Лучистые плети перемежающихся полей светящейся паутиной оплели воздух. Они вились узорами, сотканными из энергии портала. Мерцающий пузырь вздрагивал и покачивался, окутывая шлейфом бесшумных вспышек. Текучий, переменчивый свет, точно дождем омыл шар.

Джульетта крепко зажмурилась. Но за веками плотно закрытых глаз, то и дело, вспыхивали искорки молний.

Фосфоресцирующий шар зорба завращался, лопнул и рассыпался. Оболочка растворилась, словно клуб дыма, со сверхъестественной быстротой и бесшумностью. Оросив помещение ослепительным дождем.

Воздух обдал холодом.

Джульетта вздохнула и тотчас закашляла, открывая глаза и вглядываясь в не пойми чего.

«Воняло гадостно.»

Свет едва сочился через пробоину в низко нависающем потолке, затянутую хрупкой изморозью. Над головой, в сером бархате инея, качалось рваными кружевами отслоившееся потолочное покрытие. Под ногами девушки было спекшееся до заскорузлого состояния пятно грязи. Из земли по ступням карабкался холод.

Запах гари стлался вокруг и сушил горло и рот, обдавая едкой вонью. В комнате царил бедлам.

Вероятнее всего, это была трансформаторная. На стене, вспухшей волдырями, крепилась распределительная доска с приборами и рубильниками. Кругом проложены провода с толстой, покрытой оспинами, резиновой изоляцией. Порванные оголенные концы торчали из исковерканных металлических конструкций. На каждой вещи — слой пепла.

— Где мы?

— Без всякого понятия, — ответил ей Дэвид и шагнул вперед, окидывая взглядом помещение. — Вляпались в жир лаптями, — он двигался, пытаясь осознать, во что их, на самом деле, ввергла нелепая выходка Джульетты. Смешанные осколки металла и кирпича захрустели под ногами агента времени. — Фешенебельное местечко, не находишь?

Дэвид нервно шагал взад и вперед, сцепив руки в замок и разминая наклонами и вращениями травмированную спину.

— Этот марсианин опять нас кинул. Какая же он, все таки, сво…

Раздавшийся среди почти сплошной темноты звук показался жутким. Оглушительный грохот канонады артиллерийского залпа прервал его слова. Определенно четко донеслись хлопки минометных выстрелов, промеж которых сквозил треск автоматов.

Джульетта съежилась котенком. Темные глаза тревожно округлились, укрепляя ее в худших предположениях. Она опустилась на корточки, кончиками пальцев ощущая через кеды мерзлый пол.

Холод усиливал чувство потерянности.

Не долго думая, Дэвид стянул с правой ноги кроссовок. Достал из внутреннего кармана олимпийки удостоверение личности и, запихнув его под стельку, начал обуваться.

Острое, гнетущее раздражение разрасталось в нем.

«Сейчас выдаст», — решила Джульетта. И не ошиблась.

— О чем нужно было думать, чтобы сюда попасть, ты — тупая кретинка?! — и агент времени ругнулся себе под нос. — Даже пытаться не буду понять твою логику, которая существует, без участия сознания, никчемная ты идиотка!

— Все понимать — так умом можно тронуться, — вполне себе ехидно заметила Джульетта. Девушка склонила голову на бок, как «Аленушка», на картине Васнецова. И апатично произнесла: — Готова спорить: тебя от меня тошнит.

Ее поведение было продиктовано сильнейшей обидой и примитивным дилетантизмом.

Дэвида передернуло от гнева.

— Ты просто нечто. Ходячий кошмар. О чем ты только думала?!

— Не помню, — машинально ответила Джульетта и порывисто вздохнула.

«До чего же мужики отвратительны, когда они правы.»

— С тобой всегда все не просто так! Чем забита твоя голова?! — недоумевал Дэвид, воздавая ей по заслугам. — Эмоциональная составляющая путешественника во времени регулирует преобладание одних вероятностей над другими. Идея у тебя в башке была совершенно самоубийственная. Ты мыслила как камикадзе?!

— Я не знаю, — зябко ежась, пролепетала девушка: — Не надо на мне срываться. Я не виновата, что твоя миссия спасителя Земли тебя раздражает.

— Это просто караул! Ты никогда ничего не знаешь! А ведь лезешь! — Дэвид ладонью яростно рубанул воздух. Он обошел комнату по кругу, исследуя ниши и щели, не переставая говорить: — Для всего есть свой пусковой механизм. Агенты времени — коммутаторы или серверы в сети ВРЕМЕНИ. Через которые подключаются те или иные вероятности настоящего. Реализуя и стабилизируя единство событий.

Мигнуло где-то там, над пробоиной в потолке. И застучали зенитки.

Резко выпрямившись, Дэвид стал вглядываться в кусочек неба, выискивая в нем кляксы разрывов.

Толком ничего не было видно.

— Одно хорошо: тут нет ни сотовых, ни гаджетов, — неожиданно произнес бывший воздушный маршал: — Иначе бы я вас, мадемуазель, порвал.

«С каким бы удовольствием он, действительно, отвесил ей пощечину.»

— Откуда я могла знать…

— Не знала она! — раздраженно оборвал ее Дэвид, опасливо прислушиваясь к грохоту взрывов. Ее ответы только действовали ему на нервы. — Даже разговор с тобой — испытание. Сознайся, ты с приветом? И остальные вопросы сразу отпадут.

— Признаюсь, — чересчур легко согласилась девушка, нервно накручивая кончик волос на палец. — Теперь ты от меня отцепишься? — огрызнулась Джульетта. — В любом случае это сойдет мне с рук, — с пренебрежением заметила она.

На улице щелкали выстрелы.

Вся ярость тут же с Дэвида схлынула:

— Что бы ты теперь не думала обо мне, — неожиданно спокойно произнес агент времени, вглядываясь в Джульетту до колик в глазах: — Я, как и прежде, тебя защищаю. Но дела таковы, что нам, в любом случае, нужно отыскать Саймона, чтобы не остаться тут навсегда, — хрипло кашлянув и держась рукой за горло, добавил он: — Это мы с ним виноваты: не убереглись от тебя. Сделанного, увы, не вернешь. Но все еще может быть так, как мы того захотим. Еще не знаю как, но мы из этого выпутаемся. Нам ничего другого не остается. А ну ка, живо за мной! — скомандовал агент времени. — Пойдем осмотрим масштаб трагедии. Выбираемся отсюда, — Дэвид развернулся к дверной нише и пройдя несколько шагов, попробовал толкнуть дверь. Та не поддалась.

Дэвид отошел и повернул голову. Он ожидал какой-то быстрой реакции, в виде насмешки. Но профессорская дочка продолжала сидеть на корточках, вперив в него взгляд.

— Все будет в порядке, если ты станешь меня слушать, — сдерживая голос, произнес он.

— Я стану, — пообещала Джульетта и поднялась. — Правда стану, — и пожала плечами без всякого протеста. — Если ты оставишь мне уроборос, — добавила она. — Или я опять слишком многого хочу?

— Есть немножко, — признался Дэвид. — Ладно, не сверли меня глазищами. Пусть уроборос останется у тебя. Без него ВРЕМЯ тебя убьет. В любом случае, твоя кровь будет на мне.

«Кровь?! Он сказал «кровь». Чтоб тебя…»

Крепко упираясь подошвами кроссовок, Дэвид вновь навалился на дверь. И та, с пронзительным певучим скрипом, чуть поддалась. Он нажал изо всех сил. Лязгнули проржавевшие петли и дверь с треском и скрежетом приоткрылась. Агент времени протиснулся в щель и исчез.

Какое-то время она постояла в беспокойном ожидании, не вернется ли он. Вспомнив, как Дэвид прятал удостоверение, Джульетта сняла с руки уроборос и просунув в браслет ступню, застегнула замок на щиколотке. Прикрыв персональную машину времени брючиной.

«Последовать за ним, было лучше чем ждать здесь.»

Вдруг ей показалось, что сверху слышны негромкие голоса. Но их перекрыл далеко перекатывающийся низкий гул. Ощутив беззащитность и одиночество, Джульетта бросилась к приоткрытой двери. Она словно бежала босиком по углям. Неуверенно, больше ощупью, смахивая с двери пушистый и одновременно колючий слой махровой ржавчины, девушка скользнула в щель и очутилась в коротком проходе. Железная балка провисла над ее головой, мешая разогнуться. Искореженный метал торчал из завала, преграждающего ей путь. Рваные охвостья толстых кабелей тянулись по треснувшим стенам.

Девушка ошарашенно озиралась в поисках Дэвида. Ей пришлось опуститься на четвереньки, чтобы протиснуться под нагромождение глыб, в узкий, треугольный лаз, образовавшийся под рухнувшими, поколовшимися плитами. Черная, как перец, пыль, оставленная отбушевавшим пожаром, сохранила четкий след пробравшегося тем же путем Дэвида.

Джульетта глубоко вздохнула и последовала за ним.

— Я здесь! Прямо тут! Поторопись, черт тебя возьми! — услышала она гневный крик Дэвида с того конца лаза: — Такое не каждый день увидишь!

Преодолев не меньше пяти метров с уклоном вверх, и заранее страшась того, что может увидеть, девушка добралась до того места, где лаз заканчивался. Джульетта выбралась из под развалин, на каменную площадку какого-то здания. И обмерла…

Все засверкало ослепительным, режущим белизной, светом. Даже виски заломило. Джульетта почти и не шевелилась, костенея от холода. Мороз щипал своими тонкими, злыми пальцами. Она просто стояла в жутком замешательстве, глядя сощуренными глазами и заглатывая в легкие запах стылого дыма.

Это было жестокое место.

Солнце озаряло грязный, изрытый снег. А холод стоял такой, словно девушка попала в открытый космос. Безжизненный пейзаж, усеянный кратерами, как поверхность Луны. Но это была Земля. Привычный и такой знакомый мир куда-то испарился. Все утопало в снегу. Уцелевшие стены из красного кирпича были посечены осколками и почернели от дыма. От верхней части здания, в котором они появились, остались зубчатые обломки и погнутые металлические балки. Вместо бывших окон зияли темные пустые проломы.

Джульетта ощутила глубокую острую боль, которую чувствует, пожалуй, только ребенок, когда осознает, что зашел куда-то не туда.

Насколько хватало глаз, в три стороны тянулись многокилометровые останки мертвых домов. Заставляя усомниться, что совсем недавно в них жили люди. Кое где, каменное кружево городских развалин подсвечивалось неясными зарницами. Город напоминал гигантские разбросанные колосники, сквозь щели в которых мерцали тлеющие угли пожарищ. Из развалин реяли столбы дыма. С четвертой стороны ветер крутил снежную пыль по ледяной корке широкой реки. Холод не смягчали даже солнечные блики.

Не в силах оторвать глаз от ужасающего зрелища, Джульетта разом схватывала все вокруг и не желала в это поверить.

Обсаженная вехами, ледовая дорога, стрелой вонзалась в другой, такой же изрытый воронками, берег. Пятна минных разрывов вздули лед. Полузамерзшие полыньи переливались радужными масляными озерцами. С левого берега к городу шли грузовики. Изо льда торчали расщепленные доски и разбитые лодки. Под крутым откосом виднелся борт раскуроченной, затопленной полуторки, с мазутно-ржавым следом вокруг.

Пронизывающий, льдистый ветер с реки стегал ледяными крупинками. Джульетта еще больше сжалась от холода и отвернулась в другую сторону. Перед глазами открывалась безлюдная, испещренная воронками, площадь. Вокруг громоздились темные скелеты обгоревших, полуразрушенных зданий. Угрожающе глядели обугленные проемы окон. От множества пожаров, сквозь превращенные в лохмотья железные крыши, поднимались в небо столбы густого дыма. Расстилая над городом черные, тоскливые облака. Слышалась торопливая, ружейно пулеметная трескотня. Джульетте показалось, что она видит трупы под обломками строений. Сквозь клубы пыли и дыма пронеслись тонкие иглы трассирующих пуль. Там шла интенсивная перестрелка. По площади змеились извилистые зигзаги траншей. От чего казалось, что огромный, ненасытный зверь исцарапал ее своими крепкими когтями. Чадящим однообразием смерти в воздухе висел смрадный запах гари военного пепелища.

Дыхание Джульетты сделалось коротким и быстрым. Тянулась широкая панорама индустриального города, сияя пожарами, как врата ада. Увиденное поразило ее до глубины души, обостряя инстинкты. Мысли в голове мелькали — словно носились там на парапланах. Нельзя объяснить того, чего не понимаешь. Но сложные ассоциативные связи напомнили ей.

«Тонкая линия обороны… зима 1942 года…»

Казалось, что процессы в ее мозгу сейчас подгоняет генетическая память войны.

«На последних метрах волжской земли город стал непобедим.»

Не сразу, но теперь до нее дошло… это мимолетное все…

Уголки губ дрожали, когда она неуверенно и робко проговорила:

— Мы что, на войне? — Джульетта зябла, то и дело переступая. — На настоящей… той? — девушка расслышала в своем голосе тонкие, пронзительные нотки панического ужаса.

— И, пожалуй, в самый страшный ее момент, — продолжил Дэвид мысль профессорской дочки, разворачиваясь к Джульетте и казня ее взглядом: — Хвалю за сообразительность, — звенящим от напряжения голосом произнес он: — Умеешь ты как следует напрячь, девонька.

У нее были глаза оленихи на заснеженной трассе в ночи, ослепленной фарами мчащегося навстречу внедорожника. Все вышло даже хуже, чем она предчувствовала.

Оказалось, что военное прошлое не так далеко и невероятно.

— Что ты на меня уставилась? — голос Дэвида охрип от волнения и тех усилий, которые он прикладывал, чтобы держать себя в руках. — Испоганить все дело — вошло у тебя в привычку. Проще вернуться с другой планеты, чем выбраться отсюда, не имея на руках второго уробороса. Я это нутром чуял, — и агент времени хлопнул себя сжатой рукой по груди.

— Выходит — ты мало что можешь, — запальчиво обвинила его Джульетта. Не собираясь сдаваться без боя.

Глаза Дэвида сощурились от нарастающего гнева:

— Лучше оставь мою заботу о тебе без ответных речей, — посоветовал он юной студентке: — И попробуй объяснить, как девушка вообще может думать о кровавом месиве столетней давности? — он задал этот вопрос как можно уничижительней.

— У меня и в мыслях не было ничего подобного! — зло воскликнула Джульетта и зябко поежилась. Холод был таким острым, что казался наполненным мельчайшими осколками стекла. Он сильно впивался в кожу, заглушая даже страх.

На лицо юной студентки легла тень, но тотчас вернулось просветление. Еще каких нибудь пару секунд назад, то — что она считала зыбким намеком, теперь обрело четкость…

Она вдруг совершенно детально вспомнила, о чем подумала за миг до того, как ее увлекла беспощадная сила перемещения. Ей, уставшей от неожиданностей, захотелось чтобы все мгновенно вернулось на свои места и сожалея,(именно испытывая досаду о не случившемся), Джульетта посетовала, что не успела сдать курсовую работу, на тему: «Фильм Федора Бондарчука «Сталинград». Соотношение успешной модели коммерческого кино с приоритетами исторической правды.»

Теперь юная студентка поняла как все произошло. Это желание стало ее абсолютным «Я» в тот момент. И уроборос считал его с ее подсознания, определив точку межвременной транспортировки. Придав страшный смысл решительно всему.

Девушка угасала на глазах. Ее мысли сбылись, как самое мрачное пророчество.

«Ничего себе! Да?! Все происходило сейчас. И она наблюдала весь этот ужас. Участвуя в нем!»

Нереальное вдруг стало неизбежным.

«Ошибки быть не могло: их зашвырнуло в Сталинград. В дни главного перелома.»

Тяжкое уныние овладело душой Джульетты. Ее охватила дрожь, источником которой был не только холод. Все тело тряслось, а лицо побелело как снег.

В одно жуткое мгновение Джульетта осознала себя посреди пылающего горнила Второй мировой войны, которая давно канула в Лету. Это было совершенно ни с чем не сравнимое ощущение отчаяния.

Опасность таилась повсюду. Она поджидала в любой точке пространства. Этот город напоминал чашку Петри, в которой ВРЕМЯ неустанно, со скоростью пандемии, могла размножать новые напасти. Призывая смерть к таким как они. Затерявшимся в нем.

Гром далекой канонады не затихал ни на секунду, донося тяжкий гул артиллерии. Но тут зарокотало, надвигаясь, катясь прямо на них. Не из-за горизонта, а откуда-то рядом. Из под волжских берегов застучали зенитки.

— Не стой так! Пригнись! — закричал агент времени. Дэвид рывком повалил Джульетту на пол, придавив слабо трепыхающуюся девушку собственным телом. Их тотчас накрыло гулом проносящихся самолетов и грохотом разметавших осколки взрывов.

Ахнуло совсем рядом. Джульетта краем глаза углядела, как что-то зашипело и задымилось, кружась в лоскутах пламени. Тень пронеслась над пустой коробкой выгоревшего дома. Там и тут заметались языки оранжево-красного пламени, словно цветы, распустившиеся в саду преисподней.

— Лучшего места, чтобы с нами покончить, ВРЕМЯ и выдумать не могло! — прокричала профессорская дочка в самое ухо бывшему воздушному маршалу.

— Ты же знаешь, что я просто так не сдамся?! — громко, но как-то отчаянно горько, произнес Дэвид, не отрывая губ от ее мочки.

«Видимо, все было совсем уж плохо, раз Дэвид так заговорил.»

Земля чуть затихла. Агент времени осторожно поднялся и подал руку Джульетте. Та встала на ноги и он прижал ее к себе, делясь теплом собственного тела.

Авианалет переместился к «Мамаеву кургану». «Высоте 102». Он курился углями не угасающего пожара. Будто там бушевало жерло вулкана, извергая потоки искр и волны жара. Теперь там грохотали взрывы, выравнивая холмы. Последнее, что еще могло гореть на кургане — становилось пеплом.

И все это было одним целым — называемым войной.

— Тебя к такому готовили? — жалко пролепетала Джульетта, отважившись посмотреть Дэвиду в глаза.

— И к такому тоже. Как и ко многому другому, — уверенно ответил бывший воздушный маршал: — Мы пройдем через это. Все преодолеем и вернемся к твоему отцу, — пообещал Дэвид девушке, покровительственно поглаживая ее по спине. — Для всего, что тебе будет нужно, я рядом.

Понимая реальное положение вещей, Джульетта задала мучивший ее вопрос:

— А вдруг Саймон уже погиб? Ведь этого нельзя исключать? — робко настаивала она.

— Считаешь — река большая? И Саймон, не зря такой синюшный утопленник, давно подледным плаванием занимается, — принялся размышлять вслух Дэвид, переведя взгляд с кургана на реку. — А мы его искать собрались…, - но тут же категорически замотал головой. — Чтобы агент времени по ерундовой причине пропал? Да еще твердолобый марсианин такого калибра? И думать нечего: он тут уже кого нибудь покалечил или пришил. И нас ищет. Ты заметила: он всегда где-то неподалеку. Вот увидишь, эта мигрень проявит себя во всей красе. Так что — тема закрыта. И забыта. И больше даже не заикайся мне о марсианине. Сам найдется. Вот помяни мое…

— Стой, рус, иначе стреляю! — раздался хриплый, лающий голос. Из под нависающих кусков бетона, гнутого железа, между возвышающихся куч осыпавшегося кирпича, появились серые фигуры в шинелях немецкой пехоты. Раздался буцкающий топот множества сапог. Фрицев было шестеро. Каждая деталь страшным клеймом отпечаталась в памяти путешественников во времени. На всех гитлеровцах были каски в белом зимнем окрасе. И декаль, в виде орла с распростертыми крыльями на свастике. По чресплечным лямкам Дэвид распознал пехотные ранцы с кожаной обшивкой ребер и углов. На поясном ремне висели брезентовые подсумки камышово-зеленого цвета с запасными магазинами к «шмайсерам». И по одной, две гранаты на деревянной ручке «М-24», заткнутые, где за пояс, где за голенищем или борт шинели. А чаще сложенные в отдельные сухарные сумки. На гитлеровцах были полевые брюки серого цвета полынного оттенка. Холодный стальной блеск направленных в них стволов заставил путешественников во времени замереть.

Цепкий от прилившего адреналина мозг агента насквозь определял каждую деталь. Дэвид отметил прицельное приспособление мушки с намушником, характерное для пистолета-пулемета «МР 40». Которым был вооружен каждый из них. Потомки тевтонских воинов разбрелись по площадке.

Голос Дэвида осекся. На лицо легла тень.

«Они были перед фрицами как на ладони. Дергаться не имело смысла. Времени убежать уже не было.»

— Хенде хох!

Они послушно подняли руки. Но этой фразой знание языка Дэвидом и ограничивалось. В немецком он был профаном.

Ситуация сложилась критическая. Все тело Джульетты содрогнулось от предчувствия смерти. Она глянула на беспомощного Дэвида и первая парализующая растерянность отступила. Застилающий глаза страх потускнел и развеялся. У нее хватило на это духа. Джульетта пригладила волосы и бойко округлила грудь. С дико бьющимся сердцем она выпорхнула из под бока агента времени, с сияющим лицом, полным беззаботного счастья. И направилась к немцам, голося на чистейшем языке Вольфганга Гете и Генриха Гейне:

— Спасители вы наши! — радостно закричала профессорская дочка и дурашливо вскинула руки: — Великая германия не забывает своих союзников, — Джульетта пробежала глазами по немецким солдатам. Ей не понравился презрительный взгляд спокойных, недоброжелательных глаз автоматчика, стоящего у широкой, закопченной стены. Чья прицельная мушка блуждала в районе ее живота.

«У них были запыленные, грязные лица пещерных людей. С запекшейся в уголках губ коростой.»

Фриц, засунувший нос в воротник шинели, устало, почти без интереса, оглядел их странную парочку и густо покашлял в кулак. Третий остался стоять в проходе, слегка покачиваясь на широко расставленных ногах, сложив руки поверх «шмайсера».

«Не хилый такой крепыш.»

С недавнего времени она так навострилась, что научилась находить выход за считанные секунды. Точно определив главного, она бросилась в ноги к унтер-офицеру, причитая:

— Я безумно боялась вновь натолкнуться на этих грязных, одичавших в своих норах, русских! — обнимая сапоги младшего офицера, не унималась она. — Как же мне сказочно повезло, встретить вас, освободители вы мои! — девушка дышала часто и тяжело, будто ей до этого пришлось долго, без передышки, бежать.

Это был поступок более отчаянный, чем все ее прежние. За бросок на немецкого солдата, Джульетту могли тотчас убить или изувечить. Такая дерзость вызвала у фрицев замешательство, которой она и воспользовалась. По-женски, интуитивно подозревая, как давно он не был с женщиной, Джульетта попыталась смутить унтер-офицера. Заставить пожалеть себя. Чтобы он ощутил нечто родное и близкое. К чему стоит относиться бережно. И ради чего, собственно, он и воевал в этой далекой, северной стране.

«Дойче зольдатен…!» — дальше Дэвид ни бельмеса не понимал в их разговоре. В его голове срабатывали боеприпасы безумия. Он находился в таком зажиме, что его аж потряхивало. Агент времени испугался за Джульетту до липкого пота, едва не схватив девушку за плече, чтобы остановить. Усилием воли подавив боевые рефлексы, бывший воздушный маршал засветился своей неотразимой улыбкой.

«Порой самообладание оказывается лучше меткого удара. Хотя такое терпение было пыткой.»

Дэвид улыбался до ушей настолько широко, что во рту хрустнул сустав.

Оксана Милорадова занималась с Джульеттой лет с четырех. И даже после ее гибели девушка не потеряла интерес к языкам. А продолжила совершенствоваться, ощущая в том свой долг перед матерью.

«Сколько книжек о таких вот «попаданцах» она прочла в своей жизни? Горы! Верила ли когда нибудь в такую возможность? Пожалуй — нет. Был период, когда мысли об этом сполна занимали ее свободное время. С тех пор Джульетта запомнила только главное: нужно уметь терпеть, приспосабливаться и выживать.»

Приходилось признать, что никто не ведает, когда пригодятся полученные знания.

— Мы — артисты, актеры, господин офицер, — Джульетта смотрела на немца осиротевшим ягненком. — И тому подтверждение наш необычный вид, (она, не моргнув глазом, попыталась выдать их весьма странный наряд за концертные костюмы).

— Скитаются цыгане, — с тупой надменностью перебил ее унтер-офицер. — Вы знаете как рейх относится к цыганам и евреям?

В каждой фразе гитлеровца Дэвиду мерещилось обещание принести веревку для повешения.

Девушка весело рассмеялась, будто гитлеровец только что покорил ее сердце:

— Нет, нет, господин офицер. Я выступала на подмостках театра Массимо, на Сицилии в Палермо, — канарейкой заливалась Джульетта. И ее уже было не остановить: — С начала войны участвую в творческих встречах и сборных концертах в госпиталях и на передовой. Везде, где доблестно сражаются итальянские войска, — девушка приподнялась и в припадке чувств вцепилась унтер-офицеру в поясной ремень. Жадно тянулась, словно наслаждаясь его вниманием, как полным счастьем.

«У немцев кобура всегда на левом боку,» — вдруг вспомнил Дэвид. И его сердце обреченно застучало. Агент времени опасался очередной безумной выходки Джульетты.

Фриц ощерился, показав плотные, в линеечку зубы. Протянул руку и легонько потрепал Джульетту за щеку, глядя на нее сверху вниз. Крупный нос с горбинкой придавал лицу немецкого унтер-офицера нечто орлиное. Но глубоко посаженные глаза словно пытались затаиться, спрятавшись в черепе от суровой русской зимы.

Унтер-офицер знал, что румынские, итальянские и венгерские части прикрывают тылы под Сталинградом. Но артисты? В такое время? Хотя, в этом кровавом винегрете, чего он только не насмотрелся. Всякое безумие могло оказаться правдой.

— Эти макаронники даже на флангах не способны удержать оборону, — еще выше подняв воротник шинели и втянув голову в плечи, презрительно отозвался о союзниках автоматчик, ссутулившись стоявший спиной к ветру. Который задувал через дыру в стене, где свободно мог проехать мотоциклист с коляской.

— Покажите ваши документы? — неожиданно потребовал унтер-офицер, пощупав пуговицу шинели.

Джульетта поняла что пропала. Ведь она заглянула в ясные, холодные глаза хищника. В ее голове был только один вариант более или менее убедительной лжи. Но не было времени придумать детали.

Бежали секунды и Джульетта была вынуждена заговорить, пленяя унтер-офицера улыбкой сладкого котенка:

— Началась метель. Мы заблудились и попали в лапы к русским. Они забрали все наши документы и повели к какому-то своему начальнику, приняв нас за шпионов, — ее голос дрожал как заячий хвост. — Но случился авианалет. Мы упали. Наши ненавистные конвоиры погибли. Их тела — в клочья, — Джульетта тараторила как ненормальная. То и дело, для пущей убедительности, вкрапляя в разговор фразы на итальянском: — Все заверенные бумаги, подтверждающие мою правоту документы, оказались уничтожены, — Джульетта жестикулировала, экспрессивно заламывала руки, как истинная итальянская женщина, выплескивая на фрицев весь свой темперамент. И ей удалось даже в конце заплакать. — Мы пытались спастись. Отсиживались в подвалах. И вот добрались до этих развалин. Теперь есть кому нас защищать. Не зря я молилась Святой Мадонне! И она хранила нас от всех напастей и всякого зла.

Дэвид выразительно кивал, как бы подтверждая каждое сказанное Джульеттой слово. Накатив обаяния по полной. Придерживаясь той линии поведения, что и она.

Унтер-офицер коротко отдал команду, едва шевельнув при этом пальцами. И Джульетта, как на грех, не разобрала, что он сказал.

Рядового Райнера командир недолюбливал. Брюки, в соответствии с формой одежды вермахта, носились на подтяжках, а не с брючным ремнем. Поэтому, чтобы облегчиться по большой нужде, приходилось раздеваться чуть ли не полностью. Чтобы не замерзнуть насмерть, так-как брюки сзади были скроены выше пояса, солдаты приспособились ходить в туалет, не снимая штанов, и разрезали их по заднему шву. В его подразделении пример подобной изобретательности проявил Райнер. С тех пор он стал козлом отпущения, которому поручались дела сомнительного характера.

Отяжелевший, медленный Райнер, вялый от постоянного поноса, подошел к Дэвиду и довольно грубо обхлопал его, на предмет обнаружения оружия, взрывчатки или колющие-режущих предметов. Ничего не найдя, он пошел к девушке…

Унтер-офицер отдалился на несколько шагов и теперь пристально всматривался в «актеров», поправляя наушники шерстяного шлема.

Райнер Джульетту откровенно лапал, совершенно не церемонясь с ее девичьими чувствами. Она тряслась как лист осиновый. Глаза выражали муку, сродни безумию.

Джульетта и думать забыла про эти деньги, которые медленный фриц сейчас выгреб из ее кармана и передал в горсти унтер-офицеру. Тот, какое-то время, разглядывал бумажные деньги, но выбрал одну из монет. Покрутил ее в своих длинных пальцах и прочитал вслух:

— Банк России.

Он так быстро швырнул монету в лицо Дэвиду, что тот не успел заслониться.

— Кто ты на самом деле, фекалий лобковой вши?!

Агент времени, пытаясь вызвать жалость к себе, потер образовавшуюся на лбу ссадину. Не забывая глуповато улыбаться.

— Это нам русские заплатили за концерт, — с драматическим надрывом призналась девушка, плаксиво вступившись за Дэвида. — Мы просили концентраты или, хотя бы, несколько буханок хлеба, но они не дали… — ее глаза требовали милосердия от унтер-офицера, с запахом пота, табака и ваксы. Она врала глупо, твердо уверенная, что делает это виртуозно. — Он играет на барабане и трубе. И совсем не говорит по немецки. А сейчас остался без инструментов. Хотя многие годы служил в оркестре в Ла Скало. Но тот теперь разрушен, — ее голос звенел, словно скрипучая струна, которая вот-вот лопнет.

— Актер с погорелого театра, — отчетливо произнес надтреснутым голосом унтер-офицер и коротко ударил Дэвида кулаком в лицо.

Джульетта опять не поняла, что пролаял немец, таращась на произошедшее живыми, полными ужаса, глазами. Ствол автомата уперся ей под ребра.

Унтер-офицер достал из кобуры парабеллум и направил пистолет в голову Дэвиду, который тихо хрипел, а из носа агента времени пузырилась и стекала кровь.

Через выбитый угол стены соседнего дома, знатный снайпер, 42-го Гвардейского полка, 13-ой Гвардейской стрелковой дивизии, Анатолий Иванович Чехов, девятнадцатилетний паренек из Казани, втянул в себя морозный воздух и прижался щекой к прикладу. Он выждал, когда фриц, доставший пистолет, чуть повернулся и стал более надежной мишенью. Анатолий прицелился получше, держа Т-образное перекрестие оптического прицела над воротником шинели унтера и, задержав дыхание, с кончиком языка на губе, плавно нажал на спусковой крючок снайперской винтовки.

В холодном воздухе раздался сухой, похожий на щелчок плети, хлопок выстрела.

«Невозможно было попасть точнее!»

Пуля снайпера прошла чуть ниже уха унтер-офицера, ювелирно точно перебив подбородочный ремешок подшлемника каски и раздробив ему челюсть. На четыре пальца выше петлиц сине-зеленого воротника. Немец повалился на битый кирпич, захлебываясь собственной кровью.

Все на войне построено на неожиданности и хитрости. Снайпера и разведгруппы иногда действуют в парах.

Они появились внезапно. Как бы из неоткуда. Словно вдруг взяла и ожила белая изморозь на кирпичах стен и понеслась подобно урагану.

Фашисты моментально открыли стрельбу по быстрым теням, пытаясь спастись от перекрестного огня. Рвущейся тканью затрещали автоматные очереди.

«Судя по трем характерным вспышкам дульного пламени, приведения в белых маскировочных халатах, стреляли из ППШ.»

Разведчики перемещались так быстро, что каждый новый выстрел нуждался в дополнительной корректировке.

Пуля взорвала воздух у самого уха Джульетты. Девушка взвизгнула, низко пригибаясь. И найдя ближайший угол, съежившись, забилась в него. Грохот выстрелов заглушил ее крик.

Несколько пуль, выбив красную кирпичную пыль, ушли в рикошет.

Свинцовая очередь заставила светлоглазого автоматчика выгнуться всем телом. Пробежать еще пару шагов, слепо сбивая Дэвида с ног, и упасть, едва не выбив тому своим коробчатым магазином передние зубы.

Пуля разворотила глаз медлительному Райнеру. Хрипло вскрикнув, фашист повалился назад и затих. Соскользнувший с плеча «шмайсер» стукнулся о каменный настил, оказавшись под гитлеровцем.

Разрывные пули непрерывно вгрызались в кирпичную кладку, высекая искры и кроша камень. В горло лез едкий, удушливый дым.

Насколько действенным окажется защищающий купол уробороса, Дэвид не знал. В любой момент, любая следующая секунда могла закончится для путешественников во времени катастрофой!

Дэвид выбрался из под мертвого автоматчика. На карачках перелез через упавшее тело унтер-офицера. И в отчаянном броске метнулся в угол, заслоняя собой Джульетту.

Пули звенели, отскакивая от стальных балок.

Через рваную дыру в стене, разведчик мощно налетел сзади на ссутулившегося фашиста с поднятым воротником. С хрустом вонзив лезвие ему в шею, по самую рукоять, пока тот стегал очередями по его товарищам. Закрывшись гитлеровцем, как щитом, который тут же словил за него пулю, разведчик срезал из автомата «крепыша», нашпиговав его свинцом.

Скупой, точный выстрел прищурившегося снайпера заставил последнего немецкого пехотинца рухнуть на каменный пол, лицом вниз. И Анатолий Чехов увеличил свой личный счет истребленных фашистов.

В воздухе висела пороховая вонь и липкий запах крови. Все закончилось в считанные секунды.

— Мамочка, милая… — пробормотала себе под нос Джульетта как молитву. Дэвид разжал руки, отодвинулся от девушки и медленно повернулся…

Заполнивший развалины дым напоминал вонючий, давно прокисший молочный суп.

Лица разведчиков казались божественно спокойными. Их было четверо. Они передвигались легко. Эфирно. И от того казались невесомыми и величественными одновременно. То существуя, то почти растворяясь в воздухе потаенных закоулков.

Кажется, оба путешественника во времени получили легкую контузию, и это накладывало свой отпечаток на их восприятие.

Дэвид нашел горсть чистого снега и приложил к разбитому носу. Боль частично пропиталась влагой и стало легче.

Разведчик, зарезавший фрица, перекинул ППШ за спину, обтер лезвие пехотного трофейного ножа и спрятал его в ножны. Совершая это, он ни на мгновение не сводил глаз с Дэвида. Варианты ухода от противника были заряжены в его стойке.

Джульетта судорожно вздохнула, вытесняя страх и напряжение. Вытерла заплаканные глаза рукавом и принялась разглядывать бойцов. У красноармейцев в белых маскхалатах были красные, воспаленные от дыма и долгого недосыпания, глаза. И темные посеревшие лица, словно их изваяли из праха этой земли. Перекроенные, истрепавшиеся простыни, пришитые вместо заплаток, закрывали потертости на их маскировочной одежде.

Интенсивная пулеметная стрельба слышалась где-то у берега реки.

— За пивзаводом стреляют, — послушав, заявил худощавый, среднего роста гвардеец, у которого белел бинт из под ушанки. Он собрал у мертвых немцев «шмайсеры», подсумки с запасными магазинами, гранаты и перевязочные пакеты. Чтобы упаковать это богатство, разведчик воспользовался ранцем одного из фрицев. Вытряхнув из него все, кроме банки неприкосновенной тушенки.

«В позах, в точности движений и расположении каждого относительно всех, угадывалось мастерство и слаженность этих ребят. Меры предосторожности принимались автоматически и вошли в привычку. Они были спаянной командой. Воедино работающей друг на друга. Оставаясь куда более настороже, чем могло бы показаться. И обладая идеальной техникой скрытного приближения.»

