Мурад, школьный шофер, деловито колотил носком ботинка по напыщенным, тугим нишам своего грузовика. Он был человеком дела, дотошным и обязательным, и перед ответственным рейсом всегда готовил машину так основательно, словно собирался выдать ее замуж…

В кабину села Роза Хегай — старшая пионервожатая, а мы забрались в кузов, устроившись на скамеечке, рядком.

Делегация была маленькой, и на то имелась важная причина. Наши новые шефы почему-то просили, чтобы к ним приехали не более пяти представителей от дружины и чтобы грузовик был пуст не менее чем наполовину, ибо обратно, намекали они, гостям предстоит вернуться с приготовленным для них сюрпризом.

Состав делегации определил совет дружины. В нее вошли — наш дружинный председатель Коля Барабанов, фотограф Андрей Никитенко, редактор стенгазеты (то есть я) и… Васька Кулаков. На его кандидатуре, более чем спорной и сомнительной, неожиданно настояла Роза, а ее поддержал директор школы Мумин Ахмедович.

— Вам понадобится крепкий паренек, — мягко, но с прессом в голосе сказал Мумин Ахмедович. — Сами увидите, что без Кулакова не обойтись.

Роза улыбалась, всем своим видом давая понять, что она знает, какой нас ждет сюрприз. Судя по силовому приему со стороны Розы и директора, это подозрительное проталкивание в состав делегации специалиста по переноске тяжестей Васьки Кулакова ясно говорило, что сюрприз ожидается нелегкий… Васька Кулаков и сам был сюрпризом, поэтому путешествие наше, еще и не начавшись, обещало быть нескучным.

Но вот Мурад занял место в кабине, мотор проснулся, взвизгнул, хорошенько откашлялся, вздохнул полной грудью и скоро ровно запел веселую дорожную песню. Грузовик вырулил из ворот школьного двора и покатил по дороге, наливаясь скоростью и удалью. Тугой кляп встречного ветра не давал говорить, хлестал в лицо, бесцеремонно лез в карманы, за пазуху и за воротник. Наконец мы смекнули, что надо сесть спиной к кабине — так удобнее.

Мы ехали к новым шефам, о которых уже знали, но которые почему-то пока ни разу не были у нас в школе. Но и шефов можно было понять: главное для них — работа, дело, продукция. Не остановишь ведь конвейер, чтобы погрузиться в автобусы и заявиться в школу:

— Здравствуйте, мы ваши шефы!..

Дорого обойдется государству такой салом алейкум!

Вообще-то у нас уже давно были шефы — из поселкового рудника. Но тут выяснилось, что руднику придется потесниться: к нам проявила интерес еще и посудная фабрика. Ей тоже кто-то запланировал взять шефство над какой-нибудь школой. Вот они и уговорили нашего директора. Он согласился, хотя и ворчал — дескать, не получится ли, что у двух нянек: дитя без глазу останется… Это мне потом мама рассказала — ей ли не знать, все-таки учительница в нашей же школе.

До фабрики километров десять, но прошло несколько месяцев, прежде чем и мы, и новые шефы собрались преодолеть их. Так уж выходило, что шефы по праздникам присылали жгучие телеграммы! или открытки, а мы в ответ слали свои! Это было, если по справедливости, наше взаимное шефство над почтальонами, обслуживающими обе стороны. А скорее — трогательная забота о том, чтобы почтальоны не сидели без работы и, «засучив» свои сумки, воевали с гиподинамией.

Но вчера произошло вот что. Мумину Ахмедовичу позвонили с фабрики и сообщили, что с нетерпением ждут нашу делегацию. Видать, шефы решили, что пришла пора увидеть друг друга в лицо. И вот мы в пути. Мурад подрулил к огромным металлическим воротам и просигналил. К кабине подошла женщина в ватнике и с повязкой на правой руке.

— Кто такие будем? — строго спросила она, ощупывая взглядом каждого из нас. Хотелось поежиться и сжаться до размеров теннисного шарика.

Роза свинтила стекло вниз и объяснила:

— Из школы мы. Из подшефной. Звали нас, вот мы и прибыли.

