Молодой врач держал в руках историю болезни пациента, которого привезли вчера ночью. Он задумчиво просматривал малоразборчивые записи, качал головой.
Пациента привезли из отделения милиции при вокзале. Ничего страшного он не натворил, стражам порядка не сопротивлялся — наоборот, был готов отдать все за сотрудничество. А еще — за то, чтобы его заперли в самую крепкую камеру. А сами, тем временем, отправили бы наряд ОМОНа и спецназа — так и сказал, «ОМОНа и спецназа»! — на северное кладбище.
Был он не в меру возбужден, изрядно повеселил милиционеров своими заявлениями, требовал составить протокол, не дождавшись спецназа. В общем, случай был вполне ясным. Звонить родственникам несчастного милиционеры не стали, а посовещавшись, решили избавиться от добровольного арестанта — а то как бы вены себе не вскрыл или не покусал бы кого.
Теперь психиатр задумался — а настолько ли ясен этот случай? Пациент перевозбужден и напуган, ему требуются успокаивающие средства. Бедняга весь в синяках, одежда, в которой он ворвался в отделение милиции, была вываляна в грязи до последней степени. А синяки таковы, что на «особые методы» работы милиции их никак нельзя списать. А вот на бег по пересеченной местности и продирание через кусты — еще как.
— Люда, ты пока свободна, — кивнул психиатр медсестре, а когда та покинула кабинет, еще раз пролистал историю болезни.
Доктор производил впечатление человека, который забыл нечто очень важное, а сейчас усиленно пытается вспомнить.
Среди неврачебного мира существует миф, что все психиатры похожи на своих пациентов, а если выстроить десятка два докторов самых различных специальностей, то любой непосвященный мгновенно отличит именно психиатра.
Возможно, легенда не лишена некоторых оснований. То же самое происходит и с тюремными надзирателями — они все равно находятся в тюрьме, пусть и по другую сторону массивной двери.
Однако доктор, просматривающий историю болезни дебошира с Финляндского вокзала, был молодым человеком вполне заурядной внешности. Зато некоторые его телефонные контакты были весьма и весьма выдающимися. Он как бы с некоторым усилием протянул руку к телефону и стал набирать номер мобильника. Делал он это медленно и вдумчиво. Психиатр вспоминал номер — цифру за цифрой, притом делал это в процессе набора.
— Всеволод Рогволдович? — неуверенным (и совершенно несвойственным ему) тоном спросил психиатр.
— Да, Юра, внимательно вас слушаю, — немедленно последовал отклик.
— Имеется странный случай… — начал доктор чуть более оживленно.
— Отлично. Выкладывайте, — подбодрил его неведомый Всеволод Рогволдович.
И доктор, которого звали Юрием, начал «выкладывать» параноидальный бред своего пациента. Говорил он автоматически, и без всякого выражения.
Но Всеволод Рогволдович и не думал насмехаться над собеседником. Напротив, он просил говорить подробнее, задавал наводящие вопросы, и получал ответы, — все таким же скучным голосом.
Наконец, Юра завершил свое сообщение и слегка поправил сбившиеся очки.
— Замечательная информация, — сказал Всеволод Рогволдович. — О судьбе вашего несчастного пациента можете не волноваться. А вот все остальное… Юрий, мы с вами работаем уже не в первый раз, и вы знаете — благодарить мы умеем. Ждем и впредь информацию. Удачи вам!
И мобильник отключили. И в тот же момент на какую-то долю секунды отключился и сам психиатр. А потом его выражение лица стало совершенно обыкновенным.
Теперь, даже если бы его начали пытать и допрашивать с пристрастием, он все равно не смог бы назвать ни телефонный номер, ни имя собеседника. Да и вообще — о том, что он кому-то куда-то звонил, да и еще и нарушил врачебную тайну, Юрий накрепко забыл. По крайней мере, до следующего «интересного случая».
И уж тем более он никогда не узнал о последствиях «интересного случая» и своего звонка. Да и о судьбе несчастного (которого быстро выписали) тоже не задумывался.
А ведь случай и в самом деле оказался странным.
* * *
Не хотелось Виталию Валентиновичу ехать сегодня сюда. Совершенно не хотелось. Хотя никаких предчувствий не было. Просто место не самое приятное. Да и погода хорошая, хотя и лето уже на излете. Но ведь надо!
Он частенько укорял себя за то, что очень редко выбирался на кладбище. Цветы положить, подправить плиту, если начала проседать. Только времени постоянно не хватало. Вот и этим летом было не до поездки за город: у дочки сперва выпускные, потом — вступительные! А потом — эта дикая жара, ужасные сообщения о пожарах. Ужас, Содом и Гоморра! Жена, опять же, приболела. А еще дача жены — извечная головная боль человека, который родился в городе, не чувствует никакого особенного желания копаться в земле и «сливаться с природой», а вот приходится, знаете ли!
