— О Господи! — выдохнула Алена и прижалась к Павлу. А он словно окаменел, только фонарик в руке дрожал.

— Это, наверно, Мирка. Вчера нализалась, а теперь ей снятся кошмары. Или решила пошутить. Не слишком удачно.

— Нет! — вся дрожа, выговорила Алена. — В шутку так не кричат. В жизни ничего страшнее не слышала.

Про себя я признал ее правоту, но вслух ничего не успел произнести, потому что за спиной у Алены скрипнула дверь, я в свете фонарика появился Борек.

— Послушайте, что тут за психушник? — спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Мирка там бесится, но не может открыть. Ключа, что ли, нет…

Что за неразбериха! Максимум десять минут назад, когда я отправился в уборную, Мирка была в норме, совсем не пьяная. Она собиралась ехать в Прагу. А сейчас ревет и кричит об убийстве. Я уставился на Борека.

— Ты можешь мне объяснить, что тут происходит?

— Ничего не происходит, — ответил он, — если не считать того, что кто-то убил Катаржину. Понятное дело, если верить Мирке. Зузана спит, Мирка ревет, вы все здесь, передо мной» так что остается только королева Иордана… Я хотел сказать — Ядрана.

Он иронически ухмыльнулся, как бы давая понять, что в любых обстоятельствах умеет владеть собой.

Больше я ничего не стал спрашивать, а бросился в кухню. За мной — Павел, сопровождаемый Аленой, и последним — Борек. Пройдя между кафельной печью, столом и своей разбросанной постелью, я на секунду остановился перед дверью в «дамскую» спальню.

— Давай-давай! — поторопил меня Павел. — Чего ждешь? Вместо ответа я взялся за ручку и открыл дверь.

В свете керосиновой лампы, стоящей на маленьком столике посреди комнаты, передо мной открылось ужасающее зрелище. На полу, в одной только черной кружевной комбинации, стояла на коленях Мирка, ее голые плечи тряслись, лицо она прятала в ладонях.

Катаржина лежала на постели. Вернее, на обеих постелях. Поперек. Ее голова утопала в подушке, левую половину лица закрывали прядь распущенных волос, широко открытые глаза уставились куда-то в потолок. Руки были бессильно опущены вдоль тела, правая судорожно сжата в кулак, левая, с растопыренными пальцами, лежала на бедре, будто хотела, но не успела прикрыть поросший темными волосиками треугольник, ноги свисали на пол.

На ней не было абсолютно ничего. Кроме кухонного ножа с потертой деревянной рукояткой, глубоко вошедшего под левую грудь.

АЛЕНА

Я не могла смотреть на мертвую. Мне стало плохо, перед глазами завертелись желтые и лиловые круги, все вокруг закачалось, и я поторопилась зажмуриться, но было уже поздно: на фоне тех цветных кругов появилась Катаржина, бледная, прекрасная, нагая и с ножом в груди. Она в упор глядела на меня и, казалось, издевательски усмехалась. Павел едва успел подхватить меня, крепко обнял и вывел через кухню и коридор в заднюю комнату. Когда он втолкнул меня туда, я увидела две постели в противоположных углах, между ними ночной столик, а на нем — тройной подсвечник и три горящие свечки. На правой постели сидела Зузана и протирала заспанные глаза.

— Алена, — растерянно произнесла она, а когда увидела, что я сажусь на соседнюю постель, спросила: — А где Борек?

— Там. — Я ткнула пальцем в стену у нее за спиной. — Все там. У Катаржины. Кто-то ее убил.

— Убил? — испуганно повторила Зузана, и я в двух словах описала ей ужасную картину в соседней комнате. Она недоверчиво покачала головой, хотела что-то сказать, но не сумела и вдруг вся залилась слезами, целым потоком слез. Счастливая натура, подумалось мне сейчас выплачется, а через месяц-два уже почти все позабудет. А вот я… Я не забуду вида убитой подруги до самой смерти, он всегда будет меня пугать, будить по ночам, и никогда мне от этого не избавиться.

— Зузана, не плачь! Ну, перестань, пожалуйста! — попросила я и положила голову на подушку. Мне снова стало дурно, постель закачалась, как на волнах, вверх и вниз, я мигом зажмурила глаза и постаралась дышать поглубже. Мне бы выйти во двор, на свежий воздух, но я даже пошевелиться боялась.

