В 1996 — 1998 гг. находился в составе миротворческого контингента, в миссии ООН в Анголе [1] .

Если в целом говорить о войсках ООН, о той системе, которая существовала и поныне существует, то миротворческие силы — воинские контингенты ООН — делятся на две части. Первая — Peace-making forces, которые буквально принуждают к миру противоборствующие стороны. Вторая — Peace-keeping forces, которые вводятся в ту или иную страну для поддержания мира, разъединения противоборствующих сторон.

Я проходил службу именно в Peace-keeping forces. Это были миротворческие силы, направленные в Анголу для поддержания мира и разъединения противоборствующих сторон — правительственных войск Анголы ФАПЛА и вооруженной оппозиции УНИ-ТА; как раз тогда осуществлялась очередная попытка их примирения. Я служил там в течение 1996 — 1998 гг., с промежутком в полгода. Называлась эта миссия UNAVEM — United Nations Angola Verification Mission, и это была уже UNAVEM III: до этого предпринимались миссии UNAVEM и UNAVEM II. Потом наша миссия была переименована в MONUA — это уже по-португальски (Missao de Observagao das Nagoes Unidas em Angola).

Российский воинский контингент в составе миротворческих сил ООН представлял собой российский вертолётный отряд, назывался по-английски Russian Air Support Unit (проходил по российским документам как «Российская авиационная группа»). В общей сложности, там служило 160 человек — на семи вертолётах. Все были офицеры, младшие офицеры и прапорщики, солдат не было. Даже курсанты-переводчики, которые там служили, мои ученики, были сразу «произведены» в лейтенанты (им сказали носить погоны лейтенанта), что им по службе очень помогало: офицер — особенно для азиатов и африканцев — это Бог, а курсант — это и есть курсант, кто угодно, солдат, сержант, только не офицер, и слушать его никто не будет.

Кроме вертолётного отряда там находились российские военные наблюдатели и несколько российских штабных офицеров.

Вообще военная структура ООН подразделяется на несколько т.н. подструктур: штаб — штабные офицеры (UN staff officers), которые работают непосредственно в штабе миссии или в штабах округов; военные наблюдатели — UN military observers, которые приезжают из разных стран, например, конкретно в нашей миссии были представители 35 стран, не только военные, но и гражданские; и, непосредственно, воинский контингент (UN military contingent) — те, кто приезжает с оружием, на своей технике, то есть именно войска ООН. Правда, у нас оружие как таковое было только в штабе. Так что мы — группа офицеров по связи и взаимодействию (в Луанде) — и наш вертолётный отряд — были практически безоружны.

Работа военных наблюдателей заключается в том, что они находятся на т.н. «тим-сайтах» (team site) — наблюдательных постах, расположенных в большинстве своём не на правительственных, а на контролируемых повстанцами УНИТА территориях. И единственная их защита — это эмблема ООН. Оружия у них, если это Peace-keeping forces, нет никакого. То есть, если говорить откровенно, то этот наблюдательный пост могут в любой момент захватить, наблюдателей избить, отобрать машину в лучшем случае, разгромить их пункт, и в худшем случае — просто убить. И потом — заявляй, не заявляй протесты, только человека уже нет, и его с того света не вернёшь. А так случалось, и неоднократно. И в том числе — с советскими наблюдателями, в частности, на Ближнем Востоке, об этом даже снят фильм, там играют замечательные актеры Борис Щербаков и Арнис Лицитис, одним из консультантов этого фильма был Кузьмин Валерий Васильевич, мой дядя, который сам в свое время проходил службу на Ближнем Востоке в качестве советского военного наблюдателя (Светлая ему Память!).

Немного о структуре ООН, чтобы было понятнее. Она делится на военную и гражданскую «ветви». Сначала в страну прибывают военные контингенты, которые более-менее устанавливают мир.

Хотя всё равно, как правило, получается довольно зыбкий мир — потому что очень часто случалось так, даже и в Анголе: противоборствующие стороны начинали обстреливать друг друга через головы ооновских военных, пули и снаряды просто пролетали через территории, занятые войсками ООН. Случалось и такое: воюющие стороны запросто проходили через занятые войсками ООН территории навстречу друг другу, а ооновские отряды не имели никакого права им в этом препятствовать.

А потом уже прибывали гражданские органы миссии ООН.

И ещё — если не совсем политкорректно выразиться — миссия ООН — это большая корзина для «отмывания белья» и превращения его в деньги! Скажу одно: миссия ООН в Анголе стоила миллион долларов в день. То есть, триста шестьдесят пять миллионов в год. Это была самая дорогая миссия на то время. На что тратились деньги? На те самые peace keeping operations — операции по поддержанию мира, разъединению противоборствующих сторон.

♦ Немного о том, как российские офицеры направляются на службу в войска ООН: есть ли какой-либо отбор, какие учитываются заслуги, как все это осуществляется.

Что касается структуры военных наблюдателей, то в любой стране, которая платит «членские взносы» в ООН, есть так называемый Центр подготовки наблюдателей ООН. В России такой центр находится — по крайней мере, находился до недавнего времени — в Солнечногорске, в учебном центре нынешней Общевойсковой академии, раньше это была академия имени Фрунзе. Солнечногорск — это Подмосковье, там был очень хороший учебный центр, готовил именно наблюдателей для ООН.

Кто и как приходил на курсы наблюдателей ООН? Раньше там было очень много переводчиков — потому что их не нужно было учить языку, в частности, английскому, и подготовить их для выполнения таких обязанностей было, конечно, гораздо легче. Хотя всегда у нас было немало офицеров — и советских, и позже российских — которые сами изучали английский, достаточно хорошо им владели, и были профессионалами в своей области — танкисты, пехотинцы, десантники, морпехи. Они тоже поступали на курсы в этот учебный центр, успешно их оканчивали и получали распределение в миссию ООН, в какую-либо страну. Стран всегда было немало.

♦ Сам Ты проходил там подготовку?

Нет. Дело в том, что я был непосредственно в воинском контингенте ООН. Что это значит? В определённый момент требовались военнослужащие какой-либо специальности — морпехи, танкисты, связисты (самые востребованные воинские специальности) — которые прибывали и исполняли свои прямые обязанности; так, например, португальская рота связи обеспечивала связь для всей миссии ООН в Анголе.

У нас, в данном случае, был вертолётный отряд: наши вертолётчики потребовались для того, чтобы перевозить наблюдателей, личный состав войск ООН, комиссии по расследованию причин нарушения условий соглашения о прекращении огня (cease fire agreement violation).

Почему для такого рода деятельности пригласили непосредственно россиян? Потому что у нас были и остаются замечательные вертолёты Ми-8, которые постоянно модернизируются. Мы работали там на вертолётах Ми-8-МТВ, достаточно мощные, которые могут садиться практически в любой местности — в Афганистане они вообще на скалы садились, и всё было нормально. Ещё для этой работы подбирались вертолётчики, которые до этого имели опыт полетов в Афганистане, в Таджикистане. Мой командир экипажа — тогда майор Владимир Алимов — ныне полковник, заслуженный лётчик России, он получил звание Героя России за Чечню. Инженерный состав также подбирался с опытом службы в «горячих точках», люди знали, как себя вести в подобных ситуациях и обеспечивать нормальную работу вверенной им техники.

Естественно, для обеспечения работы наших людей и в Анголе, и везде за границей, всегда требуются переводчики. В нашем отряде было семь вертолётов, по два сменных экипажа — нужно было 14 переводчиков. Вертолёты наши стояли в шести округах, штаб отряда был на юге, в Лубанго, там же была и ремонтная база. Я непосредственно летал в Уиже — это север Анголы. В этой провинции стояло два наших борта, потому что регион этот очень большой. И нам его практически весь пришлось облетать. Даже купались в реке Конго — это самый север Анголы, на другом берегу — уже Заир.

Я исполнял свои прямые обязанности — как переводчик. Меня туда привлекли, потому что у меня был опыт такого рода работы: во-первых, в 1986-1988 гг. я уже служил в Анголе, потом я служил в Мозамбике, причём в Мозамбике я служил именно в вертолётном отряде в качестве старшего авиационного переводчика. Ещё перед Анголой я в 1995 году пробыл пять месяцев в Бангладеш, с мая по октябрь. Находился там по программе БМП-2, то есть — мы проводили обучение личного состава бангладешских Вооружённых Сил на эту машину, проводили испытания ходовые, стрельбовые, и на воде, то есть на плаву. Там я немного выучил бенгальский язык.

Когда вернулся из Бангладеш и пришёл в «десятку» — там был такой полковник Золин Владимир Григорьевич, очень хороший человек — так он на меня «набросился»: ну где же ты пропадал, что же ты так долго в Бангладеш задержался, я тут для тебя место держу! В Анголе, в вертолётном отряде! Так что вышло, как в сказке — собирайся, дурак, одевайся, дурак, поедешь, дурак, к царю (смеется).

Про этот вертолётный отряд я уже знал: в это время я преподавал в Военном Университете (бывший ВИИЯ) курс бортперевода — радиотелефонного обмена в авиации. За время моего преподавания этого курса я сделал семь полнокровных выпусков бортпереводчиков. И курсанты-переводчики, которых я готовил, многие из них, уже служили в этом вертолётном отряде, там летало две группы моих учеников. И вдруг оказалось, что я тоже там нужен.

Я поехал сначала не на должность переводчика, а на должность офицера по связи и взаимодействию (liaison officer). To есть, на основе владения иностранными языками решать все необходимые вопросы, связанные с работой, службой, жизнедеятельностью, проживанием наших вертолётчиков в Анголе. Кроме того, у меня было счастливое сочетание английского и португальского, ещё я по-испански тоже говорю, ещё несколько языков знаю.

Там в Луанде, непосредственно в штабе миссии ООН, был старший российской группы офицеров по связи и взаимодействию — Володя Тарасов, до этого он служил в Кампучии, сам выучил английский язык, хотя по профессии он АОшник — то есть инженер по авиационному оборудованию. Работать с ним было очень приятно, он был очень грамотный офицер, в частности по техническим вопросам, и очень хорошо говорил по-английски, так что практически все вопросы решались на раз.

А полковник Золин меня помнил ещё с Мозамбика — он туда меня отправлял в 1990 году. Потому и задержал это место специально для меня, прекрасно помня мой боевой опыт и знание португальского языка. Получилось, что я в конце ноября 1995 года прилетел из Бангладеш, пока со всем рассчитался, и в январе 1996 года уже полетел в Анголу. Вернулся через полгода.

