4

Под вечер по шоссе, проходящему через деревню Челядну, полз легковой автомобиль. Гестаповцы арестовали вдовца Вибога и теперь вот возили его по деревне, требуя, чтобы он указал им дома своих помощников и соучастников. Они уверены, что схватили одного из самых главных партизан.

Вибог сидит между двумя гестаповцами. Весь он — кожа да кости, губы плотно сжаты. Он молчит. Тщетно гестаповцы выспрашивают его, напрасно грозят.

Они объехали уже всю деревню, машина развернулась и поползла в обратном направлении. Вибог по-прежнему молчал. Немцы рассвирепели и приказали водителю ехать в отделение гестапо.

Машина остановилась перед зданием гестапо. Гестаповец, сидевший рядом с шофером, вышел и стал за раскрытой дверцей.

— Выходи! — приказал он по-немецки.

Вибог одной ногой ступил на землю, собираясь выйти из машины, и вдруг с силой ударил гестаповца дверцей, а сам стремительно выскочил из машины, перемахнул через кювет, а затем через ручей. За ручьем рос густой орешник, в нем Вибог и скрылся. Когда гестаповцы опомнились и начали стрелять, он был уже далеко.

Вибог пробрался к деревянной ограде заповедника, влез на нее и пополз на животе по верхнему бревну. Он знал, что его будут искать с собаками, и хотел сбить преследователей со следа.

Всю ночь Вибог блуждал по лесу. Он все чаще и чаще отдыхал, сидя то в зарослях кустарника, то на разлапистых ветвях старых елей, опустившихся до самой земли, и никак не мог отдышаться.

На рассвете он понял, что заблудился. Это испугало его. Он-то всегда считал себя в лесу как дома, и вот на тебе — не может понять, где очутился. Вибог прислонился к дереву, закашлялся. Возле него с шумом взлетела стая птиц, и он в страхе из последних сил побежал дальше.

Стало светать. Взошло солнце, оно рассеяло ночную тьму, а вместе с ней и страхи Вибог а. Вскоре в лиственничном лесу он наткнулся на дровосеков. Они сидели у костра и грелись.

— Добрый день, — поздоровался Вибог.

Люди исподлобья, подозрительно разглядывали его.

— Дай бог, — ответил один из них, видимо старший. — Откуда ты, добрый человек?

— Из дальней деревни.

— Из Челядны?

— Да.

— Ну что ж, ладно, — кивнул дровосек. — А что ты делаешь тут в лесу?

Вибог решил открыться им — эти люди располагали к себе.

— Да если говорить правду, я скрываюсь от погони.

Дровосеки переглянулись, помолчали.

— Ага. Кто же за тобой гонится?

— Да эти, в черных мундирах. Кто же еще?

— Ах эти, — сказал старший и сдвинул шапку на затылок. — Ну от этих убежать можно.

— У них собаки.

— Что ж, собака — немая тварь, не заговорит.

— Да ведь это ученые собаки. От них трудно скрыться.

— Э, что там! Обмануть их можно.

Вибогу пришлось снять пиджак, и они сожгли его. Вместо пиджака ему дали теплую накидку. Ботинки Вибог оставил. Старик лесоруб разгреб костер, так что от него осталась лишь горячая зола, и Вибог прошел по ней в ботинках. Теперь его подошвы стали чистые. Потом самый сильный из дровосеков взвалил Вибога на спину и перенес через поляну в лес, чтобы совсем никаких следов на земле от его ног не осталось.

— Ну вот, теперь и собака не страшна, — сказал старик дровосек.

Оказалось, что Вибог попал на Верхнюю Бечву в льготское лесничество.

Его спрятали в яме. После обеда лесорубы привели к нему лесника Зетека. Он был несколько растерян и даже напуган, но все-таки пообещал вечером связать Вибога с Йозефом Папрскаржем.

* * *

Прежде чем войти в ресторан рожновской гостиницы, Папрскарж еще раз подумал, правильно ли он поступает. Но потом все же нажал на ручку двери.

В ресторане было шумно. В углу веселилась подвыпившая компания, что было не редкостью в те времена. Ярыну Груберову Папрскарж увидал за столиком у вешалки, она сидела с газетой в руках.

Он узнал о ней от молодого мясника Олы Ушелика, своего бывшего ученика. Из Олы вырос лихой молодец. Он не раз переводил контрабандой стада коров из Словакии. Границу Ола знал как свои пять пальцев. Потому-то Граховец и завел с ним знакомство. С лифтершей из Брно Ярыной Груберовой Ушелик познакомился как-то летом в Рожнове и сразу влюбился в нее. Они обручились, и по настоянию Олы Ярына уехала из Брно. Правда, она, возможно, уехала и потому, что ее вскоре стала разыскивать полиция. В Карловицах, куда Ушелики переселились недавно, Ярыне найти работу не удалось, так как в учреждения всетинского округа принимали на работу только местных жителей. Ее выручил знакомый Ушелика, врач рожновского курорта, устроив на работу в кабинет диатермии.

Папрскарж подал Ярыне руку, сел рядом. Заговорил о газете, которая была в ее руках. В обществе малознакомых людей он с удовольствием изображал болтливого старичка — это было самое безопасное.

— Ола приведет Ганзелку, — вдруг перебила его Груберова.

Папрскарж кивнул и продолжал говорить. Но мысли его сейчас были о другом. Граховец принес приказ штаба партизанской бригады выявлять людей, которые по каким-то причинам хотят покинуть Чехию, и переводить их через границу.

Вскоре пришел Ушелик, молодой, невысокий парень, плечистый, с загорелым лицом и коротко остриженными жесткими волосами. С ним был Ганзелка и еще какой-то блондин.

— Это доктор Дворжак, — представил Ушелик блондина Папрскаржу и Ярыне. — Я заодно переведу и его, — добавил он без всяких предосторожностей. Ушелик был явно подвыпивши, и ему, наверное, сейчас море по колено.

Папрскарж сидел молча. Поведение Ушелика ему не нравилось.

— Ола, — укоризненно сказала Ярына, — вы пили?

— Пили, — засмеялся Ушелик, и тут Папрскарж заметил, что у обоих его спутников тоже блестят глаза.

Ола попросил принести рюмки и вынул из бокового кармана бутылку водки. Он налил всем и высоко поднял рюмку, чтобы произнести тост; его тут хорошо знали, ведь не одного теленка пригнал карловицкий мясник во двор этой гостиницы.

Ганзелка все время молчал, сидел тихо, незаметно. Зато Ола Ушелик и Дворжак болтали наперебой все, что взбредет в голову, и с каждой новой рюмкой становились все шумнее и хвастливее.

Папрскарж наблюдал за ними со все возрастающим недовольством и тревогой.

Когда Дворжак на минуту отлучился, Папрскарж наклонился к Ушелику через стол и, серьезно глядя ему в глаза, сказал:

— Послушай, Ола. Мне не нравится твоя чрезмерная откровенность. Ты слишком много говоришь. Этот Дворжак — чужой человек.

— Чужой? Совсем он не чужой, — начал возражать Ушелик.

— Откуда ты знаешь, что он не шпик? — опасливо спросила Ярына.

— Ведь ты его совершенно не знаешь, ты только сегодня впервые увидел его, — строго заметил Папрскарж.

— Да не бойтесь вы, — убеждал их Ушелик. — У меня нюх!..

Это их не убедило, они сидели подавленные.

— Если бы я не верил людям, я бы вообще не стал их переводить через границу! — вышел из себя Ушелик.

— Допустим, — заметил Папрскарж. — Но ведь сперва надо хотя бы узнать, что это за человек.

— Да что вы беспокоитесь! Он парень что надо. Бежал из Праги, а теперь хочет перейти границу. Должны мы помогать таким или нет?!

— Должны, но…

— Мы ведь рискуем только до тех пор, пока он не попал в бригаду. А там — уж будьте спокойны — Ушьяк его проверит. Говорят, там каждого новенького как следует прощупывают.

Ушелик разговорился. Он любил разглагольствовать насчет партизанских законов и обычаев.

— Без разрешения никто не имеет права оставить свое место, и один человек никогда не знает всех паролей, если уходит из лагеря, — продолжал он.

Дворжак между тем вернулся и подсел к Ярыне. Осоловевший Ола Ушелик болтал не переставая. Он всячески расхваливал партизанскую жизнь. Папрскарж делал вид, что слушает его, а сам старался прислушиваться к тому, что Дворжак говорит Ярыне. Груберова — баба не промах, она старалась побольше выведать у него.

— А сколько вам лет? — кокетливо спрашивала она Дворжака.

— Угадайте.

— Ну, тридцать, не больше…

— Что вы! Мне только двадцать восемь.

— Так вы совсем молодой!

— Но я успел много пережить, — говорил Дворжак. — Любил одну женщину. Она была намного старше меня, но я ее очень любил. Мы строили планы на будущее. Однажды я вернулся из деловой поездки и узнал, что она мне неверна.

Он разглядывал скатерть и вертел пальцем бумажный кружок-подставку из-под пивной кружки.

— А потом еще крах фирмы, — продолжал Дворжак. — Я был компаньоном одной фирмы, и мы занимались кое-чем таким, что противоречит законам протектората, как это сейчас нередко бывает… К счастью, меня предупредил брат, что за мной придут, а брат у меня в тайной полиции, в нашей тайной полиции… Конечно, ничего хорошего ждать мне не приходилось: я — бывший офицер, перед войной работал на нашу разведку в Германии, знаю все диалекты немецкого языка, что ж мне было ждать?! Я и убрался поскорее из Праги — без денег, без всего… Надо было спешить…

— Жизнь за жизнь, и никакой пощады — вот как у партизан, — гудел Ушелик в лицо Папрскаржу, держа его за борта пиджака и раскачиваясь из стороны в сторону.

Папрскарж только кивнул, но сам подумал о другом — верить или не верить этому Дворжаку?

Вдруг Ушелик заметил в углу зала знакомых и побежал к ним. Дворжак тотчас же придвинулся поближе к Ярыне.

— Осторожно, — предупредила она его, — Ола ужасно ревнив. Вам это может дорого обойтись!

— Серьезно? — засмеялся Дворжак, но все же немного отодвинулся. — Знаете, говорят, женщина как кошка: кто ее гладит, того она и царапает, кто ее гонит, к тому она ластится.

Папрскарж снова с беспокойством взглянул на Дворжака. Он видел, что Дворжак все время держится настороженно, даже когда смеется, и подумал: «Это стреляный воробей…»

Время шло. Ушелику предстояла еще дорога в Карловицы. Он хотел увезти с собой на бричке Ганзелку и Дворжака, чтобы уже следующей ночью переправить их в Словакию. Но Дворжак отказался — он, мол, приедет в Карловицы завтра поездом и сам найдет Ушелика. Он позвал хозяина гостиницы, заказал комнату, достал документы для регистрации.

— И вы не боитесь? — удивленно спросила Груберова, когда хозяин гостиницы отошел.

— А, пустяки! — махнул рукой Дворжак. — Полиция наверняка разыскивает меня только в Праге, ей и в голову не придет искать меня в каком-то Рожнове…

Когда они выходили из гостиницы, чтобы проводить Ушелика, Папрскарж решил, что сегодня же расскажет об этом человеке Руде Граховецу.

* * *

День клонился к вечеру. У задымленного дощатого шалаша лежал на солнышке овчар и дымил трубкой так, что казалось, будто где-то что-то горит.

— Недаром говорится: до валашского шалаша что до валашского неба, — задыхаясь, заметил Руда Граховец, с трудом одолев наконец крутой подъем. Он шел во главе цепочки людей. Отдышавшись, Граховец поздоровался с овчаром:

— Здравствуйте, дядюшка!