Дэвида и Джульетту быстро и очень ловко, без применения грубой силы, обыскали. Что характерно: страхующий чуть направлял ствол ППШ вниз. Как бы указывая, что в любом случае будет стрелять по ногам.

Разведчик неожиданно вырос перед ними в полный рост и молодцевато представился:

— Гвардии сержант Павлов.

Это был невысокий, худощавый парень, который убил на их глазах двух фрицев.

И начался допрос. Настрой на лицедейство у Джульетты куда-то пропал. Все прежние ужимки, теперь не впечатляли даже ее саму, потому что единственная мысль заслонила собой остальные:

«Дом сержанта Павлова. Неужели он — тот самый!»

На вид ему было лет двадцать пять. Открытое лицо как-то сразу к себе располагало. Волосы, из-за плотно натянутого на шапку белого капюшона — не разобрать. Большой, выпуклый лоб, крупные южные глаза, нежные губы небольшого рта, как и глубокая ямочка на подбородке, придавали ему озороватый вид. Ироничный взгляд, то и дело выстраивал брови домиком, реагируя на рассказ Джульетты. В такие моменты сержант Павлов почесывал кончик широкого, прямого носа, выказывая сомнения в услышанном.

Разведчик недолго слушал душещипательную историю о скитаниях двух фронтовых актеров и прервал Джульетту, закончив допрос. Потому что, по-прежнему, говорила только она, а Дэвид помалкивал.

— Стыдно вам должно быть, фройляйн. Мы же вас спасли. А вы нам теперь, вместо благодарности, небылицы плетете, — приземлил ее фантазии Павлов. — В голой, продуваемой степи, откуда вы, якобы, пришли, мороз еще сильнее. А вы так легко одеты, — указал на явную несуразицу разведчик. — Даже если ваша одежонка — конспиративные хитрости, все равно ничего не понятно, — но стараясь держать легкий тон, добавил: — Будем считать, что вы не в себе, маленько, — и посмотрев на молчащего Дэвида, дополнил: — Оба.

Джульетта сразу же притихла. Она смотрела на разведчика глазами плюшевого мишки. Вздох застыл в груди ледяным осколком. То, что она про себя придумала наперед — никуда не годилось. Версия, что она приехала на экскурсию, посвященную Сталинградской битве. А тут такая шикарная реконструкция — навряд ли его в чем-то убедит. Если рассказать правду, о скачке назад, сквозь годы, Павлов вновь отнесет это на их недомогание. И профессорская дочка стала готовить себя к худшему.

Другая канонада донесла свой отдаленный грохот, который словно катился из-за горизонта.

Разведчики засобирались, максимально фиксируя любое движение вокруг.

— Пошли! — скомандовал Павлов и перехватил ее отчаянный взгляд: — Александров и Глущенко идут первыми. Задержанные — посередине. Черноголов и я — замыкающие, — по-военному точно и четко определил порядок их передвижения гвардии сержант.

Глыбы рухнувших обломков напоминали гранитные надгробья. Поводя мушкой ствола. Александров осторожно шел между ними.

Боль пронзила Джульетту насквозь, от самых лодыжек. И волнами расходилась по всему телу. В миг девушка сделалась хромой. Наверняка у конвоирующего ее Черноголова на руках тикали трофейные часы. Они жестоко наказывали Джульетту, словно ее по щиколотке охаживали плеткой, вымоченной в горчично-уксусном рассоле.

Все шестеро спускались по отвесной железной лестнице в разбитое машинное отделение. Это было здание паровой мельницы. На полу, среди битого кирпича, валялись шестерни. Тут же стояли ржавые машины, изуродованные снарядами. В соседнем помещении, где размещались основные мукомольные агрегаты, царил такой же хаос.

— А это стреляют в балке, за «Кишечным поселком», — прислушиваясь, тихо сказал Черноголов: — Эх, сейчас бы в «Сурской» бане помыться. Только там теперь немцы, — с досадой проговорил он, в пол тычка подгоняя стволом автомата Дэвида.

Павлов почти все время шел задом, страхуя тылы.

Под ногами зашуршало. Джульетта опустила глаза. И увидела толстый слой перемерзшего зерна, которое, пополам с мусором, покрывало пол. Разведчики остановились и принялись нагребать касками затвердевшее на морозе зерно. Три полных вещмешка. Стараясь не просыпать, затянули горловины и накинув петлю из лямок, закрепили поклажу на спинах.

Изредка меняя направление, они вновь отправились в путь, минуя развалины склада, принадлежащие мельнице. Избитые и выщербленные пулями и осколками. Учитывая тот извилистый путь, которым они шли, Дэвид сообразил, что разведчики двигаются по проходу в минных заграждениях. Огромная тяжесть проехавшего когда-то танка уплотнила снег и закаменевшие рытвины. Двигаться по его следу было куда удобнее, чем по обглоданной минными разрывами, вспаханной железом, земле.

Забор, вдоль которого они крались, на каждом метре был пробит десятками пуль. И походил на черную, зубастую челюсть. У последнего уцелевшего пролета Александров остановился. Чуть заметно виднелась извилистая линия вражеских траншей. Разведчики настороженно переглядывались и прислушивались. Павлов собрал всех вокруг и тихо заговорил, больше обращаясь к Дэвиду и Джульетте:

— Отсюда начинается сильно простреливаемый участок, который полностью контролируется противником. Дальше, как мы шли, и пары метров не пройдешь. Шлепнут, — объяснял сержант Павлов: — Исключительно опасное место. — Даже в плотно завязанной ушанке он имел вид бравый и воинственный. — Поэтому, побежим все одновременно.

Вдали по прежнему гремели орудийные раскаты и полыхали зарницы на горизонте.

Джульетта сверкнула глазами, на которых навернулись слезы. Она внутренне подвывала от боли. Перспектива преодолевать открытый участок улицы на одной ноге, под шквальным огнем, лишала Джульетту последних сил. Но Черноголов, словно услышав ее молитвы, переместился влево. Выстраиваясь в один ряд со всеми. Джульетту резко отпустило. Даже голова закружилась от приятной слабости, которая растеклась по всему телу девушки, возвращая силы и ясность ума. Теперь она смогла разглядеть здание, к которому они стремились. Сплошь искромсанный железом дом казался обманчиво пустым. Стены были изуродованы шрапнелью. От следов осколков остались глубокие рваные выемки. Дом словно помяли в горсти, точно черную липкую пластилиновую массу. Затем отковыряли весь гравий, зачем-то засыпанный в коробку для лепки. И так оставили, криво воткнув между рекой и площадью.

Поймав хвост проскочившей на периферии сознания мысли, Джульетта, благодаря своей начитанности, вспомнила. До прихода гитлеровцев это был четырехэтажный, с четырьмя подъездами, жилой дом. Выкрашенный в нарядный зеленый цвет. Он располагался на улице «Пензинской 61». Возле площади «9-го января». Разведгруппа и путешественники во времени двигались от «Гос мельницы номер 4», (прежде «Гергардта», потом «Грудинина»), к дому «Облпотребсоюза».

Павлов твердо посмотрел на Джульетту. Так, чтобы она все поняла. Перевел взгляд на Дэвида и вновь вернулся к девушке:

— Жми. Прямо за мной. Мухой, — велел он. — Не останавливаться ни при каких условиях. В нашем случае: кто быстро бегает, тот и живет долго.

Все пригнулись для старта, выбирая упор для ног.

Павлов приподнялся, подобрал под себя колени и мощно оттолкнувшись, перемахнув через завал, мгновенно умчался вперед.

— Понесли-и-и-ись! Мигом! Мигом!

Дэвид схватил Джульетту за руку и потащил за собой, навстречу жесткому, кусачему ветру.

Подмерзший пулеметчик за MG 42, хотя и был настороже, но проспал рывок разведгруппы. Когда он прижал затыльник с прикладом к плечу, беглецы уже миновали половину пути. Гневный, торопливый стук немецкого пулемета погнался за удирающей шестеркой. Гибкая металлическая лента, дергающейся змеей поползла в узкую щель кожуха «Циркулярки Гитлера». На срезе пулеметного ствола, в дульном пламени, бушевал огненный ад. Изрыгая в злом стрекоте штопор пуль.

Фрицы открыли беспорядочный огонь. В воздухе разнеслась трескотня и свист. После каждого прыжка, пули зарывались в снег все ближе и ближе. Вздымаясь торопливой чередой снежных фонтанчиков.

Джульетта бежала так, словно ей земля обжигала пятки. Или все демоны преисподней гнались за ней по пятам. Рядом вспыхивали фонтанчики взрывов.

«И малейшего промедления оказалось бы достаточно…»

Павлов неожиданно провалился и исчез…

Туда же, опрометью бросился Черноголов, прокатившись спиной на ранце. Стремглав нырнул Дэвид и кубарем полетела Джульетта.

Наличие в мерзлой, каменной земле хода сообщения, от «дома Павлова» к мельнице, спасло им жизнь. Дежурившее боевое охранение вовремя отодвинуло лист железа, прикрывающий отверстие подземного хода.

Александров и Глущенко попадали рядом, тоже удачно проскочив под пулями насквозь простреливаемый участок.

Александров, вытирая шапкой вспотевший лоб, сопел и чертыхался:

— Чуть не срезал, вражина!

А Глущенко радостно грянул низким, грудным голосом:

— Прорвались, командир!

Задохнувшись от бега, Джульетта прижалась щекой к стене и осела на дно. Муторное изнеможение одолело ее душу. Замерзшая глина не осыпалась.

Немецкий пулемет еще раз рявкнул трескучей очередью, выплюнул ленту с пустыми гильзами и, словно захлебнувшись, затих.

— Все целы? — спросил Павлов. Но его голос утонул в клокочущем грохоте минометной канонады. Послышался нарастающий визг падающих мин. Фашисты пытались достать скрывшуюся с поверхности разведгруппу. Свист рассекаемого миной воздуха заставил всех вжаться в грунт. Дно траншеи дико взбрыкнуло у них под ногами. Гора вырванной земли яростно вздыбилась. Небо скрылось за столбом взрыва. Над головой пронеслись осколки дробящихся камней. Прокатилась волна раскаленного воздуха. Завыли осколки, и по листам железной кровли дробно пробарабанили комья земли. Все над ними мгновенно превратилось в бушующее море огня. Привалившийся к стене Александров приподнял голову и вновь первым побежал по ходу сообщения.

Джульетта вскочила на ноги и не высовываясь, кошачьими прыжками помчалась по траншее в направлении дома. Дэвид бросился за ней.

Лишь в этом было спасение.

Словно завывания поднявшегося ветра, продолжились минометные выстрелы. Немцы вели огонь последовательно и с особым упорством. Земля содрогалась от тяжелых разрывов. Исходные установки для минометной стрельбы были откорректированы. Точки пристреляны. Пока снаряды ложились впритирку, левее и правее траншеи. И на все лады пели осколки.

Они карабкались очертя голову, сначала в полуприседе, потом на четвереньках, чтобы вырваться из зоны поражения.

Траншея уперлась в маленькое оконце, пробитое в стене подвала. И было угольной черноты. Дыра — чуть больше трех баскетбольных колец. Погнутые прутья арматуры торчали из бетона во все стороны.

Над головой рвались фашистские мины, методично перепахивая каждый метр земли.

С лихорадочной быстротой, избежав тысячи смертей, вся шестерка, по очереди, протиснулась внутрь. Само по себе, это уже было несказанным облегчением.

Из темной глубины подвального коридора пробивался свет. Часовой с винтовкой «Мосина», охранявший дыру, козырнул. Перехватив винтовку из правой руки в левую, он уселся на ящик из под снарядов и открыв пустую коробку от папирос, фабрики «Урицкого», достал и протянул козью ножку Александрову. Который тотчас запыхтел цигаркой. Красноармеец с винтовкой принялся слюнявить трофейную губную гармошку, не обращая ни малейшего внимания на разрывы мин наверху.

Здесь было намного теплее. У Джульетты закололо в щеках и мочках ушей.

В потолке подвального перекрытия зияла дыра, когда-то пробитая тяжелым снарядом. Павлов свистнул, на ходу стянул капюшон и развязал тесемки шапки. Подняв руку, он ловко поймал брошенную ему сверху кубанку и лихо заломив любимый головной убор на одно ухо, подкинул шапку. Точно попав через отверстие в часового, охранявшего вход в подъезд на первом этаже здания.

— Ты принимай что нибудь от нервов, чем так орать: «Прорвались, командир», — смешно гнусавя, передразнил товарища Черноголов. Его даже шатнуло, когда разведчик снимал с плеч ранец с трофейным оружием и боеприпасами.

— Сейчас, только в аптеку сбегаю, — запалено дыша, ответил ему Глущенко, отряхиваясь, как пес. Привычный к таким колким перепалкам, устраиваемым после боя. Он освободился от вещмешка с зерном и передал его двум подоспевшим женщинам. Чьи глаза были полны радостной заботы и сочувствия.

Джульетта пыталась успокоить дыхание, отогревая замерзшие пальцы, и вслушивалась в сумрак помещений.

— Ах ты, черт!

Зерно, как из зияющей раны, заструилось через вспоротый осколком мины вещмешок. Его ловили ладонями, пока не перевернули разрезом кверху. Женщина в ватнике и огромных кирзовых сапогах, мигом нашла совок с веником и принялась сметать просыпавшееся на пол зерно.

Дэвид посторонился.

— Ничего… каждое зернышко… — приговаривала она: — Все хлеб.

Дальше, вдоль стен, стояли ящики, тюки и несколько чемоданов.

Девушка наблюдала за происходящим как бы со стороны и понимала, что видит редкое соединение силы и отваги, с какой-то обыденностью. Эти военные жители организовали устойчивую, налаженную жизнь, были закалены в боях, научились действовать слаженно, и слились воедино со всем, что было вокруг них.

На ум пришло слово: побратимы.

Профессорская дочка вглядывалась в освещенные мерцающим огнем коптилок подвальные отсеки. Люди спали вповалку. На брошенных прямо на пол матрацах. Под трубами отопительной системы. Раздавался кашель, бормотание и храп.

За ситцевой занавеской, в темном закутке, на двух столиках, громоздилась кухонная посуда. Обвязанная платком крест на крест девушка мыла в тазу кастрюлю. Чтобы приготовить нехитрый суп из сушеной картошки, сухарей и горохового концентрата.

Отдыхая от телесного пота, вокруг натянутой веревки вились змеями портянки. Висели кальсоны и ватные штаны. Которые сушились над трубой железной печи, выходящей на волжскую строну дома.

На нарах, сооруженных из полу обожженных дверей, лежала женщина лет тридцати пяти. Она спала, обняв желтоватыми руками с синими венами двух закутанных в тряпки детей, накрыв их ватным, стеганым одеялом.

О чем-то спорили, в самом углу комнаты, два бойца. Вокруг разобранного на тряпице ППШ, разнося специфический запах ружейного масла.

— Нет, это не тот, — объяснял один и тряс перед носом второго круглым магазином: — Я их оба вот здесь пометил. Дай мне второй, из заводской комплектации, диск. Чужой — обязательно заклинит. Ты же знаешь…

По быстрому натянув валенки, по проходу побежал мальчонка. Пальтишко, подвязанное обрывком телефонного провода, болталось на тощих плечах, малявки. Одна кожа да кости, синюшные да высохшие. На его великоватой шапке красовалась звезда, вырезанная из консервной банки. Он ткнулся в Павлова, обняв разведчика за ноги, и получил от сержанта кусочек пиленого сахара. Который тут же исчез за щекой улыбающегося пацаненка.

Женщина, с закатанными рукавами кофты, стирала белье в футляре из под немецких противопехотных гранат, поставленном на две табуретки. Одна половинка — как раз в виде корыта. Стирка шла без мыла, с золой. Темные волосы женщины были убраны с лица и заплетены в толстую косу. Которая словно вздрагивала и извивалась на ее округлой спине, когда прачка склонялась и жала белье руками.

Черноголов расстегнул ремень и сложил свое оружие возле часового. Снял масхалат и стал расстегиваться. От напитавшегося влагой ватника шел пар. Он избавился от него, бросив на чемоданы. Разведчик стянул через голову, выбеленную от пота, словно с мелом выстиранную, гимнастерку и подал прачке. Едва та забрала одежду, Чероноголов мгновенно исчез. (Видимо побежал мыться и менять обмундирование или занялся перебинтованной головой.)

Клетушки, где обитали жители дома, были разгорожены между собой одеялами.

— Что от труб ТЭЦ «Тракторного завода» осталось? — послышался справа жидкий старческий голос. И щуплый, чахоточного вида дедок откинул занавеску, и кряхтя поднялся, кашлянув.

— Да считай, отец, ничего, — повернувшись на голос, ответил Александров. Перекинул окурок в угол рта и сплюнул: — «Ворошиловский элеватор», как решето стоит, — сделав несколько быстрых затяжек, Александров добавил: — От «Сарепты» до «Тракторного» какие-то корпуса остались. Но танки завод выпускает. Только некрашеные они и без прицельного оборудования. А так — вполне…, - и быстро потушил цигарку.

Дедок накинул на плечи пальто, придержав пальцем очки, на переносице обмотанные бинтиком и понимающе махнул головой.

В теплом углу, между небольшими узлами и корзинами, отлеживался военный, буквально окутанный бинтами.

— Пока снег не лег, воду для «максимов» брали из батарей отопительной системы. Совсем недавно еще на Волгу ходили. Кипятили, конечно, а животы все равно болели, — произнес он, едва слышно, наматывая на палец завязку от болтающихся на веревке кальсон: — Тогда, на берегу, мне в трех местах шапку прострелили. А теперь намело, да навалило. Набирай сколько хочешь, — под бинтами его улыбка казалась особенно потерянно грустной.

Из пехоты уходят только по ранению или убитыми.

Оглядываясь по сторонам, Джульетта с тревогой думала, как люди тут вообще живут?

Холодом ткнуло в шею и Дэвид ощутил приставленный ствол автомата. Он послушно двинулся по коридору. Уж Глущенко точно знал куда их ведет. Тем более, что Павлов шагал впереди.

У Джульетты дрогнуло под ложечкой. И она быстро догнала Дэвида, взяв того за руку.

Это было довольно большое помещение со множеством комнат. Коптилки, сделанные из снарядных гильз, тускло освещали стены. По подвалу, здороваясь с разведчиками, то и дело проходили и скрывались вооруженные бойцы.

«Обмундирование с петлицами и кубарями,» — отметил Дэвид: «Погоны в красной армии ввели только после Сталинграда.»

Подвал состоял из четырех отсеков, изолированных друг от друга капитальными стенами. Между вторым и третьим подъездами был особый ход в подвале, со стороны Солнечной улицы. Здесь стоял отопительный котел. От него во все стороны расходились поржавевшие трубы. Во всех секциях подвала, у южной стены, находились изолированные комнатушки. В них тоже ютились женщины, старики и дети. Четыре подъезда дома были обращены на «Солнечную улицу». А западная торцовая и северная стена выходили на площадь.

Четверка достигла организованного на подвальном этаже лазарета. Отдельными гирляндами висели простиранные бинты. Под ногами валялась неубранная фуфайка, насквозь пропитавшаяся кровью. В воздухе витал еле различимый запах карболки. Доносился безрадостный хор тягучих стенаний разных людей.

Легкораненый отжал в тарелке тряпку и положил ее на пылающий лоб бойца, который что-то бормотал в горячем бреду, продолжив рассказывать сан инструкторше:

— … и в окно — шасть. Запрыгнул кот. Знаешь как всех напугал? Думали — немцы метнули связку гранат. А кот грязный, с обожженным боком. Мякнул жалобно. Вроде пожалеть надо. А мы едва того кота не убили, — и сам же тихонько засмеялся.

Кто-то принялся кричать рядом с перевязочной, в бредовом забытьи. От повязок пропитавшихся кровью шибанул гнойный, тяжелый запах.

Санитарка седьмой роты, худенькая Маруся Ульянова, едва улыбнулась истории про кота. И продолжила обрабатывать волдыри от ожогов на руках бойца с густой, как щетка, шевелюрой.

— С утра, с тобой же в штыковую ходили, — рассказывал один другому, у которого были замотана вся голова и правая нога до колена: — У меня березовый приклад в рукопашной о немецкую каску раскололся. Что делать? — он был худ и говорил с акцентом. На изрядно заросшем, перебинтованном лице остались только светящиеся угольками глаза.

— Души! Зубами грызи гадов! — пылая местью и мгновенно стервенея, заявил красноармеец, в замазанных кровью штанах.

— А если под руками ничего нет и до шеи не добраться? — сжимая кулаки, не унимался худой.

— Тогда то, чем девок любишь, тем и колоти. А то потом без надобности будет. Не заслужили фашисты легкой смерти, — без какой либо толики юмора посоветовал обожженный и зашелся в долгом кашле.

Джульетта почувствовала, как бьется вена у нее на лбу.

«До предела израненные, измотанные, эти люди внутренне были готовы к любым испытаниям.»

Что-то неминуемо назревало.

Разведчики повели Дэвида и Джульетту по темному проходу, где улавливался мутный полусвет впереди. Они подобрались к стене, там виднелось отверстие, из которого едва сочился слабый огонек. Через него — четверка проникла в большое подвальное помещение, под вторым подъездом. Тут отдыхали бойцы свободные от нарядов. В подвале было накурено и горел костер, чей угарный дым уходил через пролом в потолке.

Обилие мужчин в ватниках, шинелях и тулупах заставило Джульетту обхватить себя руками, словно защищаясь от всего мира. Что не мешало ей вслушиваться в их беседы.

Молодые ребята, совсем еще пацаны и зрелые, опытные мужчины, вели бойкий разговор.

— Эсэсовцев убивай в первую очередь. Они — те еще мерзавцы, — советовал низкорослый боец с рыжими усиками, тут же набивая магазин ППШ: — Всегда убедись, что фриц мертв. Иначе притворившийся гитлеровец может огрызнуться и выстрелить тебе в спину. Если бережешь патроны — коснись его ресниц. У кого дрогнули — дострели на месте. А если вши замучили, — вразумляя, втолковывал рыжий: — Берешь и прикапываешь исподнее землей. Оставляешь на поверхности кончик. Вся вошь на этот высунутый край одежды и выползет. Обирай, выщипывай насекомых. Да в костер.

— У немецких офицеров нательное белье — шелковое. И почти не впитывает кровь, — заговорил стоявший над горевшем на полу костром нахмуренный и какой-то угрюмый красноармеец. Чьи всклокоченные волосы нависали над лбом. Вокруг костра кольцом стояли гусеничные траки от танка. Поверх, на двух кусках арматуры, кипятился густо покрытый копотью чайник. Красноармеец переворачивал штыком жарящиеся на листе жести оладья. От которых по помещению разносился запах касторового масла. И продолжал разъяснять: — Их офицерское белье, светло-голубое. В запревших местах не натирает. И сыпнотифозная вошь по нему скользит и сама отваливается. А обмундирование старайтесь снимать с эсэсовцев, — в тон рыжему отметил поджаривающий оладья красноармеец: — У них шинели всегда самые теплые. И сапоги самые крепкие.

— Вот особист о таких пристрастиях прослышит, живо в штрафную роту угодишь, — лукаво предостерег «повара» красноармеец постарше, с заметной проседью в волосах. Но его почти никто не услышал. Уж больно что-то интересное травил маленький, небритый, но очень живой боец с угреватым, смуглым лицом. Который только что поплевал на бычок и вдавил его в землю.

Джульетта невольно прислушалась.

— … этикеток с бутылками на полках тьма тьмущая. Одна другой цветастее. Наш солдат в их спиртном — откуда что понимает. Потому как привык к чистейшему свекольному самогону. А выпить хочется, — одобрительный гул понимания поддержал начатый анекдот. — Чай, кофе, сто грамм за победу? Спрашивает у него местный хозяин берлинской пивнушки-харчевни, — продолжал рассказывать угреватый боец, придурковато помаргивая глазами: — А пехотный русский Ваня ему в ответ не растерялся и говорит: — Плесните мне того же самого, что тому фашистскому танку под окном, у которого башню снесло. А то, боюсь, не захмелею.

Дружный хохот качнул сгрудившихся вокруг рассказчика красноармейцев. И довольные похлопывания по плечам завершили дело.

Джульетта поймала себя на мысли, что они живут своей жизнью, погруженные во фронтовой уклад. И верят в свою Победу, как в предчувствие, больше чем она — путешествующая во времени, которой известно о ней наверняка.

Из темноты подвала чей-то голос сказал:

— Павлова к командиру! И диверсантов своих пусть захватит.

Бойцы разом замолчали, впервые поглядев на Дэвида и Джульетту с враждебной настороженностью.

Под ногами скрипела бетонная крошка. Но мурашки, бегающие по телу девушки, казались размером с хороший булыжник, ведь злые взгляды она чувствовала спиной.

Их повели по темному коридору вправо. Разведчик остановил Дэвида, положив руку ему на плече.

В центральном подвале второго подъезда располагался командный пункт. Автоматчик у входа, в короткой телогрейке и торчащей из-за обмоток на голенастых ногах ложкой, смотрел на Джульетту и Дэвида колючим, неприятным взглядом. С твердой злостью в голосе он произнес:

— Я бы паникерам, разложенцам и прочей падали, кровь пускал при всяком удобном случае, — он говорил это громко. Чтобы все присутствующие больше прониклись: — И этот с ними пойдет, — указал автоматчик на смурного мужчину, лет сорока. У которого на скуле наливался лилово-желтый синяк. Избитый мужчина имел крупное лицо, пухлый капризный рот и здоровенные ручищи. Темные волосы слегка кудрявились. А черные, густые усы были аккуратно подстрижены вровень с верхней губой. Он встал рядом, молча и понуро. На нем было полупальто серого цвета. На ногах — поношенные яловые сапоги, армейского образца. И черная каракулевая шапка с завязанными наверх ушами. От него разило прелой мешковиной и потом.

— Говорят, этот предлагал немцам свою сестру, за еду и защиту. Но последний авианалет стер с лица земли дом и всех свидетелей. Ни одного из которых наш старлей не успел допросить лично.

Джульетта мысленно содрогнулась, услышав такое.

— Все это — нелепица и подлейшая ложь. За которую вам еще будет стыдно, — голос черноусого дрожал от напряжения. В нем сквозило смущение и злость. — А сестру мою угнали немцы. По доносу тех самых соседей, — и он, вильнув глазами, ткнул в пустоту пальцем, как бы указывая на конкретных виновников своих бед.

— Разберемся, — осадил его автоматчик.

Дэвид стоял уверенно, прочно и как бы ни на кого не смотрел. На словесные провокации не велся.

В кубанке набекрень, Павлов отряхнул маскхалат и поправил ремень. Пошуршал плащ палаткой, завешивающей вход и козырнув, шагнул внутрь:

— Товарищ Гвардии старший лейтенант, разрешите?!

Видимо, ему ответили, но профессорская дочка это пропустила. Завешанный угол не выравнялся и Джульетта смогла кое-что разглядеть.

Здесь горела керосиновая лампа, освещая закопченные стены. Посередине стоял большой, похожий на верстак, стол. На столе лежала карта, вычерченная от руки. Над ней, сблизившись головами, склонились двое.

— Организуй немедленное минирование вот этих двух участков. Здесь скрытые подступы и вот здесь наиболее опасное направление. И со стороны «Солнечной улицы», — рука командира указывала места закладки и изменения в схеме минирования. — Но людей не жди. Сегодня больше не будет.

— Замерзший грунт, как скала, — пожаловался сапер. — Даже кирки его не берут, не то что лопаты.

Когда офицер отпустил сапера, к столу подошел Павлов.

— Гитлеровцы на мельницу просочились со стороны машинного отделения, — принялся докладывать старший разведгруппы: — Где и были, при активной поддержке снайпера, нами ликвидированы. Не стоит расценивать это, как попытку прорыва. Немцы, товарищ старший лейтенант, за зерном, как и мы повадились ходить. Ведь каждый фриц с ранцем пришел, — четко рапортовал офицеру сержант: — Надо бы и там постоянный пост организовать. Знаю, что людей нет, — опережая возглас старлея, произнес Павлов: — Но надо. Иначе потери будут, — и сдвинул кубанку с одного уха на другое. — Я уже прикинул. Обложим амбразуру кирпичом с каменными глыбами. И огневая позиция — на загляденье.

Закончив доклад, сержант Павлов подошел к офицеру совсем близко и они какое-то время шептались. Затем разведчик махнул рукой и Глущенко завел троих задержанных внутрь. Зябко поджимаясь, Джульетта пряталась за Дэвидом. У нее зуб на зуб не попадал. В комнате было душно от натопленной печи. Но промерзшие до костей путешественники во времени этого не понимали, не ощущая теплой духоты. На столе стояла каска, доверху наполненная патронами. Один угол карты прижимал граненый стакан в подстаканнике. Лежали сухари и открытая банка консервов. И еще рыжая круглая коробка с табаком из под немецкого масла. (Завернутые в рогожку тюки с концентратами и сухарями сбрасывали ночами наши кукурузники.)

На широкой железной койке в углу были в беспорядке набросаны перины, одеяла, подушки и простыни. Поверх которых спали красноармейцы в расстегнутых шинелях и полушубках. Под койкой лежал ящик с патронами. Возле него — около десятка ручных гранат. Весь пол был усеян клочками агитационных листовок, которые на защитников Сталинграда пачками сбрасывали доблестные асы люфтваффе.

Все просто и сурово.

Переговорив с Павловым, офицер медленно повернулся и посмотрел на Дэвида и Джульетту. Смерив их цепким взглядом.

— Я, командир гарнизона этого дома, старший лейтенант Афанастев, — представился офицер.

Тертый, жеваный войной с ушанки до сапог, Гвардии старший лейтенант Иван Филиппович Афанасьев командовал обороной дома Павлова. У него был прямой, костистый нос. Твердая линия губ и волевой подбородок. Глубокие вертикальные морщины на скулах подчеркивали упрямый характер. Высокий лоб, светлые, зачесанные назад волосы придавали его славянской внешности некую широту и открытость. Только глаза, под крупными дугами бровей, с прищуром в минуты волнения, испытывали и перепроверяли каждого.

Сразу было понятно, что он человек не простой.

Брякнуло ведерко. Глущенко зачерпнул кружкой воды и большими глотками принялся пить. Кадык быстрым поршнем мерил глотку.

Приземистый, крепко сбитый старшина, в потертой солдатской шинели, поставил закопченный, слегка мятый чайник на ротную печку. У него были очень живые глаза. Тщательно зачесанные волосы прикрывали раннюю лысину.

— Война, неразбериха и всякая путаница, тут все понятно. Но документы ваши где? — неожиданно, без эмоций, спросил Афанасьев. Он произносил слова отрывисто и четко. Только в конце каждого вздоха слышалась слабая хрипотца: — На новичков, прибывших с левого берега, вы тоже не похожи, — анализировал командир. — Ни красноармейских книжек, ни продовольственных аттестатов, ни проездных командировочных документов у вас нет, — Афанасьев подошел ближе. Пристально вгляделся в Дэвида. Но, видимо, не выявил в его лице то, на что рассчитывал. Хмыкнув, вернулся и уселся на стул, опустив взгляд на пламя в печи. — С вами ничего не ясно. Кто вы и откуда — говорить не хотите. Документов вы не предоставили. Поручиться за вас некому. И видок у вас, прямо скажем, не фронтовой. Бредни ваши о гастролирующих возле передовой концертных бригадах внимания не заслуживают. А вот предположить в вас агентов абвера или их пособников-осведомителей, право имею полное, — легонько хлопнув по столу, нагнетая, заявил Афанастев: — Дела ваши — хуже некуда.

Чтобы прогнать наихудшие подозрения, Дэвид хотел было возразить старшему лейтенанту, что их странный внешний вид как раз и свидетельствует в защиту того факта, что диверсантов в таких нелепых нарядах за линию фронта не посылают. Но промолчал.

Глущенко вытер рот ладонью. Украдкой косясь на командира, взял со стола открытую банку. Облизнул ложку и доел остатки тушенки в один присест. Споткнулся о лежащие на полу дрова и подойдя к койке, по-быстрому вытянулся поперек. Разведчик устроился поудобнее в ногах у спящих. И больше, не меняя позы, мгновенно заснул. (Спать ему предстояло минут двадцать.)

— Отправить вас в штаб? Для дальнейших разбирательств? Больно вы там нужны, — и Афанасьев живым наждаком взглянул на каждого, — Я замещаю тут и Контрразведку и Особый отдел НКВД, — продолжил старший лейтенант все так же размеренно. Сейчас это было не лицо, а китайская стена. — Как правило, другие командиры, расстреливают таких как вы на месте. Но я поступаю по-другому.

Глаза мужчины с фингалом испуганно забегали.

Джульетта ждала продолжения, почти не дыша.

В состоянии тотальной паники, Дэвид пытался делать вид, что все в порядке.

Грохот затихающего минометного обстрела перекатывался по подвальным помещениям.

— За утро отбиваем четвертое нападение, — медленно, но веско произнес Афанастев: — Гитлеровцы буквально отчаянные сабельные атаки устраивают, пытаясь закрепиться на переднем крае нашей обороны. Но откатываются и опять лезут. Пополнения нам не обещают. Поэтому проверенными бойцами я стараюсь не разбрасываться, — заявил Афанасьев: — Каждый человек у меня на вес золота, — печной желтый свет пробежал по лицу командира. — Я действую согласно сложившейся ситуации. В которой велено стоять насмерть. Не дать немцам овладеть всеми выходами к Волге и захватить город. Нам приходится самим добывать новичков. Затыкая ими дыры, оставшиеся после погибших в бою.

Джульетте послышалось: «… дурачков.»

— Вы пойдете в атаку первыми. Прятаться за чужими спинами не станете. Выполните приказ до конца. Заняв первую линию окопов, — тон Афанасьева был предельно деловым. Он нес ту силу, которая подчиняет все вокруг. — Не питайте иллюзий: удрать вам не позволят мои разведчики. Которые приглядят за каждым из вас, — предупредил он. — Эта атака никому не даст солгать. Вы уйдете, как отлив. И вернетесь другими. Проявите себя. Сделав что-то полезное для Родины. Покажите свою истинную суть, — лицо старшего лейтенанта выглядело мертвенно-бледным от усталости и напряжения последних дней. — Беру вас в оборот, можно сказать, на свой страх и риск. Даже если ты — жалкий трус, шпион или какое другое ничтожество, к концу боя выжившие искупят все грехи. Другой возможности вас прощупать у меня нет. Да. Вот еще что, — Афанасьев улыбнулся тонко и холодно. — Какое оружие в бою сами добудете — то и ваше, — тоном простака заявил он: — Вот там и выясниться из какого вы теста.

Джульетта ахнула и громко вздохнула, услышав приговор.

«Ага,» — подумал Дэвид: «Как штрафников вперед погонят. Опрокинуть врага голыми руками. Живым мясом… Чтобы кровью смыли… И пуля в затылок — если что не так.»

— Хоть рогатку дайте? — попросил Дэвид, впервые открыв рот: — Просто — дохлый номер, без оружия…

Старший лейтенант посмотрел на него уголком напряженного глаза.

— Черта тебе лысого — а не ствол. У меня каждый патрон на счету. Боеприпасов в обрез. Порой бойцам поштучно на руки выдавать приходится. Не строй надежд: я не допущу, чтобы ты, с моим оружием в руках, попытался махнуть на сторону немцев, — жестко и властно добавил командир.

Джульетта испытала тихий ужас. Холод глубоко запустил когти в ее тело. Все оборачивалось против них.

Черноусый с фингалом сильно сник.

Они понимали, что приказ Афанасьева звучит для них, как смертный приговор. И было очевидно, что он не в первый раз принимает такое решение.

Старшина почесал щетину, взял чайник за ручку через рукав шинели и налил в стакан старшему лейтенанту кипятка. Из погнутого котелка подлил туда же заварки. Забрал со стола кружку. Сполоснул. Навел чаю и протянул Джульетте.

— Да вы садитесь, — обратился он к девушке. Щеки мужчины поползли в стороны. Старшина сразу отнесся к ней по-доброму.

