Глава 01

Шанс бойца

До того как Джон Дюпон убил моего брата, тот был одной из постоянных величин в моей жизни.

Дэйв защищал меня, подавал мне пример и разделял мои страдания. Хотя Дэйв родился на 17 месяцев раньше, мы были почти близнецами.

В СМИ любили указывать на наши различия. Внешне мы были непохожи. Большую часть своей взрослой жизни Дэйв щеголял густой черной бородой, а я был чисто выбрит, что подчеркивало мои скулы и подбородок. Мои волосы были густыми и волнистыми, а у Дэйва была короткая стрижка. Время сделало его шевелюру еще короче. Я был заметно более мускулистым, а Дэйв выглядел скорее как профессор химии.

Если верить СМИ, боролись мы тоже по-разному. На ковре Дэйв демонстрировал блестящую технику. Возможно, он был величайшим мастером техники борьбы. Я же полагался более на силу, даже на грубую физическую силу.

Однажды журнал Sports Illustrated назвал Дэйва «магистром Йодой борцовского ковра», который мог перехитрить соперников. А я был «молотом», «идущей в лобовую атаку массой мышц». Дорогу к победе я преодолевал благодаря силе.

Отличные истории строятся на контрастах. Возможно, именно поэтому мы, давая интервью, резвились от души. Но, несмотря на очевидные физические различия, подлинной историей было то, насколько мы были похожи. А еще лучшей историей был бы рассказ о том, насколько сильно это сходство было запрограммировано, поскольку я пытался подражать старшему брату во всем, в чем только мог.

Наши истории писались как будто по лекалам «Золушки». Начав наши карьеры очень скромно, мы проложили себе дорогу в жизни и в борцовском мире, вместе одержав победы на четырех чемпионатах Национальной ассоциации студенческого спорта, выиграв две золотые олимпийские медали и трижды завоевав титулы мировых чемпионов по борьбе. Однако мы так и не разбогатели. Мы завоевали много золота, но так и не нашли того волшебного колечка, которое позволило бы нам заниматься борьбой, не полагаясь на помощь людей, подобных Джону Дюпону, мультимиллионеру-неудачнику, который жаждал признания, престижа и власти. Я ни за что не связался бы с Дюпоном, если бы Федерация спортивной борьбы США предоставляла своим самым успешным борцам бо́льшую финансовую поддержку.

Правда в том, что ни у Дэйва, ни у меня никогда не хватало денег. С этого факта и начинается наша история.

Когда мне было три года, родители развелись. Наш отец, профессиональный комик, и наша мать расстались без обычных в таких случаях скандалов, так что нам не пришлось иметь дела с родителями, которые ненавидели бы и поносили друг друга. Кроме того, мы на самом деле были очень близки к родителям нашей матери, и в той мере, в какой разводы родителей сказываются на детях, мы в детстве не слишком сильно страдали.

Когда я пошел в школу в Пало-Альто, штат Калифорния, мне еще не было пяти лет. Поскольку я родился в октябре, в классе я был самым младшим. Дэйв учился классом старше, и в своем классе он, в отличие от меня, был одним из наиболее крупных мальчиков. Однако Дэйв, который ел все подряд, был рыхлым и страдал плохой координацией движений. За это его дразнили «толстяком».

Расстройство координации движений было у Дэйва следствием дислексии. У него не было главенствующего полушария головного мозга, как у всех людей, а это влияет на то, как люди мыслят и действует. У людей, страдающих дислексией, преобладание полушарий неустойчиво, и эта неустойчивость отрицательно сказывается на организации работы мозга.

Неудивительно, что Дэйв читал с огромным трудом. Когда он читал, буквы B, D, и P опрокидывались то вперед, то назад или скакали вверх и вниз. Впрочем, учителя Дэйва сочли его умственно отсталым и отправили его на коррекционные занятия. Дэйв ненавидел коррекционные занятия. Подобно многим дислектикам, на самом деле Дэйв был очень умным.

Однажды, когда Дэйв учился в третьем классе, мальчишка из его же класса стал издеваться над ним из-за того, что он ходит на коррекционные занятия по чтению. Дэйв разозлился, повалил обидчика на землю и стал колотить его головой о бетонный пол. Мальчишка потерял сознание, и в школу приехала машина «скорой помощи», на которой мальчишку увезли в больницу. Дэйв разбил ему череп.

После этого Дэйв стал известен как самый крутой парень в школе. Неудивительно, что ему больше не доводилось сталкиваться с насмешками. Впрочем, мы в школе много дразнились, до сих пор не пойму, почему. Помню, как-то группа девчонок упорно называла меня «чванливым». Они могли повторять это слово по меньшей мере десятки, а то и сотни раз в час.

Не думаю, что я был чванливым или самодовольным. Я был хорошим спортсменом, да, неразговорчивым, но не скажу, чтобы я был самодовольным. Впрочем, я был маленького роста, что делало меня объектом насмешек.

Меня особенно задирал один громила, и тогда за меня вступился мой защитник. Дэйв повалил парня на пол и лупцевал его до тех пор, пока тот не разревелся. Тогда Дэйв дал ему подняться, и малый убежал домой.

В школе Дэйв столкнулся еще с одним мальчишкой по имени Джон. Не могу вспомнить, с чего там у них началось, но думаю, что Джон не уважал Дэйва. Они решили подраться на спортплощадке после школы. Среди учеников прошел слух о том, что Джон будет драться с Дэйвом, и исход этой драки вызвал большой интерес, потому что Дэйв был самым крутым парнем в школе, а Джон был одним из лучших спортсменов школы, очень быстрым и ловким.

После уроков мальчишки окружили Дэйва кольцом. Вскоре выяснилось, что Джон Дэйву не соперник. Они упали на землю, Дэйв оседлал Джона и начал его бить. Мелькали кулаки Дэйва, Джон пытался защититься руками, и оба ревели – подмятый Дэйвом Джон потому, что его били. А сидевший на нем Дэйв ревел, как я думаю, потому, что это был один из тех случаев, когда мальчишка дерется и испытывает такой выброс адреналина, что после драки не может вспомнить, что, собственно, произошло. Учитель услышал шум и растащил дерущихся.

Не понимаю, каким образом Дэйв так быстро повалил такого физически развитого парня, как Джон, но Дэйв, должно быть, нашел слабое место Джона и ударил в эту точку. Дэйв изумительно владел техникой боя задолго до того, как пришел в борьбу.

Хотя из-за маленького роста я был скорее на периферии событий, драки стали для нас обоих средством защиты. Преимуществ у нас было немного, но выносливости и упрямства вполне хватало для того, чтобы никогда не уступать.

Родители рассказали мне, что когда мне исполнилось четыре года, у меня были хорошо развитые, рельефные мышцы живота и хорошие мускулы, но я впервые почувствовал свои спортивные таланты во втором классе, когда другой ученик стал хвастать, что обгонит меня в беге через поле. Он стартовал прежде, чем я, но, несмотря на его большой отрыв в начале, я нагнал его и пришел к финишу первым.

Этот забег дал мне необходимую уверенность: хотя я и был самым младшим в классе, я понял, что в спорте могу быть лучше других. Я был еще слишком мал для того, чтобы знать научные объяснения, касающиеся быстро сокращающихся мышечных волокон. Об этом я узнаю в колледже, но выяснение того, насколько я быстр по сравнению с другими учениками моего класса, позволило понять имевшееся у меня преимущество во взрывной силе. После этого подъема уверенности в собственных силах я стал вратарем в играх в футбол, которые мы проводили тайком на переменках между уроками. После бросков за мячом я возвращался в класс грязным. Так впервые я узнал радость от того, что в спорте я – лучший.

* * *

Наша мать снова вышла замуж и поступила в аспирантуру Стэнфорда. До того как я перешел в четвертый класс, мать приняла предложение стать костюмером Орегонского шекспировского фестиваля в Эшленде, штат Орегон, городке, который был ближе всего к Калифорнии, если ехать по связующей два штата автомагистрали 5. Переезд от отца и бабушек и дедушек в Орегон из Пало-Альто занял более шести часов.

У нас были хорошие отношения с отцом. Когда я родился, отец и мать дали мне второе имя отца – Филип. А свое первое имя я получил от дяди Марка Бернстайна, но пока я рос, мне это имя не нравилось, поскольку «Марк» звучало как лай косматого пса. Потом я узнал, что мое имя происходит от имени древнеримского бога войны Марса, и подумал, что здорово носить имя воителя.

Отец, закончивший Стэнфордский университет, был профессором комедии и драмы. Когда мы были рядом с ним, он постоянно смешил нас. В первые годы нашей жизни в Пало-Альто у меня появилась любовь к комедии. Я наизусть помнил альбом Стива Мартина «Дикий и безумный парень». Наши дедушка и бабушка, Уиллис и Дороти Рич, были умными, состоявшимися людьми: дед был профессор в Стэнфорде, а бабушка была врачом. Пока мать работала в летние месяцы, мы оставались у деда и бабки, которые жили неподалеку в Менло-Парк, и всякий раз, когда мы оставались у них, они изливали на нас свою любовь. Особенно близкие отношения у меня сложились с бабушкой. Но потом мы переехали в Орегон.

Я ненавидел Орегон. Даже не Орегон сам по себе, а то, что переезд разрушил позитивное влияние деда и бабушки. Недавно я сказал Жанин Сен-Жермен, нашей матери, что все еще испытываю негативное отношение к Орегону и хотел бы, чтобы мы никогда туда не перебирались. Потому что именно в Орегоне моя жизнь начала становиться трудной.

У матери и нашего отчима было еще двое детей. Потом мать снова развелась. Ее родители умерли. У нее был брат, который жил далеко и не мог особенно помогать сестре (или нам). Работа матери на Шекспировском фестивале была одной из лучших театральных работ в США, но не оставляла ей много времени на детей.

Наш дом в Эшленде был очень мал, площадью, возможно, около 112 квадратных метров. Там была комната матери, комната, где жили наши маленькие сводные брат и сестра, и комната, которую Дэйв и я могли сделать своей. Но у этой комнаты были стеклянные стены. Она была застекленной террасой. Большую часть года там было холодно, так как комната не имела теплоизоляции. Так что наше житье там началось со строительства на заднем дворе того, что мы назвали «сторожкой».

Эта сторожка была неудобным и холодным жилищем. Кроватей там не было. Мы спали на раскладушках, закутавшись в спальные мешки. Стены были утеплены, но дверная ручка оторвалась, и из открытой двери сквозило холодом. В сторожке был маленький электрический обогреватель. Чтобы согреться по утрам, перед тем как собираться в школу, мы со спальным мешками на спинах скрючивалась в потоке идущего из обогревателя теплого воздуха.

Мы жили в грязи. Дорога к дому, вся в рытвинах и ухабах, была сплошной грязью. Некоторые из наших соседей были овцеводами. Одежды у нас было немного, да и та оставалась почти все время грязной: стирали мы редко. В шестом классе я носил пару носков до тех пор, пока их подошва не стала черной и твердой.

Когда одна из учительниц увидела мои носки, она сказала: «Шульци, от такого зрелища стошнить может».

Это было мучительно неудобно. Ужасные времена, но то, что мы прошли через них, сделало Дэйва и меня упорными и независимыми. Нам надо было взрослеть быстрее, чем остальным ребятам.

* * *

Переезд из Пало-Альто в Эшленд был тяжелым. Я терпеть не мог начальную школу в Эшленде. Я находился в четырехстах милях от отца, деда и бабушки, а зимы в этой сторожке-морозилке были такими холодными. Я дождаться не мог потепления – тогда я мог обходится без обуви, а мои подошвы становились достаточно грубыми, чтобы босым ездить на велосипеде на гору Эшленд за Литиа-Парк.

В школе я мучился от скуки. Тогда я открыл в себе переданный мне отцом ген комедианта, чтобы развлекаться. Дома я снова и снова слушал виниловые пластинки Билла Кросби, заучивая наизусть его истории, которые я мог повторить товарищам по школе и заставить их смеяться. Помню одну учительницу – миссис Миллер. Она преподавала в пятом классе. Она заставляла нас очень напряженно работать на уроках. В тот год благодаря миссис Миллер я научился многому и понял выгоды, которые дает напряженный труд.

Дэйв и я были хорошими спортсменами, но у нас обоих были закрепощенные плечи, и мы не могли бросать мячи так далеко, как это делали другие ребята. И ни один из нас не был хорошим бегуном.

Для меня шестой класс был годом важных спортивных достижений: я побил 20 из 25 школьных спортивных рекордов для шестиклассников. Одноклассники выбрали меня «самым вероятным будущим олимпийским чемпионом по прыжкам в длину». Завоевать эту награду было здорово, потому что я помнил, как мы с Дэйвом смотрели Олимпийские игры 1968 года в Мехико, на которых американец Боб Бимон совершил один из величайших подвигов в истории спорта, побив мировой рекорд в прыжках в длину: он прыгнул на поразительную длину – 21 и 3/4 дюйма (8,90 м. – Прим. ред.).

В то время я не смотрел Олимпийские игры и не мечтал когда-нибудь выступить на них. В то время я все еще пытался решить, какой вид спорта выбрать. Мне давались многие виды, поэтому, когда я думал о том, на каком именно виде спорта я буду специализироваться, я думал, что таким спортом должен быть тот, в котором я смогу заработать много денег. Ведь мы были так бедны.

В шестом классе я прочитал книгу American Miler: The Life and Times of Glenn Cunnigham («Американский бегун на милю: жизнь и времена Гленна Каннингэма») об одном из лучших американских бегунов на дистанции в милю 30-х годов. Каннигэм участвовал в двух Олимпийских играх и на играх 1936 года в Берлине завоевал серебряную медаль в беге на полторы тысячи метров.

В результате произошедшего в школе взрыва ноги Каннигэма были страшно обожжены, и врачи сказали ему, что он никогда больше не будет ходить. Книга рассказывала о том, как Каннигэм научился снова ходить и как он выработал особый стиль бега, при котором он ставил одну ступню точно перед другой, так, словно он бежал строго по прямой. Я скопировал этот стиль, который придал мне немного иную походку. В 1988 году я имел удовольствие и честь встретиться с Каннингэмом и смог рассказать ему о том, как он оказал влияние на мою манеру ходить и бегать. Через неделю после нашей встречи Каннингэм умер.

Дэйв выбрал борьбу в седьмом классе. Он стал членом университетской команды борцов-юниоров прежде, чем дорос до этой категории, и в первом же сезоне поставил рекорд: три победы, три поражения, одна ничья. Дэйв сразу же буквально влюбился в борьбу. К тому времени одноклассники догнали его ростом и размерами, так что Дэйв использовал борьбу для того, чтобы поддерживать свой статус самого крутого парня в школе. Мне страшно нравилось, что Дэйв – самый крутой парень, особенно потому, что я был самым младшим и самым маленьким в моем классе. Когда меня задирали, Дэйв немедленно вступался за меня.

Думаю, приход в борьбу стал для Дэйва моментом прозрения. В борьбе его проблемы с чтением не имели значения, значение имела брутальность, а ее у него было в избытке. Кроме того, поскольку Дэйв был таким умным, он мог делать то, что делали другие, причем лучше, чем это делали другие, а потом изобретать собственные приемы. Даже когда он начал бороться, он мог перехитрить соперников, заставить их занимать позиции, в которых, как они думали, имеют преимущество, – и только для того, чтобы быстро узнать, что вместо этого они попадали в подстроенную Дэйвом ловушку. Но к моменту, когда до них это доходило, было уже слишком поздно.

Единственная забота Дэйва заключалась в том, чтобы стать лучшим борцом. Он постоянно носил с собой свои борцовки, а под одеждой носил спортивное трико – просто на случай встречи с кем-то, кто пожелает бороться.

Когда Дэйв занялся борьбой, мы обнаружили: поскольку у него как у дислектика ни одно из полушарий головного мозга не было доминирующим, это, по-видимому, давало ему преимущество: он одинаково свободно владел обеими руками. Он писал и бросал левой рукой, пинал правой ногой, а при стрельбе целился преимущественно правым глазом. Не будучи ни левшой, ни правшой, Дэйв мог одинаково хорошо выполнять движения с обеих сторон. Противникам было трудно определить стойку Дэйва, и они были уязвимы перед ним – он мог одинаково успешно атаковать слабую сторону противника, какой бы она ни была.

Поскольку Дэйв жил, по сути, только борьбой, он стремительно прогрессировал. В восьмом классе он вошел в университетскую юниорскую команду и занял четвертое место в штате. В девятом (у нас старшая школа начиналась с десятого класса) он выступил на Мировом чемпионате по борьбе для мальчиков в столице Перу Лиме, где занял второе место, уступив борцу из Великобритании.

Меня восхищала стремительность прогресса Дэйва в столь сложном виде спорта. Впрочем, сам Дэйв свои успехи оценивал скромнее. Его обычная манера поведения не позволяла посторонним догадаться, успешно ли идут дела или очень плохо.

Дислексия Дэйва, по-видимому, давала ему еще одно преимущество. Дэйв привык с лихвой компенсировать ее – хотя бы для того, чтобы не уступать одноклассникам, не выделяться среди них. А когда Дэйв догонял одноклассников, он не прекращал прикладывать сверхусилия. Эта особенность проявилась и на ковре: Дэйв сначала догнал, а затем превзошел своих ровесников, а потом превзошел и борцов, которые были старше него. Его достижения среди борцов-учащихся старшей школы до сих пор остаются непревзойденными.

Мое знакомство с борьбой было не таким убедительным, каким оно было у Дэйва.

Борьба входит в обязательную программу физического воспитания для седьмого класса. На следующий же день после изучения различных приемов начался турнир, участие в котором было обязательным для всех семиклассников.

Поскольку схватки проводили только во время уроков, турнир затянулся. Моя схватка должна была состояться в конце первого тура, и меня это злило. Чем дольше я ждал схватки, тем больше времени я размышлял о последствиях, которые может иметь поражение для моего статуса лучшего спортсмена. Это был не первый раз, когда у меня перед соревнованиями возник мандраж, но так сильно под ложечкой никогда прежде не сосало. (Это ощущение я испытывал перед каждой схваткой на протяжении всей моей борцовской карьеры. Никогда не думал о том, как избавиться от этого чувства, но я научился контролировать и даже использовать его для того, чтобы вызывать приливы адреналина перед схватками.) Поражение было бы унизительным, и я ежедневно думал об этом, наблюдая за схватками одноклассников.

Наконец, когда пришел мой черед, я смог провести бросок через спину с захватом руки и шеи противника и положить его на лопатки. Но радости от победы не было, потому что я сразу начал чувствовать тяжесть того, что случится, если я проиграю схватку во втором туре.

Понятно, в седьмом классе соревнования были так себе – ведь никто из нас не был опытным борцом. Все мы прошли одинаковый краткий курс подготовки. Хотя борьба – спорт, не основанный на интуиции, в котором способен преуспеть любой, благодаря моим физическим возможностям я победил во всех четырех схватках, успешно проводя броски через спину и укладывая противников на лопатки.

Всякий раз, когда я одерживал победу в школьном турнире, на меня нападал страх перед следующим туром. И когда я победил в заключительной схватке, я испытал огромное облегчение, но и только.

Позднее в том же седьмом классе я решил войти в команду борцов. Но через несколько дней после этого Дэйв и я вернулись жить с отцом в Пало-Альто. Я любил мать, но всегда считал родиной Пало-Альто. У отца дом был лучше, и мне больше не надо было трястись от холода в сторожке. К тому же работа отца позволяла ему оставаться дома и заботиться о простых вещах вроде стирки. Это звучит просто, но одно то, что я ходил в чистой одежде, позволило мне тренироваться интенсивнее, до седьмого пота, обычно по несколько раз в день меняя одежду. Однако возвращение в Пало-Альто означало, что я лишался шанса бороться в седьмом классе.

В Пало-Альто я вступил в команду восьмого класса. Наш тренер был также тренером по плаванию, и основным видом спорта для него было плавание. Наши занятия борьбой проходили неорганизованно, и мы почти не изучали технику. Сезон продолжался всего шесть недель, в течение которых были проведены три турнира: районный, турнир северной части округа и окружной. В каждой весовой категории в каждом турнире участвовали 4 парня. Во всех трех турнирах я проиграл одному и тому же парню и закончил с результатом 3:3. Сезон был ничем не примечателен, и я не считаю его тем годом, когда я «начал бороться».

Когда сезон закончился, у меня не было ощущения того, что как борец я многому научился. Мне не нравилась борьба: этот вид спорта был слишком изнурительным.

Борьба не захватила меня в мере, сколько-нибудь близкой к той, в какой она захватила Дэйва.

* * *

Однажды, когда я учился в девятом классе, я сходил посмотреть, как тренируется команда старшей школы Пало-Альто, в составе которой боролся Дэйв, и познакомился с Эдом Хартом, который был тренером Дэйва. Харт был также школьным тренером по гимнастике и научил меня делать кувырок назад. Я сразу же подумал, что, помимо того что это интересно и повышает самооценку от того, что я могу делать что-то такое, чего не могут делать другие, гимнастика пойдет мне на пользу в плане общего физического развития, повысив мою гибкость, чувство равновесия и силу мышц.

