Так подкрался сам собою момент, которого мы с нетерпением ждали. Можно было отправляться к отцу Васьки Кулакова — «бороться с эхом». Все очень просто. Васькин папа — столяр знаменитый, он из дерева любые штуки умеет выделывать. Что для него тахту срубить — это он запросто. Дело не в тахте, конечно. Ее мы сами сделать хотим. Но лучшего повода найти путь к сердцу Николая Степаныча вряд ли сыщешь.

— Готовьте доски! — наказали мы Азиму-ака и отправились прямиком к Николаю Степанычу.

У дома мы встретили Ваську. Увидев, как решительно шагает наша пятерка, Кулак изменился в лице.

— Вы куда, ребята? — спросил он. — Что случилось?

— К бате твоему идем.

У Васьки запрыгали глаза — чуть с лица не убежали.

— А зачем, ребята? Может, не надо, а? Я ведь больше не буду.

Никогда бы не подумал, что Кулак может так струсить. Мы не выдержали и рассмеялись. А мне почему-то грустно за него стало.

— Ну даешь, Кулак! В чем опять провинился — ну-ка, честно признавайся. Мы ведь не ругаться идем, а…

Я вспомнил, как Азим-ака зазывал нас в своей заявке, и завершил:

— Советоваться идем к твоему бате. По столярному делу нам подмога требуется. Две тахты надо около чайханы построить для аксакалов.

— Фу ты! — вздохнул Васька. — А я подумал…

— Ладно, веди лучше к бате. Петух один тоже думал-думал и в шурпу попал.

Васька пропустил нас в калитку и тут же, забежав вперед, заискивающе спросил:

— Ребята, а вы, правда, только про тахты будете с батей говорить?..

Николай Степанович работал в своей мастерской. Пол был увит барашками кудрявой стружки, пахло клеем.

— Вот это инструменты! — восхищенно воскликнул Фархад, оглядывая стены, увешанные столярными доспехами. — Не то, что в нашей Академии.

Восклицание Камилова явно пришлось по душе Николаю Степановичу.

— Верно-верно, — добродушно посмеиваясь, сказал он. — Струмент — первое дело во всяком, можно сказать, предприятии. Без струмента только корову пасти. Да и то хворостинка нужна.

Он спохватился.

— Погодите, ребята, а чего пожаловали целой делегацией. Может, Васька чего снова набедокурил? — Николай Степанович недобро глянул на сына, в глазах его в эту минуту уже не было того счастливого благодушия, которое читалось в них, когда он любовно оглядывал инструменты.

— Говори! — подступил он к Ваське. — Чего натворил?

Васька испуганно закрылся рукой, ожидая, что сейчас будет очередная трепка.

— Погодите! — воскликнул я. — Мы не из-за Васьки пришли.

— Не из-за Васьки? — удивился Николай Степанович, сомневаясь, что нас могло привести к нему что-нибудь другое, а не очередная злая шалость сына.

— Мы к вам советоваться пришли, — начал я свой хитроумный, как я полагал, «закидон». — Нам без вас никак не обойтись, — ну вот честное слово!

— Иди ты! — восхитился Николай Степанович. — Что случилось-то?

— Понимаете, хотим мы для аксакалов две тахты построить, а как — не знаем. Научите, пожалуйста. Вы ведь знаменитый мастер, про вас в поселке говорят — первый столяр района. И далее области, если не всей Средней Азии…

Я безудержно врал, никто Николаю Степановичу таких громких титулов у нас не присваивал. Столяр, впрочем, он был, и правда, хороший. Николай Степанович зарделся от удовольствия, слова мои, похоже, в самую точку попали.

— Тахту говорите? — спросил он, нервно шаря по верстаку. Пальцы его слегка подрагивали. Мне даже совестно стало — вот ведь как разволновался человек от огульной похвалы. — Тахта — это дело простое. Тут перво-наперво чертеж надо сообразить. Нарисовать, значит.

Он положил на верстак какую-то рваную бумажонку, из-за уха вызволил карандаш и нахмурил лоб.

— Глядите сюда, — пригласил он. — Вместе будем думать.

Мы сгрудились у верстака, и только Васька продолжал стоять в стороне, все еще не веря, что трепки не будет.

— Николай Степанович, а можно, Васька тоже думать будет? — спросил я.

— А пущай думает! — радушно разрешил тот. — Мне не жалко. Только вот думалка у него слабая.

— Иди к нам, Вась, — пригласил я. — Чего отбиваешься.

— Я — пожалуйста! — с готовностью отозвался Васька. — Где, где надо думать, покажите…

И тут я предложил:

— А давайте конкурс на лучший проект проведем! Чей лучше получится — тот и станем в тахту превращать. Васька, тащи бумаги, да побольше.

Кулак помчался в дом.

— И карандаши не забудь! — запустил ему вдогонку Фархад.

— И будильник! — добавил я. — Заведем, чтобы все разом сдавали. По-честному.

Скоро мы уселись по разным углам и, ревниво поглядывая друг на друга, принялись проектировать тахту. Николай Степанович тоже сидел за верстаком, закусив губу и испытывая, как и мы, приторно-сладкие муки творчества.

Но вот загремел будильник. Вздыхая, мы понесли наши листки к Николаю Степановичу. Он неспешно разглядывал их, посмеиваясь чему-то. А посмеяться было чему.