Обмирая от благодарности, замерзшими, негнущимися пальцами Джульетта приняла кружку из рук старшины. Рукава водолазки намокли и отяжелели.

— У нас тут все просто. Всем достается, — успокаивал он. И заткнув полы шинели за ремень, неуклюже скосолапив ноги, принялся заниматься печью и дровами.

Нервно стискивая щербатую кружку, профессорская дочка отхлебнула дымящийся чай. Наполнившее горло тепло согрело желудок. Она ощущала напряженным животом, как внутри растекается нега. Превратившаяся в ледышку Джульетта начала оттаивать. Несколько глотков обжигающего кипятка сотворили чудо. Чай медленно разносил тепло по всему телу.

Дэвид был на таком взводе от этого ультимативного приказа, что злым голосом переспросил:

— Значит оружия таким как мы не полагается?

Старший лейтенант мотнул головой в знак согласия, помешивая чай. Ложечка позвякивала о край стакана.

— А в задачу нам ставится — захват передней линии обороны вермахта. Укомплектованного опытнейшими бойцами, подмявшими под себя пол Европы. И вооруженных до зубов? — распижонился Дэвид. — Премного благодарен. Редкой вы души человек, товарищ Гвардии старший лейтенант, — и неустрашимая улыбка коснулась губ агента времени.

«Терять ему уже было нечего,» — от этой мысли Дэвид почувствовал себя свободным.

Старшина от неожиданности крякнул. И на его виске вздулся уродливый рубец от плохо заживающего пулевого шрама. Но он быстро присел, сунув в огонь несколько поленьев.

Дэвид удостоился еще одного пристального взгляда командира.

Койка заскрипела. На отрешенных лицах бойцов появился интерес. Оказывается, многие проснулись.

Не поднимаясь со стула, Афанасьев подался вперед. Даже в этой позе старший лейтенант казался опасным. Он поискал признаки страха в глазах Дэвида, но увидев в них только гнев, сказал:

— А с вами по-другому нельзя. Чего зря пугать, да выпытывать. Врать-то вы мастаки. Пойдете на передний край. Вас проконтролируют. О результатах вылазки доложат мне. Сами должны понимать…

Кто-то из бойцов загремел коробкой с патронами, но тут же затих.

— В самом деле? А не обманете? Гарантируете, так сказать? Слово офицера? — с осознанием гнева, который бушевал в нем, выспрашивал Дэвид: — А то мы для вас весь город до волжско-донских степей от немецко-фашистских захватчиков в миг зачистим. Приурочив это событие к вашему чаепитию, — это попахивало импульсивным ребячеством, но Дэвид не мог себя остановить. Сохраняя при этом свое нахальное обаяние. — Приспущу штаны и голым задом вперед, так и брошусь в атаку. Делай, как я! И гитлеровцы смутятся моего бесстыдства. Да как драпанут, глаза ладошками прикрывая. Пунцовые от стыда. Бросаясь танками под пулеметы. И ты же нас, по возвращении, следом отведешь за стеночку и шлепнешь. Чтобы себе — Звезду героя на грудь и улицу в свою честь. И школу, где штаны протирал. Бюст в сквере парка. И пенсию генеральско-фельдмаршальскую. И книгу воспоминаний в трех томах: «Не замаравшим ни чести, ни портков посвящается.»

Черноусый держался особняком и напряженно, с сомнением посматривал на Дэвида.

Джульетта продолжала стоять ровно и тревожно.

Спич Дэвида вызвал среди бойцов веселое оживление. Кое кто позволил себе смешки. Только на лице старшего лейтенанта играла неприятная улыбка. Взгляд командира обещал смешливым как мелкие неприятности, так и большие, до непоправимых.

Афанасьев встал. Резкими, короткими движениями поправил форму, подошел совсем близко к Дэвиду и придавив взглядом, произнес:

— Настрой боевой, как я посмотрю. Видимо здорово тебя прижало, раз так заговорил, — голос командира принял угрожающе ледяной тон. — Вижу, ты большой шутник. Хохмач и балагур. Надеюсь, ты так же храбр, как и разговорчив. Только я своих решений, весельчак, не меняю.

— А я и не выпрашиваю, — огрызнулся Дэвид, не отводя взгляда. — Только мы с моей девушкой вместе пойдем. Наши судьбы одной веревочкой повязаны, — сейчас он был как камень. А камень сломить невозможно.

Джульетта побледнела, осунулась, но не раскисла. Сразу же взяла Дэвида за руку, поставив кружку на пол, и тесно к нему прижалась, совершенно серьезно кивнув. Тем самым подтверждая слова агента времени.

— Одежонку хоть какую дайте, — попросил Дэвид, глядя поверх девичьей макушки: — Ведь, не ровен час, мы и до атаки не доживем. Околеем.

— Подберите им теплую одежду и обувку, — изменившимся тоном распорядился Афанасьев.

— Сейчас все будет, — на одесский манер ответил командиру старшина и чуть прихрамывая, вышел из комнаты.

* * *

Спустя минут пятнадцать наша поднадзорная команда уже примеряла доставленные старшиной «обновки». Павлов отвел их в тихий закуток подвала, где было слышно, как связист бранился в телефонную трубку. Сержант встал поодаль, едва слышно беседуя о чем-то с сухопарым автоматчиком.

Линялые гимнастерки и галифе были выстираны. Но даже обмундирование самого маленького размера оказалось Джульетте великовато. Надевая гимнастерку прямо поверх ее прежней одежды, девушка обнаружила на драных нитях тканевой основы круглые дырочки, с коричневым окрасом вокруг не заштопанных отверстий.

Старшина принес им стреляное обмундирование. Снятое с убитых. Которое постирали, но не зашили.

«Хуже и быть не могло.»

Дэвид сел с Джульеттой рядом и дал ей поплакать вволю.

Черноусый отказался переодеваться. Оставшись в штатском.

Женщина, что стирала белье, отдала девушке теплый клетчатый платок и сапожки из фетра, знавшие и лучшие дни. По настоятельной просьбе Дэвида, Джульетта вернула уроборос обратно себе на руку. Агент времени заслонил девушку, чтобы посторонние не заметили их странных манипуляций. Во время переодеваний, это казалось вполне уместно. Дэвид туго запеленал ноги профессорской дочки в портянки. Кое как ей подобрали фуфайку покороче и подогнули рукава. Но кеды Джульетта спрятала, заткнув за пояс штанов.

Шинелька, доставшаяся Дэвиду, была где-то порыжевшая и даже с подпалинами. Но это было неважно. Главное — она не стесняла движения и грела. Менять кроссовки на сапоги он не стал. Ограничившись тем, что подмотал на носки теплые портянки. Не только потому, что там, под стелькой, он спрятал удостоверение. (Его можно было и переложить.) Просто, необношенная обувь могла быстро натереть и подвести в предстоящем бою в первую очередь.

Шапки им достались без видимых следов крови. И Дэвид с Джульеттой сразу опустили уши.

Прикладом автомата сержант Павлов отодвинул на потолке фанерный щит, прикрывавший дыру. По приставной лестнице он погнал поднадзорную команду на верх. Когда подошла очередь Дэвида, шедшего последним, Павлов его приостановил…

Порой, как сейчас, в сержанте Павлове пробивался идеалист, деликатный к внутреннему миру другого человека. Эти двое ему понравились какой-то соей потусторонней необычайностью. В них жила тайна особого свойства. От них веяло взаимо проницаемой, редкой убежденностью в чем-то, совершенно неведомом ему, пережившим многое, и потому неподвластным младшему командиру, уже привыкшему управлять чужими судьбами. Определяя людей с первого взгляда, в этом случае ему было над чем подумать. Трудно выносимый самострел собственного нравственного ядра, которым сержант Павлов, как хороший солдат, занимался на войне ежедневно, время от времени требовал от него благородных проявлений.

… Павлов едва слышно прошептал Дэвиду, доверительно понизив голос:

— Один за двоих воевать будешь, раз берешь ее с собой. Сознаешь нагрузку и ответственность?

Дэвид был тронут. У него даже ком подкатил к горлу:

— Самому тебе не догадаться… А мне — не объяснить… Поэтому, прими — как есть. Но мне без нее все варианты в жизни на будущее закрыты.

Эти люди не успели узнать друг друга получше, хотя потенциал к этому был. Разведчик выслушал его молча, плотно сжав губы. Павлов ощутил пафос, каким Дэвид наполнил свою речь. Он принял слова Дэвида за выражение больной любви собственника и большого эгоиста. И поэтому не смог согласиться с желанием этого странного, но приятного ему человека, тащить девушку на верную погибель. Старший разведгруппы решил лично приглядывать за этой парочкой. И, в случае чего, спасти, если будет возможность, хотя бы ее.

Трое поднадзорных, под присмотром сержанта Павлова, оказались на первом этаже. Следы пожаров отпечатались на кирпичной кладке, изглоданной осколками. Наружная дверь, ведущая в подъезд, была забаррикадирована сундуками и заложена ящиками, наполненными землей. Станковый пулемет, с заправленной лентой и коробки с патронами, стояли на занесенном кирпичной пылью полу и прикрывали вход. С выражением усталой отрешенности на лицах, рядом на корточках сидел, слегка застывший, пулеметный расчет. Несмотря на мороз, готовый задать перцу всякому, кто только посмеет сунуться.

По команде Павлова, троица немедленно устремилась по бетонным ступеням вверх. Часть лестничного пролета кое где отсутствовала, и приходилось переступать через оголенные перекрытия. Окна были заставлены уцелевшей мебелью или заложены кирпичами. Колченогий диван, обивка которого была вспорота осколками и оттуда торчали пружины и пучки ваты, заслонял разрушенное окно.

Разведчик, путешественники во времени и мужчина с подмоченной репутацией, двигались по лестничным маршам, на самый верх. Следами многодневных пожаров висели капли расплавленного кирпича. Хрустящей коркой отваливались редкие остатки отслоившейся краски. Поскрипывали усеявшие пол обломки. Угол дома был разворочен снарядом. Дэвид разглядел лежку снайпера. Ему захотелось научить стрелка делать развевающуюся «кикимору». Ведь быть незаметным — жизненно важно для снайпера. Но агент понимал, что для этого еще не наступило время.

Длинная, но крутая лестница привела их на верхний этаж. Заминая наметенный снег под ногами, они быстро, в полуприседе направились к бронебойщикам.

Потолочные перекрытия на всех четырех этажах оставались почти нетронутыми. И это обеспечивало прочность здания. Дом вклинивался в расположение фашистских частей. Лишь в сторону Волги, к зданию мельницы, оставалась полоска нашей земли. Дом стал неприступным бастионом для врага, превратившись в главный узел обороны на этом участке.

Верхние окна напоминали амбразуры, с довольно широким сектором обстрела. Один миномет установили возле окна. Второй глядел из бойницы, прорубленной в стене. Вдоль уцелевшей кладки рядами по полу стояли оперенные снаряды, защищенные кирпичной выгородкой и, прикрывающими минометные мины сверху, листами железа.

Павлов попросил у бронебойщика оптику. Собрал вокруг себя поднадзорных и поднеся к глазам бинокль, стал пояснять открывающуюся эпическую картину:

— Они под немцами, те дома, — показал рукой Павлов, пробегая взглядом опорные точки немецкой обороны: — А гансики вон оттуда прут. Уже подкоп делали, чтобы под нас взрывчатку заложить. Но мы вовремя обнаружили и наказали.

Все здания в окрестностях имели условные названия: «молочный дом» — по цвету наружной окраски. «Г — образный дом». «Дом железнодорожников», «дом Военторга». Длинное здание «Военторга» ближе всех располагалось к «дому Павлова». И даже слышался галдеж фашистов. Ходы сообщения расходились по огневым точкам. Кое где четко виднелись стрелковые ячейки. Прорубленные ямы рвов и глазницы пулеметных гнезд соединялись в единую систему окопов. Все позиции, казалось, были на виду.

— Гитлеровцы прут весь день. Как с утра взяли те окопы — так ни с места, — обрисовал обстановку Павлов. — Мы отступили во вторую траншею. Вернуть первую линию окопов: в этом и состоит наша общая с вами задача.

Одолживший бинокль бронебойщик, в валенках и ватнике, примостился рядом на корточках. И закурив, выжидал, спрятав цигарку в кулак. У него было заморенное, но веселое лицо и тяжелые, грубые руки.

— Как у вас? — обратился к нему Павлов, возвращая бинокль.

Бронебойщик потер двумя пальцами переносицу и заговорил, косясь на чистое небо:

— Да «рама» недавно кружила. Минут двадцать как улетела. Вот соображаю, не то ждать, когда «лаптежники» с «худыми» утюжить начнут или загодя в подвал спускаться. Как думаешь, разведка?

Затрещали патроны в пулеметной ленте. Лежа за щитком, немного озябший на дневном морозе пулеметчик, садил короткими очередями, ведя беспокоящий огонь по противнику и проверяя окна «Военторга».

Вдруг, из окна второго этажа, немцы открыли ответный огонь.

Павлов подсел, чтобы не мелькать по горизонту.

— Хорошо еще в доме шахты лифта нет. А то бы диванных подушек накидали. Мешков с сеном побольше. Перин слоями настелили и прямо отсюда вниз прыгали, — отшутился Павлов. — Ты мне лучше скажи, как раскатать укрепившихся фрицев под орех? Ума не приложу, чего немцы за этот крохотный плацдарм уцепились?

Бронебойщик разведчику не ответил. Он произвел выстрел из противотанкового ружья и в прах разнес обнаружившую себя позицию немцев. Из окна «Военторга» повалил дым, смешанный с кирпичной пылью. Превратив комнату на втором этаже универмага в пылающие обломки. В сизых клубах порохового дыма, потомки тевтонцев отправились к праотцам.

Гитлеровцы открыли огонь с особым остервенением. Дробя уцелевшие стены здания в каменную крошку.

— Осторожно! — крикнул один из минометчиков: — Дальше от окон!

Бронебойщики бегом поменяли позицию. Павлов, со своими новыми бойцами, последовал его примеру.

В хорошую погоду люди на войне умирают чаще. Можно сожалеть по этому поводу, но таковы факты.

Солнце сверкало чистым алмазом. Ахнул гром.

Что-то тревожно царапнуло внутри. Джульетта, сжавшись, сразу заподозрила неладное. Спинным мозгом ощутив скользкий холодок. От мрачного предчувствия надвигающегося ужаса пробирала дрожь.

Начало гудеть и ухать. Зеркало неба покрылось холодным, стальным блеском и огненными бликами. Сверкнули вспышки разрывов. Залаяли зенитки. Грохот неумолимо усиливался. Он был громоподобным. Густое, тугое гудение полчищ нарастало.

— Очистить этаж! — последовал чуть запоздавший приказ.

Бездонное пространство неба вспороли самолеты с крестами на крыльях. Они ринулись вдоль реки, на предельной скорости, атакуя переправу и набережную Волги, превращенную в мощный укрепленный район. Шквал пуль авиационных пулеметов показался сплошной пеленой дождя, беспощадно разящего землю. Холодной и безжалостной. Не дающей шанса пуститься наутек.

Чтобы не попасть под огонь проносящихся «Мессершмиттов» и ревущих «Юнкерсов», Джульетте пришлось упасть ничком.

Распластанный по берегу реки город накрыл бас бомбардировщиков. Яростные, огненные плевки зениток раскрасили водянистое небо ватными шапками разрывающихся снарядов.

Почти на пороге восприятия, Дэвид увидел, как стремительно падают крохотные капельки бомб. Каждый взрыв поднимал столб брызг из земли и снега.

«Тут пока не существует никакой системы раннего обнаружения и наведения», — промелькнуло в голове агента времени.

Каскады бомбовых разрывов вздыбились огненной стеной. Ревущая мгла наливалась, все прочнее связывая землю и небо. Бомбы сыпались дождем, приближая сплошное море огня. Черными, высокими, огненными фонтанами прогремели взрывы на дальнем конце улицы. За ними поднималась темнота, чтобы поглотить небо. Прямо у него на глазах этажи взлетали на воздух целыми подъездами. Стены складывались, чердаки проваливались и их принимали подвалы. Тотчас железная, скрежещущая осколками волна сплошных разрывов накрыла площадь и «дом Павлова».

Здание пошатнулось, как выдернутое из под ног корыто. Дэвида откинуло, словно воробья ураганным вихрем. В верху надрывисто выли моторы. Свист бомб, спешащих изо всех своих железных сил к земле, закладывал уши.

ВРЕМЯ меняло способ их убийства.

Оглушенный Дэвид ошалело вскочил, забыв об угрозе собственной жизни, и рванулся к Джульетте. Выли осколки. Гибель неминуемо ходила по головам. Не думая ни о чем, кроме взятой на попечение девушки, Дэвид схватил профессорскую дочку за руку, даже не позволив ей подняться. Волоком перетащил к простенку между окнами и залег, накрыв Джульетту собой. Стиснув зубы, Дэвид ожидал, что взрывом бомбы его разнесет на куски. В этот момент раздался короткий низкий вой падающего снаряда и страшная сила взрыва подбросила минометчика так высоко, словно он был резиновым. Человек упал, раскроенный в решето. Воздух пронизывал свист осколков. Мгла клокотала вокруг, погружая их в самое пекло бомбового удара. Даже свет сквозь нее казался каменно-серым. Стены заходили ходуном. Качались этажи. Пол дрожал как студень. Творилось такое, что голову нельзя высунуть. Ситуация была безнадежной. С грохотом сыпались кирпичи и доски. Казалось, земля сама по себе изрыгает молнии, источая пыль и черный дым. Происходило что-то немыслимое. Жужжали и шлепались рядом осколки. Трудно было себе представить, что в страшных вихрях взрывов останется, сохранит себя хоть что-то живое.

Началась долгая, методичная бомбежка. У которой не было спадов и передышек.

Джульетте безумно хотелось кричать, бежать на край света, только бы спрятаться от этого кошмара. Но она лишь тихо давилась собственными рыданиями.

Неистовствовали зенитки. Двухмоторный, цельнометаллический бомбардировщик дальнего действия, «He 111», освободил бомболюки от смертоносного груза и уже собирался пойти на разворот с набором высоты. Когда самолет тряхнуло и вспыхнул сноп огня. Бензобаки в левом крыле, несмотря на броневую защиту, разнесло на куски. В густом облаке дыма бурлило огненное, искрящееся пламя. Бомбардировщик резко завалился на бок и его потащило вниз. Рев левого двигателя мгновенно оборвался. За подбитым «Хейнкелем» растянулся длинный шлейф синеватого маслянистого дыма. Безжизненная тяжесть метала пересекла Волгу целиком, и красно-черная, свергнутая с неба, комета, влепилась в землю далеко в заснеженной степи.

Ничего этого Джульетта и Дэвид не видели. Хотя все сногсшибательные аттракционы путешественникам во времени полагались вне очереди. Земля содрогалась так, что у них лязгали зубы.

Диковато выворачивая голову, из под согнутой руки агента времени, девушка углядела, как «Мессершмитты», скинув запас бомб, сделали еще заход и снизившись, на бреющем полете, застрочили из пулеметов, выпуская шквал летящих пуль. Выметая свинцовой метлой малейшее шевеление жизни.

Далеко за площадью, Джульетта зацепила взглядом «Юнкерс», приготовившийся к бомбометанию с крутого пикирования. Он выл как иерихонская труба. Давя на психику. «Лаптежник» с каждой секундой опускался все ниже, покачивая кривыми стальными крыльями. Он падал с огромной высоты, практически вертикально вниз. С учетом инерции долета, содержимое его трапеции было крайне опасно для «дома Павлова». Вгрызаясь в перепонки, «Юнкерс» избавился от тяжелой ноши и острорылая стальная болванка, «оперенная» стабилизаторами в задней части, нашла зрачок Джульетты и стремительно к нему понеслась, сближаясь с намеченной целью…

Страх судорожно сжал горло, не давая девушке кричать. Она находилась на самой грани ужасного, самоубийственного безумия! Мир схлопнулся до состояния этого ада.

Нос «Лаптежника» плавно задрался под крутым углом. Двигатель взревел и «Ю-87» свечей ушел вверх.

«Тысячи вылетов этого пикирующего бомбардировщика и штурмовика практически полностью уничтожили Сталинград.»

… без всяких усилий дом подбросило на пол метра. Взрыв был таким, словно пошатнулось само мироздание. Опрокинулись земля и воздух. Исчезнув.

Это была вспышка, сравнимая с солнечным пламенем.

Взрыв авиабомбы — разлапистый, как гигантский спрут, жадно пожирающий кислород, обхватил щупальцами дом. Но разорвать его на куски не смог.

В голове причудливо клубилось облако боли. Казалось, что любое усилие, даже мысленная попытка сосредоточиться — могла стоить жизни. Будто находясь в тошнотворном гипнозе, Джульетта вдруг поняла, что налет заканчивается. Еще ухали зенитки. Над головой выло железо. Яростные вспышки взрывов вздымали в небо черные столбы земли, кроша в песок руины. Но оглушающий, ошеломляющий рев начал затихать. Пока самолеты совсем не растаяли в небе.

В мозгу бушевал смерч и вспыхивали искры. Боль звенела у нее в ушах, словно к пробившей череп спице подключили ток высокого напряжения. Едкий дым скреб горло. Язык стал нестерпимо шершавым. Джульетте жутко не хотелось открывать глаза. Но в животе, пружинистым броском, свернулась тошнота.

Дэвид приподнялся и сел на одно колено. Сердце тяжело билось, а в ушах шумела кровь. На языке ощущалась какая-то гадость. В висках без умолку стучало два гулких молота. Ветер кружил золу, медленно и тихо. Прогремевшие взрывы присыпали путешественников во времени землей. Дэвид обтер пепельно-бледное лицо Джульетты ладонью. В уголках глаз слизью скопилась черная копоть.

Девушка с усилием разомкнула веки и садясь, помотала головой из стороны в сторону. По прежнему чувствуя боль в ушах и мерзкий привкус во рту, она едва различала темные размытые силуэты.

Густая пелена заволокла все небо вокруг. Дым был плотным, словно войлок шинели.

«Осколки обязаны были задеть обоих, но этого не случилось,» — обрадовался Дэвид. И у него слегка отлегло от сердца.

Немного растеряв ощущение действительности, Джульетта издала тяжкий вздох и повела взглядом по сторонам. К ней постепенно начал возвращаться слух и окончательно сфокусировалось зрение. Пепел падал, как снег. Происходящее растекалось по оцепеневшему мозгу.

«Просто не верилось, что она еще жива!»

Стылый ветер чуть разредил дым до синеющей дали. Относя его от реки к площади. В разрывах едкой пыльной тьмы и гари, словно в холодном сиянии, проступили пылающие развалины. Следы варварской бомбежки были повсюду. Оголенные скелеты домов корчились от жара пламени. «Мамаев курган» кипел как огнедышащий котел и слышалась несмолкающая стрельба.

Поправляя сбившийся платок, Джульетта нетвердым шагом подкралась к самому краю последнего этажа и осторожно выглянула. Мощь, способная обрушить дом целиком, угадала чуть-чуть правее. Калеча не только русских, но и передний край головной немецкой дивизии. Земля вздулась и треснула, разлетевшись комьями ледяного крошева и человеческой плоти. На месте падения много килограммовой авиационной бомбы образовалась гигантская воронка. Она зияла среди снежного наста такой чернотой, словно была бездонной.

Глаза девушки широко раскрылись и моргнули.

Воронка была просто огромной. На срезе промерзшей земли и покореженного железа виднелись трупы. Все они застыли в позах, в которых встретили свою смерть. Кого разорвало пополам. Другие намертво срослись, как сиамские близнецы. Или съежились и ссохлись. У кого не хватало рук, ног или головы.

Это далеко превосходило все представления о боли, которые Джульетта знала.

Тела закаменели. Снег лежал на обмотках, на обрубках конечностей. Словно известь, которой обсыпают трупы. Их уныло студенистые лица казались вылепленными из серого воска. Повсюду валялись покрытые сажей, раздробленные человеческие кости.

Трупов было столько, будто ВРЕМЯ, на паях со смертью, держало похоронное бюро. И еще вчера им грозило банкротство.

Они лежали слоями. Вперемешку. Русские и немцы. Затянутые дымом, будто летучим трауром. Площадь неоднократно переходила из рук в руки. Давних мертвецов покрывали свежие. Их заносила метель. Размягчала короткая оттепель. Сухие, вымороженные глаза на скованных смертной стужей лицах не имели ни возраста, ни национальности.

Серые шинели немецкой пехоты и разодранные телогрейки русских, казались начинкой пирога, вынутого из самой преисподней и вывернутого наизнанку из еще дымящейся земли.

Одежда на трупах была крепкая. Из добротного материала. И еще не успела прогнить. Каски и подсумки, под собственной тяжестью, осели в снег глубже тел. Безобразно ломая туловища и вытягивая искривленные, словно растянутые на дыбе, конечности.

Верхние, слегка присыпанные трупы, по которым прокатилась гусеничная техника. Перемешались с землей. Темно-сизые черепа с глубоко провалившимися глазницами, с обгрызенными крысами трупоедами носами и белеющими зубами, превратились в бесформенные, отвратительные маски. Открытые рты были забиты снегом, пополам с пеплом. Но Джульетте все равно чудилось, что пронзительный вопль смертной муки доносится до нее. Ветер шевелил лоскуты искромсанной в клочки кожи, ампутированных взрывом рук и ног.

«Площадь была буквально нафарширована трупами! Смерть сотворила из двух встречных потоков жизни — кашу из человеческих останков.»

Эта вскрытая братская могила, с лохмотьями одежды, пополам с людской плотью, цеплялась заскорузлыми, омертвевшими пальцами, теребя память выживших. Нарушая неживой покой и отмечая место крушения ни в чем не повинных человеческих судеб и несостоявшихся жизненных продолжений.

«Дичь и ужас!»

Девушку заколотило от отвращения. Остро защипал ноздри смрад гнилой трупной вони, вперемешку с запахом селитры. Тоскливый страх все болезненнее скручивал внутренности. Тошнота кислотным комком подкатила к самому горлу. Нутро рвалось наружу. Испытывая непередаваемый ужас и подавляя приступ отвращения, Джульетта перегнулась через край и ее вырвало. В последнюю секунду она не удержала равновесия. Дэвид едва успел поймать юную студентку за шиворот фуфайки. Иначе бы никакой уроборос ей не помог.

Поводя шалой головой и судорожно озираясь, девушка утерлась рукавом. Она присела и прикорнула к стене. Глаза скользили вокруг. Бомбежка дала о себе знать заревом огней. Уцелевшие на этаже, полуживые бойцы, хлопали по одежде, дергали головами, словно пытаясь вытряхнуть из ушей звон.

Языки пламени облизывали стены «дома Павлова». От мощного воздушного удара у пулеметчика шла кровь из носа и ушей. Рядом, возле исковерканной опорной плиты и опрокинутого ствола, лежал разъятый минометчик с развороченными внутренностями и кровавой кашей вместо ног. Осколки измочалили тело в клочья. Валялись разбросанные взрывом останки плоти. Нижнюю половину минометчика можно было собрать только по кусочкам. Вернее, то-что от нее осталось.

На Джульетту смотрело молодое лицо с кривым окаменевшим ртом. Из оторванной культи торчала острая кость.

Ворочался, с болезненными страданиями, его контуженный товарищ.

Джульетта издала мягкий, печальный вздох, полный отчаяния. Девушка поднялась и пошла. Покачнулась, чуть не опрокинулась, но Дэвид вновь ее вовремя подхватил.

— Замотай меня, подруга. Пока я тут все не залил кровушкой, — придерживая раненую руку, обратился к Джульетте бронебойщик, приняв ее за санинструктора.

Она сама не могла понять как это случилось. Но Джульетта решительно склонилась над раненым, прислонив его плечом к уцелевшему куску стены. И принялась стягивать липкий рукав фуфайки. Засунув пальцы в дыру, оставленную в рукаве гимнастерки осколком, юная студентка разорвала сначала напитавшуюся кровью ткань рукава. А затем и нательное белье бойца. Солдат тихонько постанывал.

Подоспевший Павлов протянул девушке бинт и упаковку ваты. Тут же помогая ей соорудить два тампона. В каждом его движении угадывалась легкость опытного человека.

Джульетта заткнула кровавый свищ и стала накладывать тугую повязку. Раненый зарычал от боли. Мелко дрожала верхняя губа. Лицо бледнело. Но, при этом, он старался улыбаться, едва не теряя сознание от кровопотери.

— Осколок неглубоко прошел. И кость не задета, — подбодрил товарища Павлов.

Черноусый с фингалом, по приказу сержанта, проверял дорогу. А разведчик с Дэвидом повели раненого бронебойщика в подвальный лазарет.

Ужас отпускал…

Собрав ладонями побольше снега, Джульетта наскоро отмыла прилипшую кровь и последовала за ними следом.

* * *

Когда Дэвиду было лет девять, больше всего на свете ему нравилось сидеть на коленях у своей любимой бабушки Киры. Приложившись горячим ухом к изгибу ее руки. Своих детей у Киры никогда не было. И всю нерастраченную нежность и ласку она отдавала ему. Сам не зная зачем, но маленький Дэвид тайком целовал желтый пергамент ее кожи. В том месте, где на внутренней поверхности было наколото клеймо с номером узника фашистских лагерей. Цифры походили на грязно-синий пластик, вдавленный в головку сыра.

У Дэвида были русские корни. Во время войны Кира жила под Смоленском. Оттуда, молодой девчонкой, ее и угнали в Германию. Воспоминания Киры каждый раз заканчивались рыданиями. Были полны горя и ненависти, которая не притуплялась.

С тех пор Дэвид и возненавидел немецкий язык. Хотя мама повторно вышла замуж за иностранца и они уехали жить в Америку.

Будущий воздушный маршал никак не мог понять, почему он видит подобные номера на электропоездах? Домах, квартирах, улицах, газетах? Квитанциях к оплате и билетах в кино? Рейсовых автобусах и трамваях? Велосипедной раме, упаковке замороженных морепродуктов и на задней крышке, снятой с телевизора?

И даже когда Дэвид вырос и многое стало видеться по-другому. Он, все равно, не мог постичь простую вещь: как живой человек может стоять в одном ряду с этими, весьма полезными, но не имеющими души и теплоты человеческого тела, предметами? Только из-за того, что кто-то, чванливо уверовавший в свою исключительность, и напитавший собственными комплексами идеологию целой нации, присвоил право определять практическую полезность другого человека. Как какого нибудь электрочайника или тостера на кухне? Устанавливая срок жизни другого ЧЕЛОВЕКА, относительно утилитарных потребностей в нем. И ему подобным. Привилегией собственных решений?

И как самые умные и образованные из тех, кто его поддерживали, воспитанные на идеалах европейского гуманизма, не увидели этого дичайшего перекоса сразу? И смирились с этим заведомым позором? И пошли, в большинстве своем, ему на службу? Как?!

Бабушка Кира рассказывала, как охрана концлагеря заставляла ее складывать целые поленницы из высушенных людских трупов. Заморенных голодом и болезнями.

Надорвавшись на этой жуткой работе за колючей проволокой, она никогда не смогла родить.

Утилизируя просроченных третьего рейха.

Ветер с реки нагнал серые тучи, закрыв небо для любой авиации. Пошел снег. Он валил хлопьями. Густо ложась на изрытую воронками землю и изломанные контуры развалин. Словно природа приняла на себя стыд людской, скрывая следы человеческих деяний под саваном небес. Пламя от дальних пожарищ подсвечивало нижнюю кромку облаков.

Младшие командиры переставляли бойцов, скопившихся возле наружной части подвала в настороженном ожидании. Перераспределяли огневые средства, пополняли боезапас. В узких отсеках подвала, тесно прижавшись друг к другу, сосредотачивалась живая сила. Тайком и крадучись, солдаты группировались, заполняя ходы соединений и водопроводные колодцы. Тихо накапливались на скрытых позициях и запасных огневых точках, куда вели подкопы от нескольких оборонительных рубежей.

Затаившись под надежной защитой, красноармейцы ждали решительной минуты и сигнала к атаке. Все находились в состоянии нервного возбуждения. Думая о подстерегающей опасности и мысленно готовясь на нее отреагировать.

В глубине второго подъезда, возле стены, стоял Павлов. Пропыленная коричневая кубанка вновь исчезла с головы сержанта. Белый капюшон маскхалата прикрывал каску разведчика. Лицо обжигал колючий морозный воздух.

Рядом, сразу за пулеметным расчетом, облюбовал соседний косяк Дэвид. Сощурившись, он долго всматривался в позиции немцев, оглядывая каждый камень.

Бывший воздушный маршал был во всеоружии своих инстинктов. Он чувствовал, как боевой зуд овладевает им откуда-то снизу, от основания позвоночника.

«Площадь, открытая всем ветрам, простреливалась со всех сторон. Все, что по ней когда либо начинало двигаться, становилось сразу заметным и уязвимым. Никто не мог пересечь ее и надеяться остаться в живых.»

На очень нелегкую задачу поди настройся. Ритм падающего снега завораживал. Дэвид ждал вдохновения, представляя — какой огромной страшилкой кажется эта площадь всем, кто на нее сейчас полезет за своим смертным приговором.

Агент времени растворился в собственных мыслях. Он распределял маршрут, вновь напоминая себе, в каких направлениях «самый тонкий лед». Накладывая скрытый в нем навык бойца, инстинкты и военную подготовку, на конструкцию этой схватки.

Дэвид был уверен, что бой пока проигран. Раз он вновь оказался в его начале.

Но это была его война! Его Аустерлиц!

С Джульеттой все обстояло несколько иначе. Семья Скиапарелли никогда не поддерживала фашистский режим Бенито Муссолини. Наоборот, они тайно оказывали помощь Комитету национального освобождения Италии. Один из ближайших родственников воевал в партизанском отряде Гарибальдийской бригады. И лично знал Луиджи Лонго, еще под именем Галло.

Джульетта беспокойно ерзала. На душе было суетно и тревожно. В ушах еще стоял звон. Голова раскалывалась от многочисленных гнетущих мыслей и опасений. Ей было страшно, но это состояние не перешло в беспомощное отчаяние. Перспектива атаки без оружия выглядела куда как безрадостной. Но она пыталась хоть как-то понять ту страшную строгость, которую старший лейтенант Афанасьев применил к ним. Нервная болтовня усатого, с синяком, расплывшемся на пол лба, сводила Джульетту с ума.

— Это безумие. Я на такое не пойду, — скулил себе под нос черноусый, поникнув головой и горестно вздыхая. Вот уже четверть часа он заливался горючими слезами и просил его отпустить. Но этот фокус не работал. Бойцы удрученно наблюдали за бормотанием этого человека. Слезы мольбы и попытки оставить свою задницу в теплом месте не прекращались: — Вы не представляете, как это — жить под немцами. На воде, да гнилой картошке, — продолжало зудеть его паучье нутро. — Не прикидывайтесь, что у меня есть шанс, — у черноусого дрожала нижняя губа, а взгляд метался. Оттенки страдания в его голосе были неисчерпаемы. — Зачем притворяться: из меня солдат — никакой. Пошло оно все. Сил моих больше нет. Мне и так помирать сегодня. Я тут остаюсь. Отвоевался! — срываясь на хрип и кашляя, причитал черноусый.

Гвардии сержант Павлов едва шевельнул плечами.

— Там кто-то мне условия ставит? Или я не расслышал?! — в его вопросе угадывался запашок напалма.

— Угомонись, ты, — прошипела Джульетта, как рассерженная кошка. Она едва слышала собственный голос, так сильно звенело в ушах: — Останемся живы, пришлю тебе на рождество сопливчик, только заткнись.

Профессорской дочке хотелось верить, что она не такая размазня.

Черноусый их вроде бы и не услышал.

— Все тут поляжем…, - от жалости к себе у него дрожали желваки.

Командир разведгруппы неуловимо точно сместился к черноусому. Сгреб паразита, сеющего панику и страх, за воротник пальто и приподнял ровно на столько, чтобы тому пришлось стоять на цыпочках.

— Помилосердствуйте…

В глазах Павлова появился блеск вороненой стали.

— Пойдешь впереди. И не пикнешь мне больше, — разведчик знал все способы заставить поднадзорных соблюдать условия принудительной сделки.