Три свечи на ночном столике продолжали гореть, пламя колыхалось, по стенам, полу и потолку метались причудливые тени, они кружились и качались, рисуя туманные видения, а за стеной в двух шагах от меня лежала холодеющая Катаржина, почти что над головой ревела Зузана, и я вдруг вспомнила, с каким нетерпением и радостью ждала этой поездки.

Неделя в горной избе, целая неделя среди нетронутой природы, где снега белеют, сверкают и искрятся на солнце, точно мириады крохотных бриллиантов, где не рыхлая, грязная каша, как у нас в Праге, а снег, настоящий снег, который скрипит под скользящими по нему лыжами и взлетает серебристой пылью, когда тормозишь или делаешь крутой поворот. Неделя с Павлом, целая неделя без расставаний, не часы, проведенные вместе украдкой в моей или его комнате в общежитии, когда краем уха все время ловишь шаги в коридоре и по три раза проверяешь, заперта ли дверь, а полная неделя покоя, хорошей погоды и любви.

В Праге он ждал меня на платформе. Обнял, поцеловал, взял мой рюкзак и лыжи и провел к соседнему скорому поезду, где, как уговорились, в первом вагоне нас дожидалась Зузана. В отличие от меня она заметно нервничала. Дело в том, что Борек написал ей, будто простыл и не уверен, поедет ли с нами.

— Ерунда, — пренебрежительно отмахнулся Павел. — Свежим ветерком его обдует — и снова станет как огурчик!

— Он уже перед святками чувствовал себя неважно, — заступилась Зузана. — И вообще в последнее время вел себя как-то странно.

— Прикидывается, — усмехнулся Павел. — Точно прикидывается, чтобы обратить на себя внимание. Увидишь — поедет.

— Ты так думаешь?

— Уверен.

Он заявил это так твердо, что Зузана ему поверила. А я нет. Мне Борек вообще никогда не нравился, потому что я не выношу высокомерия. Учился он хорошо, экзамены сдавал всегда легко, без зубрежки и шпаргалок, словом, умный и вполне интеллигентный парень. Но этим его достоинства и исчерпывались. Во всяком случае, для меня. Как мужчину его даже рядом не поставить с Павлом или Гонзой. Тощий, долговязый, остроносый, плечи, как у бабы, фигуры никакой… Я понимаю, что это дело вкуса, что мужчине вовсе не обязательно быть культуристом, чтобы девчонки по нему с ума сходили, — интеллектуалы тоже в цене. Но Борека нельзя было отнести и к этому сорту.

Терпеть не могу его вечную иронию, все эти намеки да экивоки, а его хлебом не корми — дай над кем-нибудь поиздеваться. Особенно над Зузаной. Скорее всего, он и ходить-то с ней начал, потому что она великодушно прощала все его выбрыки. Или просто не замечала. Когда-то, еще в конце второго курса, он попробовал подкатиться ко мне, но тут же отстал, как только сообразил, что зря старается.

Не спорю, мы, женщины, любим посплетничать, но я уверена, что он стал обхаживать Зузану из-за Катаржины, потому что они жили в одной, комнате, а он хотел провести «разведку местности». Катаржина, разумеется, его отшила, а позориться ему страх как не хотелось, вот он и переключился на Зузану.

Но сплетни сплетнями, а против Зузаны я ничего не имею, деваха что надо, отличная студентка и подруга, этакое тихое, непритязательное создание. И хвалю ее вовсе не потому, что отношусь к ней по-барски покровительственно (хотя большинство мужчин из нас двоих выбрало бы меня), просто мне Зузана нравится. И жаль, что она так простодушно связалась с Бореком.

Борек выдал себя уже в «Дельте». Как только Павел сообщил нам, что Катаржина улизнула, у него первого упало настроение, и он собрался домой. Вид у него был еще мрачнее, чем у Гонзы. Зузана, по-моему, тоже обратила на это внимание и тут же ушла на улицу, чтобы всплакнуть. Бедняжка…

В Костельце мы пересели с поезда на междугородный автобус и столкнулись с первой неожиданностью. Катаржина. Никто из нас о ней даже словом не обмолвился, но мы сомневались, что она вообще появится. А она выглядела, как всегда, великолепно; умения выбрать подходящий наряд у нее не отнять. Высокие ботинки из тюленьей кожи, лазурные рейтузы и подобранный в тон свитер, белая куртка с капюшоном — словом, Катаржина в полном блеске, как будто ехала не в забытый Богом приграничный уголок, а в Гренобль или Гармишпартенкирхен. Я заметила, как Павел удивленно окинул ее взглядом с ног до головы, а пожимая ей руку, спросил, куда это она так вырядилась и не рассчитывает ли для разнообразия принять участие в конкурсе «Мисс Горная красавица». Катаржина только засмеялась, легонько шлепнула его рукавичкой по щеке и сказала:

— Замолчи, негодник. Не могу же я при Алене сознаться, что еду только ради тебя.