— Здравствуйте, люди добрые! — промычал старый овчар, но не поднялся, а лишь перевалился на другой бок, подперев голову рукой.

Это место с овечьим загоном и шалашом овчара называли Вольная Воля, и неспроста. Находилось оно совсем близко от словацкой границы. Именно здесь границу перешли уже множество беглецов.

— Где же ваши сторожа? — спросил Граховец.

Он знал, что негоже торопиться и сразу начинать разговор о деле.

— Овчарки при стаде. Где же им еще быть?! — ответил старик и не спеша начал подниматься. — Пожалуй, пора загонять овец.

Прибежал огромный мохнатый пес и свирепо залаял.

— Веди их, Влкош, веди, — приказал ему овчар, указывая на загон.

Влкош стрелой помчался вниз. Оттуда доносился звон колокольчиков.

Когда овцы, теснясь, спешили в загон, их спины напоминали набегавшие друг на друга волны. Влкош лаем подгонял овец.

Опершись о дощатую стену, Папрскарж тяжело дышал. Лицо его было багровое. Он так долго убеждал и упрашивал Граховеца, что тот наконец согласился взять его. Папрскарж знал, что Граховец идет на Штявник, в штаб бригады, и счел бы за обиду, если б его не взяли — ведь он так много сделал для партизан.

Граховец видел, что ему сейчас плохо.

— Вот видишь, Йозеф! Не надо было тебе идти!

— Нет надо… — прохрипел Папрскарж.

— Как дела? — наклонившись к Папрскаржу, спросил изможденный блондин. — Надо еще немного потерпеть.

Это капитан Петр, сибиряк. Немцы взяли его в плен тяжело раненным, когда он был без сознания. Несколько раз он пытался бежать, но неудачно, его ловили, и снова начинались пытки и страдания. И все же он вновь убежал. На Бечву он привел с собой целую группу советских военнопленных.

Овчар подал гостям деревянные ковши с обратом. Они подкрепились и посидели еще немного, дожидаясь темноты.

— В сторону овчарни «У черничника» не ходите. Лучше уж пройдите около «Распри». Но смотри, сынок, будь осторожен, потому что с тех пор, как в Словакии произошло восстание, немцы зорко стерегут здесь границу, — наказывал Граховецу овчар.

— Ну как, Йозеф, может, останешься? — в последний раз спросил Папрскаржа Граховец.

Папрскарж упрямо молчал. Граховец пожал плечами и зашагал по гребню, как и прежде, впереди всех.

Минут через тридцать Граховец остановился, ожидая, пока подтянутся остальные. Последним в полном изнеможении плелся Папрскарж.

— Перед нами овчарня «Распря». Иногда сюда захаживают немецкие патрули, отдыхают в шалаше. Нам надо обойти это место тропкой по склону. Когда «Распря» останется позади, мы уже будем на словацкой стороне. Я знаю эти места так, что пройду с закрытыми глазами — не ошибусь.

На горы опустилась такая темень, что каждому пришлось повязать на шею белый платок, чтобы видеть впереди идущего.

Неизвестно почему немцы все же обнаружили группу, со стороны овчарни «Распря» без предупреждения защелкали выстрелы.

Но Граховец и его спутники не стали пережидать и, не заботясь больше о соблюдении тишины, побежали по открытому склону вниз, в долину.

Скоро стрельба стала стихать. Все вздохнули с облегчением.

— Папрскарж, ты здесь? — позвал Граховец.

Папрскарж не отозвался.

— Йозеф! — приглушенным голосом снова позвал Граховец.

— Надо его найти, — заявил Вибог, который очень привязался к Папрскаржу за последнее время, пока прятался у него.

— Как же ты будешь искать его в такой темноте?

— Найду. Нельзя же его оставлять!

Граховец, Вибог и еще двое отправились искать Папрскаржа. Искали недолго.

— Ребята! — позвал вполголоса Вибог, который видел в темноте, как кошка. — Вот он!

Граховец опустился на колени, приложил ухо к груди Папрскаржа, распростертого на земле.

— Живой.

Папрскарж был без сознания, но, когда они стали осторожно поднимать его, пришел в себя.

— Вы ранены? — участливо расспрашивал Вибог.

Папрскарж стал ощупывать себя, дотронулся до головы, и рука сразу окрасилась кровью. Пуля задела кожу на виске.

— Пустяки! — произнес Папрскарж. Однако ему снова стало плохо, и он не смог встать.

Граховец пополз к русским посоветоваться. Трудная ситуация: за спиной — немцы, а вниз идти далеко. Папрскарж не дойдет. Решили, что Вибог отведет его обратно к овчару — это все же ближе.

Пригнувшись к земле, то и дело отдыхая, Вибог и Папрскарж снова перебрались на моравскую сторону. А вот и шалаш.

Овчар сразу открыл, даже не пришлось стучаться. Он промыл и перевязал Папрскаржу рану, уложил его спать на лохматой бурке.

— Глотни-ка, — сказал он, протягивая Папрскаржу бутылку с самогоном.

Папрскарж послушался, глотнул и через минуту уже крепко спал.

Граховец благополучно доставил русских в штаб на Штявник. А когда на рассвете он снова перешел границу, то увидел, что овчарки с Вольной Воли уже выгоняют овец из загона.

* * *

— Мы с тобой подождем на улице, Йозеф, — сказал Руда Граховец, отходя с дороги в тень развесистых каштанов.

Папрскарж прислонился к старому потрескавшемуся дереву.

Двое их спутников вошли в домик хозяина табачной лавки Яскульчака. Вечер только наступил, и тот еще не закрыл дверь на крючок.

Горбатый лавочник поднялся. Он сидел за старой швейной машиной, из-под очков на длинном носу смотрели колючие глаза.

— Пан Яскульчак?

— Да, да. В чем дело, господа?..

— Уголовная полиция.

— А-а, пожалуйста, присядьте. — Яскульчак торопливо стал вытирать кухонные табуретки.

— Это вы сообщили нам о Галчане?

— Да, господа, это я, я и моя сестра, — подтвердил Яскульчак. «Галчана забрали позавчера, крышка теперь Галчану», — думал он.

— Сестра дома?

— Нет… Она куда-то вышла. Но все равно, господа, это я, я писал, своей рукой, — тараторил Яскульчак.

— Ладно. Оденьтесь, пойдете с нами.

— Да… да… конечно… Я к вашим услугам, господа.

Он вышел за ними, тщательно запер дверь, подергал за ручку, влез на камень, который стоял у двери, чтобы положить ключ за притолоку.

— В Завадилку, господа? В ответ — ни звука.

— Разве вы не на автомобиле?

И на этот раз ответа не последовало.

Свернули к мостику через Бечву. Тут Яскульчак весь затрясся, и на лице его выступил холодный пот. В конце мостика стояли Граховец и Папрскарж.

— Пан директор!.. — воскликнул Яскульчак, но ему заткнули рот платком.

Яскульчака схватили под руки и торопливо перетащили через мостик. Берег здесь когда-то укрепляли камнями и заливали бетоном, но все это давно развалилось. Легко, как ребенка, втащили они Яскульчака на остаток бетонной стенки.

Один из партизан подпрыгнул и наклонил толстую ветку ольхи. Перекинув через сук конец веревки, он обмотал вокруг шеи Яскульчака другой конец. Потом легонько толкнул Яскульчака вниз со стенки, и мгновение спустя тело горбуна закачалось над речкой.

Метрах в десяти от них вверх по течению послышались ребячьи голоса, смех, визг, всплески воды.

Партизаны быстро прошли через ивняк на мостик и на дороге простились. Спутники Граховеца и Папрскаржа направились вверх, в горы, а Граховец решил проводить Папрскаржа домой.

Папрскарж был взволнован. Перед глазами стоял повешенный Яскульчак.

— Ребятишки увидят его… перепугаются…

Ему хотелось сказать что-то другое. Чувствовал он себя отвратительно.

Граховец взял его под руку.

— Слушай, Йозеф, это ведь не только месть. Люди должны увидеть, что есть еще какая-то сила, что немцы не всемогущи…

Граховец говорил горячо, возбуждаясь все больше и больше. Папрскарж молча слушал.

— Он же доносчик! Похвалялся, что донес на Галчана, а кто знает сколько еще людей на его совести и скольких бы он еще выдал…

— Я понимаю, Руда, я все понимаю… Но прошу тебя, оставь меня сейчас, пожалуйста…

В эту ночь Папрскарж долго не мог уснуть. Он все время видел перед собой Яскульчака, который, скрючившись, как паук, раскачивался над рекой.

 

5

Как ни старались партизаны сохранить в тайне свое местонахождение, а по округе все же разнеслось, что на Вартовне действует партизанский отряд. Впрочем, Матея это устраивало, потому что при таком положении облегчалась задача установления связи с другими группами Сопротивления. Наладилась связь не только с Липталом, но и с Сенинцами и с группой из Плоштины, да и в Прлове были теперь свои люди. И лишь осторожный Янек Горнянчин опасался, что к добру это не приведет, хотя и признавал, что с продовольствием стало легче.

К тому же в землянке у Юращаков народу стало больше.

Пришел Буковян, староста одной из деревень возле Всетина. Это был спокойный, рассудительный человек, и тем не менее ему пришлось бежать из родной деревни. Когда был получен строгий приказ сдавать теплые вещи для «зимней помощи», Буковян сказал писарю:

— Садись-ка за стол и пиши: «Я согласен, что помогать надо, только дать мы ничего не можем, потому что наша община вся в долгах. В общественной кассе хоть шаром покати, все равно как в амбаре весной. С большим уважением, Цырил Буковян, староста». Да еще припиши им, чтобы не обижались!

Но власти, видать, обиделись, а поскольку Буковян давно уже был на заметке, то решили его арестовать. Буковян был в это время в поле, и, когда его сын прибежал и сказал, что за ним приехали из полиции, он не мешкая отправился в горы искать партизан.

Другого новичка звали Веркшуцак .. Это он пропускал через ворота всетинского оружейного завода машину, когда надо было отвезти что-нибудь на Вартовну, и позволял Старыхфойту выносить с завода части пулемета. О делах Веркшуцака, видно, кто-то пронюхал, и за ним начали следить полицейские сыщики. Вот он и решил, что лучше, не дожидаясь, когда его схватят, уйти в горы, к партизанам.

Приходили на Вартовну связные Дворжищак, Вчеларж, Заиц. Они все настойчивее просили разрешения остаться, говорили, что они уже на подозрении у властей. Но связные нужны были партизанам в деревнях, на фабриках, и поэтому их отправляли обратно. Да и, по правде говоря, нельзя было собирать на Вартовне много народу, ведь зимой прокормить всех здесь было бы трудно.

* * *

Целерин получил от отца из Жамберка письмо, в котором сообщалось, что у железнодорожников приготовлена для партизан очередная партия вещей. Целерин уехал, и несколько дней о нем не было ни слуху ни духу.

Потом явился возбужденный и радостно сообщил, что привез много всякого добра и оставил его в Визовицах на станции. Было удивительно, как он вообще доехал с таким грузом.

Старыхфойту запряг лошадь и поехал с Целерином на станцию, а Эстержак и Горнянчин дожидались их в деревне. Багаж оказался не так велик, как рассказывал Целерин, но тем не менее, когда у Эстержака они открыли чемоданы, в них оказалось двенадцать пар кожаных ботинок, несколько дюжин носков, рукавицы и свитеры, как и в первый раз.

