Вечером в четверг мы с Миркой снова сидели в квартире Андреа, но самой Андреа с нами не было. Она лежала в соседней комнате и пыталась забыться после двух таблеток ноксирона. Голова моя была забита разными мыслями. Я раскопал целую кучу сведений, но Иркина смерть так и оставалась для меня загадкой. А между тем у меня созрело убеждение, что больше мне ничего и не требуется знать, что достаточно только расположить все сведения в нужном порядке — и путь к единственно правильному решению будет открыт.

— Надо бы взбодриться, — вырвал меня из нерадостных дум голос Мирки. — Я немного припрятала…

Она поставила на стол две рюмки и разлила остатки «черно-белого» виски. Мирка что-то еще говорила, но я ее не слушал, у меня перед глазами стояла раздирающая душу картина похорон.

Народу в церемониальном зале крематория собралось много. Пришли все сотрудники Иркиной фирмы, однокашники Высшей Экономической, на специальном автобусе приехали родственники. Из числа тех, с кем Ирка провел свои последние часы, отсутствовала только Валерия.

— Она даже одеться не могла. Пришлось вызвать доктора и попросить соседку присмотреть за ней, — объяснил Войта и, оглядевшись по сторонам, добавил: — Страшно переживает…

Стоявшая рядом со мною Ярмила злорадно бросила:

— Пани инженерша просто боится сплетен.

Мы с Миркой и Андреа встали позади всех, у самого крематория к нам присоединился было Рудла, но Pea так глянула на него своими непримиримыми, покрасневшими от слез глазами, что Мирка шепнула ему:

— Послушай, Рудольф, пока не трогай ее.

Он пожал плечами и отошел к группке молодых людей примерно моего возраста, видимо, однокашников покойного.

Потом начался похоронный обряд. У меня защипало в глазах и сдавило горло, а надо было вытерпеть еще и прощальные речи. Звучали слова об Иркином трудолюбии и энергии, таланте и самоотверженности и еще Бог знает о чем, слова соболезнующие и утешающие, но не уменьшающие горя и не приносящие утешения. Когда же наконец прозвучала мелодия органа и катафалк с серебристым гробом, усыпанным цветами, медленно поплыл в пустоту, отгороженную от нас черным бархатным занавесом, Андреа повисла на мне всем телом, судорожно сжимая локоть, Мирка спрятала заплаканные глаза, а я, глядя на черную табличку с Иркиным именем, которая вот-вот будет убрана, и вслушиваясь в трагические переливы шопеновского реквиема, снова повторил вслед уходящему от меня другу свою клятву — клятву, которую я пока что не выполнил, но готов был исполнить, чего бы это мне ни стоило…

— Спит… — Миркин голос вырвал меня из безрадостных воспоминаний. Я недоуменно взглянул на нее. Оказалось, что она заглянула в спальню к Андреа.

— Интересно, как себя чувствует Валерия, — сказал я первое, что пришло на ум.

— Наверное, плохо, раз не пришла на похороны, — предположила Мирка.

— А Ярмила считает, что она просто испугалась сплетен.

— А с какой стати им сплетничать про Валерию?

— Потому что у нее была с Иркой связь. Тайная, конечно, такая тайная, что о ней даже воробьи на крыше чирикали.

— Не знаю, как насчет воробьев, а люди уже давно перестали. У нас ведь любят сенсации, что-то новенькое. А это уже дела давно минувших дней.

— Правильно, но ведь ты не будешь спорить, что Валерия портила Ирке жизнь… И в ту страшную ночь без нее не обошлось.

— Это могла быть и я. Вспомни Сашины слова. Я пристально взглянул на Мирку и сказал:

— Валерия призналась, что ходила к Ирке в спальню. А ты нет. Поэтому я и вычеркнул тебя из круга поклонниц.

— Ну, спасибо, — с легкой улыбкой заметила она. — Так ты считаешь, что самый серьезный мотив был у Валерии?

— Мотив… — произнес я с отвращением. — Мотива не было ни у кого — и в то же время он был у каждого.