А потом подъехал набитый битком автобус, и нас ожидала неожиданность номер два. Называлась она Мирка, и Катаржина представила ее как свою подружку, которая очень любит кататься на лыжах. Пришлось взять ее с собой.

— Надеюсь, у Гонзы найдется лишняя постель. В крайнем случае мы и в одной поместимся, — заявила Катаржина, а я подумала, что Гонза будет рвать и метать от такой «радости».

Мирка засмеялась. Голос у нее был глухой, хрипловатый, а выражение глаз — твердое и даже вызывающее. Но я вовсе не хочу сказать, что она была неприятной. Напротив, вполне милая девчонка — крашеные волосы, сильно подведенные серо-зеленые глаза, да и фигурка, насколько позволяли разглядеть джинсы и расстегнутый полушубок, первоклассная.

— Ты что говоришь, Катрин? — произнесла она своим альт-баритоном. — Одна постель для двух женщин… Мы ведь не из тех! Ты же обещала, что поедут три вполне приличных парня. Вот этого, — она кивнула на Павла, — беру не глядя.

Павел только кашлянул, а я с удовольствием бы врезала ей разок. Не помню, чтобы кто-то так сразу и навсегда пришелся мне не по душе. То же самое, видимо, почувствовала и Зузана, она, наверное, уже молилась, чтобы Борек и в самом деле лежал пластом и никуда не поехал, а то ведь эта чертовка мигом затащит его в постель.

— Мирка, ну, пожалуйста, перестань говорить глупости, — вполголоса проговорила Катаржина и напустила на себя такой сокрушенный и высокоморальный вид, что ей в самый раз было читать проповеди в Армии Спасения. Мирка в ответ только расхохоталась, но до самых Гониц больше не давала о себе знать.

А в Гоницах к нам присоединился Борек. Никакой простуды, конечно, выглядел даже лучше, чем всегда. Для приличия он, разумеется, пожаловался, что еще вчера вечером не знал, поедет ли, и что все святки пропотел и пролечился, боится даже, что перенес грипп или ангину. Так что на лыжах он не ходок, будет топить печку, резать хлеб и открывать консервы.

Тут все было как на ладони: кататься на лыжах не умеет, но боится стать посмешищем. Из-за этого и придумал свой грипп, хотя на самом деле здоров как бык. А Зузана клюнула на эту удочку и уже вслух жалела, что не захватила с собой грелку.

В Гоницах автобус стоял двадцать пять минут, так что мы успели выпить кофе в ресторанчике. Компания наша была уже в полном сборе, даже больше чем в полном, правда, Гонза уехал раньше, чтобы привести в порядок избу. Кофе я выпила буквально одним глотком, мне надо было хорошенько встряхнуться, потому что в автобусе я целый час зевала и подремывала. Потом отправилась в туалет. Располагался он в самом конце коридора — две кабинки и общая прихожая с умывальником и зеркалом. Я заперлась в левой кабинке, и тут же следом за мной примчались Мирка с Катаржиной. Они остались в прихожей, видно, хотели только привести себя в порядок и причесаться, а о том, что я тоже здесь, не подумали. Мирка заговорила своим глуховатым голосом; тон у нее был начальственный, даже диктаторский.

— Имей в виду, Катрин, тридцатого возвращаемся, даже если придется тебя силой гнать к автобусу.

— Не бойся, — ответила Катаржина. — Я уже несколько раз говорила им, что на Сильвестра должна попасть домой…

— Когда говорила? Где?

— В «Дельте». Еще в начале декабря.

— В начале декабря… А откуда ты могла знать?… Катаржина прервала ее:

_- Хочешь верь, хочешь нет — знала. По-твоему, я не могу сосчитать, сколько будет один плюс один.

— Ну, извини, — засмеялась Мирка. — Я все время забываю, что говорю с высокообразованной особой. Интеллектуалкой! — Последнее слово она чуть ли не выплюнула. Словно опасалась, что после этого придется рот прополаскивать.