— Добро вам пожаловать, гости дорогие! — скучно молвила обладательница строгой повязки. — Вы тут маленько постойте, а я сейчас какую-нибудь голову кликну. Что-то никто меня не предупредил.

Ясно, головой она начальство называет.

Долго ждать не пришлось. Прижимая к груди красную папочку, к нам вышла улыбающаяся женщина, уже без повязки, и строго цыкнула на вахтершу:

— Матрена, скорей ворота открывай — подшефные прибыли, не видишь, что ли?

Будто Али-Баба приказал вахтерше: «Сим-Сим, открой ворота» — всей стальной стеной они уехали вправо, отчаянно визжа. Мурад направил машину в образовавшийся проем, и мы очутились во дворе фабрики.

Всюду было ужасно интересно. Вкрадчиво катили кары, сквозь огромные светлые окна цеха, близ которого мы остановились, был виден диковинный пресс, ловко боровшийся с широкой металлической лентой и выбивавший из нее жестяные конфетти диаметром с баскетбольное кольцо. Хотелось немедленно помчаться в цех и постоять около волшебного силача, творившего чудеса мощи и ловкости.

Женщина достала из красной папочки листочек и пробежала его глазами, приговаривая:

— Так, глянем, что у нас первым номером в программе вашего пребывания на фабрике. Ага, все ясно — сперва организуем пообедать. Небось проголодались с дороги? Давайте в нашу фабричную столовку…

Мы дружно запротестовали. Не обидно ли — приехать на фабрику, где все полно чудес и тайн, а вместо желанной экскурсии — уныло ковырять вилкой котлету. Чего мы в ней не видали… Да и проголодаться-то мы, честно говоря, не успели. Ведь и получаса не были в дороге.

Шефиня глянула в свой листочек вновь и просияла:

— Тогда давайте выполним пункт второй — будем грузиться!

Добавила:

— Молодцы вы! Деловых прислали к нам ребят. Вижу, что торопитесь… Вам, видать, в рот палец не клади и баснями, как того соловья из русской народ ной пословицы, не корми. Понимаем, понимаем, ребятки, ваше нетерпение. Люди вы занятые, небось и уроков еще на завтра не успели приготовить. А там и экзамены на носу, охота поскорее встать на учебную вахту… Так и быть, задерживать не будем — грузиться так грузиться!..

Не давая нам опомниться, она вскочила на подножку грузовика и деловито приказала Мураду:

— Гони, арбакеш, к тому складу, там все и загрузим.

Мурад послушно подкатил к строению.

— Задом давай, задом, прямиком к воротам, — щебетала шефиня. — Вы, ребята, сигайте вниз и распахивайте борта вашей колымаги. А и к завскладом помчалась…

Мы двигались как во сне.

Воздушный кляп, что преследовал нас по дороге сюда, можно было пересилить, перехитрить — сбавить скорость, сесть к кляпу спиной.

У шефини был припасен для нас иной кляп, куда страшнее дорожного. Мы ничего не могли понять и только беспомощно подчинялись ее напору. Разве мы приехали на фабрику, чтобы обедать? Или на какой-то склад? Разве мы хотели что-то грузить? Нет, нам хотелось в цех, к прессу, к станкам, к транспортеру!

Мы видели на дорожках фабрики гигантские металлические рулоны и катушки. Металлические анаконды были туго скручены и лежали смирно. В цехе, откуда доносилось сладостное уханье и грохот, анаконд живо разматывали и дрессировали как ручных, заставляя вползать куда надо, и с помощью хитроумных машин превращали в миски, кружки, казаны, чайники… Мы хотели туда — к укротителям стальных анаконд, а не на скучный склад.

— Тетя шеф… — робко взмолился я, тронув ее за рукав.

— Меня звать Галиной Сергеевной, — подсказала она.

— Спасибо! — обрадовался я подсказке и отважно выпалил: — А разве мы не пойдем в цех? — я кивнул на взметнувшийся к облакам корпус, полный воздуха, света, грохота и тайн.

