тут представить.

– Вот в том-то и дело, исказили все. Может, и верил бы, да не хочется.

– Правда твоя. Но откуда ты так много знаешь?

– Университет, парень. Когда-то и я учился, и довольно неплохо. У нас был доходчиво объяснявший все преподаватель по атеизму – профессор Александр Александрович Опарин. И только что я по памяти прочел тебе часть одной из его лекций.

– Если все так, зачем ты меня пристроил в религиозный колледж?

– Мы скрываемся, парень. Забыл, что ли? И от тебя никто не требует глубоко веровать. Вникай. Учи науку, в жизни поможет. Да ну ее, религию. – Алекс махнул рукой. – Я из-за нее на войну попал, всю жизнь перевернула.

– Из-за религии?

– Ну да. Молодой был, двадцать один год стукнул. Да ладно уж, потом как-нибудь расскажу. Пора двигать на стрельбище.

Когда вышли из домика, П. Алекс сел в пикап, электромобиль «Рено», завел, подождал, пока в кабину заберемся мы с Элизабет, после чего выжал педаль газа. Ехали минут двадцать, свернули по указателю и еще через пять минут вышли из авто возле охотничьего клуба. Направились внутрь домика. Два плотных здоровяка попались нам навстречу, пройдя мимо, сели в немецкий автолет «БМВ» и улетели. Алекс проводил их таким взглядом, будто подозревал в чем-то.

Стрельбище было самым обыкновенным. На открытом воздухе была огорожена поляна, на которой расположили множество мишеней всевозможных видов, от бегающих и прыгающих, до летающих по разным траекториям. Обычно мы с Алексом стреляли из пистолетов по плоской имитации людей с большими кругами на груди и маленькими на головах. В этот раз ничего не стали менять. Пять тонких пластиковых силуэтов резко поворачивались к нам – и мы по очереди выпускали по пять патронов. Мишель, хозяин заведения, обычно просто просил расписаться в книге, выдавал оружие и боезапас, после чего избавлялся от ключей, сам же продолжал сидеть в доме, смотреть телевизор. Элизабет осталась с ним, так как погода испортилась еще больше, и мокрый снег с дождем поливали вовсю. Короткая шкура бультерьера не очень-то приспособлена для холодного климата.

Мы стояли под крышей, яркие фонари освещали всю поляну, хотя дождь со снегом немного перекрывал видимость, пять пластиковых силуэтов находились тонкими боками к нам. Алекс вставил обойму, передернул ствол пистолета, приготовился.

– Давай! – крикнул он, и я нажал на кнопку. Мишени развернулись, и Алекс слева направо выстрелил по очереди, поразив все пять силуэтов. Я нажал на другую кнопку, и мишени стали приближаться.

– Ну, вроде неплохо, две десятки, две девятки и дешевая семерка. Ничего, сейчас пристреляюсь, получше результат будет. Давай сейчас ты, Санчо.

Я вставил обойму и по команде отстрелял свои пять патронов.

– Ну что ж, неплохо, – сказал Роди, просмотрев мишени. – Только заметь, ты не делаешь скидку на угол. Первая мишень – пуля ушла влево, последняя – вправо.

– Пристреляюсь, получше результат будет, – повторил я слова Алекса. – Кстати, ты хотел рассказать, как на войну попал. Настрелялся, наверное, вдоволь.

– Да уж, настрелялся на всю жизнь. Давным-давно все было иначе… – Роди сделал паузу. – Жил я тогда в России, в Челябинске, что на юге Уральских гор. – Алекс отогнал мишени. – После разоблачающих лекций профессора Опарина я стал искать что-то, что объясняло бы мир по-другому, попривлекательней, поглубокомысленней, что-то, что не так сильно дискредитировало бы себя в моих глазах. Хотелось философской романтики, безумных идей. И приглянулся мне Дзен. Какой там приглянулся, я просто ошалел от таких откровений. – Роди посмотрел на меня, видно хотел убедиться, что я его понимаю. Я качнул головой, давая понять, что смыслю о том, что он говорит. Алекс вставил обойму, вскинул руку, прицелился, но говорить продолжил: – Начал я копаться во всех течениях буддизма, ища что-то свое. Потом нашлись такие же, как я, и стали мы собираться. Что-то вроде кружка по интересам. Философствовали, читали откровения различных гуру. А тут, как назло, несколько стран в Южной Азии, на фоне общего бума к объединению, решили свой округ создать, стать, так сказать, одной директорией. Давай! – крикнул он, и я вдавил кнопку. Алекс отстрелялся и, повернувшись, сказал: – В экономическом смысле может оно и выгодно было, объединение-то, да вот в политическом никто из бизнес-воротил не хотел ничего терять. Однако большинство стран выразило поддержку этому объединению, в особенности Китай. Некоторые государства стали колебаться. Индия, к примеру, потеряв основного соперника в лице Пакистана, который нашел приют в Центральном азиатском округе, услужливо молчала, видимо выжидая. Да вот Далай-лама категорически против был. Говорил, тибетцы не должны признавать новый округ. Мол, раньше ни к кому не относились и сейчас не будем. Мол, буддизм завоевал весь мир, и несколько чиновников не могут решать, кому должна принадлежать колыбель великой религии. – Роди сел на стульчик. Я заворожено слушал его, уже забыв, что подошла моя очередь стрелять, а Алекс продолжал: – Ну что ж, наивное стремление к благополучию вызывает агрессию. Разразилась война, в основном, в горах и, в основном – война партизанская. Там народу-то, на Тибете, по пальцам пересчитать можно, китайцы бы затоптали их ботинками, да уж слишком модны были в мире заветы Шакья-Муни, и потянулись в Непал, страну большего сопротивления добровольцы, веру защищать. Кстати, непальскому королю снайпер прострелил череп через сутки после того, как он поддержал Далай-ламу. Народ восстал, и когда в страну вошли китайские подразделения, топча землю миллионами пар сапог, подался в горы. Мы с парнями решили, что и нам туда же надо, защищать великого гуру. Молодые были, энергия так и плескала. Университет бросили и сделали бросок на юг. Ну, конечно, броском это назвать трудно. Вначале добирались на товарняках, потом автостопом через Южный Казахстан. Когда большущие горы пошли, то пробирались как придется, в основном на своих двоих. В общем, натерпелся я в этом путешествии. Помню, приперлись мы в один из монастырей в горах, грязные и голодные, а там и не монастырь уже. Китайская база. Сразу попали в плен и никакие наши росказни про путешественников и про туризм не помогли. Месяц торчали в подвале, думал, пристрелят без суда и следствия – кто разбираться-то в такой заварушке будет? Но нет, как-то повезло. Ночью слышим грохот, стрельба, песок с потолка. Оказывается, партизаны налет устроили. Вытащили нас. Пару дней пробирались по горам, потом скрылись в подземелье, у них там тоже монастыри оказались. Приняли нас, кстати, как положено, на довольствие поставили, дали по снайперской винтовке, разбили на двойки и отправили воевать. Стрелять по ходу этой войны учился. Не знаю, как выжил. Случалось, засядем мы с напарником на деревьях или за камнями, снимем пару китайцев из колонны, что уныло бредет по дороге, и уходим. Потом сидим где-нибудь в сторонке и наблюдаем, как местность с вертолетов ракетами поливают. Или, бывало, шляемся по туннелям, что лабиринтами проложены в скальной породе. Устроишь засаду в темноте и ждешь. Глядь, идет кто-то, гранату – в проход, потом собираешь пожитки мертвецов. Помню, никак не мог разобрать, своих мы на тот свет отправили или чужих. На стороне китайцев тоже много кто воевал. Перемешалось все. В общем, Тибетская война. Историю-то хоть учил?

– До Тибетской войны еще не добрались. Но так кое-что слышал.

– Понятно, но ты давай, стреляй, стреляй. Тебе надо руку набивать.

Я вставил обойму, крикнул «Давай!» и выстрелил пять раз в головы силуэтов. Роди осмотрел мишени и сказал:

– Ну что ж, в голову у тебя почему-то лучше получается. Давай-ка я покажу, как можно научиться стрелять, если чаще тренироваться.

П. Алекс приклеил новые круги на головы мишеней и отогнал их на пятьдесят метров. «Давай!» – крикнул он и стал стрелять в каждый силуэт по три раза. Когда плоские фигуры подъехали, то в каждой голове обнаружилось по три отверстия: глаза и рот.

– Вот так вот, – сказал Алекс. – Тренируйся.

– Ну а что же дальше было, ну, на войне-то? – спросил я, присаживаясь на стул. Стрелять почему-то расхотелось.

Роди задумался и стал забивать трубку табаком. Прикурив, Алекс выпустил струю дыма.

– Из друзей кроме меня только Васян вернулся, – сказал он. – Да и то мозги у него оказались не в порядке, в черепушку осколок угодил. Я же… Короче, пролазил я в горах три года, а потом договорился новый Далай-лама, старого все же подкараулили и вместе с тоннами камней похоронили под землей. Так вот, договорился новый с посредниками американскими, и кончилась война, как и не было. Округ все же создали, назвали Южно-азиатским, и поехал я домой, уже не пацан, уже мужчина. А потом… Потом в России как всегда бардак, – Роди усмехнулся. – Впрочем, как и сейчас. Там никогда ничего не меняется, лишь внешние атрибуты. Сверхдержава, мать их! Бывают, правда, временные потепления. Русские, они ведь как наркоманы. Знаешь, что наркоман, принеся в ломбард вещь, никогда ее сразу не продаст, он заложит ее на время? И лишь потом, когда будет совсем на нулях, может и продать, да и то, посчитав, что в будущем обязательно купит еще новее, еще моднее. Наркоман всегда считает, что завтра будет в лучшем положении, чем сегодня. Надо лишь перекрутиться, лишь кольнуться. Так и русские вечно считают, что «утро вечера мудреней» или что «будет утро – будет пища». Да и я сам такой. Мечтатели, мать его! А когда проходит полжизни и становится понятно, что ничего, собственно, и не изменилось, начинают проклинать весь свет и искать виноватых. У русских всегда кто-то виноват, всегда кто-то козел отпущения. В те времена я только решил в университет вернуться, приобрести, наконец, высшее образование. А тут несколько губернаторов из сибирских областей встретились и, выпив, решили, что виноватые в бардаке сидят в Москве, и чтобы улучшить жизнь (или побольше нажить) надо лишь отделиться. И это все на фоне мировой мании к объединению. Постановили создать Североазиатский округ, при этом соответственно разделить страну. Придумали референдум и все такое. А народу что надо? Надо показать, что он будет лучше жить. Когда предварительные рейтинги стали обнаруживать, что до отделения всего шаг, Москва встрепенулась. Первые столкновения начались как раз на Урале. Нашли меня сибиряки сразу, заплатили неплохо, даже взвод дали, но войну мы все же проиграли – и уже через четыре месяца. Пришлось бежать, хорошо, деньги были – доллары назывались, кредиток в те времена еще не придумали. И побежал я в Европу. Пожил тут во Франции несколько лет, там-сям поработал, но призвания, как говорится, не нашел. Уже потом перебрался в Мексику. Там такие как я нужны были – опыт военный. Монету на лету сшибал. Получил я сразу сержантскую должность в полиции, а примерно два года назад вышел на пенсию. Так вот, по прошествии стольких лет я скажу, что войны случаются или из-за противоборств религий, зарабатывающих на этом деньги, или из-за ожиревших чиновников и бизнесменов, делящих власть, чтобы иметь еще больше опять же денег. Так что ко всему, что касается религии, заметь, религии, а не веры, я отношусь с настороженностью. У меня в Мексике был хороший друг, так вот, когда он умирал, жена к нему притащила священника. «Есть ли у тебя в чем покаяться, сын мой?» – спросил тот, и друг ответил: «Я выпил за жизнь невероятное количества спиртных напитков, съел тонны мяса. Я не могу вспомнить девяносто процентов женщин, с которыми переспал. Я считаю, что жизнь прожил не зря». Вот так вот.