По возвращении оттуда я ещё работал какое-то время на кафедре, продолжал преподавать бортперевод. Потом мне стали предлагать поехать в Югославию, в наш десантный батальон, который там стоял, тоже переводчиком. Я уже, в принципе, начал готовиться, потому что в Югославии я ещё не был, так почему бы не съездить? Но закончилось всё это весьма тривиально: меня опять вызвали в «десятку», и тот же полковник Золин мне сказал: какая Югославия, у тебя ведь португальский и английский, да ещё испанский! Давай в Анголу, на ту же самую должность, офицером по связи и взаимодействию, езжай туда и представляй нашу Родину!

Так я поехал в Анголу ещё раз. В январе 1997 мы выехали, и в январе 1998-го я вернулся. Ещё, так сказать, два срока (дважды по шесть месяцев, б месяцев — это был срок для воинского контингента).

♦ Каковы там были условия размещения, где жили, чем питались?

Естественно, в каждом округе всё было по-своему, в зависимости от ситуации. В каких-то округах люди жили на виллах. Например, в Уиже крайние полгода мы жили в хороших виллах: были виллы и для лётного состава, и для инженерного состава. Условия там были нормальные: кухня, достаточно удобные комнаты, местные приходили делать уборку. Питание мы организовывали сами. Закупали на рынке все необходимые продукты, картошку, мясо, прочее, что-то получали через ооновскую систему: там был ооновский магазин «РХ» (Пи Экс) — думаю, его знают все ооновцы. У некоторых из нас были ооновские карточки, у меня тоже была — на эти карточки можно было отоваривать продукты, «горюче-смазочные материалы», сигареты. Поваров у нас не было — готовили сами, причём именно то, что нам было нужно, чего хотелось поесть. Например, на обед варили суп — и в этот суп кидали всё, что только могли, варили в большом котле и только таким супом в обед прекрасно наедались.

Кроме того, с нами питались несколько человек, которые не принадлежали к нашему отряду, но вносили свои деньги — российские и украинские наблюдатели. Украинцы — это были те же наши бывшие советские офицеры, которые проживали в Украине. Ещё было несколько болгар, словаков, поляков, которые тоже вносили свои деньги и столовались у нас. Было дежурство по кухне. Пытались изобретать какие-то хорошие кушанья. По части того, чтобы приготовить чего-нибудь повкуснее, у нас отличался наш коллега-переводчик Паша Акимов. Хотя и Миша Маргелов от него, в общем-то, не отставал.

Ещё мы старались разнообразить наш быт всякими праздниками — днями рождения, ещё какими-нибудь датами и юбилеями. Наш старший — полковник Найденко — посмотрел по списку, у кого и когда дни рождения, отметил все в календаре. Если у кого день рождения попадал на будний день, то это переносилось на субботу. И почти каждую субботу у нас был какой-нибудь праздник! Было очень весело, приходили гости, ели, пили, пели песни. Песни мы очень любили петь.

В других округах — например, на юге, в Менонге, — там ооновский контингент жил в палатках. Правда, палатки были очень комфортабельные, с вентиляторами, в некоторых даже кондиционеры были. Ещё в каких-то округах люди жили в контейнерах ооновских. Когда я первый год служил непосредственно в Луанде, в качестве офицера по связи и взаимодействию, я жил как раз в таком двухкомнатном контейнере: сохранились фотографии этого контейнера. Контейнер — это как домик с плоской крышей, первая комната была как прихожая, там стоял диванчик или кресло, какой-то шкафчик, столик небольшой. Вторая комната — это была уже спальня. А напротив жилых контейнеров располагались контейнеры с умывальниками, туалетами, душевыми кабинами. Выходишь из своего контейнера — и идешь напротив, почистить зубы, ополоснуться. Такая была система.

Опять же — в Луанде располагалась центральная миссия, то есть, это был штаб миссии в Анголе, находился он на Вилле Эшпа — около получаса езды от самого города. Там же, рядом, была Вилла Мадиба, там люди жили в более усовершенствованных контейнерах. В самой Вилле Эшпа были ещё и дома, где проживало начальство миссии. И ещё там было несколько вилл, где жили сотрудники миссии, как военные, так и гражданские.

♦ С какими-нибудь бытовыми трудностями сталкивались вы?

ООН старалась обеспечивать всем необходимым. Хотя трудности всякие бывали, только где их нет? Например, в тех же округах всегда чего-то не хватало. Основные трудности были все же у наблюдателей — конечно, им старались выделять лучшие дома, однако случалось, что им приходилось жить без кондиционеров, только с вентиляторами, без телефона, связываться только по радиостанции или спутниковой связи Capsat.

В целом, нам жилось достаточно комфортно. Самым главным неудобством были болезни, причем болезни тяжёлые. Например, в свои предыдущие командировки, в Анголе, да и в Мозамбике тоже, я про гепатит особо и не слыхал — хотя бывала там и малярия, и амебная дизентерия, совершенно изматывающая болезнь. А в миссии ООН и малярия была во всех разновидностях — и мозговая, так называемая церебральная, и трёхдневная, и тропическая, и печёночная, чего только там не было! — и гепатит, причем до такой степени серьёзный, что нам делали прививки. И третий бич, в плане болезней — это были венерические заболевания, что объяснялось просто: в связи с тем, что в страну вошли войска ООН, все «красавицы» повылазили на свет Божий и кинулись зарабатывать деньги, скажем вежливо. Ооновская администрация и тут проявила сообразительность: когда прилетал новый контингент — шла ротация, то есть замена личного состава, — врач этого контингента обязательно шёл на медпункт и, кроме различных лекарств от всяческих болезней, получал, в зависимости от количества человек, от десяти до ста коробок с презервативами голубого цвета. Мы их так и называли — «голубые каски».

♦ Как там обстояло дело с медицинским обслуживанием?

По-разному. Самым лучшим считался бразильский госпиталь. Долгое время он базировался в Луэне, на востоке страны. Бразильцы лечили очень хорошо. И кроме всего прочего, они замечательно делали зубы. У нас чуть ли не половина отряда специально летала к ним ставить пломбы. Потом бразильцев перевели в Луанду, как раз на Виллу Мадиба, потому что ООН стала сокращаться. И они уже работали там. А в самой Луанде, на ещё одной вилле — Вилле Виана, туда надо было ехать минут сорок от нашей Виллы Эшпа — располагалась техническая база ООН и плюс госпиталь, румынский!

Когда я первый раз услышал, что румыны, оказывается, «специалисты» по тропическим заболеваниям, я не знал, смеяться или плакать! Ещё с первой командировки я помнил, что лучшие специалисты — это кубинцы, которые обычно за три дня, а максимум за две недели могли поставить человека на ноги. И услышать, что, оказывается, румыны — специалисты по таким вещам…. Сказать по правде, люди боялись ложиться к румынам на лечение. Единственное, что там было нормально — это комфорт, везде вентиляторы стояли, плюс они медсестер подобрали одна к одной, так что, как у нас шутили, не вылечиться, так хоть на приятных девушек посмотреть! Меня Бог миловал, в румынский госпиталь я ни разу не попал. А наши ребята лежали, и впечатления у них остались самые тягостные. Наверняка, румыны очень старались, но, как говорится, не по Сеньке шапка.

Хотя одного нашего полковника в том госпитале на ноги поставили — попался очень грамотный врач-румын. Забыл, что у нашего была за болезнь, что-то по поводу оводнения, или чего-то в этом роде. Спасли, всё прошло нормально.

♦ В каких-нибудь других госпиталях лежать там доводилось?

Нет, в миссии ООН я в госпиталя уже не попадал. Это в первую свою командировку я лежал в кубинском госпитале, и в советской миссии и тогда лежал под капельницей, дважды. У меня за первую командировку, 1986 — 1988 гг., было четыре действительно тяжёлых малярии, мне тогда хорошо досталось. В Мозамбике меня зацепила одна малярия, я её фактически на ногах перенёс. А в войсках ООН у меня уже ни малярии, ни гепатита, слава Богу, не было.

Может потому, что я уже был, образно выражаясь, «тропических дел мастер», опытный. Хорошо помнил, как ещё в первую командировку нам один старый местный португал сказал: среда и суббота минимум по сто грамм всего, что горит, и желательно покрепче, джин, виски, водка, вино, «капороте» местная, кроме пива, потому что от него толку нет. Это на 90% помогает от того, чтобы малярия не успела развиться, или протекла в лёгкой форме. А один уже наш врач, советский, который был после Афгана, — кстати, белорус, только фамилии не помню, к сожалению, — он этот механизм нам разъяснил в весьма занимательной форме. Примерно так: вот ты выпил в среду — и как будто плазмодиям, которые эту малярию к тебе в кровь затащили, дал бейсбольной битой по голове. Они упали, контуженные, и только где-то к пятнице начинают приходить в себя, а в субботу уже поднимают головы. И тут ты в субботу им раз — опять по голове битой, и до среды. И они не успевают прийти в себя и у тебя в крови нагадить.

Конечно, как говорили некоторые, это может привести к пьянству, к алкоголизму, и тому подобному. Однако почему-то никого не привело, кого я знаю. Там пили — именно по необходимости, чтобы не заболеть. Потом возвращались из Анголы, и когда надобность в таком питии отпадала, то спокойно прекращали.

♦ Вопрос материальный: как выплачивалась зарплата?

Она складывалась из нескольких составляющих. По-моему, полторы тысячи долларов нам платила непосредственно Россия. У кого-то побольше, у кого-то поменьше, в зависимости от должности, звания и так далее. И ещё у нас были так называемые ООНовские суточные, что ли, около 35 долларов в день — то есть, ещё тысяча пятьдесят в месяц.

Эти тридцать пять долларов суточных у нас появились не сразу. Это заслуга самой первой группы, а точнее — одного из наших переводчиков, Василия Вобленко. Именно он каким-то образом узнал, что контингенту полагаются ещё и суточные, и какие нужны для этого бумаги, именно он всё это дело помог составить, потом подали в командование ООН, и эти деньги стали нам всем выплачивать.

И я ещё смог пробить так называемые «рубль двадцать восемь», как мы их называли. Я тоже стал изучать документы. И у меня сложились приятельские отношения с нашими финансистами — их всех почему-то звали Андреями. Я начал одного из них выспрашивать, какие у нас вообще имеются средства. И потом я раздобыл бумагу ООН, в которой было сказано, что нам положено выплачивать доллар двадцать восемь центов в день. Уже не помню, к чему это предназначалось. Я стал узнавать все это дело, а у начальника финансового отдела была русская секретарша — девушка Марина, из Москвы. Я пошёл к Марине, узнавать, что это за деньги и для чего. Она подняла бумаги, и сказала, что тут непонятно, вроде нам это положено, а вроде и не положено, точно не ясно, если сможете доказать, что положено, то вам их будут выплачивать.

