О, как я испугался! Мы трое — мать, сестра и я — перестали петь.

— Пойте! Пойте, если вам дорога жизнь! — хрипло прошептал отец.

И мы повиновались. Искоса посматривал я то на отца, то на врагов и пел, хотя сердце у меня сжималось от страха. А отец четыре раза простирал руки к священному талисману и наконец снял последний покров и поднял талисман высоко над головой. Когда песня была допета, он воскликнул:

— О тайный мой помощник, явившийся мне во сне! О Солнце, и вы, боги земли и неба, смилуйтесь над нами! Вам в жертву приношу я ароматный дым!

И с этими словами повернул он к солнечным лучам кусок льда, притягивающий огонь с неба. Тонкая струйка дыма поднялась над сухими волокнами, и они ярко вспыхнули.

Я посматривал на наших врагов, и внимание мое привлек один воин, который стоял в двух шагах от отца. Рослый, красивый, был он одет в пышный боевой убор. Я разглядел его щит и колчан из кожи выдры. Стоял он, скрестив руки, и в правой руке сжимал боевую дубинку. Насмешливая улыбка пробегала по его лицу, когда он смотрел сверху вниз на моего отца. Должно быть, думал он: «Ну, что ж! Подождем, пока не закончится эта глупая церемония, а потом вам не сдобровать!»

Но когда вспыхнули сухие волокна коры, воин громко вскрикнул от удивления и, указывая на пылающий комок, сказал что-то своим спутникам. Следуя его примеру, они уселись на траву перед нами.

Отец словно и не замечал их. Вытянув руки, захватил он пригоршню ароматного дыма и умылся им. Потом долго молился Солнцу, прося помощи и защиты от всех опасностей.

Трудно мне припомнить, о чем я в то время думал. Я был так испуган, что мысли спутались у меня в голове. Я даже не подивился мужеству моего отца, который перед лицом врагов спокойно совершал обряд. Мало кто способен проявить такое самообладание.

Сгорели волокна, ветер развеял последние струйки ароматного дыма, и отец, оборвав молитву, взял четыре куска кожи, чтобы завернуть в них талисман.

— Хай! — окликнул его человек с дубинкой.

Отец поднял голову.

Воин указал на талисман и сказал на языке знаков:

— Дай мне его. Я хочу его рассмотреть.

— Не могу исполнить твою просьбу, — знаками ответил отец. — Это могущественный талисман, освященный Солнцем. Сейчас ты узнаешь его силу. Вытяни руку.

Воин повиновался. Отец повернул его руку ладонью вверх и приблизил к ней кусок льда, притягивающий огонь с неба. На ладони показалось красное пятнышко.

— Ха! — вскрикнул воин.

Резко отдернул он руку, осмотрел ожог и что-то сказал своим товарищам. Те, изумленные, ударили себя руками по губам и долго о чем-то говорили. Отец завернул талисман в куски кожи и спрятал его в мешок.

Человек с боевой дубинкой пристально следил за ним, а когда талисман был спрятан, сказал — конечно, знаками:

— Мы были там, в лесу, и увидели вас издали. Сначала хотели мы вас убить и завладеть вашими лошадьми. Теперь другое у нас на уме: будем друзьями.

— О, как я рада! — прошептала мать, сидевшая подле меня.

— Он нас боится — думает, что Солнце наделило нас своим могуществом, — шепотом отозвался я.

Как выяснилось впоследствии, я не ошибся. Отец ответил воину:

— Хорошо. Будем друзьями.

— Мы — чейенны. А вы кто? — спросил воин.

— Прежде был я одним из пикуни, — ответил отец, — но я ушел от них. Теперь мы четверо ни в одно племя не входим. Идем мы на юг, там отыщем кроу и раскинем вигвам рядом с их вигвамами.

— Кроу — дурные люди. Ступайте лучше к моим соплеменникам. Скажите, что вы встретили меня, Пятнистого Волка, и я послал вас к ним. Они добрые люди, они будут вашими друзьями.

— Я об этом подумаю. А где твое племя?

— Оно охотится среди Черных Холмов, в долинах рек, впадающих в Большую реку. Тебе нетрудно будет их найти, — сказал воин.

— Они нас не тронут. Приготовь нам поесть, — прошептал отец, обращаясь к матери.

Мать и сестра начали открывать парфлеши. Воины — их было пятнадцать человек

— ушли в глубь леса, но вскоре вернулись и принесли мяса. Они расположились неподалеку от нас, разложили костер и занялись стряпней. Начальник отряда, Пятнистый Волк, остался и долго беседовал с отцом. Он сказал, что они, чейенны, задумали совершить набег на племена, живущие по ту сторону гор.