– Да, покидала тебя жизнь. Кстати, Алекс, я сегодня целый день хочу с тобой поговорить, опять же из-за денег.

Сзади зазвенело, это Мишель давал понять, что время вышло.

– Что ты опять задумал, Санчо? – Роди нахмурился.

– Выходные на носу, друзья едут в Париж. Хочу с ними. Два с лишним месяца тут торчу. Развеяться бы.

– Ну, в принципе, можно. Только вот…

– Я осторожно, Алекс.

– Это вряд ли. Но держать, конечно, я тебя не имею право. Понимаю. Сам в твои годы любил развеяться. Ладно уж, давай двигай, и почаще оглядывайся по сторонам.

– Меня возьми, Санчо, – сзади стояла Элизабет.

– Никаких собак, – напрягся Роди. – Слишком явная примета.

– Спасибо, отец, – сказал я и П. Алекс сразу расслабился, видимо и вправду почувствовал себя отцом. Возможно, впервые в жизни. Он сунул руку запазуху и достал оттуда черный пистолет, отличающийся намеренно квадратными формами, и полную запасную обойму к нему. Он протянул оружие мне и сказал:

– На всякий случай. Пластиковый, пятнадцать патронов в обойме. Если что, зарядов не жалей, но и не вздумай палить по пустякам. Только если и вправду прижмут. И не забывай, мы в чужой стране.

– Думаю, оружие не понадобится, – ответил я. – Не воевать, гулять еду.

– Эй, ну что там, Алекс? – Из дома вышел Мишель. – Будешь платить еще за полчаса?

– Нет! Уже идем! – крикнул в ответ Роди, и мы направились к выходу, а потом, сев в машину, поехали в колледж.

 

Глава 2. Partie De Plaisir

[57]

.

Каждое субботнее утро к колледжу слеталось множество автолетов, скапливалась масса электромобилей. Родители учеников приезжали за своими отпрысками, чтобы забрать их на выходные дни домой. В основном это были родственники детей младших классов. Взрослые ученики обычно добирались сами – или на летбусах, или на собственных машинах. Водить автолеты в Объединенной Европе разрешено с шестнадцати лет. Впрочем, кое-кто предпочитал и в выходные оставаться в колледже.

В то утро я проснулся рано, пару раз толкнул Пьера, соседа по комнате, но тот, «разбросав уши по подушке», даже не шелохнулся, похоже, он не собирался вставать. Я прошел в ванную и тщательно вымылся, побрил мягкие, пробившиеся под носом и на подбородке волоски, опрыскал себя всевозможной французской парфюмерией. Потом натянул чистые голубые джинсы, пеструю плотную рубашку, ребристые ботинки и, прихватив короткую спортивную темно-синюю кожаную куртку с надписью на спине «New-York», положил во внутренний карман пистолет из твердейшего пластика и направился в жилище Андрэ и Дюка.

В коридорах была еще утренняя тишина, но я очень торопился попасть в Париж и не мог больше спать. Да и ночью постоянно ворочался, а потом, когда уснул, не один раз просыпался и бросал взгляд на светящиеся цифры электронных часов. Еще вчера вечером, после благословения Бога, Сына, Матери Его и Святого духа, мы сделали набег на пивоварню одного местного фермера. Напившись до такого состояния, что каждые пять минут приходилось бегать к ближайшему дереву (отчего, видимо, то тащилось), мы заполночь отправились спать. Прошмыгнули тихо мимо дежурного священника, который спал на входе за стойкой, сложив свою буйную голову рядом с початой бутылкой дешевого виски, после чего разошлись по комнатам, предварительно договорившись встретиться утром.

И вот, открыв дверь в опочивальню друзей, я обнаружил их мерно сопящими. Ну, держитесь ребятки, решил я и вставил квадратный диск с танцевальной музыкой в комп, настроил звук на полную катушку, ткнул в клавишу «Enter». Грохот ударной установки разбудил, наверное, весь этаж, но парни даже не шелохнулись. Пришлось убавить звук, а то сюда сбежались бы все учителя колледжа. Ну, не хотят просыпаться, не надо. Я погонял по монитору виртуальных футболистов, потом посмотрел утренние новости и в отделе культуры обнаружил, что завтра в Париже на стадионе «Стад де Франс» свой единственный концерт в Европе в ходе небольшого турне дает Элвис Пресли. Я толкнул Дойчера и тот что-то промычал в ответ.

– Эй, Дюк, что это за Элвис Пресли выступает завтра в Париже? Ведь он же умер еще в прошлом веке.

Дойчер приоткрыл один глаз, посмотрел на меня, что-то соображая, и ответил:

– Элвис живее всех живых. – А потом вновь уткнулся лицом в подушку.

Меня такой ответ, естественно, не устроил и я вновь принялся толкать Дюка. В итоге тот не выдержал и, поднявшись, спустил ноги на пол, просунул ступни в тапочки и поплелся в туалет. По пути он промычал что-то наподобии: – Ну и доставуч же ты, Сандро.

Дойчер прожурчал в туалете, вышел, подошел к дверям и продел сквозь дверную рукоятку бейсбольную биту, закупорив таким образом изнутри комнату. Потом он подошел к кровати, сдвинул ее, присел, выдернул квадратный кусок паркета. Пошарив рукой, достал из тайника пару бутылок пива «Miller» и одну протянул мне. Отхлебнув пару глотков, сел на кровать и, наконец, ответил мне:

– Не забивай голову, Сандро. Какая разница, умер Элвис или нет. Главное, что завтра он выступает на «Стад де Франс», и мы обязательно должны попасть туда. Можно неплохо оторваться. Понял?

– Понял, что ж тут непонятного. Кому не хочется оторваться по-страшному, тем более, я никогда не был на приличных концертах.

Я дернул замочек крышки вверх, откупорив бутылку, и сделал несколько глотков. У пива был приятный, легкий вкус солода.

Дюк взглянул на часы и подошел к Андрэ. Он поводил открытым горлышком возле носа друга, и тот отрыл глаза.

– На, хлебни и подымайся, через час за нами приедет папашин лимузин. Я вчера звонил, и он выделил его вместе с водителем на все выходные. Надо успеть привести себя в порядок.

Видимо, папаша Дойчера был очень крупным чиновником, раз не стеснялся давать своему отпрыску служебную машину, да еще и с водителем в придачу.

Андрэ встал и жадно допил Дюковскую бутылку. Сам же Дюк поплелся в ванную приводить себя в порядок. Я нетерпеливо ждал, когда парни очухаются, оденутся, но те явно не торопились. Примерно через час замурлыкал мобильный видеофон. Андрэ плескался в ванной, что-то насвистывая, к аппарату подошел Дойчер. Он, ничего не говоря, внимательно кого-то выслушал, отключился и произнес:

– Лимузин подан к подъезду. Пора на волю. – Потом подошел к стулу, на котором висела его форма и, взглянув на нее, сказал:

– Прочь христианские оковы, мне нужна живая одежда.

Дюк облачился быстро. «Живая» одежда состояла из черной с блестками рубахи с длинными треугольно выпирающими углами воротника на треугольные же концы воротника белоснежного костюма. Черные лакированные туфли завершали наряд. Я смотрел на Дойчера и не верил своим глазам: неужто он собирается в этом показаться на людях? Но после еще больше поразил меня Андрэ, его темно-бордовый костюм переливался как новогодняя елка. Парни повертелись у зеркала, и я выдавил из себя:

– Ну вы, парни, даете… Ну и одежду вы на себя напялили.

– А что такое? – Дюк удивленно посмотрел на меня.

– Да вы оделись так, как будто собираетесь выйти на сцену кабаре.

– У-у, – протянул Андрэ. – Сандро, ты у нас отсталый. Давай-ка, дорогой, возьми вот это… – Дюруа полез в шкаф, выудил оттуда черную в серебристых черепах шелковую сорочку и бросил мне. – Давай, меняй свою деревенскую рубаху.

Я потрогал мягкую ткань и спросил:

– К чему?

– Чтобы не выделялся нищенской простотой.

Я решил, что наверняка тут, в Европе, совершенно другие приколы, а, впрочем, выделяться и вправду не стоит. Пришлось по наставлению друзей сменить рубашку, и, посмотревшись в зеркало, я понял, что, пожалуй, подобный стиль пойдет и мне.

– Что за новая мода у вас тут во Франции? – спросил я, просовывая руки в рукава куртки.

– Боже мой, – сказал Дюк. – Прости сына твоего грешного. Да ты че, Сандро, вся Европа под рок-н-ролл и диско тащится. У вас что, в Америке не так?

– Э-э… – замялся я. – Да у нас все больше кантри.

– Америка, это отсталый континент. Все идет от нас, от французов. Мы – законодатели мод. Мы нация, которая творит культуру. – Андрэ явно гордился собой. – Почалили. Нам пора на вечеринку.

Я опять удивился.

– Вечеринки начинаются вечером.

– Поехали, Сандро, – Андрэ вытащил биту из рукоятки и толкнул дверь, – и мы покажем тебе, когда начинаются настоящие вечеринки на самом деле.

Ко мне подошел Дюк и, похлопав по плечу, наклонился и прошептал:

– Лучшие вечеринки начинаются только один раз – и никогда больше не заканчиваются. Только если вдруг дом по пьянке сожгут.

Когда мы выходили из колледжа, на нас вообще никто не обратил внимания, хотя на площадке перед центральным входом уже собралось много людей, торчавших подле своих электромобилей и автолетов, ожидавших своих чад, которые, видимо, не торопились покидать божью обитель. В сторонке стоял длиннющий лимузин не понятно какой марки, скорей всего – эксклюзивная модель, и мы направились к нему.

Водитель, как положено, был в униформе с фуражкой. Он, когда мы забрались в салон, повернулся и спросил:

– Куда?

– На вечеринку «У Максимума дома».

Водитель понимающе качнул головой и завел двигатель. Осторожно протискиваясь между машинами, мы выехали за ворота и по двурядной дороге направились в сторону тракта, что находился в пяти километрах от колледжа. Подъезжая к междугородней трассе, я обратил внимание, что сегодня она просто забита машинами. Автолеты ручейками летели в четыре этажа, хотя в обычные дни хватало и двух воздушных потоков.

– Божья матерь, – произнес я. – Куда это все? Праздник, что ли, какой?

– Да ты че, Сандро, – ответил Дюк. – Уик-энд! У нас выходные дни – это и есть праздник. Люди всю неделю ждали только выходных дней, чтобы оторваться как следует. Жизнь-то идет! Никто не хочет прожигать ее лишь на работе. Ты не представляешь, сколько у каждого служащего отгулов, прогулов и «библиотечных дней». А тут официальные выходные! Ты во Франции, приятель. Вон те автолеты, что вверху, это парижане летят в загородный дом или к родственникам, может просто на природу или на побережье. Остальные спешат в Париж – просадить заработанные деньги на разных развлечениях. Вот доживем до Дня взятия Бастилии, тогда увидишь, что такое официальный праздник.