А со мной там служили мои бывшие ученики-курсанты, ушлые ребята — особенно Виталий Греков, замечательный парень, очень умненький, язык знал превосходно — английский, а потом уже, будучи в Анголе, самостоятельно выучил португальский. Ещё там была команда переводчиков, у которых был вьетнамский — английский, в то время в ВИИЯ ещё вьетнамский преподавали. Чем вся эта команда отличалась — они самым замечательным образом наловчились писать эти ооновские бумаги! Ведь там, чтобы получить на что-то обоснование, надо было составить красивую бумагу. Написать так, чтобы все «заплакали навзрыд» и сказали бы: да-да, конечно, именно это вам и нужно (смеется)! Они научились писать такие бумаги: открывали словари, брали второе-третье значение слов, использовали устойчивые английские выражения, чтобы получилось ещё ярче, и бумаги выходили просто обалденные!

Когда я узнал про эти доллар двадцать восемь центов, то пришёл к ним, сказал: Виталя, нужно бумагу составить. И Виталя забацал такую бумагу, что я сам чуть не прослезился (смеется)! Я пошел с этой бумагой в офис СМРО (Chief Military Personnel Office) — это был, по-нашему, отдел кадров, там сидел замбиец-капитан, мой приятель. Говорю ему: Сака, надо подписать, — а он как раз отвечал за все эти вопросы. Он открыл документы, посмотрел… А ещё надо добавить, что у нас было немного непонятное положение: то ли мы контингент, то ли штабные офицеры, мы были чем-то средним. И вот, думал он, думал, долго просматривал все эти бумаги и, наконец, сказал: и действительно, что же вы раньше-то не обращались, вот же здесь написано, что вам эти деньги положены! И подписал. Я понёс нашу бумагу к Марине, она её вовремя подсунула на подпись своему шефу — начальнику финансовой службы. Так мы стали получать ещё эти «рубль двадцать восемь» в сутки — мелочь, а приятно, тридцать с лишним долларов в месяц набегало.

♦ Выплачивались деньги лично в руки, или счета какие-то вам открывали?

Выплачивали нам зарплату на руки. Это тоже были интересный момент. Регулярно человек ездил в российское посольство, куда приходили наши деньги в долларах — уже не помню, кто, по-моему, даже наш финансист, — и выдавал нам зарплату, которую платила Россия. А ооновские деньги — то есть, суточные, и эти «рубль двадцать восемь», — мы получали в кассе уже на самой Вилле Эшпа, ходили туда с нашим финансистом, стояли там в очереди.

Конечно, то, что все деньги выдавались на руки, порой приводило к не очень приятным моментам. Потому что кто-то терял деньги, у кого-то воровали деньги. У меня, слава Богу, за все время ни разу не украли, ни разу я ничего не потерял. Была с этим и ещё одна беда — некоторые, «дорвавшиеся», начинали пить как не в себя, а потом задавались вопросом «куда же это я столько денег потратил?»

Некоторые товарищи каким-то образом умудрялись переводить эти деньги на какие-то счета в банках. Там была такая военно-страховая компания, к нам вместе с комиссиями приезжали их агенты. Раз в полгода или раз в три месяца, точно уже не помню, приезжали эти комиссии — из Генштаба, из штаба армейской авиации. Например, приезжал генерал Павлов — Герой Советского Союза за Афганистан, командующий вертолётной авиацией, он возглавлял всю делегацию. А с ними также представители этой страховой компании, которые предлагали нам оставлять себе небольшие суммы на мелкие расходы, а остальные деньги класть на счета в этой компании. У меня таких вопросов не возникало, я деньги хранил у себя и потом спокойно вывез их в Россию.

♦ Как протекало общение с принимающей ангольской стороной? Какие были контакты с ангольской армией, с гражданским населением, может, с представителями правительства?

Контакты, естественно, были. Наши вертолёты стояли по округам. Сама миссия ООН зависела от местной стороны. И местная сторона, надо сказать, иногда вела себя весьма вызывающе. Такой пример. Мы долгое время жили на Вилле Алиса в Луанде, очень хорошая вилла, нам там нравилось. В этой вилле очень хорошо всё было организовано — правда, питания там не было (питались мы в столовой штаба миссии на Вилле Эшпа), но можно было постирать вещи, были хорошие домики с хорошими комнатами. Мы жили в одном крыле, а в другом жили уругвайцы — в Анголе стоял уругвайский батальон, также служили уругвайские штабные офицеры, уругвайские наблюдатели и военная полиция. И вот, через какое-то время мы вдруг узнаем, что местные хозяева подняли цену за проживание на этой вилле ооновских представителей. ООН такую высокую сумму платить отказалась. И мы вынуждены были перебраться на Виллу Эшпа, нам там организовали контейнеры. Вообще, как только в Анголу вошли войска ООН, цены там сразу подпрыгнули до «космических высот». Пытались местные заработать на всём, на чём только получалось. Например, как-то раз Виталию Грекову понадобились тёмные очки, и мы поехали в магазин, в саму Луанду, а там увидели, что очки стоят двести долларов! Цена, которую применимо к этому товару понять вообще было невозможно, потому что обыкновенные очки, не какие-нибудь там дизайнерские, не могут столько стоить. У Виталия, конечно, полезли глаза на лоб, и он решил, что такие очки он покупать не будет.

♦ А контакты с ангольскими военными?

Естественно, были и часто. Когда мы летали по площадкам, по точкам. И ещё зависело от того, на какие площадки мы прилетали. Нам «повезло» — мы, в основном, летали по унитовским территориям. Это было «весело», хотя даже там к нам относились совершенно по-разному. На одних площадках — нормально, «совьетику», «руссу», никаких эксцессов не было. Летали-то мы в форме, или в комбинезонах лётных, и все знали, что Ми-8 советский, российский вертолёт. А в некоторых местах — выставляли оцепление, не разрешали отходить от вертолёта, и лично я не раз ловил довольно косые взгляды унитовцев.

Летали мы и по площадкам, где стояли наши наблюдатели, и где стояли правительственные ангольские войска, ФАПЛА. Тут вообще не возникало особых проблем. В целом обстановка была довольно благостная.

Хотя были и жертвы среди ооновского контингента, и часто. Один из таких печальных случаев, о котором я знаю, произошел на юге, в провинции Уила, где я служил в годы первой своей командировки — в Мулондо. На запад от Мулондо есть такой населенный пункт Шонгорой. Вот в этом Шонгорое был пост наблюдателей. В том «тим-сайте» был мой хороший знакомый Саша Кияшко, он тоже выпускник ВИИЯ, на пару курсов меня постарше. После разъединения Союза он уехал в Украину и приехал в миссию ООН как наблюдатель от Украины, то есть — украинский военный наблюдатель. Так вот, на этом посту он, как человек из бывшего Союза, стал очень уважаемым. Потому что он мог всё: работать с радиостанциями, с компьютером, со связью Capsat (satellite communications), он мог всё делать. И поэтому там была целая толпа людей, которая иногда говорила ему — Саша, ты, главное, сиди, работай, отсылай вовремя сообщения (reports), а мы будем ездить, патрулировать сами! Там же было обязательное патрулирование на машинах — проверка, как выполняется соглашение о прекращении огня, нет ли нарушений. И в один из таких выездов на них напали и всех перестреляли. Самое интересное, что был черед Сашке ехать! То есть, он уже говорит — я еду, а ему — нет, должно прийти какое-то важное сообщение, так что Бог с ним, с патрулированием, сиди, мы сами поедем! Там были англичанин, египтянин, индус и ещё кто-то. Выжил только индус… Напали унитовцы, расстреляли буквально в упор, а индус притворился мёртвым, у него было шесть пулевых ранений. Сашка, когда приехал в Луанду после этого, две недели просто не просыхал. Потому что это было в его патруль.

Помню ещё один случай — к счастью, закончившийся благополучно. Унитовцы задержали наш вертолёт — это было в районе Сауримо, запад Анголы, провинция Южная Лунда. Они летели проверять соглашение о прекращении огня и разъединении противоборствующих сторон, и их вертолёт вместе с наблюдателями просто взяли в плен. Продержали двадцать семь часов. Вся миссия ООН «на ушах стояла», доложили, естественно, в Нью-Йорк, оттуда пришёл приказ организовать с ними воздушное сообщение, сбрасывать им тёплые одеяла, еду — а это был июнь или июль, то есть в Анголе это зима.

♦ Какой это был год?

Девяносто седьмой (1997). Но наши ребята вышли из положения с присущей нам смекалкой! Они просто стали сливать лишний керосин с вертолёта, и тут же выстроилась очередь из местных анголан. Анголане за керосин принесли им поесть, одеяла, выпивку! Они тут же напоили охрану — пригласили их выпить, то есть! В итоге, приехал какой-то командир местный, и сказал, что ладно, отпускайте этих русских, чёрт с ними (смеется). Но, двадцать семь часов, конечно, ребята были на лезвии бритвы. Это всё мне рассказал Саша Кондратюк, переводчик, мой бывший ученик.

Вообще, на ооновской машине по стране, по городу можно было ездить. Другое дело, что в Луанде происходили иногда такие случаи, как конкретные грабежи ооновцев. Люди, которые носили оружие, днём были полицией, а вечером — бандитами. Пытаться им что-то объяснять было просто бесполезно, они без слов ствол в живот тыкали и все. Я уже не раз говорил, и ещё скажу, что в Африке цена человеческой жизни — это даже не копейка и не ноль, а где-то минус пять. В этом я убедился ещё в первой командировке. На операции мы несколько раз посещали ангольский госпиталь, где лежали раненые — так этих раненых там принимали, перевязывали и забывали про них, выживет — молодец, не выживет — хрен с ним.

И вот, в ООНии получались такие ситуации. Например, как-то мы поехали отдохнуть в кабачок в центре Луанды, сидим там, пьем пиво. Вдруг появляется знакомый уругваец, штабной офицер, и говорит: «Меня ограбили». Полиция подошла, как оказалось, — потому что он, вместо того, чтобы поехать на машине, пошел пешком, — а у него не было ID карты на груди, удостоверения личности. Естественно, задали вопрос, кто такой, документы? А он ID карту свою хранил в портмоне. Достал портмоне — полицейский просто выхватил у него этот портмоне, вытащил ID карту, отдал ему, а портмоне — себе в карман. А там четыреста долларов было.

Естественно, мы старались передвигаться на ооновских машинах, и особенно — не вступать в конфликты с полицейскими. Ну, а если уж что случалось — тут начиналась работа переводчика, или любого человека, знающего язык. То есть, моя. Начинаешь включать свои «замполитские способности» и пытаешься им доказать, что они неправы.

♦ Лично приходилось попадать в такие конфликтные ситуации?