— Ну, ладно, хватит, дай лучше гребешок, — остановила ее Катаржина. — И не переживай. Тридцатого едем.

— Если не окажемся где-нибудь в больнице с переломанными ногами.

— Гонза поклялся, что там есть место для начинающих. Никто и не требует, чтобы ты выделывала головоломные трюки. В прихожей снова раздался Миркин смех.

— Будь спокойна. Я уж и не помню, когда в последний раз становилась на лыжи, но вот из-за тебя пришлось одолжить их у Марцелы.

Вот это да, подумала я, не помнит, когда в последний раз становилась на лыжи, а Катаржина заявила, что она «очень любит кататься на лыжах». Выходит, королева Ядрана нас обманула. Но зачем?

Ждать ответа пришлось недолго.

— Знаешь, Катрин, — продолжала Мирка, — тебя сам черт не поймет. Из-за какого-то студентика делать такую глупость… Только ты не злись.

— Тебе не кажется, что это мое личное дело?

— Согласна, — произнесла Мирка. — Но только до тридцатого. А потом я тоже вступлю в игру.

— Вот и чудесно! А пока держи себя в руках и не падай духом. Могла бы, кстати, обойтись и без вступительного монолога в Костельце. Ты хотела со мной ехать — вот и едешь. Накануне Сильвестра собираем манатки, а все остальное — моя забота.

— А если тебя твой мальчишечка не отпустит?

— Не волнуйся, — ответила Катаржина. — И пойдем, а то отстанем от автобуса.

— Ну и что? Рюкзак у тебя с собой, твой драгоценный присматривает за водителем и…

Хлопнула дверь, и я больше ничего не слышала. Когда вышла из кабины, то чувствовала себя так, словно меня хватили по голове поленом. Катаржина и Павел!

Я с трудом проглотила слезы. Неприступная, до краев наполненная сексом Катаржина, королева красоты, мисс Ядран, которой впору нанимать телохранителей для защиты от поклонников, и вдруг обыкновенная, дюжинная, тайная или по крайней мере скрываемая от посторонних любовь, вульгарная связь с парнем, которого она сама когда-то отшила… А ведь это касалось меня, моей любви, любви единственной, прочной и ясной, как мне это казалось всего несколько минут назад.

Но как же все сходится! Вот хотя бы сегодняшняя встреча. Ласковый хлопок перчаткой по щеке и слова: «Не могу же я при Алене сознаться, что еду только из-за тебя». Сыграно изумительно, ведь самая страшная ложь — это откровенная правда. Какое лицемерие! Мирка выразилась определенно: «Твой драгоценный присматривает за водителем…»

Проклятая Мирка! Дрянь, но зато открыла мне глаза. Прямо как в каком-то дурацком романе. Вернее, нет. Там обычно подслушивают подобные разговоры либо за портьерой в спальне, устроенной в стиле Людовика XIV, либо в садовой беседке, заросшей плющом и цветущими розами. А в случае со мной — жесткий, несентиментальный реализм. Роковой разговор подслушан на унитазе.

Одно мне было непонятно: какую роль во всей этой комедии играет Мирка, отчего она так настаивает, чтобы на Сильвестра Катаржина была уже дома… Но как это выяснить, я не знала.

Я взглянула на часы. Пора было уходить.

Павел стоял у входа и заметно нервничал.

— О Господи, где ты болтаешься? — налетел он на меня.

— Ты же присматриваешь за водителем, верно? — отрезала я и умышленно замедлила шаг.

— Да он уже давно заплатил и ушел. Если девчонки его не задержат…

— Не трусь, — язвительно заметила я. — Катрин с ним справится…

Мне хотелось добавить: «Как и с тобой…» — но я удержалась. Не позволю вывести себя из равновесия, сохраню спокойствие во что бы то ни стало… Гонза дожидался нас на конечной остановке автобуса. Когда мы вывалились наружу и он увидел Катаржину, то весь аж засиял, но не успел в полной мере пережить свою радость. К нему подошел Борек, положил руку на плечо и сочувственно произнес:

— Катаржина у нас молодец, браток, свое обещание выполнила аж на двести процентов. Смотри, какую породистую кошечку с собой прихватила… Ну как? — И ткнул пальцем в автобус, с крыши которого Павел как раз подавал Мирке лыжи. — Устроишь для нее лишнюю постель, а? А то Катаржина собирается положить ее с собой.