— Хотим мы осмотреть их страны, и несдобровать тому, кто встретится нам на пути, — сказал он и громко расхохотался.

В тот день никто из нас не спал. Казалось, опасность нам не угрожала, но мы не были в этом уверены — мы боялись военного отряда. А чейенны спали до вечера. Я стерег лошадей и держал наготове ружье. Следил я, как солнце ползет по небу, и ждал с нетерпением той минуты, когда вернется оно домой, на отдых, в свой вигвам. Хотелось поскорее уложить наши пожитки, вскочить на коня и уехать подальше от реки. Тогда только буду я уверен, что чейенны не желают нам зла.

На закате солнца я пригнал табун и привязал к деревьям верховых и вьючных лошадей. Мать поджарила мясо, и вождь чейеннов поел вместе с нами. Снова уговаривал он отца ехать к Черным Холмам и поселиться с чейеннами. Отец сказал, что об этом он подумает, но если поедем мы к чейеннам, то не теперь, а позднее, когда Пятнистый Волк вернется к своему племени и расскажет о нас. Тогда можем мы рассчитывать на радушный прием.

Настал час отъезда. Мать и сестра навьючили на лошадей поклажу и привязали к ним шесты от вигвама, а я оседлал верховых лошадей. Чейенны также собрались в путь. Пятнистый Волк обнял моего отца и мы вскочили на коней.

Отец ехал впереди. Нам он приказал следовать за ним и не оглядываться. Мы не смели ослушаться, но у меня дрожь пробегала по телу. Хотелось мне посмотреть, что делают чейенны, — быть может, ждут они сигнала вождя, чтобы осыпать нас стрелами. Но ничего не случилось. Мы выехали из лесу, переправились через реку и стали подниматься по склону равнины. Тогда только мы оглянулись: чейенны ехали речной долиной, держали они путь к верховьям реки, значит, они решили нас не убивать. Мы избежали великой опасности, нам хотелось от радости петь.

Отец мой засмеялся чуть ли не в первый раз с тех пор, как мы расстались с пикуни.

— Я знал, что Короткий Лук ошибается, — сказал он. — Мой кусок льда, притягивающий огонь с неба, сильнее всех других талисманов. И вовремя я его достал. Чейенны убили бы нас, если бы мой талисман не привел их в трепет.

— Одинокий Бизон, муж мой, ты смелый человек! — воскликнула мать. — Ты не прервал обряда, когда отряд застиг нас врасплох. Не понимаю, как мог ты побороть страх.

— Это было легко, — ответил отец. — Правда, сначала я испугался. Но когда чейенны увидели, как я притянул огонь с неба, я понял: они нас не тронут.

Ехали мы недолго, потому что очень устали и хотели спать. Спустившись к реке «Она их раздавила», мы расположились на отдых и спали до утра, днем мы тоже спали по очереди. Под вечер мы ели мясо, которое поджарила для нас мать, а она рассказывала нам, почему этой реке дано было название «Она их раздавила». Недалеко от устья ее, где берега обрывистые и крутые, тянулся над самой водой пласт красно-бурой земли. Наше племя издавна пользовалось этой землей как священной краской. Каждое лето приходили сюда пикуни и подкапывали берег, собирая красную землю. Рыли они все глубже и глубже, хотя старики предостерегали их и предвещали несчастье. И предсказание сбылось произошел обвал, три женщины засыпаны были землей и погибли. С тех пор никто не приходил сюда за священной краской, и реку, носившую название Краска, стали называть «Она их раздавила».

На следующее утро мы остановились у подножия Черной горы и провели здесь день. Тихо было вокруг. Казалось, мы четверо — единственные люди на земле, и до сего дня животные ни разу не видели человека. Отец объяснил нам, что на этих равнинах пикуни охотятся очень редко, так как все военные отряды, вторгающиеся в нашу страну, направляются прямо к Черной горе, чтобы с вершины ее обозреть окрестности. Они приходят и уходят, не останавливаясь здесь для охоты. Вот почему животные, населяющие этот край, — олени, антилопы, лоси, бизоны — почти не боятся человека.

Моя очередь караулить пришлась на вторую половину дня. Незадолго до заката солнца я взял лук и пошел на охоту, так как истощились у нас запасы мяса. Ружье я оставил, опасаясь привлечь выстрелом внимание врагов. Мне не нужно было далеко идти; днем я видел оленей и лосей, направлявшихся к ущелью, которое начиналось неподалеку от того места, где мы раскинули лагерь. Я догадался, что они идут на водопой.