Для меня гимнастика стала тем, чем борьба стала для Дэйва. Я решил стать гимнастом на всю последующую жизнь, а такие решения я считаю лучшим способом подхода к делу, в чем человек хочет добиться успеха. Я начал тренироваться дважды в день и познакомился с работавшим в Стэнфорде тренером Садао Хамада, одним из наиболее уважаемых тренеров по гимнастике в мире. Хамада начал работать со мной. Я быстро освоил длинный список гимнастических элементов и мог сказать, что я получил пользу в тех трех сферах, в которых, по моему мнению, гимнастика должна была помочь мне. В борьбе шквал приемов может вызвать у борца головокружение. Гимнасты ничего подобного не испытывают, потому что у них есть кинестетическое ощущение тела. Это причудливое выражение означает, что гимнасты всегда знают, где они находятся. Гимнастика сделала меня настолько гибким, что я мог выполнять шпагаты. Гимнастика сделала меня настолько сильным, что в какой-то момент я мог подтягиваться 55 раз подряд передним хватом. Гимнастика помогла мне также понимать и преодолевать страхи. Хорошие гимнасты бесстрашны, и чем больше страхов я преодолевал, тем сильнее становилась моя уверенность в собственных силах и способностях.

Чтобы победить страх, я выбрал опасное место для отработки кувырка вперед. В Пало-Альто есть старинный железнодорожный мост через Сан-Франциско Крик. Его высота над речкой – где-то около 15 метров. Я взбирался на стальную балку на вершине моста и поджидал, когда на мост въедет поезд. Тогда-то я и делал кувырки вперед на балке шириною в 60 сантиметров над поездом, чтобы доказать себе, что я могу преодолеть страх.

Большую часть свободного времени в девятом классе я проводил с тренером Хартом, который охотно продолжал работать со мной и дал мне возможность соревноваться с командой старшеклассников. С помощью Харта я выиграл чемпионат Спортивной лиги Южного полуострова по гимнастическому многоборью с максимальным количеством баллов за всю историю этих соревнований. Но поскольку я все еще не был старшеклассником, директор чемпионата не дал мне ни одной из завоеванных мной медалей. В ответ на это и в знак поддержки мои товарищи по команде Пало-Альто отказались получать завоеванные ими награды.

Тренер Хамада работал со мной в двух местах. Одним из них был гимнастический зал поблизости от моего дома, а другим – гимнастический зал Энсина в Стэнфорде (в этом зале тренировались университетские команды по гимнастике и борьбе). В зале Энсина я работал в одном конце помещения, а Дэйв занимался борьбой в другом конце. Гимнастам была свойственно после тренировок сразу же уходить домой, а борцам нравилось еще побродить по залу после тренировок. Закончив свои гимнастические упражнения, я оставался в зале и принимал участие в играх и соревнованиях на батуте с некоторыми борцами.

Позднее в том же году я выиграл чемпионат Северной Калифорнии по многоборью среди юношей 15–16 лет. На этот раз я получил медали.

Тренер Хамада был выдающимся тренером и моим другом. Он научил меня тому, как следует развивать лучший комплекс спортивных качеств, о каком я мог мечтать. Думаю, чувство равновесия, гибкость и сила (эти качества я обрел благодаря занятиям гимнастикой) заложили лучший фундамент для занятий любым видом спорта.

Важны и психологические преимущества, которые дала мне гимнастика. Ведь абсолютно все коренится в сознании человека. Мы живем в размышлениях, поэтому все наши мысли становятся для нас реальностью. Однако между телом и сознанием нет границ. Человек – единый организм, и уверенность должна основываться на фактах. Тот факт, что я научился делать то, чего не могли делать другие борцы, очень сильно помог мне.

Значительную часть моего успеха как борца я объясняю двумя факторами – основами физического развития, полученными в гимнастике, и соперничеством с братом Дэйвом, которое сочеталось с нашей братской любовью. Понимание того, что мы навсегда останемся братьями, что бы между нами ни случалось, делало наши схватки очень жестокими и безжалостными.

Гимнастика и Дэйв подготовили меня физически и психологически ко всему, что могло произойти во время схваток.

 

Глава 02

Из зрителей в чемпионы

Однако гимнастика не могла дать мне уверенности – качества, в котором я нуждался.

Уверенность Дэйва в собственных силах возрастала по мере его успехов в борьбе. А я пошел другим путем. Я не испытывал счастья в жизни. Мои медали за гимнастику казались пустыми цацками. Потерянный, не понимающий самого себя и мучающийся вопросом о том, кто я и кем стану, я вступал в споры с отцом и подумывал о прекращении занятий гимнастикой.

Где-то в глубине души я понимал, в чем моя проблема. Она заключалась в самолюбии. Хотя я преуспевал в гимнастике, мой брат добивался еще больших успехов в борьбе. Он получал больше внимания, и люди, искавшие студентов для университетов, просто слюни пускали от мысли о том, что смогут залучить Дэйва к себе. Однажды я пожаловался на это отцу, а тот залепил мне пощечину.

Отец думал, что после того, как я выиграл чемпионат Северной Калифорнии, гимнастика станет моим пропуском в высшее учебное заведение. Так думал и я. Но я перестал заниматься спортом и не знал, чем буду заниматься дальше.

В возрасте 15 лет я снова переехал в Эшленд к матери, потому что начал покуривать марихуану, отец узнал об этом и начал вмешиваться в мою жизнь настолько энергично, что я почувствовал: меня лишают свободы.

Возвращение к матери означало, что мне придется жить с матерью, ее дружком и моими сводными братом и сестрой. Мы были так бедны, что в школе мне пришлось пойти в отдел потерянных и найденных вещей и взять там куртку, в которой я ходил в холода. Я начал регулярно подпадать под дурные влияния, особенно со стороны одного соседского мальчишки, с которым я курил марихуану и который кончил печально: он умер от передозировки наркотика.

Одного из парней, с которыми я болтался, арестовали за кражу чека из машины, подделку подписи владельца чекового счета и попытку получить по этому чеку наличные. Он не предлагал мне денег, и ничего плохого я не совершил, но меня арестовали как соучастника или пособника преступления. Меня выпустили на поруки и предупредили, чтобы я держался подальше от всяких неприятностей. Я получил урок: не водись с плохими людьми. Мне следовало сказать тому парню, чтобы он не пытался обналичить чек, хотя я понимал, что он не стал бы меня слушать. Ему надо было проверить, с ним ли я или не с ним.

Арест заставил меня провести небольшой анализ своих действий, и я понял две вещи. Во-первых, я сам себе не нравлюсь. Во-вторых, единственный способ обрести счастье – получить способность одолеть любого в мире. Последнее желание нельзя отбрасывать просто как размышление пятнадцатилетнего подростка. Это желание двигало мною вплоть до последних в моей жизни спортивных соревнований, последней схватки, состоявшейся в 1996 году.

И то же самое желание подтвердило, закрепило мое решение бросить гимнастику. Я был хорошим гимнастом, но воспоминание о том, как Дэйв защищал и себя, и меня на игровой площадке, заставляло меня понять, что надо найти другой путь к физическому совершенству, которым я хотел прославиться.

В то время был популярен Брюс Ли, и, глядя, как он вышибает дух из двадцати парней в фильмах вроде «Кулак ярости», я пришел к убеждению, что контактные боевые искусства – то, что мне надо. Но близ Эшленда не было студии Брюса Ли, поэтому я остановил выбор на школе тансудо Чака Норриса, которая находилась в Медфорде. Занятия гимнастикой дали мне преимущество – я мог держать ногу почти над головой в самом буквальном смысле этих слов.

Занятия проходили в додзё, выглядевшем как танцевальная студия. Там были деревянные полы, а на стенах – огромные зеркала. Первые четыре месяца я усердно занимался в этой школе. То, что я отдавал время тренировкам, оградило меня от дурных влияний, и я чувствовал, что становлюсь более дисциплинированным. У меня было ощущение того, что я нашел свое призвание, и это ощущение не оставляло меня до тех пор, пока осенью на мой день рождения не пожаловал Дэйв. Мы подрались – не помню даже, из-за чего. Обычно когда мы с Дэйвом проводили время вместе, он говорил что-то такое, что било по одному из моих больных мест, и тогда мы начинали схватку.

Я считал, что благодаря четырем месяцам занятий боевыми искусствами в школе тансудо я готов дать взбучку Дэйву и преподать ему урок.

Мы вышли на передний двор матушкиного дома. Я встал в стойку и начал подступать к Дэйву. Сблизившись на расстояние удара, я размахнулся изо всех сил, но Дэйв поднырнул под мои руки, быстро повалил меня на землю, уселся на меня и стал бить меня по голове и лицу так, как он расправлялся с другими на моих глазах. (Поверьте мне, с позиции поверженного это выглядело гораздо хуже.) Вид Дэйва, вершившего надо мной кулачное правосудие, заставил меня понять, что большинство схваток заканчивается на земле и умение бороться в таких ситуациях приходится кстати.

Я хотел стать великим бойцом потому, что мне недоставало уверенности в себе и меня запугивали. Надо мной издевались. У меня не клеилось с девчонками. Единственным решением моих проблем было стать самым крепким парнем в мире.

Я бросил школу тансудо и через две недели после этого попытался попасть в команду борцов Эшлендской старшей школы.

Когда я впервые пришел в зал на тренировку, я напевал тупую песенку собственного сочинения. «Борьба – для борцов», – эту строчку я повторял снова и снова. Думаю, так я внушал себе, что собираюсь стать борцом. Стать борцом или костьми лечь в попытках стать им .

Каждый день я стремился дойти до пределов моих физических возможностей. Я не любил бегать, но бегал до изнеможения, до тошноты. Я изучал правила и любые приемы, какие мог узнать. Я стремился к железной уверенности в том, что никто в команде не может работать дольше, чем я.

Я понял, что борьба на самом деле – простой вид спорта. Не легкий, но простой. И этот вид спорта не для людей, слабых физически или в психологическом отношении.

В концепции борьбы нет ничего слишком сложного: кладешь противника на лопатки, и ты – победитель. Зачетное касание пола, известное также как фол, происходит тогда, когда ты валишь противника на ковер, переворачиваешь его и прижимаешь его лопатки к ковру. В вольной и греко-римской борьбе контакт лопаток с ковром называют касанием. Когда я боролся, все, что надо было сделать, это на мгновение прижать лопатки противника к ковру. В юношеской борьбе лопатки противника надо было прижимать к ковру в течение секунды.

Если схватка заканчивалась, но никто из соперников так и не укладывал противника на лопатки, победителем называли борца, набравшего в схватке больше баллов. Приемы, за проведение которых начисляли баллы, менялись от одного вида борьбы к другому. Но, говоря вообще, способы заработать баллы включали броски противника на ковер из положения стоя (такие броски назывались тейкдаунами), выход из-под контроля противника (освобождение), переворачивание противника из положения под ним с последующим установлением контроля над ним (переворот), неполное прижимание лопаток противника к ковру (неполный фол). А снимали баллы за разные нарушения, допущенные при борьбе. Назову лишь некоторые из таких нарушений – неспортивное поведение, незаконные захваты и пассивное ведение схватки (уклонение от борьбы).

Повторю, что все это общая характеристика. В вольной борьбе, например, не дают баллов за освобождение. К тому же в те времена, когда боролся я, в вольной борьбе перестали снимать баллы за уклонение противника от борьбы (пассивное ведение поединка). Когда за пассивность одного начисляли баллы другому, в вольной и студенческой борьбе были даже разные методы начисления баллов. Команды прекратить борьбу из-за уклонения одного из соперников отдавали судьи, что давало огромную власть рефери (судье на ковре), порой – слишком большую власть.

Неполный фол – еще один хороший пример того, насколько сильно расходились трактовки правил в разных стилях борьбы. В юниорской борьбе неполный фол засчитывали в случае, если одному из борцов удавалось опрокинуть противника на спину и лопатки брошенного на спину борца в течение по меньшей мере двух секунд находились под углом 45 градусов к ковру. Если борец удерживал противника в таком положении в течение двух секунд, он получал два балла за неполный фол, а если время удержания достигало 5 секунд, то борец получал три балла. В вольной борьбе мы называли эту ситуацию «разворотом». Можно было получить два балла за разворот лопаток противника более чем на 90 градусов. Можно было даже полностью перевернуть противника, так, что он снова оказывался лежащим на животе. Если при этом положение его лопаток соответствовало стандарту в 90 градусов, за разворот можно было заработать два балла.

Количество баллов, присуждаемых за проведение разных приемов, в разных стилях борьбы тоже было разным, но обычно составляло от одного до трех баллов за успешно проведенный прием.

Схватки состояли из периодов. До 1982 года в вольной борьбе первый период продолжался две минуты, а второй и третий – по три минуты каждый. Затем формат изменился: первый период стал длиться три минуты, а второй и третий периоды длились по две минуты. В вольной борьбе до 1981 года схватки продолжались три периода по три минуты каждый, а с 1981 года продолжительность схваток была сокращена до двух периодов по три минуты каждый.

Борцов делили по весовым категориям, причем борцам не разрешали весить больше, чем они должны были весить в соответствии с заявленной ими весовой категорией. Когда я соревновался, в программе Олимпийским игр по вольной и греко-римской борьбе было 10 весовых категорий. В настоящее время весовых категорий осталось семь. В юниорской борьбе весовых категорий осталось десять, как и было.

Соревнования проводили в двух форматах. Были командные соревнования, в которых обе команды выставляли по одному борцу в каждой весовой категории. Каждая схватка приносила команде до шести баллов, которые начислялись в зависимости от типа победы. Команда, набравшая больше баллов, побеждала в парном соревновании.

Вторым форматом соревнований были турниры с участием многих команд, как на национальные студенческие чемпионаты и соревнованиях борцов-студентов. Чемпионаты конференций или штатов проходили в соответствии с этим вторым форматом. Турниры проходили по правилу выбывания после двух проигрышей. Борец, потерпевший одно поражение, все же мог одержать победу в своем весе, успешно, без единого проигрыша проведя утешительные схватки, и мог все же занять третье место по итогам соревнований.

Турниры по вольной борьбе тоже проходили в соответствии со вторым форматом. На международных соревнованиях, в том числе на Олимпийских играх, борцов делили на две группы. Все борцы одной группы боролись друг с другом, и тот, кто набирал в этих внутригрупповых схватках больше всего баллов (которые начисляли на основе типа одержанной победы), выходил в матч за звание чемпиона.

Когда я решил переключиться на борьбу, я отдался ей со всем жаром. Я дал себе слово тренироваться настолько интенсивно, насколько смогу, даже если такие тренировки меня прикончат. И я не преувеличиваю. Я был жутко недоволен собой, поскольку злоупотреблял наркотиками и болтался в компании неудачников, которых не уважал. Чтобы добиться успеха в каком-либо деле, надо уважать тех, кто уже кое-чего в этом деле стоит. В противном случае перестаешь уважать то, чем хочешь стать. Я был настолько несчастен, что перестал проводить различие между жизнью и смертью. Мне на самом деле было наплевать, жив я или нет. Я хотел начать отношения с людьми, которых я уважал. К счастью, борьба предоставила мне такую возможность.

Нашим тренером был Тим Браун, борец-тяжеловес и тренер по футболу. Он был хорошим тренером и хорошим человеком. Впрочем, в Эшленде программа борьбы была куцей, секцию посещал едва ли десяток парней. Тренер Браун понимал важность работоспособности и борьбы, а потому гонял нас как сумасшедший для того, чтобы мы пришли в хорошую физическую форму.

Насколько я помню, в то время, когда я участвовал в соревнованиях, в секции борьбы в старшей школе у нас было 12 весовых категорий. Так как отсутствие борца в какой-либо весовой категории автоматически приносило команде противника шесть очков в командных соревнованиях, тренерам приходилось проявлять изобретательность, чтобы заполнить своими спортсменами максимальное количество категорий. В каждом весе от школы мог выступать только один борец, так что тренерам приходилось переводить в другие, «вакантные» категории кого-то из тех, кто делил с единственным счастливчиком весовую категорию, которую тот уже «застолбил».

Я начал бороться в весовой категории до 130 фунтов. Тогда-то я и испытал одну из худших составляющих борьбы – сгонка веса.

Сгонка веса – процесс снижения (обычно очень быстрого снижения) веса до предела, установленного для определенной весовой категории. Сгонка предусматривает очень интенсивные тренировки, заставляющие спортсменов очень сильно потеть, ограничения на еду и даже полный отказ от нее, а то и провоцирование рвоты с помощью засовывания пальца в горло. Неправильная сгонка может быть опасна для здоровья. Но эта процедура – часть спорта с тех давних пор, с каких я помню его объяснение.

Когда я боролся, считалось, что значительная потеря веса дает борцу преимущество: он окажется мощнее борца, который пренебрег сгонкой. В сущности, сбросивший вес борец теряет жир для того, чтобы снизить вес, и его относительная мышечная масса будет больше, чем у другого борца.

Я считаю эту философию нелепой, особенно для человека поджарого, каким я был в результате занятий гимнастикой. Я весил 136 фунтов (около 62 кг. – Прим. ред.). Шесть фунтов кажутся не слишком большой разницей, но поскольку я был худым, при сбрасывании веса тело пожирало мои мышцы. Когда тело не получает калорий извне, оно получает энергию оттуда, где она хранится внутри тела. Углеводы сжигаются во время действий, сопряженных с большим поглощением кислорода, а животные белки сгорают при анаэробных действиях, которые протекают без кислорода. Поскольку у меня было немного жира, единственным возможным для меня способом снижения веса было сжигание энергии, содержащейся в протеине (животном белке) мышц, и обезвоживание организма за счет потоотделения. В результате мои возможности бороться существенно снизились.

Уэйд Йетс, один из моих лучших друзей, был спортсменом, занявшим в предшествующем сезоне второе место на районных соревнованиях среди борцов моей весовой категории в Эшленде. Тренер Браун придумал правило, согласно которому два борца одной весовой категории должны еженедельно проводить схватки за право выступать за университет в этой категории. За 10 недель я провел 11 схваток с Уэйдом и одержал победу в десяти. Мне пришлось повысить интенсивность моих тренировок настолько, что, каждую неделю борясь с Уэйдом, я терял силы, необходимые для дальнейших соревнований.

Первые же четыре официальные схватки я проиграл, как мне кажется, и при этом понятия не имел о том, почему я начинаю бороться все хуже.

Дэйв славился фундаментальным знанием техники. Это считалось залогом его спортивных успехов. Я был новичком в борьбе и не знал никаких приемов, а потому решил изучить их как можно больше. У Дэйва и у меня был общий друг по имени Джим Гоген, который занимался борьбой в Колледже южного Орегона в Эшленде (теперь это колледж стал университетом Южного Орегона).

Я отправился в студенческий городок, где Джим ознакомил меня с концепцией завоевания свободы рук в оборонительной позиции в партере. Свобода рук была необходима для того, чтобы вывернуться из-под противника, находящегося сверху. Я назвал эту концепцию возвращением в стойку с помощью свободы рук.

Концепция эта работала так. Вы повержены на ковер, и противник держит вас в захвате. Вы захватываете его пальцы так, чтобы он не мог сцепить свои руки в замковом захвате или захватить ваши руки так, чтобы самому заполучить этот контроль. Затем надо было выставить вперед ногу, прогнуться так, чтобы отодвинуть свои бедра от бедер противника как можно дальше, и резким движением стряхнуть противника с себя. Это было эффективным способом освобождения от захвата.

Эффективность этого приема подтверждал один простой факт: ваш затылок всегда крепче лица противника. Джим сказал: если лицо противника находится за моим затылком, я головой ударю его в лицо. Никто не захочет виснуть на противнике, если тот может разбить лицо удерживающему.

После того как Джим научил меня этому приему, почти никто не мог удержать меня в оборонительной позиции на ковре. Я применял его на протяжении всего времени моих выступлений за старшую школу и колледж и в начале моих выступлений на национальных и международных соревнованиях. В студенческих соревнованиях давали балл за время контроля над противником. Это время отсчитывали с момента, когда борец устанавливал контроль над повергнутым на ковер противником до момента потери такого контроля. В конце схватки, если у одного из борцов время контроля над противником было на минуту больше, чем у другого, к количеству его баллов добавляли еще один балл. После второго курса колледжа ни один противник не мог в схватках со мной завоевать такой дополнительный балл.

Если борец оказывался сверху противника, концепция свободы рук оказывалась столь же эффективной. Если я мог контролировать руки противника, я мог успешно удерживать того в захвате. Простота этой концепции была даже забавной. Я понять не мог, почему ее не применяло больше борцов. Да, собственно говоря, непонятно, почему ее не применяли все борцы. Я никогда ни с кем не делился секретом выхода в стойку с помощью контроля над руками.

Благодаря урокам Джима я стал лучше уходить от захватов противников. И я тренировался с предельным напряжением. Несмотря на все это, побед не было. Я совершил ошибку, поверив в то, что если я изучу приемы так, как их изучил Дэйв, я тоже стану побеждать. Но до тех пор, пока я не понял, что к приемам надо приложить взрывную силу, резкость, без которой приемы не действовали, большой разницы не было.

После того как к середине сезона я проиграл четыре схватки подряд, мой показатель составил 4:6. Тогда-то тренер Браун и решил заменить меня Уэйдом, для того чтобы укрепить команду, хотя я по-прежнему выигрывал у Уэйда еженедельные схватки за право представлять колледж.

Мне не понравилось, что тренер сначала ввел свою систему отбора, а потом перестал ей следовать. Тренер установил правила игры, а потом отбросил их для того, чтобы вместо меня на соревнованиях выступал Уэйд.

В довершение всего нашу команду оштрафовали за то, что мы не выставляли борцов в тяжелых весовых категориях. У нас просто не было борцов-тяжеловесов. Наша команда была дерьмо-дерьмом, и я не принял объяснения, сводившиеся к мантре «для блага команды». Команда меня более не интересовала. Конечно, другие члены команды приносили баллы команде на турнирах, но в той мере, в какой это касалось меня, борьба была индивидуальным видом спорта. В схватке сходились я и мой противник. И это было единственным, что меня интересовало.