Въехав на бетон тракта, водитель втиснулся в поток электромобилей, в основном большегрузных, и стал набирать скорость. Потом переместился в крайний левый ряд и, потянув штурвал на себя, поднял лимузин в воздух. Он осторожно вписался в череду автолетов, летящих в сторону Парижа, водители которых ориентировались по карте, выведенной на панельные дисплеи бортовых компов, а компы ориентировались по невидимым маячкам, установленным вдоль наземной трассы, в то же время сверяясь и со спутниковыми сигналами. Мы не спешили и поэтому не стали подниматься на верхнюю скоростную полосу. Водители представительских машин, а мы летели в салоне именно такой, должны были быть профессионалами, что называется, поневоле, ведь любое маломальское столкновение несло колоссальные убытки. Ремонт подобных машин мог разорить любого виновного в аварии.

Внизу, справа и слева проплывали ухоженные поля, небольшие фермерские хозяйства. Андрэ полез в холодильник, извлек оттуда темную бутыль с бордо и разлил вино в бокалы. Тем временем Дюк врубил в салоне музыку так громко, что шоферу ничего не оставалось, как отделиться, перекрыв водительскую часть машины звуконепроницаемым и пуленепробиваемым щитом.

– Отец какой-то у тебя странный, – сказал я Дюку.

– Это почему? – спросил тот.

– Дает машину с водителем, чтобы ты веселился, разрешает пить вино.

– У-у, – Дойчер махнул рукой. – Это еще че. Вообще-то отец мой развелся с матерью еще пару лет назад. Теперь меняет женщин, как перчатки. Однако мать сильно настроена, чтобы отец все же мне помогал. Ну, он помогает тем, что делает все, что я захочу. Лишь бы я случайно не капнул мамуле о его невнимании ко мне. Кстати, папа нередко любит мне повторять, что если бы в молодости не зажигал по полной программе, то вряд ли стал бы замом главного прокурора Франции.

– А мать что, тоже не против? – поинтересовался я.

– У матери новый муж. Она занимается бизнесом, вечно занята, и все, что для меня делает, так это периодически звонит и спрашивает: «Отец помогает тебе?» И когда я отвечаю, что да, она приговаривает: «Смотри, не шали там слишком сильно». В общем, моя жизнь вполне устраивает всех, включая меня.

– У меня хуже, – признался Андрэ. – Родичи постоянно норовят вмешаться в мою жизнь. То не делай, этак не поступай. Приходится вести двойное бытие. При родителях я пай-мальчик. Кстати, они упорно настаивают на том, чтобы я после колледжа занялся карьерой военного. А для начала, как они считают, я обязательно должен пойти в армию. Сам же я, конечно, туда идти не намереваюсь, впрочем, жизнь покажет.

Когда успели допить бутыль десертного бордо, тогда я понял что мы уже в пригороде Парижа. Он начался сразу, словно автолет пересек невидимую границу. Вид странный, даже немного противный, нет, конечно, это было лучше, чем «Район трущоб», но все же я ожидал увидеть что-нибудь иное, более солидное. А тут, кварталы огромных многоквартирных домов с плоскими балконами и лоджиями, на которых сушилось белье. Серый бетон. Кругом – серый бетон. Потом пошли промышленные строения, какие-то заводы и фабрики. Начали появляться щиты с голыми девицами, рекламирующие непонятные мне товары. Когда мы пролетали над мостом, я увидел вдалеке слева силуэт, который нельзя было не узнать, – Эйфелеву башню. Вскоре сплошной стеной стали наплывать небоскребы, огораживающие Париж кольцом. Центр города считался заповедной зоной, строительство там почти не велось. До сих пор в Париже имелись целые кварталы, не изменившиеся со времен Дюма, не имеющие горячей воды и канализации, вообще без каких-либо цивилизованных удобств.

Мы выехали на кольцевую трассу, забитую автолетами, и шофер, видимо решив, что быстрее будет продвигаться по асфальту, начал перестраиваться в нижний ряд, потом – на асфальтированную дорогу. Он в наклон почти уперся в багажник какой-то машины, но поставить горизонтально заднюю часть никак не мог, потому что сзади автолет подпер какой-то мусоровоз. Послышался действующий на нервы сигнал клаксона, и водитель муниципальной службы высунулся из кабины и закричал:

– Куда прешься, ишак хренов!

Мы сидели в наклон, но Дюк умудрился открыть верхний люк и, высунувшись наружу, показал недовольному парню средний палец.

– А вот это ты не хочешь, con ? – выкрикнул он. – Попробуй задень машину, я заставлю тебя ее купить.

Покупать лимузин водитель мусоровоза явно не собирался. Он выругался, сел вновь за баранку и, не зная, что ему теперь делать, только и смог, что давить на клаксон. Однако через пару минут поток сдвинулся, и мы благополучно встали на колеса. На первом же перекрестки свернули в узкий проход улицы, и теперь уже никто нам не мешал. Теперь лимузин пробирался мимо помпезных домов XIX века и людей, спешащих по тротуарам. Далее пошли уличные кафе, парки и сады, запах пищи, проникающий в салон. Парижская жизнь кипела так, как я никогда и нигде в жизни не видел.

– У моего папаши в холодильнике ни грамма спиртного! – крикнул Дюк и, убавив звук проигрывателя, вызвал через селектор водителя. – Эй, Гарольд! Притормози около магазина, надо заправиться вином или пивом.

Немногословный Гарольд резко свернул в сторону, машина поднырнула под эстакадой метрополитена и затормозила возле тротуара. Вывеска магазина гласила просто: «Маркет». Мы выползли из салона и направились внутрь помещения. Я заходить не стал, оставшись подышать свежим воздухом и осмотреться. Все-таки я впервые был в Париже. Наверху на эстакаде затормозил состав метропоезда. Вниз с двух сторон перрона по ступенькам эскалаторов, накрытых прозрачной крышей и спускающихся прямо на тротуар, спешили люди. Кругом пестрела всепоглощающая реклама на огромных щитах и объемных голографических роликах, проецирующихся прямо в воздухе. Я присмотрелся, пытаясь понять, что рекламируют. В основном выставляли новомодную разработку профессора Плешнера именуемое проект «Оживление». Компания «Байкалов И. Т. П.» имела права на реализацию этого проекта. В рекламных роликах, демонстрировалось это примерно так:

У вас умер муж? – Гроб с покойником во фраке. – У вас умерла жена? – Веселая парочка перед алтарем. – У вас умер кто-то из родных? – Групповое семейное фото. – Или даже любимое животное? – Кошка, сидящая рядом с мраморным догом. – Побеспокойтесь заранее сделать копию личностей ваших дорогих, ваших любимых. И тогда вы в любой момент вернете себе желаемого человека, обожаемую зверюшку. – Веселое, резвящееся семейство вместе со зверьем на пикнике. Потом – серьезный мужчина в белом халате на фоне современной лаборатории с приборами и колбами. – Суперандроиды, симулакрумы, электромолекулярные животные и даже простейшие роботы могут носить в себе личности ваших любимцев. Это вам не игрушки, это полное возвращение памяти.

Позже я узнал, что на самом деле это и было как раз что-то типа игрушек. К примеру, умершая жена по-прежнему сидит дома и вместо того, чтобы тебя доставать, просто любезничает с тобой. При этом ты можешь заниматься сексом с кем угодно под ласковым взглядом бывшей супруги. Хотя, можно было запрограммировать искусственные мозги на то, чтобы жена и доставала, и причитала, короче, все, что угодно. Однако в мире почему-то стало особо модно заказывать себе животных с встроенными копиями памяти умерших, а то и живущих в данный момент людей. Представьте себе, сидит на диване кошка и ругает тебя голосом твоей бывшей супруги, которая к примеру сбежала в теплые края с соседом. Или у какой-нибудь девчонки живет дома собачка, которая ведет с ней разговоры голосом ее же парня, периодически напоминая ей о своей любви. Метод был простейшим, никакого самообучения, никаких личных эмоций, кроме скопированных с личности. Никто не мог понять, как это эмигрант из Российского округа первым додумался до подобного бизнеса. Ни о какой полной копии сознания человека речь собственно и не шла. Брались воспоминания отдельной особи и вгонялись в память любых искусственных существ с самым простейшим мозговым аппаратом. Лишь бы говорили фразами бывшего хозяина «личности» или просто вспоминали ушедшие дни. И самое главное, технология была настолько дешева, что приобрела народную популярность. Это вам не андроиды с ИскИном, стоящие дороже престижного автолета.

Также рекламировали новые «Живые волосы». Так прямо и показывали: «Живые волосы, умные волосы – волосы на всю жизнь». Это имело вид парика со специально синтезированными волокнами. Надеваешь на лысую голову понравившуюся шевелюру, и луковицы при соединении с кожей, находя питательную среду, самостоятельно приживались и начинали жить своей жизнью. Так что лысеющих людей в последнее время поубавилось.

Дюк с Андрэ появились, толкая перед собой решетчатые тележки, забитые спиртным и продуктами. Андрэ посмотрел на меня и сказал:

– Там в магазине отоваривается пара очаровательных миссок, может, подождем, познакомимся? Приедем к Максимуму, так сказать, со своим добром.

Я пожал плечами, мне совершенно не хотелось знакомиться прямо здесь, думал, выпью, буду посмелее. Я ответил:

– А что, там, на вечеринке, девчонок нет, что ли?

– Есть, но эти тоже прикольные, – сказал Дюк.

Я решил отделаться от предстоящего знакомства, подойдя к стеклянной двери и сделав вид, что смотрю внутрь помещения и оцениваю девушек. Никого не заметив, я все же сказал парням:

– Не в моем вкусе.

– Что бы ты понимал, отсталость, – возмутился Андрэ и добавил: – Если не хочешь классных девчонок, то иди и познакомься вон с той деревенщиной. – Парни рассмеялись.

Я взглянул в сторону, куда мотнул головой Дюк и увидел девушку, одиноко сидящую на скамейке. Девушка и в самом деле оказалась такого типа, который мне нравится, и я не понял, что имели в виду парни, но тут до меня дошло – Дюку с Андрэ не пришлась по вкусу ее мешковатая одежда.

– Ну и познакомлюсь, – ответил я и направился к незнакомке. В моей голове созрел безумный план, а именно – одеть эту девушку в самые изысканные наряды французских кутюрье. Слава богу, деньги позволяли. А уж потом посмотрим, какие девчонки бывают классные, а какие нет.

Она сидела и, глядя себе под ноги, о чем-то думала. Я никогда не знакомился с девушками на улице и не нашел ничего лучше, чем сказать ей:

– Девушка, вы мне сразу понравились, ну, в смысле – душа и все такое.

Она вначале взглянула на меня как-то странно, а потом засмеялась. И тут я понял, что знакомство состоялось. Я присел и сказал:

– Привет, меня зовут Сандро, и мы едем с друзьями на вечеринку. Не хочешь присоединиться?

Она пожала плечами и ответила:

– Хочу, но не могу.