Да. Чаще срабатывало, удавалось договариваться. И опять же — на кого попадёшь. С кем-то просто, с кем-то — с трудом договоришься.

♦ А бывали ли такие случаи, что, например, узнавали, что ты когда-то служил уже в Анголе,и менялось ли как-то отношение к тебе в этом случае?

Таких случаев у меня не было. Хотя меня узнавали десять лет спустя. Один случай я описал в книге: когда меня узнал бывший сваповский солдат. В войсках ООН он служил уже капитаном, там была намибийская миротворческая рота. Я иду по миссии, вдруг слышу: «Товарищ майор!», на ломаном русском. Оборачиваюсь — спрашивает: «Извините, пожалуйста, вы в 86-м в Лубанго были?» Я говорю — да, был. «Но вы тогда были лейтенантом?» Да, говорю. А он, оказывается, бывший сваповский боец.

А другой случай, когда мы были в командировке, в Луэне, на востоке страны. Поехали в город, остановились возле бара, чтобы зайти хоть пива купить, жара была. А там стояло несколько негров, в форме местной — фапловской. Один говорит: «Джеронимо!» Это ведь мое чуть ли не второе имя, ещё по первой командировке получил такое боевое прозвище, nome de combate. Я оборачиваюсь — говорю, да, я. Он: «Ты меня не помнишь?» Я: «Честно говоря, нет». А он был в комендантском взводе, в нашей бригаде, когда мы ходили по джунглям в восьмидесятые. То есть, он меня через одиннадцать лет вспомнил!

Впрочем, если кто-то из солдат ФАПЛА узнавал, что я служил в Куито-Куанавале, то сразу восхищались — о, битва за Куито-Куанавале! Они это помнили.

Были случаи, когда я сталкивался с унитовскими генералами. Это получалось так: поскольку я знал португальский язык, меня иногда привлекали для работы с ними, переводить. Например, там был один майор, француз, иногда просил меня помочь в беседах с местными военными. Он был военным консультантом Специального Представителя Генерального Секретаря ООН в Анголе — то есть, начальника миссии. А Специальный Представитель был малиец — Блондин Бей его звали, который говорил принципиально только по-французски, хотя миссия была англоязычная. И он постоянно таскал с собой переводчика на английский и на португальский — как раз и мое счастливое сочетание.

А командующий войсками ООН в Анголе был зимбабвиец, весь очень важный из себя генерал, который тоже португальского языка не знал и не утруждал себя его изучением. А у этого генерала был адъютант — майор-замбиец, с которым у нас сложились хорошие отношения. Так этот адъютант мне несколько раз звонил, просил помочь, потому что приходили унитовские генералы, или просто представители местной стороны.

Хорошо помню одного генерала унитовского, тоже очень важного. Поскольку тогда было уже замирение, их планировали ввести в состав ФАПЛА, — была такая программа (название не припоминаю). Уже не помню, по какому вопросу приходил этот генерал, только я всё это дело переводил, минут сорок шёл разговор, а когда мы уже выходили, этот генерал спросил меня, кто я такой и откуда, и откуда у меня такое хорошее знание португальского языка. Я ответил, что военный переводчик и здесь уже служил. Он спросил, где служил, слово за слово, и когда он услышал, что служил я в Куито-Куанавале, то очень обрадовался — оказалось, что мы фактически друг против друга там воевали. А потом он говорит: ну, слава Богу, сейчас уже мир будем строить, и спасибо за то, что снова приехали нам помогать создавать новую Анголу. Интересная беседа состоялась. Долго жал мне руку, сказал, что если вдруг чего, мол, «если будут обижать, обращайся, никаких проблем не будет».

Были и неприятные моменты, связанные со встречами с унитовцами. Когда прилетели на унитовский аэродром. Случилось это так. Шли мы на посадку…не на Уамбо, а на Андуло. Моя задача, как бортпереводчика, была наладить связь с вышкой, чтобы нам разрешили посадку. В Луанде нам дали частоты, я связывался, связывался — никто не отвечает! Я говорил и по-английски, и по-португальски — бесполезно! В итоге, командир принял решение, что сами заходим и садимся. И когда мы сами зашли и сели, прибежало несколько человек, местных, с автоматами, и один из них орал по-английски, что-то типа — долбаные русские, вечно они все делают по-своему, и все такое прочее. У всех у них были, конечно, весьма свирепые рожи, честно скажу. Ну, я все это выслушал, потом стал объяснять, что нам дали частоты, взял бумажку с этими частотами у летчиков, показал им. Те в ответ — да эти частоты не используются уже несколько месяцев! Я — но нам-то их дали в штабе ООН в Луанде, мы-то по приказу летим, мы люди подневольные! В конце концов, подошёл какой-то с виду неприметный человек, причём одетый не в форму, а вообще, чёрт знает во что, что-то им рявкнул на местном «мумба-юмба». Они тут же прекратили орать и смылись. А он подошёл как-то сбоку ко мне и спросил, может ли он полететь на нашем вертолёте. Естественно, я спросил его, кто он такой. В ответ услышал, что он — подполковник УНИТА. Тогда мне стало понятно, почему те горлопаны так быстро ретировались. Само собой мы его подвезли, «чего ж не порадеть хорошему человеку».

Естественно, задача наша как переводчиков была — по возможности, подобные конфликты гасить.

♦ Отношения с гражданским населением Анголы как у вас складывались?

Как с гражданским населением (улыбается)! Приезжаешь на базар — когда я уже в Уиже служил, во второй приезд — вступаешь в разговор, в магазине то же самое. Враждебного отношения мы не замечали. Ездили по городу, решали вопросы, эксцессов не было.

Когда я в 1996 году только прибыл в Анголу, меня сначала определили на службу в Лубанго, где находился штаб нашего отряда. Это было что-то вроде стажировки — чтобы я понял, что это за работа такая, офицер по связи и взаимодействию. Я пробыл там месяц с небольшим, вроде как проявил себя с положительной стороны, и меня отправили в Луанду.

В Лубанго тоже не было никаких особых проблем в общении. Более того, иногда приходилось выступать арбитром в конфликтах местной стороны, когда «кто-то на кого-то наехал». Было один раз такое, что наши на кого-то наехали — в буквальном смысле, наша российская машина сбила местного ангольца. Прибежал здоровеннейший нигериец из военной полиции ООН, тут же встал на нашу сторону, начал трясти за шиворот этого местного, быстренько выяснил, что тот был пьян и сам вывалился на дорогу. А потом и говорит мне: «Ни в коем случае не поддавайтесь на подобные провокации. Он может специально выскочить на дорогу, прямо перед самой машиной, чтобы потом с вас денежку содрать, якобы на лечение!» Мы с этим нигерийцем очень быстро подружились. Потом его уже перевели в Луанду — я его встретил, когда сам там оказался, он уже сидел в офисе военной полиции.

Там мы столкнулись тоже по похожему поводу — в одном из округов наши врезались во что-то, машину разбили, а это всё требовалось вычитать из зарплаты. В подобных случаях сразу начиналось расследование военной полиции ООН, потом гражданской полиции, которая тоже существовала в войсках ООН, ангольской местной полиции. Была составлена куча документов, наши ребята привезли мне эту папку. А поскольку я хорошо был знаком с уругвайцами в военной полиции — мы ведь жили с ними на Вилле Алиса — то побежал сразу к ним: что делать? Они мне ответили, что в принципе, раскрутить это дело могут, и тогда будут неприятности, могут наказать на приличную сумму. Но посоветовали сходить в офис, где сидели, в том числе, и офицеры civil police, гражданской полиции, поговорить с ними.

И вот, прихожу я в этот офис, а я до этого там вообще ни разу не был, хотя миссию уже нормально знал. Не ради красного словца или хвастовства говорю, но так вышло, что вскоре после приезда я там уже разве что не ногой открывал любую дверь, меня все уже знали. Единственное, что было плохо, что кадры там часто менялись, и приходилось заново налаживать отношения, тащить снова людей в бар «Голубой берет» — это был такой ооновский кабачок, сажать человека «на иглу», так сказать, угощать и налаживать мостики. Обычно там были либо негры, либо азиаты — индусы, пакистанцы и прочие, поэтому им такое обращение очень нравилось, и они быстро становились если не друзьями, то приятелями.

И вот — возвращаясь к теме — захожу в этот офис непонятный, думаю, что это ещё за офис такой? Как-то раньше я решал все вопросы через военную полицию — там служили наши соседи-уругвайцы. Одно время были ещё бразильцы, с которыми просто не было никаких проблем, там был один бразилец, у которого имелись какие-то крутые связи, так он запросто «тушил все пожары», и свои, и наши.

Захожу в этот офис, поворачиваю голову налево — а там сидит этот нигериец! Он меня как увидел — «Джеронимо!» Вскочил — а он огромный, здоровый — подбежал, сграбастал меня в объятия, чуть не задушил. «Как ты здесь, я думал, ты в Лубанго!» Короче, объяснил я ему, что меня привело в этот офис. Он мне — давай документы, сейчас всё сделаем, только не волнуйся. Начал просматривать — а там папка громадная была!

Много получается в этой истории ремарок! Ну, да одно за другое цепляется, расскажу ещё и про особенности ооновского делопроизводства. Мало того, что местная сторона очень любила писать бумаги, так ещё и бюрократия в ооновских войсках была просто кошмарная! Когда некоторые говорят про советскую бюрократию, так и хочется ответить, что эти люди ооновской бюрократии не видели! Но что было для нас, славян, хорошо — бюрократия у них была прямая и тупая. А у нас-то бюрократия всегда была творческая! Поэтому с их тупой бюрократией нам обходиться было очень просто. У них как: есть рамки закона, и шаг влево-вправо — попытка к бегству, что уже запрещено. Как говорит Задорнов, у них есть формат, и вне этого формата мыслить они не могут. Что всегда, или почти всегда, позволяло нам находить какие-то лазейки.

И этот нигериец только присвистнул: «Джеронимо, ну ничего себе папочка! Ты зайди завтра, я пока со всем этим ознакомлюсь». Взял у меня телефон. Я не растерялся — говорю ему, мол, надо же встречу отметить! Он с радостью согласился, и говорит: слушай, мне один приятель привёз бутылку московской водки, надо нам с тобой её выпить! Нигериец мне, жителю Москвы, предлагает выпить московской водки (смеется)! Я согласился, конечно, смотреть на неё, что ли?

На следующий день, часов около десяти, раздается звонок: «Джеронимо, заходи!» Я прихожу к нему — и он мне говорит: дело, конечно, дохлое, и очень серьёзное, потому что получилось осложнение. Как оказалось, местная полиция успела подать сведения об этой катастрофе в Луанду, что тут «оония» машины бьёт, да ещё и русские. Всех тонкостей я уже не помню, только что-то там было недоработано, какие-то формальности не учтены. Но мне ещё наши сказали, что, в принципе, всё произошло не по их вине, и нигериец это в документах увидел!