Рот черноусого открывался, как у задыхающейся рыбы. Как только бедолага закатил глаза и начал погружаться в состояние убаюкивающего умиротворения, Павлов влепил ему пару хлестких пощечин и отпустил, когда понял, что тот окончательно пришел в себя.

Привычный к такому тону черноусый замолк. И тихо присел в сторонке, на кучу выжженных кирпичей, втянув голову в плечи. Примерную кротость этого существа трудно было назвать мужской чертой. Но бойцов устроил такой итог. Его тоскливый монолог изрядно поднадоел.

Павлов вернулся на прежнее место. Угрюмо заглянув в глаза Дэвиду, он произнес:

— Надеюсь, с тобой не надо разговаривать, как с этой шкурой?

Дэвид чуть не рассмеялся вместо ответа.

Павлов едва заметно смутился. Перевел взгляд на Джульетту и вновь задал вопрос Дэвиду. Только намного мягче:

— Проходы наметил? Какое-никакое, но огневое прикрытие мы вам организуем. По-глупому только не суйтесь…

— Не чеши по ушам, разведка, — перебил его Дэвид: — Это почти невозможно. Но мы справимся, — его уверенность была настолько дерзкой и ничем не подкреплялась, что сержант не смог скрыть своей досады:

— Много о себе представляешь.

Он схватил Джульетту за предплечье и подтолкнул к Дэвиду.

— Иди. Уговори его тебя тут оставить. Даю поблажку. Пока я добрый — пользуйся.

В душе воздушного маршала глубоко засел отчаянный взгляд разведчика, который искренне верил, что Дэвид только делает вид, что он не так прост.

Джульетта кивнула, словно этого и ждала. Она осторожно взяла руку Дэвида и мягко потерлась о нее своей бархатистой щекой.

Его мускулы были упругими, а ладонь такой теплой.

— Утешь меня, — произнесла девушка, едва слышно.

Из серой хмари неба сыпал снег и во всю дул ветер.

— Сейчас мне придется много убивать, — произнес Дэвид так же тихо, стараясь не растерять настрой: — И не всегда, как бы я не старался, это будет получаться. Ты должна помогать мне. Сможешь?

— Если до того дойдет, — она была потрясена этой просьбой и ответила по необходимости: — Наверное… смогу, — пар изо рта поднимался в морозный воздух.

Она была готова постараться.

Дэвид внимательно посмотрел на Джульетту.

— Придется туго, — и голос, при этом, оставался тихий-тихий. Не его. Но лицо сохраняло суровое выражение и строгую решимость.

Она кивнула, сглатывая слюну. Конечности стыли, а дыхание замирало.

— Ты же смелая, — Дэвид погладил Джульетту по спине. — Та еще, голубушка, — стерва. Когда дойдет до дела — главное, чтобы у тебя хватило пороху. Вылазка предстоит жестокая.

На лице Джульетты появились подчеркнуто упрямые линии.

— Знаешь как я любила в детстве куклам головы отрывать? — голос девушки утратил любые признаки наивности. Недобрые глаза блестели из под челки.

— Придется из кожи вон лезть, чтобы с первого раза все получилось, — и его голос вдруг показался ей чужим. Неузнаваемо далеким. — Иначе мне всякий раз возвращаться во времени в эту атаку. Пока не выведу тебя с поля боя живой.

— Значит мы ничем не рискуем? — быстро сообразив, спросила профессорская дочка.

В настороженном взгляде Дэвида промелькнула усталость.

— Мне сердца не хватит, повторять это раз за разом. Тебе такое не приходило в голову? — он старательно прятал глаза. Дэвид копил силы, чтобы встретиться с пережитым лицом к лицу.

Джульетта не успела ему ничего ответить. Едва он произнес последние слова, как облачное, слепое небо пронзил крик:

— Оружие к бою!

Полоснув по нервам, подобно острому жалу бритвы.

«Оружие к бою!» — понеслось по цепочке.

Бойцы защелкали затворами, поудобнее перехватывая оружие. Спешно выполняя приказ Афанасьева и настраиваясь на атаку. С присущей войнам собранностью и немедленной готовностью к действию.

Дэвид почувствовал, как у него внутри что-то сжалось, превратившись в упругий комок. А руки и ноги обрели уверенность. В ушах стоял тихий свист собственного дыхания.

— Огонь по готовности! В атаку! Впер-р-ре-е-ед! — раздался звонкий, до рези в ушах, приказ командира.

«Огонь по готовности…» — стройно понеслось в стороны, в полный голос.

Вот суетились, а теперь ринулись.

Все разом. Со всех подземных тайников и схоронов выскакивали красноармейцы. В один прием вырастая из темных дыр. Опрокидывая баррикады, солдаты выпрыгивали через окна первого этажа, покидая укрытия. Из подъездов и тоннелей наружного подвала, накопленная для атаки сила, выплеснулась на площадь за считанные мгновения.

Дэвид трезво оценивал свое состояние перед атакой. Он солгал Джульетте. Пройдя через это раньше их всех. Никакого первого раза, в это раз, конечно, не было. Он помнил даже переплетение волокон на холстинах портянок, в которые пеленал ноги Джульетты. В те минуты, когда они переодевались в стреляную форму, Дэвид снял уроборос с ноги девушки. Откинул защитный кожух и набрал комбинацию, активировав режим «кольцо времени». И после защелкнул браслет на руке профессорской дочки.

Сколько раз он возвращался к этой начальной точке, пытаясь выжить в отгремевшей битве? И терпел поражение в предстоящем бою?

Агент времени умирал в руинах прошлого сотней смертей, почти ничего не добившись. И ни разу не пройдя площадь «9-го января» насквозь. На пути от «дома Павлова» до «Военторга», Дэвид был самым перспективным бойцом. Но скромно умалчивал об этом. Потому что шесть гектаров земли «Каюк авеню», путешественник во времени изучил вдоль и поперек. Переползав его на брюхе. Изрыв носом. Обильно полив собственной кровью и банальным дерьмом.

Клонируя данное время, он возрождался тут с небольшими перерывами, которых не помнил. Зная причину и ощущая, что месяца три провел, досконально разведав маршрут до такой степени, будто родился и вырос прямо в этих окопах. Значительно расширив собственные способности к выживанию в этом бою.

Дэвиду был известен отвратительный сценарий этой атаки и поэтому, одному ему, он не казался хаосом.

Кто бы ни был тот агент времени, который десятки раз погибал на жесточайшем полигоне площади «9-го января». Он генетически унаследовал накапливающийся опыт, в который раз возвращающемуся во времени Дэвиду.

На самом деле — себе самому.

Разведчики подцепили черноусого под мышки и приподняв, толкнули вперед. В снегопад. Вызволяя остатки мужества из тех отдаленных уголков, куда испуг их загнал, бедолага вывалился из подъезда.

Красноармейцы атаковали немедленно. Они мчались, как огонь по степи. Навязывая противнику бой. Раздались хлопки ружейных залпов. Автоматные очереди и треск пары трофейных немецких пулеметов. Им задиристо вторило громкое, прославленное веками:

Ур-р-рааа!

Дэвид резко вдохнул и быстро произнес:

— Держись меня, детка. И действуй — как скажу. Впрочем, сколько раз я уже тебе это предлагал? — агент времени посмотрел на нее так, словно в Джульетте заключалась его последняя надежда. Одним сильным толчком он снарядом вырвался вперед, и пригнувшись, двинулся в бок. В четыре шага обогнав стоящего на пути черноусого.

«Теперь не зевать.»

Пока были силы, Джульетта решила не отставать. Только девушке, для верности, пришлось сцепить зубы и скрестить пальцы на удачу.

Немцы всполошились. Сгустками пламени, затрещал пулемет со стороны «Военторга». Первые огненные спицы встречного огня распороли воздух. И окопы фашистов взорвались шквалом автоматных очередей. Вот солдат взметнул руки, будто цепляясь за невидимую опору, застонал, хватаясь за грудь и рухнул. Сведенные судорогой пальцы так и не выпустили винтовку. Красноармейцы, словно от невыносимой усталости, падали лицом в снег, в заледеневшие, каменно-твердые бугры. Даже в предсмертной агонии натыкаясь на колючую проволоку и скрученные железные прутья, они отчаянно стремились вперед.

Продолжалось, песней Победы, нестись солдатское:

Ур-р-раааа! И матросская: Полу-ууу-ндра!

Дэвид бежал молча. Растрачиваемый в движении адреналин разогрел тело. Он экономил силы, чтобы добраться до свежей воронки от авиабомбы, которую наметил в качестве укрытия. Из здания «Военторга» велся плотный автоматный огонь.

Агент времени был в постоянном движении. И две первых, предназначавшихся ему, пули, прошли мимо.

Джульетта стала его ведомым. Ощущая себя на стороне божьего воинства. Дэвид всегда существовал на три-пять шагов впереди нее и ошибок не допускал.

«Ничего еще не случилось. Нужно было заново побеждать немцев. Снова. Как тогда…»

Бойцы падали, вскакивали и вновь устремлялись в атаку. Рвались противопехотные мины. До смерти было рукой подать. Все происходило наподобие урагана.

Пхуи. Пхуи. Пхуи, — пули люто свистели над головами, рассекая холодный воздух.

Сжавшись и сгорбившись, черноусый бежал как наскипидаренный. Разведчики, то и дело, вскидывали автоматы. В белых маскировочных халатах они напоминали облака летящего дыма.

Избежав града свинца, в несколько решающих секунд, Дэвид повалился в глубокую воронку. Рядом, на сырое, липучее дно бомбовой ямы, сползла Джульетта.

— Ты как?!

— Еще не подохла.

Заклокотали немецкие минометы. Воздух взвыл и две мины, одна за другой, свистя пролетели мимо. Взметнулись черные облака взрывов.

«Что не в двух шагах от них рвануло — уже счастье.»

Разведчики слились с израненной землей.

Скользя ногами по смерзшимся комьям и приглушенно ругаясь, путешественники во времени подтянулись к краю воронки. Сквозь истязающий ритм падающих мин Дэвид аккуратно поглядывал по сторонам. Он осторожно приподнимал голову и осматривался вокруг. Высовываясь лишь до уровня глаз, он наметил маневр.

«Снаряд, кажется, в одно место дважды не попадает. Но кто его знает.»

Злей становился огонь. По большей части молодые, так мало пожившие бойцы красной армии, на бегу валились от встречных пуль. Они совершали то, что делали все. Но самое острие атаки уже достигло первой линии немецких окопов. Нахлынуло на гребень бруствера и началась рукопашная.

Неслась отборная фронтовая брань. По ходам сообщения завязалась кровавая резня.

Мины летели сериями: по пять, шесть штук. Увеличивая потери атакующей пехоты. Минометы — эти сеялки смерти, могли накрыть путешественников во времени в любую секунду.

Дэвид приметил бойца, который учился играть на немецкой губной гармошке, когда они впервые попали в «дом Павлова». Он вел бой на бруствере немецкого окопа. С примкнутым к винтовке четырехгранным игольчатым штыком. Вот он врезал фрицу по каске прикладом наотмашь, столкнув того в траншею. Резко ударил следующего цевьем по автомату и на опережение, за счет шага вперед, длинным уколом нанес удар штыком в горло фашиста. Плеснула бурая кровь. Красноармеец стряхнул врага и сильным ударом острым углом приклада размозжил перекошенное лицо фрица. Который со штыком-кинжалом пытался подкрасться с боку.

Сразу уделав того насмерть.

В треск автоматического оружия вплеталась сухая дробь одиночных выстрелов. Даже в снегопад немцы легко узнавались по широким, без поясов, шинелям.

Новый взрыв резанул коротким градом осколков. Осыпав путешественников во времени комьями затвердевшей грязи.

Кажется, и ВРЕМЯ разобралось, что они — готовые покойники и мины стали падать еще ближе.

Подоспевшие фрицы пытались контратаковать. Они прибегали по гребням и земляным скатам, на секунду-другую замирали, открывая огонь. То здесь, то там сверкали вспышки их выстрелов. Выкашивая красноармейцев.

Кто-то, по-немецки, громко отдавал отрывистые команды.

Во взгляде и лице Дэвида появилась некая, почти болезненная, сосредоточенность. Джульетта и ухом повести не успела, как агент времени приподнялся на руках и рывком вытолкнул себя из воронки. Крикнув напоследок:

— Жди сигнала! И носа без него не высовывай!

Дэвид выделил для себя командующего немца, с самоуверенно пустым лицом. Судя по погонам и петлицам, это был обер-лейтенант, который управлял этим отрядом. В ближний бой он не вступал. Предпочитая расстреливать наших бойцов из парабеллума. Это было не сложнее, чем стрелять по крупной рыбе, плавающей в тесной бочке.

«Медлить было нельзя!»

Дэвид выскочил, точно бык из загона. Поднявшись перед смертью в полный рост. Вновь треснул пистолетный выстрел. Дэвид видел, как обер-лейтенант гарантированно, в лоб застрелил красноармейца, сунувшегося лицом в снег, и начал менять обойму в пистолете, отдавая лязгающим голосом свои приказы.

Перепрыгивая через павших, Дэвид продолжил бег, еще больше ускоряясь. Прямо с искрами из под подошв.

Он не потерял форму. И знал это.

Разведчики не спускали с поднадзорного глаз.

Обер-лейтенант взвел затвор и с первого же выстрела стал прицельно работать в направлении Дэвида. В полку офицер славился своей меткостью и твердой рукой. За что был награжден аксельбантом «За меткую стрельбу». Едва прицельная мушка разделила лицо бегущего пополам, обер-лейтенант нажал на курок.

Дэвид был так же ловок, как и в те дни, когда только обрел свое боевое мастерство на базе в «Куантико». Он мягко уклонился от пули, словно делал это не одну сотню раз, (порез на боку его почти не беспокоил).

Обер-лейтенант пока еще ничего не понял и выстрелил дважды. Точно кладя пули в грудь. Обвинив в неудаче прилетевшую в глаз снежинку.

«В бою, из под выстрела, выносят только ноги.»

Агент времени был отлично скоординирован. Зная про себя, что способен на это. Воинский опыт впитывался в него и накапливался, как в каком-то неизвестном науке аккумуляторе. Сыграв корпусом, Дэвид остался на ногах. Одна из пуль попала в красноармейца, который побежал за бывшим воздушным маршалом следом. Выстрел снес солдату пол черепа.

Это выглядело как сплошное безумие! Но Дэвид знал своего врага. Он изучал его долго и старательно.

Последовал новый выстрел. Немец совершенно ничего не понимал! Как только обер-лейтенанту случалось выстрелить — он тут же его терял.

Дэвид двигался с молниеносной точностью. Но, при этом, плавно и размеренно.

Он был, как бумажная мишень, подхваченная ветром войны.

«Даже издали ощущалось, что у фрица начинается паника.»

Непревзойденный стрелок полка схватил парабеллум двумя руками и выстрелил три раза подряд. Уверенный, что положил пули точно в цель.

Дэвид двигался на каждый выстрел, оставаясь неуловимо текучим. И в последний миг, заигрывая со смертельной опасностью, сваливался с линии стрельбы, в рваном ритме рывков из стороны в сторону. Сокращая прицельную линию и меняя направление.

Пользуясь терминологией спецслужб: «качал маятник».

Он умел делать такие вещи и был собран до предела.

«Фриц его даже не зацепил.»

Алчущие смерти, девяти миллиметровые пули ушли в снег.

Обер-лейтенант выстрелил — и снова промах!

Фриц дернул курок не целясь. Потому что Дэвид был прямо перед ним. Баек сработал в холостую. Гитлеровец продолжал лихорадочно давить на курок.

«Патроны кончились!»

Они смотрели в лицо друг другу. Подчиняясь накатившей темноте внутри. И каждый видел в глазах другого обещание смерти.

Пальцы сами сжались в кулак. Дэвид схватился за кисть, вытянутую вперед с парабеллумом. Рывком притянул обер-лейтенанта на себя. И мощным апперкотом, из правой стойки снизу, смял фашисту трахею, как кусок мокрого мела.

Фриц падал и Дэвиду пришлось тотчас уклониться. Над головой коротко резанула очередь. У выстрелившего в него автоматчика мерзко порозовел рот. А в центре груди фашиста появилось острие пронзившего его сзади штыка. Автоматчик вскрикнул и обмяк. Его презрительный взгляд сжался в точку и погас. Гитлеровец осел на колени, в растоптанный в кашу снег, и завалился с гребня вперед.

В уме Павлов Дэвида уже похоронил. Но теперь был вынужден переменить свое мнение.

«Дай бог подготовочка! Поди угадай, откуда что взялось?»

Хитрости этого парня, все сильнее разжигали у разведчика интерес.

Агент времени резко, по широкой дуге, побежал влево. Выезжая на подсказках своих прежних, совершенно не бессмысленных неудач. Он распластался, как ящерица, за угловатыми глыбами вывернутого взрывом асфальта. Дожидаясь подходящего момента для очередного хода.

Джульетта осторожно подглядывала. Готовая, при малейшей опасности, нырнуть обратно в воронку.

Дэвид был настолько решительным, что казался ей бессмертным.

У края соседней, вырытой бомбой воронки, шевелилось черное пятно ушанки черноусого. Тот испуганно вздрагивал при каждом близком хлопке одиночного выстрела.

И тут заработал «Косторез». Припрятанный фрицами на самой удобной позиции, как раз для такого случая. Это не был наспех поставленный на станину пулемет, подавленный красноармейцами на переднем крае. Пулеметчик сидел в капитальном ДЗОТе. Обжитом, обустроенном и хорошо укрепленном. На шикарной позиции, с наибольшим углом обстрела. Спрятанный за грунтовой обсыпкой и толстыми двойными стенами с каменным заполнением.

Такие сооружения строились гитлеровцами только по ночам. Саперными батальонами. Без привлечения местного населения.

Для уничтожения подобных огневых точек требовалось точное попадание пушечного бронебойного снаряда. Подкоп с заложенным фугасом и установкой взрывателя. Или Александр Матросов со связкой гранат и всем своим героизмом.

Разорванный воздух затрещал пулеметными очередями. Казалось, небо потемнело не от падающего снега, а от летящих пуль. Смерть, кинжальным огнем посылаемая из надежно укрытой пулеметной точки, положила красноармейцев на стылую землю. Фрицы стали откатываться назад, контролируя ходы сообщения, ведущие в глубь их обороны.

Поддержка пулеметами и минометным огнем, из «дома Павлова», была малоэффективна.

И до этого было не здорово. А теперь стало вовсе невыносимо. На каждом шагу, даже при коротких перебежках, солдаты подставлялись под пули. Уцелевшие участники прорыва плотно вжались в пуховую снежную подушку.

Огонь только усиливался. Окончательно придавив бойцов к земле.

Спрятанный в ДЗОТе пулемет как бы монотонно скандировал приказ к отступлению. В распыл пустив намерения Афанасьева войска.

Белизна снега закипала под пулями, в устроенном фашистами огневом мешке. И быстро алела, умножая число убитых.

Времени на вопросы: Как? Куда? Зачем? — не было. Ощущая пульсирующий шорох крови в ушах, Джульетта стала карабкаться из воронки. Страх тянул за ноги в чернеющую глубину. Животом холодея от тревоги и тараща глаза, она наконец выбралась. Стелясь по рыхлому снегу, девушка поползла к Дэвиду.

«Ведь уроборос был только у нее!»

Над головой свистели пули. Трусливое, мерзкое желание бежать — не покидало Джульетту ни на секунду. Платок сбился назад. Рукава фуфайки были полны снега.

Яркая вспышка — зарница морозного дня, заставила вздрогнуть землю от минометного взрыва.

— Мамочка, дорогая!

Выдохнув воздух, вместе с воплем, девушка вскочила и неведомо откуда черпая силы и решимость, бросилась со всех ног к Дэвиду.

«Пока ее не сравняло с землей, будь что будет.»

Она неслась в снежной пыли агонизирующей ланью, по перемолотой взрывами земле. Через зону плотнейшего огня. Непостижимым образом пули пролетали мимо. Словно немцы палили наобум.

ВРЕМЯ рвалось вперед вместе с ней, как взрывная волна. Став безумным. То вдруг застывало, скрученное в бараний рог закольцованности.

— А ну, подъем! Лежебоки пляжные-вальяжные! Между ножек влажные! Вашу богу душу в дышло, чтоб из под заду вышло! — кричал размахивая автоматом Павлов. Он опасался худшего: наступление потеряло темп. Его голос срывался от напряжения: — Безоружная девчонка впереди вас бежит! Позорище-то какое!

Отвага заразительна и сопровождает варварство войны.

— Вперед! Вперед! Вперед! — орал Павлов. Подняв таки в атаку залегших солдат, обеспечивающих напор наступления. Его голос утонул в разразившемся вокруг, наращивающим инициативу, громогласном:

Ур-р-р-раааа! За Ррр-о-о-о-дину!

Сколько раз Джульетте так и не удалось добежать до Дэвида? Об этом знал только агент времени.

Дэвид обещал себе о том никогда не вспоминать. Но, в очередной раз, нарушал клятву. В этой части, атака шла по сценарию, в котором импровизация была признаком дурного тона. Это была одна из тех ситуаций, которых невозможно было избежать. Если Джульетта, по каким либо причинам, не совершала свой безумный бросок — атака захлебывалась. И следом начиналась такая мясорубка, что никому мало не казалось. Дэвид убедился в этом на горьком опыте нескольких неудачных попыток. И поощряя в себе ростки инакомыслия, приступил к плану «Б».

Джульетта шлепнулась рядом. Зарывшись носом в снег и судорожно хватая ртом ледяной воздух. Не поспевая за бешеным сердцебиением и вовремя осознав, что все еще жива. В уголках губ юной студентки собралась сажа и грязь.

— Господи, боже ты мой! Дура несусветная! Что ты творишь, черт тебя побери?! Куда ты полезла, без команды?! — Дэвид смотрел так, словно ненавидел ее всю жизнь. — Снег не глотай. Застудишься! (Это было необходимо для поддержания дисциплины в их маленьком отряде.)

— Прошу тебя, не сейчас, — попросила Джульетта таким бесцветным голосом, что сразу стало ясно: она на него даже не сердится. Девушка накинула платок на заснеженные волосы. И кутаясь, выглянула из-за куска вывернутого асфальта.

— Да пригни ты голову! — Дэвид преподносил все так, чтобы она его слушалась. — И смотри в оба, — он знал, когда их жизни висят на волоске и почему.

Агент времени многое определял заранее.

Бой достиг второй линии немецких окопов и развивался стремительно. Красноармейцы ругались за десятерых и резали, предсмертно захлебывающихся, голосистых фрицев, по траншеям.

— Погнали! Нас ожидает светлое будущее, — скомандовал Дэвид. Он торопливо выскочил из своего убежища. Вооруженный пустым пистолетом и голыми руками. По-прежнему придерживаясь левого фланга. И Джульетта, не отдышавшись как следует, поспешила за ним.

Снег шел густой. За две дюжины шагов ничего не было видно.

Дэвид чиркнул стремительной тенью и спрыгнул в немецкий окоп, мягко спружинив на носках при приземлении.

«Хромой унтер был на месте.»

Пуля из ППШ угодила фашисту чуть выше среза голенища сапога. Унтер-офицер сидел на дне окопа. Пытаясь стянуть с ноги сапог и оказать себе первую помощь.

Приток адреналина подстегнул мышцы. Дэвид подобрался ближе и навалился со спины. Слепо, без мысли сбив расстегнутую каску, он схватил фрица одной рукой за подбородок. А ладонью второй, поймал затылок. Гитлеровец попытался вырваться из захвата, но Дэвид резко свернул ему шейные позвонки. Глянул назад и убедившись, что Джульетта спрыгнула за ним следом, расстегнул кобуру обмякшего унтер-офицера.

Зарядив оба парабеллума, Дэвид двинулся вдоль стены окопа, насторожив до предела глаза и уши. Пляска со смертью обострила чувства.

Вдруг резко развернувшись всем корпусом на пятках в сторону опасности, агент, с обескураживающей внезапностью, выстрелил в Джульетту. Будто сам дьявол вертел им. Свинцовый сердечник с мельхиоровой оболочкой с аптечной точностью прошел в волоске от ее плеча. Пристрелив выросшего за ее спиной немца. Девушка невольно отпрянула. Перекатившись через свободную руку, Дэвид ушел от неминуемой пули. И выстрелив с левой руки, достал спрятавшегося за углом фрица. Впервые познакомив девушку со своей стрелковой подготовкой.

Перепуганная Джульетта вертела головой, убедившись как ловко Дэвид прикончил трех фашистов. Один из которых пытался подкрасться к ней сзади.

— Ты чуть в меня не попал, — все же пролепетала профессорская дочка совсем писклявым голосом, испуганно вытаращившись на Дэвида. И потом так крепко сжала губы, что они почти исчезли, а глаза раскрылись еще шире.

«Он работал безупречно точно и нигде не ошибся. И без ее подсказок делал больше, чем она имела право просить.»

— Ладно. Не раскисай. И перестань так любить себя. — одернул он Джульетту. С разбега ударил ногой в живот появившегося в проходе фрица. Добив автоматчика выстрелом, он вновь повернулся к девушке. Бывший воздушный маршал бросил на нее взгляд, не требующий пояснений.

«У Дэвида оказались стальные нервы!»

— Действуй, — все приняв и абсолютно его поддерживая, произнесла Джульетта: — Ты мне такой нравишься.

Дэвид заставил девушку лечь на дно окопа. С трудом ворочая тяжелое тело, привалил ее мертвым фрицем, с кривым, окаменевшим ртом. Кишки, розовым студнем были разбросаны по окопу. Взяв в пригоршню его окровавленные внутренности, Дэвид измазал себя и лег возле другого мертвеца. Притворившись убитым.

Эта маскировка спасла им жизнь.

По окопу, в котором затаились путешественники во времени, отступало не меньше отделения немецкой пехоты. Первая пятерка автоматчиков отстреливалась. Четверо других, волочили на плащ палатке раненого. Поэтому вторые были обращены лицом к Дэвиду. А первые — спиной. Агент времени дождался, когда четверо с раненым прошли мимо него и повернули за угол. Бывший воздушный маршал мягко поднялся. Теперь от него веяло мертвечиной. Плотно сцепленные руки держали оба снаряженных пистолета и трогали курки. Прицеливая каждый глаз по своему оружию. Дэвид двигался боком. Полускрестным шагом. Минимально раскачивая корпус. Он открыл огонь с двух стволов, максимально сконцентрировав плотность попаданий.

Парабеллумы быстро опустели. Дэвид расцепил большие пальцы рук и скинул пистолеты. Зато вся пятерка обороняющихся гитлеровцев была уничтожена.

Он вошел в ритм. Стараясь двигаться по знакомому руслу без лишних брызг. Он отпустил разум и все начало напоминать механическое представление. Без жалости, но с умением. Его броски и выпады были почти бессознательными. Тут не могло быть по-всякому. Ему не просто везло. Дэвид выигрывал на мало вероятных событиях.

Автоматчики вермахта бросили плащ палатку и резво побежали обратно, выручать товарищей. Организуя устраивающее агента времени развитие событий. Дэвид выдернул из под мертвого немца саперную лопату. Все его движения были очень быстрыми. Он резко подсел, динамично уйдя вниз. И пропав под стволом целящегося в него гитлеровца. Очередь прошла над Дэвидом. Снизу отбил короткой деревянной рукояткой ствол. И возникая в полный рост, снес прямоугольным стальным лезвием гитлеровцу пол головы. Эффект был таким, словно череп фашиста сварили всмятку. Теплый, желтоватый студень мозгов разлетелся по траншее, забрызгав шинель и кроссовки Дэвида.

Въевшиеся в сознание рефлексы напоминали освободившегося от цепей льва. Было какое-то мрачное упоение в том, чтобы, рискуя, избегать последствий. Гневное спокойствие овладело Дэвидом, словно вся суровая сила боя вошла в него, и он стал его фокусом.

Рухнувший автоматчик залил Дэвида кровью. Но бывший воздушный маршал успел подхватить его «шмайсер». Стремительно вынес ногу в сторону и управляя разворотом корпуса, за счет запрокидывания вперед ноги, резко уменьшил свой силуэт, упав на спину. Получив очередь ровно посередине того места, где только что стоял. Дэвид сразу же открыл огонь по подоспевшим фрицам, оставаясь лицом к гитлеровцам. Прошив насквозь первого и крепко пугнув остальных. Продолжал стрелять, управляя ногами и перенося огонь с одного фашиста на другого. Перекатившись, с упором на локти, агент добил третьего немца.

Он сам, просто отказывался умирать!

Месяцы адских тренировок давали о себе знать. Кольцо времени его здорово поднатаскало. Он отработал точно, с лихостью испытанного ветерана. Обостренно воспринимая и ускоренно реагируя. И нигде пока не сплоховал. Не оставив противнику ни малейшего шанса.

«До кровяной колбасы и черного хлеба еще добраться надо», — поставил себе следующий, за воронкой от авиабомбы, ориентир бывший воздушный маршал.

Не успел он подняться на ноги, как в окоп спрыгнул озверевший гитлеровец, с перекошенным от злости лицом. Перепрыгивая через трупы, он побежал в сторону Джульетты. Дэвид его окликнул, вставая.

Не глядя. С разворота фриц открыл огонь.

С готовым набором реакций на ожидаемые обстоятельства, демонстрируя полное отсутствие нервов, Дэвид качнул корпусом, уходя с линии стрельбы и резко подшагивая ближе к двигающемуся противнику. В последнюю секунду, подхваченная им саперная лопата крутанулась, точно пропеллер. Он действовал интуитивно, а значит — мгновенно. Срезав кожу со щеки фрица. Обнажив челюстную кость и белеющие зубы. Из многочисленных перерезанных сосудов свисающего куска плоти, брызнули темные струи крови. Фриц схватился за лицо и, теряя сознание, повалился на землю. Калечащий удар был столь же стремительным, сколь и смертоносным.

С облаков срывались пушистые хлопья и слышалось, грозно и неустрашимо, солдатское:

Ур-р-раааа!

Джульетта боялась пошевелиться. Дэвид освободил девушку от прикрывающего трупа и строго заявил, поймав ее взгляд:

— Будь готова действовать как никогда.

Она мотнула головой. Ее рука горела смолистой веткой в лесном пожаре. Видимо, закрывший ее фриц, при жизни был пунктуален. И подзаводил заляпанные кровью часики регулярно.

Путешественники во времени побежали по траншее, тут же свернув. Агент детально изучил подземное хозяйство площади «9-го января». У него были четкие цели и первостепенные задачи в этой атаке. Бой развивался по тому сценарию, который он уже запомнил и научился использовать. Любая информация влияла на вероятность их выживания. Но Дэвид умел превращать время в возможность. Просчитывая ходы разворачивающейся вокруг схватки, отсеивать ненужное. Обладая опытом будущего, умножать собственные шансы.

Иногда, вскарабкиваясь на бруствер окопа, Дэвид, затаившись в засаде, открывал огонь. Он стрелял снова и снова, методично выверяя каждый выстрел. И если отступал, то постоянно танцуя, нырками и уклонами.

Завалив фрица с гранатами на поясе, Дэвид осторожно сползал к трупу. И забрал себе пару его «калатушек».

Он постоянно был начеку.

Стенки окопа чуть расступились, боковой оборонительный рубеж закончился входным проемом. Движением руки Дэвид остановил Джульетту позади себя. Резко отдалившись от девушки, он выставил «шмайсер» и тихо сместился по ходу сообщения. Дверь тамбура подземного каземата распахнулась. Оттуда выскочил немец с тряпицей в руках и бросил раскалившийся пулеметный ствол в сугроб у входа в ДЗОТ. Раздалось шипение и повалил пар. Ствол «MG-42» быстро просел в слабо утрамбованную снежную кучу.

Не успел немец даже дернуться, как его срезала очередь путешественника во времени.

Со стороны амбразуры, по сектору обстрела, к ДЗОТу было не подобраться. Поэтому Дэвид далеко обогнул его с левого фланга. Обойдя, и сделав значительный крюк, просочился прямо в тыл, в самый нужный момент.

Немец завалился головой в сугроб. Дэвид резко кинулся, точно бык на красную тряпку. Перепрыгнул немца и оказался в тамбуре, возле короткой внутренней стенки.

Все это было секундами.

Клубы пара тотчас разнесли вонь паленого человеческого мяса.

Дверь внутрь была чуть приоткрыта. Сознание работало моторно быстро. Дэвид свинтил крышечки с деревянных рукояток немецких противопехотных гранат и энергично дернул за оба вывалившихся фарфоровых кольца на шнурках. Воспламенив терочным составом пороховую мякоть замедлителя. Пнул дверь, ведущую в боевой каземат и метнул гранаты в змеиное гнездо. Одну за другой.

— Держите вам!

Поспешно отпрянув с линии возможного огня и спрятавшись за бревенчатой стеной, Дэвид замер.

На все нужно было ВРЕМЯ.

Два, слившихся в один, оглушительных взрыва, сотрясли воздух.

У агента не было времени ждать, когда дым развеется. Дэвид схватил тряпку, в которой убитый им немец нес раскаленный ствол и приложил к лицу. Мышцы живота напряглись. Ударом ноги распахнул дверь настежь, после чего моментально пригнулся и отскочил, прижавшись к внутренней стене. Выждав, он шагнул в горячую однородную серость заволакивающего боевой каземат дыма. Со свежего воздуха перехватило дух. Споткнуться вышло прямо у порога, о покойника, поджавшего ноги, у которого была огромная рана на животе. А вместо лица — месиво из зубов и костей.

«Гранаты явно не пропали даром.»

Захлебываясь кашлем из-за дыма, пыли и зловония селитры, он нашел в себе силы перешагнуть через него. Глаза обжигали пороховые газы. Разило горелой смолой. Сквозь пелену накативших слез, Дэвид выхватил взглядом, густо изрешеченные осколками, бревенчатые стены.

На сколоченном столе стоял пулемет. Осколки от разорвавшихся гранат повредили ствольную коробку «MG 42» на месте отщелкивающего зажима и перфорированный кожух на стволе.

Еще один фриц судорожно скреб каблуками сапог деревянный пол, и что-то мычал и булькал кровью, ручьем струящуюся по подбородку. Все происходило возле выгородки для складывания боеприпасов и имущества. Под ящиками с запасными пулеметными лентами. Ванночкой для сменных стволов и пробитой канистрой, из которой тонкими струйками вытекала вода.

Кашляя, отхаркиваясь и еще пригибаясь при этом, Дэвид долго осматривался. На стене, под крюком с бакелитовым фонарем, висел чуть надорванный плакат с белокурым эсэсовцем, на фоне трепещущего на ветру, извивающегося алого флага с угловатой свастикой. На столе тускло блестел открытый портсигар. Лежала куча мятых рейхсмарок Веймарской республики, на которую бросили колоду карт, с изображением фюрера и других нацистских вождей. Четверть буханки черного хлеба, кольцо кровяной колбасы и початая бутылка немецкого джина «Штайнхаген», из ягод можжевельника.

Агент времени много раз следовал правилам и столь же часто обходил их. Все его умения были подстроены под данные обстоятельства. Опыт, проработавший каждую мышцу, каждое сухожилие в его теле, управлял движениями.

Дэвид сделал шаг… за ним другой…

Демонстрируя в минуты подлинной опасности прекрасный самоконтроль, агент хищно подобрался. Позвоночником ощущая, как рука забившегося в угол и притворившегося мертвым гитлеровца, как паук, поползла к упавшему на пол пистолету. Как добралась до него и, вцепившись в рукоятку, подняла парабеллум.

ВРЕМЯ стало перенасыщено плотным. Готовым на любую подлость.

Но предвидение — это большая половина победы. Охотничий азарт морского котика вызвал желание пощекотать нервы. Дэвид постарался встать так, чтобы угол для стрельбы снизу вверх был крайне невыгодным.

Так он чувствовал. Так хладнокровно решил и такой сделал обдуманный выбор.

Напряженно подрагивало в паху. Там, где заканчивалось его мужское начало.

Вспышка выстрела навела порядок в мыслях Дэвида.