— Это должно было следовать на Балканы, а ботинки, может, и еще дальше, на африканский фронт, — объяснял Целерин.

Тащить сейчас все на Вартовну не имело смысла — свитеры, носки и рукавицы понадобятся ребятам, только когда наступят холода. Поэтому решили сложить чемоданы у Эстержаков под лестницей.

Вскоре после этого Горнянчин неожиданно зашел к Эстержакам, и глазам его предстало такое зрелище: над раскрытым чемоданом склонилась Марта, сестра Эстержака, а у окна шурин Эстержака из Лутонины, Млечко и Мика Сурын примеряли свитеры.

Янек был в негодовании.

— Что же это такое! Вы тут делите, выбираете, а ребята на Вартовне зимой будут мерзнуть в своих лохмотьях? Да как вы смеете?

Они растерялись. Не ждали, что их застигнут за подобным занятием. Первой нашлась Марта.

— А ну-ка, Янко, примерь и ты, свитерок. Может, и тебе какой подойдет…

— Ну и будет же вам взбучка! Сейчас пойду к Матею, он вам покажет! — пригрозил Янек в ответ на слова Марты и, с трудом сдерживаясь, вышел из дома.

На верхнем конце деревни он встретил Эстержака, тот только что вышел из лавки.

— Славно стережешь ты партизанское добро, Эстержак, ничего не скажешь! — начал Янек без предисловий. — Твое семейство растаскивает партизанское имущество, Млечко и Сребреник тоже греют руки!

Горнянчин просто задыхался от злости. А Эстержак слушал и даже не пытался оправдываться.

— Ну а ты-то знал об этом? — допытывался у него Горнянчин.

— Я ничего не мог с ними сделать, Янек, — признался Эстержак.

Горнянчин быстро взбежал на Вартовну. Матея он нашел у Юращаков, тот сидел на лавке у печи и играл с маленьким Юркой, которого держал на коленях.

Янек с возмущением рассказал ему обо всем.

Но Матей был невозмутим. Он поставил Юрку на пол, слегка шлепнул его и отправил во двор.

— Брали вещи, говоришь? Ну и что? — добродушно сказал он. — Ведь брали-то свои люди.

Горнянчин оторопел. Он не верил своим ушам.

— Свои? Значит, и этот богатей Сребреник, Мика Сурын, тоже наш? И Млечко? И Марта? Ты не прав, командир. Вещи нужно перенести на Вартовну, пока не поздно, — сказал Горнянчин.

— Хорошо! — согласился Матей.

* * *

Сумрачный вечер. На склоне слышится журчание ручья. Партизаны опустились возле него на колени, чтобы умыться. Потом расселись на траве.

— Эх, — вздохнул Филек Зесече, — кишка кишке песню поет, да что толку!

— А ребята-то радуются, пировать собрались! — заметил Властик.

— Ничего, поедят впридумку да вприглядку, — вставил Ломигнат.

— Обед будет прямо панский. На закуску рыбьи ножки да заячьи крылышки, — захохотал Цыра Зподъяловчи.

Шутки немного развеселили их.

И лишь Буковяну, который устал от ходьбы больше других, было не до шуток:

— Да ну их, эти панские закуски! Был бы ломоть хлеба!

А дело было вот в чем. Лесник из липтальского заповедника нашел в лесу серну, убитую браконьером, и сообщил партизанам, чтобы они пришли и забрали ее. И вот они отправились туда с мешками, рассчитывая разделать тушу на месте и перенести мясо на Вартовну. Но начальство тем временем разнюхало про серну, и леснику пришлось отвезти ее во Всетин. Не солоно хлебавши, измученные и голодные, возвращались партизаны к Юращакам.

Между тем стемнело. Партизаны встали, чтобы перейти шоссе и подняться на Вартовну.

По ту сторону шоссе Ломигнат со смущенным видом свернул в сторону.

— Вы ступайте, ребята, а я заскочу к Горнянчиным, у меня там дело…

— Знаем мы эти дела, — ухмыльнулся Филек Зесече. — Фанушка!

— Знаешь, Лом, — крикнул ему вслед Буковян, — мой дед говаривал: если идешь на войну, помолись один раз, если отправляешься в море, помолись два раза, если задумал жениться, помолись трижды…

В последнее время Ломигнат жил в землянке. Немцы всюду его разыскивали. Фанушка теперь жила у Горнянчиных. Лом при каждом удобном случае старался забежать к ним.

В этот вечер он остался у Горнянчиных ужинать. Светлана поставила на стол большой горшок вареной картошки, а молока Лом мог пить сколько душе угодно. Но он даже не замечал, что ест-пьет, потому что видит одну только Фанушку.

Потолковали о том о сем, речь зашла о Мише — он все еще лежал на сеновале.

— Делаем, что можем, а улучшения нет, — удрученно вздыхала Светлана. — Надо бы доктора…

За разговорами хозяйка приготовила ужин для раненого.

— Давайте мы отнесем ему, — предложил Ломигнат.

Он взял у Светланы миску картошки с молоком и ухватил Фанушку за руку.

Когда они взобрались по лесенке и подняли дверцу сеновала, оттуда хлынул дурманящий запах свежего сена.

Ломигнат осторожно поставил миску с едой и помог Фанушке подняться наверх. Они сели на сено. Лом достал из-за пазухи увядший букетик.

— Посмотри, что меня охраняет, — сказал он с улыбкой, а голос у него прерывался. Сердце стучало как молот.

Это был «приворотный» букетик, который испокон веку девушка дарит парню, чтобы он вернулся с войны.

Фанушка прижалась лицом к его груди. Ломигнат не смог больше совладать с собой, он осторожно положил Фанушку на сено и лег рядом. Он не мог вымолвить ни слова, не мог вздохнуть — так сжало ему горло.

Фанушка крепко обнимала его и шептала горячие слова.

У стены, укрытый лохматой буркой, лежал Миша, тихо, как неживой. Он слышал шепот влюбленных и старался ни одним движением не выдать себя, чтобы не спугнуть их.

На круглом столике зазвонил телефон. Мужчина встал с дивана, смахнул со столика дамское белье и поднял трубку.

— Бельтц слушает… Где они, собственно, находятся? В Липтале? Слышу, черт побери, я не глухой!

Он со злостью бросил трубку.

— Вставай, Таня, я отвезу тебя домой, нам по дороге…

Таня начала медленно одеваться.

В машине Таня узнала, что произошло. Поздно вечером колонна немецких машин проезжала через Всетин в направлении на Злин. Несколько позади колонны в легковой машине ехал генерал, командир дивизии. У Липтала на его машину напали, и лишь случайно был убит адъютант, а не сам генерал.

— Я должен ехать в Липтал, — объяснил Бельтц.

Когда они добрались до Липтала, генерала там уже не было. Он уехал догонять автоколонну. В деревне Бельтца встретил какой-то офицер, возглавлявший охрану обоза, остановившегося в деревне на ночевку. Он и передал Бельтцу просьбу генерала заняться расследованием обстоятельств нападения. Пока Бельтц и офицер составляли протокол, Таня решила пройтись вдоль деревни.

Увидев группу деревенских мальчишек, с любопытством разглядывавших обоз, Таня ухватила за воротник Тонека Грню и отвела его в сторону.

— Тонек, у тебя, кажется, был велосипед?

— Да, пани учительница.

— Мне нужно, чтобы ты съездил в одно место, Тонечек. И поскорее.

— Вместо уроков?

— Да. Поедешь на Вартовну. В деревне спросишь Эстержака и скажешь ему, что я велела передать, чтобы он срочно нашел братьев в лесу — он поймет, и пусть пошлет их в Сыраков.

— Это все, пани учительница?

— Скажи еще, что пойдет большой обоз. Только пусть они не мешкают. Понял?

Через несколько минут Тонек мчался на своем велосипеде к Вартовне.

Таня подошла к обозу, похвалила коней, и польщенный обозник стал показывать ей самых лучших. Она гладила коням шею, почесывала за ушами, ловко совала руку в торбу, подвешенную у морды. Таня едва успела осмотреть трех-четырех коней, как подошел Бельтц с офицером. Он закончил свои дела, сел в машину и, ни с кем не простившись, приказал ехать во Всетин. Зазвучали слова команды, обоз двинулся.

Группа Матея вовремя получила сообщение Павлиштиковой. В Сыраков тотчас же отправились Матей, Трофим, Мато, Буковян и Янек Горнянчин.

Они поднялись на вершину и залегли в кустарнике над верхним поворотом. Залегли. Что будет дальше, никто не знал.

Матей подозвал Мато и послал его к дороге, чтобы разведать обстановку.

Прошло немного времени, Мато вернулся. Он сообщил, что от Всетинской Льготы движется длинный обоз, первые повозки уже близко.

— Сколько их?

— Много.

И вот на повороте уже показалась первая повозка. Рядом с ездовым на козлах сидел унтер-офицер. За первой повозкой показалась вторая, третья…

— Вот это кони! — заметил Горнянчин. — Здорово, видно, их кормят.

Партизаны смотрели, как движется обоз. Но вот уже прошла двадцатая… тридцатая повозка, первая давно скрылась за поворотом и спускается с горы, а обозу конца не видно.

— Что это ваша Павлиштикова придумала? Разве нам справиться с таким обозом? — ворчал Буковян. — Мяса много, а как его добыть?

— Погоди, — морщил лоб Горнянчин. — Если парнишка не напутал…

— Ну, я бы не очень-то доверял ей, — продолжал Буковян. — О ней, слыхал, что говорят?.. С гестаповцем путается…

— Она женщина ловкая, прирожденная разведчица. Уже не раз нам помогала.

Не успел он договорить, как на дороге началась сумятица. Повозки останавливались, выезжали из ряда. Впереди послышалось ржание, крики, потом раздался выстрел.

Пригнувшись, Горнянчин и его друзья пробежали по кустарнику к тому месту над шоссе, где внизу раздавались крики. На дороге лежал застреленный конь. А второй дергался, вставал на дыбы, вырывался из постромок, просто удивительно, как он не разорвал себе губы удилами. Снова грянул выстрел, и конь упал. С минуту он бился, дергался, его не успели распрячь и разрезали упряжь.

У поворота снова раздалось бешеное ржание. Какой-то унтер-офицер кричал на возниц, приказывая им оттащить застреленных коней в кювет. В конце концов обоз снова тронулся.

— Что такое, почему это они постреляли коней? — удивленно спросил Горнянчина Матей. — Взбесились кони, что ли?

— Кто его знает. — Горнянчин и сам ничего не понимал. — Главное, теперь у нас есть конина. Чего нам еще нужно?

Они не смогли бы перетащить туши в кустарник, если бы с ними не было силача Трофима.

— Ребята, как бы нам не заболеть с этого мяса, — высказал опасение Горнянчин.

Трофим внимательно осматривал коней, открывал им рот, заглядывал в глаза. Дунул в ухо — из уха вылетело несколько соломинок. Потом прутиком долго ковырялся в ухе, пока не вытащил зерна овса.

— Ха-ха! — смеялся Буковян. — А немцы-то решили, что кони взбесились.

— Я же говорил вам, что Павлиштикова женщина ловкая, — напомнил им Горнянчин.

В эти дни мяса на Вартовне было вдоволь.

* * *

Как-то в начале сентября после долгого отсутствия на Вартовне вновь объявился Вавржик. Он пришел не один.

— Знакомьтесь: Косоглаз, — представил он своего спутника.

Посмотрели на новичка: рыжие волосы, веснушчатое лицо, а глаза и правда здорово косят.

Вавржик сунул руку Косоглазу под пиджак и вытащил наточенный, острый как бритва офицерский кортик.