— Но для Валерии я могла бы даже его сформулировать, — провозгласила Мирка и взяла рюмку. — Несчастная и безответная любовь. Ну, не совсем безответная, скорее недостаточная. А еще вернее — бешеная страсть.

— Отлично! Вот и мотив у Валерии… Давай дальше! Против своей воли я втянулся в обсуждение трагического события, это позволяло хоть на минуту забыть о сегодняшней трагедии.

— Возьмем Войту, — поднял я брошенную Миркой перчатку. — Буду краток. Знал, что входит в любовный треугольник. Валерия устраивала ему не жизнь, а пекло, но он все равно любил ее. Кроме того, Иркина смерть способствовала бы его карьере. Хватит?

— Вполне. Ярмила…

— В общем, то же, что и у Валерии. С небольшими отличиями. Чувство разочарования, предательства, отчаяния, я бы даже сказал — стыд… Ясно одно: огромную роль здесь играет стечение обстоятельств. Хмель, отчаянное желание разрешить неразрешимую проблему одним махом, какое-то короткое замыкание в мозгу, приступ шизофрении… Попросту говоря, недобрая минута.

— Ладно, Ярмила — предательство, разочарование, стыд… Годится. Рудла.

— Заметил, как у Ирки загорелись глаза при виде Андреа. Он ей устроил скандал, и она удрала к Саше…

— Ревность?

— Болезненная.

— Александра…

Я пожал плечами.

— Тут я еще не уверен. До конца ее не понял. С одной стороны, она кажется мне твердой и циничной, а с другой… Когда мы отвозили ее сегодня в крематорий, у нее были заплаканные глаза и в руке истерзанный платочек. Мотив для Саши?… Тут уж помогай ты.

— Может, как раз то, что ты не можешь совместить. Разлад между цинизмом и тем «чем-то», что прячется у нее на донышке. То есть нутро. Если хочешь — душа. Как тебе известно, в этом деле у меня немалый опыт… Может, она впервые в жизни влюбилась. По-настоящему, понимаешь? А Ирка прогнал ее. Одну-одинешеньку. Часок она поревела в подушку, сгорая то ли от любви, то ли от злости. Показалось ей вдруг, что она может полюбить и просто так, без оплаты по прейскуранту. Вот и отправилась к нему, может, просто отвести душу, а он сидит себе на перилах и спокойненько покуривает… Ну а потом — то же, что и у других. Недобрая, я бы сказала, секунда…

— Отлично! Высший класс! — оценил я Миркины рассуждения и, чтобы она не стала оправдываться, почему все так хорошо понимает, быстро добавил: — Значит, если не считать нас с тобой, остается только Андреа… — Я снизил голос — Надеюсь, она спит крепко?

— Наверняка.

— Как видишь, дорогая, мотивов сколько угодно. Отсюда мы никак не выпутаемся. Как тут выбрать, высветить, а главное — доказать настоящий?… Да, это вопрос. По крайней мере для меня. Следователю мы все практически втерли очки. А когда они получили протокол вскрытия, а там столько-то промилле алкоголя в крови — все как на ладошке! Нет, надо подойти иначе. С другого конца. Надо реконструировать всю ночь с пятницы на субботу. Перебрать все по минуте, проверить все приходы-уходы, только тут прячется решение. Или хотя бы зацепка. Потому что кто-то один соврал.

— Кто?

— That is the question, как говаривал в таких случаях Гамлет. Ничего не попишешь, придется вернуться к началу. То есть к субботе. Скажем, к часу ночи. Итак, суббота… Компания начинает расходиться. С первого этажа по лестнице вверх, двери направо — Валерия и Войтек Дубенецкие, двери прямо — мы с тобой, дверь налево — Ирка. Две комнатки внизу: Рудла с Андреа, рядом — Саша, одна постель у нее в комнате свободна.

— Ярмила лежит, как колода на ковре.

— В 1.20 в холле уже темно. Войта по просьбе хозяина тушит свет наверху, а заодно предостерегает, чтобы тот не сидел на перилах, а то может свалиться. Да, прошу прощения! Еще раньше то же самое ему сказала Pea, а потом уже я. Ирка никого не послушался.

— К сожалению.