Вместо того чтобы поговорить с тренером Брауном, я напрямую обратился к директору, который велел тренеру вернуть меня в состав университетской команды. Так что неловкая ситуация возникла отчасти по моей вине. Мне следовало сначала поговорить с Брауном, поскольку он был хорошим тренером. Он вынес решение, с которым я был не согласен, но ничего с этим поделать было нельзя.

По крайней мере, на первый взгляд.

Но когда я оглядываюсь на прошлое, я думаю, что причиной, побудившей меня обратиться сначала к директору, было, в сущности, то, что душой я уже покинул Эшленд. Мне никогда не было хорошо в Орегоне. Я хотел вырваться оттуда, и если для того, чтобы вырваться из Орегона, нужен был скандал, я был готов его спровоцировать.

Я начал пропускать занятия. Я влез в драку на уроке физкультуры и, отвесив одному парню подзатыльник, сломал себе руку. Из этого происшествия я извлек единственный урок: никогда больше никого не бить по затылку; затылок жесткий. Поскольку рука у меня была в гипсе, я провалил экзамен по машинописи. Потом гипс мне надоел, и я сорвал его. Рука срослась неправильно.

Я не мог дождаться отъезда из Орегона, но до истечения срока моего условного освобождения вернуться в Пало-Альто я не мог. Казалось, что ожидание конца этого срока существенно замедлило течение времени. В любом случае у меня было ощущение того, что вследствие моего ареста и моего условного освобождения на поруки я был дочиста обобран. К этому добавлялись проблемы в команде борцов, сломанная рука и острое нежелание жить под одной крышей с любовником матери.

После окончания спортивного сезона Дэйв нанес очередной визит матери. Этот визит был связан с набором в высшие учебные заведения. Казалось, что Дэйва готов взять любой колледж, в котором была борцовская программа, и это вызвало у меня зависть к Дэйву. От природы я всегда был более спортивен, чем Дэйв, и победил на чемпионате по гимнастике в Калифорнии. Я смотрел на Дэйва, думал о том, насколько нескоординированным он был прежде, и дивился тому, как он в такой короткий срок добился выдающихся успехов в борьбе. Успех Дэйва смущал меня, но одновременно открывал мне глаза на возможности, которые я имел как борец. Если это о чем и говорило, то только о том, что стало понятно: если я всецело отдамся борьбе, лучшего спарринг-партнера я найду в своем брате.

В течение недели, которую Дэйв провел с нами, поговорить с ним приезжали Рон Финчли, тренер Орегонского университета, и Боб Рейм из университета Южного Орегона. И в их присутствии мой брат назвал меня «наркошей».

* * *

Результаты, которых добился Дэйв в год окончания старшей школы, – лучшие в истории американского юношеского спорта.

В ноябре он пропустил несколько соревнований, в которых участвовала команда его школы, из-за того, что принимал участие в престижном турнире Великих равнин по вольной борьбе, который проводился под эгидой Федерации спортивной борьбы США, организации, руководящей борьбой олимпийских стилей. Будучи старшеклассником, Дэйв пробился в финал, где боролся с Чаком Йаглой. Старшеклассник против человека, который годом ранее завершил карьеру борца академического стиля в университете Айовы. Йагла победил в чемпионатах Национальной ассоциации студенческого спорта 1975 и 1976 годов, и в последний год обучения в университете его назвали Выдающимся борцом соревнования.

Когда Дэйв сошелся в схватке с Йаглой, он отставал от соперника на несколько баллов. Дэйв взял двукратного чемпиона Национальной ассоциации студенческого спорта в полный захват с выходом вперед, сделав большой шаг левой ногой и подсечку правой ноги соперника. Затем Дэйв повалил Чака точно на спину, удерживая его правую ногу своей левой ногой, и четко положил его на лопатки.

Победа на турнире Великих равнин дал Дэйву право выступить на турнире в Тбилиси, в советской Грузии. Этот ежегодный турнир считался лучшим в мире, поскольку в нем участвовали все советские борцы, которые составляли самую могучую команду мира и Олимпийских игр. На том турнире Дэйв занял второе место, обойдя всех остальных американских борцов.

Первый и второй курсы Дэйв закончил четвертым в штате, но соревнования в Тбилиси не позволили ему принять участие в турнирах борцов-студентов, успех на которых дал бы ему возможность выступить на чемпионате штата Калифорния. Тренер Харт обратился в ассоциацию тренеров штата с просьбой все же разрешить Дэйву выступить на этом чемпионате, но в более тяжелой категории до 170 фунтов. Тренеры дали согласие, зная, что Дэйв победит в чемпионате. Что он легко и сделал, в финальных схватках добившись преимущества 12:1.

После чемпионата штата Дэйв принял участие в Открытом национальном чемпионате по греко-римской борьбе. В греко-римской борьбе запрещено использовать ноги при нападении и атаковать ноги соперника. Дэйв выиграл этот турнир и завоевал приз Горриарана, который вручают борцу, за минимальное время сделавшему больше всего фолов.

К Дэйву выстроилась очередь из вербовщиков высших учебных, делавших Дэйву самые выгодные предложения.

Сделав акцент на технику, Дэйв произвел революцию в борьбе. Прежде большинство тренеров делали упор исключительно на физическую силу. В те времена схватки в вольной борьбе продолжались 9 минут, а в академической борьбе – 8 минут. В девятиминутных схватках физическая форма была решающим фактором, поскольку более сильные борцы одолевали хороших «технарей», уступавших соперникам в силе.

Дэйв изменил это положение. Он был в отличной физической форме и обладал техническим превосходством. Именно благодаря такому сочетанию качеств Дэйв, учась в последнем классе средней школы, мог побеждать лучших борцов мира, имея телосложение, которое, как сказал один из наших друзей, принадлежит, казалось, «профессору химии». Телосложение Дэйва вводило в заблуждение. На самом деле он от природы был невероятно силен.

* * *

Срок моего условного освобождения закончился в середине первого курса, и я перебрался обратно в Пало-Альто. Впрочем, произошло это слишком поздно, что не позволило мне пройти отбор в команду борцов. Я обратился к другому другу Дэйва, борцу Крису Хорпелу, который недавно закончил Стэнфордский университет и завоевал национальные награды по борьбе. Крис был на семь лет старше меня. Поначалу наши отношения носили характер отношений младшего и старшего братьев. Я пытался понравиться Крису, заставляя его смеяться над моими имитациями Стива Мартина. Спустя какое-то время он и сам стал хорошо имитировать Стива. Стив Мартин был самым лучшим, и мы с Крисом до упаду смеялись над его комедиями.

До окончания мною первого курса и в течение последовавшего за этим лета Крис тренировал меня и был моим спарринг-партнером. Он также организовал мне тренировки вместе с некоторыми из борцов команды Стэнфордского университета, что дало мне огромное преимущество перед другими борцами моего возраста. Не имея возможности бороться в составе школьной команды, я еженедельно участвовал в любительских турнирах вольной борьбы. По большей части я проигрывал первые две схватки и выбывал из борьбы. Но в то время я стал очень быстро расти и в конце лета выиграл довольно крупный турнир колледжа Вест-Вэлли в категории до 145 фунтов. Победить на турнире было здорово, но моей единственной целью в занятиях борьбой уже было желание стать лучшим борцом в мире.

Тренер Харт, который работал с Дэйвом, знал, что в следующем учебном году я буду бороться за его команду старшей школы Пало-Альто, и внимательно фиксировал мои успехи. Он также боролся со мной, и я десятки раз валил его на ковер.

Дэйв усердно вел дневник борца, и в этом дневнике было много заметок и наблюдений. Я стремился скопировать то, что делал Дэйв в последнем классе средней школы, поскольку думал (и продолжаю думать до сих пор), что путь к успеху в любом деле заключается в том, чтобы найти тех, кто уже добился успеха, и копировать то, что такие люди делают. Как и Дэйв, я решил превратить борьбу в профессиональное занятие.

Свою записную книжку я организовал по категориям движений или положений, в которых я оказывался перед выполнением приема или после его выполнения. Например, захват запястья противника – это движение. Но захват запястья и использование сделанного захвата для притягивания всей руки к одной ноге составляли одну связку движений, направленную на эту ногу. Я заметил, что у большинства борцов есть свойство делить атаки на три части – подготовку (выход в позицию), проход и завершение атаки.

Выход в позицию обычно выполняют кистями и руками, которыми противника ставят в положение, удобное для нападения и вывода его из равновесия. Такое положение открывает противника для атаки. Проникновение, которое часто называют рывком, – это собственно атака. Завершение – движение, венчающее связку движений, которая рассчитана на завоевание очков, а в идеале – на достижение победы.

Например, в основном движении вроде захвата руки моя подготовка заключалась в том, чтобы дать противнику возможность захватить мое правое запястье левой кистью. После чего я опускал запястье для того, чтобы рука противника оказалась в нужном мне положении. Затем я левой рукой сзади захватывал его трехглавую мышцу и отбрасывал его руку прямо в сторону, что срывало его захват. Я отбрасывал руку соперника так сильно, что она оказывалась в положении, почти горизонтальном по отношению к ковру, в результате чего верхнюю часть корпуса противника просто отбрасывало от меня.

Дело тут было не столько в проникновении. После того как я приводил руку противника в горизонтальное положение, я должен был включить бедра и сделать бросок, который и был моим проходом. А в завершение, после того как рука противника приведена в горизонтальное положение, я широко, как сеть, разводил руки, чтобы поймать все, что удастся поймать (обычно удавалось захватить обе ноги, но иногда в захват попадала одна нога противника). Делая проникающий шаг, я ставил ногу за левой ногой противника, ловил ее и делал подножку, одновременно нажимая левым плечом на его живот или пах. Подножка приводила к тому, что я или валил противника с ног, или вынуждал его падать навзничь на ковер.

В своей записной книжке я убрал стадию проникновения, поскольку проникновение было само собой разумеющимся, и превратил трехзвенный процесс в двухзвенный.

Если у какого-то приема не было названия, я придумывал ему.

Каждая страница моей записной книжки была посвящена одной связке движений. Примерами таких связок были захват одной ноги, захват двух ног, захват верхней части бедра, захват тела противника одной рукой сверху, а другой снизу, захват обеих рук противника сверху, бросок с захватом руки и шеи вперед и связка с забавным названием «вертушка». В начале страницы я писал название связки, а ниже перечислял все способы ее завершения. Они включали броски, опрокидывания и проходы. Я обнаружил семь базисных категорий завершения всех атак в ноги: отрыв от ковра, захват, выход в захват сзади, переход к другой связке, сваливание противника на бедро, удержание одной ноги противника и его сваливание на ковер и уклонение от такого же приема, проводимого противником. На обороте страницы я указывал контрприемы на каждую связку движений. Отдельные страницы были отведены разворотам, комбинациям укладывания противника на лопатки и выскальзываниям. На обороте обложки я перечислял приемы, позволявшие уменьшить психологическое давление, сохранять сосредоточенность и воспринимать реальность. Мой ум шестнадцатилетнего юнца изобрел все это ради того, чтобы как можно быстрее прогрессировать в борьбе.

Я изучал свою борцовскую записную книжку интенсивнее, чем большинство из моих школьных учебников, изучал до тех пор, пока не запомнил каждую из сделанных мною записей. В зрительной памяти у меня отпечатались моментальные снимки страниц, и когда в схватке я начинал какую-нибудь связку, у меня в уме высвечивалась соответствующая страница: я мог «видеть» набор возможных вариантов действий и делать выбор из этого набора. Прежде чем выполнять прием, я принимал решение, как и чем его завершу, так что на ковре не испытывал колебаний.

К моменту, когда я перед выпускным классом летом уехал в лагерь Джо Сиэя Байкерсфилд-Экспресс, в моей записной книжке было уже много записей. В лагере я жил в одной комнате с Джеффом Ньюменом, который тоже должен был закончить среднюю школу Пейли, как часто называли нашу школу. Когда Джефф увидел, что я делаю записи, а я объяснил, что делаю, у нас состоялась забавная дискуссия о пользе ведения таких записей. Джефф был хорошим борцом. Мы стали спарринг-партнерами и добрыми друзьями, но я был уверен, что ведение записей принесло пользу моему старшему брату, а успех был единственным, о чем я думал.

В лагере я изобрел один из самых строго охраняемых секретов – концепцию «цепной борьбы», то есть перехода от одного движения к другому, потом – к следующему, затем – еще к одному и так далее по бесконечной цепи движений. Я вкратце записал много таких цепочек в записной книжке, а потом до меня дошло, что у этих цепочек нет предела, и тогда я перестал их записывать. С того момента я сосредоточился на наиболее эффективных связках, и в конечном счете мои самые лучшие атаки стали моими самыми главными секретами. Моя самая эффективная атака была настолько засекреченной, что я даже не представлял, насколько часто применяю ее, до тех пор, пока не увидел себя на видео.

Большое влияние на меня оказала пар книг более традиционного содержания. Одна из этих книг была написана Бобби Дугласом, афроамериканцем, преодолевшим расовые барьеры в борьбе и закончившим карьеру борца с рекордным показателем (303 победы и 17 поражений). Он стал членом Национального Зала славы борцов.

Второй из оказавших на меня влияние книг была книга индийского наставника Дж. Кришнамурти You are the World («Ты – целый мир»). Я читал вдохновляющие истории о мастерах дзен, совершавших невероятные подвиги физической и нравственной силы, в том числе историю монаха, который проводил дни в медитации, похлебывая чай и расслабляясь, а потом вставал, выходил в темный коридор, стрелял из лука в кромешной темноте и попадал в центр мишени. Как я выяснил, эта книга была, по-видимому, изложением философии дзен. При просмотре книги особый интерес у меня вызвала глава о преодолении страха, и я начал читать эту главу, которая настолько меня заинтриговала, что я прочитал всю книгу, а потом и другие книги Кришнамурти.

Поначалу мне было трудно понимать этого автора. Его книги не предлагали, например, шесть простых и легких шагов к преодолению страха. Он ставил вопросы, но не давал ответов. Его книги не рассказывали мне, что мне следует думать и о чем думать не следует. Вместо таких советов он писал так, словно он шел рядом со мной и учил, как жить без него и не зависеть от него.

До того как я прочитал Кришнамурти, я ни разу не слышал выражений вроде «каждый миг становится прошлым», «наблюдай то, что есть, а не то, что должно быть, в том числе и мои мысли, без суждений и смотри, что происходит» или «живи только настоящим».

Книги Кришнамурти научили меня следить за собственными мыслями и за миром, не делая оценок. Я научился понимать себя с полным вниманием и смотреть на то, что происходит. Я понял, что мои внутренние разногласия и конфликты, существовавшие в моей душе между фактически существующим и тем, что должно существовать, порождены теми же источниками, что порождают разногласия и конфликты в мире. И я узнал, что единственно важным для меня было то, что происходит в данный, текущий момент. Я научился жить настоящим и забывать о прошлом.

Осознав, что в любви нет разделения между наблюдающим и наблюдаемым, я начал любить все и всех, в том числе моих противников. У меня больше не было причин для недовольства. Это избавило меня от препятствий, прежде мешавших моему успеху. Поскольку горести прошлого в моем настоящем отсутствовали, у меня появилась энергия, необходимая для движения вперед и совершенствования во всем, в чем я мог совершенствоваться.

Научившись жить всецело настоящим и предавать прошлое забвению, я смог лучше тренироваться, поскольку всякий раз, когда я ловил себя на мысли о том, что мое тело больше не выдержит боли, которую испытывает, я говорил себе, что вся боль, которую я испытал до сих пор, осталась в прошлом. А мое прошлое умерло, оно ушло.

Жизнь ежесекундно начинается заново, и эта философия в сочетании с борьбой вывела меня из мрака и сделала меня снова счастливым.

* * *

Перед тем как я пошел в последний класс школы, мне понадобилась спортивная форма для тренировок, и я попросил отца купить мне спортивную тренировочную фуфайку. Он купил первую попавшуюся, насколько я знаю, и она оказалась зеленой. Зеленый и белый были цветами нашей школы. Я носил эту фуфайку каждый день. Натягивая ее, я ощущал что-то вроде щелчка переключателя, превращавшего меня в человека, которым я хотел стать: уверенным и пребывающим в ладу с самим собой.

В тренировках я доводил себя до абсолютных пределов моих возможностей. Я тренировался интенсивнее, чем все остальные, и привел себя в состояние, которое было лучше, чем у кого-либо. Тренировался я дважды в день, а иногда по три и даже четыре раза. И так каждый день, все больше и больше. Я видел, что становлюсь бойцом, каким я хотел стать.

За один год я набрал 30 фунтов веса и в начале последнего года школьного обучения весил 157 фунтов (71,2 кг. – Прим. ред.). В Калифорнии в течение сезона, вплоть до чемпионата штата я прибавлял по фунту в месяц. В начале учебного года я весил 154 фунта, в конце – 159 фунтов (69,8 кг и 72,1 кг соответственно. – Прим. ред.). Я рассчитал, что если благодаря интенсивным тренировкам сброшу вес и войду в более легкую весовую категорию, это и будет моим идеальным весом. Чтобы выступать в категории до 154 фунтов, мне надо было сбросить всего лишь фунт или два.

В течение короткого периода у Стэнфордского университета была клубная команда по борьбе, тренировавшаяся в старшей школе Ганн, которая соперничала со школой Пейли на уровне города. Благодаря отношениям с Крисом Хорпелом я после тренировок в Пейли мог тренироваться с командой Стэнфорда. Боб Макнил, один из борцов команды Стэнфорда, мастерски выполнял нырок в сторону, и это движение, которому я научился у него, станет моим коронным приемом.

Джефф Ньюмен и я тренировались вместе каждый день, но он боролся в более тяжелой категории – до 165 фунтов. Джефф, одерживавший победы в каждом турнире, был непобедим. Он победил и в схватке с Джо Гиллори, отстаивавшим титул чемпиона Центрального побережья в моем весе.

Тем временем я не выиграл ни одного из трех наших регулярных сезонных турниров. В первой же схватке первого турнира за звание чемпиона я проиграл. Тренер Харт вывел меня из команды, выступавшей на втором турнире, потому что я сломал палец ноги. А на третьем турнире я занял третье место.

Я успешно боролся с Джеффом на тренировках, а потому знал, что могу справиться с Джо Гиллори и другими борцами, с которыми справлялся Джефф. Но в психологическом отношении я испытывал сложности. По-видимому, соревнования изнуряли меня. Не помогало и то, что я был младшим братом Дэйва Шульца и что в прошлом году я одержал четыре победы, потерпев шесть поражений в полулегкой весовой категории.

Потом что-то изменилось. Не знаю, что, но что-то определенно изменилось. Самым драматическим образом. Я выиграл турнир девяти команд Спортивной лиги Южного полуострова, в финале уложив противника на лопатки, что дало мне право выступить на региональном чемпионате, в котором участвовали борцы примерно из двадцати школ. На том чемпионате я снова одержал победу и получил право выступить на чемпионате Центрального побережья, в котором участвовали борцы примерно из 90 школ. На тех соревнованиях я победил противника, который одерживал победы надо мной в течение обычного сезона, и вышел в финал, где должен был встретиться с Джо Гиллори.

Гиллори повалил и почти весь первый период контролировал меня – он попросту сидел на мне. Во втором периоде я сделал кувырок в сторону, которому научился у Макнила, и развернул Гиллори на спину, заработав пять очков. Я выиграл схватку с преимуществом в одно очко, был назван лучшим борцом чемпионата и получил право выступать на чемпионате штата в университете Сан-Диего.

В большинстве штатов турниры дробятся на дивизионы или квалификационные соревнования, в зависимости от размеров школ, поэтому там проводят несколько чемпионатов штатов в каждой весовой категории. В Калифорнии более восьмисот школ, в которых занимаются борьбой, но в этом штате соревнования проводят не так. Школы, независимо от их размеров, соревнуются в рамках одного соревнования, и в каждой весовой категории один человек получает титул чемпиона штата. Борец, завоевавший титул чемпиона штата в Калифорнии, это действительно чемпион штата.

Джо Гиллори проиграл в первом туре. Я заканчивал школу, и тот сезон был, вероятно, моим последним борцовским сезоном. Я готовился к первому матчу на моем первом турнире на первенство штата, и борец, который, как я знал по собственному опыту, был одним из лучших борцов штата, сразу же вылетел из соревнований.

«Да меня разыгрывают! – подумал я. – В турнире участвуют крепкие ребята. Я крепко влип!»

Я положился на учение Кришнамурти и велел себе жить только настоящим. Я сосредоточился исключительно на первом матче и даже не заглядывал в турнирную таблицу, чтобы узнать, что последует после первого поединка. Продвигаясь через турнир, я продолжал думать только о следующем сопернике. Эти приемом я пользовался в течение всей моей карьеры, чтобы сосредоточиться только на том, что происходит в данный момент.

Моим первым соперником был борец, занявший пятое место на чемпионате Южного подразделения. Он так и не сумел ни разу сделать что-то серьезное против меня, так что в конце схватки я решил отказаться от чистой победы, выиграв с преимуществом в один балл.

Моим следующим противником был Тим Джонсон из старшей школы Хоган в Вальехо. Джонсон был непобедимым и считался фаворитом среди кандидатов на титул чемпиона. За 10 секунд до конца он опережал меня на один балл, но потом я вывернулся из захвата, количество баллов у нас сравнялось, и нам пришлось бороться в дополнительное время. Перед началом дополнительного времени был минутный перерыв. Я истратил столько сил на то, чтобы удержать равенство счета, что, добравшись в свой угол, просто рухнул. Я был так изнурен, что меня почти рвало.