Остолбеневший Гонза уставился на Катаржину, а та обезоруживающе улыбнулась ему и повторила свою наглую ложь:

— Она очень любит кататься на лыжах, вот я ее и пригласила. Ты ведь не рассердишься, верно?

Гонза растерянно закрутил головой, а тем временем подружка Катрин уже встала перед ним, подала руку и представилась:

— Привет! Меня зовут Мирка. Найдешь для меня местечко, хозяин?

— Найду… — без особого энтузиазма ответил Гонза, потому что мигом сообразил, какую свинью подложила ему Катаржина: за этой рыжей она спрячется от него как за каменной стеной.

— Ну, ладно, поехали, — выдавил он наконец. — Еду взяли?

Все дружно кивнули, а Катаржина сказала:

— Мирка привезла то же, что и я: консервы и бутылку рома.

— Bon, — кивнул Гонза, передал Павлу два каравая хлеба, подождал, пока все наденут лыжи, и двинулся в путь.

Дорога наверх отняла у нас почти два часа. Одной бы мне хватило и половины этого времени, но из всей нашей семерки уверенно чувствовали себя на лыжах только я, Борек, к моему удивлению, и, разумеется, Гонза. Всем остальным лыжи только мешали. Павел то и дело скользил и увязал в сугробах, но мужественно двигался вперед, Зузана старалась не отставать и ни за что на свете не призналась бы, что уже на полпути почти выбилась из сил, а Катаржина с Миркой… Это было неописуемо: настоящая трагедия! В довершение всего на склоне горы подул пронизывающий ветер и запорошил мелкий снежок. Приходилось подниматься «елочкой», пробитой лыжни не было, потому что Гонза, как видно, съехал вниз на спине. Мирка, которая, по словам Катаржины, была завзятой лыжницей, а держалась на лыжах, как обезьяна на велосипеде, остановилась и во все горло облегчила душу:

— К черту такую дорогу! Хоть бы хатка какая была поблизости…

Катаржина тоже прекратила движение и укоризненно произнесла:

— Я и не знала, Мируш, что ты такая паникерша.

— Откуда я могла знать, — возразила Мирка, — что бывают такие горы?

— Как видишь, бывают, — ответила Катаржина и подбодрила: — Ну, давай, давай, не задерживай…

Я не упускала из виду обеих девчонок и заметила, что с самых Гониц держатся они натянуто. Катаржина явно с раздражением реагировала на Миркины замечания.

Наш отряд между тем остановился, все переводили дух. Я поехала вперед, чтобы сменить Борека, и, обернувшись, поддразнила:

— Ну что, молодежь, идем или нет? А то ведь, если глаза меня не подводят, уже смеркается.

Павел крикнул Гонзе:

— Сколько еще впереди? Небось километров шесть?

— Не робей, всего только пять с половиной, — ухмыльнулся Гонза. — Максимум полчаса — и мы под крышей. Пару минут можно и передохнуть…

Едва он произнес эти слова, как Борек удивил меня до глубины души. Он съехал чуть ниже, к Катаржине, протянул руку и сказал:

— Знаешь что, подружка? Давай-ка сюда свой рюкзак. Если и дальше пойдем в таком черепашьем темпе, нас тут до весны снегом завалит.

— Ты что, чокнулся? — Катаржина ушам своим не поверила. — Или всерьез?

— Я серьезен, как покойник, — захохотал Борек. — Скидывай эту штуку, и поехали. Я бы помог Зузане, но она справляется с лыжами куда лучше тебя. Ну, давай, давай, некогда ждать!.. Гонза поможет Мирке, и дело пойдет куда веселее.

Катаржина не стала больше возражать. Она сняла с плеча один ремень, второй ей помог снять Борек, а Гонзе не оставалось ничего другого, как предложить свою помощь Мирке. Та ни секунды не колебалась.

— Ну, парни, никогда бы не подумала, что вы такие джентльмены, — призналась она.

А я захлопала в ладоши:

— Браво, Борек, ты прямо герой!

И украдкой взглянула на Павла. Вид у него был замученный, ничего другого я не заметила.

— А Зузана не обидится? — забеспокоилась Катаржина. Но та ее успокоила:

— С какой стати? Я иду вполне нормально, а вот ты плетешься из последних сил.

Это, конечно, была глупость, она выбилась из сил так же, как и Катаржина, но подвиг Борека иначе не могла оценить. Гонза закинул за спину Миркин рюкзак и подбодрил нас:

— Ну, а теперь поднатужимся — и мы наверху!

