А настоящая Стефания сидела на камне, и постепенно силы возвращались к ней. Оцепенение схлынуло, на его место пришла решимость бороться.

— Я могу идти только вперед, но делать этого нельзя. Остается стоять или сидеть. Другие не останавливаются, не говорят, значит, я не такая, как они. Я — живая! Это я только предполагаю или точно? Эй, слышит меня кто-нибудь? Себя я не слышу, но ведь та девочка меня слышала и я ее тоже.

Она посмотрела на желудь, который оставила ей незнакомая девчонка, и крикнула:

— Возвращайся!

Стефания не помнила, где они могли встречаться раньше, но если учесть, где они оказались, то проблемы у них действительно общие.

— Я тебя жду!

И тут она ощутила, что пытается что-то мучительно вспомнить. Очень важное, от чего зависит не только ее жизнь. Даже раньше, когда она брела вдоль пропасти, необходимость вспомнить это преследовала ее.

— Надо начать с самого конца. Время у меня есть.

Галя думала о том, что надо как-то вернуться на Переход и вытянуть оттуда Степку. Но как туда попасть? Она брела по подземелью, и тут что-то бабахнуло. Галю швырнуло к стене, и она почувствовала, что налетела на какой-то твердый мешок, набитый костями.

Потрошило, сбитый с ног, упал на дно туннеля — его обожгло пламя. Кто-то тяжелый навалился сверху. Еще на Земле он не выносил никаких прикосновений. Стоило кому-то нечаянно до него дотронуться, как Потрошиле делалось тошно. Его выворачивало, трясло, он буквально падал в обморок. Но там у него была человеческая плоть, а тут он уже успел забыть это поганое ощущение.

— Ай-ай-ай! — он отпихивал что-то горячее и противное. — Ай-ай-ай!

Галя оттолкнула его и увидела, что, обхватив себя длинными руками, в углу корчится некто с кривым голым черепом. На руках, груди — всюду, куда ни посмотришь, к кривоголовому были прикреплены прозрачными пластырями провода. Это делало Потрошилу еще страшней.

Как только выдвиженец немного очухался, он сразу же жалобно проскулил:

— Лапушка, видишь, я тут совсем, совсем один. Возьми меня с собой, я спасу тебя.

«Да, спасатель что надо, это сразу видно», — но Галя не стала отказываться от помощи совсем и спросила:

— Как отсюда выбраться?

— Очень, очень простенько. Надо только знать дорожку. Пойдем, лапушка, пойдем.

— Слушай, сними эти провода, — Галя дернула пластырь.

— Не прикасайся ко мне и ничего не трогай, лапушка, — скривился Потрошило. — Не будь плохой девчурочкой.

— Тебя казнили на электрическом стуле?

— Лапуся, лучше молчать или нас схватят и твое сердечко спрячут в реторточку. Иди скоренько за мной, выход совсем близенько.

Потрошило ликовал. Сейчас он заведет девчонку прямо в офис Самого, для этого надо только миновать три черных кольца. На Земле детки вот так же безропотно шли за ним, хотя он никогда даже не брал их за руку. Талант — он везде талант.

Раздался выстрел, и ни с того ни с сего Потрошило отлетел в сторону. Галя не могла понять, откуда стреляют и почему попали в Потрошилу? Ей даже пришло на ум, что кто-то неведомый пытается спасти ее от здешних опасностей.

— Как я его припечатал, видела? Здорово я гада шваркнул? — Сверчок радостно обернулся к своей подруге.

Та сидела, не двигаясь, ее пистолет был направлен прямо в висок Димке.

— Что это тебя потянуло на добрые дела? — поинтересовалась Галя, почувствовав к Потрошиле что-то вроде внезапного доверия. Такой гаденький, противненький, но все-таки был когда-то человеком, имел душу. Может, правда раскаялся?

— Мне надо зарабатывать очки, отмывать грешки. Ты — мой шанс, — пояснил Потрошило, испуганно ощупывая себя дрожащими руками.

Посредине его лба третьим глазом зияла здоровенная дыра, и в ней пульсировало что-то фиолетовое.

— Да? А где теперь твоя душа? — спросила Горбушина.

Потрошило не ответил, он остановился и показал Гале пустую реторту.

— Возьми и спрячь свою душку в эту баночку, тогда она будет в надежном месте. А баночку, лапушка, неси сама.

Галя взяла у него реторту, покрутила и недоверчиво понюхала. Склянка ничем не пахла, но тут вообще не было запахов. И все равно, девочке не нравились ни реторта, ни Потрошило.

— Раз ты здесь, то есть, наверно, и другие такие же? — спросила она.

Потрошило, по понятным соображениям, спешил, но, как всегда «на деле» мастерски себя сдерживал, не выказывая нетерпения. Он даже по-своему, конечно, любил свои жертвы, ведь они были его добычей, а добычу надо заслужить.

— Нет, таких, как я, почти нет. Даже совсем нет. Единственный я, несчастненький, — ответил он.

— А может, ты вовсе и не был человеком? И души у тебя не было? — настаивала Горбушина.

— Была, лапушка, была у меня душа. Если б ее не было, разве б я так возвысился? — с гордостью заявил Потрошило.

Эти двое не подозревали, что за ними незримо плывет Обор. Хмурый оборотень терпеливо поджидал, когда они дойдут до черного спуска, который обрывается у входа в предбанник офиса бешеного пространства.

Потрошило с его методами вполне устраивал Обора в качестве добровольного подсобного, и оборотень был в предвкушении того, что на нынешнем Шабаше именно он, Обор, будет именинником. Нет ничего проще, чем отнять несистемника у Потрошилы.

Но пистолет, нацеленный в висок Сверчку, уже выстрелил.