Примерно на сорок пятой секунде перерыва тренер Харт посмотрел на меня, потом на моего противника, который отдыхал, стоя на одном колене, и разговаривал со своим тренером. Казалось, Джонсон совсем не устал, а я, задыхаясь, хватал воздух ртом. Тренер Харт отвесил мне хороший шлепок и поставил меня на ноги. Я никогда не видел, чтобы он делал что-то подобное, но полученная затрещина изумила меня. Я ощутил прилив необходимого адреналина. Тренер знал, что делает!

Дополнительное время состояло из трех периодов продолжительностью по минуте каждый. Мы закончили первый период, не набрав баллов, но в каждом из двух следующих периодов я набрал по три балла и выиграл дополнительное время со счетом 6:0. Между прочим, Джонсон пробился в финальную пульку через утешительные бои и занял третье место.

В полуфинале я встречался с Керри Хайаттом из школы Поуэй. Хайатт не знал поражений, и его школа завоевала четыре командных титула. Кроме того, школа Поуэй находилась поблизости от университета Сан-Диего, и на тех соревнованиях было много болельщиков из школы Поуэй. Хайатт повалил меня и ломал меня весь первый период. Но во втором периоде я решил начать борьбу в нижней стойке и подловил Хайатта, сделав кувырок в сторону, который использовал во всех критически важных схватках того сезона. Я уложил Хайатта на спину, заработав на этом пять баллов, и контролировал его весь третий период, одержав победу со счетом 5:2.

Когда рефери поднял мою руку в знак победы, я оглянулся на тренера Харта и показал ему поднятые большие пальцы. Тренер понял, чего я прошу. Живший во мне старый гимнаст в ознаменование крупных побед выделывал на ковре сальто назад, а победа в полуфинале была для меня большим успехом. Но тренер Харт сделал мне запрещающий жест и крикнул: «Нет!» Когда я подошел к Харту, он сказал: «Прибереги это. Сейчас не время».

В финале мне предстояла схватка с Крисом Боудайном из Плезант-Хилл, другим борцом, не потерпевшим поражений. Он был юниором, но нам обоим было семнадцать лет.

В начале третьего периода счет был 4:4, и Боудайн решил бороться в партере. В сущности, все, что ему надо было сделать для выигрыша чемпионата штата, это выйти из захвата. Я около минуты сидел на нем, а потом он поднялся, разорвал мой захват и повернулся ко мне лицом. В последний момент перед тем, как он вышел из захвата, я отпустил его корпус, захватил его левую ногу и вцепился в нее. Я не знал, что делать дальше, но понимал, что если отпущу противника, он одержит победу. Мы оба с ног валились от усталости, и я подумал, что это, возможно, последняя в моей жизни схватка.

Но момент, когда я обеими руками вцепился в ногу Боудайна, уже был в прошлом. «Ты еще не умер», – сказал я себе, а потом рванулся и сделал нечто такое, чего никогда не делал: я оторвал противника от земли одной рукой и прогнулся назад. Мы оба начали падать. Я извернулся и в момент, когда Боудайн упал на ковер, сел на него. Он лежал на спине, и я одной рукой провел полунельсон, другой захватил его ногу и сцепил руки в замок. В этом положении я удержал его на спине, заработав три балла. За несколько секунд до конца схватки он перевернулся со спины, но я оставался сверху и выиграл чемпионат штата со счетом 7:4. Победу я отметил сальто назад.

Чемпионат штата Калифорния по борьбе 1978 года был самым чудесным турниром в моей жизни, даже по сравнению со всеми моими будущими турнирами на национальном и международном уровнях. Победа на чемпионате штата заставила меня подумать, что Бог, пожалуй, все-таки есть.

Двумя годами ранее я был гимнастом, а не борцом. Затем всего за 16 месяцев я прошел путь от личного показателя 4:6 и потери места в команде до выхода на пьедестал почета в качестве чемпиона штата Калифорния. На пьедестал я шел в зеленой спортивной фуфайке, которую купил мне отец и которая впитала десятки литров моего пота.

После церемонии награждения я пошел в душевую и посмотрел на себя в зеркале. Я вглядывался в свои глаза добрых пять минут. Я хотел понять, как мой мозг позволил мне выступить лучше всех в штате.

Почему я?

Должно быть, все совершенные мной грехи были прощены, потому-то я и удостоился такой невероятной благодати. За это я мог только благодарить и обещать прилагать все силы к тому, чтобы сохранить это ощущение и поднимать планку на еще большую высоту.

Меня снова одолевал вопрос: «Почему я?»

Другие борцы знали не меньше, чем я, тренировались так же интенсивно, как и я, и, вероятно, стремились к победе так же сильно, как стремился к ней я. И все же у меня каким-то образом было то, чего не было у них.

Я не знал, в чем заключается мое отличие от других, но, продолжая вглядываться в зеркало, я увидел кого-то, кто дал мне этот дар, преимущество, суть которого невозможно было определить. Более того, я увидел того, кого я любил. Я испытывал счастье от того, что я – это я.

Когда я вернулся в Пало-Альто, отец устроил для меня вечеринку с тортом, воздушными шариками и транспарантом, на котором было написано: «Поздравляем!». Впервые в жизни я почувствовал, что достиг чего-то такого, что отец и вообразить не мог. Мой отец-комик заставлял меня смеяться, пока я рос. Но в тот день я заставил его улыбаться и смеяться!

Моя победа на чемпионате штата, во всей своей незапланированной славе, была самой большой удачей, случившейся в моей жизни. Если бы я не победил тогда, я бы бросил борьбу и завербовался в морскую пехоту США.

 

Глава 03

Джон Дюпон

У Джона Элютера Дюпона было совсем другое детство, прошедшее на другом побережье и намного раньше. Он вырос в особняке, где было 40 с лишним комнат. Особняк находился в поместье Ньютон-Сквер, раскинувшемся на 800 акрах земли в Пенсильвании, точно на западе от Филадельфии. Особняк был точной копией находящегося в Виргинии дома Монпелье, который когда-то занимали президент Джеймс Мэдисон и его жена Долли и который был спроектирован Томасом Джефферсоном, другом семейства Дюпонов.

Деловая хватка Дюпонов, связанных по большей части с носившей их имя компанией, которая производила химическую продукцию и взрывчатку, а позднее с компанией General Motors, позволила семейству французских эмигрантов подняться в круги американской аристократии и занять место в одном ряду с Рокфеллерами, Асторами и Вандербильтами.

Один из сотен наследников состояния Дюпонов, Джон родился с серебряной ложкой во рту. Однако он превратил свою жизнь в неудачную погоню за олимпийским золотом и продолжал эту погоню даже после того, как стало до боли ясно, что его дарования и способности никогда не дадут ему заслужить шанс на такой успех.

Джон Дюпон был богат от рождения. Его прапрапрадед, родившийся во Франции Элютер Иренэ Дюпон, в 1802 году построил пороховой завод в Уилмингтоне, штат Делавэр. Этот завод со временем превратился в компанию E. I. du Pont de Nemours, которую стали кратко называть DuPont.

Умение основателя компании производить порох позволило его компании стать ведущим поставщиком пороха вооруженным силам США. Позднее компания начала производить бездымный порох и динамит.

В 1902 году, во время празднования столетия компании, смерть президента компании Юджина Дюпона привела к сделке, которая положила начало новой эре в истории компании и создала условия для ее поразительного роста.

Т. Коулмен Дюпон, Пьер С. Дюпон и Альфред А. Дюпон, приходившиеся друг другу двоюродными братьями, купили семейный бизнес и превратили его в химическую корпорацию, использовавшую самые передовые научные достижения. Прибыли компании DuPont позднее позволили Пьеру купить контрольный пакет акций испытывавшей трудности General Motors. DuPont вложила средства в автомобилестроительную компанию и, возможно, спасла General Motors от банкротства и исчезновения. Став президентом General Motors, Пьер Дюпон выжал максимальную прибыль из своих инвестиций и инвестиций компании DuPont, превратив General Motors в крупнейшего в мире производителя автомобилей.

Компания DuPont, делавшая акцент на научных исследованиях, начала производить синтетические волокна и достигла еще большего процветания. В 30-х годах компания добилась особенно крупного успеха, поставив на рынок женские чулки из синтетики. Во время Второй мировой войны DuPont стала крупным поставщиком материала, который использовали при производстве парашютов и шин бомбардировщиков «Б-29». DuPont играла также важную роль в Манхэттенском проекте, результатом которого стало создание первой атомной бомбы.

Присущая семье деловая хватка сделала Дюпонов одной из богатейших и наиболее влиятельных семей Америки.

Джон Э. Дюпон происходил от основоположника компании по линии, шедшей через Генри, сына Элютера Иренэ Дюпона, к внуку Уильяму и правнуку Уильяма-младшего.

Джон родился в 1938 году в Филадельфии и был самым младшим из четырех детей Уильяма-младшего и Джин Лайзетер Остин, которая тоже происходила из весьма зажиточной семьи.

Отец Джин отдал молодоженам поместье «Лиситер-Холл» площадью более 600 акров в Ньютаун-Сквер, к западу от Филадельфии. Потом отец Уильяма-младшего построил для молодой четы особняк, который был точной копией принадлежавшего президенту Джеймсу Мэдисону и его жене Долли дома Монпелье в штате Виргиния, где вырос Уильям-старший, который в 1899 году купил Монпелье.

В 80-х годах ХХ века поместье Монпелье стало одним из предметов семейной судебной свары, в которую был замешан Джон Дюпон. Это дело обошлось семье в миллионы долларов на судебные издержки.

Дюпоны решали семейные проблемы, нанимая юристов. Я и Дэйв решали наши споры кулаками.

Отец Джона Уильям-младший был президентом Delaware Trust Co. и владельцем чистокровных лошадей, участвовавших в скачках под флагом конюшни «Фокскэтчер». Кроме того, отец Джона был крупным строителем ипподромов и трасс для стипль-чезов и завоевал международное признание как проектировщик двадцати таких сооружений. Любовь Уильяма-младшего к охоте на лис привела к созданию хорошо известной своры собак-охотников на лис. Мать Джона занималась разведением валлийских пони и собак-биглей, участвовавших в соревнованиях и становившихся чемпионами. Благодаря своим «лиситерским» пони она пользовалась большим уважением в кругах любителей верховой езды, и за 70 лет проведения выставок ее лошади завоевали более 32 000 призов.

У Джона было две сестры и брат. Когда родился Джон, младшему из этих детей было уже одиннадцать. Родители Джона расстались, когда Джону было всего два года. Его мать по условиям развода сохранила «Лиситер-Холл». Сестры и брат Джона разъехались по школам-пансионам, потом обзавелись собственными семьями, а Джон ходил в местную частную школу и жил с матерью в поместье.

Через шесть лет после развода отец Джона женился на звезде тенниса Маргарет Осборн. У них родился сын, Уильям-третий, но когда Джону было хорошо за двадцать, его отец развелся и со второй женой.

Уильям-младший не общался с подраставшим сыном. Однажды Джон сказал одному из репортеров, что «всю жизнь искал отца». Мать Джона, волевая и умная женщина, больше не выходила замуж и жила в особняке, управляя делами фермы до своей смерти в возрасте 92 лет. Без отца и в отсутствие старших детей Джон рос, в сущности, в одиночестве. Им занималась мать. Возможно, это стало (по меньшей мере, отчасти) причиной его пожизненной неспособности выстраивать нормальные отношения с другими людьми.

Застенчивый и до взрослого возраста заикавшийся Джон столкнулся с тем, что его дразнили в престижной мужской школе Хейверфорд. Интересно, что одноклассники считали его одновременно и самым ленивым студентом, и, вероятно, человеком, который преуспеет в жизни. В Хейверфорде Джон занимался плаванием и борьбой. Однажды Джон с гордостью показал мне фотографию, на которой он был запечатлен в составе команды борцов в первый же год учебы в Хейверфорде. На снимке он, в борцовском трико школы, стоял в самом конце ряда. Это была единственная фотография школьных лет, на которой я видел Джона в форме борца.

Джон старался установить нормальные отношения с другими учащимися, но он веселился на вечернике, которую закатил в поместье по случаю окончания школы, несмотря на то, что провалил классную работу и не смог окончить школу вовремя. Приглашенным парням Джон сказал, чтобы никто не приводил с собой подружек. Во время вечеринки несколько ребят попробовали поездить по бассейну поместья на машине.

Впоследствии Джон повторит эту выходку, но с гораздо более зловещей целью.

* * *

Джон Дюпон окончил среднюю школу в 1957 году и поступил в университет Пенсильвании, но бросил учебу, не закончив даже первый курс. Он получил диплом о высшем образовании по специальности морская биология в университете Майами, за команду пловцов которого он выступал.

Дюпон мечтал об участии в олимпийских заплывах, и у него были деньги на то, чтобы тренироваться в Калифорнии в лучшем клубе пловцов Америки – Клубе пловцов «Санта-Клара».

Джон купил дом в Атертоне, Калифорния, чтобы иметь жилье на время тренировок. За 20 лет до того, как я впервые услышал имя Дюпона, он жил менее чем в пяти милях от меня и Дэйва.

В Клубе пловцов «Санта-Клара» готовили спортсменов олимпийского класса. В то время в списке пловцов, тренировавшихся в клубе и завоевавших олимпийское золото, значились имена Марка Спитца, Линн Бёрк, Донны де Вароны, Криса фон Зальтца и Стива Кларка.

Дюпон был в лучшем случае хорошим пловцом, но не мог соревноваться на уровне олимпийской сборной.

В 1963 году Дюпон решил заняться современным пятиборьем, которое включает следующие спортивные дисциплины: кросс по пересеченной местности, фехтование, плавание вольным стилем, стрельба из пистолета и конкур.

Я слышал две истории о том, как Джон пришел к этому решению.

Согласно одной истории, тренер по плаванию из Клуба «Санта-Клара» убедил Джона в том, что он не подходит для олимпийской сборной по плаванию, и дал совет: если Джон хочет достичь своей цели и соревноваться на Олимпийских играх, пятиборье, пожалуй, его лучший шанс.

Согласно другой версии (она принадлежала самому Джону), он посетил дом Линн Бёрк, чемпионки Олимпийских игр 1960 года в плавании брассом, и ее отец сказал ему, что поскольку он уже умеет плавать, стрелять из пистолета и ездить верхом, ему следует попробовать силы в пятиборье. И познакомил Джона с тренером по фехтованию.

Обе истории могут быть правдой.

Для Джона, мечтавшего об участии в Олимпийских играх, идея пятиборья имела смысл, поскольку в этом виде спорта не было особой конкуренции. Занятия пятиборьем требовали денег. Надо было платить тренерам, которые подготовят спортсмена к борьбе в различных дисциплинах, и это обстоятельство ограничивало число подающих надежды пятиборцев. Джон мог платить за подготовку, и у него были деньги на то, чтобы построить необходимые для тренировок объекты в поместье матери.

Дюпон построил стрельбище, расчистил трассу для кросса. В поместье был крытый бассейн олимпийского класса. Дюпон оплатил и мозаику, которую выложили на стене за бассейном. Мозаика изображала самого Джона, занимающегося каждой из пяти дисциплин пятиборья. Крошечные кусочки этой мозаики были доставлены в поместье матери Джона из Флоренции, Италия.

Дюпон мог позволить себе и оплату расходов по участию в соревнованиях, которые проходили в других странах. В 1965 году он победил в турнире, который, вернувшись домой, называл национальным чемпионатом Австралии. В то время австралийцы не проявляли особого интереса к пятиборью.

Но, как и в случае с плаванием, в США Дюпон просто органически не годился в спортсмены-олимпийцы. В 1967 году он принимал на своем заднем дворе национальный чемпионат и, несмотря на преимущество, которое давали ему родные стены, занял место где-то в середине списка участников. На соревнованиях, проведенных на следующий год (по итогам этих соревнований определялся состав команды США на Олимпийских играх 1968 года в Мехико), Дюпон оказался предпоследним.

Джон платил за самых лучших тренеров, каких можно было найти в США. Деньги позволили ему построить объекты для тренировок на дому. Но его способности не могли принести ему места в сборной.

На Олимпийских играх 1976 года, в награду за финансовый вклад в развитие современного пятиборья Дюпону дали место менеджера в команде США, что позволило ему носить олимпийский костюм и позировать на командных фотографиях.

Однако у Дюпона никогда не было качества, необходимого для олимпийца. И это качество он мог купить только как зритель, а не участник соревнований. У него была решимость и более чем достаточные финансовые ресурсы, но не было мастерства.

Когда Джон не смог попасть в олимпийскую сборную по современному пятиборью, ему было почти тридцать. До следующих Олимпийских игр оставалось четыре года, и Дюпон столкнулся с непреодолимым сочетанием факторов. Возраст уже не позволял ему надеяться на элитные результаты в тех видах спорта, в которых он был силен, а из тех видов спорта, в которых он мог попробовать купить себе еще одну попытку сделать заявку на участие в Олимпийских играх, он уже выпал.

Джону Дюпону олимпийцем стать не довелось. Следующим вариантом было установление отношений с теми, кто был олимпийцем.

Воздавая дань уважения названию отцовской конюшни Тороубредс, Джон сосредоточился на собирании лучших спортсменов в своей команде «Фокскэтчер», в которую приглашал пловцов, троеборцев и пятиборцев для тренировок «на ферме».

Благодаря своим пожертвованиям в пользу правоохранительных органов Джон Дюпон прекрасно понимал, какие выгоды дают нужные связи. Тренируясь в Калифорнии, он делал пожертвования в пользу Атертонской Лиги полицейской деятельности и щеголял жетоном, полученным от полицейского управления Ньютон-Сквер в знак признательности за пожертвования, которые он делал в пользу полиции в родном округе.

Начиная с 1970 года его связи с полицейским управлением Ньютон-Сквер стали глубже. Он разрешил полицейским тренироваться в его тире и на открытом стрельбище. (Тир он назвал в честь директора ФБР Дж. Эдгара Гувера.) Как эксперт по стрельбе, занимавшийся пятиборьем, он добровольно жертвовал своим временем и тренировал полицейских Ньютон-Сквер. Он купил пуленепробиваемые жилеты и рации для полицейского управления и разрешил полиции пользоваться своим вертолетом.

Эта связь помогла Дюпону в двух отношениях. Во-первых, он смог получить более высокую степень защиты и безопасности, юридической и физической, на случай каких-либо проблем с законом. Во-вторых (и это было даже более важно), он смог носить полицейскую форму и выполнять обязанности добровольца или резервиста. Он мог выглядеть полицейским. Да он мог и считать себя копом. Его жетон и положение в полицейском управлении давали ему возможность покупать мощное оружие.

Джону нравилось держать в руках большие пушки. Есть странная история о том, что в конце 70-х годов, когда рыба в пруду на ферме перестала клевать, Джон настолько разъярился, что выхватил пистолет и пальнул по плававшим в пруду гусям, за малым не убив при этом сына тренера по плаванию.

Дюпон и оружие были опасным сочетанием задолго до месяцев, предшествовавших убийству Дюпоном Дэйва.

 

Глава 04

Победа в первом туре, поражение во втором

[7]

. Калифорнийский университет Лос-Анджелеса

До тех пор, пока я не выиграл чемпионат штата, я собирался после школы уйти в армию. Университетские тренеры не предлагали мне выступать за их команды так, как они предлагали Дэйву, и я не слишком-то думал об обучении в колледже без стипендии. Я уже побывал у вербовщика корпуса морской пехоты США, поскольку не знал, что еще я смогу делать после школы.

Но победа на чемпионате штата предоставила мне неожиданную возможность. Вербовщики не давали гарантий поступления в колледж, но поскольку Калифорния славилась отличными борцами-юниорами, победа на чемпионате штата почти гарантировала возможность продолжения занятий борьбой в колледже. Моей проблемой были сроки. Ни в одном колледже на меня не обращали внимания, и я заработал титул чемпиона штата в тот момент набора студентов, когда большинство стипендий для борцов уже было распределено.

Стипендии мне предложили два университета – Университет штата Оклахома и Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе.

Университет штата Оклахома издавна был признанным центром борьбы США, а Калифорнийский университет Лос-Анджелеса ничем таким не был. В то время борцы Университета штата Оклахома выиграли 27 национальных чемпионатов, и в последний год моего обучения в школе команда этого университета занимала третье место. Чтобы показать, насколько сильны были «ковбои» (они и остаются сильным, ныне выиграв 34 чемпионата), скажу, что все последующие годы ни одна университетская команда не выигрывала так много чемпионатов, даже теперь, когда результаты борцов Университета штата Оклахома стали несколько хуже.

К тому же команда Университета штата Оклахома оказалась и командой Дэйва: тренеру Томми Чесбро повезло залучить Дэйва в эту команду после школы.

Честно говоря, я думаю, что стипендия, которую предложил мне тренер Чесбро, была связана не столько со мной, сколько с Дэйвом. Думаю, он боялся, что если я пойду в другой университет, вслед за мной уйдет и Дэйв.

У Дэйва на первом курсе был рекордный показатель (30 побед, 4 ничьих и 1 поражение), и он занимал третье место в рейтинге Национальной ассоциации студенческого спорта в весовой категории 150 фунтов. Дэйв проиграл будущему чемпиону Марку Чурелле в полуфинале со счетом 13:10. Однако в Университете штата Оклахома Дэйву было несладко. Тренер Чесбро хотел, чтобы Дэйв оставался в категории до 150 фунтов для того, чтобы в категории до 158 фунтов мог бороться Рикки Стюарт. Студенты-спортсмены учатся пять лет, из которых четыре года должны подтверждать свое право на льготы. Один год спортсмены могут «сачковать», то есть посещать занятия и продолжать тренироваться, но не участвовать в соревнованиях. Чаще всего спортсмены выбирают в качестве года свободы от соревнований первый год обучения. Это позволяет им адаптироваться к студенческой жизни и облегчить переход к соревнованиям на уровне университетов. У Рикки, который в средней школе одержал 88 побед, не сделал ни одной ничьей и проиграл одну схватку и участвовал в трех чемпионатах, годом освобождения от соревнований был первый год учебы, то есть сезон 1978 года.