Девушку звали Жанна и, оказывается, она потеряла своих спутников, поэтому сидит и ждет, что они сами ее найдут. У нее был странный акцент. И когда я спросил Жанну об этом, она ответила, что живет в России, а учила французский язык вживую, не используя никаких приборов. Мы бы просидели еще час, говоря о разных штучках, но сигнал клаксона из лимузина заставил поторопиться. Я посмотрел в сторону престижного автолета. Тележки валялись на асфальте, парни активно жестикулировали, требуя поторопиться.

– Все же поехали со мной, – вновь предложил я.

– Нет, – спокойно ответила она, хотя весь ее вид, как мне казалось, говорил об обратном. Она будто просила: убеди меня.

– Мы едем на лучшую вечеринку, и даю полную гарантию, что тебя никто не тронет, в том числе – я, если, конечно, сама не захочешь.

– Понимаешь, Сандро, я все же должна дождаться ребят. Они все равно вернутся, и найдут меня. Как только они достанут билеты, сразу и начнут искать меня. Видишь ли, мы специально приехали в Париж для того, чтобы сходить завтра на концерт Элвиса Пресли.

– Это судьба, – едва слышно произнес я и уже громче: – Жанна, мы с друзьями завтра тоже идем на Элвиса. И я гарантирую, что билеты у нас будут. Ну, а насчет твоих парней… Среди них есть твой boyfriend ?

– О, нет, Сандро, конечно нет. Но все равно они будут волноваться.

Повторный сигнал клаксона вывел меня из себя.

– Сейчас, – крикнул я друзьям и посмотрел на Жанну так умоляюще, что она встала, взяла свой рюкзачок и сказала:

– Ну, вечеринка, так вечеринка. Пойдем, но пообещай мне, что завтра мы обязательно найдем моих друзей там, на стадионе.

– Я даже объявление дам – на главное табло.

Я был просто счастлив. Это была моя первая собственная победа в жизни. Я уговорил девушку, сам, без помощников и подкупа. И какую девушку! Она была просто прелесть, и никакая одежда не могла изменить мое мнение о ней. Хотя и одежда, по моему вкусу, была тоже прикольная. Однако мы были в Париже, верней сказать, в напыщенной Европе, а в чужой монастырь…

 

Глава 3. У Максимума дома.

Мы ехали по центральной части Парижа – Старому городу, и я уперся взглядом сквозь тонированное окно лимузина, наблюдая за наружными видами. Дома впечатляли своим антикварным видом. Дворцы, особняки времен королей. Парки и арки. В современном благоустройстве Парижа центральную часть города оставили в покое, а современные высотные здания возводили ближе к окраинам, поэтому столица новомодных течений с высоты орлиного полета выглядела скорее глубоким блюдцем, чем американской елкой. Над Старым городом полеты автолетов, кроме правительственных и полицейских, были запрещены.

Парни Жанну почему-то игнорировали, хотя, нет, пытались подшучивать, но зло. Впрочем, мы еще выпили, а я прекратил смотреть по сторонам и стал более общительным. Жанна тоже немного повеселела и, наконец, заговорила:

– А это что такое? – указала она пальцем на какое-то массивное старинное сооружение.

– Не знаю. Я и сам первый раз в Париже.

– Да? – удивилась девушка. – И откуда ты?

– Из САО.

– Ух ты… Из Америки или Гренландии?

– С юга, – соврал я. – Сан-Антонио.

– Класс! Первый раз вижу американца вживую. А что тут делаешь?

– Учусь. У меня отец здесь работает в протестантском колледже, ну и я при нем.

– Понятно. – Жанна многозначительно качнула подбородком.

– Ну и как тебе наша столица? – спросил Дюк, мотнув головой в сторону тонированного окна. – Говорят, что у каждого человека два родных города. Один там, где родился, другой – Париж.

– Парижу еще предстоит стать таковым, – ответил я.

– Не сомневаюсь, – Дюк дружески подмигнул.

Автолет свернул на узкую улицу, полную фешенебельных бутиков, и я встрепенулся:

– Ребята, – сказал я. – Остановите-ка где-нибудь здесь.

– Зачем? – спросил Андрэ.

– Надо выйти.

– Все куплено, Сандро, – Дойчер похлопал по пластиковым пакетам, набитым продуктами и спиртным. – Может, тебе плохо стало? – Друг насупил брови.

– Может, ему просто сувенир купить надо, – констатировал Дюруа и попросил водителя остановиться.

Лимузин плавно подрулил к тротуару. Я открыл дверцу и подмигнул девушке.

– Жанна, пойдем прогуляемся? Не пожалеешь.

Девушка бросила на меня удивленный взгляд, но из салона выбралась.

– Что ты задумал? – с какой-то хитрецой спросил Дойчер.

– Сейчас увидите.

– Только не очень долго, – Андрэ явно торопился и, видимо, неспроста. Наверняка жаждал побыстрее встретиться с какой-нибудь подружкой.

Я вылез, демонстративно взял Жанну под руку и направился в ближайший магазин-салон.

В респектабельном бутике, где не было видно ни одного покупателя, на нас сразу набросилась стая продавцов-консультантов.

– Оденьте эту девушку так, чтоб я очаровался ею сразу и на всю оставшуюся жизнь. – Произнеся эти заветные слова, я сел за столик и добавил: – И пива сеньору. То бишь мне.

Продавщицы, которые будто ждали нас все эти годы, сразу засуетились. Засуетились все, кроме Жанны. Которая, видно, соображала, что же я такое задумал. Но постепенно, очевидно, пришла к выводу – что-то недоброе. Лицо ее сменило довольное выражение на противоположное. Девушка явно не была рада такому положению дел.

– Почему это ты решил, что мне это надо? – зло спросила она. – Мне по душе то, как я одета.

– Жанночка, – спокойно произнес я, пытаясь продемонстрировать в тоне своего голоса больше наставнических ноток, чем уговаривающих. – Мы едем на самую лучшую вечеринку в Париже. Давай попробуем подобрать тебе наряд, более подходящий для этого случая. Думаешь, я так одет ежедневно? – Я ткнул указательными пальцами себе в грудь, попав в серебристый череп на шелковой рубашке. – Нет, специально принарядился. Ну, а если вдруг тебе не понравится местный колорит нарядов, то покупать не будем. Согласна?

– Черт возьми, – Жанна продолжала злиться. – Даю сто один процент, что тут нет того, что мне придется по вкусу.

– Давай просто попробуем, – продолжал спокойно настаивать я.

– Но…

– Я заплачу, а ты потом что хочешь, то и делай с этими покупками. Можешь выбросить.

Жанна сделала паузу и мотнула головой.

– Ладно, – сказала она. – Почему бы и нет? Но знай, ты меня не покупаешь.

– Ни в коем случае. У меня, кстати, и в мыслях ничего подобного не было.

– Ну, тогда давайте, мадамы, попробуйте меня удивить.

«Мадамы» начали пробовать, но прежде чем облачать даму в современные европейские изыски, Жанну отправили к косметологу, потом – к цирюльнику. Все это продолжалось довольно долго, и вскоре на пороге появились недовольные нашим отсутствием Дюк с Андрэ, которые явно были раздосадованы тем, что все еще не скоро кончится. Они уселись рядом, и мы дружно набросились на вовремя подоспевшее в руках продавщицы пиво. Время полетело быстрее.

Когда Жанна вышла показаться мне (потому что смотрела она именно на меня), видимо, как платившему за все, я просто кончил. Девчонка, только сейчас выглядевшая, как взбалмошный подросток, заставила взглянуть на себя по-другому. Повзрослевшая Жанна буквально принуждала влюбиться в себя с первого взгляда. Темные с лиловыми прожилками волосы тонкими кончиками-сосульками свисали со всех сторон, глаза – с махровыми ресницами, полные губки поблескивали невероятной гаммой оттенков так, что хотелось целовать их, целовать и целовать. Шерстяная кофточка с незатейливым, но стильным узором, приталенная юбка чуть ниже колен, туфли на каблуке-пирамидке острием вверх. Подошла одна из девчонок-консультанток и накинула Жанне на плечи плащ из блестящей тонковыделанной кожи с пушистыми (полосатый мех какой-то редкостной зверюшки) воротником и манжетами.

– Такую примут на вечеринку? – Жанна явно издевалась.

«С такой девчонкой я не вылезал бы из постели никогда, – подумалось мне. – Хотя у меня еще все впереди. Лишь бы удалось понравиться ей, да друзья бы не мешали. Ишь, как смотрят, французы».

Парни же просто уставились на Жанну и, видно, боялись произнести и слово. Лишь Дюк присвистнул.

– Ну вот, а вы говорили – деревенщина, – произнес я шепотом. – Как вам вот этот образ?

Андрэ наклонился к моему уху и произнес:

– Неплохо. Откуда, ты говоришь, она приехала?

– Из Российского округа. Но ты это, смотри мне. За этой девчонкой я сегодня ухаживаю.

– А завтра?

– И завтра, и послезавтра. – Я встал, подошел, бесцеремонно поднял правую кисть девушки и поцеловал: – Мадмуазель, я ваш навеки.

Жанна, видимо, и сама не ожидавшая такого всплеска эмоций от меня, рассмеялась.

– Ладно уж, поехали, – бросила она и застучала каблучками к выходу.

Вечеринка «У Максимума» проходила в загородной (по положению древних времен, а сейчас – основательно в городской черте) резиденции какого-то короля или его родственника. Это был дом, похожий на дворец, с выложенной лужайкой перед ним и с тенистыми аллеями по краям этой лужайки. Наш автолет проехал сквозь распахнутые, блеснувшие позолотой ворота, сделал круг и остановился возле широкой лестницы, по бокам которой имелись статуи обнаженных женщин, стоявших на четвереньках и блюющих плотными струями воды. Из дворца неслись гулкие удары музыки, на входе белела кудрями париков пара привратников в ливреях, отделанных золотистыми галунами. Лакеи открыли массивные деревянные с инкрустацией двери, и мы прошли внутрь.

Если вечеринка и считалась частной, то деньги на входе с нас все же взяли. Да наверное потому и взяли, что – частная. По сто сиреневых с головы. Однако Андрэ предупредил, что внутри все бесплатно – и вино, и еда, и комнаты на тот случай, если напился и не в силах вернуться домой. Каждый клиент регистрировался (не важно под каким именем) и находиться здесь мог не более суток. Потом – опять сто кредиток.

Мы оставили верхнюю одежду в гардеробе и окунулись в непрекращающуюся никогда вечеринку, проходящую во множестве залов с барами, дискотеками, стриптизом и кабаре. Выступлениями живых и виртуальных исполнителей. Пронизанную табачным и марихуановым дымом, с множеством гарсонов, курсирующих по всем помещениям. Сразу пропало ощущение, что снаружи солнечный день: тут все находилось в полумраке, который освещали где – мелькающие лучи, где – неоновый свет столиков, где – просто масса огоньков от горящих свечей. Каждый зал представлял собой видение данного места, как пригодного для веселого времяпрепровождения, какого-нибудь современного модного стилиста.

Пройдя несколько залов, протискиваясь между тусующимся народом, пытаясь не потерять в толпе спину спешащего впереди Андрэ, мы попали в зал с надписью из изогнутых неоновых трубок: «Disco».