И он меня спросил: «Скажи мне, когда уезжают эти люди?» А им месяца два оставалось, я так ему и ответил. Он просиял: «Отлично, то, что нужно! Ты сейчас возьми это дело, я позвоню человеку, отнеси всё это к нему, и он запустит дополнительное расследование. Пока оно будет идти, и пока эти документы придут ко мне, ваши люди уже уедут. И я потом просто извинюсь перед своими, что, мол, нарушители уехали, где мне их теперь искать в огромной стране России? Тем более, что даже по бумагам видно, что ваши не виноваты, но та сторона на них конкретно наехала. Но это все фигня, когда будем водку пить?» Пришлось вечером идти к нему домой пить водку.

Этот парень нам действительно помог — потому что всё получилось, как он и говорил. Ребята наши приехали из того округа, волновались ведь, даже старший округа приехал. Я их успокоил, мол, будем надеяться, что всё обойдется. Они пошли в магазин, в этот «РХ», купили этому нигерийцу «горюче-смазочных материалов». Он этого, конечно, не ожидал, чуть не разрыдался — что вы, я очень русских люблю, я же от души! Мы отдали ему эти бутылки, по-моему, шотландское виски там было. И никто из ребят не пострадал. Уже потом мы с ним контактировали хорошо. И уже перед своим отъездом я повёл его в «Голубой берет», и он мне с «непритворной грустью» рассказывал: «Представляешь, какая досада? Расследование дополнительное все-таки проведено, а ваши уже уехали!» Посмеялись от души.

♦ В воспоминаниях Михаила Геннадьевича Маргелова о службе в миссии ООН в Анголе есть такой эпизод: «Вместе со Ждаркиным и водителем-ангольцем перегоняли джип из Уиже в Луанду. Мы были без оружия, в форме ООН. В 6 утра выехали, а приехали в 16. Надо было перегнать джип Тойота из провинции в столицу. Мы недавно с ним встретились, и вспоминали, насколько же мы были легкомысленными тогда — ведь это был унитовский район, за год до этого там расстреляли ооновский патруль. Но мы доехали». Прокомментируй этот эпизод, пожалуйста.

— Да уж, веселая была история. Это случилось уже во второй мой приезд в миссию ООН, в 1997 году. А случилось всё это вот почему.

Какая была система предоставления транспорта в штабе ООН: на два, три, а то и четыре офиса выделялась одна машина. Это означало, что несколько офисов располагались рядом, в каждом сидели один-два человека. И в распоряжении этих четырех-шести человек — только одна машина, Крайслер, Лендровер, Лендкрузер,

или ещё что-то такое же! Так выходило, потому что эти люди, из соседних офисов, чаще всего и жили на одной вилле, на работу приезжали вместе и уезжали тоже вместе.

У нас изначально тоже была одна машина. Только обойтись одной машиной было просто нереально. Потому что работало три-четыре офицера по связи и взаимодействию, а работы было невпроворот! Иногда, конечно, бывало то густо, то пусто, но чаще всего — гуще некуда. Нужно было ездить в разные места. Плюс ещё у нас постоянно шла ротация — приезжали люди, ремонтники, специалисты по регламентным работам, из одного округа в другой, для проведения регламентных работ или облётов вертолётов. Ещё к нам приезжало начальство, которое сидело в штабе в Лубанго, а кроме Лубанго было ещё пять округов, куда нужно было летать и контролировать, как и что там происходит. Всех этих приезжающих также нужно было встречать в аэропорту и доставлять по местам назначения. Само собой, когда приезжала комиссия из Москвы, или очередная ротация, одной машины нам просто не хватало.

Я сразу начал работать над тем, чтобы у нас все-таки было две машины. Мне это уже частично удалось — и тут я получаю от Миши Маргелова, который как раз был тогда в Уиже, информацию, что там есть вроде бы как «ничейная машина», причем хороший джип! Я быстренько побежал к нашему старшему — старшим у нас тогда был чистокровный русский немец Давид Филиппович Гордт. Пояснил, что надо срочно лететь в Уиже, за машиной! Он согласился. Ещё я пошел к начальнику тыла миссии ООН — я уже говорил, что миссия делилась на военную и гражданскую — подполковнику Анатолию Рябому, старшему украинского контингента, моему хорошему приятелю. Спросил: Толя, как это всё сделать? Он ответил: можно, попробуй. Ободрённый такими напутствиями, я полетел в Уиже, там побыл пару дней, у них там хорошо было!

И как это говорится, «в одно прекрасное утро» мы с Мишей Маргеловым сели в эту машину, водителем у нас был местный, который на ООН работал. Поехали из Уиже в Луанду. Проехали четыреста километров в российской военной форме, со знаками различия, без всякого конвоя или сопровождения. Миша до этого тоже был на войне в Анголе, в 1988-1990 годах. Два таких миротворца…. Сейчас, действительно, вспоминаешь всё это, и думаешь — ничего себе храбрецы, чем только думали! А пока мы ехали, ооновский старший ремонтник из Уиже доложил в Луанду, что «российский майор Ждаркин украл машину» (смеется)!

Когда мы приехали, в Луанде по этому поводу уже стоял шум и гам. Я сразу пошёл к Толе Рябому, он уже был в курсе и тоже огорчился, что такой хай подняли. Сказал мне: иди к начальнику транспортной службы! А там начальником был финн, у которого я ещё в первой ооновской командировке выбил машину, и даже две. Он оказался хорошим человеком, а я рассказал ему, что в детстве и юности жил в Выборге. Финны его считают своим городом, называют Вийпури! Я ему ещё сказал что-то по-фински, что с детских лет помнил. Он очень обрадовался. Так что мы с ним стали приятелями.

Пришёл я к нему, а он мне и говорит: понимаешь, формально машина-то принадлежит округу Уиже, так что надо её вернуть, ты её пригони на стоянку, а я попробую решить вопрос, чтобы у вас все-таки была вторая машина, пусть и не эта. А до этого мы, естественно, уже писали «страшную бумагу», что одна машина для нас — это просто катастрофа, нам нужно хотя бы две, потому что одному нужно в аэропорт, а второму — на ремонтную базу, и так далее. А ездить всё время на автобусе — у нас там были такие «шатлы», как мы их называли, которые ездили от нашей виллы к ремонтной базе — это потеря времени, и колёса или аккумуляторы перевезти на этом «шатле» трудно.

Тут мы и познакомились с Мишей Лифшицем совершенно случайно. И уже Миша нам в этом деле помог. Ту машину, которую мы пригнали из Уиже, пришлось-таки сдать, но нам выделили другую. Так что, в общем-то, приключение увенчалось успехом.

Миша Лифшиц — ещё один представитель Беларуси в миссии ООН, если можно так сказать. Он — уроженец Гомеля. Бывший старшина Советской Армии, служил под Выборгом, в танковой бригаде, в местечке Давыдовка. Бывший капитан израильского спецназа — уехал в Израиль из Гомеля в 1981 году. Рассказывал про некоторые операции, в которых участвовал в составе израильской армии. Там получил тяжёлое ранение и из армии уволился. Как он попал в «оонию», я не помню — кажется, тоже поехал в какую-то миссию, и пошел в гору. Когда я с ним познакомился, у него уже была жена и квартира в Нью-Йорке, и в Анголу он приехал заместителем начальника транспортной службы — то есть, этого самого финна. Сошлись мы с ним сразу: он простой был, как две копейки, очень веслый, и я слышал, что он все время повторяет «Белоруссия», «Белоруссия». Я спросил: «Миша, а причем здесь Белоруссия?» Он отвечает: «Так я же из Белоруссии родом». Я: «А откуда?» Он: «Из Гомеля». Я: «Ну, надо же, я тоже из Гомеля!» А потом, когда я служил третий срок в войсках ООН, в Уиже, Мишу туда перевели главным по хозяйственной части. И он тоже столовался у нас «в общем котле», про который я уже говорил. Миша, дай Бог ему здоровья, всегда помогал нам, чем только мог.

♦ Как служба в войсках ООН засчитывалась в общую выслугу?

Поскольку мы, переводчики, относились к лётным экипажам, мы были членами экипажей — день за два. Нужно было делать справку соответствующую.

День за три (как в воюющей стране) нам так и не засчитали, поскольку Ангола на тот момент не считалась воюющей страной. Тем не менее, например, военнослужащим украинской понтонно-мостовой роты так и было определено: день за три. Так что их офицерам, служившим там по полгода, шёл дополнительный год к выслуге.

Очень многими делами, особенно бумажными, занимались именно мы — переводчики и офицеры по связи и взаимодействию. Это легко объясняется: мы хорошо знали язык, основную документацию ООН и местные законы-обычаи. В миссии ООН был такой SOP — что-то типа Устава ООН. Естественно, мы его изучали и пытались извлечь как можно больше выгод для наших ребят, чтобы как-то скрасить службу, проживание, питание и прочее.

Что мы только ни делали! Например, ночами было очень холодно. А наши ребята в Лубанго увидели, что в румынском батальоне у всех есть спальные мешки, причём с эмблемой ООН, то есть, явно не свои. Они тут же доложили в Луанду, и я пошёл выбивать это дело для наших. А когда приходишь к человеку, который отвечает за то, о чём просишь, он просто достает с полки этот SOP и начинает смотреть, положено нам это или не положено. Приходилось опять писать слёзную бумагу, что без этих спальных мешков наши лётчики замерзнут, а им летать, обеспечивать безопасность полётов, и так далее. Про своих курсантов я уже рассказывал — мы эти бумаги наловчились писать очень хорошо, всё по ооновской форме, в сильных выражениях и так далее. Я написал такую бумагу. А поскольку весь тыл, как я уже говорил, делился на гражданский и военный, я уже смотрел, как это лучше сделать. Например, идти к Толе Рябому, чтобы он подписал, а потом просто у него спросить, к кому лучше идти следующему, чья подпись ещё нужна. Он говорил, я приходил к тому товарищу, он спрашивал первым делом: «Рябой подписал? Ну, тогда и я подпишу». И так по цепочке, в итоге, когда приходишь к тому, кто непосредственно за это отвечает — в данном случае, за мешки — он видит кучу подписей и подписывает сам, а потом уже можно было ехать на склад и получать.

А на складе был ещё один украинский штабной офицер, Юра Сокивский, он был старый советский офицер, без примеси украинского национализма, просто видел, что приезжает свой и делал всё без проблем, что мог сделать, дай Бог ему здоровья. Так мы пробили для наших ребят эти спальные мешки, и много других вещей.