Я вошел в ущелье и увидел большой, глубокий пруд, сжатый каменистыми берегами. Звериные тропы вели от пруда к выходу из ущелья и извивались по отлогим его склонам.

Я спрятался в кустах, окаймлявших одну из боковых троп. Вскоре показалось стадо антилоп, их вожаком был крупный самец. Припав к земле, я ждал, пока вожак пройдет мимо того места, где я спрятался. Тогда я вскочил и, напрягая все силы, натянул тетиву. Стрела попала в цель. Вожак высоко подпрыгнул, рванулся вперед и упал. Антилопы, напиравшие на него сзади, круто повернули и обратились в бегство. В нескольких шагах от тропинки лежала моя стрела, окрашенная кровью: она вонзилась между ребер животного и прошла навылет. Этим выстрелом я гордился — я понял, что рука у меня сильная, и стреляю я не хуже взрослого охотника.

Спустившись на тропу, я наточил нож о плоский гладкий камень и начал сдирать шкуру с антилопы, но не успел закончить начатое дело: в кустах, на склоне ущелья, раздался шорох, сопение, чмоканье. «Медведь!» — подумал я. В два прыжка добрался я до того места, где лежал мой лук. Когда я схватил его, из кустов вышел огромный старый гризли.

Я повернулся, бегом спустился с тропинки, обежал пруд и, поднявшись на противоположный склон ущелья, оглянулся: медведь опустил передние лапы на мою антилопу и сдирал мясо с ребер. Я побежал в лагерь и разбудил отца. Взяв ружья, мы боковыми тропами поспешили туда, где осталась моя добыча. Медведь пожирал мясо и не заметил нас. Мы выстрелили. Он упал прямо на антилопу, судорога пробежала по огромной туше, и он издох. О, как мы обрадовались!

Оттащив медведя от антилопы, мы содрали с нее шкуру и вырезали лучшие куски мяса. Срезая когти с передних лап гризли, отец решил взять также кусок медвежьей шкуры.

— Правда, нет у меня теперь Трубки Грома, — сказал он, — но скоро я ее отыщу. И у меня есть другой могущественный талисман — кусок льда, притягивающий огонь с неба. Этот талисман я заверну в кусок шкуры.

Приняв такое решение, он вырезал широкую полосу меха со спины медведя, и мы с торжеством понесли ее в лагерь.

В тот вечер мы четверо были веселы и счастливы. Мы выспались, отдохнули, и удачной охотой закончился день. Когда зашло солнце, мы тронулись в путь, направляясь к широкой тропе, которая тянется у подножия Снежных гор.

Солнце всходило, когда мы завидели долину реки Ракушки. Спускаясь по склону, поросшему кустами и вишневыми деревьями, мы заметили, что вишни уже созрели и ветви маленьких деревцев гнутся под тяжестью ягод. Мать и Нитаки хотели остановиться здесь и нарвать вишен, но отец запретил им и думать об этом.

— Мы должны спуститься в долину и спрятаться в лесу, где нас не увидят враги, — сказал он, — а вечером вы можете сюда вернуться за ягодами.

Проезжая между деревцами, мы срывали вишни. Нам очень хотелось пить, во рту пересохло, а сочные ягоды утоляли жажду. Жалко было оставлять их на ветвях.

В тополевой роще на берегу реки мы сделали привал. Пока мать и сестра раскладывали костер и поджаривали мясо антилопы, мы с отцом осматривали тропы, пересекавшие рощу и тянувшиеся вдоль реки. Мы нашли следы, оставленные животными, но нигде не видно было отпечатка ноги человека или золы костров. Казалось, кроу, пикуни и другие племена никогда не останавливались здесь на отдых.

Утром я караулил, пока остальные спали. В роще было много травы, и я следил за тем, чтобы лошади не разбрелись по долине. Часто выходил я на опушку и окидывал взглядом поляны и склоны равнины. Бизоны спускались на водопой к реке и долго стояли в прохладной воде или, выйдя на берег, ложились на траву. На звериных тропах нашел я отпечатки медвежьих лап: по-видимому, медведи побывали здесь недавно. Мне хотелось подстеречь их, но утро было такое жаркое, что медведи не показывались, — должно быть, залегли они где-нибудь в прохладном местечке.