Дискозал был полон блеска, разноцветья люминесцирующих источников света и главное – ритма, заставляющего вспомнить старинные музыкальные ролики. На сцене под эту легкую музыку выплясывало несколько пар танцоров, сверкающих одеждой.

За одноногим столиком, мигающим красными пятнышками света, справа от сцены одиноко сидела черноволосая девушка. Увидев нас, она вскочила и рванулась навстречу, бросилась на шею Дюруа. Закончилась эта сцена смачным поцелуем.

– Мишель, – представил свою подружку Андрэ, и мы с Жанной назвали свои имена.

Все дружно сели за столик.

Мишель, девушка высокая, стройная, ее короткие черные волосы забавно переливались в отсветах светомузыки. Тонкие губы, маленький носик, синие глаза с пышными длиннющими ресницами, которые, пожалуй, и являлись самой яркой достопримечательностью во всей внешности подружки Дюруа. Платье штормового цвета с мелкими блестками отдавало разными оттенками при каждом движении тела.

– Что будем пить? – спросил Андрэ.

– Хочу вино! Хочу пирожное! – констатировала Мишель, заранее как бы отметая все возражения. И я сразу понял, что эта Мишель та еще штучка – привередливая и капризная. И что французам в этом нравится?

– Да че вино-то, – не согласился я. – В машине уже этого вина выпили за всю футбольную команду. Может, что-нибудь покрепче?

– Водку с соком, – посоветовала Жанна.

– Текилы с лимоном и солью, – добавил я.

– Эх, ребята. – Дюруа улыбнулся. – Я закажу такое вино, что языки проглотите, когда причмокивать будете. Поймете – то, что мы пили в автолете и близко не стоит с лучшими напитками Франции.

И Андрэ подозвал гарсона. И Андрэ сделал заказ.

– Шато Ля Миссьон, О-Брийон, сыр к вину и рагу из зайца.

Парень с электронным блокнотом для записи заказов изменился в лице, вытянулся, и я понял, что стоят произнесенные Андрэ яства приличных денег. Я же помнил, что внутри все бесплатно.

– Пирожное, – пропищала Мишель.

– И пирожного, – добавил Дюруа.

Пока гарсон выполнял заказ, мы молчали. Новый человек в компании (Мишель же была новенькой, по крайней мере, для меня с Жанной, как, впрочем, и мы для нее) на время заставляет заткнуться, чтобы не сморозить чего лишнего, чем сходу испортить о себе мнение. Мишель вытащила из узкой сигаретной пачки белую соломинку и прикурила. Сразу закурили все и стали демонстративно смотреть на сцену, где под видом шоу-балета множество мужиков в облегающих костюмах с блестками крутили танцовщиц в коротеньких юбочках. Это действо походило на динамичное занятие сексом, притом во всевозможных позициях. Девушки в сильных руках танцоров пролетали то между ног у них, то над головами, при этом неистово двигали бедрами и периодически вращались вокруг своей оси.

Появился долгожданный гарсон. Он, прежде чем открыть вино, продемонстрировал бутылку каждому из нас, и когда Дюруа согласно качнул головой, вставил штопор и, накрутив рукоятку, извлек пробку. Налил в один бокал. Андрэ поболтал жидкость, понюхал и, отпив, еще раз качнул головой. Гарсон разлил вино в бокалы, после чего, продемонстрировав другое вино, проделал ту же операцию и удалился.

– К каждому вину полагается свой сорт сыра. Это традиция, – с видом знатока произнес Дюруа, после чего поднял бокал, отпил и взял с блюда кусочек сыра. – Этот сыр как раз к Шато Ля Миссьон. Во втором блюде – к О-Брийон. – Было видно, что лекцию Андрэ решил прочитать именно нам с Жанной, так как Дюк уже выпил и закусил вино соответствующим сыром. Подружка же лектора просто смотрела на своего кумира влюбленными глазами. Андрэ продолжил: – Вы, ребята, попробуйте вино. Давайте. Вот увидите, что вкус у Ля Миссьон чрезмерно стойкий и мощный. Букет его напоминает могучий автолет, летящий со скоростью самолета по пустой, самой скоростной верхней трассе. А вот О-Брийон, напротив, нежное и изящное вино. Я специально заказал две разные марки вина, чтобы вы поняли, что вино вину рознь. Кстати, О-Брийон самое то употреблять под рагу из зайца, которое, как вы видите, я и заказал.

Я быстро выпил красный напиток, но нисколько не почувствовал себя за штурвалом могучего автолета. Может, перед питьем таких дорогих вин надо положить кусочек ЛСД под язык? Тогда можно будет не только воздушный автобан увидеть, но и в космос слетать. Взяв сыр, я хотел было закусить, но запах, ударивший в нос, отбил эту охоту.

– Эй, Андрэ. А почему ваш сыр так противно воняет? – спросил я.

– Сыр, друг мой, это не кокаин, – ответил Дюруа, – его не нюхают, его кушают.

Андрэ демонстративно забросил желтоватый с вкраплениями пластик в рот и стал с явным наслаждением его пережевывать. Меня даже передернуло от этого. Я налил себе еще бордового вина и выпил его залпом. На что Андрэ не преминул посетовать:

– Не надо употребление дорогих напитков превращать в заурядное пьянство. Легче надо, смакуя вкус.

– А мне и так хорошо. – Я взял из рук Жанны ее бокал и вновь быстро пропустил его содержимое в желудок. – Не советую тебе пить это, – сказал я ей. – А то на скоростную трассу потянет.

Жанна рассмеялась и, налив себе еще одну порцию, выпила.

– Да вроде бы ничего, – произнесла она. – А покрепче что-нибудь подают в этом заведении?

– Теперь с меня заказ, – бросил я и вытянул вверх руку. Гарсон возник сразу, видимо пасся где-то неподалеку, ожидая, что мы таки дадим ему долгожданные чаевые. Не тут-то было. Я выдал: – Текилу, соль и лимон.

Впрочем, я отлично понимал, что уже начал пьянеть и пьянеть не на шутку, так как явно вставал в оппозицию к друзьям, издеваясь над их вкусами. Однако все же решил, что с Жанной мы хоть один «лизни, выпей, кусни», но сделаем.

Сделали, и когда Мишель с Андрэ решили где-то уединиться, мы с Жанной договорились сменить место, для того чтобы потанцевать. Дюку пришлось идти с нами. Я попросил его показать нам зал с «динамичными плясками» и Дойчер повел нас. В новом помещении не было свободного места – этакий танцбол. На сцене за столиком приплясывал ди-джей – большущий негр в наушниках. С двух сторон голограммные пары вытанцовывали невероятные па. Огни вспыхивали с такой периодичностью и яркостью, что ослепляли тут же, до рези в глазах. О солнцезащитных очках поздней осенью я как-то не подумал. Столик нашли быстро. Но тут Дюк сказал:

– Пойду посмотрю что да где творится. Может, кого знакомого найду. Вы сами-то сильно по залам не рыщите. А то потеряетесь. Тут народ всякий попадается. Эта вечеринка – как страна в стране. Свои законы. – Дойчер скрылся, а я решил, что законы мне уже не писаны и я готов на любые подвиги. Однако вновь сообразил, что это во мне говорит алкоголь и заставил себя немного успокоиться.

Мы заказали вина – и теперь потому, что никто не должен был учить нас, как его пить. От предложенного сыра отказались. Потом пошли танцевать. Музыка и движения немного отрезвили нас, но веселья не убавили. Я старался танцевать как-нибудь стильно, как видел раньше – и мне понравилось и запомнилось, хотя опыта было маловато. Думаю, двигался я все же неплохо. Жанна же подняла руки вверх и соблазняюще изгибалась.

А чуть позже Жанна ушла искать туалет, категорически отказавшись, чтобы я ее проводил. Тут из толпы вынырнул Дойчер. Дюк подошел ко мне с невысоким покачивающимся в ритм танца парнем. На вид тому было лет тридцать, хотя наверняка впечатление это создавала его отливающая лысина. Впрочем, он коротко выстригал оставшиеся по бокам светлые волосы и поэтому со стороны казался совершенно лысым. Цветастая сорочка с короткими рукавами и бросающаяся в глаза татуировка зигзагообразной змеи через всю правую руку, голова которой выпустила свой раздвоенный язык на тыльной стороне ладони, а хвост терялся под манжетой рукава. На открытой груди блестела толстущая цепь, скорее всего из платины с поочередно вставленными золотыми звеньями.

– Знакомься, Сандро, это Змей. Прикольный парень, мы частенько тут вместе загуливаем.

– Выпьем, Сандро?! – громко бросил Змей, видимо считая, что я его плохо слышу из-за грохота музыки, и сразу махнул рукой, подзывая официанта.

– Легко, – ответил я, тоже старательно повысив голос, и мы втроем пропустили по бокалу с вином, чем добили бутылку.

Новый знакомый заказал пива, и тогда гарсон удалился.

– Змей у нас тут завсегдатай. – Дюк похлопал приятеля по плечу. – Как не появлюсь здесь, Змей вечно накачанный сидит. Как с таким пива не выпить? Тем более, он тут свой. Любой конфликт решит, если понадобится.

– А че уходить-то отсюда? Я и не ухожу никуда. – Змей погладил лысину. – Я живу тут и даже не знаю, что там творится, – парень повел рукой в сторону, – там, за этими стенами. У меня тут скидка, плачу в местной валюте. Я сто евро отдал? Отдал. Теперь тут все что хочу делаю. Выпить, поесть бесплатно. Комнатушки разные есть наверху. Можно отоспаться и вновь веселиться. Вечеринка не имеет конца. Единственное, что плохо, так это то, что через неделю администратор клянчит новую сотню. Кстати, иногда прощают. Ну где я ему возьму деньги, я же все время тут провожу? Правда бывает, снимешь девчонку, пошляешься с ней тут, глядишь – и деньжат подбросит. Иногда, кстати, приходится подтягивать, – Змей заговорщицки подмигнул, – ну, когда цаца какая-нибудь в отключку падает. Но это же не плохо. Она все равно пропьет или на укол спустит. А для меня эти деньги – новая неделя жизни. Да и наркотой я не балуюсь. Сотня в неделю – и отдыхай всю жизнь. Черт, тут даже магазинчики есть, ну, с одеждой там, с барахлом разным типа мыла и презервативов. Правда, не бесплатно.

– Вот такой вот он, Змей наш, – Дюк вновь похлопал того по плечу, потом приобнял и добавил: – Вечно молодой, вечно пьяный.

– Да, парни, – Змей будто очнулся. – Давайте еще по бокальчику пива. Я вчера так набрался, что не помню с кем спать лег. Проснулся только что вот, но до сих пор покачивает. Мне надо срочно прийти в форму. А без формы оно как? Да никак! Надо ведь еще и цацу снять. Деньги нужны срочно, за пару недель задолжал. Кстати, проснулся сегодня ночью, лежит кто-то рядом. Темно, хоть глаза выколи. Я смотрю и не вижу, кто лежит-то. Ничего не вижу. Перепугался я, допился, думаю, до потери зрения. Пошел, наощупь свет включил, а там девчонка черная. Аж от души отлегло. Кстати, у черных фигурки – просто класс. Только вот черненькие на лысоватых не очень клюют. Вчера, видимо, я был в хорошей форме.

– А ты не пробовал «Живые волосы»? – вспомнил я рекламу, увиденную утром.