— Это ж разве тахта? — улыбался Сервер, разглядывая мой проект. — Это же корабль эпохи Христофора Колумба. На твою тахту паруса поставить — и поплыть можно.

— Твоя не лучше! — отбивался я. — Такую тахту только в Луна-парке ставить — детей и слабонервных пугать.

Дошла очередь до Васькиного проекта, — и все мы, глянув на бумажку, испещренную каракулями, не сговариваясь, хором воскликнули:

— Ого, а в этом что-то есть!

Сервер патетически звякнул:

— Какая смелость решения темы!

— Оригинальный полет мысли! — подхватил я.

— Можно принять! — добавил Фархад.

— За основу! — уточнила Стелла.

— Аксакалы ахнут! — пообещал Юрка Воронов. — Вот увидите — аксакалы соревноваться станут за право на этой тахте сидеть.

Кулак слушал нас, изумленно вздыбив верхнюю губу, а Николай Степанович переводил взгляды с одного на другого, силясь понять — шутим мы или говорим искренне. Но мы держались уверенно, ни тени улыбки нельзя было увидеть на наших лицах, озабоченных лишь успехом общей затеи. Николай Степанович дрогнул и, взяв в руки Васькин листок, стал пристально изучать его.

— Вы думаете, интересный проект? — все еще с сомнением в голосе спросил он. — А я почему-то не вижу ничего особенного.

— Ну что вы! — дружно запротестовали мы. — Очень оригинально.

— Вот бы не подумал, — растерянно проговорил Николай Степанович. — Разве что если вот здесь изменить форму спинки, а тут ножку позатейливее украсить.

— Вот-вот! — подхватил я. — Так и сделаем. Давайте строить по Васькиному проекту с вашими добавлениями. Это будет ваш с Васькой коллективный проект. Мы даже потом специальную табличку на тахте прикрепим — построена, мол, по особому проекту отца и сына Кулаковых. Пусть аксакалы знают, кто им радость подарил.

Николай Степанович еще раз с сомнением глянул на Васькину мазню и наконец заколебался, улыбаясь, подошел к Ваське и потрепал его за чуб.

— Победил ты, Вась, так товарищи говорят, — в голосе его звучала гордость. — Вот бы не подумал, что и в твоей башке мысли водятся.

— Водятся! Еще какие водятся! — подхватил я. — Он у вас, знаете, какой сообразительный — что хотите придумать может. Такое иной раз придумает, что мы только удивляемся.

Уж тут-то я был честен — от Васьки можно было ожидать чего угодно.

— Сообразительный, говорите? — обрадовался Николай Степанович. — Наконец-то. Давно пора.

— В него только верить надо, — тихонько сказал я и еще тише добавил: — И не лупить! Если можно…

Николай Степанович помолчал, опустив голову. Потом шумно вздохнул и согласился:

— Это можно. Если сообразительный… — И сказал вдруг с жаром: — Я ведь, ребята, столярному делу его обучить хочу. Чтоб не угасло со мной ремесло мое, секреты мои.

— А меня будете учить? — встрепенулся Фархад. — Мы с Васькой вместе у вас уроки брать будем.

— Еще и дневник заведите, — смешался Николай Степанович. — Отметки ставить буду.

— И заведем! — задорно тряхнул головой Фархад. — Заведем ведь, Васька? Заведем, спрашиваю?

— Заведем, если надо, — нехотя согласился Васька, поддаваясь напору Камилова. — У меня запасной есть.

— Неси сюда сейчас же! — потребовал Фархад. — Заполним и сразу же первую тему запишем.

— Какую тему? — насторожился Васька.

— Ясно какую. Только что пройденную. «Генеральный проект тахты для чайханы поселка Катта-Караван» — вот какую. Правильно я говорю, Николай Степанович?

— Факт! — согласился столяр.

— И отметку Ваське поставить не забудьте, — напомнил я.

— Четверку, что ли? — заволновался Николай Степанович.

— А это уж вам решать, педагогу!

— Педагог, — завороженно повторил Николай Степанович. Прислушался и сказал еще раз: —Педагог…

Будто хотел посмотреть со стороны на это внезапное для себя слово.

Когда расходились, Васька вдруг окликнул Фархада каким-то странным голосом. Мы с удивлением глянули на Кулака и не узнали его. Только что безмерно счастливого Ваську — победителя конкурса — будто подменили. Перед нами стоял совсем непривычный Васька. Он был бледен, губы дрожали.

— Глянь, ребята, Васька мерзнет! — хохотнул Сервер. — От счастья в озноб бросило! Будешь, Вася, знать, как побеждать.

— Вась, ты чего, а? — спросил я, заподозрив неладное.

Кулак сделал неуверенный шаг вперед и молвил:

— Ребята… Фархад… я вам… одну страшную вещь… хотел сказать. Очень важную…

— Так какую все-таки — страшную или важную? — улыбнулся Сервер.

— Ну так говори, коли хотел, — развел руками Фархад. — Что случилось? Может, самоотвод своему проекту даешь? Смотри, не рискуй, а то ведь примем отвод.

И тут случилось и вовсе неожиданное. Васька как-то странно дернулся, тяжело развернулся и, махнув рукой, скрылся за калиткой. Мы переглянулись. Сервер сказал, вздыхая:

— Похоже, перегрелся наш лауреат в жарких лучах славы. Ничего, до свадьбы заживет. Остынет…