Агент времени извернулся. Свист пролетевшей возле самой щеки пули, показался упреждающей пощечиной смерти.

Но не тут-то было.

С невероятным проворством Дэвид увильнул из под прицела второго выстрела. По левому плечу словно раскаленным ножом полоснуло.

Дэвид проходил этот отрезок и так и эдак. Без устали себя муштруя. Уж так повелось, что с ранением ему всегда удавалось добраться чуть дальше.

Подставившись под легкий выстрел, агент времени приращивал вероятность успеха. Делая ее убедительней и мускулистей. Ни на миг не позволяя себе недооценивать противника.

Весь свирепея, Дэвид выбил пистолет и вцепился в гитлеровца бульдожьей хваткой.

Пулеметчик сразу пожалел, что не выстрелил в третий раз.

Сцепившиеся тела катались по скользкому от крови полу, обломкам мебели и частям человеческой плоти. Дэвиду удалось захлестнуть ремнем автомата горло гитлеровца. Его голова была выскоблена опасной бритвой и напоминала морщинистого моржа. Немец выл во всю глотку, словно та была сделана из крупповской брони. На горле набухли вены. Глаза закатились, превратившись в два белых шара. Затем фриц лишь слабо хрипел, издавая бессвязные звуки.

В аду нет гнева.

Дэвид убивал со страстью и даже с неким ликованием. Распознав в себе признаки ярости раненого льва. Он все туже затягивал ремень. Чтобы в круговороте ВРЕМЕНИ отрепетировать этот эпизод начисто. В глубине его жил человек, которого он давно не видел. И агента времени волновал только один вопрос: как не упустить тот момент, когда война превратит его в чудовище?

Гитлеровец перестал хрипеть и закатил глаза так, что не стало видно зрачков. Фриц больше не дышал. Он обмяк, с неестественно запрокинутой головой.

— Сдохните с миром, — пожелал Дэвид, убирая колено со спины фашиста и ослабляя хватку. Потом бывший воздушный маршал поднялся. Он уничтожил весь пулеметный расчет.

Пропахший едкой пороховой гарью и мертвечиной, с красными от копоти и напряжения глазами, Дэвид покинул боевой каземат. Задыхаясь и хватая ртом воздух, он выскочил наружу.

В очередной раз обманув смерть.

— Все чисто, — бегло оглянувшись, прошептал агент времени Джульетте: — Ну-ка, не кукситься. Смотри, попало чирком, — и показал располосованное пулей плече шинели.

Его обмундирование еще дымилось. Снег падал на лицо. На подрагивающие пальцы рук. Намекая на некую первозданную чистоту. Которую нес в себе его подвиг.

Не опуская глаз, Джульетта ошеломленно произнесла:

— Ты невероятный сукин сын, — она порывисто кинулась ему на шею и прижав к себе, обвив руками голову, поцеловала. Джульетта смотрела на него, как на живое воплощение находчивости и хладнокровия.

Путешественник во времени принял это, как должное. Привыкнув, что девушка, порой, награждала его своей нежностью. Но это случалось не всегда.

Помедлив лишь мгновение, Дэвид пару раз бросил взгляд на побежавших слева и справа красноармейцев. И отстранив Джульетту, уже мчался с иступленной решительностью в атаку, позвав ее:

— Давай в темпе…

Он жил настоящим, высматривая слепые зоны окопов. И на себя нынешнего поставил бы обязательно.

По прекращении гибельного пулеметного огня, ярость штурма немецких позиций возросла многократно.

* * *

Подземные коммуникации пронизывали поле боя. На участке площади «9-го января», Одиннадцатый армейский корпус вермахта возглавлял генерал Карл Штрекер. В данную минуту находившийся в подземном наблюдательном пункте. На переднем крае немецкой обороны. Крики, автоматная трескотня и неразбериха все плотнее приближались к тому широкому заглублению, в котором оказался замурован Штрекер.

Генерал, вместе со своим адъютантом, очутились тут не случайно. Хотя Карлу Штрекеру было уже под шестьдесят, он сохранил повадки ищейки, еще со времен, когда служил в рядах охранной полиции. Генерал любил наведываться на передний край и лично изучать местность. Оценивать численность и режим охраны, плотность огня и глубину обороны русских. Намечать тактические рубежи и вскрывать систему вражеских укреплений. Ключевые высоты и помещения, где сосредотачивались огневые средства русских или ведется скрытное передвижение личного состава. Опытному глазу взгляд на позиции противника говорил о многом. Помогая генералу лучше оценивать соотношение сил. Кроме уважения подчиненных, это позволяло выискивать лазейки в позициях и слабые места в обороне противника. Определяя, принятием окончательного решения, где следует накапливать ресурсы для силовых контактов и решающего броска.

Эта бескрайняя страна казалась Штрекеру бесконечно чужой.

Генерал слегка сутулился, заглядывая в узкую смотровую щель наблюдательного пункта. Он предпочитал носить мягкую фуражку старого типа. Но мороз и низкий потолок заставили надеть генерала вязаный белый подшлемник и стальную каску. Штрекер кутался в меховой воротник длинной шинели.

Его глаза захлестнуло кровью.

«Армия великого Фюрера брала верх. Исход был неизбежен. Но кровожадный Сталин и большевистская клика продолжали сопротивляться. Русские были на волосок от поражения. Продолжая удерживать только отдельные узкие участки на берегу Волги.»

Генерал устало опустил веки. Под глазами набрякли темные мешки. Лицо посерело и осунулось. Чуть крючковатый нос заострился.

При всем стоицизме Карла Штрекера, эта крысиная война ему осточертела. Раненых и больных сыпным тифом, и дизентерией становилось все больше. Ночами они промерзали до костей.

Здесь шла война на уничтожение!

Города — это кладбища армий. Линия фронта проходила между отдельными домами. Вермахт несуразно растянул свои силы вдоль Волги. Полки раздробились на мелкие подразделения и было невозможно ударить единым кулаком. Одолеть числом в крысиной войне оказалось немыслимо. Зачастую дома напоминали слоеный торт. Где один этаж могли занимать немцы, следующий удерживали русские, а выше опять размещались солдаты вермахта.

Русские снайперы деморализовали его людей. Ведя подлую позиционную войну в руинах, где враг невидим.

Он и сам уже с трудом верил, что на белом свете есть места, где нет паразитов и грязи.

Заложив руки за спину, генерал прохаживался взад и вперед. Демонстрируя галифе из под распахивающейся шинели, с двойными широкими лампасами.

— Им только лопатой огород копать! — возмущался Карл Штрекер, стряхнув землю с витого шнура на погоне и все больше негодуя. — Они там что, собираются ковыряться до конца войны?!

Адъютант, в форме гауптмана, прекратил раскопки и выпрямился. Вытянулся в струнку, сощурил глаза и задрал подбородок. Щелкнул каблуками и прижав руки по швам, молча ждал, оставаясь стоять на вытяжку, слегка оттопырив нижнюю губу.

Под землей находилась походная кровать. На складном столике стояло зеркальце с толстощеким амуром в рамке. Бинокль в черном кофре из пресс-штофа. Алюминиевая кофеварка с отбитым носиком «Мока Экспресс». Котелок и две перевернутые на блюдца чашки.

Взрыв авиабомбы, после утреннего бомбового удара, в результате обвалившегося грунта, замуровал генерала с адъютантом в подземном наблюдательном пункте. Перерезав коммуникацию отхода. Этим объяснялась серия упорных атак немцев в этот день. Главной задачей которых и было вызволение генерала Штрекера. Саперы разгребали засыпанный тоннель как сумасшедшие.

Генерал раздраженно махнул рукой, отворачиваясь, и адъютант продолжил раскапывать обрушившийся лаз.

Карл Штрекер был достаточно опытен, чтобы оценить храбрость противника:

«Этот навоз для тысячелетнего рейха не тот, что был в сорок первом. Подразделения русских становятся все более боеспособными. Вот и теперь, это странное, необъяснимое упорство и медвежий натиск, срывали момент окончательного наступления. Лишая его размаха.»

Это была не только крысиная война, но и бойня духа!

Скрываясь от роя пуль, Дэвид успел прошить фрица очередью. Саднило в горле. Он был заточен под продолжительный бой. Убивая мгновенно. Его глаза находили врага в снежной кутерьме еще до того, как умирал предыдущий. Несмотря на бешеный ритм атаки, Дэвид почти не отнимал приклада от плеча, плавно поводя автоматом по горизонтали. Для этого требовалась молниеносная реакция и чисто инстинктивная наводка. Расчетливо тратя патроны, он вел огонь без лишней суеты и только на поражение. Своей стрельбой агент демонстрировал явно лучшие результаты. Нанося противнику максимальный урон.

Убийцы — халтурщики на войне долго не живут.

— Эй, разведка! — Дэвид красноречиво указал рукой, предупредив об опасности бегущего Павлова. Сержант напрягся, одним движением сорвал с плеча автомат и выпустил дюжину пуль. Сила выстрела кинула целившегося фрица на колени. Скошенный меткой очередью фашист рухнул наземь и покатился по краю окопа, куда спрыгнул разведчик.

Джульетта двигалась бойко. Она бежала у Дэвида за спиной, по длинной и узкой — только-только человек поместится, теряющейся где-то траншее. Путешественники во времени то петляли, то мгновенно приседали, вжимаясь в выступы. То залегали на несколько долгих секунд, пока над головой тошнотворно звенели пули.

Он ловил ее взгляд среди проносящихся, сживающих со света, очередей. Каким-то уголком сознания продолжая решать главную задачу: найти Саймона.

Зацепив краем глаза и ухайдокав еще двух гитлеровцев, Дэвид вдруг опустил автомат и засмеявшись, указал в боковой проход:

— Завоеватель — сверхчеловек!

В позе из «Камасутры», по грязному дну траншеи, торопливо уползал, не решаясь встать, потерявший каску, доблестный вояка — немецкий солдат. Но убежал он недалеко, треснувшись головой о стену ограждения.

Фашисты отступали под натиском нашей пехоты, которая всей мощью вломилась во вражеские окопы. Убегающие редкой цепью солдаты вермахта скопом сиганули в траншею. И, будто тараканы, порскнули в разветвляющиеся окопы. Заливаясь трескучими, злыми очередями и стуча сапогами, часть немцев, мелькая в прицеле, вбежала в блиндаж.

Огнем поддерживая атаку еще пятерых товарищей, Павлов, Дэвид и с ними Джульетта, бросились преследовать фрицев. Агент времени сбил точным выстрелом гитлеровца, завязавшего перестрелку с дальней стороны наката и, пригибаясь к земле, нырнул во вход. Едва не опередив Павлова.

Разведчик ворвался внутрь, резко уйдя вправо и рыская взглядом. Блиндаж был обширным. Возможно, его готовили под санитарную палату или склад. Помещение быстро заполнялось бойцами красной армии. Фрицы исчезли в траншее с другой стороны блиндажа, драпая во все лопатки.

За спинами красноармейцев, совсем рядом, грохнул страшный взрыв. Ударная волна окатила бойцов. Устроив очередную проверку их барабанным перепонкам.

«Хорошо, что все успели вовремя заскочить внутрь!»

Стена окопа рухнула, сорвав ограждение. Грунт сполз тяжелой, неудержимой лавиной.

«Путь назад был отрезан!»

Фрицы словно поджидали этого момента. Последний фашист, чуть по отчаяние, замешкался. Ему хватило хитрости и коварства швырнуть навстречу Павлову гранату.

Резким верхним броском, с выносом руки, разведчик метнул нож. Это было точно и едва уловимо. Фашист упал, схватившись за горло. Но другой немец, оказавшийся вне поля зрения Павлова, (видимо, спрятавшись там, где заканчивался накат), столкнул в траншею переносной проволочный еж «спотыкач».

Закупорив и второй выход!

Граната, на длинной деревянной ручке, загрохотала, подскакивая и прыгая по полу мелким бесом. И вдруг, волчком закрутилась у ног.

Это мгновенно все усложнило. Они оказались в замкнутом пространстве подземной камеры…

Фактически — в общей могиле.

— Проклятье!

— Берегись!

— Бегом отсюда! Быстро!

«Они были в ловушке!»

Джульетта глянула на Дэвида полными отчаяния глазами. Всей душой отказываясь верить, что это конец. Не понимая, что агент времени уже был готов пойти на следующий круг, перевернув эту страницу…

Кажется, и ВРЕМЯ начинало отворачиваться от нее, позабыв запустить свой таймер…

Секунды тянулись еле-еле…

«Жить оставалось с гулькин нос.»

Как не странно, но испуг раскрепостил сознание профессорской дочки.

Джульетта увидела способ выкрутиться! И не могла им не воспользоваться!

Лихорадочно соображая, она задрала рукав…

В свое время, юная студентка с интересом наблюдала за манипуляциями Дэвида с уроборосом. Она сознавала, что пытается управлять опасной техникой.

«Но, где наше не пропадало?!»

… уняв истерический бег мысли, Джульетта откинула защитную скобу. С быстротой невероятной, она вдавила кнопку на чуде инопланетной техники, в том порядке, как это делал Дэвид.

Ее тонкие пальцы были для этого идеальны.

Профессорская дочка направила вспыхнувшее на циферблате основание треугольника на гранату.

«У нее, как и тогда, не было времени на пристрелочный залп!»

С ловкостью Гарри Гудини, Джульетта «заморозила» время, устроив аномальную временную зону.

Метя уроборосом в то, во что сам черт не играет!

Командир разведгруппы, Гвардии сержант Павлов, с нарастающим изумлением наблюдал, как немецкая граната прекратила свое вращение по настилу блиндажа. И, покрывшись трещинами, засветилась изнутри пламенем распирающего ее взрыва.

Но что происходило с его автоматом?! Ствол которого оказался в зоне аномального залпа наручной машины времени. Павлов попытался очередью разрушить деревянную часть проволочного ежа, чтобы освободить хотя бы один из выходов. Но, вместо этого, пуля лениво выползла из ствола ППШ, объятая пороховыми газами. Больше походившими на грязные куски ваты. Остальные пули остались в плену прямого стального тоннеля.

Разведчик почувствовал неприятное покалывание в ладонях и отдернул руки от оружия. Даже при этом резком движении, автомат остался висеть в воздухе. Падая так медленно, что глазом этого заметить было практически невозможно.

— Молодчина какая! — взбодрившись и сверкнув глазами, похвалил Джульетту бывший воздушный маршал. Еще недавно считавший за лучшее погибнуть, чтобы выжить потом.

— Когда жить захочешь — бываешь очень предприимчивой, — ответила ему девушка, проталкивая слова сквозь высохшее горло, и одергивая рукав фуфайки.

Потирая опустевшие руки, Павлов бросил на них взгляд, полный удивления. И он был не одинок. Еще пятеро красноармейцев оцепенело уставились на Джульетту с таким видом, словно перед ними явилась икона Казанской Божией Матери.

Джульетта вдруг поняла, что главное — в прошлом. В том, что было вчера. И только потом в том, что еще будет.

Блиндаж тонул в полумраке. Девушка всматривалась в суровые, напряженные лица, покрытые кровавой грязью и пороховой копотью.

Они были полны мужества!

Человека нельзя приучить к тому, чего нет у него в душе. Джульетта видела страшную изнанку войны. Окунулась в ее тяготы, радости и страхи. У девушки возникла привязанность и чувство товарищества с этими людьми. Которое появляется только перед лицом смерти.

«Ведь она теперь тоже приложила силы к Победе!»

Нет уз, крепче сродства тех, что куются в битве.

Глядя на солдат, Джульетта сознавала почему ее клеточное строение совести именно такое, с одной, как и у них, базовой шкалой ценностей. То, что в ней отвечало за инстинкты и пристрастия — освобождало, придавая уверенности.

Джульетта верила в эмоциональную зрелость, закалку и природный ум этих людей. И ощущала, что перестала быть чужой их среде. А врать своим, тем, с кем крещена огнем — она не хотела. Хотя и не знала, чем это обернется.

То, что случилось, находилось за гранью возможного. Увиденное не лезло ни в какие ворота. И было настолько необыкновенно, что игра в молчанку не могла продолжаться долго.

— Может растолкуешь, что тут к чему? — обратился к Джульетте красноармеец, лет сорока, с вислыми, седеющими усами. Буравя профессорскую дочку взглядом.

Девушка собралась с духом и абсолютно вопреки прямолинейному взгляду Дэвида, (теперь он часто смотрел на нее так, словно хотел ударить или поцеловать), непоколебимо заявила:

— Я и Дэвид — ваши потомки. По определенным причинам переместившиеся в прошлое. Оказавшись здесь в тяжкий час родной земли. Вы можете не верить, но выслушать меня вам труда не составит, — с первых слов ее речь была пропитана особым высокопарным драматизмом. — Парад этой войны давно промаршировал в нашем мире. Флаги немецких дивизий брошены к мавзолею на Красной площади. После Сталинграда — слез не останется. Хлебнете лиха сполна. На «Мамаевом кургане» и «Лысой горе», в железом взрытой земле, много лет даже трава не сможет расти, — без ложного пафоса заявила Джульетта: — Но здесь произойдет коренной перелом в ходе войны. Тут ее точка перегиба. Всей громадой вашего духа вы осилите и сломаете хребет фашистской нечисти, — в ее голосе была такая непоколебимая сила, что не поверить было не возможно. — В скором будущем 6-ая армия Фридриха Вильгельма Эрнста Паулюса будет окружена. В немецкой армии начнется голод. Люфтвафе не смогут наладить поставки горючего, продовольствия и теплой одежды для окруженцев. Армия в кольце съест всю румынскую конницу. Одни седла от нее останутся. Две с половиной тысячи немецких офицеров и двадцать два генерала попадут в плен в Сталинградском котле. Суммарные потери русских и немцев превысят два миллиона человек. И Левитан будет вещать по радио: «Последний час, наши войска закончили полную ликвидацию немецких войск под Сталинградом. Вынудив врагов сложить оружие», — копируя Левитана, голос девушки стал выспренно глубоким и тембрально богатым на бравурные интонации.

— Во дела! Значит, все не даром! И так им в рот дышлом повернется! Огуляем лютого супостата?! — воскликнул красноармеец с седеющими усами: — Только повоевать еще надо? — у него были такие хорошие, почти детские глаза в этот момент, что у Джульетты выступили слезы.

— Ты уж скажи, как все будет и чем закончится? А то сил никаких нет, — спросил боец с винтовкой «Мосина» и примкнутым окровавленным штыком. Который спас жизнь Дэвиду.

— Мы еще распишемся на стенах Рейхстага! — пообещала ему Джульетта, смахивая слезы. — А плененный Паулюс будет выступать в качестве свидетеля в Нюрберге, на международном судебном процессе над бывшими руководителями гитлеровской Германии.

— О как! — присвистнув, воскликнул матрос, у которого из под расстегнутого бушлата виднелась тельняшка.

Разведчик следил за Дэвидом, который направился в конец блиндажа. И опустившись на колени, принялся выгребать грунт развороченного взрывом, завалившегося окопа. Сержанту от чего-то чудился запах кофе, смешавшийся, странным образом, с дустовой вонью порошка от вшей.

Павлов присел рядом с Дэвидом, снял каску и загребая ей побольше земли, спросил:

— Это правда? То, что она говорит — так и есть?

Получив в ответ от поднадзорного мимолетный холодный кивок, сержант не успокоился:

— И немцам Сталинград не взять?

— Это уж как водится, — неожиданно вырвалось из уст Дэвида. Но он тотчас прикусил язык. И с непонятной Павлову злобой, принялся откидывать мерзлую землю еще быстрее.

* * *

Два подземных хода, которые старательно прокладывали во встречных направлениях, враждующие стороны, разминулись совсем не на много. После взрыва снаряда, перекрывшего выход из блиндажа, часть разделяющего проходы грунта обрушилась. Соединив лаз, ведущий к подземному наблюдательному пункту генерала Штрекера. И коснувшись нижнего края, в самом углу блиндажа, где застряли красноармейцы.

Осознав смертельную опасность такого соседства и пользуясь затемненностью, адъютант генерала попытался сразу закидать образовавшуюся узкую полоску осевшего грунта мерзлой глиной. Но Джульетта следом произвела аномальный временной залп. И, волей случая, адъютант оказался как раз в рукаве выстрела. В контуре последнего охвата «заморозки» времени.

Что увидел генерал Штрекер, прохаживаясь по крохотной камере наблюдательного пункта? В подземной трубе, где вел раскопки его адъютант, ожесточенная стрельба сменилась взрывом. От чего обрушилась часть земляного потолка над головой генерала. Пока он отряхивался, прошло несколько секунд и его внимание вновь вернулось к адъютанту. Перемены, которые произошли с ним за столь короткий срок, были совершенно необъяснимы. Адъютант сидел на корточках и держал скрюченные пальцы рук на уровне плеч. Глядя перед собой не мигая. Поза была несуразной. Словно он переносил вес тела с одной ноги на другую и так кривовато застыл. Найдя, пожалуй, самое неустойчивое положение. Чтобы лучше работалось, адъютант скинул шинель. Его форму украшал железный крест, медаль за французскую компанию и две нашивки за ранения. Но это не придавало ему ничего героического. Наоборот, в этом было что-то пугающе-несчастное.

Больше всего поразил генерала комок глины, который выпал из согнутых пальцев адъютанта. И, в нарушение закона всемирного тяготения, повис в воздухе, окруженный облаком мелких песчинок.

Генерал осторожно забрался в раскопанный адъютантом лаз. Ощущая неладное, он не стал приближаться чересчур близко. Но услышал разговор и обнаружил образовавшуюся между двумя помещениями щель.

Надо сказать, что Карл Штрекер прекрасно понимал русский язык. Вслушиваясь в слова девушки, генерал нервно нахлобучил каску. Но с этих слов, полицейская ищейка, живущая в нем, навострила уши.

— Сотрудничество науки с нацистами приблизит планету к апокалипсису. И только вы сумеете удержать мир на краю пропасти, — слова Джульетты возвращали бойцам красной армии запас душевных сил. Они смотрели на девушку с надеждой и верой. — Вы погоните фашистские орды в обратный путь и сметете гитлеровское нашествие, совершая нетленный подвиг! — пафос в ее голосе нарастал, вызывая трепет и изумление. — Добьете фашистского зверя, ныне бессовестно хозяйничающего на нашей земле. И закончите освобождение Европы, Победой 9 мая, 1945 года в Берлине! — произнесла Джульетта самые важные для всех слова. Вдохновленные речью бойцы, приоткрыв рты, запоминали каждую произнесенную девушкой дату. — И радоваться будем и оплакивать потери. Но 23 апреля 1945 года американские войска войдут в Хайгерлох и вывезут оттуда немецкий экспериментальный ядерный реактор, со всеми инженерами, технологами и учеными-ядерщиками. Американцы воспользуются немецкой документацией и последуют планам Германии. Ударами двух атомных бомб, 6 августа 1945 года по Хиросиме. И 9 августа, того же года, по Нагасаки, они принудят Японию капитулировать, — красноармейцы были просто поражены. Они впервые слышали о таких бомбах, которые способны склонить страну к капитуляции. — Каждый погибший — еще одна миллисекунда, вставшая на пути катастрофы. Тысячные доли секунды соберутся в минуты. Те — в часы, дни и ночи. День за днем. И фашистской германии не хватит всего трех месяцев, чтобы поквитаться оружием возмездия! Сбросив ядерные бомбы огромной взрывной силы на крупнейшие города России, Англии, США и ведущие промышленные регионы этих стран. Вы не дали им совершить то, что замышлялось. Три месяца! Задумайтесь только! — она объясняла им так подробно, чтобы солдаты знали за что из себя жилы тянут. Терпят такое, превозмогая невозможное. — Вон, немцы, за тот же срок в Сталинграде с одной стороны улицы на другую перебраться не смогли. Потому что вы их остановили! Вы — тот народ, который способен творить невозможное! По вам по таким и нужно мерить людей!

Ее слушали жадно. И спроси их сейчас, каждый мог повторить слово в слово то, что она сказала.

— Девяносто дней отделяло человечество от катастрофы и ядерной зимы, пострашнее геноцида народов. С разумной жизнью на планете Земля было бы покончено. Все погибли бы, если бы ВЫ не погибали!

Многих ее речь проняла до слез. До восторга, которого они не испытывали на войне никогда прежде. Потому что все в ее словах было далеко не идеально. Но зато именно так, как должно быть.

Джульетта замолчала.

Солдаты почувствовали, что слов сейчас не нужно. Они были сказаны. Произнесены. После этого откровения все слова на свете, на время, стали пустыми. Рутинными. Не сулящими эйфорию.

А снег все шел и шел. Он был густым. С крупными хлопьями. Так похожими на потерянные перья кружащих где-то высоко в небе ангелов. Предопределяющих исход всех земных событий.

Джульетту переполняла роль оракула. Ей хотелось задержаться на достигнутом градусе мощнейшего эмоционального восторга. Взглянув на циферблат уробороса, девушка прикинула оставшееся на «заморозку» время и решила закончить речь стихами Семена Гудзенко, «Перед атакой». Написанными автором в 1942 году.

Бежим отсюда! Ползком! — прервал сыпучий шорох, среди наступившей тишины, приказ Павлова. Едва откидываемый грунт осветил ведущий на свободу узкий лаз. Бойцы, цепляясь винтовками, кинулись прочь от застывшего времени, по крутой осыпи бруствера.

«С этим нельзя было тянуть!»

Заветные 11 минут, так похожие на башни-близнецы, заканчивались. Оказывается они дотянули до последнего! Едва солдаты и путешественники во времени оказались в траншее — жахнул взрыв.

Промерзшая земля и бревенчатые стены удержали осколки разорвавшейся гранаты.

«Блиндаж был — что надо!»

Огрызаясь свинцом и стараясь угадать с какой стороны грозит наибольшая опасность, фигура в белом маскировочном халате перепрыгнула через разорванную взрывом «спираль бруно». Соскочила в окоп и мгновенно пропала.

«Кажется, это был Глущенко.»

Кругом кипела битва. Рвались снаряды. В ходах сообщения сражались люди. Крики смешались с истошными воплями и предсмертными стонами. Трещали и хлопали выстрелы. Завывали пули, почти невесомые, но такие смертоносные.

Пытаясь пронзить взглядом снежную завесу, трудно было понять, где свои, а где враг!

Но гоблины «Майн кампф», которые залегли в развалинах длинного здания «Военторга», открыли по ним огонь, строча из оконных проемов.

Немцы до последнего удерживали каждый опорный пункт.

Полоснув очередью, Дэвид нырнул в проход, разворачивая ствол на наиболее опасные участки. Он стрелял и быстро менял позицию.

Все переменилось: включив «заморозку», Джульетта разомкнула «кольцо времени», прервав цикл. Что привело к снятию предыдущей задачи.

Отвешивая поклоны проносящейся над головой смерти, Дэвид еще ни разу не заходил так далеко!

Он, как белка в колесе, бежал по кругу закольцованного куска времени. Твердя один и тот же урок. Осуществляя в петле времени свою цепь возможностей. И вот, наконец, оказался вне рамок, в которых мог перемещаться практически с завязанными глазами.

От этого незнания — бой становился еще более смертоносным. И на каждом шагу можно было обгадиться новым, совершенно неповторимым способом. Приходилось идти на риск, немыслимый в любых других обстоятельствах. Теперь они продвигались медленнее. Используя любое укрытие и высматривая опасность. Глаза, зачастую, подводили мелькающие тени.

«Выстрелить могли отовсюду.»

— Пригнись! — отрывисто бросил Дэвид, на ходу ведя огонь и целясь, в снежной кутерьме, по вспышкам «шмайсеров». Пригибаясь и лавируя, девушка его настигла. Агент времени затолкнул профессорскую дочку в стрелковую ячейку. И подперев юную студентку собственным плечом, заговорил:

— Любишь безумствовать? — хрипло, на выдохе задал вопрос бывший воздушный маршал, наблюдая за ближними подступами.

Девушка не успела даже рта раскрыть. Дэвид коротко выстрелил и немец, появившийся в десяти шагах, сразу сложился и рухнул.

Стрелковая ячейка, в которой они оказались, находилась в изломе траншеи. И предназначалась для продольного обстрела непрошеных гостей.

Дэвид знал это место из опыта неудачных попыток. И как отсюда удобно контролировать позиции. Но воспользоваться прежде им не удавалось.

— Тебя что, ВРЕМЯ еще ничему не научило? У нас нет права говорить им как все будет, — прижимая Джульетту локтем и коленом, приступил к нравоучениям агент времени. — Нет у нас права. Ты позволила себе недопустимые действия, — его голос очистился от хрипоты.

Профессорская дочка понимала, что вновь не права, по каким-то очень сложным причинам. Но после такой вдохновенной речи и ораторского успеха, не желала быть заживо погребенной под его занудными наставлениями. Она не хотела становиться девочкой, которая переживает по поводу заслуженного упрека. Позволив себе измученно пробурчать:

— Что такого в моих словах? Ведь мы даже не знаем, выживут ли они.

— Павлов точно останется жив, — наседал Дэвид. — И это тебе хорошо известно.

— Да кто ему поверит? — уперто продолжала отбиваться Джульетта.

Дэвид выстрелил и прикончил еще одного фрица, пытавшегося проползти под огнем нашей пехоты. Очень рассчитывая, что каждый фашист, которого он убивает, уже никогда не доставит хлопот во Второй мировой войне. И тем скорее, чем самоотверженнее будут его усилия.

— А мыслить в другой системе координат не пробовала? — продолжал торопливо отчитывать ее Дэвид. — Мы не можем видеть последствий твоей болтливости во всех измерениях.

— Перестань! — строптиво воскликнула Джульетта и легонько толкнула его в бок.

Обороняющиеся фрицы внезапно усилили огонь. Пули свистели и щелкали. Им пришлось присесть на самое дно и продолжить спор.

— Как ты не понимаешь, — сердился Дэвид. — Твой рациональный взгляд на мир тут не поможет. Разве ты не читала у Рэя Бредбери, «И грянул гром»? Про бабочку, раздавив которую, ты меняешь собственный мир? Помнишь как там сказано: «Держись тропы. Никогда не сходи с нее», — его голос превратился в хриплый шепот. — Кто знает, когда и чем эта история обернуться может? Ты, своими разговорами, вывела бойцов за рамки их модели жизни. Точечно воздействуя в ключевой момент истории. Устроив массовое наслоение вероятностей. И формируя будущее новое завтра с неизвестным итогом. Своим неведением ты спутываешь вероятности, позволяя им перетекать одной в другую. И то, что могло произойти, вдруг становится реальностью. Нам следует неукоснительно соблюдать естественный порядок давно свершившихся событий. Чтобы не сбить настройки. Что-то не нарушить. Иначе — не сойдется. Изменится что-то. Активизировав не спаривавшиеся в нашей реальности вероятности. Ты не отдаешь себе отчет, насколько сказанное тобой может изменить мироустройство, — напористо разъяснял агент времени: — Замыкая, как цепь, потенциально опасные вероятности. Да так, что каждый день будущий страшен будет.

Дэвид вскинул автомат и пустил очередь по ходу сообщения. Стараясь, чтобы каждая пуля, предельно точно и своевременно, попала в цель. Постепенно превращая дно окопа в могилу, усеянную трупами.

Джульетта раздраженно поглядывала на него, но было видно, что она поняла. Иногда, его заботами, она чувствовала себя умственно отсталой.

Неохотно сдаваясь, Джульетта сокрушенно шептала какие-то оправдания. Уверенная, что фрицы повсюду и слышат абсолютно все. Из ее бормотания Дэвид смог разобрать только то, что девушка никогда не думала об этом с такой точки зрения, как преподнес ее агент времени.

Быстрее, чем она успела ахнуть, Дэвид, почти в упор, срезал наскочившего немца, которого сила выстрела кинула на колени, и перезарядил автомат.

Он был уверен, жесток и неумолим.

* * *

В животе генерала ожил ледяной, тяжелый ком. Карл Штрекер знал как ощущается предательство: оно пронизано холодом и одиночеством. Некоторое время генерал оставался в слепом шоке. Он просто не мог поверить своим ушам.

Взрыв «размороженной» гранаты заставил его очнуться и прийти в себя. Штрекеру повезло. Слой разделяющей их земли погасил все осколки, разлетевшиеся по блиндажу с той стороны. Генерал вытащил адъютанта из обвалившейся горловины лаза и уложил на кровать. Но тот был совсем плох. Определенно потеряв рассудок, адъютант жмурил глаза, кривил рот и пускал слюни. Страшно фальшивя, он орал Гимн Хорста Весселя, «Знамена ввысь».

Оттолкнув его ноги, Штрекер уселся на край кровати. Беспокойные пальцы генерала отбивали нервную дробь. Им овладело все нарастающее чувство растерянности:

«Прием был старый, но невероятно эффективный. Еще перед дикарями мореплаватели поджигали керосин и грозили сжечь всю воду, если те не подчинятся воле спустившихся на землю Богов. Но будь увиденное талантливой мистификацией, умелым балаганным фокусом, даже тогда его личный адъютант не мог согласиться на участие в этом сговоре.»

Генерал был чрезмерно самоуверен и мстительно любопытен. Зато никто не мог обвинить его в ограниченности или тупости. Карл продолжал размышлять, абстрагируясь от канонов:

«Что он знал о путешествиях во времени? В прежние времена писатели, как правило, были со знатной родословной. А теперь в литературу хлынули дельцы-нувориши и фермеры. Он не ожидал многого от книги Герберта Уэллса «Машина времени», которая попалась ему в руки, еще во время службы в охранной полиции. Позволив скоротать пару ночных дежурств. Но она ему запомнилась своей главной идеей! Эта девчонка из будущего сказала, что американцы взорвут атомные бомбы, воспользовавшись документами и специалистами третьего рейха.»

«Тут решается судьба мира», — теперь эти слова приобрели совсем иной смысл.

Карл Штрекер вдруг понял, что это сулит и чем может обернуться. У него был холодный как у рептилии взгляд.

«Можно решить любую проблему на Земле исключительно в своих интересах, если у тебя в руках имеется самая здоровенная дубина. Какой нет у твоих врагов! Сильные делают со слабыми что хотят. Атомная бомба — ключ к блицкригу!»

Еще 24 апреля 1939 года в высшие военные инстанции Германии поступило письмо за подписью профессора Гамбургского университета Пауля Хартека и его сотрудника, доктора В. Грота. В котором указывалось на принципиальную возможность создания нового вида высокоэффективного взрывчатого вещества. В нем говорилось, что «та страна, которая первой сумеет практически овладеть достижениями ядерной физики, приобретает абсолютное превосходство над другими», — продолжая размышлять, генерал провел рукой по подбородку. И ощутил под пальцами отросшую, колкую щетину.

«Чтобы избежать неблагоприятного результата, нужно, всего лишь, изменить предпосылки. Система имела порочный дефект, который он постарается исправить. Еще ничего не потеряно! Врагам известно наше будущее и это необходимо изменить. Тот, кто первым создаст эту бомбу — подчинит себе мир. Оружие возмездия выправит все! Для этого потребуется время и ресурсы, которыми Германия, по большей части, располагает.»

Он не собирался уступать будущего никому!

Честь не знает преград и послаблений души. Потому что никто не может отнять ее у человека, как наиглавнейшее сдерживающее моральное начало.

Огибая черные болячки воронок и задыхаясь от бега, красноармеец трубил во все горло, как заклинание:

И рот у него был размером в лицо. А за спиной, раздавшегося началом трех берез распахнутого сердца, спасалась вся Земля Русская. На век сохраненная за собой!

Солдат, родом с берегов Енисея, нес на окровавленном острие своей трехлинейки благословение благодарных потомков. И штык казался ему расправленным, трепещуще алым знаменем Победы!

Против него сейчас воевать не стоило. Только если просить пощады. Но гитлеровец, которому пришлось сойтись с ним в ближнем бою, этого не знал. Красноармеец резко бросился вперед, поймав врага на острие вонзающегося штыка. Но, в боевом запале, ударил чересчур сильно. Допустив, от избытка чувств, ошибку новичка. От сильного удара не только штык проскочил сквозь тело гитлеровца, но и мушка винтовки вышла аж на ту сторону и застряла между ребрами фашиста. Едва он попробовал выдернуть трехлинейку, то не смог этого сделать. Потянув падающее тело на себя.