Старыхфойту взял кортик, выдернул из головы длинный волос, подбросил его в воздух, перерезал кортиком на лету.

— Вот это да! — произнес он восхищенно. — Хороша игрушка!

Косоглаз молчал, только поблескивал белками. Всем было ясно, что Косоглаз вроде как телохранитель при Вавржике. Он не отходил от него ни на шаг — это выглядело так, словно Вавржику и среди партизан угрожала опасность.

— Не удивляйтесь, — объяснял Вавржик. — Мы за последние дни пережили столько, что стали осторожными. Нас выслеживают…

Он рассказал, что гестапо разыскивает членов всетинской организации, которой руководил Страдей.

— В этом нет ничего удивительного, раз люди так неосторожно ведут себя. Прихожу я как-то в Рожнов, а меня там спрашивает один местный — он патриот, но к организации не имеет никакого отношения: «Ну что поделывает твой фабрикант? Когда он даст сигнал к восстанию?» Кругом только и слышишь — восстание да восстание. Никакой осторожности!

Вавржик говорил так, словно он уже давно предупреждал о необходимости соблюдать осторожность, но его не послушали. А Горнянчин прекрасно помнил, что именно Вавржик больше всех отличался болтливостью. Теперь, когда он почувствовал, что дело может кончиться плохо, перепугался, удрал на Вартовну, да еще оговаривает других.

— Или взять хотя бы наши радиопередачи на Лондон. Сейчас стало известно, что гестапо знает код. Это значит, что немцы преспокойно расшифровывают наши сообщения.

Казалось, он во все был посвящен, обо всем информирован. Словом, старался произвести впечатление опытного подпольщика. Матей да и другие поверили ему. Лишь Янек Горнянчин не верил. Он смотрел на него, слушал, поглядывал на Косоглаза, и все это ему очень не нравилось.

Вавржик чувствовал неприязнь Горнянчина. К тому же он не забывал и старую неприятную историю. Относилась она к тому времени, когда русские только что обосновались на Вартовне. По дороге к ним Вавржик зашел однажды к Горнянчину, да не один, а с какой-то девицей — они всегда вертелись около него. Заявил, что ему хотелось бы пополнить свою коллекцию какой-нибудь красивой деревянной безделушкой, он очень любит резьбу по дереву. Вавржик хотел покрасоваться перед своей спутницей и был уверен, что Горнянчин что-нибудь ему подарит. Но тот ничего ему не дал и сказал, чтобы он бросил заниматься ерундой и лучше позаботился о том, как обеспечить на зиму вартовнинских партизан. Вавржик упрекнул Горнянчина, что другим, хотя бы Ягоде, он такие подарки делает. Так и ушел тогда Вавржик ни с чем и до сих пор не простил Горнянчину этого унижения.

— А как он драться умеет! — расхваливал Вавржик Косоглаза. Возможно, ему хотелось оправдаться в том, что он привел его, не спросив ни у кого разрешения. — Сами увидите!

Горнянчин вовсе не обрадовался, узнав, что Вавржик намеревается поселиться с Косоглазом в землянке. Однако он ничего не сказал, поскольку командир их принял, и решил подождать — посмотреть, как они себя покажут.

Долго ждать не пришлось.

Во время стычки с немцами партизаны захватили офицера СС. Его допросили. После допроса вынесли приговор: смерть. Едва Матей произнес приговор, как к пленному подошел Косоглаз, схватил офицера за волосы, приподнял ему голову и — чик! — полоснул по горлу. Потом как ни в чем не бывало вытер кортик о траву и маленьким бруском, который всегда носил в заднем кармане брюк, подточил его.

Матей бросил гневный взгляд на Косоглаза, но потом махнул рукой: офицера все равно приговорили к смерти, и, пожалуй, в самом деле жаль тратить на него пулю. Но остальные партизаны, свидетели этой сцены, все, как один, отвернулись от Косоглаза.

* * *

Эстержак пришел с известием, что арестовали поручика Хмеларжа. Визовицкого винокура Ягоду тоже было арестовали, но потом выпустили. Еще арестовали Ондрушека из Сенинки и кого-то из Валашской Полянки и из Братршейова.

— Ну, что я говорил? Началось! — заявил Вавржик.

Его очень взволновало это известие. Правда, услышав, что Ягоду отпустили, он успокоился, — дескать, дело вовсе не так уж скверно.

— Да нет, скверно, — возразил ему Янек Горнянчин. — Разве из гестапо так просто отпускают? Один бог знает, чего он там наговорил.

— Верно, — согласился с ним Эстержак. — Ондрушек передал из тюрьмы через парикмахера, чтобы мы ушли в горы.

Вскоре произошла еще одна неприятность. Виной был Властик, который из-за своей поспешности и безрассудства плохо выполнил задание командира.

Злинские чапаевцы сообщили в отряд, что к ним приедет человек, который хотел бы поймать ястреба, а поскольку ястреб редкая птица, пусть они отговорят его от этого намерения. Из этого иносказательного сообщения партизаны поняли, что их предупреждают о предателе. Матей приказал Властику встретить человека на станции и привести в охотничий домик на другом склоне хребта. Там Матей хотел встретиться с новичком. Властик встретил этого человека, но по дороге к назначенному месту они завернули к знакомым Властика, чтобы там подкрепиться. И тут, в этом доме, между ними вспыхнула ссора. Властик схватился за револьвер, выстрелил и ранил приезжего. Тот сумел дотянуться до ржавого серпа, висевшего на стене, и началась драка. Властик гонялся за ним вокруг дома и кричал: «Ты хочешь к партизанам? Ты изменник, а не партизан!» Когда прибежали люди из ближних домов, незнакомец был уже мертв. У него нашли неоконченное письмо к родственникам, которое подтверждало подозрения партизан.

Эта дикая история наделала в округе много шума и причинила партизанам много вреда. Люди перепугались и стали сторониться их. Матей строго отчитал Властика.

Как-то вечером группа партизан собиралась на операцию. Задание получили оба Алексея, Трофим и Мато, а прикрывать их должны были Помарыня и Горнянчин.

Янек обратился к Матею:

— Командир, дай нам с Помарыней еще кого-нибудь в помощь. Двоим нам не управиться.

Матей огляделся, размышляя, кого бы послать еще. Взгляд его остановился на Вавржике.

Вавржик молчал.

— Иди ты, Вавржик, — произнес Матей.

— В такую грязь? У меня ботинки худые… — начал искать отговорки Вавржик.

В конце концов пошел Ломигнат. Но настроение у всех было испорчено. Всем стало ясно, что за человек этот Вавржик.

* * *

Танечек вонзил топор в ствол поваленного дерева и присел на пень. Вытащив кисет и трубку, он набил ее табаком и покуривал с довольным видом.

Танечек работал на делянке один, и это одиночество было ему по душе. Сейчас он отдыхал и с удивлением рассматривал старый трухлявый пень — он весь зарос молодыми побегами, густая поросль ежевики со всех сторон обступила его. Танечек перевел взгляд на ровную стену леса, и его охватило блаженное чувство, он даже прикрыл глаза.

День выдался теплый, солнечный, какие бывают ранней осенью. На поляне, охраняемой старым лесом, было тихо, безветренно. С деревьев опадали листья. Листок отрывался и спокойно, неторопливо падал, несколько раз перевернувшись в воздухе. И это почему-то навевало легкую грусть.

— Добрый день, дядюшка!

Танечек поднял голову. Перед ним стояла чернобровая красавица — Тоганича.

— Дай бог!

Чуть поодаль он заметил Помарыню. «Ишь ты, — подумал он, — наш беглый патер тоже тут…» Он окинул его взглядом — это уже не тот хилый парнишка, от работы в лесу он здорово окреп.

Помарыня подошел поближе, сел верхом на поваленное дерево и закусил зубами травинку.

— Ну как, лесоруб Помарыня, ой, что это я, ты ж партизан, — поддразнил Танечек юношу.

— Ну какой я партизан, дядюшка?

— Я бы тоже не сказал о тебе этого… Но ты же бросил все и пошел к лесным братьям.

— Сейчас война, дядюшка, — сказал Помарыня. — Сейчас нельзя жить по-иному.

Танечек кивнул. И произнес слова священного писания, которое он, наверное, все целиком знал наизусть.

— Одумайтесь, сильные мира сего, либо погибнете. И если самые лукавые что замыслят, пути их разойдутся с господними. И потому не страшись и не бойся, народ мой, сила у тебя появится львиная, сила буре, подобная.

Воздух всколыхнулся, прошумел ветерок. Листва березок на краю поляны что-то ласково зашептала.

А Танечек продолжал:

— Правда всегда на стороне народа, на стороне бедных. А предатели, совратители и злодеи — исчадие ада, их ждет гибель.

— Надо бороться против них, а не ждать их гибели, — возразил Помарыня. — Я к вам с поручением, дядюшка, — добавил он.

Танечек как будто не слышал.

— Не можете ли вы кое-что передать гоштялковцам?

Танечек жил в Глубоком. Чтобы попасть в Гоштялкову, ему надо было лишь пройти через гору, поэтому Янек Горнянчин однажды уже просил его договориться с гоштялковцами о встрече на Драстиглаве.

— А что надо передать?

— Листовки.

— Листовки? — удивился Танечек. — А что в них написано?

— Хотите почитать? Вы же грамотный. Там все понятно сказано.

— А газет нет? Я больше газеты люблю читать.

— И газеты будут, — пообещал Помарыня.

Больше они об этом не вспоминали. Танечек не сказал ни «да», ни «нет». Горнянчин специально предупреждал Помарыню, чтобы он не настаивал. Конечно, можно было бы послать с листовками кого-нибудь другого, но важно было привлечь к этому делу именно Танечека. Он человек всеми уважаемый, и если он не останется в стороне, то вслед за ним к борьбе примкнут многие из тех, кто пока ведет себя осторожно.

Молодые люди ушли, а Танечек все сидел на пне, глядел то на вырубку, лиловевшую мелкими цветами вереска, то на березки с их трепетной листвой и дымил своей трубкой.

Янек Горнянчии, побывав у Юращаков, бросился к Матею.

— Ты обещал, Матей, что вещи, которые привез Целерин, перенесут от Эстержаков на Вартовну.

— Да, я приказал это сделать.

— Кому?

— Тебе.

— Мне?.. Я думал, что ты прикажешь Эстержаку. — И Янек начал объяснять, в чем дело.

В дом к Горнянчину пришла какая-то незнакомая тетка издалека, откуда-то из долины, — и это к Горнянчиным, у которых лежит раненый Миша! Она-де пришла за ботинками, которые ей обещаны. Янек стал расспрашивать ее, какие ботинки, кто обещал. Да тот, который все моргает, она забыла, как его зовут. Горнянчин начал было ее убеждать, что кто-то, видать, посмеялся над ней, но она ни в какую: как же, одну пару этот человек уже продал Говадикам из Микулувки, а ей сказал, что у него нет с собой, но пусть она придет к нему под Вартовну. Правда, дорогие они, но зато кожаные, а ей такие как раз и нужны.

Янко со Светланой сразу догадались, что тетка ошиблась домом и что ботинки продает Млечко.

— Он готов отца с матерью продать! Он же погубит всех нас из-за своей жадности! — возмутился Веркшуцак.

Ломигнат, Старыхфойту, Филек Зесече и Цыра Зподъяловчи тут же спустились вниз к Эстержакам за чемоданами и ящиком. Они без труда притащили их на Вартовну — чемоданы были полупустые. Лом принес три пары ботинок в связке.