– Да ты че, Сандро. Я как об этом подумаю, так представляю себя Медузой Горгоной. Аж передергивает. Пусть она и считается моей родственницей, но все равно не хочется. – Змей рассмеялся.

Появилась Жанна и присела за столик. Змей уставился на нее. Я сообразил, что лучшее, что я смогу сделать, так это представить их друг другу.

– Жанна, это Змей. Он очень любит девушек с деньгами.

– У меня, к сожалению, денег нет, – смекнула Жанна.

– У меня есть, давай помогу, – я решил отделаться от наклевывающегося ухажера, да еще и немного шикануть. Я протянул сотню Змею, но тот скорчил рожу и сказал:

– С парней не беру. Сам понимаешь, неправильно поймут.

Мы выпили еще. Настроение поднялось до того, что возникло желание еще раз подергать ногами, да и не у одного меня. Огни сверкали. Голограммы на сцене, видимо, устав стоя дергать ногами, перешли в лежачее положение и уже в такт музыки занимались любовью. Мы дружно вклинились в толпу и стали отплясывать кто как может. Впрочем, на красоту танца уже никто не обращал внимания.

Время пролетело так быстро, что когда мы с Жанной, стоя на свежем воздухе, целовались (договорившись сбежать на время от компании), я немного протрезвел и обратил внимание на то, что давно стемнело.

– Который час? – крикнул я лакею, что торчал у входных дверей, и тот ответил:

– Десять двадцать шесть. – И тут же предложил: – Вызвать такси, мсье, или здесь останетесь?

– Может, найдем себе комнату? – шепнула Жанна.

Намек был понят и я прошептал в ответ:

– Отличная идея.

Комнату мы нашли, просто поднявшись по эскалатору на верхний этаж. Горничная услужливо отперла свободный номер – и мы уединились. В помещении сильно пахло смесью какой-то дезинфекции вперемешку с цветочным освежителем воздуха. Горел красноватый ночник, освещающий красные плотные портьеры. Работал телевизор, на экране которого демонстрировали порнофильм с полагающимися вздохами и ахами. Я уселся на широкую кровать, подошла Жанна и я, обняв ее за талию, прижался к животу девушки. Я просто трепетал от удовольствия. Она ласково потрепала меня по волосам, нагнулась и поцеловала. Я откинулся на спину, увлекая девушку за собой. Я стал целовать ее мягкие губы.

– Знаешь, Сандро, – Жанна приподнялась на руках. – Я совершенно не хочу здесь оставаться. Слишком уж похоже это заведение на публичный дом. Пусть даже тут никто не продается. Хотя, наверное, и продаются тоже. Однако специальные комнаты для того, чтобы заниматься любовью, а потом уступать их другой парочке, заставляют меня думать о неприличном.

– Ну так поехали отсюда, – не моргнув глазом, предложил я. – Поехали в какой-нибудь отель.

– Я согласна. – Жанна тут же поднялась, поправила юбку и направилась к выходу.

Когда мы спустились и на выходе попросили в гардеробе свою верхнюю одежду, к нам подкатил Дюк с незнакомой рыжей девицей в обнимку и, не представив ту, спросил:

– А вы куда собрались, голубки?

– Мы решили снять номер в отеле. Шумно тут.

– В каком надумали? – Дюк не удивился, посмотрел на меня и махнул рукой. – Хотя, не важно, мы вас найдем.

Почему-то я не придал значение последнему заявлению друга.

Мы вышли из особняка Максимума, не спеша двинулись по алее из высоких вязов, и только пересекли линию ворот, как сразу подкатило такси. У автолета фирмы «Рено» автоматически отъехала в сторону задняя дверца, мы уселись. На вопрос водителя: «Куда?», я ответил то, что знал по рекламным роликам: «Риц!».

 

Глава 4. «Риц».

Любые, даже самые острые неприятности со временем перестают быть такими уж острыми, даже если ты совсем их не решаешь. И уж совсем о них забываешь, когда набираешь в кровь достаточную дозу алкоголя. Я протянул администратору «Рица» кредитную карточку, даже не подумав, что меня могут по ней засечь. Засечь те, кому не по вкусу пришлось расставание с пальчиковой дискетой. Я просто хотел очередной раз шикануть перед Жанной. Мол, смотри, у меня и счет в банке есть.

Карточка легко прошла проверку, а после того, как компьютер с нее снял часть денег, нам предоставили номер, который я пожелал. Пожелал же я, конечно, люкс. На что администратор не преминул заметить:

– У нас все номера – люкс, мсье.

– Тогда люкс, – пожал я плечами.

– Стоимость суток проживания – две тысячи евро, мсье.

Впрочем, чему удивляться. «Риц», все-таки. Наверняка тут имелось множество номеров и подороже – королевских люксов. Когда я расплатился, мы прошли к лифту, кабину которого только что заняла спорящая парочка пожилых людей. Дама причитала что-то, а мужчина пытался оправдываться.

– Да… – произнес я. – В этом лифте любви не будет. – И мы решили вызвать другую кабину. Мы зашли, как только створки двери разъехались в стороны. – Сет , – громко бросил я, дверцы сошлись, ускорение, дзинь – и мы на седьмом этаже. Скоростной лифт с речевым определителем этажей. Прикольно.

От номера можно было обомлеть. Огромнейший зал. Широченная кровать, задернутая парчовыми портьерами. Стол с гнутыми коваными ножками в виде пантер и столешницей из неведомого мне узорчатого розового камня с корзинами цветов и фруктов, шампанским во льду, вазочкой икры и другими закусками. Скорее всего, продукты успели поставить, как только моя кредитная карточка прошла проверку. Тут были и барная стойка, холодильник, компьютер, телевизор с гигантским экраном и все остальное, что только можно пожелать. На стенах – картины в массивных рамах, писанные маслом.

– LeGranLuxe [59] , – ахнула Жанна и, довольная, прошла внутрь, отдернула портьеры и плюхнулась на «королевское» ложе. Я пошел в туалет, а когда вернулся, обнаружил, что она уже сопит, повернувшись на бок. Ну что ж, пусть спит. У нее выдался день, полный впечатлений. Впрочем, и у меня тоже. Я прошел на балкон, прижавшись к перилам, вдохнул полную грудь воздуха и закурил. Вид обвораживал. Крыши домов и верхушки деревьев. Сверкающие в лучах рекламы и иллюминаций воды Сены. Потоки машин, пересекающие разукрашенные огнями каменные мосты. По правую руку красовалась Эйфелева башня. Небо было чистым, необыкновенно светила луна. Кто сказал, что луна желтая? Может, оно так и есть, но что по мне, так цвет ее зависит от настроения. Иногда она бывает серая, иногда – синяя. Сегодня для меня она излучала все цвета спектра. Настроение позволяло видеть мир в других красках. Подобный вид можно было увидеть лишь в красивых, переполненных романтизмом французских фильмах или на плакатах с видами Парижа, висящих в турагетнствах. Я же сам был здесь. Я дышал этим воздухом. Пьянящим воздухом свободы и вседозволенности. Напыщенная Европа оправдывала свое прозвище. Мне было безумно хорошо. Докурив сигарету, я кинул окурок вниз и проследил, как огонек, подхваченный слабым ветерком, понесло в сторону. Вернувшись, я прилег рядом с Жанной и уснул.

Разбудил меня надоедливый зуммер визора. Открыв глаза, я вспомнил где нахожусь, протянул руку и нажал на кнопку. На экране появилось изображение длинноусого лица незнакомого мне типа.

– Че надо? – прохрипел я, превозмогая головную боль. Вчера я перемешал в желудке массу алкогольных напитков.

– Мсье, к вам господа Дюруа и Дойчер с двумя дамами.

Это какой-то служащий «Рица», смекнул я.

– Пропустите, – со всей строгостью в голосе, с которой говорят слугам, бросил я и отключил визор.

«Как это они меня нашли?», – подумал я и, встав с кровати, направился открывать двери. Жанна, свернувшись комочком, продолжала спать. Повернув ключ в замочной скважине, вернулся, сел на кровать и, протянув руку, выудил из воды с остатками льда бутылку с шампанским. Откупорил. Шампанское вспенилось и залило ворсистый коврик с изображением какой-то геральдической ерунды.

Дверь вскоре приоткрылась, в номер заглянули друзья. Они вели себя странно, лишь выглядывали из-за дверей, улыбались, но не входили.

– Мы принесли Жаннин рюкзак, она оставила его в автолете. – Взгляды парней говорили о том, что рюкзак интересовал их мало. Они явно старались решить вопрос, переспал ли я с девчонкой.

– Проходите, – бросил я, и ребята быстренько проскочили внутрь. Они сразу стали рассматривать люкс. В номер вслед за друзьями вошли вчерашние пассии парней. Мишель и рыжая деваха без имени. Кстати, у нее на самом деле была великолепная густая копна рыжих волос, светлые глаза и ярко крашенные губки. Единственное, что портило ее, так это улыбка, когда она отворяла свои губки и показывая зубы. Белые и очень крупные. Я сразу про себя окрестил улыбку этой девушки лошадиной и предположил, что у нее и вместо смеха, наверняка, ржание.

Отпив из горла вино, я спросил:

– Черт, как вы меня нашли?

– Ты же зарегистрировался, – сказал Дюк. – Мы просто с утра полазили по гостевым книгам разных отелей. Взломать подобные сайты легче простого. Правда, никто не ожидал от тебя такой прыти. Это ж надо, люкс отеля «Риц»! Ну ты, брат, даешь. Сколько бабок угрохал?

– Не помню, – ответил я и добавил: – С карточки платил.

«Точно, я ведь воспользовался кредитной карточкой! – ужаснулся я. – Теперь меня можно легко вычислить. Надо быстренько собираться и валить отсюда, пока до нас не добрался кто-нибудь из тех, кто охотится за злополучной дискетой».

– Парни, – сказал я. – Пойдемте отсюда. Прогуляемся. Хочется город осмотреть.

– Конечно, конечно, – ответил Дюк. – Только вот шампанское оприходуем.

Я повернулся, наклонился к спящей Жанне и чмокнул ее в щеку. Она проснулась и, улыбнувшись мне, приподняла голову.

– Вставай, – прошептал я. – Уже давно день.

Парни с девчонками облюбовали столик и начали распивать шампанское. Жанна скрылась в ванной комнате. Я выпил еще и направился в другую ванную. Где залез в пузырящееся джакузи, потом почистил зубы и, облачившись в фирменный, рицевский голубой халат, вышел в зал. Друзья уже вовсю веселились. Они вытащили из холодильника еще бутылку шампанского и дружно распивали. Меня же угнетало одно чувство: чувство вины за то, что выдал наше с Алексом местопребывание. Говорят, что чувство вины с похмелья – это всего лишь недостаточное содержание в крови адреналина. Так и называется: адреналиновый голод. Этот голод срочно пришлось лечить спиртным. И когда я выпил еще шампанского с друзьями, мысли об опасности стали отдаляться. Вышла Жанна, тоже в голубом халате, и присоединилась к нам. Рыжеволосая девушка, которую, как оказалось, звали Лоран, постоянно смеялась, притом на все, что бы ни говорил Дюк, тот, соответственно, пытался острить.

Через час всей шумной компанией, вводя в шок обслугу и клиентов отеля, мы пересекли фойе и вышли наружу. Потоптали ворс красного ковра, что проложен через тротуар к дороге, пока не подъехал автолет. Мы запихнулись во вчерашний лимузин и двинулись по улице.