Они замерли, а ВРЕМЯ — нет.

Красноармеец выстрелил через заколотого фрица, ведь сами по себе гитлеровцы подыхать не хотели. Подбегающий в лоб, в пылу атаки, солдат вермахта рухнул замертво, оказавшись на пути летящей пули. Но труп немецкого солдата, тянущий вниз, укрытие не из надежных. Свинцовый гостинец пронзил сибиряка, как раскаленный нож. Грудь взорвалась болью.

«Хуже этой боли ничего и быть не могло.»

Грузно оседая, они упали вместе, немец и русский. Эти каторжники войны. Словно неразлучная с ними трехлинейка «Мосина» была тем запускающим приводом, который двигает навстречу вражеские войска.

Взяв на прицел мелькающие вдали тени и пару раз выстрелив, Дэвид оказался на коленях, рядом с красноармейцем, спасшим ему жизнь. Но все было кончено. Дэвид от досады переменился в лице. С круглыми от ужаса глазами, Джульетта упала на бок, едва не задохнулась от бега. Девушка ткнулась ему в спину и притулилась сзади.

Продолжая удерживать винтовку одной рукой, красноармеец повалился навзничь. Его ватник, со стороны сердца, был залит кровью. Дэвид пытался начать расстегивать пуговицы, чтобы задержать кровотечение из раны. Но красноармеец его остановил, положив свою руку поверх торопящихся пальцев агента времени.

Человек умирал и знал об этом, хватаясь за последние мгновения жизни. Он был уже не в силах произнести внятного звука и лишь прохрипел, тяжело ворочая языком:

— Вам, пережившим все войны на свете, как, должно быть, хорошо жить?

В его голосе не было ни тоски, ни жалости к себе. Лишь надежда и самоотречение.

Вдруг, забившись в судороге, красноармеец затих. Рука бесчувственно упала в пустоту. Его жизнь оборвалась, ухнув в глухую обледенелость смерти. Будто он и не жил секунду назад.

Дэвид не находил в себе силы встать и уйти.

Несмотря на снегопад, немцы быстро отследили путешественников во времени и начали их обстреливать. Дэвид с досады пустил длинную очередь, выстрелив слева направо. И тотчас услышал, как в ответ звонко защелкали пули, рыхля снег и ошкурив рваный железный лист в полушаге от профессорской дочки. Опомнившись, он подхватил едва теплую ладошку Джульетты и молнией устремился в зигзаг траншеи. Расторопно убегая из сектора обстрела.

Ноги Дэвида мелькали впереди размеренно и ритмично. Помня о защитном куполе уробороса, Джульетта старалась оставаться с агентом времени накоротке. Перепрыгнув через фашистского жмурика, с обезображенным шрапнелью лицом, они вдруг услышали жалобный стон. И кто-то вскрикнув, позвал их на помощь ПО-РУССКИ!

«Братки! Подсобите!»

Окоп, по которому они крались, проходил совсем рядом со зданием «Военторга». Дэвид повернул на звук голоса. Боковым зрением отметив, что Джульетта не успела приблизиться к нему вплотную. Присыпанная взрывом дверь, ведущая в подвал, неожиданно лязгнула и распахнулась. Путешественники во времени увидели черноусого. Лицо которого излучало радость, замешанную на злорадстве. Он нервничал намного меньше, чем когда покидал дом «Павлова». И взгляд у него был совсем не кроткий, а надменно задиристый.

— Поджарь эту парочку! — неожиданно повысив голос, отдал кому-то странный приказ черноусый. И, самоустраняясь, прижался к стене, открывая темный проем.

Можно сблизиться с войной. Но приручить ее невозможно.

Точно в мираже горячего, дрожащего марева возник гитлеровец. Перешагнув одной ногой порог, он прицелился. Его плечи отягощала трубчатая рама с двумя металлическими резервуарами. Агент времени чуть потерял бдительность. Дело в том, что Дэвид впервые столкнулся с огнеметчиком. Хотя должен быть помнить, что в саперных подразделениях немцев их было по три в каждой роте.

Адское пламя, выталкиваемое силой сжатого газа, вырвалось из брандспойта. И все, что успел сделать Дэвид — дать отмашку Джульетте и кинуться прочь. Во время резкого броска, ремень автомата соскочил с плеча. Бывший воздушный маршал попробовал, между огненными залпами, подхватить с земли обраненное оружие. Но едва успел отшатнуться от ослепляющего жара. Гудящая струя брызгающего пламени, клубящейся с шипением тучей накрыла потерянный автомат Дэвида. И остатки боезапаса затрещали, разрывая прессованное железо магазина и казенную часть трофейного автомата.

Дэвид вновь остался без оружия!

Джульетта завизжала по ту сторону разделившего их пламени. Дэвид толкнулся и броском попробовал взобраться на бруствер окопа. Но огнеметчик выпустил длинную струю горючей смеси. Едва не превратив бывшего воздушного маршала в живой, пылающий факел. Пришлось рыбкой полететь вниз, сбивая липкую, горящую смесь с рукава шинели.

С помощью струйных ранцевых огнеметов гитлеровцы выкуривали засевших в развалинах защитников Сталинграда.

Дымную гряду понесло к профессорской дочке. Джульетте виделось, как коготь воющей пламенем смерти неотвратимо потянулся к ней. Но его опередил черноусый. В руке предателя возник нож, который был долгим и сверкающе острым.

— Все отдашь! — приближаясь, крикнул черноусый с истерической злобой: — Лишь бы беды не было!

Джульетта тотчас представила, как предатель ковыряется в черной ране ее обгоревшего тела и вынимает обугленное сердце.

Задавив рыдания, девушка бросилась прочь. Ужас неминуемой смерти гнал ее по проходу.

«Куда деться?!»

Чтобы не впасть в отчаяние, Джульетта заговорила сама с собой:

— Лучше бы оказаться подальше отсюда. Бог знает где, но только не тут, — бормотала девушка.

Помутнение в голове быстро сменилось желанием оторваться от этого бесчестного человека.

Она прежде удирала зигзагами. Но теперь вдруг поняла, что преследователь вооружен холодным оружием. И навряд ли умеет его метать.

Теперь это стало настоящим бегством. Перестав быть неконтролируемым драпаньем.

Резко притормозив, Джульетта повернула в бок. И без передышки протиснулась в разлом, между двумя глыбами внешней стены, разорванными до самого фундамента.

Страшные, еще не передуманные мысли роились в голове Дэвида. Он ощущал себя последним идиотом, который загляделся на огненный фейерверк венецианского карнавала и потерял в толпе ребенка. Агент времени ругал себя последними словами, сознавая, какую чудовищную ошибку, самоубийственную глупость он совершил.

«Хоть стреляйся!»

Впору было завыть, но он преодолел это желание, кажется, на одной ненависти. Долгие секунды он взвешивал создавшуюся ситуацию. Пока по телу не прокатилась волна жара и дуга капающего пламени стремительно погналась за бывшим воздушным маршалом.

В этой ситуации выбирать не приходилось!

Дэвид повалился и кубарем перекатываясь по дну окопа, попытался затушить воспламенившуюся на спине шинель. Продолжавшийся снегопад здорово ему в этом помогал. Отрезвляя от былой самонадеянности.

Огненная струя, точно упругий бич, ударила по дымящейся фигуре, жадно пытаясь ее поджарить. Чувствуя надвигающуюся смерть, Дэвид едва успел нырком кинуться с пяточка в боковой проход. И жгучий зной, огненной анакондой бросившийся за ним в погоню, промахнувшись, потек извивающимися ручьями, заполнив разветвление окопа. Загустел разбушевавшимся пламенем и смрадно заклубился, поедая заграждение траншеи.

Жаркий воздух успел опалить лицо. Но времени на такие пустяки не было. Окоп соединялся с расширенным вентиляционным отверстием, куда Дэвид и сделал ноги. По расчищенному от завалов подвалу он не пошел. Там, недвижными кулями, лежали трупы. Дэвид отпрянул назад, едва увидел мелькнувшие силуэты. Он выждал. И юркнул в брешь в стене, нырнув в лаз, как птица в дупло, едва понял, что топочущий грохот множества сапог направляется к нему. Быстро перебирая ногами и руками, агент времени на брюхе полез по постепенно сужающейся щели. Едва не застряв между двух закопченных стен. Ввинтился ужом и кое как протиснулся, разворотив кирпичи поврежденной кладки, сумев их расшевелить и растолкать. Выполз на локтях, пока не уперся головой в лестничный пролет. Высвободил ноги, перевернулся и бросил быстрый взгляд по сторонам. Он оказался в колодце лестничной клетки, с заваленным выходом. На площадке, усыпанной гильзами и битым кирпичом. Стараясь ни одним движением больше себя не выдать, Дэвид мягко сел на корточки. Внешний, не умолкающий бой он воспринимал как общий фон того, что он должен был преодолеть внутри здания «Военторга».

Дэвид выбрался из под лестницы, глядя куда потише встать. Перешагнув, он прижался к стене. Зафиксировав в пролете между ступеньками верх и низ. Чуя неладное, Дэвид все делал издалека. На полусогнутых ногах, чтобы тут же отпрянуть. Аккуратно, с оглядкой и перестраховкой. Его били, в последние месяцы, как следует. И страх он знал. Поставив кроссовок на первую ступеньку у самой стены, Дэвид сразу подсел, чуть качнувшись до критической точки. Глядя предельно низко, прижавшись ухом к своей выставленной вперед ноге и вывернувшись вверх, он УВИДЕЛ-ТАКИ носки немецких сапог. Часть гибкого армированного шланга и мерцающий на кончике воспламенителя язычок пламени. Ему даже почудилось, что он успел рассмотреть блестки огня, сверкнувшие в темных зрачках немецкого огнеметчика.

Фашист крутанул вентиль подачи горючей смеси. И фонтан огня, с жарким, удушливым ветром, залил площадку нижнего этажа струей пламени.

Дэвид мгновенно, как заряженная пружина, откинулся назад и одним броском ушел в нишу под лестницей. Озеро растекающейся лавы выжгло весь кислород и он бы неминуемо задохнулся, если бы не высунулся в лаз, через который приполз.

«Все шло наперекосяк!»

Не теряя динамики, Дэвид юркнул туда весь целиком. И по-пластунски поспешил в обратную сторону. Молясь, чтобы это не было ошибкой. Взгляд агента метался в поисках пути к спасению. Он заново досмотрел лаз и обнаружил разлом возле сваи, на которой треснула рухнувшая плита. Упираясь ногами, он сумел отпихнуть плотно вмерзший в сыпучий грунт отколовшийся кусок стены. Но тотчас услышал, как сразу несколько голосов закричало по-немецки и последовала короткая очередь. Пули звонко цокнули о сваю, отколов от нее куски бетона. В дыму он больше ничего не разглядел. Опасаясь гранаты, Дэвид перевернулся кувырком назад, перекинув тело вверх ногами и, что есть сил, пополз в обратную сторону.

Было жарче, чем знойным летом в центре пустыни. Бывшему воздушному маршалу чудилось, что он ползет сквозь каменный пищевод «Военторга», по которому устремился напалм. Вот-вот легкие и желудок должны были наполниться кипящим воздухом лавы. Капли пота догоняли одна другую. Горело горло и грудь. Доводя присущую ему твердость до паники.

«Никакого обзора!»

Тут бы Дэвиду и конец.

Развалины «Военторга» продувались насквозь. Достаточно было огнеметчику выбрать неверный угол и сильный порывистый ветер в лицо подбросил полыхнувшую струю вверх, на значительную высоту. По этой, мало зависящей от его действий, причине, вжавшемуся в землю Дэвиду удалось избежать страшной смерти. Иначе бы пламя сожрало Дэвида и не подавилось. Поджарив агента времени в труху.

ВРЕМЯ игралось с ним, словно кошка с клубкующимися уроборосами.

Как можно резче и стремительнее заработали локти и колени агента времени. Раздался истошный крик и огнеметчик попытался отпрыгнуть назад. Неожиданно, как бросок змеи, запятнанные ожогами пальцы Дэвида крепко вцепились в причинное место солдата вермахта. Продолжая сжимать и выкручивать хозяйство огнеметчика. Который и думать позабыл о своем страшном оружии, выронив брандспойт.

Этого, заведомо подлого приема, ему было не пережить.

Пламенный борец за идеалы третьего рейха толкнулся пятками, пытаясь спастись от дикой боли в промежности. И отступая, брякнулся на спину. Тем самым вытянув Дэвида за собой наружу. Максимально быстро, едва не разбив голову о бетонный торец ступенек лестничного пролета, агент вскочил на ноги. И в прыжке нависнув над немцем, моментально и наглухо вырубил огнеметчика ударом в висок.

«Чуть в панику не ударился,» — сумев продышаться, упрекнул себя Дэвид.

Лестничная площадка местами полыхала лужами жидкого пламени. Агент времени еще гадал куда идти дальше. Склоняясь к проверке полуразрушенных лестничных пролетов с многочисленными «гнездами» пробоин. Когда по хребту несущей стены пробежал неведомо откуда взявшийся фриц. Мелькнула серо-зеленая вермахтовская форма и вниз полетела граната. Немец исчез столь же стремительно, как и возник.

Дэвид подхватил гитлеровца с ранцевым огнеметом с такой быстротой, словно тот не весил ровным счетом ничего. Накрыл им застрявшую между битым кирпичом гранату. И взлетел на железобетонный лестничный марш. Стараясь, чтобы косоуры закрыли его от града осколков, Дэвид зажмурился и пошире открыл рот.

Любитель поиграть с огнедышащим драконом распух взорвавшимся солнцем. Ослепительной вспышкой озарив здание «Военторга». Поток пламени и смрадное облако угарного чада завертелось вихрем. Воздух наполнился вонючим дымом. Дэвида здорово припекло, в прямом и переносном смысле. Лестницу обвили языки пламени. Навалилось удушье. Он задержал дыхание, оттолкнулся и броском перепрыгнул на несущую стену. Повис на руках с другой стороны и соскочил вниз. На спекшуюся от пожаров землю.

«Порой ему начинало казаться, что он навсегда затерялся в этом ужасающем месте. И как бы не старался выбраться, все равно, при любых раскладах, останется в ловушке.»

Дэвид искренне хотел, чтобы из всех возможных кошмаров, его никогда бы не мучил именно этот. Быть сильным. Непримиримо сильным, в его случае, являлось неизбежным.

Агент времени присел, глядя во все стороны. Ощущая спасительную прохладу морозного ветра. Жжение в уголках глаз заставляло чаще моргать. Он плохо бы себя знал, если бы не научился переплавлять терзания и озлобленность в осторожность охотящегося зверя. Опытным путем научившись выживать почти при любом раскладе. Дэвид настороженно поворачивал голову, но, при этом, шаг оставался легок и пружинист.

Наметив маршрут перебежки, агент вдруг услышал механическое поскрипывание и одышливый хрип приближающегося человека. Стараясь не сопеть или, не дай бог, чихнуть от каменной пыли, Дэвид прокатил стопу с пятки на носок с опорой на ребро ноги. Он крадучись поднимал ногу, прекращал дышать, держал ее на весу, и затем мягко опускал на выдохе. Шагом, которому обучают в специальных подразделениях бывший воздушный маршал подкрался к полуразвалившейся стене, треснувшей черными, рваными ранами. Он выглянул с оттягом, контролируя ногами и спиной быстрый уход. Понимание того, что любая небрежность может стоить жизни, стало глубоко въевшийся привычкой.

Это был немецкий связист-линейщик, прокладывающий телефонный провод.

«Связист тянул катушку, восстанавливая линию связи. Видимо уничтоженную нашей дальнобойной артиллерией или минометами из дома «Павлова», — пронеслось в голове у Дэвида: Хватило секунды, чтобы понять, что это его вариант.»

Спрятавшись в тень, за оставшимся углом от рухнувшей стены, Дэвид дождался, когда гитлеровец подошел максимально близко. Связист дышал часто, с резким простудным присвистом. Фриц обернулся, вновь поправляя провод клацающей катушки и что-то сердито бубня себе под нос. А когда повернул голову обратно, Дэвид зловеще вырос перед ним. Агент нанес точный удар костяшкой пальца связисту в глаз. Боль, от которой всякий потеряет сознание, была такой, словно фрицу в череп пихнули конец подзорной трубы. Зажав ему рот, Дэвид попытался избежать последнего крика несчастного. И чуть не бросил бесчувственное тело на землю, вовремя успев напрячь руки и закрывшись им целиком.

Его едва не застрелил второй немец, который охранял связиста!

Лишь опасения попасть в товарища заставили фрица промедлить. Но и он все равно выстрелил, пытаясь прострелить открывшийся бок путешественника во времени. И только разбив бакелитовый корпус угодившего под пулю полевого телефона, прервал стрельбу. Пригнувшись, немец перебежал, чтобы обогнуть мешающую стену и открыть себе нападавшего. Дэвид бросил связиста, сорвав с его плеча автомат. «Шмайсер» прикрывающего фрица затрещал очередью. Изрешетив то место, где только что был Дэвид.

Целое мгновение гитлеровец верил, что убил Дэвида. Но прогадал.

Бывший воздушный маршал ушел в перекат и упал наземь, едва не получив в грудь и лицо шквал пуль, которые беспрепятственно просвистели в пустоту. Агент перекатился и ответил огнем. Выучка дала о себе знать. Точно опьянев, фриц качнулся и, чуть развернувшись на слабеющих ногах, рухнул под выстрелами.

Дэвид вскочил и с пальцем на курке описал пару кругов. Отработав все сектора, откуда грозило вторжение случайностей. Биение крови в висках барабанной дробью отдавалось в голове.

«Чисто.»

Прежде он и предположить не мог, насколько нужно быть доскональным, чтобы пройти этот путь.

Приклад «шмайсера» был в походном положении и сложен вниз, под спусковую коробку. Дэвид разложил плечевой упор, превратив его в полноценный приклад.

Обманчивая легкость скрадывала скорость, с какой он это делал. Не зря его серьезно обучали тактике ведения боя в любых условиях.

С оружием наготове, Дэвид лавировал между обрушившихся кусков сложившихся стен. Все дальше в утробу полуразрушенного здания, по лабиринту развалин. Миновал изувеченный дверной проем и прореху в изрешеченной стене. Постепенно, через бреши, руины и пепел, пересекая каменную громаду «Военторга».

В какой-то момент, за развалами и кучами шлака, открылись черные прямоугольники двух окон. За ними виднелся уклон в воронках от снарядов и обугленная рама грузовика. Даль изрезали зубцы разрушенных зданий. Доносился гром далеких и близких разрывов. Настороженно пригибаясь, Дэвид серой тенью скользнул и прижался к простенку между окнами. Агент качнулся туда-сюда. По очереди выглянув в каждое.

«Пули не последовало.»

Тихо ушел вглубь, пару раз осмотревшись по окнам от середины комнаты. Частый грохот ручных гранат и всколыхнувшееся пламя, не оставил ему времени на длительные раздумья и он выглянул в правое окно. Слепящим облаком прогремел новый взрыв. Укрепление из земли и бревен покрылось щелями. Крыша блиндажа частично рухнула. Разлетелся целый фонтан щепок и хлопья копоти. Посыпались горящие обломки и с шипением гасли в снегу, оставляя дымящиеся черные пятна. Тотчас высоко поднялось пламя, выбрасывая клубы плотного, жирного дыма. Немцы высыпали из блиндажа. Горбом взметнулись могучие плечи, и Дэвид сразу же прилип к ним взглядом.

— Стоять-бояться, чума касапятая! — вырвался из груди неукротимый, чудовищный вой. — Сейчас я вам ноги пятками наверх выверну! — Марсианин сорвал с пояса гранату. Дернул за чеку и одним сильным движением запустил «лимонку» по высокой траектории вслед разбегающимся гитлеровцам. Последовал новый взрыв.

На Саймоне была немецкая шинель и гражданская шапка с одним задранным кверху ухом. Это был ад, а Саймон в нем — за главного черта. Стремительно набегая, словно двигающийся по узкой траншее поршень, он, лишь мгновение спустя, поднял над головой блиндажную окопную печь, обсыпав себя белым, прогоревшим пеплом. Любое его сходство с человеком в этот момент было случайным. Саймон был настолько непередаваемо страшен, что немцы, истошно крича, бросились наутек. Делая огромные пружинистые шаги своими длинными, мускулистыми ногами, марсианин богатырским броском метнул железную печь. Щедро вложившись в замах и последовавший бросок. В раз скопытив гитлеровца, который тут же затих, растянувшись во весь рост на рыхлом снегу.

«Марсианин был жив и невредим! Прошибая своим авантюризмом любые преграды.»

Дэвид чуть не вскрикнул от радости. Сердце немилосердно заколотилось о ребра.

«Он потерял одного носителя уробороса, но обрел другого.»

Скорость мышления и мгновенная реакция мышц заставили Дэвида пулей выскочить из развалин универмага. И, не чуя под собой ног, броситься на помощь.

Стены домов продолжали вздрагивать от взрывов. Вспышки очередей полосовали мрачную серость кладки. В заснеженном воздухе слышался тягучий шепот смерти.

Безносая старуха с косой хозяйничала повсюду.

Дэвид плюнул на скрытность, вычленяя в хороводе боя и визге пуль только касающееся его. Отметив краем сознания, как в его сторону разворачивается высунувшийся из окопа, длинный, сутулый немец, вскинув к плечу «Маузер 98k». Дэвид прошил грудь гитлеровца, целясь ближе к наставленному на него карабину и продолжая двигаться быстрыми, короткими прыжками. Фашист выгнулся от боли дугой, издав приглушенный крик. И упал назад, в припорошенный пеплом снег, раскинув в стороны руки.

Без оглядки, напролом, Дэвид отчаянным прыжком влетел в траншею. Давленый снег перемешался с мутно-рубиновой кровью и горько пахнущим порохом стреляных гильз. В неестественной согбенной позе, поджав колени и придерживая распоротый осколком живот, на дне окопа сидел красноармеец, утопив одну ладонь в снегу.

«Видимо, последний из группы прорыва, организованной Саймоном.»

Дэвид потормошил его за плече. Но красноармеец был давно мертв.

* * *

Джульетта бежала по подвалу «Военторга». Вдоль разветвляющихся чугунных труб. Заглушая свой страх, девушка пару раз пыталась отсидеться и выждать в укромных уголках. Но черноусый все равно ее находил. Он двигался по пятам, не давая девушке ускользнуть.

Это было чудовище, притаившееся под личиной несчастного человека.

Только благодаря своим спринтерским качествам и возможности проползать в самые узкие закоулки, Джульетта не напоролась на острое лезвие предателя. Она была проворна, как полевая мышь, стараясь быть маленькой и незаметной. Но ее везение не могло длиться вечно. Девушке приходилось прятаться от немецких солдат, кружа по ходам подвала. За каждым поворотом она ждала окрика и автоматную очередь. Не следи она в оба глаза, и не отыскивая самые невероятные каменные ямы и щели, ее бы давно сцапали.

Профессорскую дочку убивала неизвестность! Но помогали хладнокровие и хорошая скорость.

Придушив в себе страх и припрятав его остатки как можно глубже, Джульетта бросила взгляд на приставную деревянную лестницу. Мимо которой не раз пробегала, но решила воспользоваться только теперь. Девушка взобралась по перекладинам на первый этаж. Злой ветер швырял снегом и скреб по лицу ледяной крошкой. Впереди была бетонная лестница. Вдоль нее, вверх ногами лежал мертвый немец. Его рука едва касалась нижней ступеньки. Джульетта подкралась ближе.

Вдруг ее тело ослабело, подобно таящему снегу. Становясь похожим на вязкий кисель. Бедная девушка осела спиной у ветру, потому что рыхлые ноги ее не держали. Боль охватила руку до самого локтя. Словно ей вывихнули большой палец. Часовая и минутная стрелка на часах мертвеца, как два меча, с боем прокладывали себе путь, рассекая плоть бедной девушки.

За спиной раздался хруст битого кирпича.

Джульетта обернулась, едва шевеля губами, и проклиная предательство собственного тела, презрительно произнесла:

— Отцепись от меня. Я не из тех… не из таких, кто тебе нужен.

Найти часы у мертвого фрица, снять и выкинуть, чтобы избавиться от боли, она уже не могла. Но оставаться здесь было безумием.

Ухмыляющееся ничтожество выбралось на первый этаж. Сжимая в жилистом кулаке немецкий штык-нож. Дерзко шаря по ней глазами, черноусый произнес:

— Пойми и ты меня: за жизнь и безопасность нужно расплачиваться повиновением, — злобная, ханжеская усмешка исказила его лицо. Губы дрожали от возбуждения. — Не боись. Немец — народ тщательный, — вкладывая в сказанные слова омерзительный физиологический смысл, добавил черноусый: — Вовремя предать — это предвидеть, дура, — и лицо врага вспорола широкая, наглая ухмылка.

Джульетта знала, что у нее всего несколько секунд. Силы взялись неведомо откуда. Видимо, подстегнутая ужасом, она выдернула из под мертвого немца «шмайсер». Сталь поднятого автомата была ледяной и мгновенно впилась холодом в ее пальцы. Вспомнив уроки Дэвида, профессорская дочка передернула затвор с левой стороны. Глянув на зияющий в казеннике патрон.

Снег слепил, налипая на мокрые от слез ресницы. Она думала, что выронит оружие из трясущихся рук, но удержала.

Черноусый ринулся на опережение, чтобы не дать ей нажать на курок. Заходясь в крике, Джульетта выстрелила. Делая это впервые, девушка не учла силы отдачи. Пустив очередь выше цели.

«Она хотя бы попыталась…»

Черноусый отпихнул ее со словами:

— Чертова девка! — без труда вырвав из трясущихся рук автомат.

Ступеньки больно ударили по ребрам девушки.

«Лучше было не знать, что будет дальше…»

Черноусый целил стволом прямо ей в живот. Когда вдруг череп предателя разлетелся, словно корка засохшей грязи. И вырванный клок ушанки, со струей крови, заляпал уцелевшие перила тканями тела. Черноусый рухнул, выронив «шмайсер» под самые ноги Джульетте.

На короткий момент, окончательной уверенности в котором не было, Джульетте показалось, что она увидела сержанта Павлова, снайперски пристрелившего черноусого. Белый маскировочный халат подстраховавшего ее разведчика, маякнул, как джин, возникший из волшебной лампы. И, будто клочок дыма, растворился в снежной пыли за окном.

Стрелял он отменно.

Не заставив себя взглянуть на ужасные останки предателя, Джульетта дотянулась до автомата. И схватив оружие, перешагнула через мертвого гитлеровца. Еле угадывая ступеньки, на заплетающихся ногах, девушка немощно поплелась на верх. С каждым шагом ощущая, как силы к ней возвращаются.

Опасливо вглядываясь и дыша почти беззвучно, Джульетта миновала два пролета. Осторожно, стараясь себя не выдать, профессорская дочка подкралась к двери, испещренной шрамами осколков. Заглянув внутрь, она рассмотрела одни только черные стены и пустой оконный проем, в котором гуляла метель. Чуть приоткрыв цепляющуюся за мусор дверь, Джульетта вошла в комнату. В сорочьем гнезде разоренного жилища валялась мебель, превращенная в дрова. Девушка прошла в глубину комнаты, где все было выжжено и разрушено. Среди всяких куч и горелого хлама, Джульетта натолкнулась на разбитые и затоптанные детали ходиков.

«Совсем как те, которые ей пришлось «обезвредить» в квартире бабы Нюры.»

Девушка толкнула носком смятый жестяной корпус.

«Этот мертвый измеритель времени не мог ответить ей болью.»

«ВРЕМЯ намекало на что-то? Сигнализируя предметом из прошлого. Или это были глупые фантазии ее разыгравшегося воображения?»

Плотный треск автоматных очередей под окном заставил Джульетту выглянуть наружу. Огромный кусок сорванной железной крыши был изрешечен пулями и осколками до такой степени, как будто его сделали из металлического кружева. Девушка оглядела внутренний двор «Военторга», где шел бой. Затем быстро ретировалась.

Увиденного было достаточно, чтобы нечаянная радость горячей волной пробежала по ее коже. И сладко толкнуло сердце профессорской дочки.

«Оба агента времени сражались в одном окопе!»

Они находились на разных его концах, но быстро сближались.

Саймон остервенело размахивал своим верным подручным. И настигал врага с невероятной быстротой. Лезвие топора было покрыто кровавой слизью по самое изогнутое топорище. Адская рубка приводила его в неистовство.

Прадедушка Саймона, по линии мамы, заживо сгорел в «Т-34». Во время великого танкового сражения на «Курской дуге». Поэтому у марсианина с фашистами были свои счеты. И проблемы выбора стороны в этой войне для него не стояло никогда.

Под натиском его ударов во все стороны летели куски нацистской плоти. А Дэвид отрабатывал, отбивал марсианина у смерти, прицельно ликвидируя гитлеровцев прикрывающим огнем. Но ни тот, ни другой не видел, как ползком, плотно прижимаясь к земле, к ним подбиралась группа фашистских солдат. Сквозь танцующую пелену снега Джульетта разглядела и вторую группу фрицев, крадущихся вдоль стены, за искореженным остовом грузовика. Фашисты цепочкой перебегали от укрытия к укрытию. От одной груды развалин к другой. Готовые вскоре расстрелять путешественников во времени почти в упор. Или забросать их гранатами.

«Под перекрестным огнем Саймон с Дэвидом будут уничтожены!»

Джульетту пронзил леденящий испуг. Волна отчаяния поднималась из глубины ее тела. Еще раз окинув взглядом все пространство, девушка заметалась по комнате. Не поддаваясь безысходности, профессорская дочка искала выход из создавшейся, казалось бы, безнадежной ситуации. Как ни странно, но новая угроза подействовала на Джульетту как стимулятор. Ее ощущения обострились до предела. До особой точности в неведомой до того перспективе. До понимания всего и во всем.

«Не зря ВРЕМЯ преподносило совпадения…»

Джульетта оглядела комнату и пробитое дверное полотно, в поисках хоть какого-то намека или прямого указания. Шальная, спасительная мысль возникла в голове так внезапно, что Джульетта увидела в этом благословение свыше.

Перед ней замаячил шанс!

Девушка воспряла духом и побежала к куче хлама. Поправив автомат, она вцепилась обеими руками в крепление ножки, вызволяя из под обломков холодного цемента, гладильную доску.

«Возможно, ходиками с медвежатами ВРЕМЯ намекало ей на навыки, которые юная студентка приобрела в том времени, активно занимаясь спортом? И теперь им было суждено помочь девушке в этом… Связь времен!»

Решение было принято, теперь нельзя было терять ни секунды.

Доска для глажки сохранила остатки чехла и была покрыта густым слоем инея. Джульетта сорвала тряпку. Древесина подгнила и разбухла от сырости в местах крепления шурупов. Без особых усилий Джульетта оторвала гладильную доску от металлического основания. Девушка спешила отчаянно. Придуманный ей трюк был на грани возможного. И выполнить его профессорская дочка собиралась совершенно безумно.

Немецкие пластуны поминутно замирали на месте. Подползая все ближе и готовясь к броску. Вторая группа гитлеровцев, в полном составе, сосредоточилась за грудой искореженного металла.

Дэвид гвоздил по немчуре и разъяренно тряс головой. Саймон вертелся с топором, как песок во время песчаной бури. Он карал и удержу не знал, разрубая вены, артерии и кости.

Джульетта перекинула ремень автомата через плече и голову. Потуже завязала платок. Встала на подоконник с гладильной доской наперевес. И взобралась на рухнувшую часть кровли. Ее мысли были быстрыми, а движения ловкими. Кошка живущая внутри Джульетты выпустила коготки и запрыгнув на «сноуборд», бросилась вниз, по линии склона сорванной кровли.

Она не знала, что произойдет, но волновалась страшно!

Мохнатые парящие снежинки кинулись врассыпную легкими искрами. Джульетта закричала, что есть сил, привлекая к себе как можно больше внимания. И открыла огонь по спрятавшимся немцам. Но пули летели в разные стороны.

Доска без креплений скользила наискось, кружа в воздушной пляске. Норовя вовсе выскочить из под ног.

Девушке приходилось делать сразу столько всего!

Мелкие кусочки дерева отлетали от доски, натыкаясь на разрывы в железных листах. Джульетту закрутило, затем потащило юзом. Девушка держалась, как могла. Путешественница во времени слетела с кромки упавшей крыши. Понеслась по снежному насту, совершая короткие повороты между рытвин и воронок. И описав замысловатый зигзаг по длинному радиусу с заклонами, взлетела на кирпичный пригорок, круто задрав нос доски. Совершив воздушный трюк в лучших традициях «Фристайла», Джульетта приземлилась на дно окопа, чуть не сбив Дэвида с ног своим внетрассовым катанием.

И эта ее попытка оказалась зачетной!

Бой во внутреннем дворе «Военторга» прервался секундами всеобщего изумления, еще до того как у Джульетты закончились патроны. Фрицы уставились на Джульетту, как на работающую без страховки цирковую акробатку. И едва не аплодировали смелой девушке, вытворяющей невероятные штуки.

Произошло крохотное чудо: холодную, северную страну посетила «Дороти» из страны «Оз». Прилетевшая не в домике, унесенном ураганом, а на доске для глажки белья.

Но путешественники во времени имели психологическое преимущество перед солдатами вермахта. И первыми пришли в себя.

Как Бог войны — обильно покрытый жертвенной кровью, пришелец с Марса, с чавкающим шлепком опустил скользкий топор в ножны. И его агрессивная решительность уступила место радостному недоумению.

— А я все гадал, да прикидывал, куда это вы запропастились?

— Это мы пропали?! — возмущенно крякнул Дэвид, прижимая к себе Джульетту: — Да это ты неизвестно куда… А мы тебя обыскались, — агент времени осекся. — Ладно, — и он повернул разговор по-другому. — Признайся, ты ждал, когда кто нибудь толковый окажет тебе помощь?

Марсианин дернул лицом.

— А мне на миг показалось, что это вы в беде, — в привычной своей манере ответил Саймон. Облако пара кудряво вылетело из побелевших ноздрей агента.

Тут же сразу треснула пуля, расщепив жердь, поддерживающую ограждение в окопе. И раздались шлепки ее близняшек, не нашедшие своих жертв.

Из глотки Саймона вырвалось утробное рычание. Рубака-парень выхватил из рук искромсанного немца «MG 42» и покачиваясь, как марсианский смерч, открыл огонь, удерживая «Эмгу» навесу. Пулеметная очередь красным веером положила фрицев на снег. Продолжая реагировать на вспышки и вскидывание оружия противником, Саймон озлобленно рявкнул:

— Скорее уносим отсюда ноги!

— Лучше закончить все поскорее, — практически умоляя, предложила Джульетта.

— Я не знаю, сколько еще продержимся! — отстреливаясь во все стороны, пробасил Дэвид.

— Ну давайте же, мальчики. Давайте! — попыталась их поторопить профессорская дочка. С совершенно странным ощущением сознавая, что понадобилась целая война, чтобы эти двое хоть в чем-то сошлись без взаимных упреков.

— Что «давайте»?! — прикрикнул на нее Дэвид, чувствуя, что расстреливает последние патроны: — Бегом к Саймону! У тебя же уроборос!

Джульетта бросилась к марсианину, который сек из пулемета прямо над бруствером. И «Косторез» в его руках «доедал» последний дециметр ленты.

Дэвид закрыл Джульетту спиной и заорал во все горло, забирая у нее автомат: — Ты можешь хоть раз сделать то, что тебе говорят?! Действуй по протоколу! Не тяни!

Свист пуль и грохот взрывов не располагали к пустой трате времени и слов.

— Я не помню, — промычала Джульетта убийственные для всех слова. Она смотрела искренне и совершенно беспомощно. Потом съежилась и отвела глаза. Явно перегибая с собственной инфантильностью.

— Ты офонарела?! Сколько можно объяснять правила?! — зашелся в вопле бывший воздушный маршал. — При клубковании двух уроборосов, нужно тупо, в унисон думать о базе! О твоем отце! — и агент отбросил опустевшие «шмайсеры». — Чтобы избежать безадресных перемещений во времени. И даже не переспрашивай! А то я с тобой сам, вот этими руками, в личном порядке, бесчеловечно поступлю!