— Эти ботинки мы нашли у Млечко под кроватью. Поглядите-ка, он их уже отдал перешить, чтобы нельзя было узнать, — показывал ботинки Старыхфойту.

— Счастье его, что мы не застали его дома, — произнес Лом.

Трофим обратился к Эстержаку:

— Как же это получилось, что ботинки оказались у Млечко дома?

— Не знаю…

Млечко пришел под вечер. На сей раз он был даже разговорчивее, чем обычно, и моргал чаще. И сразу же начал:

— Ребята, вы забрали чемоданы от Эстержаков? Марта мне сказала… Ну зачем же вы?

Он увидел вдруг, что лица окруживших его людей не предвещают ничего хорошего.

Тотчас же состоялся суд.

Млечко оправдывался, говорил, что его подговорил Мика Сурын, он-де все скупал и потом перепродавал.

— Сребреник?! Ты договорился с этим Иудой?

Все были злы на Млечко. Один только Вавржик взял его под защиту.

— Это человек старого времени, он всю жизнь жил в бедности. Он не виноват, что не может так вот сразу преодолеть в себе тягу к наживе…

— Точно, — подтверждал сам Млечко, часто моргая. — Я не виноват…

— Ты еще над нами шутки будешь шутить! — взревел Ломигнат. — Двину вот разок!..

Его оттащили от Млечко.

Млечко отправили в землянку. Косоглаза оставили его сторожить, а остальные держали совет в доме.

Вдруг из землянки показался Косоглаз. Он точил свой кортик маленьким брусочком.

— Косой зарезал Моргуна! — выкрикнул Цыра Зподъяловчи то, что тотчас пришло на ум всем.

И действительно. Они заглянули в землянку. Млечко, неестественно откинув голову, сидел, привалившись к стене.

* * *

Вартовнинским партизанам удалось восстановить связь со злинскими коммунистами из группы «Чапаев». Янек Горнянчин и Старыхфойту как-то спустились с гор в Злин и вернулись с пачкой листовок, которые злинцы напечатали в типографии Зигеля, прямо под носом у немецких надсмотрщиков с заводов Бати.

Матей разделил листовки среди членов отряда. Люди должны были отправиться по деревням и незаметно подбрасывать их в автомашины и повозки оккупационных войск.

Такое же задание получил и Вавржик. Он спустился в деревню на главном шоссе. В этот вечер там остановилась на ночь венгерская часть. Солдаты устроились на постой в домах, но большинство из них проводило время в корчме. Корчмарь сперва угощал всех пивом, а потом достал самогонку такой крепости, что дух захватывало. Скоро старая корчма заходила ходуном. Столбы табачного дыма подымались к потолку и, казалось, поддерживали почерневшие потолочные балки.

Вавржику легко удалось забросить листовки в крытые кузовы грузовиков.

* * *

Смельчак Мато после одной из операций вернулся с трофеем — кожаным полупальто. С тех пор он не снимал его с плеч.

Пальто это очень приглянулось Косоглазу.

Он принялся выманивать пальто у Мато, предлагал меняться, но тот и слышать не хотел об этом.

— Ну смотри, не дашь по-хорошему, отдашь по-плохому.

Но Мато не так-то легко было запугать. Он лишь посмеялся в ответ.

Однажды ночью Косоглаз должен был сменить Мато на посту. Когда подошло его время, он подобрался к месту, где обычно выставляли пост. Тьма была — хоть глаз выколи, и он не разглядел Мато.

Косоглаз подал сигнал. Мато отозвался.

— Мато! Где ты?

— Здесь!

— Подойди ближе, а то я тебя не вижу.

Мато засмеялся и вышел навстречу Косоглазу. Когда он подошел ближе, тот вытащил кортик и бросился на него. Однако Мато был ловок, как ласка: он ускользнул от руки Косоглаза и упал на бок. Кортик разрезал пальто у воротника и задел ему шею.

Мато мгновенно вновь был на ногах.

— Убирайся отсюда, коли жить не надоело, — предупредил он Косоглаза.

Но тот прыгнул на него во второй раз. Тогда Мато выстрелил.

Вскоре после смерти Косоглаза исчез с Вартовны Вавржик. Однажды утром его просто не оказалось у Юращаков, он даже не простился ни с кем и ушел.

Вскоре о нем забыли. Лишь Янек Горнянчин задумывался иногда: «Что он за человек? Авантюрист? Неудачник? Трудно понять».

Все это было странно и удивительно — смерть Млечко, потом Косоглаза, уход Вавржика. Но отряду после этого стало легче.

 

6

Начало осени в тот год выдалось отличное. Ночи стояли теплые. На словацких склонах пограничных гор Якорников собирали силы для перехода в Моравию бойцы 1-й чехословацкой партизанской бригады имени Яна Жижки.

Ядром бригады был советский десант, который высадился темной августовской ночью у села Склабины близ Мартина. В это время вся округа была уже в руках патриотов, начиналось Словацкое народное восстание. Отряд рос изо дня в день. Прибыла группа словацких солдат из Жилинского гарнизона, ее привел сержант Длгоцецал.

Приходили отставшие бойцы из бригады имени Чапаева и из других повстанческих частей, военнопленные, бежавшие из лагерей, чехи и мораване, которым удалось перейти границу; приходили и местные жители, рабочие из окрестных городов, крестьяне.

Старшина Кавчак привел роту словацких повстанцев, потом в отряд пришли команда жандармов и группа таможенников.

Боевое крещение отряд получил под Стречном. Пять дней вместе с отрядом французов, советским отрядом «Суворов» и отрядом немецких антифашистов «Тельман» из Горной Нитры он преграждал путь врагу в стречненской теснине. Все же повстанческие войска вынуждены были отступить перед превосходящими их в несколько раз силами врага, но у Мартина они приготовились к новой схватке. Это были тяжелые дни.

Отряд, в котором командиром был подпоручик Ушьяк, а начальником штаба капитан Мурзин, получил приказ действовать не на повстанческой территории, а в тылу оккупационных войск. Это означало, что надо переправиться на правый берег Вага. Понтонов было явно недостаточно, поэтому роты на скорую руку соорудили плоты и стали переправляться на них…

В небольшой прокуренной комнате в Велькой Бытче при тусклом свете керосиновой лампы состоялось тайное совещание. Тут со штабом партизанского отряда встретились представители подпольных организаций моравского движения Сопротивления. Было решено, что отряд реорганизуется в бригаду и будет называться 1-й чехословацкой партизанской бригадой имени Яна Жижки. В соответствии с указаниями Украинского штаба партизанского движения бригада должна была действовать в Бескидах, главной задачей являлось развертывание партизанской борьбы в Восточной Моравии.

Бригада переместилась под Яворники, ближе к границе. В ее составе было три пехотные, разведывательная, штурмовая и штабная роты. Несмотря на понесенные в предшествующих боях большие потери, бригада представляла собой сильное боевое соединение.

Всюду, куда приходили подразделения бригады, устанавливалась новая власть, создавались национальные комитеты.

* * *

Со стороны леска послышалась длинная пулеметная очередь. Эхо усиливало и повторяло выстрелы.

Из дверей домика лесника Немчака, где разместился штаб бригады, вышел Ушьяк.

— Слышишь? Стреляют, — сказал Шэне, комиссар бригады.

— У них ведь занятия, как же не стрелять, — весела ответил ему Ушьяк. — Не бойся, весь край наш.

Он стоял перед домиком, широко расставив ноги, крепкий, плечистый, русоволосый, светлоглазый. Лицо его сияло радостью, когда раздавался лающий звук пулемета.

На пороге сеней появился лесник Немчак.

— Пойдем посмотрим, как у ребят идет дело? — обратился к нему Ушьяк. Потом повернулся к дверям и позвал: — Дворжак! Пойдем с нами!

Из домика вышел Дворжак. Когда Ушелик перевел его через границу, он сразу включился в дело. Ушьяк полюбил его за сообразительность и взял в штаб. Дворжак стал правой рукой командира.

К Ушьяку, Немчаку и Дворжаку присоединился и комиссар бригады. Они подошли к лесу, где сержант Коза как раз объяснял роте партизан устройство немецкого легкого пулемета и тактику его применения в партизанском бою. Пулемет, а точнее, автоматическая винтовка стояла перед ним на раздвижных ножках. Коза ласково похлопывал оружие по стволу и объяснял:

— Скорость стрельбы высокая — от ста двадцати до двухсот выстрелов в минуту. При нормальной видимости из пулемета можно вести действительный огонь на дальность до тысячи двухсот и даже полутора тысяч метров… Ну вот, пожалуй, и все… Ясно, что все всегда зависит от стрелка. Это исключительное оружие в горных условиях. Легкое, дальность боя хорошая… удобное при нападении на автомобильные колонны. Меткая очередь — и машина в кювете. В общем, как я сказал, отличное оружие для частей, которые воюют в тылу.

— Побольше бы их, этих пулеметов, — вздохнул кто-то.

— Простых автоматов и то не хватает, — пожаловался другой партизан.

— А что, разве мало пулеметов и автоматов на наших дорогах? — вмешался в разговор Ушьяк. — Так и просятся в руки!

Партизаны вскочили с травы и сгрудились вокруг командира. Ушьяк с любовью оглядывал бойцов. За время отдыха после боев в Словакии ребята набрались сил — спокойная жизнь, свежий воздух. Они поздоровели — прямо загляденье.

— Вот переберемся в Моравию — там будет бой.

К командиру подошли Руда Граховец и Пепик Маленький. Успех перехода бригады зависел от того, насколько тщательно будет осуществлена разведка, поэтому штаб высылал разведывательные группы. Пепик Маленький был одним из лучших разведчиков и хорошо знал пограничную зону. Вот Ушьяк и вызвал его вместе с Граховецем на совещание штаба, где рассматривались вопросы, связанные с переходом границы. Ушьяк хотел вместе с Пепиком Маленьким и Рудой Граховецем вернуться в штаб, но партизаны не отпускали его.

— Когда будем переходить, товарищ командир?

— А как там будет, на моравской стороне? Ушьяк задумался немного, потом подсел к партизанам.

— Когда будем переходить — об этом вы узнаете в свое время. А как будет на моравской стороне — будем воевать!

Ребята рассмеялись. Они любили своего командира, он умел быть простым и веселым.

— Что нас ждет в Валахии? Какие там люди?

Ушьяк повернулся к Граховецу:

— Ты ведь с моравской стороны, расскажи…

— Потомки разбойников и бунтовщиков — вот кто такие валахи, — произнес Руда Граховец и рассказал несколько старинных преданий про разбойников с Черной горы, которые он слышал еще с детства. Его слушали затаив дыхание.

— Ну, ждите гостей. Варите кофе, — пошутил Венца Стражник из Праги.

Кругом засмеялись.

Ушьяк и его спутники направились к штабу.

— Ты в самом деле думаешь, что переход в Моравию — дело уже решенное? — спросил Ушьяка комиссар Шэне.

— Ты же знаешь! Мы ждем лишь окончания приготовлений. Приказ из Киева у нас есть.

— Но ведь есть еще один приказ, Янко. Где же наша помощь Словацкому восстанию?

— Ты опять за свое, Шэне! Мы ведь не прятаться идем, а сражаться. Надо начать борьбу в Моравии, облегчить положение Словакии, сковать силы врага, как ты этого не понимаешь?

— Понимаю, но мне это не нравится… Я бы лучше остался в Словакии — мы тут нужны…

— И в Моравии мы нужны. И хватит этих разговоров! — зло сказал Ушьяк.

В домике лесника они застали начальника штаба капитана Мурзина.

Он показал Ушьяку бумажку.