Для того чтобы бороться в категории до 150 фунтов, Дэйву надо было существенно сбросить вес. Рикки был крупнее Дэйва и не мог бы согнать вес настолько сильно.

Мой брат был достаточно хорош для того, чтобы бороться в любой весовой категории, но сгонка веса – дело тяжелое, особенно если для этого надо работать так интенсивно, как пришлось работать Дэйву. У него были сложности с учебой. Дэйв пришел в университет для того, чтобы бороться, а занятия были неизбежным злом, позволявшим ему оставаться в университете и продолжать занятия борьбой.

У меня были собственные сомнения в отношении Университета штата Оклахома. Занятия в борцовском зале этого университета для меня, имевшего двухлетний опыт, казались рецептом возможной катастрофы. Ежегодно Университет штата Оклахома вербовал в студенты самых талантливых борцов США, и схватки с такими борцами на тренировках могли поколебать мою уверенность в собственных силах.

Дэйв настойчиво отговаривал меня от поступления в Университет штата Оклахома.

И я выбрал Калифорнийский университет Лос-Анджелеса, который в любом случае казался мне лучшим вариантом, поскольку там у меня было намного больше шансов встроиться в график соревнований. На чемпионате Национальной ассоциации студенческого спорта 1978 года команда борцов Университета штата Оклахома, в которой было пять чемпионов США, заняла третье место. Команда борцов Калифорнийского университета Лос-Анджелеса занимала место где-то в середине списка Восьмой тихоокеанской конференции, но, по-видимому, университет собирал одну из лучших команд США, привлекая борцов, которые должны были дополнить Фреда Бона, лучшего борца-тяжеловеса в стране.

У меня были друзья, которые пошли в Калифорнийский университет Лос-Анджелеса, в том числе товарищи по команде старшеклассников, Джефф Ньютон и Пэт О’Доннелл, с которым я пару раз боролся (и которому проиграл) летом перед последним классом. Пэт станет моим товарищем по комнате в общежитии и впоследствии станет чемпионом США по версии Национальной ассоциации студенческого спорта на соревнованиях в Сан-Луис Обиспо.

Кроме того, мне нравились тренеры, работавшие с борцами Калифорнийского университета Лос-Анджелеса.

Дэйв Обл был главным тренером и, в моих глазах, живой легендой. Он выиграл два чемпионата Национальной ассоциации студенческого спорта, один раз был выбран Выдающимся Борцом и занял четвертое место на летних Олимпийских играх 1964 года в Токио. Я знал, что тренер Обл – человек вспыльчивый, непримиримый, напряженно работающий, играющий по жестким правилам, упрямый, энергичный и бесстрашный. Да, тренер Обл был упрямым, упорным человеком, а это те качества, обрести которые я больше всего хотел. Я хотел, чтобы Обл меня «обтесал».

Брейди Холл, один из помощников Обла, добился того, о чем я в то время мог только мечтать: он выиграл национальный чемпионат Союза любительского спорта по вольной борьбе. В лагере, где в 1976 году проходили летний сборы команды США, Брейди жил в одной комнате с Дэйвом, который был всего лишь борцом-старшеклассником. Брейди стал потом успешным бизнесменом, занимавшимся тем, что мы теперь называем риелторством. В Брейди я видел человека, у которого я мог учиться не только борьбе, но и всему в жизни.

В том году Калифорнийский университет Лос-Анджелеса нанял Криса Хорпела в качестве помощника тренера. Тренер Обл был помощником тренера в Стэнфорде в то время, когда Крис выступал за команду Стэнфорда. Я уже решил идти в Калифорнийской университет Лос-Анджелеса, и появление там Криса в качестве помощника тренера делало этот университет еще более желанным.

О да, у Калифорнийского университета был еще один новобранец, о котором я был наслышан, – этот парень Дэйв из Университета штата Оклахома. Брат решил присоединиться ко мне и перевелся в Калифорнийский университет Лос-Анджелеса, несмотря на то, что из-за установленных Национальной ассоциацией студенческого спорта правил перехода ему пришлось пропустить один сезон.

Дэйв и я провели лето, тренируясь вместе. Выиграв чемпионат штата, я думал, что хорошо борюсь, но Дэйв превратил три летних месяца в кошмар для меня. Он постоянно хотел тренироваться, а я, чемпион штата Калифорния, хотел наслаждаться летним отдыхом.

– Хочешь поработать сегодня? – спрашивал Дэйв.

– Не сегодня, – отвечал я. – Мне не хочется сегодня тренироваться.

– Ах ты, трусишка, – откликался Дэйв жеманным женским голосом.

Дэйв действительно знал, как меня разозлить.

– Хорошо, давай тренироваться. Сегодня я тебя заломаю.

Потом мы начинали бороться, и он побеждал меня. Вчистую.

В то лето так проходили почти все дни.

– Хочешь поработать сегодня?

– Нет.

– Трусишка.

– Ладно, пошли тренироваться.

Кажется, за день Дэйв одолевал меня раз пятьдесят, а мне ни разу не удавалось победить его. Я просто боялся бороться с ним каждый день.

Наконец, выругавшись про себя достаточное число раз для того, чтобы захотеть что-нибудь сделать с этим, я решил разработать более совершенную стратегию. Я подумал, что если не могу вести в счете при поединках с Дэйвом, то, по крайней мере, смогу не дать ему заработать зачетных баллов.

Я начал проводить все время на ковре с Дэйвом, выполняя уходы, увертываясь, вырываясь из его захватов, иногда даже убегая от него. Мне было наплевать, могу ли я заработать балл, но я делал все, что мог придумать, для того чтобы не дать заработать балл Дэйву. Очень скоро я стал увертываться от Дэйва настолько хорошо, что мне не надо было больше бегать от него. Я мог удерживать свое положение на ковре и даже немного теснить Дэйва, при этом уворачиваясь от его атак. Всякий раз, оказываясь на ковре с Дэйвом, я уходил в глухую оборону. Когда я научился делать это, я начал предпринимать робкие попытки атаковать. Если атака не удавалась (а атаки против Дэйва часто не удавались), я сразу же уходил в оборону.

Моя стратегия оказалась эффективной. Вместо разгромных проигрышей я начал проигрывать со счетом вроде 4:0 или 5:0. Это злило Дэйва, но мне было наплевать. На самом деле я получал удовольствие от того, что мне удавалось немного досадить ему.

Благодаря особому вниманию, которое я научился уделять обороне, тем летом я сменил стиль ведения поединков. Со временем мои атаки стали так же хороши, как и моя оборона, но мой стиль начал строиться именно на ней.

* * *

Поначалу Калифорнийский университет Лос-Анджелеса выглядел как нельзя лучше. Посмотрев на наш первый курс, я подумал, что тренер Обл создает на Тихоокеанском побережье династию. Я был на полном казенном обеспечении. Казалось, в районе полным-полно кинозвезд (на премьере фильма о борьбе «Победа» в кинотеатре за мной сидел Лоренцо Ламас). Мы тренировались в огромном борцовском зале, и в южной Калифорнии всегда было солнечно.

С каждым днем решение пойти в Калифорнийский университет Лос-Анджелеса казалось все более верным.

Первый год моей учебы в университете складывался из еды, сна, хождения на занятия, борьбы и тайных дополнительных тренировок. Будучи первокурсником, я был обязан ходить на общие занятия. Одной из выбранных мной дисциплин была философия. Подготовленный книгами Кришнамурти, я успешно занимался философией и подумывал о том, чтобы выбрать ее в качестве одной из главных дисциплин.

От нас потребовали пройти курс лекций о раке. Читавший этот курс профессор показал нам фотографии людей, страдавших ужасными формами рака, главным образом, в результате курения. На некоторых из этих снимков были люди, у которых были удалены части лица. Они были жутко изуродованы, но, по крайней мере, остались в живых. Думаю, цель этого курса заключалась в том, чтобы отвратить нас от всякой дряни. И эта цель была достигнута.

Я также занимался на курсе джаза, хотя научился ценить джаз только после университета, и на курсе истории западной цивилизации. Из него мне лучше всего запомнилось следующее. Читавший курс профессор говорил нам: в истории западной цивилизации всякий раз, когда лидерам приходилось делать выбор между тем, что было лучшим для общества, и тем, что было лучше для них самих, они выбирали то, что было лучше для них, и этот выбор обычно приводил к хаосу, войнам и гибели тысяч людей.

В первой четверти занятий в университете мне стукнуло 18. А чуть позже пара девчонок пригласила меня на вечеринку. Вечеринка проходила в квартире, занимавшей три этажа, и все орали и пили. Я не знал никого из участников вечеринки, и вскоре мне стало скучно. Девчонки спросили, не хочу ли я уйти, и я ответил, что хочу.

Мы спустились вниз, и одна из девушек отошла, чтобы подогнать машину и забрать нас. Девушка, с которой я остался поджидать машину, спросила, не покажу ли я ей, как борются. Мы вышли на газон, и я показал ей мягкий вариант подсечки, при выполнении которой надо поставить ногу за голенью противника и увлечь его так, чтобы оторвать его ногу от пола, а потом бросить на ковер.

В полицию пожаловались на шумную вечеринку, и полицейский наряд подъехал как раз тогда, когда я показывал девушке этот прием. Полицейские вышли из машины и направились прямо ко мне.

– Чем могу быть полезен, офицер? – спросил я первым.

– Да ты и себе-то помочь не можешь, – ответил полицейский.

Потом полицейские пошли к лифту, чтобы разогнать вечеринку.

Я пошел следом за ними, решив, что поднимусь по лестнице и предупрежу всех участников вечеринки о появлении полиции.

Полицейские остановились и повернулись ко мне.

– Что ты делаешь? – спросили они.

– Иду наверх, – ответил я.

– Наверх нельзя, – сказали полицейские.

– Это – свободная страна, – сказал я и открыл дверь на лестничную площадку.

Тогда один из полицейских схватил меня сзади и попытался сделать мне то, что я называю «захватом, которому учат в полицейской академии».

Я мигом поднял его и швырнул на пол. Сделать это было легче, чем в любом из проведенных мной поединков. Как только первый полицейский грохнулся на пол, второй попытался провести тот же самый прием. Я поднял и бросил на пол и его. Тут поднялся первый полицейский и попытался провести тот же прием с тем же самым результатом.

Тогда второй полицейский поднялся и толкнул меня к пожарному шкафу, но его рука оказалась между мной и шкафом. Когда я ударился о шкаф, его стеклянная дверца разлетелась осколками, и из руки полицейского хлынула кровь. Полицейские достали наручники, но я продолжал двигать руками, и им не удавалось сковать меня. И тогда тот, у которого была порезана рука, сделал мне свинг. Я сделал нырок, захватил обе его ноги и дернул его. Он упал на раненую руку и закричал от боли.

«Ну, все, – сказал второй полицейский, – пойдешь в тюрьму, живой или мертвый». И достал пистолет.

Я перемахнул через забор и бросился бежать.

К этому моменту шум драки насторожил некоторых участников вечеринки. Один возбужденный парень бросился за мной. Я пытался убежать от столкновения, а парень догнал меня и сказал: «Вот, возьми мою рубаху».

Во время драки с меня сорвали рубашку, и парень знал, что полицейские будут высматривать человека без рубашки. Через какие-то секунды после того, как я натянул его рубашку, мимо проехала полицейская машина.

Но потом парень просигналил водителю какой-то машины, остановил его под знаком остановки, рассказал о том, что произошло, и попросил водителя отвезти нас в общежитие. Водитель быстро уехал. Я понял, что помощи от этого парня не будет, вернул ему рубашку и попросил оставить меня в покое.

Я перескочил через ограду и спрятался в кустах, но владелец дома меня заметил и вызвал полицию. Полицейский вертолет уже искал меня с воздуха, и вскоре полицейские взяли в полукольцо кусты, в которых я прятался.

По громкоговорителю они приказали мне сдаться. Я не был уверен в том, что должен сдаться. Я думал, что смогу ускользнуть, и готовился убежать.

Клацанье пистолетов, которые снимали с предохранителей, изменило мои планы. Я вышел из кустов с поднятыми руками. Полицейские надели на меня наручники, бросили меня на заднее сиденье машины и отвезли меня в тюрьму.

Я позвонил тренеру Облу и рассказал, что со мной случилось. Наполовину всерьез, наполовину в шутку Обл сказал: «Молодец. Я знал, что в тебе есть это». А потом сказал, что позвонит моему отцу.

Поначалу меня посадили в клетку для задержанных, а потом перевели в одиночную камеру, где не было ни подушки, ни матраса. Потом пришел полицейский и приказал мне подышать в алкогольно-респираторную трубку. Я согласился. Полицейский, казалось, был чрезмерно обрадован моим желанием сотрудничать, поэтому я передумал и сказал, что не стану дышать в эту чертову трубку.

На следующий день мне предъявили обвинение в нападении на двух сотрудников полиции Лос-Анджелеса и в нанесении им побоев. Отец внес залог в 5 тысяч долларов. Тренер Обл помог мне найти адвоката. Одна из девчонок, затащивших меня на вечеринку, сказала районному прокурору, что я не бросался на полицейских и не бил их, а всего лишь вырывался из их рук и использовал против них их же собственную силу.

Обвинения были сняты, хоту отцу пришлось заплатить адвокату тысячу долларов. Отец не взял с меня денег, которые уплатил адвокату, но годы спустя я с лихвой расплатился с ним.

* * *

Тренер Обл был человеком жестким. Ему было около 40, и мне хотелось бы посмотреть, как он боролся в расцвете сил. Обл мог быть непредсказуемым и агрессивным, но я считал, что именно этим качества делали его таким хорошим борцом. Куда бы Обл ни шел, он носил с собой загубник на случай, если придется встрять в драку. Я обожал его, и у нас сложились отличные отношения.

Однажды тренер взял меня в полет на турнир в Сан-Франциско, тогда как остальные члены команды поехали туда на автобусе. Я был травмирован и не мог бороться, но тренер все равно хотел, чтобы я поехал с ним. Я отправился с ним в ресторан на обед, и он заметил свободное место на парковке прямо напротив ресторана. Мы находились в крайнем левом ряду, и перед свободным местом находилась другая машина, водитель которой собирался дать задний ход и занять место. Тренер преградил ему дорогу и въехал носом арендованной машины на место, схватил свой загубник и велел мне взяться за руль.

Тренер вышел из машины. Другой водитель сделал то же самое. Не думаю, что бедный малый ожидал того, что произошло затем. Не знаю, какими словами обменялись Обл и тот водитель, но тренер вставил в рот капу и двинул водителя по лицу, начал растирать свои ребра и навалился на него грудью. Двумя годами ранее тренер сломал себе два ребра и по какой-то причине всякий раз, когда ему приходилось применять физическую силу, он массировал эти два ребра, напирая на противника грудью. Все мы знали, что означает этот массаж, но тот водитель не знал этого.

Я припарковал машину, тот малый залез в свою и уехал, а тренер подошел ко мне.

«Подожди меня в том проезде у ресторана, – сказал мне Обл. – Если этот малый вернется, чтобы подраться со мной, мы подеремся в проезде. Может быть, отберу у него бумажник». Последнее предложение был шуткой. Но про драку в проулке было сказано всерьез.

Тренер здорово развеселил меня.

На том турнире в Сан-Франциско парень, заменивший меня, проиграл схватку, и тренер накричал на него в углу ковра. По всей вероятности, годом ранее между тем парнем и тренером возникли проблемы. И поражение стало последней каплей. В середине схватки Обл вытащил из кармана 20 долларов, сгреб борца, сунул ему деньги и сказал, что тот отчислен из команды. После чего я остался единственным борцом в моей весовой категории.

В начале сезона тренер поставил меня в категорию до 150 фунтов. Чтобы бороться в этой категории, мне надо было сбросить вес.

В старших классах я никогда не сбрасывал вес для того, чтобы бороться в категории ниже привычной. Я видел, как сгонял вес Дэйв и другие борцы, а потому знал, что это – худшее, что есть в нашем спорте. Но до тех пор, пока я не испытал это на собственной шкуре, я и не представлял, насколько мучительно сбрасывание веса.

Сгонка веса тяжела не только физически, но и психологически. Это подобно облаку, которое постоянно нависает над головой и не исчезает, не исчезает потому, что ты знаешь: к следующей схватке ты должен весить меньше. Сгонка веса – главная причина того, что ни один вид спорта не связан с такими физическими страданиями и психологическими требованиями, как борьба, особенно на высшем студенческом уровне. Я уверен, что есть только три группы людей, которые страдают больше борцов-студентов: неизлечимо больные, солдаты на передовой и ожидающие казни смертники в тюремных спецблоках.

Самым маленьким борцам приходится сгонять вес сильнее всего. Не в процентном отношении, а в абсолютном весе. Чем меньше борец, тем в большей мере сбрасывание веса становилось значительной частью его жизни. Я знал борцов, которые годами боролись в категории до 118 фунтов, а вне сезона весили невероятные 150 фунтов.

Если человек занимается борьбой и должен сильно сбросить вес, это может почти уничтожить спорт для него. Дэйва так злило то, что в Университете штата Оклахома от него требовали сбросить так много веса, что он ушел оттуда.

Существуют разные концепции сгонки веса. До того как я пошел в университет, я исходил из того, что интенсивные тренировки приведут вес моего тела к оптимальному. А потом я сбрасывал вес до любого, который был ниже оптимального.

Впрочем, тренер Обл верил в большое сбрасывание веса и считал, что было бы лучше, если бы я боролся в категории до 150 фунтов. Но я был таким тощим, что потеря веса до 150 фунтов означала почти полное обезвоживание организма, а обезвоживание снижает способность организма потреблять кислород и, кроме того, снижает силу.

После жалких выступлений в весовой категории до 150 фунтов мы поняли, что сгонка веса была ошибкой, и на следующий же день я был заявлен в категории до 158 фунтов. То был единственный и последний раз, когда я отдал управление моим весом тренеру. Хорошие борцы должны устранять ошибки, и той ошибки я больше никогда не повторю. На ковре борец одинок, а потому должен быть сам себе тренером.

Не поймите неправильно мои слова о тренере Обле. Он был отличным тренером и образцом для меня. Но сгонка веса до 150 фунтов была ошибкой. В том году я проиграл 8 схваток, и половину поражений я потерпел в категории до 150 фунтов.

Я закончил первый курс с результатом 18 побед и 8 поражений. На турнире конференции, который давал право на участие в турнире Национальной ассоциации студенческого спорта, я был заявлен третьим, но проиграл первый же поединок и более в турнире не участвовал.

* * *

Калифорнийский университет Лос-Анджелеса оказался совсем не тем волшебным местом, каким казался поначалу.

Между тренером Облом и Крисом Хорпелом произошло что-то, вызвавшее заметную напряженность их отношений. Команда раскололась на две группы, и борцы стали занимать стороны. Дэйв и я почувствовали, что увязли где-то посередине, поскольку нам обоим нравился тренер Обл, но в то же время мы дружили с Крисом.

Тренер Обл воплощал тип борца, которым я хотел стать, и я хотел стать таким, как Обл, когда стану взрослым. У меня есть поговорка, которой я следую долгие годы: «Дело не в том, что ты знаешь, дело в том, каков ты». Я уверен: больше, чем что-либо другое, победу борца определяет его личность. Какие бы качества ни делали тренера Обла победителем, я хотел, чтобы эти качества были и у меня.

С другой стороны, Крис начал помогать мне еще тогда, когда я учился в старшей школе, и его помощь отчасти была залогом моих успехов в борьбе. Он продолжал поддерживать меня и в университете.

Поскольку Дэйв не мог участвовать в турнирах, тот сезон он посвятил ежедневным тренировкам. Впервые мы тренировались вместе в середине сезона. Дэйв обходился со мной очень агрессивно. Я думал, что он пытается сломать мою уверенность в своих силах.

Уверенность в себе нарастает или исчезает каждый день. Я испытывал огромное напряжение, выступая на соревнованиях на первом курсе, и сбрасывание веса было для меня дополнительным бременем. Я считал, что Дэйв пытается воспользоваться моим душевным состоянием и построить свою уверенность на моих костях.

Когда я пожаловался на то, как Дэйв борется со мной, и начал уклоняться от борьбы с братом, Дэйв разозлился на меня и крикнул Крису, чтобы тот велел мне перестать тянуть время и уклоняться от схватки.

Крис прокричал в ответ: «Это слишком плохо, Дэйв. Справляйся с этим сам».

Для меня это прозвучало как «Дааа!!!», потому что Крис поддерживал меня и не заставлял меня делать то, что хотелось Дэйву.

Итак, ни я, ни Дэйв на самом деле никогда не стали на чью-либо сторону в конфликте тренеров.

Напряженность дестабилизировала команду, которая заняла третье место в конференции, а Фред Бона стал первым в университете национальным чемпионом по борьбе. Но династия борцов Тихоокеанского побережья так никогда и не возникла. После того сезона тренер Обл ушел из Калифорнийского университета Лос-Анджелеса и в течение нескольких лет не возобновлял тренерскую деятельность. Крис Хорпел тоже ушел в свой родной Стэнфордский университет, где стал главным тренером. Мы с Дэйвом тоже решили уйти после первого курса, причем Дэйв так никогда и не получил ковер в «шкуре» университетского Медведя.