— Я хочу домой! — воскликнула Джульетта. Всем сердцем на это надеясь. В ее голосе звучали слезы. Она так сильно вцепилась в шинель Дэвида, что костяшки ее пальцев побелели.

Лихорадочный ритм последнего часа довел троицу почти до изнеможения.

Шквал огня из «MG 42» резко оборвался. Раскинув руки, Саймон швырнул пулемет в гитлеровцев. Его странная улыбка и свирепые, как у ястреба, глаза, были последним сдерживающим оружием марсианина. Словно это скалился не человек с синеватой кожей, а владеющий им дьявол.

Агент знал когда пора покинуть вечеринку.

— Отчаливаем!

Ни на какие отсрочки времени не было.

Вдруг горизонт озарился огненными вспышками. И пенистые струи понеслись через все небо. Это открыли огонь с левого берега Волги реактивные системы залпового огня. Из заволжья на фашистов, главным калибром, обрушился огненный ураган. Грохот сотен рвущихся снарядов потряс землю. И гитлеровцы, перепугавшись до чертиков, стали очень спешно расползаться из под обстрела «Катюш». Не выдержав, многие повскакивали и, в паническом ужасе, по-заячьи, бросились, не помня себя, улепетывать, кто куда видел.

Скатертью дорога!

Массированный залп неминуемо накрыл бы и путешественников во времени. Но, в единый миг, энергия уроборосов активизировалась. Зорб, в сияющем серебристом одеянии, могучим импульсом совершил перемещение во времени.

Сплошное проявление человеческой воли и инопланетной технологии.

На этой войне приходилось забыть о многом. Помня об этом, генерал брился регулярно. Сполоснув опасную бритву в котелке и прищурив глаза, Карл Штрекер посмотрел на результат своих трудов. Под левой ноздрей выступила крохотная капелька крови. Генерал залепил рану кусочком газеты, оторванным от края «Фелькишер Беобахтер».

Штрекер освободил складной столик и пододвинул его к кровати. На которой тихо спал адъютант, нахлобучив на глаза вязаный подшлемник. Генерал достал из портфеля листок тонкой бумаги. Откупорил чернильницу-непроливайку и приготовил перьевую ручку. Перевернул портфель гладкой стороной к себе. И водрузив его на стол, накрыл белым листком.

«Идея сделать свою ненависть к этим недочеловекам более продуктивной — согревала.»

Генерал начал писать:

«Дело настолько секретное, что я с трудом доверяю его бумаге. Волей случая, мне стала доступна информация высшего уровня важности…»

Листок быстро покрывался вязью темных строчек.

Письмо предназначалось старому наци, обладателю золотого партийного значка, Имперскому Рейхсминистру вооружений и военного производства, Альберту Шпееру.

Между Рейхсминистром и Карлом Штрекером существовали приятельские отношения. И часть объединяющих их бесед касалась завода в Норвегии, вблизи Ръюкана, в Телемарке «Норск-Гидро». Завод производил тяжелую воду.

Генерал напомнил Рейхсминистру вооружений об успехах Вернера Гейзенберга. Ключевой фигуры немецкого уранового проекта. И полигоне Куммерсдорф, под Берлином. Где производилась первая реакторная сборка в июне 1939 года.

Особо подчеркнув заслуги уроженца Пруссии. Создателя первых баллистических ракет, члена НСДАП с 1937 года, Вернера Магнуса Максимилиана фон Брауна.

Штрекер закончил письмо высшему партийному бонзе пожеланием:

«В срочном порядке необходимо полностью сосредоточиться на разработке программы оружия возмездия.»

Он оставался верен присяге, идеалам третьего рейха и лично Фюрреру. Мир в голове Карла Штрекера маршировал под бой барабанов.

Генерал запечатал конверт.

Он все отчетливей слышал удары киркой о твердый грунт.

«Саперы заканчивали восстанавливать подземную коммуникацию. Фельдъегерская служба, военно-полевой почтой, доставит письмо на Тацинский аэродром люфтваффе, в 150 километрах в тылу. На трехмоторном «Юнкерсе» информация полетит в Берлин. И благодаря его личной протекции, сразу попадет на самый верхний эшелон власти.»

Штрекек посмотрелся в зеркальце с толстощеким амуром. Его губы посинели. Генерал натянул перчатки.

Он все же здорово продрог.

* * *

Перемещение во времени, преодоление зазора между «здесь» и «там» — это всегда прыжок с долей везения. И у Джульетты были серьезные сомнения, что это возможно.

Ошеломляюще яркая сфера завихрила потоки ледяного воздуха, с частицами пепла и почти невесомой сажи. Подтверждая релятивизм кружащейся вселенной. Поверхность шара переливалась и дрожала ожившим серебром, напоминая внутренность калейдоскопа. Таинственное сияние вспыхивало головокружительными бесплотными сгустками и угасало оттенками дивных красок. Свечение зорба походило изнутри на кружение мелких сгорающих комет. Брызги серебряной пудры осыпались каскадом искр.

В ушах еще звенело от разрывов, но громче всего стучал пульс. Под закрытыми веками мелькали раскаленные песчинки. С реальностью творился некий произвол. Джульетта отняла чуть подрагивающую руку от глаз. Косточки пальцев рентгеном проступили сквозь прозрачную розовую плоть. И уверенности не было ни в чем. Ее все еще потряхивало от только что пережитого. Явь брызнула светом, выпрыгнув из небытия. Джульетта вновь зажмурилась.

— Если ушли, то выбрались чисто, — прозвучал настороженно оптимистический голос Дэвида.

— Существует бесконечно малый шанс против этого, но, как правило, именно так и случается, — дернув ноздрями, ответил ему Саймон: — Если в целом прикидывать — легко отделались.

Джульетта едва приоткрыла один глаз. День дрожал как вода, всякий раз, когда она моргала. В серебристом ореоле проступили очертания. Непривычный привкус ветерка, возвращал память обонянию. Сухой воздух жег губы, щедро расточая тепло. Зудели комары. Остро чувствовался запах горячей пыли.

«Неужели им удалось сбежать в свою собственную, прежнюю жизнь?»

Еще красными с мороза руками Джульетта стянула с себя платок в тяжелых бусинах таящего снега и осторожно приоткрыла глаза.

«Она сама себе завтра не поверит, что все это с ней произошло.»

Яркое солнце отбрасывало контрастные тени. В воздухе витали ароматы цветов, еле уловимая свежесть листвы и полынная горечь… нет, совсем не дыма. А травы!

Джульетта глядела из-под полуопущенных век на проявившийся мир. Девушка лежала на ровном, без единой вмятины, травяном покрове. Сосны напоминали длинноногих девиц в развевающихся платьях. Теплый ветер шелестел верхушками заглядывающихся на них тополей. И те, будто перемигивались между собой. Носились голубые стрекозы. В каждом всклокоченном воробьями кусте, в сладкой сонливости теней, в каждой прорехе в густом бархате зелени, на лужке, в шорохе каждом — жило лето.

«Все здесь дружно сговорилось ласкать ее чувства.»

Играя кружевом теней, старые ветвистые липы елозили по стенам главного корпуса университета. Шатер сочной зелени был весь в солнечных уколах. Кончик шторы выдуло мимо оконной створки, поставленной на проветривание. Словно ртуть, сверкали крупным планом стекла на входных дверях.

За решеткой ограды гудела забитая машинами дорога. В люльке на стене многоэтажки, через перекресток, под аккомпанемент уличного шума, работали маляры. Маскируя дом только в страхе перед чиновниками жил конторы.

Кругом были краски, запахи, голоса, растения и прочие атрибуты города. И все особенно как-то их не замечало.

Сохраняя праздность, доступную только мирному дню, у крайнего подъезда грузчики расставляли привезенную мебель. Затянутую в фабричный целлофан. Кот в тельняшке рекламировал молочные продукты на банере, сразу за автобусной остановкой.

А где-то шла война. Которая всегда была. И всегда будет. И это все еще был один, не прожитый до конца день.

Издав резкое «тратата» — завелся мини-трактор коммунального хозяйства, убирающий улицу. Втянув пассажиров, заурчал медленно отъезжающий автобус. Размазанные жарким маревом, взвизгивали шины проносящихся машин. Тронулся хэтчбек, цвета «Капри». И вильнув задним свесом, резко взяв с места, влился в сверкающую реку движущихся авто. Прогремел на стрелке далекий, курсирующий по соседней улице, трамвай.

Близко и в отдалении небо бодали сутулые позвоночники фонарей. Ребристые крышки канализационных люков, как забитые по шляпку гвозди, делали наждак асфальта похожим на растянувшуюся камбалу, у которой, как известно, оба глаза с одной стороны. Ветерок футболил вдоль остановки, и мимо тележки продавца хот-догов, пустой целлофановый пакет. Проходящий мимо пижон выстрелил щелчком окурок. Тот полетел кувыркающейся искрой, спугнув собаку, задравшую ногу на столб.

Раскинув расстегнутую немецкую шинель и ерзая мерзлыми подошвами по раскаленному асфальту, Саймон быстро отошел на несколько шагов, чтобы избежать нового клубкования их уроборосов. Усевшись в стороне, он, со вздохом облегчения, стянул тяжелые сапоги.

— Ну разве не кайф? Как мало мы ценим такие вещи.

Сквозь вытаращенные глаза трех вяленых войной рыбин проделась новая реальность.

Еще выразительно медлительный от усталости, с серым от копоти и кровоподтеков лицом, Дэвид избавился от шапки. На коже, опаленной жарким пламенем, вздулись волдыри. Снимая порыжевшую шинель с приставшей землей, и пытаясь распутать кровавый ком минувших событий, Дэвид задал Саймону мучивший его вопрос:

— Ты мне вот что скажи, дорогой, о чем ты таком доверительно размышлял и думал, что ваши мысли с Джульеттой совпали? И нас закинуло на передовую Второй мировой?

Независимый по натуре марсианин вдруг стал похож на меленького мальчика, рождественским утром. Щеки были измазаны грязью и золой, как шоколадными конфетами. Когда, потянув за опущенное ухо, он снял шапку — стала видна на голове ссадина с запекшейся кровью.

Война пососала их и выплюнула, как камушки. Не приняв за угощение. Тут могли существовать только надуманные злодейства и интриги. А ковер едкой расцветки, на которой вызывает война, всегда покрывают пятна крови. И не вся правда, что линии фронта очерчены только в нашей голове.

Оттаивая. Теряя озверелость. Преображаясь. Становясь человечнее, Саймон ответил:

— У мня на Марсе первоклассная коллекция моделей гражданских и военных самолетов прошлого, — слегка конфузясь, заявил агент времени: — А штурмовика «Ил-2», такого, как я увидел во время показательных воздушных боев, возле супермаркета, до сих пор нет, — с досадой истинного коллекционера произнес Саймон: — И как-то, понимаете, в голове всплыло ненароком. Я конечно знаю: каждый работающий с наручной машиной времени обязан четко контролировать мысленный процесс в момент клубкования уроборосов. Но я отвлекся.

«Нет идиота — страшнее коллекционера.»

— Да иди ты, — психанул Дэвид. — Самолетик переростку понравился. В песочке совочком не наигрался. Куличики не долепил, — процедил сквозь зубы бывший воздушный маршал. Каждое его слово было пропитано сарказмом.

Джульетта согнулась пополам и беззвучно хохотала, катаясь по аккуратно выкошенной лужайке.

— Шевелитесь быстрее! — уже в более привычной для себя манере, прикрикнул на них Саймон, скидывая шинель: — Вы же не на войну собираетесь, — попробовал пошутить марсианин.

— Когда решают два горлопана — всегда все идет наперекосяк, — невероятным образом проявив женскую логику, обвинила их Джульетта. Затем избавилась от платка, скинула фуфайку и сняла гимнастерку. Снимая уроборос, убрала мятежную прядь со лба и вернула Дэвиду наручную машину времени. В ее глазах не угасал озорной огонек. Теперь к ней вернулись силы вновь проявить свой характер.

Ель штопала широкими стежками веток тюлевые облака к небесам. Случайно прихватив фюзеляж прогудевшего над головой самолета. Всего лишь, заходящего на посадку.

В месте соединения двух садовых шлангов, островком прохлады плясала хрустальная струйка. Разбрасывая искрящуюся взвесь брызг и устраивая переливчатую игру света. И не хватало никакого воображения, чтобы выдумать, будто жужжание выискивающего пустоцвет шмеля можно спутать со звуком шрапнели на излете.

«Лето влюбляет тебя в этот мир. Зима учит в нем выживать.»

Эти мысли, ассоциации, лезли в голову, как какие-то благоухающие открытия! Мир выглядел чересчур хорошо, чтобы можно было в него поверить.

Не имея никакого права на существование, клочковатая снежная поземка вилась у ног профессорской дочки, которая переобувалась в припасенные кеды. И вдруг Джульетта поняла, что это тополиный пух.

В ту же секунду она окончательно осознала, в какой дали находится от того места, где была только что. Под ногами чернел горячий от солнца, местами потрескавшийся асфальт. Свежий, сладковатый аромат цветов по-прежнему казался чем-то сверхъестественным. Мясисто тяжелые, прихотливо изнеженные бутоны роз пурпурными и чайными кочанами гнули кустистые стебли к плетеной ограде.

«Ничто тут не выглядело посторонним, кроме них самих.»

Подбежал тот самый испуганный пес с репейником в шерсти. И мотая хвостом, дал потрепать загривок и почесать у себя за ухом, щурясь от счастья.

«Наверняка от них несло так, что собака приняла за своих. И это было черт знает как здорово!»

Джульетта все приняла. Окончательно проклюнувшись и поняв, что вернулась.

Пес ловил на вывалившийся язык пахучие запахи жизни. И ненароком облизнул лоб Джульетты. Пряди черных волос прилипли. Изможденная, но мужественная, Джульетта пихнула собаку. Закрутила намеренно небрежный пучок на голове. И тут девушка увидела свои руки.

«О боже! Все ее тело было в синяках.»

Руки, с лиловыми пятнами ссадин, тонко повисли по бокам.

«Одно дело — знать о чем-то таком. И совсем другое — пережить.»

И тут, провозглашая надежность ее предыдущих поступков, произошел легкий сдвиг. Самовосприятие ликвидировало слепую зону. Принудительная сила реальности наконец сделала профессорской дочке свой подарок. И она вдруг увидела то, что до этого не было. Обширная тень прятала от солнечного зноя группу людей. Их голоса были почти не слышны. В ней она узнала сразу несколько человек, которых прежде встречала в компании своего отца. А когда один отшагнул, в юной студентке поднялось ликующее волнение и девушка издала радостный вопль.

Джованни Вирджинио Скиапарелли улыбнулся лукаво, как герой с афиши авантюрного фильма и бросился к дочери.

В наилучшем виде!

На профессоре был легкий шелковый костюм лимонного цвета. Сорочка молочно-восковой спелости, с галстуком оттенка сливочного ликера. Сухим блеском сверкали туфли «Оксфорд». Голову украшала мягкая льняная шляпа с продольной ложбинкой.

Джульетта рассмеялась от овладевшей ей легкости, вся подалась навстречу и успела сделать к отцу всего пару шагов, как он стремительно и порывисто подхватил ее и закружил, прижимая к себе. Скиапарелли пожирал дочь черными как оникс глазами. Стремясь снова и снова убедиться, что это она.

Живая и здоровая!

Джульетта в ответ обнимала отца. На время ослепнув от счастливых слез. Сердце пылало от нестерпимой, сладостной боли. Тепло разливалось по всему телу, наполняя ее радостью и силой. Она снова целовала его в колючую щеку, наслаждаясь каждой секундой. Вновь открытая тем радостям, которые ее окружали.

Все вокруг стало неизбежно ясно и просто!

Умирая от восторга, она вдруг поняла, что никогда в жизни ей не нужно было бороться за его любовь. Это была константа. О бесценной необходимости которой прежде она всерьез не задумывалась.

Джульетта уткнулась в восхитительный запах одеколона, блуждающий в его бороде. Купаясь в любви самого близкого человека, как в живой воде.

Сознание требовало уточнений и достоверного отчета о пережитом. Румянец постепенно возвращался на щеки девушки.

— Все, девочка. Все… — с озорной нежностью произнес профессор. Мягко высвобождаясь из объятий дочери: — Хорошая ты моя… Ты — все, что у меня есть.

Несмотря на темно-синие тени под глазами и изможденный вид, она была прекрасна!

У спец агентов и старших координаторов, посвященных во все тайны машины времени, подошедших к тому моменту и остановившихся отдельно друг от друга, чуть позади Джованни Скиапарелли, был уверенный вид людей, вовремя вышедших на давно запланированную встречу.

Дэвид и Саймон наклоняли головы влево и вправо — здороваясь.

«Страшно подумать, сколько власти и тайн было у этих людей, стоящих выше всякой элиты.»

— Прости, что я втянул тебя в это, — успел сказать Джульетте профессор, прежде чем Саймон и Дэвид подошли к ним достаточно близко. Скиапарелли хотел сказать дочке что нибудь ласковое, а Джульетта наверняка была бы рада это услышать. Но их опередил агент времени:

— Прошу прощения, — произнес бывший воздушный маршал. — Нам были даны четкие указания…

Они только что вышли из боя и требовали жесткой конкретики. Со стороны это казалось достаточно грубо и странновато.

— Да, да, — Скиапарелли бросил на агентов быстрый взгляд. — За шесть часов, десять минут и тридцать три секунды я не забыл, кого выбрал на это дело, — не переставая хмуриться, подтвердил слова Дэвида профессор.

— Мы привели Джульетту вместе, — подключился к разговору Саймон: — Буквально взявшись за руки. Понадеявшись чисто на показания хронографов.

Оба соискателя, не пытаясь усмирить свое нетерпение, протянули руки с браслетами к Джованни Скиапарелли.

Между ними, ради осторожности, было больше двух метров.

Профессор не спешил с подсчетами сравнительных показаний таймеров выделенного времени. Одной рукой он мягко обхватил измазюкавшуюся как чертенок дочку. А другой поправлял зажим на галстуке. — Вы оба нацелились на большой приз, — у профессора был виноватый вид. — Но я поостерегусь обнадеживать одного из вас.

Саймон и Дэвид смотрели с нарастающим беспокойством.

Заподозрив что-то неладное, Дэвид, чтобы не мучить себя сомнениями, размеренно произнес:

— При всем моем уважении к вам… Помогать вашей дочери — тяжкое бремя. Ей случалось шалить…

Но не тот был у девушки характер.

Вместо ответа, радостно взвинченная Джульетта показала Дэвиду язык и захихикала, как школьница. Полная огромного, невнятного счастья. И даже не почувствовала себя дрянью.

Джованни Скиапарелли не долго подбирал слова:

— Я знаю, — сказал он: — У вас был такой денек, ребята, что вы имеете право немного поныть. — На шелке его костюма трепетали пятнышки теплого света. — ВРЕМЯ нас всех держит за горло. Но не все от этого задыхаются.

— Не день был, а просто воскресная прогулка, — долгим исподлобья взглядом Саймон уставился на профессора. — Как нечего делать.

Дэвид провел рукой по раскрытому вороту гимнастерки:

— Были кой какие трудности. Но, в общим-то, плевое дело.

Профессор дважды вздохнул:

— А вы думали, что борьба за мою дочку будет мультяшным приключением?

Саймон с Дэвидом тревожно переглянулись.

«Вот ведь черт.»

Дэвид пристально смотрел на профессора, убеждаясь, что тот не шутит. И даже дыхание приглушил.

— В какой-то степени я вас одурачил, — у Скиапарелли имелась немалая практика придавать своему голосу, когда это нужно, особую резкость. — И остановил состязание, отменив соревнование хронографов, — уверенно заявил профессор.

Рот Дэвида дернулся, словно его ожгло плетью:

— С какой стати?! И когда это произошло?!

— Вам уже столь комфортно со вновь приобретенной дочерью, что вы готовы от нас отказаться?! — огрызнулся Саймон, решив, что их водят за нос: — Но если бы не мы — она бы сейчас здесь не стояла, — марсианин улыбнулся. И его улыбка была страшнее мрачной гримасы.

Джульетта притихла. Тут ближе подошел мужчина в полицейской форме. И военный, в джунглевом камуфляже, с леопардовыми пятнами и ремнях из лощеной кожи. Чье лицо затенял козырек бейсболки на застежке, типа «Граница».

Руководитель экстренной службы кризисных ситуаций и собственной безопасности агентства времени, с заурядным лицом, которое забывается через минуту, предупреждая, разок пнул острым носком начищенных черных ботинок бордюрный камень. Несмотря на жару, на нем был костюм-тройка, в едва проявляющуюся елочку.

Какое-то мгновение профессор колебался с ответом:

— Считайте это чем угодно, но так поступить было необходимо, — в глазах Джованни Сеиапарелли безошибочно читалась растерянность. — Я стоял на пороге важнейшего открытия, когда ко мне пришла делегация старших координаторов со своими директивами. И навязала этот вариант. Меня убедили организовать состязание, ссылаясь на «Меморандум новых марсиан», — Джованни Скиапарелли оглянулся и все эти важные люди надправительственной службы агентов времени, которые его окружали, сдержанно кивнули, в знак согласия. Кто достаточно сухо, кто-то горячо и искренне.

— Идея устроить соревнование двух агентов времени, с нужным уровнем опыта, с Земли и Марса, за обладание машиной времени, с хронографами на руках, конечно, была так себе. Но семь часов назад казалась ничего. Тем более, что моя голова в тот момент была занята совершенно другим, — отмахнулся профессор. — Я был заложником ситуации. И на меня оказывали давление… Так уж вышло.

— С тех пор, как мы носим уроборосы и ВРЕМЯ перечеркивает все наши планы, мы вынуждены жить одним днем, — вступил в разговор мужчина болезненной красоты. С бакенбардами и длинным шагом.

Джульетта не знала как его зовут. И назвала для себя: «Декабристом».

Профессор красноречиво глянул на «Декабриста» и продолжил говорить:

— Скажу — как есть: я тянул время. Предложив вам совершенно нелепое пари. Нарочно своим приказом ограничив вас в способах достижения конечной цели. А вы взяли и клюнули на эту роскошную ерунду. Я хотел почти сразу отозвать вас с задания, не подвергая ненужным испытаниям. И послал по горячим следам тактическую команду спецагентов собственной безопасности. Чтобы вы оба, по тем или иным причинам, сошли с дистанции. И победитель не выявился. Я пытался все отменить. Но вы оказались чересчур хороши.

Джульетта была потрясена услышанным. Вот только что она чувствовала себя счастливой от всего сразу. И вдруг стремительно вернулась в исключительный кошмар.

— Что с вами стало, профессор? Вам знакомо выражение: «Обещал — значит делаю»? — нравоучительно поинтересовался Дэвид. — Это бесчестное нарушение всех канонов борьбы. С какой бы целью не делалось, — продолжил задираться агент. — Я уважал ваши принципы, пока они были! — и Дэвид зло усмехнулся. Горящие глаза бывшего воздушного маршала напоминали лазерные целеуказатели. — Это вам не сойдет с рук, — угрожающе зашипел агент.

— Как мне это знакомо, — Саймон скривил губы и недовольно зарычал. Оскаленное лицо марсианина было страшным. — Считаете себя куда как поумней? — и марсианин потянулся за топором, еще липким от крови. Сейчас это был мощный заряд динамита с очень коротким запалом. В его глазах вновь горело безумие убийства. От него так и несло смертью.

— Осади назад! — холодная беспощадность в голосе спец агента была сверх убедительной.

Три здоровенных быка, в традиционно черных костюмах, откинули лацканы пиджаков. И обнажив по кобуре для скрытного ношения оружия, положили руки на рукоятки пистолетов. Готовые прибегнуть к крайним средствам.

Они знали насколько марсианин проворен и силен.

— Следите за словами! — одернул агентов руководитель собственной безопасности и кризисных ситуаций. — Не заставляйте моих людей применять оружие!

— Это жульничество! — резко и зло выдохнул Дэвид. Окончательно уступая раздражению.

— Или восхитительная расчетливость! — отрубил Саймон железным голосом.

— Довольно! Хватит! — прикрикнул профессор. И для убедительности встал между ними.

Все смолкли и уставились на него.

Джованни Скиапарелли окинул собравшихся взглядом безупречного и непогрешимого руководителя. Гневно выпалив:

— Не поддавайтесь искушению показать, чьи нервы ни к черту! Контролируйте себя! — и вдруг мягко, больше не напрягая голос, перешел с распорядительного тона на отеческий. — Мы ни с того начали. И в этом моя вина. Сегодня просто такой день… одно за другим… Не воспринимайте чуждые вам суждения, как предательство. Подышали свежим воздухом. Успокоились, — и, словно это только что пришло ему в голову, сказал: — А теперь приглашаю всех подняться ко мне в кабинет. И без посторонних ушей продолжить наш разговор там.

Ох и хотелось же Дэвиду сказать профессору пару ласковых. Но смолчал.

А марсианин — нет:

— В ваши заверения теперь плохо верится, — хмуро обронил Саймон, убирая руку с прошитого капроновой нитью кожаного чехла под мышкой, где покоился его топор.

Не удостоив его ответа, словно имел дело с обычным хамом, профессор развернулся и неспешным шагом направился к парадному входу в университет. Он часто приостанавливался, дожидаясь наиболее медлительных. И выглядел человеком, чьей самой большой проблемой было — как убить время.

Джульетта больше не выпускала руку отца. Ей так хотелось побыть только с ним. Но папой нужно было делиться. Отец как-то странно на нее поглядывал. Пока Джульетта не спросила его напрямую:

— Ты решил, что я ко всему этому готова?

Профессор притянул к себе голову дочери, стремясь укрыть ее своими заботливыми руками, и поцеловал в лоб. Он верил в силу характера девушки и ее зрелость.

— Это нужно было сделать обязательно. Я посчитал, что тебе это будет по плечу. Был вынужден… Уж поверь. В жуткие времена живем. В наш закрытый клуб слишком высокий вступительный взнос. Я в этом дерьме дольше твоего, — тихо, с нежной горечью, прошептал на ухо Джульетте профессор: — У нас с тобой был не лучший случай… И я тянул до последнего. Как мог, пытался разграничить разные сферы своей жизни. Шел на всякое. Не втягивая тебя в проблемы будущности нашей семьи. И точно знаю одно, — признался отец, посмотрев на дочь с ласковой безнадежностью: — Я бы никогда не отпустил тебя, представься мне хоть малейший шанс.

Его слова не стали тем утешением, на которое она рассчитывала. И это многое объясняло в череде случившегося с ней сегодня. И то, что отец не договаривал в этот момент — стоило тысячи слов.

Маленькие ножки Джульетты семенили рядом со сверкающими туфлями профессора.

Девушка заглянула в глаза свету своей жизни, полная гордости и восторга. С пониманием того, что любит папу больше себя.

Джульетта поглядывала из под руки папы на агентов. Они вышагивали рядом, бросая осторожные взгляды на Джованни Скиапарелли. И на спецагентов, которые, как послушники тайного культа времени, оберегали профессора, словно верховное божество.

С ощущением детского ужаса, профессорской дочке вдруг стало панически страшно, от одной только мысли, что она могла не вернуться и не найти отца.

Толстяк, с мясистым красным лицом, в рыжих сандалиях, широкой, яркой сорочке с пестрыми бриджами и внушительной линейкой орденских планок на груди, шел последним. То и дело припадая на одну ногу и опираясь на трость.

Джульетта нарекла его «Отставником».

Семья Скиапарелли поднялась по противоскользящему покрытию, уложенному посередине длинных ступеней крыльца. Отбрасывая ослепительные блики, профессор открыл одну из створок внушительной входной двери. За ним, в главный корпус университета потянулась медленная очередь. Все, кроме отца с дочерью, держались порознь. Каждый оберегал от случайного клубкования собственный уророс. (Джульетта вернула свой Дэвиду и об этом не беспокоилась.)

В вестибюле университета, под гудящим кондиционером, сидел охранник. Миновать пост было невозможно. Охранник вскочил, поправив служебный бэйдж на груди. С не наигранным рвением, он поспешил раздвинуть поблескивающий хромом турникет перед профессором и высшим руководством агентства времени. Чтобы не пропускать всех через вертушку. Скиапарелли повел их мимо конференц-зала. Шагая по университетскому холлу, где белоснежная плитка сменяла кремовую. По мраморной лестнице они поднялись в учебную часть. Углубились в полутемный коридорчик, забитый книжными шкафами и коробками с каталогами. Так они дошли до приемной, возле кабинета профессора. Где их ждал еще один охранник. Быстро отдернувший шторы, больше похожие на занавес, по обе стороны обширного помещения. Стены образовывали ниши, сплошь заполненные выдвижными ящиками, похожими на банковские ячейки. Старшие координаторы агентства времени достали ключи и принялись открывать именные ящики. В основном, все происходило так: они снимали браслеты-уроборосы. Прятали их в специальные футляры и забирали из выдвижных ячеек какие-то личные вещи. Но, в первую очередь, большинство хваталось за сотовые телефоны. И подсоединив аккумуляторные батареи, открывали список с быстрым набором номеров.

Словно отменяя запрет на главную радость в жизни, агенты времени менялись в лице. В них просыпались любовники, папаши и обеспокоенные дедушки, соскучившиеся по своим женщинам, детям и внукам. Они вдруг стали выглядеть беззащитно нежными. То и дело слышался хороший, легкий смех. Ласка человеческого слова творила чудеса. Разговаривая с самыми дорогими, они словно прижимались щеками к их нежным щечкам. Сотовые трубки были вместилищем волнений и очаровательных семейных тайн, ценность которых понимал только принятый в этот круг.

Джованни Скиапарелли никого не торопил. Терпеливо дожидаясь, когда последний из них закончит свой разговор. Профессор снял браслет, который Джульетта впервые вот так открыто увидела в руках отца. Тот переливался серебряными искорками, перекатывающимися по многочисленным чешуйкам уробороса.

Замкнув собственный ящик, профессор опустил в карман пиджака сотовый. И потянув на себя тяжелую дверь кабинета, пригласил собравшихся внутрь.

Охранник задернул шторы. Трое спецагентов заняли место у захлопнувшейся двери. Они стояли как на параде, только заложив руки за спину. Навряд ли спецагенты ощущали себя хроностражей. Но что-то такое в этом было.

Флуоресцентные лампы залили кабинет холодным голубым светом. Хотя высокие окна, выходящие на реку, вполне справлялись и без них. Аромат летнего дня отсекал гулкий поток из кондиционера.

Джованни Скиапарелли опустился в высокое вращающееся кресло, из кожи шоколадного цвета. Бросил шляпу на край стола. И распуская узел галстука, терпеливо дождался, пока старшие координаторы агентства времени отодвинут стулья и выберут себе места вдоль длинного стола для переговоров и брифингов. Все существенное между ними обговаривалось в обстановке строгой конфиденциальности. И сейчас был как раз такой случай.

Джульетта, в качестве личного помощника отца, взяла с подноса на подоконнике лейку. Теплым дождиком оросила фикусы и недавно подаренные отцу шикарные антуриумы во встроенных металлических контейнерах для растений. Посмотрелась в зеркало с подсветкой, разделяющее шкаф для бумаг и гардеробную. Осталась собой недовольна и натянув улыбку, плюхнулась на офисный диван, закинув ногу на ногу.

Смахнув мелкие капли пота, сильно усеявшие нос и подбородок, а затем шумно высморкавшись, медленно передвигающий ноги «Отставник» спрятал платок в карман бридж, приставив трость к тумбе с тремя выдвижными ящиками.

Профессор поднялся на ноги, едва коснувшись своего письменного стола. С обычным вниманием к мелочам и легкой медлительностью проверил, запылились ли его пальцы, и заговорил:

— Количество прописных истин в моей голове резко подсакратилось в последнее время. И я изо всех сил держусь за последние. Поэтому с них и начну, — у Джованни Скиапарелли были по-южному темные, умные глаза. Прямой, чуть округлый нос, придавал его лицу некую направленность и решительную строгость. Высокий, прямой лоб имел ярко выраженные височные впадины, на которых выступали вены. Слегка дряблые щеки образовывали глубокие носогубные складки. Которые не могли скрыть даже пышные усы и густая борода. Они только подчеркивали его зрелость, свидетельствовали о жизненном опыте и мудрости, пришедших с годами. Несмотря на короткую стрижку, было видно, что его седеющие волосы вьются. Речь журчала без пауз. — Уроборос является одним из древнейших символов, известных человечеству. Точное происхождение которого, исторический период и конкретную культуру установить невозможно. Символ имеет множество различных значений. Наиболее распространенная, это репрезентация вечности и бесконечности. Чередование созидания и разрушения. Жизни и смерти. Постоянного перерождения и гибели. Обозначает процессы, не имеющие начала и конца, — его глубокий голос звучал убедительно и набирал силу. — С тех пор, как нам стали доступны тайны красной планеты. И мы обнаружили высеченные на стенах марсианских пирамид барельефы свернувшейся в кольцо змеи, поедающей хвост, как символ цикличности и перерождения. Получила подтверждение гипотеза, что понятие уробороса к нам привнесли инопланетяне. В лице более зрелой цивилизации Марса. Посетившей Землю во времена настолько далекие, что от них не осталось прямых свидетельств, — вид у профессора вдруг стал виноватым и чуточку растерянным. Он наморщил высокий, академический лоб. — Впрочем, кажется я об этом уже говорил, — На какое-то время повисло молчание. Но Скиапарелли вскоре продолжил: — В Древнем Египте знак уробороса высечен на стенах храма Осириса, в городе Абидосе. Сохранилась поэма, написанная фараоном Пианхи, в которой упоминается уроборос, как олицетворение вселенной, рая, воды, земли и звезд. Всех существующих элементов. Старых и новых. Как в явной, так и в неявной форме уроборос встречается в Древней Греции, у Ацтеков, в культурах Скандинавии, Индии и Китая.

— Мы ценим ваше ученое мнение. Но вы чересчур издалека начинаете. Для чего этот экскурс в историю? — довольно бестактно перебил профессора худощавый мужчина в больших старомодных очках, обозначив позицию скептика. Как две капли воды похожий на Стивена Хокинга. Выдающегося физика, чьей основной темой изучения было математическое обоснование ВРЕМЕНИ. (Только на своих ногах и без намека на инвалидное кресло.) На лацкан пиджака двойника Хокинга был прикреплен значок с логотипом «Сколково».

Джованни Скиапарелли задышал учащенно, но без усилий, свидетельствующих о перемене в его настроении или затаенной обиде:

— Я лишь хотел указать на парадокс, — профессор паузой усилил собственную фразу, остановив взгляд на каждом. — На эти тонкие смыслы у меня сильный нюх. Катастрофа, случившаяся с планетой Марс, позволила избежать разграбления пирамид. Как, зачастую, случалось на Земле. И знание, в первозданном виде, достигло тех, кто готов был его воспринять.

Двойник Хокинга улыбнулся и понимающе качнул головой. Большинство присутствующих одобряюще загудела, оценив замечание профессора. Остальные поглядывали, озабоченно сдвинув брови.

За столом сидели серьезные люди. Знающие величину ставок.

Джованни Скиапарелли провел пальцами по усам и опустил их по бороде. Затем жестом попросил тишины и продолжил. — Создать верную теорию — это еще пол дела. Важно воплотить ее в жизнь. Мне удалось и то и другое, — с некой тревогой в голосе, настойчиво развивал свою мысль профессор. — Я ни разу не бросал начатое. Потому что люблю разгадывать загадки. Выяснять подробности тайн. Мало слыть гениальным лингвистом и столь же одаренным дешифровщиком. Для исполнения почти невыполнимых задач необходимо быть одержимым идеей познания, — его глаза сверкнули, выказывая позицию, с которой он не подвинется. — Плиточные письмена, со сложнейшей пунктуацией, названные марсианскими таблицами, употребляли династии заклинающих. Или, проще говоря, жрецы Марса. Хитросплетение и разнящаяся узорность иероглифов послойного рисуночного письма — это был еще тот ребус, — погрузившись в воспоминания, Скиапарелли прохаживался взад и вперед. От одного конца стола к другому. Со слегка отсутствующим лицом. — Тайны освежают ум. Я до сих пор помню свои чувства, когда впервые увидел это послание из далекого прошлого. Ощущаю шершавость каждого символа. Марсианские таблицы дразнили воображение и бог весть что скрывали. Стоило смахнуть осевшую после ураганных ветров пыль… И — ах! Они были настолько четкими, словно их выбили буквально на днях. Но их безукоризненная рельефность и основательная глубина бороздок не добавляли простоты языку древних. И не облегчали задачу пытавшимся расшифровать заключенный в них смысл, — лицо профессора выражало страстное воодушевление.