Галина Сергеевна округлила глаза. В них было неподдельное удивление моей бестолковостью. И тут она сказала:

— Зачем в цех?! Я же объяснила — комплект на складе. Он ждет вас. Ваш директор обо всем знает, мы ему звонили. Разве он вам не сказал?

В жаркий ковер ее недавнего радушия явственное вплетались ледяные нитки. Возможно, она торопилась и, как занятый человек, досадовала, что сценарий встречи с нами, уютно улегшийся на листочке в красной папочке, расползается на глазах. Скорее всего, так и было. Ее лицо выражало нескрываемое страдание. Ковер явно покрывался изморозью, затягивался ледяной коркой.

Я наклонился к Розе и шепнул:

— Ничего не понимаю.

Тут не выдержала и пионервожатая:

— Галина Сергеевна, а как насчет экскурсии? Разве ее нет в программе нашего приезда?

— Хотите в цех? — бесцветно проговорила шефиня и предприняла последнюю попытку настоять на своем. — Может, все-таки сначала погрузитесь?

— А что грузить-то надо? — это Васька Кулаков первым вылез со своим любопытством. В общем-то нас тоже начинало разбирать — для чего полгрузовика велено порожним держать.

— Оркестр мы вам дарим, — прозвучало в ответ. — Духовые инструменты. За тем и звали вас. У нас денежки прогорают, что по статье на шефскую помощь предусмотрены. Вот мы и решили оркестр ребятишкам подарить. А что, здорово ведь?

Так вот в чем дело! Выходит, шефы хотят подарить нам инструменты для духового оркестра. Это, конечно, отлично. Но новость почему-то не заставила радостно запрыгать. Странно все-таки… Выходит, и дружба с нами у них по какой-то там статье. Наверное, она тоже лежит в папочке — как и листочек, в который шефиня то и дело подглядывает, чтобы знать, что делать с нами дальше… Все это ужасно похоже на работу и нашего совета дружины. Вышло, видать, у них время отчитываться перед своими начальниками, стали готовиться рапортовать, а когда добрались до «дружбы с нами», показать-то и нечего. Вот и решили заменить несуществующую дружбу оркестром. Дуйте, ребятки, в мундштуки, а мы вам похлопаем!..

Вот как выходит-то…

Но грустно было не всем. Васька Кулаков, прослышав, что на складе лежат для нас инструменты, охотно вызвался погрузить их сам — без нашей помощи.

— Пусть ребята в цех идут, если им охота, — великодушно разрешил Васька. — А я пока тут… Грузить буду… Подумаешь, инструменты. Это же пустяк, дело не пыльное. Сам погружу.

Но распоряжался здесь все-таки не Васька. Хотя, похоже, именно он и понравился Галине Сергеевне больше других гостей.

— Какой молодец! — восхищенно воскликнула она, оглядывая Ваську. — Настоящий пионер и товарищ. Один за всех — вот это верно.

Она вывела со склада бородатого мужчину в пятнистом фартуке и показала ему Ваську Кулакова:

— Вот он поможет грузить. Давай пошустрее. А мы пока по цеху пробежимся.

И хотя наш слух резануло торопливое слово «пробежимся», было радостно, что в цех мы все-таки попадем.

Огромный стеклянный аквариум цеха простирался на добрый километр. Под его крышей можно было поставить с десять школ, подобных нашей. Мы попали в сказочное царство умных станков.

Красиво выгибая гибкие, как у пантеры, спины, струились транспортеры. Они переносили изделия от рабочего к рабочему.

Громадный резак — в тысячу раз больше того, которым Андрей в своей фотолаборатории красиво выравнивал карточки — легко кромсал толстые металлические листы. Всевозможные прессы, потеряв уважение к металлу, обращались с ним как с пластилином, придавая заготовкам различные формы. Металл послушно застывал в указанной ему позе — словно пресс играл с ним в забаву по имени «Замри!»