– Куда? – спросил шофер.

– Ленч, – ответил Андрэ, и водитель мотнул головой.

Никто из нас, конечно, не заметил, что вслед за лимузином от тротуара вырулил черный, длинный, широкий, с затемненными стеклами, автолет фирмы «Форд». И уж тем более никто не увидел, что в хвост «Форду» встал аквамариновый «Пежо».

Мы припарковались у небольшого ресторанчика на набережной. Шумно заняли два столика. Однако Жанна взяла и запросто пододвинула один столик к другому.

– Вот так у нас в России делают, когда за одним столом не хватает места всем.

Хозяева заведения спорить не стали. Заказ сделали разнообразный: тонкие ломтики кабаньего мяса в малиновом соусе и с гарниром из зеленой фасоли, отбивную оленину с зеленью, ребрышки кролика в сметанном соусе, картофель с грибами, сырые устрицы, красную икру, сыры, печеные орехи, кофе. Для меня – гаванскую сигару. От спиртного пока отказались. Деньги имелись, роскошная жизнь продолжалась.

Плотно пообедав, запив все деликатесы кофе, мы в хорошем настроении выбрались под осеннее солнце, чьи лучи еще даже могли немного погреть. Хмель как рукой сняло, и я предложил всей компании просто прогуляться по набережной.

– Надо купить билеты на концерт. – Жанну эта проблема волновала.

– Уже заказаны, – ответил Дюк. – Еще утром оплачены все шесть билетов.

До концерта оставалось несколько часов, и Андрэ с Дюком взяли на себя роль экскурсоводов по Парижу. Мы дружно переместились на прогулочный катер. Плавучий экскурсионный автобус бесшумно поплыл по Сене. Андрэ указывал рукой на разные достопримечательности и важно объявлял их названия. Мы обогнули остров Сен-Луи, за Нотр-Дам вошли в главный канал под Пон-Луи и двинулись на запад. Проплывали под множеством впечатляющих мостов, мимо Тюильри, Лувра, музея Д'Орсе, Трокадеро, а потом причалили недалеко от Эйфелевой башни. Выгрузились. Катер развернулся и пошел вверх по реке к докам Пон-Неф.

Затем Андрэ вместо неспешной прогулки устроил гонку к Эйфелевой башне, ему не терпелось похвастаться этим Чудом света. Мы поднялись наверх, полюбовались Парижем с высоты птичьего полета. Несколько раз плюнули вниз, и вскоре спустились. Потом передохнули в уличном кафе, где выпили немного светлого пива. Везде было шумно, многолико, французы праздновали второй выходной день – воскресенье.

Мы успели посетить еще несколько мест. Париж – это помпезность улиц, это метро, пронизывающее весь город и куда ни глянь раскидавшее свои выходы. Париж – это разливное море вин, вездесущих реклам, маленьких рынков, уличных кафе и закусочных. Площади, улочки, забитые народом. Толкотня вокруг Бобура, пышность бульвара Сен-Мишель. Разноязыкая болтовня, запах ароматических сигарет, сладковатых или пряных духов и одеколонов.

Когда стало вечереть, мы направились к метро, чтобы добраться до «Стад де Франс». Меня стала мучить мысль, что после вечернего шоу мне придется расстаться с Жанной, возможно, навсегда. Ей надо будет ехать в далекую снежную Россию, где медведи ходят по улицам. Я попытался отбросить эту мысль подальше. Нас ждало великое, по мнению Дюка, шоу.

 

Глава 5. Поле боя – «Стад де Франс».

Друзья Жанны нашлись практически сразу, как только диктор, которому я сунул десять евро, объявил на весь «Стад де Франс» и его окрестности, что их ждут возле четвертого входа Западного сектора стадиона. Они вынырнули из толпы и заулыбались, увидев Жанну. Интересно, как ребята оценили новый имидж девушки? Жанна же, заметив свою потерявшуюся компанию, на радостях обняла их по очереди, потом мы познакомились. Парни из России плохо говорили по-французски и было смешно слушать их тормознутые, корявые выражения. Однако я подумал, что и сам бы говорил во много раз хуже, если бы «Меморлай» не вкачал мне в память пару европейских словарей со всеми правилами произношения.

У ребят из Российского округа уже имелись билеты в танцевальный партер, туда же, куда взяли и мы. Чтобы отметить то, что Жанна нашла своих друзей, а также новое знакомство, мы с бокалами пива пристроились за пластиковыми столиками с большими раскрытыми зонтами (ненужными вечером) в уличном кафе, расположившемся тут же на мощеной площади с фонтаном. Торопиться было некуда. Однако масса молодежи, пытавшейся заранее пробиться ближе к сцене, уже полчаса атаковала входные двери. Охрана с трудом сдерживала этот натиск. Мы просто решили переждать этот вал. По разъяснению Андрэ, мы и так все прекрасно увидим и услышим, при этом будем находиться в более комфортных условиях – не попадем в давку. Да и при «волнах», которые будут создаваться фанатами в присценовой толпе, могут просто задавить или, если повезет, «всего лишь» сломать ребра.

– Все равно в начале будет петь какая-нибудь дешевая разогревающая группа, – добавил Дюк. – Ничего хорошего мы не услышим. Так что торопиться не стоит.

Выпили пива в высоких пластиковых стаканах, немного разговорились. Ребята из далекой России казались нам какой-то экзотикой. Они быстро учились языку, правда иногда путали слова, но пытались острить, хотя шутки у них были странноватые.

Когда глухие удары стали сотрясать стадион и окрестности, мы дружно встали, расплатились и направились внутрь. Давка на входе уже не так ужасала, и мы, пройдя вдоль шеренги полицейских, пересекли просторное фойе и оказались внутри. Стадион шумел и свистел так, что заглушал пение какой-то девицы, которая выла на сцене под аккомпанемент пятерых волосатых парней – трех гитаристов, клавишника и ударника. Мы прошли повторный контроль и попали в толпу желающих смотреть концерт стоя. Однако утомлять ноги пока не хотелось, и вся наша дружная компания, найдя место на середине поля, расселась на пластике, которым покрыли газон, чтобы тот не вытоптали любители музыки. Мы расположились кругом, достали из пакетов пластиковые двухлитровые бутылки с пивом, пластиковые же стаканы и принялись настраиваться на предстоящее шоу. Вокруг тусовался народ, а впереди плотная толпа с негодованием уставилась на сцену, активными жестами и громким свистом пытаясь напомнить организаторам концерта, что люди сюда пришли послушать Пресли, а не эту «мочу». Впрочем, мы находились в таком месте, где публики обреталось пока не очень много, основная масса все же прижималась к сцене. Русский по имени Колян Длинный достал из своего рюкзачка небольшую электронную видеокамеру и стал нажимать на кнопочки, настраивая аппарат.

– Дай посмотреть, – попросил его Андрэ, и тот, явно гордясь своим чудом техники, протянул камеру.

Дюруа с видом знатока осматривал это аппарат и. наконец, мотнув головой и причмокнув, сказал:

– Супер! Настоящая, китайская. Сразу видно, что не американская подделка.

– Дорого мне обошлась, – сказал, подбирая слова, Колян. – У нас она стоит годовую зарплату среднего служащего. В ней все как надо, сильнейшее увеличение, запись на пальчиковую дискету, инфракрасный фильтр и еще куча наворотов. Могу заснять прыщ на носу Элвиса.

Слова «пальчиковая дискета» будто током ударили меня. Они напомнили о том, что праздник я себе устроил только на выходные. Лишь недолгая отдушина в моей жизни. Сегодня же надо будет вернуться в колледж и продолжить скрываться там с Алексом и, похоже, не один год.

Буквально час со сцены нас мурыжила девушка –"вой" из семейства оборотней. Мы уже допили все пиво и встали на ноги, чтобы тоже присоединиться к толпе негодующе свистящих. Все это действо веселило, и развеселило еще больше, когда рыжеволосая Лоран достала из сумочки небольшой кальян, начиненный марихуаной. Затягивались по очереди, хватило всем.

Группа волосатиков покинула сцену под восторженные крики типа «Убирайтесь вон!» и дружбы свист публики. Появились озабоченные механики, техники, монтажники, которые стали на глазах преображать сцену, меняя обстановку, подключая и проверяя инструменты. Народ начал припирать нас сзади. После того, как рабочие одновременно скрылись, свет на всем стадионе стал гаснуть, шум превратился в рев. И тут луч сильнейшего света упал на середину сцены и взрывоподобный звук ударил по ушам. В ярком круге пред микрофоном стоял сам Элвис в белом костюме, серебристой сорочке, виднеющейся между остроугольными отворотами пиджака, в расклешенных брюках, с черной акустической гитарой в руках. Он стал сгибать ноги в коленях в такт нарастающей музыки, а выпрямляя их, привставал на носки. Смотрелось это так оригинально, что движения Пресли завораживали. Позади него вспыхнула красная гигантская надпись «ELVIS». Публика взвыла. Ударник начал ритмично колотить по бочке и рабочему барабану, электронный бас завелся сто двадцатью щелчками в минуту. Взревела гитара. Народ вскинул руки и, подпрыгивая на месте, впал в неистовство. Я подумал, что если так играли еще в середине прошлого века, то, наверное, тогда-то и была придумана вся та музыка, что сейчас и обретается в хит-парадах. Хотя, размышлял я далее, наверняка то, что Пресли сейчас собирается играть и петь – хоть и старые, но переработанные по сегодняшней моде песни. Со сцены раздалось:

О, всемогущий Бог,

Я ощущаю жар в моем теле,

Выше, выше,

Огонь подбирается к моей душе.

Девочка, девочка, девочка,

Ты подожгла меня,

Мозг мой пылает,

И я не знаю куда идти.

Вспыхнули еще прожекторы, осветив на сцене группу трубачей и саксофонистов, которые, раскачиваясь в такт, исполнили проигрыш. Пресли затянул припев, а пара толстых негритянок принялась красиво подвывать.

Я повернулся к Дойчеру, стоявшему у меня за спиной, и крикнул ему на ухо:

– Дюк, меня эти барабаны лупят прямо по печени!

– А меня – по горлу! – Дюк положил ладонь под подбородок и рассмеялся. Я рассмеялся в ответ.

– А у меня на висках мурашки щиплются! – прокричал стоявший рядом парень по прозвищу Куба. Еще один русский по имени Семя заворожено смотрел вперед, пытаясь вытянуться вверх. Его рост не позволял увидеть все из-за рук впереди стоящих зрителей. Девчонки пританцовывали. Жанна что-то прокричала Коляну и он опустил руку, в которой держал на максимальной высоте камеру, снимая концерт. Он отдал аппарат девушке. Потом присел, она взобралась ему на плечи и Длинный с усилием встал. Жанна начала снимать сцену, с которой неслось:

Многоликая толпа, вскидывающая руки вверх, стала единым организмом, которым умело управлял Элвис. Он заставлял подпевать, он заставлял махать руками так, как он сам показывал. Он вытворял невероятные движения, чем еще больше заводил публику. Стадион продолжал безудержно неистовствовать.

Не знаю, как среди всей это катавасии я услышал сзади голос Дюка:

– Эй, дядя, полегче! Прешь, как буйвол.