— Мы посылали в Маков разведчиков отобрать оружие у полицейских в участке. Вместо оружия они принесли бумажку.

Ушьяк взглянул на листок и прочитал вслух:

— «Вся полиция перешла на сторону партизан».

— Мы нашли это на дверях, — оправдывался разведчик. — Там никого не было…

Ушьяк рассмеялся.

Потом они разложили на столе карту пограничной полосы и склонились над нею.

Партизаны разбили палаточный лагерь на склонах гор, а по вечерам они часто спускались в деревню.

Комиссар Шэне с группой партизан перешел на верхний конец Штявника. У дороги горел костер, словацкие девушки пекли на нем лепешки. Партизаны присели у костра.

— Костя, — крикнул Борис повару, — попробуй, какие тут пекут лепешки! Почему ты нам такие не испечешь?

— Слишком жирные будете, если я вас буду лепешками кормить, — парировал повар.

— Что это вы, девчата, сегодня не поете?

Одна из девушек запела, остальные подхватили песню. В темноте теплого вечера разнеслась нежная мелодия.

К комиссару подсел Вавржик. После ухода с Вартовны ему удалось проскользнуть через границу в Словакию и найти там партизан. В отряде он все время старался быть поближе к комиссару. Сам он был моравский словак, говорил по-словацки, этим и привлек комиссара к себе. Его сделали писарем в штабе.

— Глупо это, — ворчал он, — уходить в Моравию. Мысль об этом не давала покоя и комиссару. Ему казалось, что именно сейчас, когда повстанцы уходят в горы, его место в Словакии. Поэтому он хмуро глядел на костер.

— Ну что, Матушчин, хочется тебе в Моравию? — спросил вдруг Вавржик сидевшего неподалеку Матушчина.

— По правде говоря, не очень-то, — ответил Матушчин.

— Вот и я говорю, — продолжал Вавржик. — Ну что нам Моравия, что нас там ждет?

— Не говори ерунды, — оборвал его комиссар.

Егорка растянул мехи гармошки, и заядлый танцор — матрос Николай Подкова не выдержал: он выскочил на середину круга, образовавшегося у костра, и начал яростно отбивать чечетку. Девчата хлопали в такт, а Егорка играл все быстрей и быстрей.

Партизан окружили крестьяне. Заговорили о нападении на немецкий гарнизон в Попрадне и Марикове, о дам, как партизаны взорвали полотно железной дороги…

Комиссар поднялся.

— Пора спать…

* * *

Рота Козы согласно приказу выступила в девять часов вечера. Это была самая многочисленная группа из всех отправлявшихся на разведку до сих пор — она насчитывала сорок партизан.

Пограничных постов на моравско-словацкой границе после начала восстания в Словакии стало много, и все же разведывательные группы то и дело переходили по тайным, всеми забытым тропам на ту сторону, чтобы разузнать об обстановке и обсудить с моравскими подпольщиками, как лучше осуществить переход бригады через границу.

Подъем на восточный склон Яворников рота одолевала долго. Под гребнем разведчики остановились. Коза послал Густлика к старому буку, где роту должен был ожидать связной. Остальные залегли в зарослях кустарника.

Густлик был уже в летах, в прошлом отличный парикмахер. После боя он любил рассказывать о том, как храбро сражался, но, по правде говоря, делал он это лишь для того, чтобы подбодрить себя, а в следующем бою снова дрожал от страха. Партизаны знали это, любили подшучивать над ним, но бывали очень довольны, когда он проходился бритвой по их заросшим подбородкам.

По дороге к буку Густлик весь трясся от страха: ведь он сейчас шел один по границе, и каждую минуту на него могли быть нацелены немецкие автоматы. Но все-таки он дошел до бука и сразу же нашел связного.

Связной, подросток из домика на гребне, повел роту по зарослям кустарника, где еще стояла дождевая вода, на вершину горы. Просто удивительно, как уверенно двигался он в темноте.

— Вы на моравской стороне, — шепнул наконец связной Козе. — Вот это — карловицкая долина Тиснявы.

— Отведи нас к заставе в Малых Карловичах.

— Она в двух шагах от вас. Но я знаю, что немцы усилили охрану границы.

— Для того мы и пришли сюда, — ответил Коза. — Пойдем узнаем, где выставлены посты.

— Эх, черт подери, раздобыть бы пару автоматов. Вот было бы здорово, — зашептал Задковский, услышав слова Козы.

— Да и винтовка бы сгодилась, — добавил Большой Пепа. — А то и ружье.

Он намекал на то, что три дня назад группа из двадцати человек, посланная штабом на разведку, напала на карловицкий охотничий домик и захватила там ружья.

— Прекратить разговоры, — строго приказал Коза. — Где стрелок с противотанковым ружьем?

Тут выяснилось, что стрелок где-то потерялся по дороге. Коза немедленно послал связного разыскивать его, а сам вместе с бойцами пополз к зданию пограничной заставы.

Они обошли здание со всех сторон и хорошенько осмотрели его.

— До чего маленькие окошки, — заметил Вржещак.

— К тому же решетки в них. Как же этих гадов выкурить оттуда? — озабоченно сказал Густлик.

— Пустяки, — засмеялся Подкова. — Выстрелами!

— По окнам огонь! — приказал Коза.

Разоспавшиеся пограничники не сразу поняли, что произошло, но потом опомнились и открыли ответный огонь. Завязался бой.

«Эх, было бы противотанковое ружье, мы бы дали им жизни!» — подумал Коза.

И вдруг за спиной залегших партизан затрещали выстрелы. Это немецкие посты подтянулись на помощь заставе с границы.

Все вокруг осветила ракета. За ней другая. Немцы вызывали помощь.

— Ну я тебе покажу, как светить! Я тебе посвечу, черти бы тебя побрали, — выругался один из партизан неподалеку от Козы и пополз к зданию.

— Назад! Назад, сумасшедший! — крикнул вслед партизану Коза, хотя этим криком он мог выдать себя. И точно — на него сразу же обрушилась очередь из пулемета, он едва успел прижаться к земле.

Когда он поднял голову, то при свете ракеты увидел, как партизан подполз почти к самому зданию и ворвался в сарай. Однако там не прозвучало ни одного выстрела, лишь новые ракеты то и дело шипели над головой партизан, освещая окружающее пространство.

Коза раздумывал, должен ли он рисковать из-за одного человека и поднимать всех в атаку. В этом, как ему казалось, не было необходимости. Но вскоре все решилось само собой — к пограничникам прибыло подкрепление.

Коза дал приказ отступать, а сам с Вржещаком и Вышкержаком прикрывал отход.

У леса группа встретила связного, который уходил искать стрелка с противотанковым ружьем, но так и не нашел его.

— Густлик, ты здесь у себя дома, никто другой не справится. Спустишься в Карловицы и разузнаешь, что говорят о сегодняшней перестрелке, — приказал Коза. — А ты, — обратился он к связному, — веди нас обратно.

Отползая от заставы, Густлик попал в небольшой карьер.

Здесь он решил дождаться утра и сам не заметил, как уснул.

Когда он проснулся, солнце стояло уже высоко. В кармане у него был кусок хлеба, и он с аппетитом съел его. Убедившись в том, что все вокруг спокойно, он зашагал к лесу.

Никого по дороге не встретив, Густлик спокойно добрался до домов, прилепившихся к склону горы, и направился к Карловичам.

В корчме у вокзала сидели несколько крестьян. Еще за дверью Густлик услыхал, как они громко и горячо разговаривают, однако, когда он вошел, все умолкли. Потом, видимо решив, что он им не опасен, они вскоре заговорили снова. Густлик узнал, что ночью партизаны выкурили немцев из Тисняв и побывали на Яворниках. Немцы привезли в Подтяты с гор троих убитых; один крестьянин божился, что убитых было пятеро, а раненых увезли полную машину.

— Немцам что! Говорят, они ждут больших подкреплений и тогда с партизанами разделаются!

Густлик посидел еще немного. То, что он хотел узнать, узнал. И лишь одно портило ему настроение — мысль о том, что надо переходить обратно на словацкую сторону. Может, у Столичного будет лучше, там ведь он почти что дома.

Густлик отправился в путь засветло и прошел у подножия гор за Становницкую Кичеру над Каролинкой.

Там он свернул и пошел вверх по крутому склону в направлении на Порташ.

Вскоре он встретил пастуха. Это был дед Вранецкий из Вранчи, он гнал коров с пастбища. Густлик подумал: «Дед меня не узнает, где ему помнить, ведь мы виделись задолго до войны». Он поздоровался, похвалил коров — до чего они ладные, ухоженные, спросил, какая чья. Дед кнутиком показывал на коров, позванивающих колокольчиками.

— А что, дедушка, много нынче дозорных на границе? — отважился спросить Густлик.

— Много, — ответил старик.

Когда Густлик отошел, старик крикнул:

— Да ты не бойся, Густлик!.. Иди на Когутку, там пройдешь!

Он обернулся и увидел, как дед Вранецкий весело щурится ему вслед.

Густлик прошел между Когуткой и Порташем. Может, действительно этот участок меньше охраняли после перестрелки в Тиснявах, или ему просто повезло. Так или иначе, но он прошел и, когда граница осталась далеко позади, с облегчением присел. У него дрожали ноги, он боялся, что свалится и не встанет.

На моравской стороне Густлик изрядно поблуждал и оказался далеко от Штявника, пришлось ему идти целую ночь, прежде чем он добрался к Немчакам.

В штабе работа уже кипела вовсю, когда он докладывал Ушьяку и Мурзину о том, что ему удалось узнать.

* * *

Незадолго до полуночи был объявлен приказ выступать.

Из партизан мало кто спал. Было известно, что на другой день бригада должна перейти границу. В темноте с земли поднимались фигуры. Погасли сигареты, затихли разговоры. Роты молча собрались вокруг своих командиров.

Разведка уже выступила. За ней следовала третья рота, за третьей — вторая, потом штабная рота, а тыл прикрывали штурмовая и первая роты.

Медленно, шаг за шагом двигались люди в колонне. Тьма стояла кромешная, и каждый держался за ремень или веревку вещевого мешка впереди идущего. Моросил дождь. Марш предстоял трудный. Командир, решил двигаться не по дороге, а лесом. Проводники сначала не могли найти тропы, плутали, крутились на одном месте. Наконец выше домика лесника набрели на едва видную тропку, ведущую к Яворникам.

Поднимались в гору, потом спускались, шли наискось по склону, перебирались в темноте через ручьи и завалы. Спотыкались о камни и корни, вязли в трясине, до крови натерли и изодрали ноги, обувь у многих развалилась вконец. Ветки хлестали по лицу и рукам, раздирали одежду. Время от времени раздавался стон или приглушенное проклятье.

Как только цепочка где-нибудь прерывалась, движение замедлялось, пока колонна снова не становилась монолитной.

Наконец перевалили через отроги Кикулы, преодолели Устригел. Дождь не прекращался. Впрочем, сейчас он был союзником партизан, в такую погоду ночью немцев обычно не бывало в лесу.

Промокшие и обессиленные, шли партизаны.

Но вот передняя часть колонны остановилась. Ушьяк прошел вдоль колонны, от начала в конец, и тихо приказал командирам рот:

— Подойти к дому! Час отдыха!

Это был хутор Широка, затерявшийся в лесах.

Хозяйка поставила на плиту все горшки, которые нашла в доме, заварила липовый чай. Люди поочередно подходили к столу, подкреплялись горячим чаем и хлебом.

— Эх, веревка перетерлась, а я ею подметку к ботинку подвязывал, ботинок-то совсем развалился, — сокрушался Ванюшка. — Не умеют немцы хороших ботинок делать. Я ведь их с одного убитого фрица снял.