Угадал он точно: через полчаса мы уже стояли у избы. И как раз вовремя. Ветер разбушевался не на шутку, а сумерки уже переходили в полную тьму. Мы сгрудились в кухне, где Гонза еще с утра предусмотрительно затопил печь. Павел зажег керосиновую лампу, мы разместились на табуретках, постели и лавке.

— Тут просто чудесно, правда, Мируш? — заметила Катаржина.

Та кивнула и улыбнулась.

— Но чудеснее всех хозяин дома. Сердечно благодарю за помощь, Йеничек…

Гонза махнул рукой:

— Надо разобраться с комнатами. Беда в том, что здесь ровно шесть постелей. Шесть постелей в четырех комнатах, включая кухню. Здесь сегодня спал я.

Он умолк, не зная, что еще сказать. Мирка перечеркнула все его планы. Вернее, Катаржина.

— Ну, — вмешался Павел, — как-нибудь устроимся, верно?

Устроились. В мансарде поселились мы с Павлом, хотя я ни на секунду не усомнилась, что Гонза рассчитывал поместить здесь Катаржину. Мебель в мансарде была солидная, постель, правда, одна, но достаточно широкая, уютная, к тому же хозяин дома положил на пол настоящую овчину, чтобы не мерзли босые королевские ножки. Когда я уселась на ней и заявила, что дальше и шагу не ступлю, Гонза так печально поглядел на меня, что даже жалко стало. Но мне обязательно надо было отвоевать себе эту комнатку, тогда я могла постоянно держать Павла в поле зрения и уверенно контролировать ситуацию.

В задней комнате внизу разместились Борек с Зузаной, а Мирка и Катаржина стали их и Гонзиными соседками. Установили мы и порядок дежурства на кухне. Первыми добровольно вызвались Мируш и Катрин: они здесь только до тридцатого, так что пускай уж отработают сразу.

— А зачем тебе ехать тридцатого? — спросила я Катаржину — Неужели не можешь остаться?

— На Сильвестра мне надо быть дома с нашими. Семейная традиция, понятно? — ответила она. — С удовольствием осталась бы, но не могу, серьезно.

— А ты, Мирка, — поинтересовалась Зузана, — чем вообще-то занимаешься? Тоже учишься?

— Да, — улыбнулась Мирка, — учусь. В одном живописном пражском заведении. Мужской парикмахер, к вашим услугам.

Зузана смутилась:

— Не сердись, я не собиралась тебя допрашивать, но раз уж мы здесь все вместе…

— Перестань! Спросила — и ладно, ничего страшного, — сказала Мирка и весело улыбнулась. У нее была круглая, симпатичная и сообразительная мордашка, рот чуть великоват, губы полные, а зубы просто великолепные. Я относилась к ней с предубеждением, но в обаянии отказать не могла.

Павел вел себя вполне нормально, ничего от меня как будто бы не скрывал. Наоборот. Едва мы вернулись к себе в мансарду, как тут же решил затащить меня в постель под прозрачным предлогом: мол, после утомительного путешествия следовало бы отдохнуть. Я с этим согласилась и постелила ему на овчине, советуя приберечь силы до вечера.

А вечером Гонза организовал посиделки. Все собрались на кухне, и уже к десяти стоял дым коромыслом. Накурили — хоть топор вешай, на плите кипятилась вода для грога, снаружи трещал мороз, но у нас в кухне было тепло и уютно. Мы запели величальную, дошли уже до «Кто родился в октябре, встань, встань, встань…». Зузана и Павел поднялись и чокнулись полными до краев рюмками.

— А целоваться? — завопила Мирка. — Ну-ка, целуйтесь! Зузана растерянно взглянула на Борека, но тот стучал ладонью по столу, аж стаканы звенели, и кричал:

— Верно! Без поцелуя нельзя… В лобик! Павел перегнулся через стол к Зузане, и она его поцеловала но так неумело, что все расхохотались.

— Вот так и отлынивают от работы, — прокомментировала поцелуй Мирка, а Гонза уже щупал под столом ее коленку.

— Что дальше будем делать? — спросила я, когда мы допели до декабря. — Может, во что-нибудь поиграем?

— Ну, конечно! В «согласен — не согласен», — скомандовала Мирка. — По крайней мере можно будет раздеться, а то здесь жарища, как в сауне.

— Ничего умнее ты не придумала, — свела брови Катаржина. — Я не собираюсь раздеваться.