Через год Калифорнийский университет Лос-Анджелеса свернет деятельность по превращению борьбы в межуниверситетский вид спорта, объяснив свой отказ отсутствием помещений для тренировок и большими расходами на устранение этой проблемы. Но я думаю, что это решение коренилось в проблемах, возникших в тот год, когда там учились мы.

 

Глава 05

Создание ауры

Летом после сезона, который мы провели в Калифорнийском университете Лос-Анджелеса, Дэйв и я пытались попасть во Всемирную команду юниоров, которая тренировалась в Олимпийском тренировочном центре США в Колорадо-Спрингс, штат Колорадо. Ни у Дэйва, ни у меня не было машины, и попасть туда мы могли только на попутках. На первых 100 милях пути мы сменили около десяти попуток. Потом нас подобрала женщина, которая ехала как раз туда, куда нужно.

После тренировочного лагеря в Колорадо-Спрингс я и Дэйв поехали в Брокпорт, штат Нью-Йорк, на отборочные соревнования в состав Всемирной команды юниоров. На взвешивании Дэйв и я потянули на 165 фунтов (74,8 кг. – Прим. ред.). Впервые я весил столько же, сколько весил Дэйв.

Главный тренер команды Билл Вейк был легендарным тренером из Чикаго. Вейк работал главным тренером во многих американских командах, которые выступали на международных соревнованиях. Он был одним из тренеров команды, выступавшей на Олимпийских играх 1972 года. Позднее, в 80-х годах, Вейк тренировал три олимпийские команды США, в том числе ту, в составе которой выступали Дэйв и я. Он стал одним из моих любимых тренеров и помощников, работавших с борцами во время перерывов между периодами.

Тренер понял, что Дэйв может выиграть мировой чемпионат среди юниоров в весе до 163 фунтов, и поэтому сказал мне попробовать силы в следующей категории, 180,5 фунтов. Я согласился прежде, чем узнал, что для того, чтобы пробиться в сборную в этом весе, мне надо будет одолеть Эда Банака. Эд был феноменальным борцом, которого освободили от соревнований на первом курсе университета Айовы, давшем много отличных борцов. Собственно говоря, борцов этого университета тренировал Дэн Гэбл, имя которого было, вероятно, наиболее известным в мире борцов. Выступая на ковре в старших классах и в университете, Дэн поставил рекорд, одержав 181 победу и потерпев 1 поражение. На Олимпийских играх 1972 года он завоевал золотую медаль. К моменту, когда Дэн в 1997 году ушел с тренерской работы в университете Айовы, подготовленные им команды выиграли 15 национальных чемпионатов и он был наставником 152 абсолютных чемпионов США. Если Дэн брал человека в команду борцов университета Айовы, такой борец был очень хорошим.

Сообщение о том, что мне надо будет победить Эда Банака, психологически опустошило меня. Я почувствовал физическую усталость. Думаю, что когда человек знает, что ему предстоит тяжелое испытание, его тело автоматически начинает сберегать энергию, сообщая о своей усталости. Я знал, что мне надо сберечь как можно больше энергии. В течение недели или полутора недель, предшествовавших тем отборочным соревнованиям, я вставал с постели только для того, чтобы поесть и потренироваться.

Эд и я отчаянно боролись в двух из трех матчей за место в команде. В первой схватке я одолел его со счетом 7:0, на что он ответил победой со счетом 12:11. А во втором матче он здорово меня отделал.

Дэйв легко одержал победу в своем весе, но тренер Вейк хотел посмотреть, что может сделать Дэйв в следующей, более тяжелой категории, и включил в соревнования Дэйва и меня. Дэйв умело одержал победу над Банаком, а я победил в категории до 163 фунтов, так что мы оба прошли в команду, которая должна была участвовать в Мировом чемпионате юниоров по борьбе. Но меня задело, что брат одолел Эда, а я не смог. Я смотрел на нас обоих и видел, что по телосложению нас нельзя сравнивать. Физически я должен был победить Эда Банака, но сделал это Дэйв, и я не мог понять, почему так получилось.

Ночью, накануне отъезда команды в Монголию на Мировой чемпионат среди юниоров, группа борцов отправилась в бар. Там я встретил самую прекрасную в мире девушку. Или, по крайней мере, такую же прекрасную, как подружка Дэйва Вероника, которая разыскала Дэйва после того, как он на местном турнире одержал победу над ее приятелем, бывшим чемпионом мира. Но у девушки, которую я встретил в баре, был мерзкий приятель, который не дал нам побыть одним. Тут в дело вмешался Дэйв и «отшил» ее от нашей компании. Вот что я называю постараться ради команды!

Девушка, с которoй был я, привела меня к себе на квартиру, так что мы смогли заняться тем, чем хотели. Мне невероятно повезло встретить эту девушку, но мы улетели в Монголию, и я ее больше никогда не видел. Но то, что я мог заниматься любовью с девушкой, которая была так же красива, как подружка Дэйва, по-настоящему повысило мою уверенность в собственных силах. Дэйв, особенно после достигнутых в старшей школе и университете успехов в борцовской карьере, проявлял обезоруживающую уверенность в себе в отношениях с девушками. Когда я был подростком, мне было трудно разговаривать с девушками, но положение начало меняться в первый год моих выступлений на университетском уровне.

За день до отъезда из Колорадо-Спрингс на отборочные соревнования в Брокпорт я узнал, насколько больших успехов я добился. Мы с Пэтом О’Доннеллом пошли в бассейн, находившийся на вершине холма над общежитием. Моя гимнастическая подготовка позволяла мне показывать кое-какие штуки при прыжках с трехметрового трамплина. Потом я присоединился к Пэту, и мы немного позагорали. После того как я расслабился и начал вбирать в себя солнечные лучи, все разговоры у бассейна прекратились.

Я поднял голову и увидел, что в бассейн пришла невероятно роскошная девушка. У нее были на редкость густые прямые каштановые волосы ниже пояса, прекрасное лицо, очень большая грудь и совершенно круглый, твердый зад. Пока она обходила бассейн, все просто затаили дыхание. Девушка подошла к нам и расстелила полотенце всего в нескольких ярдах от нас. После того как она легла на полотенце, люди у бассейна возобновили разговоры и снова занялись своими делами.

– Осмелишься подойти и заговорить с нею? – спросил меня Пэт.

«А почему бы и нет?» – подумал я. И сказал Пэту и самому себе:

– Хорошо.

Я подошел к месту, где загорала девушка, и или я выключил все вокруг себя, или все разговоры снова прервались.

– Извините меня, – произнес я, чтобы привлечь внимание девушки. – Мой друг подначил меня подойти и поговорить с вами. Не пообщаетесь со мной? Позвольте мне присесть рядом с вами на минутку. А вы ведите себя так, словно я вам нравлюсь.

– Конечно, – ответила она и сделала выразительный и заметный жест, приглашая меня присесть рядом с нею так, чтобы это было видно моему приятелю.

Она уделила мне намного больше минуты – мы проговорили несколько часов. Она дала мне номер своего телефона и просила звонить ей. На следующий день Дэйв и я уехали, и я никогда больше не видел ту девушку.

Я уже почувствовал, что начинаю преодолевать неспособность разговаривать с девушками. На первом курсе у меня было несколько очень славных подружек, но ни одна из них и близко не стояла к Веронике или девушке, с которой я познакомился у бассейна в Брокпорте.

Первым, что бросилось мне в глаза в Монголии, было множество военных. Куда ни посмотри, везде было какое-нибудь сочетание военных грузовиков, солдат, портретов Владимира Ленина и коммунистических символов – серпа и молота.

В Монголии борьба исключительно популярна. В конце XII – начале XIII века благодаря борьбе, верховой езде и стрельбе из лука армия Чингисхана покорила огромные территории и создала самую большую империю. На протяжении всех последующих веков в Монголии продолжали высоко ценить все три умения.

Наша команда посетила арену под открытым небом, где проходил фестиваль древней традиционной монгольской борьбы. Все поле было занято борцами, исполнявшими странный танец вокруг «судьи», который держал шест. Окружив этот шест, борцы медленно взмахивали руками, как птицы взмахивают крыльями.

Перед каждым поединком борцы становились лицом друг к другу, а затем хлопали себя по внутренней и внешней сторонам бедер.

В этих схватках не было ни весовых категорий, ни лимитов времени. Схватка заканчивалась тогда, когда один из борцов валил своего соперника или заставлял его коснуться земли коленями, руками или другой частью тела. Победители продолжали участвовать в турнире до тех пор, пока два финалиста не сходились в схватке за титул чемпиона.

Посмотреть, какой была борьба века назад, любопытно. Впрочем, не уверен, что мне понравилась идея отмены весовых категорий. Бороться в более тяжелом весе с Банаком на отборочных соревнованиях было достаточно тяжело.

Меня возмущал тяжеловес нашей команды. В то время для тяжеловесов не было ограничений веса. Наш тяжеловес не мучил себя тренировками так, как мы, а когда тренировался, не прилагал тех усилий, какие, по моему мнению, должен был прилагать. Он был большой, толстый и выигрывал благодаря своему весу, а не умению. Он не казался очень зрелым, но повторяю: всем нам не было и 20 лет.

Но больше всего меня этот парень злил тем, что он вволю жрал и пил на виду у всей команды, тогда как все остальные сбрасывали вес. Особенно меня раздражало то, что тяжеловес много пил. Если сбрасываешь вес, нельзя выпить даже унцию воды, и проходить мимо других борцов с чашкой воды жестоко.

Тяжеловес и Дэйв были единственными членами команды, которые не истязали себя постом ради поддержания веса, и тяжеловес набил свой чемодан жратвой. Он каждый день пересчитывал свои припасы, чтобы убедиться в том, что никто из нас ничего у него не стянул.

В конце наших сборов в тренировочном лагере мы прошли психологическое тестирование, результаты которого показали, что я готов к соревнованиям, что у меня есть мотивация и что я нахожусь в отличной психологической форме. Впрочем, в Монголии я был не в такой хорошей форме. Полагаю, тренер Вейк перетренировал нас. Он гонял нас как безумный. У меня было ощущение, что меня готовят к марафонскому забегу, а не к турниру по борьбе. В жутко жаркие дни мы пробегали вокруг футбольного поля бессчетное количество раз. Я не смог бы набрать вес, даже если б меня кормили принудительно.

* * *

К моменту начала турнира в Монголии я был настолько истощен физически и морально, что вместо того, чтобы бороться, предпочел бы сесть на самолет и улететь домой.

И все же первый поединок против корейского борца я выиграл со счетом 17:0. Мое превосходство было таким, что мое желание участвовать в турнире не имело значения. Я с трудом выиграл следующую схватку, а потом потерпел два поражения и никакого места не занял.

После соревнований я обычно испытывал голод и отправлялся на поиски шоколада. Монгольский шоколад был вполне хорошим, по крайней мере, в тех случаях, когда в нем случайно не попадались червячки.

Когда Дэйв боролся с болгарином (это происходило уже после того, как я вылетел из турнира), я не захотел идти в зал. Я остался в гостинице и смотрел эту схватку по телевизору. Должно быть, телевидение только-только появилось в Монголии, потому что в гостинице было всего несколько черно-белых телевизоров, и борьба была единственным, что показывало телевидение. Транслируя матч Дэйва, они не указывали счет, так что я сам вел счет в уме. В конце поединка у меня получилось, что Дэйв побеждал со счетом 11:3. Однако судья поднял руку болгарина, который победил со счетом 12:11. Я поверить не мог в такой результат! Дэйв встретился также с русским борцом, который, в конце концов, стал чемпионом турнира. Это был поединок почти равных по силам борцов, но судья страшно мошенничал, и Дэйв проиграл.

После этой последней схватки я сел с Дэйвом в укромном месте. Дэйв был так раздосадован своим поражением, что стал молотить себя кулаками по лицу. Когда Дэйв проигрывал, он всегда страшно корил себя.

Тяжело переживать поражения – вот еще чему я научился у Дэйва.

Что-то подобное я наблюдал у корейских борцов в конце первого года моей учебы в университете, когда в Калифорнийский университет Лос-Анджелеса по программе культурного обмена приехала команда корейских борцов-студентов и меня и Дэйва попросили принять участие в соревнованиях с ними.

Я боролся первым и был повержен тем самым броском через спину с захватом руки и шеи, который создавал мне проблемы с тех пор, как я начал бороться. Я попросил тренера корейцев о схватке-реванше и победил того же самого противника со счетом 20:1. По итогам двух соревнований наша команда выиграла.

Проходя мимо дверей в раздевалку, я услышал рыдания и звуки ударов. Капитан корейской команды выбивал дурь из членов команды бамбуковой палкой, приказав им биться головами о дверцы шкафчиков. Некоторые парни были в крови, и, думаю, все они плакали и стенали так, словно своим проигрышем обесчестили себя.

Посмотрев на это и почувствовав глубину чувство чести и гордости борцов, я сразу же проникся уважением к корейцам.

«Вот что им следует делать, – подумал я. – Вот что буду делать и я».

Учась в Калифорнийском университете Лос-Анджелеса, я дал себе слово никогда больше не проигрывать с крупным счетом. Я хотел сделать проигрыши самым худшим из всех возможных переживаний. Я лупил себя, бился головой о стену, плакал, визжал, рвал на себе одежду, крушил подвернувшиеся под руку неповинные предметы и проявлял свое негодование так, как хотелось. Я рассчитывал на то, что если сделаю проигрыши худшим из переживаний, я никогда больше не совершу ту же самую ошибку. Хорошие борцы должны устранять ошибки.

А потом я впал почти в депрессию, которая продолжалась пару недель. Я глубоко ушел в себя, пытаясь установить, почему я проиграл. Я пытался определить ошибки, которые мне нужно было устранить. Устранив их, я удвою усилия и преданность борьбе.

Проигрыш с разгромным счетом был позором, в позор я превратил и время после проигрыша.

Из поражений я научился большему, чем из побед, потому что поражения обнажали ошибки, которые я хотел больше не совершать.

Выбыв из турнира в Монголии, я начал сближаться с корейскими борцами. Они были дружелюбными ребятами, и наши команды часто ходили вместе в столовую. Я быстро заметил, что корейские борцы держат друг друга за руки. После того как я познакомился с корейцами, некоторые из них стали подходить ко мне и пожимать мою руку. Я пробовал на языке жестов и на ломаном английском объяснить им, что у американцев так не принято. Впрочем, мои слова до них не доходили. Они просто улыбались, говорили что-то по-корейски, махали руками и продолжали держать меня за руку.

Однажды я сидел на скамейке, и тут подошла целая команда. Те, кто смог втиснуться на скамейку рядом со мной, сели. Два парня, сидевшие по обе стороны от меня, обняли меня. Кореец, выступавший в категории 105 фунтов и победивший в этом весе, хлопнул меня по паху. Я воспринял это как часть их культуры. Или, по крайней мере, я надеялся на то, что это – элемент их культуры.

Мне было грустно прощаться с корейцами в конце нашей поездки. Не знаю, почему я так хорошо сошелся с ними, но, несмотря на языковой барьер, с ними было приятно общаться, и они были хорошими ребятами. Я отдал им несколько джинсов и форму команды США. Большая часть моих подарков досталась тому корейцу, у которого я выиграл первую схватку со счетом 17:0. Когда мы прощались, он плакал.

Наш путь домой начался с того, что из Монголии поехали поездом на северо-восток, в Новосибирск, что в Сибири. Я подцепил какую-то инфекцию из-за «цветной капусты» в ухе, и у меня воспалились гланды. Антибиотиков у нас не было, но мне удалось обменять у русских пару джинсов на две бутылки водки, чтобы заглушить боль.

Чемпионат мира среди юниоров был моим первым международным соревнованием, и хотя я не занял там призового места, да и выступил неважно, чемпионат все равно был восхитительным переживанием.

Когда мы прилетели в Международный аэропорт Джона Ф. Кеннеди, Дэйв и я не мылись четыре дня. С момента, когда мы отправились обратно в США, у нас не было никакой возможности помыться и привести себя в порядок. Нашей единственной одеждой были нестираные тренировочные костюмы. Стоит ли говорить, что эта одежда была грязной и от нас пованивало. В довершение всего я был болен. Когда мы проходили через терминал, кое-кто бросал на нас удивленные взгляды.

Дэйв повернулся ко мне и сказал: «Если собираешься заниматься борьбой и зарабатывать этим на жизнь, надо привыкать к превратностям судьбы».

* * *

Дэйв и я пытались прикинуть, в какой университет мы могли бы податься из Калифорнийского университета Лос-Анджелеса, и во время нашей поездки на Мировой чемпионат юниоров Дэйв сказал мне, что мы пойдем в Университет Оклахомы. Я даже и не думал, что он хочет перейти именно туда.

Программа подготовки борцов в Университете Оклахомы не снискала таких же громких лавров, как программа его главного конкурента – Университета штата Оклахома, – но Университет Оклахомы все же имел одну из лучших в США борцовских команд. Борцы Университета Оклахомы, которых называли «сунерами» («оклахомцами»), выиграли семь национальных чемпионатов, а к тому времени больше чемпионатов выиграли только борцы Университета штата Оклахома. Годом ранее команда Университета Оклахомы завоевала второе место в турнире Конференции большой восьмерки, уступив только команде Университета Айовы и обойдя команду Университета штата Оклахома. Затем оклахомцы заняли четвертое место на национальном турнире, причем четверо борцов этой команды стали чемпионами США. Ни один из этих четырех борцов (а это были Роджер Фриззелл, Анджре Метцгер, Изриэл Шеппард и Стив Уильямс) не закончил образование в университете, так что все они должны были бороться в сезоне 1981 года.

Младшим тренером в Университете Оклахомы (и одним из тренеров нашей команды на Мировом чемпионате по борьбе среди юниоров) был Джим Хамфри. Дэйв сказал Джиму, что мы переводимся в Университет Оклахомы.

После нашей поездки на Мировой чемпионат среди юниоров главный тренер Университета Оклахомы Стэн Абел приехал в Пало-Альто, чтобы завербовать нас. Меня удивило, зачем ему это было нужно после того, как Дэйв уже сказал его помощнику, что мы приедем.

Стэн встретился со мной в моей комнате и пустился в обычные посулы, которые расточают новым членам команды. Поскольку я был братом Дэйва Шульца, я не считал эти словеса необходимыми, но Стэн продолжал свое дело.

Через мгновение после того, как Стэн ушел, я подумал: «Пожалуй, мне не следует туда идти». Но Стэн оказался замечательным тренером.

Новость о нашем решении в Калифорнийском университете Лос-Анджелеса восприняли неважно. Мы приехали в студенческий городок этого университета, загрузили все наши пожитки в наш старый «Субару» и пошли попрощаться с Брейди Холлом. Дэйв и Брейди решили провести еще один спарринг перед нашим отъездом.

Брейди провел захват руки Дэйва и сильно заломил ему плечо. После спарринга Дэйв и Брейди поехали домой к Брейди.

Во время этой поездки Дэйв почти плакал. Он сказал Брейди: «Ты пытался травмировать меня».

«Тут ты прав, я пытался травмировать тебя, – ответил Брейди. – Посмотри, что ты наделал. Я знал, что так и случится. Вот почему я не хотел, чтобы ты здесь вообще появлялся. Но ты появился, проявил себя, а теперь уезжаешь и забираешь с собой Марка. А я стою весь в дерьме!»

В тот момент я единственный раз порадовался тому, что я младший и менее ответственный брат Дэйва. Брейди никогда не винил меня за уход из Калифорнийского университета Лос-Анджелеса. Мне никогда в голову не приходило, что Брейди разозлит наш уход. Программа развития борьбы в Калифорнийском университете Лос-Анджелеса находилась в таком хаотичном состоянии, что, по-моему, желание борцов уйти оттуда было вполне естественным. Стабильность – самый важный фактор успеха, и мы покидали нестабильность и расстройство Калифорнийского университета Лос-Анджелеса для того, чтобы у Дэйва и меня была лучшая возможность заниматься борьбой в условиях стабильности и традиций программы Университета Оклахомы.

Когда мы перебирались в Оклахому, все мои пожитки уместились в двух сумках. По дороге мы остановились в Университете штата Калифорния в Бейкерсфилде, где тренером работал наш приятель Джо Сиэй. Джо попытался уговорить нас закончить путешествие прямо в Бейкерсфилде и бороться за его команду. Джо действительно создавал там одну из лучших команд в США, и его предложение было соблазнительным, но борцовский зал был самым маленьким из всех, какие я видел: в зале было место только для одного ковра. Я представить не мог, как в этом зале может тренироваться целая команда.

Дэйв и я обсудили предложение Джо в нашей машине. Поскольку мы были братьями, любившими повеселиться, мы решили продолжить обсуждение в телефонной будке. После того как мы взвесили все «за» и «против», Дэйв сказал: «Давай бросим монетку. Орел – мы едем в Университет Оклахомы, решка – остаемся здесь».

Выпал орел, но думаю, что мы отправились бы в Орегон даже в том случае, если бы выпала решка.

Во время поездки я сказал Дэйву: «В Университете Оклахомы я собираюсь много сидеть». Так я обозначал необходимость консервировать энергию, всю, до последней унции, для того, чтобы бороться за университет.

Я знал, что в Университете Оклахомы Дэйв будет победителем, но в том, как сложатся дела у меня, я уверен не был. Шел всего лишь четвертый год моих занятий борьбой, а мы вступали в одну из самых сильных в США команд.