♦ Раскрой немного тему взаимоотношений внутри самой миссии представителей разных стран, разных национальностей. Может, были какие-то примечательные моменты.

Много было интересного. Мы очень дружили с болгарами, просто прекрасные были отношения. Были у нас словаки, с ними мы тоже подружились. Комендантом лагеря долго был словак, который очень много мне помогал. С украинцами у меня со всеми были хорошие отношения, тем более что я по-украински говорю свободно. У них одно время было требование, чтобы в их штабе говорили только по-украински — ради Бога, по-украински так по-украински!

С украинцами был совершенно смешной случай. Не помню фамилии этого «украинского офицера» — он чисто русский был, из Одессы, служил там и там остался. Вроде, Фёдоров была фамилия. И идем как-то мы из столовой вдвоём с нашим замкомандира отряда, полковником Патенко — а он как раз был такой «щирий хохол», как раз из Украины родом, плюс ещё Афганистан и Чечня за плечами, прекрасный человек. А навстречу идет этот Володя из Одессы с простой русской фамилией. Он меня увидел, поздоровался. Видит погоны полковника и представляется: «Майор Федоров, Украина!» Патенко посмотрел на него: «Хм! Полковник Патенко, Россия!» Потом весело поржали втроём. Володя тоже очень много нам помогал. Я их познакомил, вечером мы уже втроем пошли в «Голубой берет», выпили за дружбу народов.

У меня были нормальные отношения с поляками — наверное, потому что по-польски я тоже говорил достаточно неплохо на тот момент. Замечательные отношения сложились с бангладешцами, а в миссии было очень много бангладешцев. Там был такой офис Military Travel, где происходило оформление паспортов, поездок куда-либо, и один из офицеров был капитан Тарик, бангладешец. Когда мы с ним познакомились, он очень удивился, что я говорю на бенгали, а когда я через какое-то время написал ему записку на бенгали, он вообще обалдел, то ли от ужаса, то ли от счастья! Звонит мне: «Игорь, это ты написал?» «Я». «Не может быть! А приходи ко мне». Я пришёл, и он просит: «А покажи, как ты пишешь». Я написал ещё что-то, он был просто рад. Весть о том, что есть русский, который говорит и пишет на бенгали, разнеслась по миссии очень быстро. А паспорта он мне после этого продлевал для наших не за три-четыре дня, как полагалось, а за полдня. Если я просил — мол, Тарик, надо срочно сделать двенадцать паспортов — утром забирал паспорта наши, в обед уже приносил.

Начальник штаба был португалец, полковник Фариа, очень умный и образованный человек, вежливый, мягкий. У нас сразу сложились хорошие отношения. Говорили мы с ним исключительно по-португальски. Вплоть до того, что приехала как-то наша комиссия, с ним нужно было решать какой-то вопрос — пришли к нему, я попытался разговаривать с ним по-английски, потому что у нас в комиссии было два человека, которые знали английский — а он всё равно по-португальски! У него один адъютант был португалец, а второй — бангладешец, два майора. С ними вопросы решались тоже на раз.

Они помогли нам даже в одном очень неприятном случае, когда кто-то сделал фиктивные продовольственные карточки, и наши господа, из российского посольства, приехали по этим карточкам покупать продукты, а приехали со своими женами. И все бы ничего, только жены из одного конца магазина в другой стали перекрикиваться: «Дуся, а ты того купила?» Их заметил новый security officer, он был поляк, Анджеи Шлебовский. Он попросил их предъявить карточки. И естественно, стали они предъявлять, он заподозрил, забрал у них эти карточки. Что тут такого? Могли бы просто развернуться и уйти, и ничего бы дальше не случилось. Только они стали спорить о чем-то, что-то доказывать. А Анджеи же видит, что это русские, он сам по-русски немного говорил.

Они потом пришли ко мне — Игорь, у нас карточки отобрали. Я спросил, кто отобрал. Пошёл в офис «секьюрити», у меня был там знакомый индус, Рама. Попытался выяснить, кто забрал, и Рама мне ответил, что это, наверное, новый офицер, который у них совсем недавно, только приехал и «топот копыт» изображает. Я пришёл к Анджею: поляк, спрашиваю? Он отвечает, что поляк. Я стал говорить с ним по-полъски. Он удивился: русский? Отвечаю: русский. Откуда говоришь по-полъски? Я ответил, что родом из Беларуси. Начали мы разговаривать — а он в это время уже сидел и писал грозную бумагу насчёт этого случая. Короче, потащил я его, естественно, в «Голубой берет»… А он, оказалось, успел уже доложить начальнику штаба, полковнику Фариа, об этом случае. Полковник Фариа пошёл мне навстречу — мол, Джеронимо, давай это решим как-нибудь так, как будто они не приходили, ничего не было, только карточки у них надо изъять, может, потом сводите их в магазины за ваши карточки, или ещё как-нибудь. Шлебовский готов не давать делу хода, только чтобы фиктивных карточек больше не было. Так и решили.

Ещё было очень интересно, как мы решили отпраздновать День Победы. Мы написали бумагу, что День Победы — это наш государственный праздник, Великий Праздник Победы над нацизмом. И понёс я эту бумагу к полковнику Фариа. Он её подписал без разговоров, а написана она была на имя Force Commander — командующего войсками ООН в Анголе, того самого зимбабвийского генерала, которого я уже упоминал.

А до этого я ходил в службу Recreation and Welfare — то есть, та самая, которая отвечала за проведение всех этих праздников, у меня там был хороший приятель, капитан-замбиец. Я пришёл к нему и спросил, как все это провести, может ли он в этом помочь, выделить деньги на проведение этого мероприятия. Он ответил, мол, никаких проблем, что он может выдать деньги, только чтобы мы потом чеки ему принесли, на что всё потрачено. Только для этого нужно было писать бумагу на имя главного и подписать у полковника Фариа.

Вот только всё оказалось не так просто. Прошло какое-то время, мне позвонил адъютант Фариа — бангладешец, сказал, что надо зайти. Я пришел, и полковник, пряча глаза, сообщил мне: «Понимаешь, Джеронимо, Force Commander сказал, что этот праздник не входит в списки праздников, которые отмечаются в ООН, поэтому не получается выделить вам деньги». Мне даже стало жалко Фариа, потому что он действительно был очень хороший человек, и ему было очень стыдно за командование, за то, что столкнулся с такой непрошибаемой тупостью. Я улыбнулся, сказал — мол, всё нормально, господин полковник, вы в любом случае туда приглашены. И он потом пришёл, и очень был доволен.

Естественно, что запасной вариант у нас был: мы с ребятами посчитали, сколько всё это может стоить, если проводить праздник за свой счет, какое лучше сделать угощение, сколько у нас может быть гостей, и во сколько это выльется. Получилось, что с каждого по двадцать долларов — не так много, можно было скинуться. Я вышел от Фариа — и пошёл искать желающих праздновать за свой счет.

Первыми, к кому я пошел, были болгары. Стучусь к ним в контейнер, они мне открывают. Захожу — там «картина маслом»: сидят все за столом, виски на столе, «Игорь, привет, заходи! Давай по стаканчику!» А время — одиннадцатый час утра! От виски я отказался, и рассказал им, что так и так, Force Commander бумагу не подписал. Они мне хором ответили что-то вроде «да пошел он… подальше, сами проведём!» Тут же скинулись по двадцать долларов, вручили мне деньги. Потом их старший — Иван — бегал за мной по всей миссии, потому что болгары ещё прибывали, и он всё просил, что ещё ребята хотят сдать деньги и прийти на праздник! Болгар в итоге набралось человек пятнадцать.

Дальше я пошел к словакам, они тоже глупых вопросов не задавали, сразу скинулись по 20 долларов. Пригласил румын — начальника медслужбы и начальника отдела кадров, они оба в Союзе учились. Венгры сказали: нет, это не наш праздник! Потом, правда, все равно пришли. Пришел Анджей Шлебовский, ещё два поляка с ним, тоже военные.

В итоге на нашем празднике были русские, украинцы, белорусы, поляки, словаки, болгары, один серб и один хорват. Несмотря на всю геополитику, они друзья были, «два брата-акробата», что называется. Также пришли румыны, француз — военный консультант, служил до Анголы в Кувейте с нашими ребятами, очень хорошо к нам относился и не раз помог. Праздник, конечно, удался на славу.

Как доставали продукты для угощения? Тоже весело. Я пошёл в столовую, а там работал ещё один бангладешец. Я к нему: «Помогай, друг, у нас праздник!» Он: «С радостью, никаких проблем, что надо, мясо, курица, картошка, ещё что? Говори, всё приготовлю!»

Мы с ним, кстати, тоже интересно познакомились: я пришёл в столовую в первый раз, а он только приехал. Я посмотрел на него — бангладешец, думаю. А сам только-только из Бангладеш приехал. Я спросил у него что-то по-бенгальски. Он аж подпрыгнул от неожиданности. С тех пор, когда я приходил в столовую, у меня просто ломилась тарелка, он мне распоряжался класть по два вторых блюда, хотя полагалось только одно.

А начальником столовой был юаровец, с которым мы до этого тоже случайно разговорились и познакомились. Он разрешил мне всё это «отоварить», и тоже с удовольствием пришёл к нам на праздник. Мы когда на машине подъехали, за едой — я даже не ожидал, что бангладешец столько наготовит, причём всё горяченькое! Я его позвал на праздник — жаль, он дежурный был, так что поехал один юаровец, молодой совсем парень.

Так что День Победы прошёл на «ура». Все, кто пришёл, остались очень довольны. Я уже не помню этого, но мне рассказывали, что мы пели военные песни, а в самый разгар празднества я вскочил и заявил: «Так, теперь пьем ещё по одной рюмке и идем бить морду немцам из Одербрехта!» Там была строительная компания «Одербрехт», которая принадлежала бразильским немцам, сбежавшим из Германии после Второй мировой войны! Говорили, что моя фраза привела всех в дикий восторг.

Ещё наша миссия была уникальной в плане межнациональных отношений, потому что там были индусы и пакистанцы, в одной миссии. С наградами на груди за войны друг против друга! И их, в качестве демонстрации «толерантности и политкорректности» отправляли на один наблюдательный пост, один «тим-сайт». Они были, конечно, «счастливы» очень. Слава Богу, конфликтов не происходило.

Немало было скандинавов: датчане, шведы, норвежцы. С ними у нас не было просто никаких проблем, они к нам очень хорошо относились, мы к ним тоже. У меня лично вообще по всей миссии были приятели, что было очень хорошо, если, не дай Бог, возникали проблемы.

Были французы, по-моему, были итальянцы. У французов была форма с обрезанными рукавами и такие шортики, почти как трусы, потешно смотрелось. Были новозеландцы — у которых в качестве эмблемы на военной форме — птичка киви.