— Разрешается курить, — сказал комиссар.

— А где мы сейчас находимся, Шане? — тихонько спросил комиссара Франтик Малек.

— Недалеко от границы, скоро там будем.

После такого известия усталость начала проходить быстрее.

— Эх и поел бы я сейчас, ребятки!

— Подожди малость, наешься немецких консервов!

— Ну да, знаю я, буковый рулет, фаршированный стружками. И сто грамм дырок из швейцарского эрзац-сыра.

— Перед боем все равно нельзя есть. Говорят, рана в живот смертельна, если живот полный.

— А я с этой теорией не согласен.

Час пробежал быстро, и партизаны снова двинулись а поход. В предутреннем рассветном сумраке на поляне забелел пограничный столб. К нему, не дожидаясь команды, бросились несколько человек. Замелькали штыки, появились саперные лопатки, люди нетерпеливо разгребали глину прямо руками. И вот пограничный столб уже отброшен в сторону.

Дождь прекратился. Рассвело. Туман стелился над краем, сползал в долины, а в горах наступал ясный день. Осеннее утро, сначала серое, постепенно становилось светлым, сияющим; воздух был так прозрачен, что далекие горы казались совсем близкими — рукой подать…

Без единого выстрела спустились партизаны в долину у Подтятого.

Появились разведчики и направились к командиру, потом к нему подошли Мурзин, комиссар и командиры рот.

Разведка принесла недобрые вести. В карловицкой долине — немцы. По дорогам движутся автоколонны, крупные части продвигаются к Яворникам.

— Они готовятся к атаке. Что это — случайность или они поджидают нас? — спросил Мурзин.

Люди молчали.

— Если они поджидают нас, значит, среди нас предатель, — размышлял вслух старшина Мелик.

Все встревоженно поглядели друг на друга.

— Не надо сразу подозревать измену, — попытался успокоить собравшихся Ушьяк. — Приготовиться к бою!

Тактика боя диктовалась условиями местности. Неприятель наступал по дороге, пролегавшей в ложбине, с обеих сторон поросшей лесом. Склоны гор клином сходились к холму, где находилась бригада. Здесь было решено оставить одну группу под командованием Ушьяка. На склоны холма выдвигались две другие группы, чтобы атаковать наступавшего неприятеля с флангов. Слева группой было поручено командовать капитану Мурзину, справа — старшине Мелику.

Весть о наступавшем противнике быстро разнеслась по ротам.

— Лишь бы не пришлось возвращаться, — говорили хмурые партизаны, с беспокойством поглядывая в ту сторону, где совещался штаб.

Наконец вернулись командиры рот.

— Приготовиться к бою!

Защелкали предохранители винтовок и автоматов, громче затрещали замки пулеметов. Штурмовая рота выдвинулась вперед. Радисты Саша и Володя отошли в тыл колонны — радиостанцию нужно было держать в безопасном месте.

Медленно, в боевой готовности продвигалась бригада к Карловичам. Вот уже видна железнодорожная линия, около нее деревянный шлагбаум.

Группа под командованием Мурзина залегла в молодом лесочке, метрах в пятидесяти от дороги. На совещании было решено начать атаку с флангов лишь тогда, когда вступит в бой группа Ушьяка.

Послышалось гудение моторов, и из-за поворота одна за другой стали выезжать немецкие машины. Мурзин в бинокль наблюдал за ними.

У старшины Медика положение было тяжелее. На его направлении неприятель наступал через лес, и Мелику пришлось со своей группой отойти, чтобы избежать окружения.

Самые крупные силы были сосредоточены в центре, там ожидался главный удар неприятеля. Партизаны, укрывшись за деревьями, следили за наступающим противником. Неприятель подошел уже близко, но Ушьяк все не отдавал приказа открыть огонь.

Уже можно было разглядеть лица немцев.

— Ой, ребята, гляньте, какие чучела! — шепнул Граховый.

Немцы вымазали лица зеленой краской, к каскам прикрепили листья и ветки — для маскировки. Зрелище смешное, хотя партизанам и было не до смеху.

Они держали немцев на прицеле и, подпустив их буквально на расстояние тридцати шагов, открыли огонь. Немцы, захваченные врасплох, в смятении бросились обратно, вниз по склону.

Когда в центре партизанских позиций началась стрельба, Мурзин тоже дал приказ открыть огонь. Слова его команды потонули в шуме выстрелов — партизаны стреляли по машинам, проезжавшим внизу по шоссе.

Приказ был выполнен: неприятельские подкрепления были отрезаны от головного отряда, и шоссе в долине целиком простреливалось партизанами.

С противоположного склона тоже донеслись звуки ожесточенного боя.

Командир бригады со своей группой в это время отражал атаку за атакой.

Длгоцецала ранило в бедро, но он не оставил своего места у пулемета.

— Сто болячек на вашу голову! Чтоб вы подохли! — хрипло закричал он, когда немцы снова пошли в атаку.

Это был ад. Пулеметчик Забойник упал на землю, потом с трудом приподнялся на колени, но снова упал вниз лицом и больше не шевелился, Йожка Шухта длинными перебежками приблизился к вражескому пулемету, в правой руке у него была зажата граната. Пулемет застрочил, и Йожка упал и долго не поднимался. Но вдруг он вскочил, швырнул гранату, и пулемет умолк. А у Йожки еще хватило сил дотащить пулемет до своих позиций.

На левом фланге партизаны поднялись в атаку: у поворота на шоссе снова показались немцы. Мурзин бежал вперед, непрерывно рассыпая короткие автоматные очереди. Он даже не заметил, что у него пулей сбило с головы шапку.

Партизаны стремительной лавиной скатились по склону и захватили шоссе. Вася подбежал к брошенному мотоциклу и тут же попытался завести его — парню вспомнилось, как он гонял на мотоцикле, по степи давным-давно, до войны.

— Вася! — крикнул ему Николай Подкова, но это не помогло. Тогда Подкова, прицелившись, выстрелил и пробил бензиновый бак. Вася с сожалением оставил мотоцикл, стиснул в руках автомат и снова бросился в бой.

Партизаны дрались самоотверженно, но на стороне немцев был огромный численный перевес. Они отразили атаку. Группе Мурзина пришлось отойти на гребень холма.

Вдруг прямо над головой партизан засвистели пули. Мурзин не раздумывая бросился на землю. В тот же миг чьи-то руки крепко схватили его. Рядом с Мурзиным оказался немец и тяжело навалился на него. Пальцы, цепко сжимавшие горло Мурзину, были словно из железа. Мурзин попытался было вытащить пистолет, но немец крепко держал его правую руку. Оставалась единственная возможность — нож. Мурзин медленно, сантиметр за сантиметром, стал сгибать ногу, чтобы левой рукой дотянуться до голенища. Наконец в последнюю минуту, уже теряя сознание, Мурзин вытащил нож и всадил в немца.

Группе, которой командовал Мелик, тоже пришлось нелегко.

— Эх, скорей бы уж вечер, — тоскливо произнес Глухань в перерыве между двумя вражескими атаками.

— Всякому дню, даже самому длинному, приходит конец, — успокаивал своих ребят командир.

Это был злосчастный день. Дело приняло скверный оборот. Разведка сообщила, что по шоссе, со стороны Грозенкова и Соланя, подходят новые колонны грузовиков. Немцы, к которым подошло сильное подкрепление, окружили партизан. Мелик несколько часов удерживал оборону, но теперь вынужден был отступить к центру, как и Мурзин. Мелик и Мурзин оттянули свои группы к позициям, которые занимал Ушьяк, и под вечер линия обороны партизан выровнялась. Враг тоже занял оборонительную позицию, не решаясь продолжать наступление.

В лагере партизан, за домом лесника, лежала туша коровы, которую зарезали еще утром, стояли полные корыта начищенной картошки. Повара возвратились из боя.

— Ну что — варить или не варить? — спросил Костя.

— Варить, — решительно ответил Вавржик, который во время боя держался поближе к кухне.

— Надо было бы коров отвести за Яворники.

— Зачем? Вон на той вершине, у триангуляционной вышки, наш дозор, нам подадут знак, если немцы пойдут вперед, — заверил всех Вавржик.

И вдруг именно с этой вершины застрочил пулемет. Лагерь был виден немцам как на ладони, пулеметчик пристрелялся и осыпал партизан свинцовым дождем. Повара и их помощники прижались к земле, спрятались за дом и попытались пробежать через вырубку, чтобы скрыться в густых зарослях.

На флангах вновь поднялись волной серо-зеленые цепи немцев. Используя свое численное превосходство, они попытались сомкнуть кольцо окружения. Партизаны это понимали, но они не в силах были помешать врагу Ушьяк увидел, что продолжать бой на этих позициях бессмысленно, и отдал приказ отходить.

Но и оторваться от неприятеля было нелегко. Группы прикрытия предприняли несколько дерзких вылазок, чтобы отвлечь внимание немцев и облегчить бригаде отход. Они прижали немцев к земле частым огнем, пока подразделения бригады оттягивались к лесу. Однако на пути партизан — широкий, открытый луг, немецкие пулеметы беспрестанно поливали его свинцом, вспышки выстрелов винтовок и автоматов были видны по всей долине.

Но вот наконец и лес. Партизаны прекратили огонь, постепенно утихла стрельба с немецкой стороны.

И снова во тьме позднего вечера потянулась колонна людей, только она сильно поредела. Партизаны шли медленно, с трудом передвигая ноги.

После каждых двух часов перехода — привал.

Итак, пробиться не удалось.

* * *

Бригада продолжала путь на Штявник. Позади у партизан были две ночи трудного горного перехода и день ожесточенного боя. Это вымотало всех, даже самых выносливых и закаленных.

Последние километры партизаны уже еле тащились по лесным тропам. Ноги у всех подкашивались, глаза слипались. Не удивительно, что, дойдя до домика лесника, люди попадали на землю кто где.

Наступило утро, теплое, ласковое — словно специально для измученных людей. Ничто не нарушало отдыха. Только один за другим подходили партизаны, отставшие от бригады.

Пришел Густлик. Всю ночь он блуждал по лесу, но притащил два вещевых мешка, свой и Козы, который где-то подобрал. И хотя он еле передвигал ноги, ничего не бросил. Дважды Густлик натыкался на немцев, но оба раза успевал укрыться. Под утро он повстречал старого Жгарака и вместе с ним добрался до лагеря бригады.

Ретезар и Яношчин принесли Штефана, на которого страшно было взглянуть. У него были раздроблены кости на ногах.

Раненого Глуханя на глазах у немецких патрулей вывез из леса какой-то крестьянин. Он положил его на телегу и забросал хворостом. Этот же крестьянин сообщил, что Рожновяка и Валибука взяли к себе на хутор люди с моравской стороны, там их спрячут и вылечат.

Тяжело раненным вернулся Геннадий. Но все же добрался до лагеря. За ним взялась ухаживать Божка, которая была в бригаде с тех пор, как немцы сожгли ее родной дом.

Потом пришли Матушчин и Гонза-Чертыхальщик.

Последним дополз Длгоцецал, у которого было прострелено бедро. Приходилось только удивляться, как он смог добраться до Штявника.

Командованию с большим трудом удалось отобрать нескольких партизан, которые смогли пойти в охранение в первые часы после возвращения с моравской стороны.

Под вечер на Штявник пришел Руда Граховец, он привел с собой еще нескольких отставших партизан. В штабе их уже считали погибшими, а они, как оказалось, после вчерашнего боя отлеживались в лесной чаще, не в силах двинуться дальше.