Внимание и забота Виталия Валентиновича требовались исключительно живым, а не мертвым. Что было, пожалуй, вполне справедливо.
К тому же, в глубине души (в чем он не признавался себе самому) Виталий Валентинович был убежден — на кладбище никого нет. Есть зарытые кости — и больше ничего. А душа… Если она и есть (а он, как и множество людей, полагал, что что-то где-то там непременно есть, хотя и считал себя атеистом), то уж всяко — в другом месте.
Но — обычай есть обычай. Поэтому совсем забросить родные могилы тоже нехорошо.
День уже приближался к концу. «Белые ночи» остались давным-давно позади, и темнело теперь быстро — конечно, не так, как зимой, но уже сейчас в воздухе появился прохладный легкий ветерок — предвестник сумерек.
Некрополь. Некрополис. Иначе говоря — город мертвых. Или — мертвый город. Есть такое место к северу от Петербурга, которое именно так и можно назвать. И если б он был один — так ведь нет! Есть и еще такие же города — огромные куски земли, где никто ничего не сеет. Хотя, еще как сказать: здесь была своя посевная, ее устраивают круглый год старость, неурядицы нынешнего времени, болезни, а частенько и насильственная смерть.
Кладбище и в самом деле было городом мертвых — совсем непохожим на небольшие деревенские погосты или на кладбища в черте города. Там могилы теснились, плиты едва не наползали одна на другую, а уж если ставились оградки, то так, что человек мог протиснуться между ними разве только боком. Да еще — и это непременно — на тех кладбищах росли деревья, укрывая своей тенью могилы.
Здесь было все иначе. Если городские кладбища гармонировали с историческим центром, то Ковалевка полностью принадлежала миру типовых однообразных домов.
Кладбище возникло где-то четверть века назад. Были даже времена — в самом начале перестройки, — когда «особо идейное» кладбищенское начальство запрещало ставить кресты над могилами. Зато потом даже церковь отстроили. И каждый день появлялись все новые и новые могилы. А над прежними возникали памятники — иногда скромные, порой — аляповато-безвкусные, роскошные, стоившие, наверное, цену очень хорошей квартиры для живых людей.
Памятник, к которому направлялся Виталий Валентинович, был из числа скромных. Да и не памятник, а плита с выбитой фамилией и датами жизни. До нужного участка Виталию Валентиновичу оставалось метров пятьсот. Он припоминал наиболее заметные памятники — идти, ориентируясь по ним, проще. Вот, к примеру, мимо этого сооружения с белыми колоннами просто так не пройдешь — пораженный взгляд непременно остановится на нем. А дальше будет строгая черная монолитная стела без всяких фотографий: единственным украшением стали стихотворные строки — на русском и, как ни странно, на китайском. За ним — небольшой, но заметный памятник, металлический футбольный мяч на постаменте.
В ту сторону идти и следовало.
«Припоминай, припоминай! Так редко бываешь, что уже и тропинку забыл…» — укол совести был слегка болезненным, но тупым и вполне переносимым.
Нужный Виталию Валентиновичу участок находился в отдалении. Его начали «осваивать» лет пятнадцать тому назад, а потом долгое время там не появлялось свежих могил. Теперь же оказалось, что слева появилось несколько новых рядов. Он обратил внимание, что примерно пять или шесть могил неподалеку были отрыты — вероятно, заранее.
Посетителей уже не было — должно быть, все они предпочли уехать в город в переполненных поездах еще днем.
Малолюдность вдруг показалась неприятной.
Виталий Валентинович остановился, сжимая в руке цветы, купленные у одной из торговок, оккупировавших дорогу от станции к кладбищу. Вот и нужная могила. К тому же, он был здесь не один — около одной из недавних могил стояла женщина. Ее лица было не разглядеть, но Виталий Валентинович решил, что она — весьма и весьма пожилая. Возможно, пришла проведать недавно умершую школьную подругу или соседку.
Не задерживаясь, он шагнул к «своему» участку. Нет, на сей раз бетонная могильная плита оказалась неповрежденной. Никто не тронул небольшой стелы с выбитым на ней крестом. Виталий Валентинович постоял пару минут, не представляя, что надо говорить в таких случаях, да и надо ли? Скорби не было, была усталость. А еще вдруг пришло осознание бессмысленности происходящего, понимание того, что — нет, еще нескоро, очень нескоро… После тридцати, а то и сорока чемпионатов страны по футболу… После торжественных проводов на пенсию, если только пенсионный возраст оставят так, как есть… После того, как дочь закончит институт, защитится, выйдет замуж, родит ребенка… после того, как поступит в институт внук… Вот после этого он, Виталий Валентинович Круглов, переселится сюда, в этот город мертвых, под такую же точно бетонную плиту. И никакого смысла в жизни больше не останется, кроме даты рождения и смерти.