Мы шли по цеху, и прямо на наших глазах рулон анаконды, вползавшей в прессы и механизмы, разлетался на кружки, миски, кастрюли, тазы… И повсюду — над головами рабочих и могучими хребтами машин — пламенели красивые плакаты: «Береги рабочую честь!», «Позор несунам!», «Реки сбегаются из ручейков», «Сорную траву — вон с поля!»

Потом мы вошли в цех, где шла окраска изделий. Пульверизаторы с шипением выдыхали залпы красок. Цветные валики, бесконечно вращаясь, делились с кастрюлями своим рисунком. В огромных котлах с краской купались кастрюли и кружки, другие висели и сохли, а со свежеискупанных сбегала цветная капель.

В цехе было красиво, чисто, весело. Всюду встречались добрые приветливые глаза. Рабочие казались нам волшебниками, факирами, укротителями. Любая настоящая анаконда живо уползла бы в страхе от могучих прессов. Впрочем, что такое живая анаконда

по сравнению с этими бесконечными металлическими рулонами? Из крошки-анаконды, даже самой престарелой, и десятка кастрюль не вышло бы, а из рулона — и не сосчитать. Это в джунглях своей Амазонки могла анаконда командовать парадом и держать в страхе округу, а здесь, в цехе, ей пришлось бы поджать хвост и втянуть голову в плечи. Впрочем, у нее и плеч-то нет. Уж лучше и не высовываться…

Когда мы заканчивали гулять по цеху окраски, к нам присоединился Васька Кулаков. Сам нашел нас здесь. Он выставил большой палец:

— Во!

— Нравится? — спросил я. — Правда, здесь здорово?!

Васька затряс чубом:

— Я про оркестр. Все инструменты погрузил. Легкота, а не работа. Можно ехать.

Чему радоваться, а чему и нет — дело, конечно, лично Васькино. Но плохо, что эти слова его услышала Галина Сергеевна. Она обрадованно захлопала в ладоши:

— Заканчиваем гулять! Все уже посмотрели — всю технологическую цепочку.

— А там что? — спросил я, показывая на окошечко в стене, куда на трех лентах транспортера бесконечно уплывала красиво окрашенная посуда.

Галина Сергеевна с досадой махнула рукой, моя назойливость явно раздражала ее:

— Ничего интересного. Цех упаковки готовой продукции.

Но тут неожиданно встрепенулся Васька:

— Почему неинтересно? Может, здесь самое интересное и есть. Давайте зайдем, — и не дожидаясь разрешения шефини, Кулаков первым зашагал к двери, ведущей в последний цех.

Здесь было царство шорохов. Шуршала бумага, шуршали опилки. Красивая посуда, сверкая как петух на солнце, скрывалась в мягких гнездах из опилок. Все это заворачивалось, забивалось, перевязывалось.

Васька повертел в руках кружку. Она была пригожа и, похоже, понравилась Ваське. С сожалением поставив ее обратно, Васька двинулся к шефине и зашептал ей что-то на ухо, кивая при этом на кружку. Я не слышал, что говорил Васька Кулаков, но она в ответ неуверенно сказала:

— Я попробую. Дело привычное. Гостей мы стараемся не обижать.

Оставив нас, она подошла к мастеру цеха и, жестикулируя, стала что-то объяснять ему. Все выяснилось очень скоро. Подошли две упаковщицы и, избегая смотреть нам в глаза, поспешно протянули каждому из нас аккуратный бумажный сверточек, туго перевязанный бечевкой. Под плотной упаковкой прощупывалась посуда.

— Что это? — удивился я. — Зачем?

Шефиня затрясла руками, прижимая палец к губам и словно целуя его:

— Тихо! Тихо! Это же сувениры. На память о нашей встрече. Сувениры. Я обо всем договорилась.

Только тихонько…

В это мгновение я ненавидел Ваську. Ну и попрошайка…

Мы потянулись обратно. Долгим, тяжелым, мучительным путем.

Мимо ушедших в дело рабочих под плакатами «Позор несунам!»

Мимо пресса близ плаката «Береги рабочую честь!»