Граховец торопился в бригаду, чтобы принести свежие сведения. Командование бригады лишь от него узнало, с кем бригада померялась силами.

В Вельке Карловицы прибыл сам гаулейтер Карл Герман Франк, чтобы лично руководить операцией против партизан. Когда бригада вступила в схватку с пограничной стражей, Франк перебросил в этот район значительные силы. Немцам удалось осуществить охватывающий маневр и напасть на партизан со стороны Макова, Карловиц и пограничной заставы на Яворниках. В такой ситуации бригаде грозил полный разгром.

— Вы действительно ускользнули от них в самый последний момент, — закончил Граховец.

— Ну а что говорят люди? — спросил Ушьяк.

— Говорят много. Ведь это был первый открытый бой. Люди видят, что есть сила, которая может противостоять немцам. В Вельких Карловичах введено осадное положение. И, несмотря на это, все время приходят добровольцы, и им очень трудно объяснить, что сейчас невозможно провести всех в лагерь бригады.

Сообщение Граховеца подействовало ободряюще. На лицах партизан появились улыбки, куда девались уныние и подавленность. Значит, бой не прошел даром.

Однако у самого Граховеца вид был невеселый. Он считал, что немцы обязательно предпримут новую попытку разгромить бригаду.

Было решено, что в ближайшее время бригада должна пробиться в Моравию. Учтя опыт неудавшейся попытки, руководство выработало новую тактику: бригада будет преодолевать границу несколькими небольшими группами, которые соединятся потом на моравской стороне.

— Первая группа будет состоять из самых опытных и бывалых партизан. Командовать ею будет капитан Мурзин, — решил Ушьяк.

— А комиссара мне не дашь? — обратился к нему Мурзин.

— Я пока останусь здесь, — ответил Шэне. — Помогу командиру подготовить переход следующей группы.

— Я тоже хотел бы остаться с командиром, — попросил Дворжак.

— Хорошо, — согласился Ушьяк. — Проводником первой группы пойдет Граховец. Он хорошо знает местность.

* * *

Вечером часть бригады готовилась к переходу в Моравию. Ударная группа в сто пятьдесят человек получила самое лучшее вооружение.

Наступила ночь. Группа по горным тропкам отправилась к границе. За спиной у каждого бойца висели плащ-палатка и тяжелый вещевой мешок с продовольствием и боеприпасами. Автоматы и винтовки люди держали наготове, напряженно всматриваясь в темноту.

Колонну вел Руда Граховец. Он уверенно шел в непроглядной тьме по лабиринту оврагов и крутых обрывов, ни разу не сбившись. Лишь заслышав какой-нибудь подозрительный звук, он останавливался и настороженно прислушивался к ночной тишине.

Вот Граховец снова остановился, дал знак партизанам подождать его, а сам пошел вперед. Вернувшись, он шепнул Мурзину:

— Скоро подойдем к линии границы.

Партизаны продвигались гуськом, тихо передавая слова:

— Граница! Осторожно!

Мурзин, отойдя в сторону, осмотрел своих бойцов и, тихо отдав приказания командирам взводов, поспешил снова занять место во главе колонны.

Вдруг он услышал шум. Остановился. В конце колонны, где шел хозяйственный взвод, кто-то разговаривал. Слышался и приглушенный смех. Мурзин поспешил туда. Виной всему был повар Костя, первый балагур в бригаде. Мурзин подошел к нему, взял его за руку и молча вывел из колонны.

— Ты что, в ресторане? — строго спросил он. Мурзин знал, что это подействует на Костю — тот до войны работал где-то на Дону в летнем ресторане, и ребята из-за этого вечно подтрунивали над ним.

Потом Мурзин, не говоря ни слова, остановил пожилого партизана, который нес тяжелый вещевой мешок, взял у Кости винтовку и передал партизану, а Косте показал на вещевой мешок.

— Возьми! А винтовку получишь, когда заслужишь.

На границе командир выслал в боковые дозоры пулеметчиков. Партизаны выждали подходящий момент и небольшими группами бесшумно переползли через границу. Отряд благополучно перешел в Моравию и районе Подтят.

Шли без отдыха. До рассвета надо было уйти как можно дальше от границы. Привал сделали лишь утром.

Дальше Граховец пошел один. Через полчаса он возвратился с каким-то человеком.

— Это Людвик Билый, учитель, — представил он его Мурзину. — Он уже давно дожидается нас.

Билый был невысокого роста, стройный как юноша. Мурзин пожал ему руку.

— А ты знаешь партизанский закон: кого приведешь, за того отвечаешь головой? — спросил Мурзин Граховеца.

— За Людвика я ручаюсь, — улыбнулся тот. Людвик должен был отвести партизан на Магуру. В течение дня группа укрывалась в лесной чаще, а с наступлением ночи двинулась дальше, в глубь моравской территории.

Людвик Билый вел их, соблюдая крайнюю осторожность. Он то и дело забегал вперед, осматривал местность, не полагаясь на разведчиков. Мурзин не переставал удивляться тому, сколько энергии в этом человеке.

И лишь тогда, когда они прошли недалеко от Мартиняка и углубились в радгоштский массив, Людвик успокоился. Перед рассветом он остановился в лесу, около охотничьего домика.

— Вот мы и на Магуре, — сказал он Мурзину и, показав ему на домик, который выделил партизанам лесник Зетек, — слегка улыбнулся: — Вот ваша хибарка.

И тут Мурзин увидел, как Людвик устал — у него дергалась щека, и он, видимо, чувствовал это, но ничего не мог поделать.

— Останься с нами, отдохни, — предложил ему Мурзин.

— Нет, нельзя, — улыбнулся Людвик. — Мне надо идти, утром у меня уроки.

На рассвете Саша передавала в Киев донесение: «Ударная группа, которой я руковожу, перешла моравскую границу. Находимся на высоте 1257. Мурзин».

* * *

Вторая часть бригады, которую возглавили Ушьяк и Шэне, была еще на словацкой стороне. Мурзин послал к ней Василя Веселого с несколькими партизанами. Но путь, по которому прошла ударная группа, был уже закрыт. Василь и его товарищи с большими потерями пробились сквозь заслоны неприятеля лишь несколько дней спустя.

И все же Ушьяк предпринял попытку пересечь границу. Поздним вечером оставшиеся подразделения бригады в строгом порядке выступили в направлении Устригела. Проводником вызвался быть Дворжак. Но, как оказалось, он не знал местности, и партизанам пришлось долго плутать. Дальше двигаться было опасно, и партизаны укрылись в молодом леске. Вечером, когда бригада вновь готовилась к переходу, внезапно был дан приказ к отступлению. Виной этому был партизан Ендржеяс, уснувший на посту. Его разбудил разговор немецкого патруля, и Ендржеяс, спросонья не разобрав, в чем дело, закричал: «Руки вверх!» Немцы разбежались и вызвали подкрепление. Партизаны с большим трудом дошли до лощины и по ней вернулись обратно на Штявник. Там командир отобрал у Ендржеяса оружие и приказал связать его. Ендржеяс отделался таким легким наказанием лишь потому, что прошел с бригадой весь путь с самого начала, участвовал во всех боях. Если бы не это, его расстреляли бы.

— Дальше тут оставаться нельзя, надо идти в другое место, — заключил Дворжак.

Ушьяк согласился, что необходимо переместиться ближе к пограничной линии, чтобы использовать любой удобный случай для перехода границы. Он выбрал Кычерку, она находилась в двух-трех километрах от границы и была надежно прикрыта лесами. Феро получил задание вести разведчиков.

В этот момент комиссар сказал командиру, что ему надо поговорить с ним наедине.

— Янко, я с вами в Моравию не пойду, я уже решил, — сказал он, когда они остались вдвоем.

Ушьяк стоял перед ним, и лицо его залилось краской гнева.

— Вот как! Не пойдешь?! А нам тоже оставаться? Как по-твоему?

Шане лишь беспомощно пожал плечами.

— Не кричи, Янко! Я все взвесил и чувствую, что мое место здесь. Пусть каждый поступает, как велит ему совесть.

— Ты не прав, Шане!

Разговор остался неоконченным, обоим было тягостно его продолжать.

Ночью бригаду разбудил винтовочный выстрел. Разоспавшиеся партизаны ворчали, подумав, что опять кто-то небрежно обращается с оружием. Но оказалось, что это штаб объявил тревогу.

Под утро разведка обнаружила колонну немецких войск, двигавшуюся к Яворнику от Попрадны. Одновременно от тылового дозора было получено донесение о движении немецких войск и со стороны Штявника.

Ушьяк отдал приказ выступать.

Бригада двинулась в путь двумя группами. Около дома стоял лесник Немчак. Партизаны прощались с ним, а захватить продукты, которые он приготовил для них, было уже некогда.

За домом был холм, по форме напоминавший сахарную голову. Один его склон был покрыт густым лесом, другой — молодым подростом. Партизаны поднялись на холм и расставили на вершине полукругом пулеметы.

Долго ждать им не пришлось. Немцы пустили в ход минометы.

Партизаны были прижаты к Кычерке и окружены. Со стороны Случика по ним стреляли минометы, из долины ручья у Штявника вели огонь танки.

Бой длился до темноты. Вопреки обыкновению, немцы не отошли и вечером, но наступательные действия прекратили. Партизаны попытались собрать свои распыленные силы.

Ночью Ушьяк повел одну группу в атаку. Другого выхода не было: патроны были на исходе, и утром предпринять что-либо было бы уже поздно. Партизаны прокладывали себе дорогу гранатами, пулеметчики прикрывали атакующих с тыла. Немцы не выдержали натиска партизан, и кольцо окружения было прорвано.

Партизаны стремительно продвигались вдоль склонов Яворников в направлении Макова, стремясь уйти как можно дальше. Перейти Яворники не рискнули. Ушьяк справедливо полагал, что граница в этих местах усиленно охраняется.

При свете дня группа повстречала связных, высланных к Ушьяку Мурзиным с Магуры. У Василя вид был невеселый, потому что во время схваток с немцами он потерял нескольких своих ребят. В группе Ушьяка также были весьма значительные потери; в живых осталась лишь половина людей, многие из них были ранены.

Когда наступила ночь, партизаны предприняли неожиданное нападение на заставу в районе Макова. Здесь пограничная охрана была не так сильна, как и других местах, потому что немцы оттянули отсюда часть сил к Яворницкому гребню. Партизанам удалось перейти границу. Оказавшись на моравской стороне, группа сумела оторваться от преследующего ее неприятеля и быстрым маршем направилась в сторону Высокой.

* * *

Когда Ушьяк завязал бой, стремясь вырваться из окружения, этим воспользовалась вторая группа, попытавшаяся вырваться из немецкого кольца в противоположную сторону. Это ей не удалось, и партизанам пришлось выходить из окружения по одному, каждый, как умел. Из тех, кто не был в группе Ушьяка, уцелели примерно тридцать человек…

Прошло несколько дней, прежде чем измученные долгими блужданиями партизаны пришли к Высокой. На подходе к лагерю дорогу им преградила высокая фигура.

— Хальт!

Но команда прозвучала как-то неубедительно, не по-немецки.

— Это я, Франтик! — крикнул Малек.

— Иисусе!.. Франтик!.. А мы-то думали, что вы все погибли!

Ушьяк радостно приветствовал вернувшихся товарищей. Он все время оглядывал их, словно искал кого-то. Комиссара бригады среди них не было. Не было Штефана, Мишо и других. Зато пришли Феро, Длгоцецал, Лацо, Яношчин, Матушчин. Пришел и Кавчак со своим взводом.