Он содрогнулся.
Вот отчего Виталий Валентинович не любил кладбищ. А особенно — таких некрополей, перенаселенных кладбищ при перенаселенных городах.
Он быстро выкинул прошлогоднюю пожухлую траву, поставил цветы в банку, еще минуту — скорее, для очистки совести — постоял над могилой. Потом огляделся, собираясь отправиться к вечерней электричке.
Старушка стояла над могилой все в той же позе, не сдвинувшись ни на миллиметр.
Почему-то ему показалось важным, что поблизости кто-то есть. Пускай даже этот «божий одуванчик», главное — чтобы не одни мертвецы.
Через мгновение бабка засеменила к дороге.
«Ну, пора и мне», — подумал Виталий Валентинович, бросив последний взгляд на могилу. Оставаться одному на этом огромном кладбище в подступающих сумерках, очень не хотелось.
Он зашагал по тропинке между могилами, надеясь поравняться со старушкой и с нею же дойти до станции.
Мрачное место, пропитанное испарениями смерти, навевало не менее мрачные мысли. Виталий Валентинович вспомнил, что электрички в это время ходят плохо, хотя на этой ветке все еще терпимо, если не считать таких дней, как Троица. А вот на соседней порой творился сущий кошмар. Кто-то — вроде бы, сосед по тамбуру, — говорил, что случается и такое — люди умирают прямо в поезде, набитом до отказа.
Сам сосед, конечно, этого не видел, но вот кто-то из его знакомых. В общем, как-то в июльскую жару электричка пришла на «Удельную», а из тамбура, где люди стояли едва ли не на головах друг у друга, выпал человек. Мертвый. Целый час в тамбуре с живыми ехал мертвец! Видимо, инфаркт.
Пока Виталий Валентинович вспоминал обыкновенные житейские истории, которые были пострашнее «ужастиков» Стивена Кинга, он вышел на дорогу между участками кладбища. Старушка медленно шла шагах в десяти от него, и было что-то странное и настораживающее в ее мучительной, но размеренной и какой-то механической походке. Вроде бы, она должна на что-то опираться — при таких-то шаркающих шагах. Но никакой клюки не было.
Однако не это встревожило Виталия Валентиновича. Он почувствовал резкий неприятный запах. Ну, разумеется, никакая это не одинокая старорежимная бабуся, пришедшая навестить дальнюю родственницу или школьную подругу. Бомжиха, самая обыкновенная бомжиха! Шляется по кладбищу в поисках водки, которую традиционно оставляют на могиле для покойника. Скажите на милость, что за дурацкое язычество! И питается бомжиха, должно быть, тоже с кладбища!
Вот дрянь!
Виталию Валентиновичу показалось, что его сейчас вывернет наизнанку. А мерзкий запах еще более усилился.
Он невольно поморщился и замедлил шаг. Обернулся— нет, позади никого. Он тут один, а впереди тащится эта тварь, и обойти ее — выше всяческих сил.
Это ладно, а если она на самом деле — не одна?
Если здесь целая шайка бомжей? Конечно, ничего они ему не сделают, с него и брать-то, по большому счету, совершенно нечего. Но сама по себе вероятность встречи с этими существами, лишь отдаленно похожими на людей, заставила Виталия Валентиновича непроизвольно вздрогнуть.
Он огляделся, надеясь свернуть к рядам могил и пройти около них. Заодно и путь до станции можно срезать. А эта… не потащится же она к станции, в самом-то деле?!
Так бы Виталий Валентинович и поступил, и спокойно бы миновал старуху, но было уже поздно. «Бомжиха» неожиданно остановилась, а потом медленно, словно на шарнирах, обернулась. И посмотрела на одинокого путника.
«Посмотрела» — это так, для красного словца. Потому что смотреть ей было нечем. Не было у нее глаз. И половины лица тоже не было. Уже успели истлеть.
На Виталия Валентиновича, вполне нормального человека, уставились пустые глазницы покойницы. А потом этот монстр из глупого голливудского фильма о воскресших мертвецах сделал шаг в направлении человека. А затем — и еще один…
Виталий Валентинович тупо смотрел на происходящее. Он словно бы прирос к месту, пока разум пытался хоть как-то объяснить появление на кладбище ожившей покойницы. Но попытки были сплошь неудачными, и тогда разум ушел в тень.
С диким криком человек рванулся от покойницы в истлевшей одежде, перепрыгнул через канаву, бросился бежать, спотыкаясь о могилы, не видя никаких тропинок — лишь бы не упасть, не сломать ногу, лишь бы подальше, подальше!
Каким-то чудом он и в самом деле не сломал ногу, не разбил себе лоб о массивные памятники, не свернул шею и не получил инфаркт, перелетая — при довольно солидном возрасте — через канавы и рвы. Обернуться назад Виталий Валентинович не мог.