— Меня тоже сначала мучила совесть, но потом я как следует поразмыслил и понял, что нам себя винить не в чем. Конечно, совесть есть совесть, так просто она не умолкнет, но ведь, с другой стороны, Ирка упал не в половине второго, а на целых два часа позже. Улеглись мы примерно в половине второго. А через пару минут наверх босиком прокрадывается Саша. Все остальные — в своих комнатах.

— Кроме Ярмилы.

— Да, верно. Но с Ярмилой все о'кей. Спит как убитая. Я тоже засыпаю, засыпает, видимо, и Войта. Рудла с Pea «обмениваются мнениями»… Словом, без четверти три в вилле не спят и ведут дискуссию две пары. Рудла с Pea и Ирка с Александрой. Правда, эти двое свою дискуссию кончили раньше. Минут через пятнадцать.

— Саша узнала, что она девчонка первый сорт, получила поцелуй в лобик и притаилась в холле, подстерегая следующую посетительницу. — Глаза у Мирки блеснули зеленоватыми искорками, и она лукаво добавила: — Разумеется, меня.

— Вместо тебя, однако, на сцене появляется Валерия, значит, следующие полчаса у нас заполнены… А вот теперь мы медленно, но уверенно переходим от фактов к догадкам. Правда, пара зацепок здесь есть. Точнее, два письма.

— Сгораю от любопытства. О каких письмах идет речь?

— Под крышкой коробки сигарет «Астор», которую Андреа привезла Ирке из Франкфурта, на бумажной прокладке я обнаружил записку такого содержания: «Когда все уснут, приходи! Буду ждать в своей комнате». Записку я, к сожалению, забыл в Стрже, но запомнил ее дословно.

— А ты уверен, что это писал Ирка?

— Своей комнаты в вилле больше ни у кого не было. Так что вопрос только в том, кому эта записка предназначалась.

— Как кому! Валерии, конечно!

— Ты так думаешь? А вот я насчет адресата не уверен. Очень важно и то, когда он ее писал. Если позволишь, перейдем к возможным адресатам. Предположим, это Саша…

— Саша? Нет, Гонза, только не Саша. Тогда почему он ее прогнал?

— Потому что после к нему привязалась Валерия! Не забывай и про Ярмилу. Он постарался от нее отделаться, потому что она стала предъявлять на него особые права. В пятницу мы вместе посмеялись над этим, а теперь я страшно жалею, что она не продержалась до конца.

Мирка задумалась. Потом спустила ноги с кресла, поправила платье, оперлась локтями о колени, положила подбородок на сомкнутые большие пальцы и спросила:

— Эту записку ты нашел в коробке «Астор», которую привезла ему Андреа?

— Совершенно верно. На прокладке под крышкой.

— И хотел бы знать, когда Ирка ее написал?

— Очень.

— Так вот, Гонза. — Она положила ладони на подлокотники. — Не стану тебя водить за нос: я это знаю.

— Да ты что!..

— Около полуночи мне вдруг захотелось соленого миндаля, и я пошла на кухню. Там за столом сидел Ирка, в руке у него была коробка «Астор». Открытая. Когда он меня увидел, то сразу же закрыл коробку, но потом открыл снова и предложил мне закурить. А на столе лежал карандаш… Записка написана карандашом?

— Да, — кивнул я. — Значит, этот след ведет в тупик.

— Почему? — удивилась Мирка, явно не ожидавшая такого замечания.

— Потому что записку он наверняка не передал — ни Саше, ни Ярмиле. Не успел передать, видимо, еще не знал, что после полуночи на него насядет Валерия. Она хотела с ним поговорить и взяла с него обещание, что он ее дождется. Ирка пытался ее отговорить, но Валерия это Валерия, сама знаешь. И она своего добилась.

— Мотив: приступ внезапной ярости… — тихо произнесла Мирка. И после паузы испуганно добавила: — Но тогда бы скорее убил…

— Погоди, — прервал я ее. — Не будем спешить. Валерия меня заверила, что Ирка отправил ее прочь примерно через полчаса. О деталях я ее, разумеется, не расспрашивал. Но знаю, что они выпили вместе по рюмке сливовицы. По словам Валерии, у Ирки осталось еще полбутылки. А вот утром… Утром бутылка была пустая. Валерия пыталась меня убедить, что Ирка допил ее сам. Но я в этом сомневаюсь…

— Ну а кто, по-твоему, ему помогал?