Находящегося на гребне сладкой волны воображения Обора сжало и раскидало по сторонам. Не было никакого сомнения: кто-то на него охотился и хотел вычеркнуть из Вечности. Так успел подумать Обор. На самом деле его разнесла в клочья шальная пуля. Пуля, адресованная Сверчку.

Димке здорово повезло. Разгоряченный игрой он мгновенно среагировал и отшвырнул своим игрушечным оружием пистолет подруги. И надо же, как удачно та промахнулась! Оглушающий треск — и то, что только что было на экране черным мячом, лопнуло и слизняками расползлось по углам и щелям.

Бедный Обор, разве мог он учесть все превратности судьбы?

Когда на Сверчка находило такое настроение, он делал то, чего и сам от себя не ожидал.

— Ну прищучили снайпера! Бей, не жалей! Вперед, гренадеры!

Но если ты пялишься в экран, то, понятно, забываешь оглядываться и контролировать, что творится у тебя за спиной. А зря! За спиной Сверчка стоял Агент 007 и подавал своей хозяйке тайные знаки.

Что это за выстрелы? Потрошило разволновался не на шутку. Правда, это слово вряд ли подходит к тому, что он собой в настоящее время являл. Когда речь заходит о таком явлении, как он, нужен совсем другой словарь.

Скорее всего он обеспокоился, что не испытает тех вкусненьких ощущений, которые ему обещал Сам. А как ему хотелось вновь ощутить сладкие желудочные оргии, которыми обычно завершались его земные охоты! Прямо не верится, что тут это тоже реально. Но для Хозяина ничего невозможного нет! Ах-ах-ах! Ради одного этого он готов был вновь прожить свою жизнь от точки до точки. До той, последней, точки, после которой появились эти провода и пластыри.

— А что стало с твоей душой? Ты мне так и не ответил. Моя бабушка говорила, что самое страшное для человека потерять свою живую душу, — продолжала задавать вопросы Галя.

Потрошилу передернуло, даже его терпение имело свои пределы.

— Лапусечка, детуля, ты очень умненькая, но не могла бы ты немножечко помолчать. Мы побеседуем с тобой. Потом, когда выберемся.

— А сколько тебе было лет, когда ты сорвался с тормозов? Когда это у тебя началось? — пропустив мимо ушей просьбу попутчика, спросила Горбушина.

Потрошило повернулся к Гале и приблизился, насколько для него это было возможно. Девочка увидела мелкие, почему-то разной длины, но одинаково острые зубы, блестящий шишковатый череп и маленькие мятые ушки.

«Не таким же он родился? Был же он когда-то младенцем. Потом ребенком. Только потом уже его посадили на электрический стул. Может ли это быть искуплением грехов?» — хотя Горбушина подумала это про себя, ее мысль буквально подкосила Потрошилу, он упал на бок, и реторта отлетела в сторону.

Галя подобрала колбочку и протянула ее лежащему Потрошиле.

— Не смей меня жалеть, негодница! — простонал он, корчась у ее ног.

— Почему? Мне хочется во всем этом разобраться, понимаешь? — удивилась Горбушина.

— Знаешь, детуля, почему я так обожал крошечек? Они были мягкие, мясные, сочные и не умели говорить. А ты мосластая, жилистая и болтливая, лапушка. Фи!

Вообще-то Галя поначалу и не собиралась говорить с этим гнусным типом, но он почему-то слышал ее мысли, хотя другие местные их не понимали.

Галя испытывала к Потрошиле самые разноречивые чувства. Сначала ей было гадко и жутко, как будто она наступила на что-то живое и скользкое и оно чавкает под ногами. Потом она увидела его маленьким, ничтожным, потерявшим душу, а ведь он тоже совсем недавно был человеком, и у него было все.

Что это «все», что было у Потрошилы, Галя и сама до конца не понимала, но чувствовала теперь к нему что-то вроде жалости, и эта жалость как бы меняла их местами.

— Как ты думаешь, — вздохнула Галя, — тебе еще можно помочь?

Такие вибрации в тартарары воспринимались как крайне опасные, и если бы Горбушина понимала язык фиолетового излучения, пульсировавшего в дырке во лбу Потрошилы, то она прочла бы: «Аварийная ситуация! Аварийная ситуация!»

Но выдвиженец собрался с силами и выдохнул:

— А вот мы и пришли! Входи, входи, моя лапусюшка.

Потрошило жеманно пропустил девочку вперед, опасаясь, что та невзначай к нему прикоснется.

Галя увидела перед собой небольшое помещение, напоминающее лифт, и в тот же момент услышала далекий голос:

— Эй ты, Страшило! Отойди от нее! Я тебя сейчас заделаю!

Галя беспомощно оглянулась. Вокруг было по-прежнему беспросветно темно, только от нее самой исходило что-то вроде неясного свечения.

— Давай, давай, — Потрошило, борясь с собой, неловко схватил девочку за руку.

Горбушина ничего не ощутила, зато он истошно запричитал:

— Ты горячая и противная! Я так рискую из-за тебя! Еще немного — и мне ничего не захочется.

— А чего тебе хочется?

Давай, Галя, поговори с ним еще, и ты окажешься в норе, где тебя ждет не дождется Хозяин. Его страшно раздражали методы Потрошилы, но этот земной шельмец успешно справлялся со своим делом. Без всяких фокусов и заклинаний он вел живую душку все ближе и ближе. Умеет уболтать клиента. Да, древние методы воздействия на человеческий род все-таки самые действенные.

— Я нажму кнопку. Где тут верх? — обратилась девочка в провожатому.

— Тут, зайка моя, загружен весь банк данных! Все уже нажато.

Галя не могла не почувствовать его торжества. А Потрошило его и не скрывал: путь отсюда был только один — бесконечно вниз.