— Да брось ты, Катрин, как будто… — Она не договорила и небрежно, точно пепел от сигареты, смахнула с колена руку Гонзы. — Сама знаешь, стоит мне чуток выпить…

Фразу она не закончила, и осталось непонятным, на что она намекает. «Как будто» — и многоточие. Кроме меня, никто их скрытого смысла не замечал. Катаржина больше не противилась, только поигрывала золотой цепочкой на шее и молчала.

— За каждое «не согласен» фант с себя и стопку в себя, — громогласно огласила Мирка правила игры. — Парные вещи, вроде чулок или сережек, считаются за одну… Вопросы есть?

— Нет! — ответили мы хором, воздержалась только Катаржина. Хмурая, как ноябрьское небо, она поигрывала для разнообразия браслетом своих миниатюрных часиков и, наверное, подсчитывала свои безопасные, «необнажающие» фанты.

— Тогда поехали! — объявила Мирка. — Павел, ты согласен прямо сейчас отправиться в деревню за сигаретами?

— Не согласен! — ответил Павел и положил на стол часы. — Ну и заданьица ты даешь! Ничего себе игрушки!

— Придумай что-нибудь поинтереснее, — заявил Борек. — Твоя очередь.

Павел пожал плечами и спросил Зузану, не согласна ли она подарить Гонзе страстный поцелуй.

— Не согласна, — отказалась Зузана. — С какой стати я должна со всеми целоваться?/

— Не со всеми, а с Гонзой! Но страстно! — уточнила я.

Зузана выпила глоток вина и тоже сняла часы.

Так и пошло. Вскоре фанты пришлось складывать на лавке, потому что на столе не хватало места, сливовицы в литровой бутылке осталось на донышке, а вместо вина пили грог.

Первой раздеваться по-настоящему выпало Мирке. Зузана, которая задавала ей вопрос, в общем-то не требовала ничего невозможного: принеси, мол, из мансарды овчину и покувыркайся на ней. Но Мирка с пьяной ухмылкой произнесла: «Нате вам!» — и стащила через голову легкий свитерок, под которым, остался только бюстгальтер. Свитер она швырнула на лавку, глоток грога опрокинула в рот, а для Гонзы придумала совсем каверзное задание: не согласится ли он снять с Катаржины джинсы?

— Нет, — пожал он плечами. — Правда, если она не против…

— Не волнуйся, я против, — успокоила его Катаржина. — Это уже никакая не игра, а самый обыкновенный стриптиз.

— Ну и что? — загорланила Мирка. — Послушай, Катрин, перестань корчить из себя недотрогу, а то я и в самом деле разозлюсь! И уж если пойду вразнос…

— Не мели чепуху! — резко прервала ее Катаржина. — Перестань чепуху молоть, — повторила уже спокойнее, потом встала, расстегнула «молнию» и действительно сняла джинсы. Перед нами во всей красе, до самых кружевных штанишек, предстали в длинные, стройные ноги. Но только на мгновение: она кинула джинсы на лавку и быстро села за стол.

— Твоя очередь, — кивнул Павел Гонзе. — Жаль только, что легко отделался…

Но, прежде чем Гонза что-то придумал, Катаржина предложила закончить игру.

— И так уже докатились, — недовольно заявила она, искоса глянув на Мирку. — Давайте возвращать фанты.

— Только за выкуп, — уточнил Борек. — Гонза, начинай! Тут уж мы совсем развеселились. Борек пел оперные арии, Павел отжимался двадцать раз от пола, а Зузана получила (задание лягнуть, поцеловать и шлепнуть по затылку любого из нас. Все это она проделала с Бореком, но лягала его и шлепала так осторожно, что выкуп мы ей не засчитали, а вместо этого отправили за водой для грога. Мирку заставили заплести Катаржине две косички, Катрин «за пережитые страдания» потребовала свои джинсы, но жюри решило, что она их не получит, потому что работала с нею мастерица и страдать ей не пришлось. Дошла очередь и до овчины, мы отправили за нею Павла, а Мирке пришлось-таки на ней кувыркаться. Фанты уже разыгрывали сразу по два, чтобы побыстрее шло дело, но на лавке их было еще полно. Зажав в руках очередные, Гонза провозгласил:

— Какой приговор тем несчастным, чьи фанты держу сейчас?

— Календарик! — крикнула совсем расшалившаяся Зузана. — Только календарик!

Гонза ухмыльнулся и вручил одни часы мне, а другие — Бореку.