— Кто угодно. Потому что дальше у нас дыра на целый час. С половины третьего до половины четвертого все спали. Во всяком случае, так все уверяют. Кроме Рудлы. То, что он не мог уснуть, это понятно… Так вот, около половины третьего он услышал в холле какие-то звуки, шаги, словом, шум. Сначала я предположил, что он слышал Валерию, но та вряд ли сильно шумела бы, ведь совсем рядом был Войта. А в холле все-таки что-то случилось.

— Ярмила?

— С таким же успехом это могли быть Андреа или Саша.

— Если только Валерия сказала правду и действительно вернулась от Ирки до половины третьего.

— Надо будет у нее уточнить. Так или иначе, все равно придется еще раз поговорить с обоими Дубенецкими. Проверить слова Валерии не у кого, а с Войты вообще взятки гладки: спал и ничего не слышал. Точка!.. А ты постарайся все вытянуть из Андреа.

— Почему из Андреа?

— Потому что после ссоры с Рудлой она тоже вряд ли сразу уснула. Может, что-нибудь еще вспомнит.

Сумрак в комнате сгущался. Было уже почти полдевятого. Я допил свою рюмку и добавил:

— А теперь от фактов переходим к загадкам.

— Загадкам?

Я сунул руку в карман пиджака и сказал:

— Загадка номер один. Но для этого понадобится свет. Глаза у тебя, правда, кошачьи, но все равно в темноте читать трудно… — Я подал ей сложенный листок бумаги. — Неотправленное Иркино письмо. Я нашел его после обеда в субботу на его письменном столе. Очень хотел бы знать, что ты на это скажешь.

Мирка взяла письмо, развернула. Потом зажгла стоящий возле кресла торшер и принялась читать. Свет лампы, отражаясь от ее волос, окрасил всю комнату в огненно-рыжий цвет. Она читала медленно, внимательно, потом положила письмо на стол и произнесла:

— Теперь понятно…

— Что понятно? — удивленно воскликнул я. — Ты знаешь, кому он писал?

— Нет, — ответила Мирка. — Теперь понятно, почему ты спрашивал, может ли любовь превратиться в привычку… — В глазах у нее снова заиграли зеленые искорки. — Тогда я еще входила в число подозреваемых?

Я ухмыльнулся.

— Только ради объективности расследования.

— По-твоему, он писал Валерии?

Я пожал плечами.

— Думаю, да, кроме того, ясно, что он еще раздумывал, посылать или не стоит.

— Почему?

Я поднял письмо со стола.

— Потому что догадывался, к чему это приведет. На следующий день она уже побежала бы в суд и подала бы на развод.

— Не знаю, но мне почему-то кажется, что это хорошее письмо. И что писал его Ирка от чистого сердца.

— Ты бы лучше шепнула, кому он хотел его отправить.

— Значит, Саша исключается. Меня ты вроде бы тоже вычеркнул из списка мерзавцев… Остаются Ярмила и Андреа. Впрочем, если, конечно, не существует еще какая-то незнакомка.

— Думаю, что нет… Ярмила утверждала, что у нее никого другого не было, и я ей верю. Иначе отчего бы Ирка пожаловался, что она ведет себя, как хозяйка? Когда я выспрашивал у него, что он собирается делать с двумя девчонками, он засмеялся и ответил, что одну из них придется споить.

— Что ему в конце концов удалось сделать, — констатировала Мирка, и в ее приглушенном голосе прозвучали минорные нотки.

— Теперь возьмем Андреа… Не исключено, что она завела с Иркой флирт. Хотя ты и утверждаешь, что она типичная женщина для одного мужчины.

— Предположим, я ошиблась.