Завоевание чемпионского титула на командном первенстве Национальной ассоциации студенческого спорта казалось чудом. В Университете Оклахомы от борцов и ожидали именно такого чуда.

Чтобы выжить в борцовском зале Университета Оклахомы, мне надо было буквально выпрыгнуть из шкуры, а не просто несколько улучшить мои результаты. Мне надо было пожертвовать жизнью и тренироваться настолько интенсивно, насколько позволяли мои тело, ум и душа. Величайший противник, с которым мне предстояло столкнуться в Университете Оклахомы, сидел на пассажирском сиденье нашей старенькой «Субару», и, честно говоря, у меня не было хорошего разведывательного отчета о себе самом. Я по-прежнему не знал, кто я таков.

Провал не рассматривался. Вообще. Но, с другой стороны, я понятия не имел, смогу ли я превзойти всех борцов моего веса в тренировках, хитрости, совершенстве и в способности терпеть страдания. В условиях, когда на кон поставлено все, чем я был готов пожертвовать – мое имя, моя репутация, мое представление о себе самом, мое шаткое позитивное отношение к жизни, сама моя жизнь, в конце концов.

Направляясь в Оклахому, я принял девиз «сделай или сдохни». Я буду делать все, что угодно, чтобы стать величайшим бойцом мира. Если у моей мечты был хоть какой-то шанс осуществиться, я должен копить необходимую для этого энергию.

И все же меня терзали серьезные сомнения.

Да была ли у меня хотя бы возможность стать лучшим? Мог ли я исполнить свое обязательство выдержать все, не зная, из чего слагается это самое «все»?

Ни на один из этих вопросов у меня не было ответа. Не знал я и того, что Оклахома станет для меня адом на земле.

Я увидел городок Норман, штат Оклахома, тогда, когда мы приехали туда, чтобы стать студентами. Однажды, во время поездки в поисках места продолжения учебы после школы, я был в городе Стилуотер, где находился Университет штата Оклахома, но то было весной. А лето в Оклахоме – это совсем другая история.

На первой тренировке всю команду построили на берегу пруда для уток за общежитием спортсменов. Мы построились и побежали по вытоптанной дорожке. Господи боже! Я думал, что бегу по поверхности солнца.

* * *

Дэйв и я избрали главной дисциплиной физкультуру, поскольку занятия ею в наименьшей мере отвлекали нас от борьбы. Мы с Дэйвом выбрали как можно больше одинаковых курсов, так что если один из нас отсутствовал из-за соревнований или болел, другой делал все конспекты и делился ими. Чтобы преодолеть проблемы, связанные с дислексией, Дэйв напряженно работал. Я окончил курс со средним баллом 3,0, а средний балл Дэйва был выше моего, но предоставленные нам возможности получить образование мы воспринимали несерьезно. Мы оба пошли в университет, чтобы бороться, а не для того, чтобы получить образование.

В университете Оклахомы меня, возможно, принимали за глухонемого. Я не разговаривал, если это не было совершенно необходимо, или говорил крайне редко и для того, чтобы заставить кого-нибудь рассмеяться. Имея отца-комика, я считал, что если у речи есть наилучшее применение, то оно заключается в том, чтобы вызывать у людей смех.

Впрочем, с борцами моей весовой категории я никогда не пускался в шутки. Если стоишь на ковре, надо превращаться в эгоистичного, алчного ублюдка и мучить противника до тех пор, пока ты сам или звуковой сигнал об окончании схватки не заставит его сдаться. В спорте я очень быстро научился тому, что в своей весовой категории нельзя отдаваться какой-либо дружбе или доверять кому-либо. Устанавливать дружеские отношения допустимо с борцами других, далеких от твоей собственной весовых категорий. Ты знаешь, что такие люди не будут оспаривать твое место в команде. Дружба с ними даже поощрялась. Находиться в окружении успешных людей полезно – это мотивирует. Если кто-то достигает великолепных результатов в борьбе, такого человека надо уважать. Если такого уважения нет, ты не уважаешь то, чем сам хочешь стать.

Но в своей весовой категории и категориях, близких к ней, обо всем этом надо забыть.

Я напряженно работал над тем, чтобы сделать себя как можно более недоступным. Я всегда говорил меньше, чем тот, с кем я разговаривал. А когда мне надо было говорить, я сводил объем сказанного до минимума. Людей, которые не занимались борьбой, я избегал настолько, насколько это было возможно. За исключением студенток, знакомиться с которыми я, конечно, хотел. Я часто носил солнечные очки и наушники для того, чтобы люди не знали, смотрю я на них и слушаю ли я их. Я не хотел, чтобы кто-нибудь знал, о чем я думаю и что я чувствую.

При уровне, которым обладали окружавшие меня в Университете Оклахомы борцы, мне было необходимо любое преимущество, которым я мог заручиться. Такие преимущества включали и ауру устрашения. Я не мог позволить себе такую роскошь, как проявление моей человечности. Потому что, как только другие начинали понимать меня, аура устрашения начинала слабеть, разваливаться. Это причиняло мне вред в отношениях с другими людьми, особенно с представительницами противоположного пола. Но ради победы надо было жертвовать всем.

Все университетские борцы жили на одном этаже общежития, но я не считал, что могу позволить себе проявления сострадания, дружбы или доверия. В борцовском зале все эти качества будут использованы против меня же.

Дэйв был другим. На ковре он становился безжалостным варваром, но, покинув ковер, он снова превращался в ангела. Впоследствии он научился говорить по-русски и мог непосредственно общаться с русскими и лучше понимать то, как мыслят лучшие борцы мира. Русские борцы и болельщики уважали это умение Дэйва до такой степени, что на турнире в Тбилиси в советской Грузии Дэйв мог сидеть на трибунах и болтать с болельщиками, а потом выходил на ковер и терзал следующего соперника, после чего переодевался, возвращался на трибуны и продолжал болтать с болельщиками.

Со мной в межсезонье происходило что-то другое. В межсезонье я развлекался как безумный, но с ноября и до третьих выходных марта для меня не существовало ничего, кроме борьбы. Борьба была для меня всем миром, даже когда я покидал борцовский зал.

Из-за смены университета нам с Дэйвом пришлось пропускать соревнования в первый год пребывания в Университете Оклахомы. За свою долгую спортивную карьеру я был свидетелем того, что некоторые спортсмены превращали свой год освобождения от соревнований в год каникул, практически отпуска. Но не я. Я не считал, что нахожусь в достаточно хорошей форме для того, чтобы постоянно входить в состав команды, и потому решил обратить год освобождения от соревнований в преимущество.

Тренеры Абел и Хамфри составляли отличную пару наставников. Тренер Абел не слишком глубоко вдавался в технические аспекты борьбы. Он дважды становился чемпионом Национальной ассоциации студенческого спорта, но в те времена, когда техника как условие успеха была не так уж и важна. А тренер Хамфри, который продолжал карьеру борца, хорошо знал технику и больше разбирался в техническом аспекте тренерской работы. У тренера Абела было отличное понимание сути и цели программы, и он отлично строил команду, которая была настолько хороша, насколько она могла быть.

Конкуренция за места в команде борцов Университета Оклахомы должна была быть жесткой, и придуманная тренером Абелом стратегия сплочения команды была весьма беспощадной. Абел набрал очень много одаренных ребят, набил ими борцовский зал и заставил их бороться друг с другом до тех пор, пока в победители не выходили самые сильные. К тому же Абел очень мудро распоряжался деньгами, выделенными Национальной ассоциацией студенческого спорта. Он велел всем борцам, приехавшим в университет из других штатов, получить в Оклахоме водительские права и зарегистрироваться в качестве избирателей в округе Кливленд, так что все мы соответствовали критериям, предъявляемым к жителям Оклахомы, и получили право на сниженную плату за обучение как жители штата. Затем Абел велел нам подать заявления на получение грантов Пелла, предоставляемых федеральным правительством, и убедился в том, что мы указали нулевые доходы за предыдущий год. (Это было чистой правдой, но для Абела было важно убедиться в том, что мы последовали его указаниям.) Гранты Пелла покрывали стоимость обучения для жителей штата, что позволило направить пособия, которые мы получали как спортсмены, на привлечение новой когорты борцов. Если бы мне надо было платить за обучение в Университете Оклахомы после окончания первого курса, я не смог бы даже заниматься борьбой.

Думая о том, что мне предстоит в следующем году, я понимал, что моим главным соперником в битве за место в команде Университета Оклахомы станет Изриэл Шеппард, выступавший в весе до 158 фунтов борец, который был, казалось, высечен из камня и был крепче гвоздей. (Имя Шеппарда часто писали неправильно, называя его Израэлом. Я несколько раз произносил его имя неправильно, до тех пор, пока секретарь тренера борцов не поправил меня. С тех пор я всякий раз проверяю, правильно ли написал имя Шеппарда.)

Когда я познакомился с Изриэлом, он был уверенным в себе, нахальным парнем, который не имел ничего против того, что привлекает к себе внимание тренеров. Тренер Абел был, по-видимому, вполне доволен тем, что Изриэл выступает в моем весе. Я понимал, что у меня есть единственная альтернатива: как гласил один из моих девизов, «убей – или будешь убит».

Спарринги с Изриэлом были запредельно напряженными. Борцовский зал в Университете Оклахомы был не настолько хорош, как следовало ожидать в рамках такой авторитетной программы. В центре зала находились три обвязанные матами колонны, но одна колонна не была обвязана матами, и в одном небольшом месте там была голая древесина. Однажды я попытался бросить Изриэла головой в это место, но промахнулся.

Изриэл заплетал волосы в косички, которые казались сплетенными из тончайшей стальной проволоки. Когда мы боролись, я терся лицом об эти косички. Иногда это трение оказывалось настолько сильным, что, когда в душе струя воды попадала на растертые места, я вздрагивал от боли. Однажды я заметил, что пена на верхней левой стороне моей головной повязки протерлась и спрятанная под пеной алюминиевая пластина практически выпирает наружу. Этот кусок алюминия был отточен почти до остроты бритвы. В следующий раз, когда Изриэл попробовал пройти мне в ноги, я блокировал его движение головой и заметил, что алюминиевая пластина слегка порезала Изриэла. Так я нашел ответ на его косички. Кажется, после этого он перестал заплетать косички так часто, как делал это ранее.

В то время я интересно относился к Изриэлу. Поскольку он был противником, он был мне безразличен, однако он оказался одним из самых ценных людей в моей жизни, поскольку я мог оттачивать в борьбе с ним самые жесткие приемы, не испытывая ни малейших угрызений совести. То, что я так часто сходился с Изриэлом в спаррингах, явно помогло оттачиванию моего борцовского мастерства.

Иногда на тренировках мы отрабатывали только броски противника на ковер из положения стоя. Я принял решение: с кем бы я ни боролся, я никогда первым не скажу: «Меня сделали». А еще я решил, что независимо от того, кто кого бросил на ковер, я всегда первым буду становиться в центр ковра, готовый к продолжению схватки. Когда мне удавалось заставить двух-трех парней за день сказать: «Меня сделали», я знал, что моя стратегия действует.

Постоянным элементом тренировок, которыми тренер Абел поддерживал нашу физическую форму, были подъемы бегом по лестнице футбольного стадиона Оуэн-Филд. Однажды, когда мы добежали до крыши стадиона, я, чтобы доказать другим борцам (и себе самому), что ничего не боюсь, залез на одной руке на край кровли, похлопывая другой рукой по стене. Когда я понял, что все в команде увидели мой трюк, я забрался обратно. После этого некоторым другим членам команды пришлось доказывать, что и они могут сделать то же самое.

Тренировки были настолько интенсивными, что после них мы выглядели как участники соревнований по какому-то диковинному виду водного спорта, которым занимаются одетыми. Мы с головы до пят так сильно истекали потом, словно окунались в бассейн. Когда одного из нас бросали на ковер, после него на ковре оставались большие мокрые пятна, и в зале неизменно стоял туман. Когда мы уходили с тренировок, в туфлях у нас хлюпало.

Но мне нужна была еще большая нагрузка. Ну, на самом деле я не то чтобы хотел большей нагрузки, я нуждался в большей нагрузке. После тренировок я подтягивался, качал пресс, отжимался, приседал, прижавшись спиной к стене, и прыгал лягушкой. Ежедневно я тайком проводил еще одну тренировку. Я полагал, что мои противники, которые на самом деле были членами моей команды, не поймут, почему на тренировках я устаю не так сильно, как они, и это подорвет их уверенность в себе, когда мы сойдемся на ковре.

Любой мой день состоял из двух частей: до тренировки и после нее. До тренировки я был предельно собран и серьезен: я боялся тренировки. Вероятно, я выглядел так, словно меня вели к виселице. А после тренировки я, довольный тем, что тренировка закончена, был счастлив и расслаблен.

Я понимал, что в том сезоне у меня было одно огромное преимущество над Изриэлом: ему надо было сбрасывать вес и соревнования оказывали на него психологическое давление. Я же был освобожден от этих напастей. И изо всех сил старался избежать их, особенно необходимости сбрасывать вес. Если у меня появлялось ощущение того, что я обретаю небольшое превосходство над Изриэлом, я использовал это преимущество для того, чтобы хоть чуть-чуть сдвинуть его вниз и получить еще одно небольшое преимущество над ним. До того как мне придется биться с ним за место в команде, оставался год, и я стремился постоянно и устойчиво, дюйм за дюймом, обходить его.

По ходу сезона я стал понимать, что начинаю одолевать Изриэла и переламывать отношение ко мне тренера Абела. Я был уверен, что он замечает мои успехи.

Изриэл на чемпионате Национальной ассоциации студенческого спорта занял третье место в своем весе. К счастью, тренер Абел не планировал стравить нас с Изриэлом в одной категории.

 

Глава 06

Национальный чемпион!

Казалось, меня озарил снизошедший с небес луч света, открывший мне секреты борьбы.

Это ощущение я могу назвать только озарением.

Второй год нашего с Дэйвом пребывания в Университете Оклахомы стал первым сезоном, когда мы могли выступать на соревнованиях, и первым сезоном, когда я весил больше Дэйва. Тренер решил на год освободить Изриэла от соревнований, и мне предстояло нагнать вес до 167 фунтов (75,7 кг).

Моими первыми соревнованиями стал Открытый чемпионат Великих равнин, который проходил в штате Небраска. Это был тот самый турнир, на котором Дэйв, еще будучи старшеклассником, победил двукратного чемпиона Национальной ассоциации студенческого спорта. В финале в категории до 167 фунтов я встретился с Майком ДеАнной, который в 1979 году занял второе место на чемпионате Национальной ассоциации студенческого спорта. Я вел в счете 3:1 или 4:1, и мы были в стойке, когда на меня снизошел луч света.

Я был в стойке, и вместо того, чтобы атаковать меня на нижнем уровне, Майк тоже стоял прямо и просто не предпринимал ничего, словно гадая, не упустил ли он чего-нибудь вроде истечения времени или остановки схватки судьей. Помню, в тот волшебный момент я посмотрел на Майка и подумал: «У него нет никаких шансов».

С того момента все, что я делал в той схватке, проходило на ура, и я победил на моем первом открытом турнире со счетом 8:1. Я был готов ко всему, с чем мог столкнуться в борьбе, за исключением тайного приема Дэйва.

Однажды на тренировке я боролся с Дэйвом. Я атаковал его, а он бросил меня через спину с захватом руки и шеи. Я держал его за руки, ожидая, когда он начнет резкий разворот. Тогда бы я встал на ноги и не был бы повержен на ковер. Но Дэйв не стал разворачиваться. Вместо этого он продолжал держать меня в захвате. Следующее, что я помню, было сном о том, что я пасусь с коровками на пастбище и смотрю вверх, на птичек и облака. Когда я очнулся, Дэйв стоял надо мной, заливая своим потом мое лицо.

«Ты на лопатках», – сказал Дэйв с широкой довольной улыбкой.

Я ушел с ковра, стянул с себя майку, схватил Дэйва за уши и ударил его головой.

В последующие месяцы я просил Дэйва повторить тот захват. Потом я сказал ему, что хочу попробовать повторить этот прием. Мы месяцами повторяли этот прием, снова и снова – до тех пор, пока однажды во время спарринга я не повалил его на ковер. Это событие стало для меня одновременно днем рождения, Рождеством и Новым годом.

Так появился прием, который я впоследствии назвал «броском Шульцев с передним захватом руки и шеи». Этот прием заключался в том, что мы зажимали голову противника и его яремную вену под мышкой, перекрывая ему воздух и нарушая кровоснабжение его мозга. Это «отрубало» противника. А затем мы укладывали его на спину, расположив тело так, чтобы он выглядел человеком, находящимся в сознании, до тех пор, пока он действительно не приходил в сознание. Наши противники, как и я в тот день, когда Дэйв впервые провел свой прием на мне, даже не знали, что побывали на лопатках. Этот прием дал нам такое ошеломляющее преимущество, что международный дисциплинарный комитет запретил его применять отдельным постановлением.

* * *

Занявший второе место на чемпионате Национальной ассоциации студенческого спорта 1980 года Перри Хаммел из Университета штата Айова, был одним из самых сильных борцов, которых я встречал. Он, как и я, был второкурсником, и в следующие три года мы шесть раз сходились в поединках, в которых каждый из нас одержал по три победы, причем во всех шести схватках счет был почти равным.

Наша первая схватка состоялась на соревнованиях между Университетом Оклахомы и Университетом штата Айова, в котором те соревнования и проходили. Условия для борьбы там были одними из самых сумасшедших, в которых мне пришлось выступать в мои студенческие годы. Казалось, все вокруг были настроены против нашей команды, и в зале было полным-полно болельщиков, выкрикивавших оскорбления в наш адрес, обзывавших нас всеми мыслимыми (и немыслимыми) ругательствами. Никогда больше не слышал столько непристойностей, как на тех соревнованиях.

Хаммел и я просто бросались друг на друга, много раз сталкиваясь лбами. Он победил меня со счетом 7:4, причем судьи дали ему четыре очка, на которые меня оштрафовали за уклонение от борьбы. Я был уверен, что меня засуживают, и после того, как меня в последний раз оштрафовали на два очка за пассивность, я боднул Хаммела что было сил. Мне было наплевать на то, что меня могут снять с соревнований. Я был разозлен, понимал, что проигрываю, и хотел, чтобы перед будущими встречами со мной Хаммелу было над чем задуматься.

В следующий раз я встретился с Хаммелом в финале чемпионата Конференции «Большой восьмерки», который проходил в Галлахер-Холле в студенческом городке Университета штата Оклахома. Я проиграл ему со счетом 4:6. В финале своей конференции мы победили команду айовцев с небольшим отрывом, но, уходя с арены, я вытащил доставшуюся мне серебряную медаль из сумки и зашвырнул ее на крышу. Позднее я выкинул и новые борцовки известного бренда, в которых выступал на тех соревнованиях, и стал носить старые тренировочные борцовки.

На чемпионате Национальной ассоциации студенческого спорта, проходившем в Принстонском университете, я занимал третье место в рейтинге борцов в весе 167 фунтов, но результаты жеребьевки не слишком мне благоприятствовали. В первом туре я победил Майка Шитса, первокурсника из бывшей соперницей команды Университета штата Оклахома, но могу сказать, что он не быстро вполне пришел в себя.

В третьем туре я встретился с посеянным шестым Джоном Рейхом из Военно-морской академии США. Перед схваткой мне все время говорили о том, что Рейх отлично борется в партере. Наслушавшись этих рассказов, я серьезно переоценивал его. После безрезультатного первого периода Рейх начал второй период в позиции сверху. Я не вывернулся из-под него. Он контролировал меня сверху в течение минуты, а потом мы выкатились с ковра у моего угла. Тренер Абел сгреб меня и заорал прямо мне в лицо: «Вали отсюда к чертовой матери сейчас же!» Одним-единственным приказом тренер сбил с меня безволие.

«Так вон оно как, – сказал я себе. – Меня выгоняют?!»

Я занял оборонительное положение в партере на ковре, и, как только судья дал свисток, я менее чем за секунду вывернулся из-под Рейха. В тот момент я понял, что несмотря на все, что мне рассказали о Рейхе и его умении удерживать противника в нижнем положении, это было несравнимо с моим умением выворачиваться. Я победил Рейха со счетом 15:9 и даже покатался на нем, несмотря на преимущество, которое было у него в начале схватки. Тогда я в последний раз придал слишком большое значение тому, что мне рассказывают о моих противниках.

Победа над Рейхом вывела меня в полуфинал, где я встретился с Перри Хаммелом. Мы сражались очень жестко, и по решению судей счет у нас был 4:4. Затем я одолел его в овертайме.

После того матча мы все прошли контрольное взвешивание и командой отправились на ужин в «Сабвэй». Мы уже набрали достаточно баллов для того, чтобы занять командное второе место, и тренер Абел принимал поздравления. Он указал на меня и сказал, что моя победа обеспечила команде второе место. Слышать это было приятно, но, честно говоря, меня не слишком интересовал командный счет. Для меня ничто не имело значения, кроме финала, который должен быть состояться на следующий день, когда мне в третий раз за сезон предстояло сойтись с Майком ДеАнной.

На следующее утро я сказал тренеру, что останусь в гостинице и буду отдыхать, пока остальные пойдут на первые схватки. Тот ответил, что заедет за мной и привезет меня на арену. Примерно за полтора часа до финального поединка от него не было ни слуху ни духу. Я пробежал двадцать кварталов до арены и обнаружил, что тренер сидит в углу Роджера Фриззелла, который боролся за третье место в весе до 150 фунтов.

– Вы оставили меня в гостинице, – сказал я тренеру. – Мне пришлось бежать.