— Ну вот, — проговорил Борек, — теперь с Аленкой полижемся.

Но я только показала ему язык.

— Обойдешься, дорогуша, не путай Далмацию с дирекцией. Это не мои часы, а Катаржинины.

Катаржина кивнула головой, надела часы на руку и обратилась к Бореку:

— Давай будем сидя?

Тот было согласился, но тут вмешалась Мирка:

— Ну уж нет! Никаких махинаций! Только стоя!..

— Ради твоих прекрасных глаз буду всем демонстрировать свои трусики, — попробовала возразить Катаржина.

— Вот и прекрасно! — спокойно ответила Мирка, по-кошачьи прищурив свои серо-зеленые глаза. — Но если ты возражаешь…

Снова неоконченная фраза и многозначительное молчание в ответ; похоже, она держала Катаржину в горсти и то и дело ей об этом напоминала. Эта загадка занимала меня даже больше, чем вероятная измена Павла.

Катаржина сердито поджала губы, но мигом взяла себя в руки, встала и отрезала:

— Что ж, если тебе приятно…

Они встали с Бореком спина к спине, и Гонза начал:

— Январь!

Катаржина повернула голову к окну, Борек — к печке. Гонза, конечно же, досадовал, что разыграл не свои часы, а Борека.

— Февраль! — произнес он, и на этот раз черная шевелюра Борека и забавные Катины косички повернулись к печи.

Так и пошло раз за разом: март — направо, апрель — налево… Под общий хохот и крик Гонза подвел окончательный итог:

— Одиннадцать!

Борек погладывал вокруг с видом Цезаря-триумфатора, Катаржина деланно улыбалась и теребила блузку, потом произнесла: «Господи, благослови!» — и подставила губы. Вся компания хором вела счет, а мне вдруг пришло в голову, что не Павел, а Борек Катаржинин «драгоценнейший», из-за него она приехала сюда. Он целовал ее всерьез, а она ему всерьез отвечала. В тусклом свете керосиновой лампы я отчетливо различала, как раскрываются и сжимаются губы целующихся, и каждый поцелуй длился чуть дольше предыдущего.

— Одиннадцать! — выкрикнули мы в последний раз.

Катаржина тут же села, а Борек одним духом выпил стаканчик сливовицы. Затем выкуп фантов продолжился. Чтобы получить обратно свой пояс, Гонзе пришлось признаться мне в любви, и он принялся уверять меня, что Павел всего лишь деревенский лоботряс или паршивый евнух из гарема персидского шаха, словом, порол чушь на полном серьезе. Мы надрывали животики от смеха, а мне, видно, хмель ударил в голову. Я ошалела, но чувствовала себя прекрасно. Павел держал меня за руку, и я про себя просила у него прощения. Катаржина получила назад свое ожерелье за джайв с Гонзой, транзистор орал на полную мощь, и королева Ядрана не отлынивала: то ли опасалась очередного Миркиного «о Господи», то ли подействовали грог и сливовица, но она свалила две из трех свечек и выкомаривала как припадочная, только ее девчоночьи косички свистели в воздухе.

Примерно так же выкупались и другие фанты. Тем временем настроение у нас поднималось, а моральный уровень падал, пока наконец все вещи не вернулись к своим хозяевам.

Борек поймал по радио музыку для полуночников, и все кинулись танцевать. Я танцевала с Павлом, Гонза — с Миркой, потом с Зузаной, но та почувствовала себя плохо и отправилась во двор, на свежий воздух. Я пошла за нею, но она отослала меня обратно. Так же, как и Борека, который, как ни странно, тоже там очутился. Когда я вернулась на кухню, уже и последняя свеча не горела, керосиновую лампу мы потушили еще раньше, по радио передавали какую-то сладенькую мелодию, и между печкой и постелью не столько танцевали, сколько обнимались две пары.

Нашарив на столе зажигалку, я закурила сигарету. За этот краткий миг я успела заметить, как целуются Мирка с Гонзой. Чуть дальше мелькнула перед глазами и вторая пара — Павел с Катаржиной. Вернее, всего лишь одна деталь: рука Павла, которая заползла под тонкую ткань Катаржининых штанишек.

Заметив огонек зажигалки, Катаржина тут же отстранилась от него.

Я почувствовала себя оскорбленной. Значит, все эти поцелуйчики с Бореком — хорошо продуманный обман. Значит, «любимчик» Катаржины все-таки Павел.

Я погасила зажигалку и пошла спать.