— Тогда вот что получается. Пассаж о дружбе соответствует. Рудла с Иркой друзья… Вернее, были друзьями. Тут все сходится. Но прочти первую фразу письма. «Ты ушла, но остаешься здесь со мной…» А теперь — последнюю фразу, вернее, пометку вместо даты: «Стрж, суббота». Стрж! А Андреа никогда до этого вечера в Стрже не бывала. А вот Валерия — да. В конце мая. С пятницы на субботу… Ясно?

— Нет, — ответила Мирка.

— Нет?

— Не сердись, Гонза, но ты рассуждаешь чисто рационально. А мне Иркино письмо попросту по душе, и я не могу себе представить, что он в нем лгал. Может, это женская сентиментальность, но… Да ты прочти его еще раз!

— Я уже выучил его наизусть, — возразил я, но все же послушался ее совета. Она встала у меня за спиной, глядя мне через плечо, а я начал, не торопясь, вполголоса:

— «Любимая!

Ты ушла, но остаешься здесь со мной. А вместе с тобой и мои сомнения…

…Не сердись на меня, иначе я не могу.

И.

Стрж, суббота»…

Все равно этот «Стрж» меня сбивает с толку. До его последнего дня рождения в Стрже бывали только Валерия, Ярмила и ты. Я положил письмо на стол, а Мирка спросила:

— Ты считаешь, что Иркино письмо имеет такое большое значение?

— Убежден!

— Тогда остается только одно объяснение.

— Какое?

— Ирка писал Валерии и писал искренне, значит, он вовсе не был к ней так безразличен, как вы все считаете. Понятно?

— Ай да Мирка! — сказал я и отвесил ей глубокий поклон. Теперь еще решить загадку перстня с печаткой, его таинственного перемещения с моего пальца на Иркин — и ловушка захлопнется. — Но если Иркино письмо предназначалось Валерии, может, это и в самом деле лишь несчастный случай? Валерия мучается угрызениями совести, считая, что виновна в Иркиной смерти. Она сама мне сказала об этом в понедельник.

— Угрызения совести?

— Да, из-за того, что своим ночным приходом подействовала ему на нервы, и он влил в себя пол-литра сливовицы, захмелев, сел на перила и свалился оттуда. Тогда все загадки решены. С трех до половины четвертого все, кроме Ирки, спали, никто не лгал и никто никого не убивал.

Мирка задумчиво покачала головой.

— Мне непонятна одна вещь.

— Какая?

— Почему он после того, как напился, полез на перила, а не в постель?

— Это как раз понятно. Такая уж у него была привычка. Вернее, способ. Когда он хотел поскорее протрезветь, то вытворял что-нибудь головоломное. Например, гулял по перилам моста. Дома у него моста не нашлось, поэтому он залез на перила балкона.

Я пересел на подлокотник Миркиного кресла и обнял ее за плечи. Наверное, именно сейчас стоило бы покаяться в потере перстня, но мне недоставало отваги. Такой ценный дар, купленный к тому же на сэкономленную за счет еды валюту, — и на тебе, в первую же ночь он у меня исчезает… Нет, с такими признаниями никогда не стоит торопиться. А таинственная смена хозяина наверняка получит самое прозаическое объяснение. Скорее всего он соскользнул у меня с пальца, Ирка его нашел, надел, а утром собирался вернуть мне.

Я было улыбнулся, но улыбка застыла на губах. Ведь и после прощания с Иркой этот проклятый перстень все еще был у меня на руке. Ох уж этот перстень! Одни неприятности от него. По дороге в Стрж чуть не порвал Мирке чулок, кроме того, мне было неловко, что она первая преподнесла мне такой дорогой подарок, даже Андреа обратила на это внимание, заметив что-то вроде: «Придется тебе, Гонза, расплачиваться…»

Внезапно у меня перехватило дыхание. Я встал и еще раз прочитал Иркино письмо. Не все, а только первые два абзаца. Этого мне хватило с лихвой. Потом подошел к окну, выглянул на улицу. Было уже совсем темно.

— Что с тобой? — снова спросила Мирка, касаясь моей руки. — Ты бледный, как смерть.

— Мне надо съездить в Стрж.

— Да ты что! Зачем?

— Чтобы окончательно убедиться в том, кто в субботу на рассвете хладнокровно убил Ирку.