После полудня меня сменил отец. Я заснул, но спал недолго. Мать и Нитаки не могли забыть о вишнях, им хотелось поскорее набрать их. Разбудив меня, они спросили, не пора ли нам идти за вишнями. Я пошел в лес и отыскал отца. Он сказал, что мы с ним вдвоем поднимемся на равнину, — если вокруг все спокойно, мы дадим сигнал женщинам. Я привел двух лошадей — для матери и Нитаки: они хотели набрать много ягод — больше, чем можно было донести, — чтобы засушить их на зиму.

Поднявшись на равнину, мы долго осматривали окрестности. Ничто не указывало на приближение военного отряда. Наконец я встал и начал размахивать одеялом. Женщины стояли на опушке рощи и ждали сигнала. Тотчас же вскочили они на лошадей и поехали к вишневым деревцам. Теперь ягоды показались нам еще вкуснее, чем утром. Мы наелись до отвала и начали наполнять вишнями парфлеши. Отец нам помогал, а мать посмеивалась над ним: не часто видишь воина, собирающего ягоды для сушки.

Крик сестры заставил нас вздрогнуть. Мы оглянулись и посмотрели в ту сторону, куда она показывала: одинокий всадник гнал наших лошадей к низовьям реки. Издали мы не могли их разглядеть, однако не сомневались в том, что это наш табун. Сначала вор гнал их лесом и отъехал на большое расстояние раньше, чем подняться на открытую равнину.

Мы не верили своим глазам. Неужели нас постигла новая беда? Молча стояли мы и смотрели вслед табуну. Наконец отец вскочил на лошадь, на которой приехала моя мать, а мне приказал сесть на лошадь сестры.

Мы пустились в погоню, но трудно нам было сидеть на женских седлах. Мы остановились, сняли седла и поехали дальше. Но с самого начала я знал, что погоня бессмысленна. Я привел для матери и сестры двух старых вьючных лошадей, которые не могли бежать быстро, как мы их ни колотили пятками. И все-таки мы надеялись, что совершится чудо и мы догоним врага.

Сначала ехали мы долиной реки, потом повернули на восток и поднялись на равнину. Здесь отказались от погони. Всадник и лошади далеко нас опередили. Мы увидели лишь пятнышки на синем фоне, когда табун переваливал через гряду холмов. Мы следили за этими пятнышками, пока они не скрылись из виду. Потом повернули мы лошадей и поехали назад, к нашему лагерю.

Отец, сгорбленный, молчаливый, ехал впереди. А я не мог примириться с потерей лошадей. Это были мои лошади. Я их любил, гордился ими, а теперь они были навсегда для меня потеряны. Уж так и быть, признаюсь тебе: на обратном пути я плакал.

Мать и сестра встретили нас на опушке леса и молча последовали за нами к тому месту, где остались наши вещи. Здесь мы сделали еще одно открытие: враг рылся в наших вещах и похитил седло моего отца и мешок, в котором хранился талисман — кусок льда, притягивающий огонь с неба. Пропали также мой лук, стрелы и прекрасный колчан — подарок Белого Волка.

Отец, не говоря ни слова, спустился к реке и сел на берегу. Мать начала разбирать наши пожитки, решая вопрос, что взять с собой и что оставить. Кроме вигвама и вигвамных шестов, было у нас восемь вьюков, а мы могли взять только два; нам четверым предстояло идти пешком.

Матери тяжело было отбирать вещи, которых мы не могли взять с собой. Она к ним привыкла, дорожила ими и не хотела их бросать. Подойдя ко мне, она уселась на траву и заплакала. Плакала и сестра. Я сам с трудом удерживался от слез.

Вернулся отец и сказал нам:

— Солнце заходит. Укладывайте вещи. В путь!

— Нет, нет! — закричала мать. — Я не хочу идти дальше! О, вернемся назад! Вернемся к нашему племени. О муж мой, подумай, можем ли мы бродить пешие по равнинам, где рыщут неприятельские отряды? Мы потеряли все! Враги украли Трубку Грома и другой твой талисман, они угнали наш табун, а вспомни, как работал твой сын, чтобы купить этих лошадей! Муж мой, мы беззащитны, враги убьют нас! Пойдем назад, отыщем лагерь нашего народа!

Я всматривался в лицо отца. Он слушал внимательно, взвешивал слова матери. Казалось мне, он подчинится ее воле. Но мечты мои развеялись, когда он воскликнул:

— Нет! Назад мы не пойдем! Мы должны идти дальше. Не хочу я жалким бедняком возвращаться к пикуни. Я отведу вас к кроу, а потом снова пойду в лагерь ассинибуанов за лошадьми и трубкой.