По поводу птички киви тоже был замечательный случай. Был у нас один офицер, Фёдор, особист нашего отряда. Он очень подружился с одним из новозеландцев, того звали Джефф. Фёдор не знал ни слова, ни по-английски, ни по-португальски, как они общались — это был просто «цирк на колесах»! Самое смешное, что после трёх стаканов они понимали друг друга без переводчика! Естественно, каких-то слов Фёдор в итоге нахватался… Он был очень большой мастер что-то готовить — жарить, парить, варить, хобби у него такое было. А у Джеффа был очень тонкий нюх, он сразу чуял, что Фёдор что-то там опять кашеварит, бежал выяснять, что это такое.

Однажды Фёдор купил тушки перепелов в «РХ», приготовил очень вкусно, ставит уже всё это на стол. Тут Джефф пришёл. Сели, выпили, стали всё это есть, было очень вкусно. И черт дёрнул Джеффа спросить, что это такое! А Фёдор был юморист большой, он и говорит: что-что, видишь, у тебя киви на шевроне, так это я птичек киви наловил и приготовил! За столом повисла мёртвая тишина. Это же для новозеландца святотатство! Джефф вскочил, начал кричать, убежал, заперся у себя в комнате. А начальник планирования миссии (Chief Piano) был тоже наш офицер, виияковец Михаил Ионов, очень хороший человек, к сожалению, несколько лет назад умер. Миша и говорит: «Фёдор, с ума ты сошел? Ты понимаешь, что у них киви — это национальная эмблема, что это гордость страны!» Тот: «Ёлки-палки, как же это я так не подумал, ладно, сейчас все исправим!»

Взял Фёдор бутылку виски, стаканы, закуску какую-то, пошёл к Джеффу мириться: «Джефф, ну пусти, ну ладно, ай эм сорри». В ответ даже нам было слышно: «Get out, I don't want to speak with you, пошёл отсюда, не хочу с тобой разговаривать!» Тот опять: «Джефф, ну прости!» И всё это на такой дикой смеси английского, португальского и русского, просто сказка! Наконец, Джефф смилостивился, впустил Федора, они в комнате посидели вместе. Потом выходят, полбутылки виски осталось, вроде помирились, садятся за стол, всё хорошо, всё нормально.

Джефф успокоился, ест дальше этих перепелов. Но потом опять дёрнуло его спросить, что же это все-таки такое! Федор уже стал умный, только шутить не перестал — а зря. А рядом стоял дом полковника Фариа, и там у него жили попугайчики, штук пять или шесть! Федор и говорит: «Видишь дом полковника Фариа — а давно ты слышал его попугайчиков?» Джефф сначала не понял, что такое. Фёдор и продолжил: «Да надоели они, орут каждое утро, как оглашенные, я и не выдержал, свернул им шеи, и вот ты их сейчас ешь!» У Миши Ионова прямо ложка из рук упала, или вилка, чем он там ел, не помню. Джефф просто в трансе: начальник штаба миссии, полковник Фариа, уважаемый человек, и его попугайчиков вот так, а он — как соучастник преступления, ест этих попугайчиков?! Джефф вскочил из-за стола, выкрикнул какие-то проклятия и снова убежал в свою комнату. Миша так и сказал: «Фёдор, ты уже вообще, у тебя ума палата — ключ потерян! Ты хоть соображаешь, что ты такое несёшь?!» Тут уже Федор возмутился: «Как так, про киви шутить нельзя, про попугайчиков тоже нельзя, так про что тогда можно?!» Миша ему в ответ: «Бери свое виски и иди к нему, мирись, как хочешь!» Федор опять пошёл мириться, в конце концов, объяснил Джеффу кое-как, что это перепела. В ответ услышал: «Федор, ты так больше не шути!» Вот такие бывали ситуации.

Можно ещё отметить, что наша миссия по составу контингента была черно-азиатской. На основных должностях сидели представители африканских или азиатских стран. Индусы, бангладешцы, негры и прочие. Европейских должностей было очень мало. Русских — ещё меньше. Зато были украинские — те же Толя Рябой, Володя Фёдоров, который сидел в Air Operations Office, департаменте воздушного движения, все борты, в том числе и мы, относились к этому департаменту. О засилье на должностях африканских и азиатских граждан очень хорошо написал Михаил Точигин.

И политкорректность и толерантность, которую приходилось видеть, просто доставали. Европейцы панически боялись быть обвиненными в дискриминации, в расизме, неполиткорректности. На это, если честно, иногда было просто противно смотреть, как европейцы буквально лебезили перед неграми или азиатами. А темнокожие — особенно местные, ангольцы — пользовались этим напропалую. Это было, конечно, очень и очень неприятно. Хотя, с другой стороны, подход к ним всегда можно было найти, особенно если умеешь с ними разговаривать.

У меня в работе были постоянно все семь языков, которыми я владею: английский, португальский, испанский, бенгальский, польский, украинский, белорусский. Белорусы там тоже были — лётчики, которые были …зафрахтованы, что ли. Мы их тоже пригласили тогда на 9 мая. Их там с нами трое было.

♦ Вертолётный экипаж?

Нет, самолётный. Уже не помню, что это был за самолёт, по-моему, Ил-62, но это не точно. Совершенно случайно мы с ними там пересеклись! В аэропорту встретились, я спросил: «Ребята, вы откуда?» Они отвечают: «Из Беларуси». Я — ух ты, земляки! Они тоже очень обрадовались. Я их сводил в магазин, помню, они купили всё, что им нужно было, а потом пригласил их: «Ребята, у нас тут 9 мая, хотите — приходите!» А у них, кажется, были какие-то свои пропуска, то есть, специально не нужно было ничего заказывать, просто их пускали как-то выборочно — то ли в определенное время, то ли до какого-то времени. Так что, как я и говорил, у нас получился такой славянский День Победы, с небольшим добавлением французов, румын, и венгров, которые хоть деньги и не сдали, но все равно потом пришли! А я им на празднике ещё сказал: что же вы, ребята, какая разница, что у нас сейчас, такой праздник, нацистов победили! В общем, напоили мы их вусмерть.

А если возвращаться к неграм и азиатам — они, естественно, на все должности пытались протянуть своих людей. Круговая порука, мафия такая — я, конечно, в словах не толерантен сейчас, только именно так всё и было. Не скажу, что они так явно зажимали белых, хотя, может, это просто я уже научился с ними бороться? Меня очень быстро все запомнили, потому что я их начал ставить на место.

Простой пример. Приходишь по делам на приём к какому-то чиновнику, говоришь секретарше по-английски, по какому ты вопросу. А ооновцы набирали себе всегда местных секретарей и секретарш, по требованиям: знать язык и уметь печатать. Сидит такая секретарша у нужного тебе чиновника и беседует по-португальски со своей подружкой, которая к ней в гости пришла, просто болтает ни о чём. И в ответ на то, что тебе нужно к ее начальнику, отвечает: «Подождите, видите, я с человеком разговариваю!» Ладно, говорю, сажусь и слушаю, о чём они разговаривают. Они говорят по-португальски, естественно, и чаще всего ни о чём. Через некоторое время я опять вежливо спрашиваю: когда же можно попасть к начальнику? Она мне опять, уже даже возмущенно: «Подождите, я с человеком разговариваю!» А я ей в ответ: «А о чём таком важном вы разговариваете?» И повторяю по-португальски её крайнюю фразу. И по-португальски же продолжаю: «Вот об этом вы разговариваете? Это очень важно?! У меня срочная бумага вашему начальству!» Это конечно, производило эффект полной неожиданности, подружка быстренько сматывалась, девчонка хватала мою бумагу и шла докладывать. А иногда, если совсем нагло себя вели, я добавлял: «Это что, дискриминация белых? Чёрный расизм?» Тут они вообще просто раскрывали рты. Как так, вроде как они привыкли всех обвинять в расизме, ведь это они пятьсот лет были в рабстве! А тут белый им говорит, что они проявляют чёрный расизм! И именно это быстренько приводило их в чувство. Так проблемы исчезали.

♦ Бывали какие-либо трудности с бортпереводом, у тебя или других ребят?

Слава Богу, нет, не припомню такого. Опять же, летали мы, в основном, по площадкам, в рамках расследований нарушений соглашения о прекращении огня, например. Возили наблюдателей ООН, гражданских служащих ООН, разные комиссии, должностных лиц и пр. Возили также гуманитарные грузы, но это достаточно редко.

Немало было полётов по MEDEVAC — медицинская эвакуация раненых, подорвавшихся на минах, больных.

Очень много было заболевших малярией среди личного состава воинских контингентов разных стран, иногда в очень тяжёлой форме.

Вообще наш вертолётный отряд постоянно находился в режиме «Stand by» — постоянной готовности к вылету. То есть команда на вылет могла поступить в любое время: днём, вечером, ночью. По боевому расчету у нас был один час на подготовку к полету (готовность вертолёта, экипажа), иногда даже меньше.

Наши вертолётчики проявляли чудеса героизма, не побоюсь этого сказать. Часто они выполняли посадки даже не на площадку, а просто на дорогу, изрытую воронками и освещенную фарами машин. Иногда приходилось искать площадку, поскольку соответствующие ооновские службы не могли выдать точных координат данного места. И ничего — находили и садились, и вывозили людей (раненых или больных), везли в Луанду в госпиталь. Вся ООНия рукоплескала! И люди потом были благодарны.

Так мы, например, один раз вывезли двух больных из Ндалатандо. Видимость была ужасная, потом возникли какие-то проблемы со связью с тим-сайтом, на котором находились больные. Но ничего — долетели, хоть и покружили немного над площадкой, но наши летчики смогли сесть, забрать больных и отвезти в Луанду.

Что касается полётов в большие города и, в частности, в Луанду. В столице (Луанде), конечно, был большой аэропорт, международного значения, две полосы, и график полетов там был очень плотный. Здесь уже требовалось сконцентрироваться, следить за обстановкой, и внимательно слушать, что тебе говорит диспетчер. Диспетчеры, слава Богу, были все грамотные, с хорошим английским, если что-то непонятно — повторяли еще раз, так что — проблем не возникало.

♦ Имеешь ли какие-то награды, грамоты за службу конкретно в войсках ООН?

Конечно. У меня лично две грамоты, за первое мое пребывание в войсках ООН, в 1996 году, и за второе — в 1997 году, оба полугодия. У меня всего три «срока» службы в войсках ООН, по полгода. Есть медаль "In the Service of Peace" (На службе Мира), там, на планке цифра «3», как раз по количеству сроков службы. А грамоты — что эта медаль действительна. Все эти грамоты, медали вручались на так называемых медальных парадах, мы туда выходили в голубых беретах, голубых шарфах. Так-то мы обычно носили круглый шеврон United Nations на правой стороне, или — у кого были — такие нарукавные повязки, на которых также был нашит шеврон. Или на груди носили такие — не медальки, скорее, просто блямбы, с эмблемой ООН.