Я обернулся и увидел, как Дойчер, видимо потеряв равновесие, уцепился одной рукой за рукав соседа, а другой пытается ткнуть в грудь… Кого бы я думал?! Босса! Да-да, покойника босса! Отбив в сторону руку Дойчера, босс грубо оттолкнул Дюка. Друг, будто безвольная кукла, отлетел в сторону, врезавшись в толпу. Босс стоял уже передо мной. Он был все в том же костюме, с той же прилизанной прической, каким я его запомнил при нашей последней встрече. Лицо его выражало полную серьезность, даже сказал бы что злость. Кожа отливала зеленоватой бледностью. Я попятился, уперся спиной в Коляна, который от моего толчка чуть не опрокинул Жанну вниз. Однако, удержавшись, развернулся к нам вместе с девушкой на плечах и собирался, видимо, сматериться. Люди вокруг, поняв, что что-то происходит, тоже начали оборачиваться. В руках у босса сверкнул блестящий пистолет с навернутым на ствол черным глушителем. И тут мне помог случай. Не знаю почему, но босс, увидев, что его снимают на камеру (а Жанна, уставившись в экранчик, продолжала записывать все на дискету), прикрыл левой ладонью свое лицо. Я выхватил свой пистолет и, на ходу сняв предохранитель, выстрелил, стремясь попасть в грудь «покойнику». Попал. Я на стрельбище попадал и не с такого расстояния. Звук выстрела потерялся в непрекращающемся реве публики. Босса отбросило назад и он, опрокидываясь на спину, подмял под себя какую-то девчонку. Мои друзья удивленно посмотрели вначале на упавшего человека, потом на пистолет в моей руке. Никто не произнес ни звука. Я и сам продолжал оцепенело смотреть на босса, и когда тот шевельнулся, поднял голову и посмотрел себе на грудь, на расплывающееся по рубашке пятно темной крови, я крикнул что было сил:

– Валим отсюда!

И рванул вбок, протискиваясь сквозь толпу. Распихивая народ, я на мгновение остановился и обернулся. Удовлетворенно заметил, что за мной тянется цепочка из моих друзей, но тут же узрел и то, что там, в толпе, мелькнула знакомая ковбойская шляпа. Босс приехал за мной не один. Я начал расталкивать народ с удвоенной силой. Выбежав в проход, огороженный бетонными стенами, и подождав пока все выберутся из толпы, я, запыхавшись, произнес:

– Никаких вопросов. Главное знайте, что нам надо мотать отсюда, иначе будет плохо. Всем плохо. Объясню потом.

– Почему плохо? – спросил Андрэ.

– Потому что вы знакомы со мной. Уже многие погибли из-за этого знакомства.

В этот раз я не побежал, пошел быстрым шагом вперед, но тут перед самым выходом я увидел старого знакомого. Негр Гловер по кличке «Боров» стоял сбоку от широких дверей. Он был в длинном черном кожаном плаще и, держа правую руку запазухой, напряженно всматривался в толпу. Он увидел меня и узнал. Моментально сделал шаг вперед и начал быстро приближаться. И когда я уже готов был вытащить пистолет и выстрелить еще раз, несмотря на то, что у входа стояла пара полицейских, меня кто-то сильно дернул за локоть в сторону. Это оказался священник. Тот самый священник из службы разведки Ватикана по имени Атон. В черном костюме и с положенным белым прямоугольником воротничка. Он коротко бросил:

– За мной! – и стал протискиваться сквозь народ назад и вбок, потом побежал вверх по трибуне, пропуская под собой по две ступеньки. Я уже бежал за ним, остальные – за мной. Атон скрылся в одном из незаметных служебных выходов на трибуну. Мы вбежали за ним. Вперед, вправо и влево от нас убегали коридоры. Я спросил:

– Как ты меня нашел? Я понимаю, что те бандюги – через кредитку. Но ты-то как?

– У нас камеры слежения во всех отелях. Твоя рожица забита в компьютер, и как только ты вошел в «Риц», твою внешность отсканировала программа, сличила и забила тревогу. Ну, хватит вопросов. Сейчас пойдем по этому коридору, – священник указал вправо, – там спустимся по лестнице и через запасный выход – наружу. А там окажемся недалеко от нашей машины. Не думал я, что они будут брать тебя прямо здесь. Логичнее было бы следить до того момента, пока ты не встретишься с П. Алексом.

Ребята молчали, никто из них ничего не понимал, но и не пытался встревать, внимательно слушая наш разговор, стремясь вникнуть в происходящее самостоятельно.

– Бандюганам, наверное, надоело ждать, – сказал я.

– Ладно, давайте вперед, я за вами. – Атон мотнул головой в сторону.

Мы резво пошли по коридору, и тут сзади раздались выстрелы. Я свернул за угол, друзья быстренько забежали за мной. Семя упал и ползком устремился к спасительной стене. Мы оказались в просторной нише в компании с парой торговых автоматов, подмигивающими нам своими надписями «Coca-cola» и «Pepsi-cola». Один автомат тут же запищал женским напевом: «Наслаждайтееесь Кока-колооой». И сразу же ожил второй, произнеся бархатистым мужским голосом: "Новое поколение выбирает «Пепси». Первый не уступал: «Всегдааа… Кока-Колааа». Я выглянул из-за угла. Атон стрелял с двух рук, отбивая штукатурку на противоположной стене, и когда опустошил магазины пистолетов, забежал к нам.

– Плохо там, – бросил он. – Трое. У негра автомат. Еще девчонка с ними, которая была с тобой в «Рице». Она в наручниках, но они ее оттолкнули назад к двери. Под пули подставлять не стали.

Я ужаснулся этим словам и, посмотрев на друзей, действительно Жанны не обнаружил.

– Вот черт! – я схватился за голову и присел. – У них Жанна!

Ребята, вжавшись в нишу, зароптали. Я поднялся, шагнул к углу, выглянул и увидел, что троица осторожно, приседая и перебегая, приближается. Расстреляв обойму, я умерил их пыл и, видимо, все же добил босса, убив его во второй раз. Я отчетливо видел, как выплеснулась багровая кровь изо рта, когда одна пуля угодила ему в челюсть, своротив ее набок, а вторая, попав в глаз, откинула голову бандита назад. Атон выглянул и тут же убрал голову. В нашу сторону и мимо, дальше по коридору, полетел рой пуль, выпущенных из автомата. Я вставил новую обойму, передернул затвор, но священник придержал меня:

– Не лезь, – сказал он. – В этой мясорубке, ты проживешь не больше, чем взвод на современном поле боя. Однако молодец, одного замочил. Точно труп валяется.

– Я видел один раз этот труп, – сказал я. – Его головой игрался тигр, катая ее по салону транспортного самолета.

– Да? – Атон удивленно приподнял брови. – Ладно, потом расскажешь.

– Взбудораживающий! Всего два евро, смело покупайте! – вдруг снова ожил один из автоматов по продаже напитков, возможно, полагая, что клиенты колеблются. Второй автомат и не подумал сдаваться: «Прохладный! У нас всего за полтора евро. Лучше „Пепси“ не бывает!». Автомат «Кока-колы» тут же скинул цену до одного евро, на что пепсикольный пододвинулся еще на пятьдесят евроцентов. Ниже автоматы, видимо, опускать цену не могли, поэтому принялись расхваливать свою продукцию, перебивая друг друга, кто на что способен.

Священник выглянул еще раз за угол, сделал пару выстрелов.

– Нам каюк, – произнес он. – Они прикрываются трупом, будто щитом.

А до нас докатывался голос Элвиса:

Мы пойманы в западню,

И я не могу найти выход,

Поскольку я люблю Вас словно младенец…

– Может, мы чем поможем? – Дюк смотрел на священника со всей решительностью.

– Да, – ответил Атон. – Заткните голоса этим автоматам. Думать мешают.

– Это мы быстро. – Дюк пару раз пнул ближайший автомат, и на это действие тот в истерике завопил:

– Это нарушение закон! Я уже вызвал полицию!

Второй автомат решил, что клиент обиделся на конкурента и с укоризной в голосе попенял:

– Я предупреждала, Кока лучше.

– Не надо нам полицию, – сказал я.

– А почему бы нет? – Атон улыбнулся. – С полицией я договорюсь. Сейчас же надо только продержаться. Вот же дьявол, – прошипел он и добавил: – Когда у меня кончаются идеи, я их арендую.

После этого он прыгнул в коридор, перекатился и залег. Не очень целясь, он успел выпустить несколько зарядов по противнику. Потом перекатился назад и сказал:

– Они уходят, видимо, почуяли что-то неладное.

– Или кто-то предупредил о полиции, – добавил я и высунулся. В коридоре уже никого не было видно, кроме лежащего на спине повторно мертвого босса. – Смылись, видимо в другой коридор ушли, – произнес я и тут через громкоговоритель, громыхнул грозный голос:

– Вы окружены! Выходите по одному! Оружие на пол, руки вверх, чтобы было видно!

– Менты! – не очень понятно выругался Колян, но я сообразил, что он имеет в виду.

– Да, это копы, – ответил я.

– Так и есть, фараоны, – произнес Дюк. – Их приколы.

Атон достал из внутреннего кармана пластиковый прямоугольник, сверкающий голографическими и металлическими вкраплениями.

– Я поговорю с ними. А вы цепочкой к лестнице и на выход. Там на стоянке стоит микроавтолетбус с надписью «В последний путь». Встретимся внутри машины.

Он выставил прямоугольник перед собой и вышел в коридор.

– Не стреляйте, я свой! – послышался голос священника.

– Держите руки так, чтобы мы их видели.

Я выглянул. Полицейских не наблюдалось. Видимо они не спешили высовываться. И когда Атон прошел к месту, где коридоры разбегались и скрылся за углом, я сказал:

– Рванули!

Мы старались не шуметь, но быстро цепочкой помчались прочь. Потом по лестнице и на выход. Странно, но сообщение о том, что нас окружила полиция, не подтвердилось. Возможно, не успели.

Оказавшись на свежем воздухе, оглядываясь, мы отошли подальше от страшного выхода, потом остановились передохнуть.

– Парковка вон там, – Андрэ указал рукой в сторону.

– Нам туда не надо. – Я отрицательно покачал головой. – Мы едем назад в колледж. Надо вначале с П. Алексом посоветоваться. Вы как? – Я взглянул на русских.

– А нам можно? – спросил Длинный. – Надо ведь что-то делать. Жанну-то потеряли. Нас дома без нее просто замордуют менты, а то и, не дай Бог, чекисты.

Я взглянул на Дюка с Андрэ. Они качнули головами.

– Можно.

– А мы, мальчики, лучше пойдем по домам. Ни к чему нам ваши неприятности. – Худосочную Мишель немного потрясывало и я подумал, что подружки Дойчера и Дюруа настолько старались быть незаметными, что я о них даже забыл.

Девчонки точно сдрейфили, смекнул я, и сказал:

– Только подвозить мы вас, уж извините, не будем.

Лоран явно обрадовалась и произнесла:

– Мы сами, на метро. Ну, мы пошли?

– Идите, идите, – сказал Андрэ, и девчонки потопали в сторону входа в подземку.

– Где лимузин? – спросил я.

– С другой стороны стадиона, – махнул рукой Дюк.

Мы поспешили оказаться в теплом салоне бронированного автолета.

 

Поле боя