Мне показалось, что каким-то странным образом обратный путь был вдесятеро дольше. Словно в тягучем и кошмарном сне мы кружили по цеху и не могли выбраться из него…

Сувенир, не весивший и килограмма, оттягивал руку — как будто был сделан из сгущенной материи черной дыры. Ноги увязали в настиле — словно мы шли не по ребристому металлу, а по липучему напалму, готовому вдобавок еще и вспыхнуть под ногами.

Когда мы наконец выбрались под небо, сердце мое колотилось как пресс. Прислони сердце в эту минуту к металлической ленте — и оно стало бы выколачивать из анаконды миски и кастрюли. Мы боялись встречаться глазами, будто все разом почувствовали себя соучастниками постыдного сговора. Что и говорить — было стыдно. Если бы эти изделия сами сделали… Впрочем, что с того? Мы же крадем их, как воры. Впрочем — крадем ли? Это же сувениры — шефиня так сказала. Но все равно было не по себе…

Весел был только Васька. Он разворошил упаковку и стало видно, что там покоится новехонькая кружка — хоть сейчас наливай в нее пепси-колу.

Галина Сергеевна вскинула руку, глянула на часы и пугливо проговорила:

— Давайте скорее!.. Не то можем не успеть… Скоро Цап-Царап заступит на смену, придется вам тогда сидеть здесь до утра.

Мы переглянулись. Что за диковинное имя?

— Цап-Царап? — переспросил я. — А кто это? Человек?

— Да не человек это, — махнула раздраженно рукой шефиня. — Вахтер наш. Старикашка несговорчивый. Говорю же — скоро ему заступать.

— А почему у него такое имя?

— Что, непонятно? Нос — почище чем у пограничной овчарки. С ним и директор не столкуется, и связываться не станет. Это же не человек, а засов. Ничего из ворот не выпустит — ни чужим, ни своим. Одним словом — Цап-Царап. Кличка у него такая. Еще, между прочим, с войны. Разведчик он бывший… Его уже сколько раз хотели в цех перевести, на какую-нибудь работенку потише, понезаметнее. А старикашка упертый попался, ни в какую не сдвинешь. Здесь, говорит, у ворот моя передовая. Умора… Фронт держит…

— Вы за инструменты боитесь? — догадался я, кивая на футляры, запрудившие сейчас кузов нашего грузовика стараниями Васьки Кулакова.

— С инструментами все в порядке, — сказала она. — Инструменты — по закону, документ имеется в наличии. Я за сувениры беспокоюсь, за сувениры. Ведь Цап-Царап, чудак, может кружечки ваши и отнять. Конфуз выйдет, нехорошо. Можно бы, конечно, и придумать исходящий документик, но долгая это история, долгая.

— А давайте мы их в инструменты спрячем! — хохотнул Васька Кулаков. — Вон какие у них кратеры здоровые. В один геликон все кружки войдут — у него жерло вообще как у вулкана.

— Пока не надо, — метнула ладонью шефиня. — Давайте так попробуем. Я все сама вахтерше объясню, поехали, ребята. Должны успеть. До смены Цап-Царапа еще минут пятнадцать…

Мы заняли места на скамеечке, и Мурад тронул. Подкатили к воротам, и Галина Сергеевна побежала к вахтерше, пропустившей нас сюда. Я люто ненавидел сверточек, сковавший сейчас мои руки и почему-то подчинивший их себе.

Шефиня вернулась быстро. Она улыбалась.

— Все в порядке! Можете ехать. Привет директору! Приезжайте, еще что-нибудь подарим…

Створка ворот оскалилась, и мы вырвались на волю.

Всю дорогу Васька дурачился — колотил ботинком в живот барабана, громыхал тарелками и орал самодельную песенку:

Мы посуду не вернули, Цап-Царапа обманули.

Ай-люли, ай-люли, Цап-Царапа провели!

Пусть узнают все и всюду — утащили мы посуду.

Ай-люли, ай-люли, Цап-Царапа провели!

Я слушал Ваську и тихо ненавидел и его, и посуду, и всех остальных делегатов, начиная с себя.