Каждое его слово воспринималось с уважением. Профессора слушали внимательно, полагаясь на его глубокое знание предмета. Больше не выдавая своего отношения к услышанному. Кое-кто переглядывался со значением или кивал, задумчиво, но уклончиво.

— Всякий новый текст — это, до поры, закрытая книга. И долгое время исследователя угнетает неопределенность. Он подбирает верные вопросы, которые пока остаются без ответов. Ищет связи и общие моменты. Эти поиски сопровождают бесконечные приступы дурного настроения. Или вспышки гениальных озарений, которые, по большей части, приводят исследователя в никуда. От колоссального объема данных автохтонного языка марсиан у меня, порой, опускались руки. Ведь синхронизировать смысл языков разных цивилизаций — труд каторжный. Хотя увлекательный и добровольный. Дело было долгое и трудное. Но без абсолютных совпадений не добиться истины, — профессора буквально распирало. И его самоуглубленность в этот момент стала уж очень заметна. Порой, совершенно неожиданно, он как будто исчезал внутри себя, делался неуверенным и стушевавшись, вновь начинал медленно подбирать слова и наращивать темп речи. — Это было никак не проще, чем гуляя между белых стволов в березовой роще, которые, как известно, очень графичны, обнаружить беспощадный прагматизм точных формулировок, как признак осмысленного текста, в чередующихся на коре пятнах, мазках и черточках. Я классифицировал пространство большой размерности. Сначала не вполне качественно, скорее формально, — профессор вновь на несколько секунд замолчал. Уставившись куда-то себе в ноги. А затем вскинул голову и внимательно осмотрев по-очереди присутствующих, заговорил на удивление ровным голосом: — Но постепенно, аккумулируя информацию, актуализируя некое пространство признаков. Мучаясь с гибридными раскодирующими алгоритмами, применяя компьютерную лингвистику. Используя полиморфизм и компиляцию кода. Определяя семантику языка и нащупывая его внутреннюю аутентичную стилизацию и смысловую мелодичность. Попросту говоря — системный ритм текста — потом к нему стремишься, — и профессор помахал пальцами возле уха, демонстрируя трепетание воздуха. — Цветущая сложность имеет свой неповторимый запах — который не передать. Потому что он существует только в твоей голове. Первые результаты кажутся эфемерными, потому что ты уже перепробовал все, пытаясь сложить эту головоломку. После тысячи ошибок, когда ты начинаешь думать, что это вообще нельзя сделать правильно, первый отзвук былого кажется тебе фальшивым эхом. Но, шаг за шагом, при удачном обнаружении ключа, слой за слоем, ты, интересными догадками, выщелачиваешь суть древнего текста. И однажды, как праздник пытливого ума, снимаешь с тайны налет забвения и все ее семь печатей, — он высказывал мысли ясно и связно. Но, в то же время, выбор слов привлекал и заставлял думать. — Отчаянно нуждаясь в решении сложных задач, сладостно проникающих даже в твои ночные кошмары. Чтобы даже сон работал на результат, — профессор замер в настороженном наклоне. Это походило на проповедь человека, претендующего на роль оракула. (Возможно, такими бывают все гении?)

— Определенности еще не было, но я ощущал, что нахожусь на верном пути. Еле осмеливаясь представить всю сложность дальнейшего перевода, — но тут профессор собрался и перешел сразу к концу. — До сих пор с трепетом вспоминаю плод сомнений и поисков — первую бурную радость скромных находок. Подтверждением моей правоты, результатом проб и ошибок, стали подробнейшие технические описания и чертежи, которые я выудил из марсианских таблиц. С соблюдением многих тонкостей и заданных параметров, нам удалось собрать промышленную установку. И первые работающие наручные машины времени коварно окрылили меня своей сложностью. Отметая доводы разума, — голова и плечи Джованни Скиапарелли опустились. Он весь как-то поник. И ему пришлось опереться на крышку стола. Теперь это был другой человек. Почти старик. Джульетта едва не вскочила и не побежала к отцу на помощь. Голос профессора ее остановил:

— Но все это уже не имеет никакого значения. Даже если делаешь все правильно и копаешь — глубже некуда, несправедливость все равно случается.

Тайная служба агентов времени начала перешептываться. Позволив себе беглые замечания. На их лицах медленно проявлялось осознание того, что происходит. И это не добавляло спокойствия. Чересчур уж странно пояснял профессор. Отравляя их положение новой неопределенностью. Они чего-то не понимали, но не сомневались, что поймут.

— Техническое описание устройства машины времени было сформулировано так, что не поспоришь, — высказался человек, донельзя похожий на Анания Ширакаци, армянского ученого раннего средневековья. Отца точных наук.

— Вы же эксперт в этих делах. И не подвержены пустым фантазиям. До вас надписи выбитые на плитах, считались белибердой, неподвластной расшифровке. Никто из присутствующих не забыл, насколько вы в этом хороши! — льстиво воскликнул «Декабрист», обращаясь к Скиапарелли и настаивая со всей очевидностью: — Ведь ваши переводы марсианских таблиц были введены в научный оборот в качестве эталона.

Скиапарелли кивнул, без тени самодовольства, и продолжил, словно на меньшее и не рассчитывал:

— Долгое время приходилось с горечью сознавать, что многое в марсианских таблицах ставит меня в тупик и остается неясным. Я постоянно держал сей факт в уме. И с болезненной щепетильностью возвращался к его анализу. Перепроверяя собственный перевод, выверяя его, я всегда сознавал, что в философско-этической части текста было что-то еще. Это все время давило на меня. Почувствовав нечто недостаточно определенное, чтобы сразу разобраться в его сути, я возвращался к этому разделу. Прямо голову себе сломал! — и профессор по-итальянски страстно вскинул руки, — Пытаясь свежим взглядом вникнуть в каждый изгиб. Меня точил этот червячок, — в его голосе были одни сомнения. — И вот как раз накануне последних событий, вашего покорного слугу настигло озарение и я разорвал путы собственного невежества!

У профессора пересохло в горле. Он достал из холодильника под мини баром бутылку минеральной воды «Сан-Пеллегрино». Потянулся за упаковкой одноразовых стаканчиков. Смочив горло, Джованни Скиапарелли продолжил говорить. И это все больше напоминало лекционный курс: — Идем дальше. Каждый язык в переводе теряет. Но то, что любишь — нельзя делать спустя рукава. Дотошный криптограф обязан лишать иероглиф обобщающих смыслов. Возвращая ему исключительное содержание первопричины его возникновения и подлинную оригинальность. Когда только это слово определяет смысл, минуя все другое. Не совпав, а назвав собой понятное только через него. И становится на свое место, объединяясь перекрестными ссылками в безупречную целостность образа, — произнесено это было твердо и безапелляционно. — Переводчик должен так постараться, чтобы неразличимые нюансы обрели резонную значимость и завершенность. А переводимый текст стал настолько хорош и самодостаточен, что зазвучал внутренним монологом, — и профессор вновь потряс пальцами возле уха. — У путешественников во времени очень много вынужденного. Это одинаково плохо для всех нас. Но мне уже известно то, что я упустил, — профессор выпрямился, возвращая себе свои годы. Его движения вновь стали энергичны и деловиты. Скиапарелли повернулся к консоли оборудования, расположенной на приставной к письменному столу тумбе. Освещение потускнело, а на окнах автоматически опустились шторы. Он что-то нажал еще, и на проекционном экране возник иероглиф.

Если не брать во внимание мелкие узоры в прожилках линий, утопающие в деталях многослойного рисунка, иероглиф напоминал вершину горы или купол, края которого подгибались. От чего символ приобретал сходство с летающей тарелкой. Левый изгиб переходил в копье или стрелу, указывающую на шарообразный предмет посередине, разрезанный надвое по горизонтали. Линия прохода вела сквозь располовиненный шар. И превращалась в пунктир, соединяющийся с изгибом иероглифа, уже с правой стороны.

Все внимание теперь было приковано к изображению.

В бледном свете проекционного луча, лица казались Джульетте серыми, застывшими, словно все впали в оцепенение.

Профессор бросил на экран грустный, оценивающий взгляд. И четко произнося каждое слово, сказал:

— Великое с хорошим сочетается редко. Иероглиф дремал в тихом забвении, под плитами своего саркофага. Собирая пыль тысячелетий, — лицо профессора на пару секунд сделалось мягким и мечтательным. — Пока важнейшая его неразгаданность буквально меня не оглушила. Словно долго блуждая в долине теней, я вдруг вышел на яркий, солнечный свет. Ведь истина всегда проявляет себя. Изначальный смысл этого марсианского иероглифа переводится как: «порочная система», — он выдержал небольшую паузу. — Который я ошибочно переводил прежде, как: «тревожный побочный эффект». В контексте общего смысла, исправленная суть иероглифа такова, что безопасный путь в изменении ВРЕМЕНИ невозможен.

Присутствующие загалдели, тревожно переглядываясь. Длинный, крупный нос, красивые миндалевидные глаза, редеющие светлые волосы, чувственные, аккуратные губы, округлое, сытое лицо с выдающейся ямочкой на подбородке, заставили бы всякого любителя словесности безошибочно признать в нем Джонатана Свифта. Который дергал соседа, Анания Шикараци, за рукав, а свободной рукой нервно забарабанил пальцами по столу.

Гнетущая обеспокоенность нарастала. Вразнобой заговорили многие.

Скиапарелли резко возвысил голос:

— Как выяснилось, я упустил основополагающую идею, — широким жестом профессор указал на проекционный экран, не замечая поднявшегося шума. — Теперь мы имеем ответ на основной вопрос: почему жрецы Марса так тщательно прятали таблицы. Только теперь я смог окончательно разобраться и понять, что иероглифы красной планеты были написаны кровью марсианской цивилизации.

Профессор не давал желанных гарантий!

После этих слов, верхушка внутренней кухни агентства времени позволила себе непочтительные выкрики, решив, что она услышала достаточно.

— Как вы можете так говорить?! Мы придерживались вашего мнения и высоко его ценили!

— Всего одна ошибка перечеркнула все удачи?!

— Вашей новой теории не с кем сразиться в этом кабинете!

— И еще неизвестно, чем все это аукнется! Вы всех водили за нос!

Мало кто продолжал молчать, обдумывая проблему. И качал головой, словно разгоняя туман в мыслях.

— Ученые вашего склада во всем видят подтверждение своей правоты! Но, возможно, в этом случае, вы ошиблись!

Кто-то смотрел в потолок, словно искал указаний и помощи свыше.

— Этим всем я подвожу к главной мысли! — не теряя времени, на повышенных тонах продолжил говорить профессор: — Доступность чуда отменила в моей голове резоны. Слишком долго я полагался на ложную теорию. Не понимая ее глубины, мы воспользовались не завещанными нам знаниями. Наш прагматизм был на грани цинизма. Поманило богатство несметное. Исключительно практический подход к машине времени не позволил нам осознать ее подлинную суть и опасность. Мы так уютно устроились, пользуясь райским воздаянием, что наша рациональная поспешность не оставила шанса вовремя разглядеть порочность всей системы. Хотя такие подсказки были! Но самомнение нас ослепило. Ведь остро болевая реакция на любой приблизившийся регистратор времени, как и потеря с хронографов секунд и минут, убедительно предупреждала нас о глобальной неувязке. И подтверждала всю порочность использования уроборосов. Доказательно намекая, что мы не можем быть часовщиками ВРЕМЕНИ, как бы нам этого не хотелось. Несмотря на все предупреждения и запреты марсиан, мы назначили себя самозваными наследниками и последователями давно исчезнувшей цивилизации. Нарушив начертанные ею правила на плитах, тысячи лет назад. Не ведая, что творим, на краденом выгоды искали. И это до сих пор так! — в голосе профессора появилось пророческое исступление.

— Задурили нам головы, а теперь на попятную?! — огрызнулся «Отставник».

— Вы навлекли на нас проблемы, оперируя не до конца изученными фактами!

— Я с себя вины не снимаю! — воскликнул профессор: — И признаю, что повинен в дотошности. В том, что навязал вам этот вариант, не считаясь со ВРЕМЕНЕМ… дал ему ход… В то время, как никто не смел помышлять об этом, — его голос чуть дрогнул и он кашлянул, прежде чем смог продолжить. — И вот, я исправляю эту ошибку. Воссозданную, по-иронии, моим злым гением. И это самое скверное, — в голосе профессора не слышалось и тени прежних колебаний. Он вложил в эти слова силу всех своих сомнений и разочарований исследователя. И явно не желал щадить ни чьих чувств. — Я не сознаюсь в собственной несостоятельности, а уличаю себя.

Но им было не до его покаяний. Страсти накалялись и старшие координаторы обменивались шквалом вспыльчивых фраз.

— Это не оправдание!

— Ничего не понимаю. Выходит, наши лучшие времена уже миновали?! — поправляя очки, наперал голосом Стивен Хокинг.

— Они никогда и не наступали, — ответил ему Анания Ширакаци.

— Как вы могли так ошибаться?! — позволил себе возмутиться руководитель собственной безопасности и кризисных ситуаций. — Будь я проклят, если вы с этим не справитесь!

— Это надежно установлено? — неожиданно спокойно спросил «Пограничник».

Джульетта обхватила себя руками и поглубже вжалась в диванные подушки, наблюдая за происходящим.

— Где была эта ваша прозорливость раньше?! — воскликнул Дэвид.

— В свете открывшегося, сколько не осторожничай — все мало, — в этой фразе, руководитель собственной безопасности и экстренных ситуаций пытался уместить целую гамму всевозможных настроений.

— Вы меняете правила, как вам захочется! — произнес гневную тираду полицейский.

— Да у вас комплекс спасителя! — рьяно завопил Джонатан Свифт.

Профессор повысил голос, не дав возможности себя перебить:

— Видимо, мне следовало обидеться, но я не стану! Прежде вы доверяли моему мнению и проницательности! И вам нравилось, что я умнее многих! Сегодня прений не будет! — не без яда в голосе воскликнул Скиапарелли, постепенно теряя терпение: — Но только собственные правила и можно нарушать!

— Был же у вас, на случай неприятного исхода, какой-то план? — невесело, под стать настроению, сдавленно прорычал Саймон.

— Я описал вам проблему, без способа ее решения, — лично ему ответил профессор и вновь оглядел взволнованные лица окружающих: — Я бы вообще не строил пока никаких планов. Можно гадать на эту тему. Но иного решения у меня нет, — он умудрялся говорить ровно. — Всегда найдутся олухи, которые исказят затеи мудрецов. И я чувствую себя именно таким болваном, — без тени улыбки произнес профессор. У него был вид умного и уверенного в себе профессионала, которому нелегко признаваться в собственном фиаско: — Вкушая последние крохи моих привилегий, в борьбе с собственным невежеством, я останавливаю ошибочно запущенный проект! Квалифицируя открытие и создание машины времени, как чрезвычайно опасное! — Скиапарелли постарался выговорить это четко и громко. Подчеркнуто членораздельно. Чтобы не пришлось повторять дважды. Но он не выглядел опустошенным. Его глаза горели страстной искренностью и умом.

Заявление разворошило осиное гнездо. Теперь зашумели даже те, кто до этой минуты только выжидали и лишь глубокомысленно кивали или пожимали плечами.

— Когда вы так объясняете, вы не оставляете нам выбора!

— Значит, не те у нас мощи святых, чтобы чудеса творить?!

— Что, у этой идеи больше нет плюсов?! — наседал Стивен Хокинг.

— Вы не тот, кто уполномочен принимать такие решения, как официальную меру! — предельно громко возразил «Отставник», хватаясь за трость и негодующе потрясая ей в воздухе. — Может я в чем другом не понимаю, но в этом разбираюсь. Вам это даром не пройдет! — он шумел, выставив палку в протестующем жесте. — Вы ответите за последствия вашего недомыслия! Мы не позволим похоронить проект!

Джованни Скиапарелли попытался восстановить тишину или, хотя бы, поумерить страсти. Но, в это время, в кармане пиджака завибрировал телефон. Профессор достал трубку, отвернулся и заткнув одно ухо пальцем, приложил сотовый к другому.

Старшие координаторы оценивали последствия выше услышанного. Быстро решая, что делать, накидывали версии, в рамках доступного понимания. Яростные дебаты происходили шумно и не имели правильного ответа. Лишний раз подтверждая ту мысль, что нельзя принимать серьезные решения, не успев оправиться от потрясения.

Как выглядит ВРЕМЯ? Как определить, что оно реагирует на твою погрешность?

— Хочешь свежую информацию, симпомпончик? Можешь мне не верить, но я одета для пляжного волейбола, — стабильно, как водопад, лилась из трубки дивная ностальгия. — Если бы ты чуть выше оценивал собственные шансы, то смог бы этим воспользоваться, немедленно вернувшись домой, — взывал телефон голосом Оксаны Милорадовой. Женщины, которую он будет любить до конца своих дней.

Это произошло вот так просто… И было всем, чего он хотел.

Профессор замер с мгновенно побелевшим лицом, словно пораженный громом, дожидаясь молний.

Он принял звонок от любимой женщины, погибшей много лет назад под лавиной в горах. И почти справился, хотя его осипший голос никуда не годился:

— Родимая… — как-то неловко, душой наружу сорвалось с языка профессора. Навернулись теплые слезы и снова подступила боль.

Это было как наваждение… Воспоминания вновь топили его в аромате ее духов. Никакие героические усилия не могли сдержать слез: удар был слишком силен. Он не оставил прошлое позади. Хотя и продолжал жить. Забота о единственной дочери, расшифровка марсианских таблиц, бесчисленные командировки, воссоздание и освоение машины времени, стали делом всей жизни. И, каким-то образом, смягчали его одиночество и ощущение утраты, все эти годы.

Аналитики времени запретили ему прогибать реальность и предотвратить смерть жены. Категорически отказав в регламентированном вмешательстве и корректировке этого варианта прошлого. Совет координаторов времени позволил профессору спасти только Джульетту, заключая этот священный пакт, и неизвестно кем себя возомнив.

Джованни Скиапарелли расплакался навзрыд из-за того, что к нему вдруг вернулось то, что невозможно было изменить. Он вызубрил ее нежный, похожий на поцелуй, голос. Выдолбил в соей памяти, как главный завет тоскующего сердца. Скрыв в тайник души, как неубаюканную боль, которой не хотел делиться ни с кем.

Сколько у ВРЕМЕНИ обличий? Сколько сигнальных систем?

Он-то думал, что этой беде уже не помочь. И только наши надежды не замечают границ ВРЕМЕНИ.

Чтобы выжить — иногда нужно все забыть. Но Скиапарелли был нормальным человеком и не обладал такими способностями. Продолжая держать телефон возле уха.

Профессор вроде бы помнил, что сейчас раскисать нельзя. Ему ли было не знать повадки ВРЕМЕНИ! ОНО точно прошлось по нотам рингтона его сердца. И воспроизвело мелодию главной эмоциональной привязанности Джованни Скиапарелли. ВРЕМЯ спровоцировало его, воспользовавшись отсутствием защиты. И он позволил ему идентифицировать себя через хронически не проходящую боль открытого сердца.

ЭТО БЫЛА ЗАПАДНЯ! ОДНА БОЛЬШАЯ МЫШЕЛОВКА!

Личные чувства — лучший сигнал опознания для ВРЕМЕНИ. Потому что только над подлинной душевной болью ВРЕМЯ не властно.

Даже реальность однажды заканчивается чем-то другим. Все случилось максимально быстро и неожиданно. Сотовая связь оборвалась прежде, чем профессор смог хоть что-то понять. Стены дрогнули, все ощутили глухой толчок. Как бы вдруг из неоткуда, в углу кабинета, под самым потолком, возникло причудливое пятно. Совершая мерцательные колебания, жадно пульсируя, ширилась и росла — дыра! Лоснящаяся густота, точно эмульсия, тянулась и шевелилась мелко дрожащими зигзагами.

Что-то разбухая, с таинственной неукротимостью, приближалось…

Послышался первый встревоженный крик и упал стул.

Словно в светящуюся дыру кипящего гнезда, продиралось притаившееся там чудовище. Это ВРЕМЯ смотрело на них оттуда, как управляющая сила, разворачивающаяся в бесконечность. Как бы кто не пытался отвести взгляд. Непостижимо стремительно и неумолимо, со всепроникающей мощью, извергнутые щупальца времени пронеслись поверх голов. Текуче скользя, они длинно взрезали кабинет, шарахнулись змеистыми тенями по стенам. Рванулись к окнам с быстротой молний, мгновенно взяв контроль над помещением. Перекрыв возможные пути бегства.

Все намеки на человечность ВРЕМЕНИ испарились. ОНО пришло забирать!

Атакующими траекториями, выписывая целенаправленные зигзаги, коридоры времени стремительно разрастались, извиваясь, как пучок веревок на ветру.

Первый слой щупалец накинулся на тех, кто сидел ближе к выходу. Да так, словно в аду разбудили оголодало свирепствующую тварь.

Джульетта побелела как смерть, попыталась вскочить, но у нее подкосились ноги.

Ратовавшие за ошибочность новой теории ее отца, теперь ужаснулись его правоте.

— Дьявольский всезнайка!

Даже те, кому бесстрашие позволило всего добиться, без защитных куполов-уроборосов, успели сделать всего несколько шагов — как тоннели времени полностью их поглотили. Наделенные почти божественными возможностями, они давно отвыкли от ощущения собственной несостоятельности. Принимая мир на своих условиях.

ВРЕМЯ демонстрировало свою мощь, перед которой они были бессильны. Новое знание не могло им ничем помочь.

Тягучее, крепкое щупальце, жирной, густой белизны, нависло над профессорской дочкой своей тупорылой мордой и разинуло кроличью нору. Обмерая и чувствуя катастрофу, еще пытаясь справится с собой, Джульетта спиной ощущала, уткнувшийся ей промеж лопаток, подлокотник дивана.

Девушка вдруг покаянно охнула, вспомнив слова Дэвида, которые он произнес несколько часов назад, рассказывая ей о проделках ВРЕМЕНИ: «Ты его еще не знаешь. У него зверская хватка».

Ее мозг лихорадочно пытался осмыслить этот неожиданный поворот событий. Змеиные кольца ужаса сковали Джульетту.

У ВРЕМЕНИ, в этом смысле, один почерк: ВРЕМЯ всегда действует с позиции силы.

Кто-то разразился хриплым хохотом и его забрало ВРЕМЯ. Вбирая и поглощая все, ничего не выпуская наружу.

Потом ВРЕМЯ стало разглядывать девушку, как добычу. Джульетта таращилась в раскрытую, сквозную пустотелость шевелящейся пасти, понимая, что оттягивает неизбежное. В широком раструбе зева, края коридора времени заворачивались внутрь. Резким жадным броском щупальце накрыло просроченную. И всосало ее в себя, скручиваясь тягучими, невероятными кольцами. Девушка увидела огромный, скользящий коридор, легко и гладко втягиваясь внутрь. И длинный, беспредельный свет…

ВРЕМЯ никогда не отказывается от своего влияния на все. Теперь ОНО наводило порядок среди тех мятежников, кто не хотел жить по ее правилам. И находился в бегах от ВРЕМЕНИ.

Удерживая точку в пространстве, соответствующую временному проколу, тоннели свивались, тесно сплетая воедино нити прошлого, настоящего и будущего.

ВРЕМЯ боролось с противоестественным, заживлялось, наверстывая себя. Тянулось сквозь эпохи. И у агентов ни у кого не было шанса на прежнюю жизнь. ВРЕМЯ устраивало реванш, приживляя корни их судеб в другой временной реальности.

Новой самостоятельной жизни.

Скиапарелли Джованни Вирджинио нашел свое продолжение в девятнадцатом веке. Он закончил Туринский университет. И вошел в историю знаменитым итальянским астрономом. Объявив из глубины веков, еще в 1877 году об открытии марсианских каналов — сети длинных линий на диске Марса. Благодаря и этим заслугам тоже, на красной планете, вблизи экватора, есть кратер Скиапарелли.

Анания Ширакацы — армянский ученый седьмого века, математик, географ, астроном, опережая свое время, доказательно обосновал в своей книге: «Космография и календарь», что Луна светит отраженным светом Солнца. Он заявлял о шарообразности Земли и что она подвешена в пространстве. А по обратной стороне нашей планеты ходят люди.

Джонатан Сфифт, автор «Путешествия Гулливера», уже в начале восемнадцатого века утверждал, что у Марса два спутника.

Каждому ВРЕМЯ платит — сколько он стоит.

Джульетта вышла замуж за великого итальянского кинорежиссера, Фредерико Феллини. И прославилась под именем Джульетта Мазина, как актриса театра и кино. Прожив в счастливом браке пятьдесят лет и один день.

Саймону ВРЕМЕНЕМ была уготована судьба — под стать характеру и отвечающая претензиям такой натуры. Верный воинскому долгу, он стал последним неизвестным защитником «Брестской крепости». В окровавленных грязных повязках, невероятно исхудавший, заросший густой щетиной, он провел десять месяцев в подземелье, обороняя цитадель. Немцы захватили «посиневшего» бойца красной армии в бессознательном состоянии. И рука его до последней минуты крепко сжимала бурый от вражеской крови топор.

ВРЕМЯ умело удивлять. Непреодолимая сила порталов и пространственно временных континуумов, забросила «Пограничника» в будущее. Где отношения с реальностью были не менее запутанными. В его лице, недалекое будущее пробилось сквозь барьеры времени в собственное прошлое. Пересекая плоскостями стремительного истребителя траекторию падения Челябинского метеорита, на «Су-182», бывший пограничник, а теперь командир авиакрыла космической безопасности, протаранил небесного странника с тыла, прошив его насквозь. И включив режим невидимости, исчез в необъятной, иссиня-серой эмали неба, как в беспрестанно движущемся вперед настоящем. Распылив страшного гостя на мелкие, не представляющие опасности, фрагменты.

Словно ничего, никогда и не происходило.

Этого никто никогда доподлинно не узнает, но над планетой, каленой искрой, промчалась тень «Серебряной птицы». Высотный, частично орбитальный космолет, высочайшей степени засекреченности, проник ослепительно дрожащей звездой в безвоздушное пространство ближайшего космоса. «Оружие возмездия» — сверхсекретный проект супер оружия третьего рейха, догнало кружащуюся в пространстве планету.

Космолет со свастикой скользил от мощного пламени, которое выбрасывали его дюзы. Широкие, как юбка купеческой дочки. Зарево окрасило воздух. Баллоны со сжиженным топливом кормили огненные струи до отвала. Толкая «Серебряную птицу» на преступление тысячелетия.

Космолетом управлял фанатик, ценящий в себе все, кроме человечности. Незапятнанный гражданин фашистской германии. Вымуштрованный в лучших традициях «Гитлер-Югенд». Он славился своей солдатской выправкой. Пилот был достоин доверия, предан нацистской системе третьего рейха, связан с ней кровью и воспитанием. И воспринимал чужую культуру, как некую заразу.

«Серебряная птица» перенеслась, через светораздел, с дневной стороны на ночную. Огни, раскинутые горстями, нескончаемый лабиринт шоссейных дорог и жилых пригородных кварталов, не походили на Лондон. Как правило, закутанный грозовыми тучами, на тех фотоснимках, по которым готовили пилота. Но смертника предупреждали, что в верхних слоях атмосферы у него могут начаться галлюцинации.

«Видеться всякое», — подумал немец: «Нужно постараться и справиться с недомоганием».

Его лицо было искажено гордостью.

«Легкие победы только развращают. Сейчас он устроит огненный салют Фюреру!»

В крохотной кабине космолета сейчас верховодил кровавый дикарь.

Такая концентрация воли была доступна не всякому истинному арийцу. Ведь только ему, из тысячи лучших претендентов, доверили управлять кораблем, начиненным термоядерной бомбой.

Наслаждаясь рабством машины, которая, все равно, была тяжелее воздуха и глупее пилота. Не взирая на явную ошибку, немец продолжил направлять корабль, неминуемо приближаясь к Марсу.

Красная планета была обречена.

«Серебряная птица» рыскнула…

Чистое, первозданное ВРЕМЯ соединило заново эпохи и живущих в них людей.

У Дэвида голова шла кругом, словно он ночевал в работающей бетономешалке. Звезды придвинулись ближе и стали значительно ярче. Дэвиду показалось, что он не узнает планету в иллюминаторах. Отраженное сияние уменьшившегося Солнца серебрило огнедышащий торс корабля. Космолет ощутимо потряхивало. «Серебряная птица» вибрировала и Дэвид сам весь дрожал, до последнего остатка. Только руки казались спокойными, потому что крепко вцепились в штурвал.

Синдром ложной памяти — обязательный симптом при реинкарнации, пока одно тело разделяют двое…

Дэвида просто воротило от всех тех мыслей в голове немца, которые вклинивались в его сознание вторым «Я». Волей случая, смертник до мельчайших подробностей походил на Дэвида. И потому был понятен ему глубоко внутри, минуя языковой барьер. Упертый ортодокс фашизма приносил себя в жертву, ради великого дела. Сознание фанатика было отравлено искушением величайшего зла. И чуть подслащено ощущением мученичества.

Окутанный пламенем корабль прошил атмосферу Марса на всю глубину и начал резко снижаться.

Дэвид смотрел на конец света из первого ряда, через козырек кабины. Сознавая, с каким чудовищем соперничает его собственная натура. Сердце билось так, словно он бежал марафон. И жить ему оставалось секунды. Дэвид мобилизовался целиком, без остатка, собрав в себе все жизненно важное, что только смог отыскать.

«Это не хотело быть частью его прежней жизни. Оно стало вместо нее.»

Дэвид терзался мыслями о том, что мог, но не сделал. Личная опасность потеряла всякое значение.

«Там, в небе над Нью-Йорком, он должен был сделать больше. Но не смог. Ведь двадцати-килотонная бомба, сброшенная на Хиросиму, была сущей игрушкой, в сравнении с той адской машиной, которую несла «Серебряная птица».»

Сейчас было самое время!

Перестав быть послушным орудием соучастия, собрав всю вину, весь свой страх, всю чертову злобу, Дэвид изо всех сил потянул штурвал на себя, пытаясь изменить курс.

Полный упрямой решимости, Дэвид вдруг осознал, что в точности понимает, куда упадет управляемая им бомба. Его потряс тот факт, что он всю свою жизнь это знал! Курс был известен любому, мало мальски знакомому с астрономией землянину. Все это решилось задолго до того, как он появился на свет. В будущем, этот район назовут одним из самых больших ударных кратеров, из существующих на планетах Солнечной системы. Местом невероятного взрыва станет самая глубокая низменность Марса. Равнина «Эллада».

Лицо Дэвида заблестело от нервного пота.

Он был ошеломлен той мыслью, что это случится с ним несколько миллиардов лет назад! За долго до его нынешнего, как вида…

«Еще с теракта 11 сентября, у Дэвида были лучшие результаты в умении оказываться в местах, где детонирует несчастье.»

Соблюдая свой долг и найдя путь, он не пытался выйти за горизонт.

«Серебряная птица» дрожала, заливаясь ослепительным светом в головной части корабля. Пока Дэвид не понял, что это свечение зорба бросает отблески на его лицо. Исключительное вмешательство новых, будущих агентов времени и неумолимое их желание сотворить почти невозможное, охватило его защитным куполом…

«Все зашло так далеко, что уже не было похоже на выбор…»

Фашистский смертник, побагровевший от ярости, выхватил штурвал из рук бывшего воздушного маршала. Став еще невыносимей в своей опустошающей злобе из-за временного раздвоения личности.

Вот Дэвид был, испытывая комплекс сложных эмоций. И там, где он блеснул напоследок, его уже не оказалось…

Агенты времени растворились и исчезли столь же проворно, как и появились. Растаяв в свете зорба, разорвав глубинную связь двух подсознаний.

Призрак чужой войны нарушил стародавний покой этого мира. Самое передовое порождение Земли било красную планету влет. И выстрел был смертельным. Огненный снаряд во много раз превосходил атомные бомбы, сброшенные на японские города. Последние секунды тянулись — как столетия. Теперь один только фашист повелевал грозной машиной. Собираясь совершить величайшее преступление со времен самого первого убийства.

УДАР! Произошла термоядерная детонация. И Судный день настал. Атмосфера раздулась, безжалостным, слепящим сетом, в несколько раз увеличив размеры планеты. Разорвавшая марсианскую твердь опухоль, превратила цветущие континенты в зыбучий, раскаленный песок, разогрев эпицентр термоядерного взрыва. Вода, в знаменитых марсианских каналах, в миг испарилась шипучим кипятком. Наполненные влагой лесные кущи спеклись в угольную пыль. Марс залило ядовитым светом ядерного пожара, словно тот попытался стать звездой. Порванное судорогой взрыва небо сползло с планеты прочь. Сдув все живое, точно пыль. Пересекающиеся каналы Марса теперь наполняли лишь грезы пустыни. Бушующие ураганы гнали угольки и головешки, напоминающие свет, выпавший из глазниц древних городов.

ВРЕМЯ, нуждаясь в равновесии, отстаивало стабильность однажды случившегося. Технология марсиан победила сама себя. Петля времени замкнулась. Поменяв причину и следствие местами. Змей-уроборос все же настиг собственный хвост.

Так и меняются времена.

Озера четвертой планеты от Солнца, теперь больше походили на потрескавшиеся рты, испустившие пугающий крик. Океаны, обнажив покоробленную корку дна, превратились в безбрежные, голые котлованы, выбеленные костями их обитателей.

Разразившаяся, всепожирающая атомная катастрофа, проникающая за любые заслоны, кремировала раскаленным порывом жителей красной планеты. Пески времени ползли и набухали черной патокой, прокладывая себе новое русло по недавно живому. Заметая великую архитектуру, где другие колыбельные были петы. И Марс превратился в гигантскую гробницу.

Отливающие металлом скалистые пики дышали нестерпимым зноем. Будто стремительно взметнувшиеся пальцы, в попытке изловить остатки воздуха, так и замерли, выпрямившись в радиоактивном зное. Черный пепел, словно сушеные жуки, застилал складки холмов.

Картина тоски, ужаса и всеохватного тления.

Планета неземной красоты погибла, превратившись в уродца. Марс висел в пустоте и напоминал маленький, жалкий комочек глины, на который у смущенного ребенка не хватило воображения. Как пример самого низкого падения всякой разумности человеческого существа.

Надеюсь это кому нибудь, что нибудь, когда нибудь объяснит.

ВРЕМЯ плетет заговор. Давным давно. И наши слабости для него идеальны. Потому что в совершенном — нет движения. Переболев одной безумной идеей, человеческое мышление находит себе новую, часто путая то, что должно быть, с тем, что есть. Но прежнее устрашающее открытие мы, рано или поздно, переплавляем в не остывающем горниле разума. И шагая в самопознание, обращаем себе во благо. Исходя из того, что по воле доступной нам, все может становиться чем угодно, оставаясь чем-то еще. В нас есть тот сложный ребус исканий разума, в котором нуждается ВРЕМЯ, подкладывая под надгробья скончавшихся миров ошибки будущего.

Настолько мы более странные, бесчисленных странностей мира.

Рубцами нам крепче думается: ведь только через становление в драке, мы принимаем на веру что-то новое. Так, сплетая свой заколдованный круг — уроборос, из тонких начал, ВРЕМЯ и достигает мирового баланса, как лучшей паузы между заблуждением и способностью поступить верно.

Мы отчаянно зависим от точного понимания неделимых значений. В неуемном стремлении человеческом проникнуться большим.

Конец.

ЮРИЙ ШУБИН