Но все-таки слова отца вдохнули в меня надежду. «Не гнев, а стыд мешает ему вернуться к пикуни, — подумал я. — Он стыдится своих неудач, стыдится того, что по его вине стали мы жалкими бедняками. Если бы удалось мне купить новый табун, отец, пожалуй, склонился бы на наши просьбы и повел нас домой, к пикуни».

Долго мы не могли решить, какие вещи взять с собой, какие оставить; — в конце концов каждая мелочь была нам нужна. Взяли мы вигвам — одну покрышку без шестов, — нашу одежду, несколько одеял, принадлежности, необходимые для дубления кожи, порох и пули и два желтых металлических котелка; котелки мы закупили у Красных Курток на севере, отдав за них сорок бобровых шкурок. Вьюки мы привязали к нашим двум лошадям, а оставшиеся вещи даже не попытались спрятать. Мы бросили их в роще и побрели на юг.

Спустившись к реке, мы сняли мокасины и вброд перешли реку. Я первым выбрался на берег и, обуваясь, увидел на песке свежие отпечатки ног человека. Следы вели к лесу. В кустах я нашел пару изношенных мокасинов. Вокруг трава была примята. Я догадался, что здесь лежал человек, который нас выследил, а затем угнал наших лошадей. Внимательно осмотрел я мокасины и вспомнил, что уже раньше видел этот странный узор из красных, синих и желтых игл дикобраза и три полоски на голенище. Сомнений быть не могло: эти мокасины носил воин из отряда чейеннов.

Я вернулся к реке и показал отцу свою находку. Отец не мог вспомнить, видел ли он раньше эти мокасины, но мать их узнала и даже описала наружность человека, который их носил: высокий, стройный, длинноволосый, в косы вплетены тесемки из меха выдры.

— Не все ли равно, какой он на вид? — воскликнул отец. — Он нас проследил и ограбил. Слепы мы были и не видели, как он шел по нашим следам.

— Я не думаю, что он нас выследил с согласия своего вождя, — сказал я.

— Ты прав, — подхватила мать. — Вождь чейеннов — славный человек. Он не желал нам зла.

Отец злобно расхохотался.

— Славный человек, говорите вы? А я уверен, что вождь послал лучшего своего бегуна и разведчика, чтобы завладеть моим талисманом. Ну, что ж! Быть может, когда-нибудь я повстречаюсь с этим чейенном.

Впервые пришлось нам так долго идти пешком. Мы с отцом не чувствовали усталости и могли идти всю ночь, но мать и сестра выбились из сил и едва передвигали ноги. Когда Семеро показывали около полуночи, Нитаки заплакала, села на землю и заявила, что дальше идти не может.

— Ты поедешь верхом! — воскликнул отец.

Мы сняли большую часть поклажи с лошади, которую вел отец, и посадили сестру на маленький вьюк. Снятую поклажу мы навьючили на другую лошадь. Несчастные животные храпели под тяжестью ноши. Я мысленно говорил себе, что по вине отца страдаем не только мы, но и наши животные.

От реки Ракушки до реки Иеллоустон расстояние большое; еще длиннее кажется путь, когда идешь пешком, а все дождевые лужи высохли. Когда рассвело, мы находились еще очень далеко от реки, на берегах которой охотились кроу. Нам очень хотелось пить; отца и меня жажда мучила сильнее, чем женщин. Мы едва могли говорить. Мне казалось, что во рту у меня песок.

Мать о чем-то меня спросила, но голос мой звучал так хрипло, что она не расслышала ответа. Тогда она простерла руки к восходящему солнцу и воскликнула:

— О великое Солнце, правящее миром! Сжалься над нами! Вразуми мужа моего, который заставляет наших детей так жестоко страдать!

Прислушиваясь к ее молитве, отец опустил голову и не сказал ни слова. Потом он пошел дальше, а мы, усталые, поплелись за ним. На юге виднелись поросшие кустами берега Иеллоустона, а дальше тянулась широкая долина реки Горный Баран. Было около полудня, когда мы приблизились к гряде холмов, за которыми начинался спуск в долину.

«Еще несколько сот шагов — и мы подойдем к реке, напьемся и выкупаемся», — подумал я.

Вдруг на вершине холма показался всадник. Он посмотрел на нас, потом повернул лошадь и спустился в долину. Мы остановились, но как только он скрылся из виду, продолжали путь. Не все ли было нам равно? Мы умирали от жажды и не боялись стрел врага.