Все эти представления на грамоты и медали практически всегда готовил я сам. Происходило это в отделе кадров, я туда ходил, пропечатывал все эти грамоты, медали, для своих брал, конечно, побольше экземпляров — мало ли, кто-то потеряет, или ещё что случится.

Самым главным в моей работе, и что я всегда старался делать — это было избежать разного рода конфликтов. Подход можно было найти ко всем, если понять, как с ним разговаривать. С большинством людей я работал по простому, но верному библейскому принципу: «Относись к людям так, как бы ты хотел, чтобы они относились к тебе!» То есть простой, искренний, человеческий подход, без криков и воплей, и топаний ногами.

Конечно, помогало, что я знал не один-два языка, а больше. Потому что те же бангладешцы — они от меня просто балдели: как это, европеец говорит на бенгали! У них это вызывало «приятный шок». А про нигерийца, который нам всячески помогал, я уже рассказывал. Он же меня потом познакомил с ещё некоторыми своими товарищами, которые тоже сидели на довольно важных должностях. С бразильцами и уругвайцами работать тоже было просто замечательно.

С бразильцами и уругвайцами изюминку добавляло то, что среди них было очень много эмигрантов. В том же Military Travel, где сидел этот капитан Тарик, так до него там работал Данила Загович, чистый серб, сын эмигрантов. Конечно, по сути, он был уже бразилец, сербского языка не знал вообще. Ещё там было много немцев — потомков тех, кто сбежал в Латинскую Америку после Второй мировой войны. Сидим один раз, например, в «Голубом берете», и заходят туда бразильские военные врачи, у нас были свободные места, они подсели к нам. Разговорились. Один заявляет: «А у меня мама украинка!» Отец немец, а мама — украинка. Вот такой бразилец оказался. Такой же бразилец был там Пётр Вечорек — поляк, в госпитале служил, я ребят к нему водил анализы делать. Когда мы жили на Вилле Алиса, старшим среди уругвайцев там был майор Хартман, его отец был выходцем из Третьего Рейха. А отношения у нас с ними были замечательные.

Еще там была португальская рота связи — с ними тоже не было никаких проблем. Про шведов и других скандинавов я уже говорил.

♦ На дальнейшей твоей службе, профессиональной деятельности как-то отразились эти твои командировки в Миссию ООН в Анголе?

В первую очередь именно на профессиональной — я получил там очень хороший опыт. Работа офицера по связи и взаимодействию дала отличную практику. Когда я уже вернулся в Россию, я очень много работал с делегациями, и очень многое в этой работе, как оказалось, я в миссии ООН уже проходил. Кроме того, у меня там был весьма приличный налёт на вертолёте Ми-8. Это мне и сейчас помогает — поскольку я работаю с компанией «Еврокоптер», именно с вертолётами, уже только на этих немецких вертолётах больше 300 часов налетал. Работа с делегациями стала просто сказкой — потому что я уже всё умел и знал.

И уже когда я перевелся из ВИИЯ в Институт военной истории МО, я стал служить в международном отделе — это снова встречи, делегации, контакты, визиты, посольства, визы, документы, то есть, опять всё то, чем я занимался в войсках ООН. Опыт, конечно, просто бесценный.

И ещё — в плане общения с людьми, установления контактов, особенно гашения конфликтов. Потому что конфликты всё равно возникают в повседневной жизни, в работе. Приходилось договариваться, действовать всеми возможными методами, чтобы наши ребята могли нормально летать, нормально жить, есть и спать, и отдыхать. Ведь всё это висело как раз на офицерах по связям и взаимодействию — фактически, на переводчиках. Переводчики были просто незаменимы. И ещё для меня это была уникальная возможность поддерживать в работе все свои семь языков, это для переводчика вообще сказка.

Очень много довелось встретить интересных людей. Много кого можно называть. Например, румынский майор Ливио — мы с ним сошлись на том, что мы «очень любим негров», но странною любовью. Он мне даже сказал, что когда видит белое лицо, ему просто страстно хочется ему помочь! И конкретно нам он очень помог, много жилых контейнеров предоставил.

А вывела нас на него украинка Оксана Железняк, она работала в Accommodation office — размещении личного состава. Это она нам сообщила, что придётся уезжать с Виллы Алиса, но «ребята, не волнуйтесь, я постараюсь организовать вам контейнеры на Вилла Эшпа». Она была замечательным человеком, сколько всего для нас сделала! Я, как мог, задаривал её подарками, ананасами и кофе из Уиже, тортики покупал.

На подарки, конечно, приходилось тратить немалые деньги. Однако это того стоило, и я об этом совершенно не жалею. Потому что когда ты относишься к людям нормально, то и люди к тебе относятся соответственно. Это же не взятка, это так — человеку приятное сделать. Поскольку у нас было две машины, мы могли себе позволить кого-то куда-нибудь подвезти. Если видели знакомых — всегда старались подвозить, даже если нам нужно было в другую сторону ехать. А люди знали, что нам в другую сторону! И видели наше отношение к себе. Так что в плане решения проблем и установления отношений с людьми — в первую очередь, это был богатейший опыт.

♦ Вот такой интересный вопрос, не совсем по теме, но важный: как, при каких обстоятельствах ты узнал о гибели Жонаса Савимби?

Это я узнал уже в России. В 2002 году. У нас как раз в России был послом генерал «Нгонго», большой друг Советского Союза и России (впоследствии — Министр внутренних дел Анголы). В честь этого события был приём, в ангольском посольстве. Мы все пришли. Там было очень хорошее действие. Был показан фильм непосредственно про убийство Савимби — естественно, не сам процесс, как его убивали, а уже что произошло потом. Слухи были самые разные: что его «убрали» чуть ли не юаровские спецназовцы.

♦ Надоел?

Да, всем надоел! Савимби — он, на самом деле, уже закоснел. Во-первых, он входил, по-моему, в двадцатку миллионеров мира. Каждые полгода в ЮАР летал самолёт, полностью набитый алмазами. Думаю, это о чем-то говорит. Кроме того, он, естественно, хотел власти! Если он и шёл на какие-то переговоры, то потом сам их нарушал. Когда было объявлено о разоружении, унитовские солдаты и офицеры сдавали не новое хорошее оружие, которого у них хватало, а чуть ли не пиратские пистоли и пищали, которым по триста лет, которыми колонизаторы пользовались! Или прочее старое неисправное оружие. А исправное оружие сохраняли и продолжали стрелять.

На границе с Анголой, несмотря на все миссии ООН и т.д., всегда стояло (по разным данным) около 30-40 тыс. хорошо вооружённых унитовских солдат. Там были ооновские лагеря. И унитовцы поступили просто — пригнали туда своих женщин, детей, стариков, инвалидов, немощных солдат, и так далее. И получали всё, что им необходимо было. А боеспособные части стояли на границе Анголы с сопредельными государствами. Даже был такой случай, при нас, когда ангольские войска, ФАПЛА, пошли помогать в соседний Заир, установлению новой власти — сейчас это Демократическая Республика Конго. В те провинции — Шаба, по-моему, уже не помню точно, на юго-востоке Заира. А когда они возвращались назад, решили немного погонять УНИТА. И начались столкновения!

♦ Когда это происходило?

Это всё ещё девяносто седьмой год. То есть, если исходить из простейшей логики, то кого гонять-то? (смеется) А получились настоящие бои. ФАПЛА — они возвращались с орудиями, с танками, и там развернулась настоящая война. 0 чем, естественно, тут же было доложено в Нью-Йорк. А Савимби в этот момент заявлял, что нет, это не наши, они нам не подчиняются! В общем, весь обычный бред, который несут политики. Когда надо что-то скрыть.

♦ Ещё один вопрос не совсем по теме: сюжет книги «ТАСС уполномочен заявить» имеет какое-либо отношение к Анголе, или это собирательный образ африканских войн?

Естественно, собирательный. Это получился прекрасный фильм, я его сам помню ещё с детства. Наш любимый Штирлиц-Тихонов там в главной роли!

Вот эта «Нагония»… Вообще, можно сказать, что таких фильмов было несколько. Можно вспомнить «Красного скорпиона» с Дольфом Лундгреном, как там якобы русский спецназовец, советский, орудовал. Это прозрачные намеки! Единственное, что в «ТАСС уполномочен заявить…», по-моему, кубинских войск не было. А в «Красном Скорпионе» были конкретно показаны кубинцы и русские! Естественно, «ТАСС…» — о тех событиях, а как иначе? Юлиан Семёнов — он был в Анголе, он ездил по Анголе, собирал материалы.

Вообще, у нас в стране народ как-то себе не очень до конца представляет, что такое миссия ООН. То есть, думают, что ооновцы — это же здорово! Естественно, все знают, что это «хорошие денежки»!

♦ Это, наверное, основное?

Да. Но — разъединять противоборствующие стороны! Войска ООН ведь просто так в страну не вводятся. Они вводятся для того, чтобы стать заслоном между воюющими лагерями! И получается, как я уже говорил… У меня очень много знакомых, которые стояли в этом вот «разделении противоборствующих сторон», а эти «стороны» стреляли через них друг в друга! Вели обстрелы, самолёты летали, друг друга бомбили. Через их головы! А то и просто, если вдруг чего, то и убивали ооновцев, и всё!

Миротворческие операции, ещё раз напомню, подразделяются на два типа. Есть peace-keeping operations — то есть, операции по поддержанию мира, а есть peace-making operations — так называемое принуждение к миру. «Писмейкеры» — они имеют право применять оружие. «Пискиперы» же — им это, в принципе, не разрешено. А большая часть операций, где вводятся войска ООН — это операции по поддержанию мира, peacemaking — эти можно по пальцам пересчитать. Ещё раз повторю: с ооновцем могут сделать все, что угодно! И потом государство, чьи военные были убиты, может подавать ноты, кричать, что это безобразие, и так далее, но люди уже убиты, их не вернёшь!

Не говоря уже обо всех этих тропических болезнях: малярии всех видов, амёбной дизентерии, гепатите, шестоматозе. Да и просто климат африканских саванн и джунглей белому человеку не очень-то подходит!

Так что, возвращаясь к «хорошим денежкам» — за просто так деньги не платят! Ни одна страна в мире! ООНовец может оставить в миссии своё здоровье, а то и поплатиться жизнью, быть убитым или умереть от болезни!

Вот такие «хорошие денежки».

А люди, обычно, это все слабо себе представляют.