Мумин Ахмедович встретил нас у ворот. Будто знал, когда приедем. Духовые инструменты мы скорбно внесли в актовый зал и сложили на сцене.

— Чего хмурые? — сощурился директор. — Устали, что ли? Или под дождь попали?..

И не ответишь. Попасть-то попали. Да не под дождь. И разве дождь — самое страшное?

Ночью мне приснился Цап-Царап. Хоть я его никогда и не видел. Он был похож почему-то на Штирлица я телогрейке, но стоял у своих, заводских, ворот, мрачно говорил всем входящим и выходящим из ворот две фразы — «Позор несунам!» и «Берегите рабочую честь». Иногда лез в кобуру за пистолетом, но в кобуре лежала почему-то кружка, а не пистолет. Потом к нему лихо подрулила наша шефиня Галина Сергеевна и стала уговаривать Штирлица перейти на другую работу — «Освободилась, — радостно щебетала она, — должность Мюллера». Страшно колотилось сердце, хотелось крикнуть: «Цап-Царап, не уходи!» Но губы были налиты свинцом. Цап-Царап мотал головой, шефиня не отставала, и тогда он грозно тянулся к кобуре и с удивлением доставал — кружку. Шефиня радостно смеялась.

На другой день Васька пришел в школу с расписной кружкой, улизнувшей вчера от Цап-Царапа. На перемене Кулаков пошел в буфет и, перелив два стакана компота в свою кружку, ухватился за ручку и долго процеживал — будто кит, ловивший в компоте планктон. Всем любопытствующим он охотно отвечал:

— Сувенир от Цап-Царапа! — и таинственно усмехался.

Наконец я не выдержал, взял с подноса чистый стакан, подлетел к Ваське и, перелив в стакан недопитый Васькой компот, пошел к раковине и тщательно вымыл кружку.

— Ты чего это? — опешил Васька. — Почему чужую кружку воруешь?

— Значит надо! — зло бросил я и зашагал из буфета. Я еще не знал, что нужно делать. А пока шел к своему портфелю. Потому что мой «сувенир» прятался в нем — я не решился оставить его дома, а может, просто не захотел. Не знаю…

Достав свою кружку, я зачем-то пошел в пионерскую, к Розе. Ноги сами повели… Рядом со старшей пионервожатой стояли Коля Барабанов и Андрей Никитенко. Увидя в моих руках кружки, они почему-то захохотали.

— Вы чего? — обиделся я. Было досадно — на душе кошки скребут, а эти веселятся. Им небось Цап-Царап с пистолетом Штирлица не снился….

Вместо ответа они расступились, и я увидел на столе старшей вожатой, рядышком с текстом Торжественного Обещания, три вчерашние кружки…

Рядышком я поставил еще две:

— Вот моя. А вот и Васькина…

В двери показался разъяренный Васька Кулаков. Лицо его было перекошено яростью, кулаки сжаты. Такими кулаками только и выдавливать кастрюли из анаконды. И пресс не нужен. Но он не успел вымолвить и слова.

— Васька! — обрадованно закричал Барабанов. — Молодец, что пришел! Честно говоря, не ожидал, что и ты поступишь по-пионерски…

Васька растерялся, даже кулаки разжал, пар из пресса выпустил.

— Видишь, — показал Барабанов. — Мы тоже, решили вернуть эти сувениры обратно. На фабрику. Посылкой. Нельзя было брать…

У Васьки отвисла губа.

— А я — что?.. — залепетал он. — Я — как все.

И мы сели сочинять письмо, чтобы вложить его в посылку.

Мы написали:

«На фабрику посуды. Вахтеру Цап-Царапу.

Здравствуйте, уважаемый товарищ Цап-Царап! Возвращаем сувениры. Извините нас, пожалуйста. Мы нечаянно… И обязательно приезжайте в гости девятого мая. Позор несунам!.. Береги рабочую честь!.. С пионерским приветом!»

Почему мы звали Цап-Царапа приехать именно девятого мая?

Не знаю.

Может, потому что сегодня у нас тоже был самый настоящий день победы.

Над собой. Для начала — только над собой.