– Вот и славно, – усмехнулся он. – Заодно и размялся. Готовься к выходу.

Бег и в самом деле хорошо меня разогрел, но я задавался вопросом, когда бы тренер вспомнил о том, что должен заехать за мной, если б я не появился.

Непосредственно перед началом финальных схваток устроили церемониальный парад, на котором борцы, которым предстояло бороться за звание чемпионов, должны были стоять рядом друг с другом. Говорить о неприятном. Я слова не сказал ДеАнне.

Андре Метцгер был первым борцом нашей команды, который проводил схватку за звание чемпиона в весе до 142 фунтов. И он выиграл поединок. Затем пришел черед Дэйва.

Когда Дэйв боролся с Рикки, над которым он в двух предшествующих встречах одержал убедительные победы, я разогревался за трибунами. Я мельком глянул на табло и увидел, что Дэйв ведет в счете (3:0), а вскоре услышал рев публики и понял, что Дэйв бросил Рикки на спину и завоевал титул чемпиона. Я вышел из-за трибуны, чтобы выйти на ковер и тут увидел, что по ковру, подняв руки, носится Рикки. Он положила Дэйва на лопатки. Я был ошеломлен, потому что поражение Дэйва было разочарованием года. Я сказал себе, что проигрыш Дэйва не должен сказаться на мне.

Во втором периоде я вел со счетом 4:1, но тут судья сделал мне два предупреждения за уклонение от борьбы, что сократило мое преимущество до одного балла. Впереди было еще полтора периода, но следующее предупреждение за пассивность даст Майку два очка. Такие предупреждения и штрафы были, кажется, методом команды Университета штата Айова, и во время борьбы судья стоял практически прямо передо мной. Вполне естественно, что он поднял руку, чтобы получить от боковых судей подтверждение двух штрафных очков, которые он хотел присудить моему противнику. Я немедленно взял тайм-аут еще до того, как это подтверждение было получено, пошел в свой угол и там лег. Рон Трипп, один из ассистентов нашей команды, спросил, в чем дело. Судья стоял там же, глядя на меня и с предельным интересом ожидая моего ответа.

– Колено, – сказал я.

Трипп начал массировать мое левое колено.

– Другое колено, – сказал я Триппу.

Не думаю, что Трипп купился на мои слова.

Я хотел сказать Триппу: «Успокойся. Речь идет о титуле национального чемпиона, и я уже достаточно натерпелся от этого судьи».

Подтверждения штрафных баллов так и не последовало.

После тайм-аута, взятого на устранение травмы, я вышел на ковер и покатался на Майке до конца периода.

Третий период я начал в партере, но через несколько секунд вывернулся из-под Майка и положил его на лопатки. Он вывернулся, но я положил его снова. Я победил со счетом 10:4, причем половину своих очков Майк получил в виде штрафов, которые я получил за пассивность. Свой первый титул чемпиона по борьбе Национальной ассоциации студенческого спорта я отметил выполнением на ковре моего традиционного сальто назад.

Перед отъездом домой я пошел в мастерскую трафаретной печати и заказал там футболку с надписью «ЧЕМПИОН НАЦИОНАЛЬНОЙ АССОЦИАЦИИ СТУДЕНЧЕСКОГО СПОРТА» на спине. В самолете, на котором мы летели домой, я был в этой футболке. Неважно, что произойдет в моей карьере дальше. По крайней мере, мое имя навсегда останется в списке национальных чемпионов.

* * *

После того чемпионата я вернулся в Пало-Альто. Крис Хорпел пригласил меня в Ньюпорт-Бич расслабиться и потренироваться с некоторыми местными парнями. Во время моего пребывания там дела у нас пошли неважно. По-видимому, я не нравился Крису так, как нравился раньше. У меня появилось неприятное ощущение того, что Крис считает себя выше меня, возможно, в интеллектуальном отношении. Ведь он закончил Стэнфорд.

По какой-то причине Крис избрал предметом нападок мои манеры за столом. Манеры у меня были плохими. В Университете Оклахомы я жрал, как скотина, вырывая куски мяса из цыпленка или бифштекса зубами так, словно я рву теми же зубами руки-ноги соперников. Да ладно, застольные манеры – это было лишь частью моего образа. Окружающие должны были понять: для меня пища – это топливо, которым не надо наслаждаться. Его надо потреблять.

Крис пытался научить меня изящному искусству трапезы. В тот период жизни я был не слишком озабочен тем, как веду себя за столом. (Хочу добавить, что теперь-то я приобрел некоторые манеры.) К тому же мне казалось, что Крис такими наставлениями пытается обрести превосходством надо мной, пришибить меня. Не знаю, зачем ему это было надо, но мне его наставления были точно не нужны. Чем больше он старался обучить меня, тем хуже я себя вел. Крис сдался. Я был доволен тем, что настоял на своем.

После поездки в Ньюпорт-Бич я поехал в Эшленд отдохнуть и поработать с борцами из южного Орегона. Так уж случилось, что в колледже младший тренер команды Университета штата Айова проводил летний лагерь, и с ним там был Эд Банак. Я поверить не мог, что Эд находится буквально у меня на заднем дворе!

Я вырос почти до размеров Эда. Несколько раз я тренировался вместе с ним и очень неплохо боролся с ним в спаррингах. Это усилило мою уверенность в собственных силах и мастерстве, с которой я вступил в следующий год.

Однажды в лагере я сходил в борцовский зал университета южного Орегона, когда там тренировалась вся команда. Все знали, кто я таков. Когда-то я жил в Орегоне и вернулся как первый чемпион первого дивизиона Национальной ассоциации студенческого спорта из Эшленда.

Конечно, все парни хотели взглянуть на меня и схватиться со мной. Я дал им такую возможность. Всем. И сразу же.

Я вышел на середину ковра, и все борцы, один за другим, из всех весовых категорий пробовали повалить меня. Благодаря летним схваткам с Дэйвом, который буквально заставлял меня бороться, я стал почти неуязвим в защите. При всем уважении к Национальной ассоциации студенческого спорта замечу, что между борцами первого дивизиона этой ассоциации и борцами Национальной ассоциации университетского спорта есть существенная разница, и ни один из парней не смог бросить меня на ковер. Мне казалось, что я могу целый день стоять на ковре и никто меня не повалит.

Во время этой игры в зал вошел тренер команды южного Орегона Боб Рейм, который стал смотреть, как его борцы, один за другим, не могут справиться со мной. Очевидно, Рейм увидел достаточно, потому что вышел на ковер, размахивая руками, и, крикнув мне: «Убирайся отсюда к черту!», выставил меня из зала. Такое случалось не впервые.

Рейм был одним из тренеров, слышавших, как во время вербовки Дэйва в студенты университета он назвал меня наркоманом. Прекратив курить марихуану и занявшись борьбой, я появился в борцовском зале университета южного Орегона на тренировке, а Рейм перед всей своей командой назвал меня «наркошей» и велел мне покинуть зал, сказав: «Наркоманам тут не место».

Когда по приказу Рейма я уходил во второй раз, мне оставалось только тряхнуть головой.

Когда я уходил, Рейм кричал мне: «Ты разрушаешь уверенность моей команды». В тот зал я никогда больше не возвращался, хотя через много лет, после того как Рейм отошел от тренерской работы, мы подружились.

* * *

В начале нового сезона я весил 177 фунтов (чуть больше 80 кг). Изриэл Шеппард вернулся в команду после истечения года, когда он был освобожден от соревнований. Чтобы усилить команду, тренер Абел поставил Изриэла в категорию до 158 фунтов, передвинул Дэйва в категорию до 167 фунтов, а меня поставил в категорию до 177 фунтов.

Это означало, что мне не надо было сильно сбрасывать вес и я мог сосредоточиться на поддержании формы в процессе тренировок.

Борьба – это сочетание техники, физической формы и удачи. С удачей ничего не поделаешь. Но техника и физическая форма зависят всецело от борцов. Дэйв заставил всех борцов повысить внимание к технике, но физическая форма оставалась именем этой игры. Резкие, взрывные движения требуют отличной физической формы. Для того чтобы выполнять приемы энергичнее, быстрее и чаще, чем другие, и раньше, чем это сделает противник, борцу надо находиться в невероятно хорошей физической форме. Борьба – не легкий спорт, но ключ к совершенству прост: приемами и физической формой борец должен заниматься как одержимый. Чтобы обрести форму, необходимую для побед на мировом уровне, я загонял себя до пределов моих возможностей и изо дня в день испытывал страдания. Чтобы привести себя в нужную форму, я превратил свою жизнь в ад.

Когда я терпел поражение от противника, выброс энергии был единственным способом восстановления положения. Но эту энергию надо было направить на выполнение приемов, которые приносили баллы, в противном случае энергия уходила впустую.

В рамках выбранной мною основной дисциплиной науки об упражнениях профессор как-то проверил максимальный объем кислорода, который могло потребить мое тело. Мой показатель оказался невероятно низким для борца или любого спортсмена. Это означало, что мое тело неэффективно потребляет кислород.

Мне отчаянно было нужно улучшить состояние сердечно-сосудистой системы. К счастью, в мой младший сезон продолжительность студенческих матчей была сокращена с 8 минут до 7. На ковре судьи отдавали предпочтение борцам с лучшими показателями кислородного обмена, а я был не таким. В тот год продолжительность схваток в вольной борьбе, которые, в сущности, не проводились в студенческой борьбе, была сокращена с 9 до 6 минут также на национальном и международном уровнях. Сокращение продолжительности схваток было для меня существенной выгодой.

Сезон я начал с победы на турнире Великих равнин, который я выиграл второй год подряд, но на этот раз в более тяжелом весе. Эта победа давала мне право представлять США на соревнованиях, которые должны были пройти позже в том же году в России.

Во время встречи команд университетов Оклахомы и Висконсина я во время схватки единственный раз поговорил с противником. Я боролся с Деннисом Лиммексом, который в своем весе был лучшим из завербованных в команду старшеклассников. Я одолел его довольно легко, поймав его в завершающуюся броском на лопатки комбинацию, которую называют захватом через ногу. Я уложил его на спину, и он стоял на «мосту», когда я захватил его голову левой рукой.

Поскольку он был в выгнутом положении, его нога оказалась в пределах досягаемости, и я захватил его ногу правой рукой, еще сильнее потянул ее к его голове – почти вплотную. У борцов такое положение называется «ответом на телефонный звонок», потому что вы фактически укладываете ногу противника ему на ухо.

Лиммекс закричал от боли.

– Ложись на лопатки, – сказал ему я.

– Не могу, – ответил он.

Тогда я потянул его ногу еще сильнее. Индюшка попыталась вырваться! Я уже почти заставил его «ответить на звонок», когда он закричал громче. Его тренер Расс Хелликсон выскочил на ковер и оттащил меня от своего борца. Официально я выиграл в результате дисквалификации противника из-за вмешательства тренера, но если я одерживал победу, мне было все равно, как именно я побеждал.

* * *

Когда мы отправлялись на соревнования, которые проходили где-то неподалеку, тренер Абел набивал свой микроавтобус Winnebago нами так, что мы были там как сельди в бочке. Мы ездили в Чикаго, где я проиграл Эду Банаку со счетом 4:5, проиграл в четвертый раз подряд в финале турнира центральной части США, который проходил в Северо-западном университете. В той же поездке я поиграл борцу-первокурснику из Кентукки, хотя и лидировал со счетом 8:0. Я перевернул его на спину, и он даже не коснулся моего затылка. Он просто прогнулся. Судья счел это удачным оборонительным приемом и дал баллы парню из Кентукки. Оборонительный прием происходит тогда, когда один борец находится в нижней позиции, а борец, находящийся сверху, переворачивает соперника на спину, но тот берет в захват голову борца, находящегося сверху.

Тот первокурсник из Кентукки ни разу не брал в захват мою голову, но судья засчитал ему еще балл за успешную оборону, и я проиграл схватку. Я был настолько зол, что швырнул свою головную повязку и, не сходя с места, вызвал судью на поединок. Я не отказался от вызова, что стоило нашей команде двух штрафных баллов.

То было жалким выездом, да и поездка в битком набитом парнями микроавтобусе была немногим лучше.

После той поездки я поехал в Советский Союз на турнир в Тбилиси, который считался самым трудным турниром в мире. На том турнире я занял четвертое место, но душой я тогда был не в СССР, а в США.

Я делил комнату с борцом из Сиракьюса Джином Миллсом, известным под кличкой «невзрачный Джин, который работает как машина». Как-то я проснулся посереди ночи и увидел, что Джина в комнате нет. Я уселся на кровати и начал думать о том, что через три дня после возвращения в Штаты мне придется бороться с Эдом Банаком на командных соревнованиях команд университетов Оклахомы и Айовы. Тут в комнату вернулся Джин, который ходил сбрасывать вес и теперь стал стирать свое трико в душевой. Он заметил, что я сижу в постели почти в полном мраке.

– Что случилось, Шульци? – спросил он.

На что я ответил:

– Ненавижу… ненавижу Банака.

Джин рассмеялся.

На самом деле я вовсе не ненавидел Эда. Я ненавидел то, что он продолжает побеждать меня, и я не мог понять, почему.

Турнир в Тбилиси навсегда изменил мой стиль борьбы. Тот советский борец, который победил в моей весовой категории, использовал неравновесную, качающуюся стойку. Когда противник идет в атаку, он обычно отталкивается ногой, находящейся сзади, так что стойка «вразножку» экономила полушаг. До этого я использовал фронтальную равновесную стойку на раздвинутых ногах, но сразу же переключился на качающуюся стойку, позволявшую мне хорошо действовать левой ногой.

Вернувшись из России в Оклахому, я испытал последствия смены часовых поясов и перелета на запад. Я проснулся в четверть четвертого дня, через 15 минут после того, как началась тренировки, помчался в зал и открыл свой шкафчик. Пришел тренер Абел, который наорал на меня за опоздание, запер мое барахло в шкафчике и выгнал меня из команды.

Я подумал, что тренер просто очень нервничает в преддверии встречи нашей команды с командой борцов Университета Айовы, важнейшей встречи того сезона.

Потом Абел выгнал из команды Дэйва и Метцгера и ушел из раздевалки. Вид тренера, теряющего лицо подобным образом, выводил из душевного равновесия. Я отпер свой шкафчик, вытащил спортивную форму и пошел сбрасывать вес.

Тренер никогда не говорил нам, что нас вернули в команду, но на следующий день, когда настало время идти на взвешивание, он назвал наши имена.

На соревнованиях с борцами Университета Айовы Дэйв и я отошли от нашей традиционной практики. Обычно мы прохаживались за рядом кресел, стоявшим за тем, что был отведен для борцов. Перед схватками я начинал прохаживаться раньше, чем кто-либо из известных мне борцов. После того как я закончил карьеру в студенческом спорте, один из борцов сказал, что мне дали кличку «Иноходец». Прогулки в зале перед схватками были моим способом метить территорию. Прохаживаясь, я ни на кого не глядел, но был уверен, что все меня видят, словно я заявлял: «Я здесь, и я выиграю этот матч».

Но в тот день, когда мне предстояла схватка с Эдом, Дэйв предложил мне пойти в уединенное помещение, чтобы на время отключиться от происходящего на арене. Дэйв нашел такое помещение и сел, прислонившись к стене. В эту комнату вошел мальчик лет девяти или десяти. Он искал туалет. Дэйв указал ему дорогу в туалет. Годы спустя у меня состоялся разговор с этим мальчиком. Он вырос и связался со мной, чтобы спросить, помню ли я, как он вошел в комнату, где сидели Дэйв и я. Я ответил, что помню этот случай. И он сказал: «Никогда не забуду тот момент. Как только я вошел в ту комнату и увидел вас, я почувствовал в комнате такое напряжение, что его можно было ножом резать».

Дэйв вышел на ковер раньше меня. Он боролся с Кингом Мюллером. Одно колено Мюллера было туго забинтовано, и Дэйв здорово отделал Кинга. Он сделал высокий захват перебинтованной ноги Кинга и провел болевой прием, который я называл переломом колена. Журнал Amateur Wrestling News опубликовал фотографию, сделанную как раз в тот момент, когда Дэйв валил Кинга. Рот Кинга был широко открыт. Он кричал, а его пальцы были судорожно вытянуты, словно его казнили на электрическом стуле.

Моя схватка с Эдом оказалась сенсационной. Раз пять-шесть один из нас выходил вперед. За 10 секунд до конца поединка я уступал Эду со счетом 8:9. Свободной рукой я бросил Эда себе на плечи, захватил его бедро и, удерживая его ноги, бросил его на спину. Я посмотрел на зрителей и увидел, как 11 тысяч человек одновременно с криками вскочили со своих мест. Бросив Эда на ковер за две секунды до конца встречи, я победил со счетом 10:9. Это было первым за два года поражением Эда.

Перед схваткой тяжеловесов, которая завершала командные соревнования наших команд, счет был 17:17. Нашим тяжеловесом был Стив Уильямс. Хотя Уильямс боролся только два с половиной месяца в году, он был отличным тяжеловесом. Он учился в университете как игрок в футбол и присоединялся к команде борцов только после рождественских каникул. Уильямс станет четырехкратным чемпионом Америки по версии Национальной ассоциации студенческого спорта и в том сезоне завершит чемпионат Национальной ассоциации студенческого спорта вторым, уступив только будущему великому тяжеловесу-олимпийцу Брюсу Баумгартнеру. Совсем неплохой результат для человека, занимающегося борьбой время от времени. Страшно подумать о том, каким бы выдающимся борцом стал Стив Уильямс, если бы борьба была его основным видом спорта.

Более важным было то, что Стив отличался душевными качествами. Всякий раз, когда нам за пару дней до соревнований надо было сбрасывать вес, он надевал полиэтиленовые пакеты и потел, вместе со всеми бегая по залу и занимаясь на велотренажере, хотя сбрасывать вес ему, как тяжеловесу, было не надо. Он делал это по одной причине: он хотел мучиться вместе с товарищами по команде. Этот факт говорит о том, каким человеком был Стив.

После окончания университета Стив прославился своими успехами в профессиональной борьбе, в которой его лучше знали под его спортивной кличкой «Доктор Смерть». Стив умер в 2009 году в возрасте 49 лет от рака горла. У него было золотое сердце. Я любил его и теперь скучаю по нему.

На встрече команд университетов Оклахомы и Айовы Стив боролся с близнецом Эда Лу. Чтобы понять, что предстояло Стиву в тот день, скажу, что Лу выиграл чемпионат Национальной ассоциации студенческого спорта и завоевал золотую медаль на Олимпийских играх 1984 года в весе 220 фунтов.

Стив и Лу свели свой поединок вничью, и матч команд университетов Оклахомы и Айовы закончился со счетом 19:19. Этот матч был одним из самых волнующих командных соревнований, в которых мне довелось участвовать в качестве борца или тренера.

На Чемпионате «Большой восьмерки» я победил Перри Хаммела, снова в дополнительное время, а Дэйв занял второе место, уступив Майку Шитсу из Университета штата Оклахома. Мы оба вышли в турнир Национальной ассоциации студенческого спорта.

 

Глава 07

Побег из ада

«Марк Шульц – хороший спортсмен, но для того, чтобы стать хорошим борцом, мало быть хорошим спортсменом. Чтобы стать хорошим борцом, нужна эмоциональная стойкость, а в этом отношении я превосхожу Марка Шульца». Журнал Amateur Wrestling News в анонсе студенческого национального чемпионата по борьбе процитировал эти слова Эда Банака.

Когда журналист этого журнала брал у меня интервью для той же статьи и спросил, как я оцениваю свои перспективы на турнире, я ответил, что не знаю, как сложатся дела, но думаю, что турнир будет походить на состязание в спортивной ходьбе, в котором победит тот, кто окажется впереди всех на финише.

Когда я прочел слова Банака, я сказал себе: «Если мы сойдемся в финале, одному из нас придет конец».

В борцовском зале Университета штата Айова стояла жуткая жара. Я был там, сбрасывая вес, и всем находившимся в зале, казалось, предстояло участие в турнире. В числе прочих были и парни моего веса.

Я старался ни на кого не смотреть. Но потом рядом со мной сел борец из Стэнфорда. Улыбающийся и счастливый, он попытался завязать со мной разговор. Я не обратил на него внимания, встал и продолжил занятия. На общение не было времени, а мысль о том, что можно быть довольным даже вторым местом, могла нарушить мой эмоциональный настрой. У меня никогда не было ненависти к кому-либо из моих противников, но из-за низких показателей кислородного обмена мне надо было разжигать в себе гнев, который я изолью во время поединков. Вместо того чтобы двинуть противника по роже, скажем, кулаком, я направлял мой гнев на выполнение приема, приносившего баллы. Постоянно держаться такой линии было трудно, и временами мне казалось, что в каждом поединке мне нужно чудо.

Мой первый из трех поединок в четвертьфинале я выиграл со счетом 8:0. В полуфинале моим противником был не кто иной, как Перри Хаммел, у которого я выиграл со счетом 2:1.

В финале мы снова сошлись с Эдом Банаком. Три из четырех своих поединков Эд выиграл фолами, а четвертый выиграл со счетом 17:5.

В последний день турнира в четвертом финале Андре Метцгер второй год подряд победил в категории до 142 фунтов (до 64,4 кг). Второй раз подряд в финале чемпионатов Национальной ассоциации студенческого спорта он победил Ленни Залески из Университета Айовы. Затем, непосредственно перед моей схваткой, свой первый национальный чемпионат выиграл Дэйв, который взял реванш у Шитса, которому проиграл финал на турнире «Большой восьмерки».

Мне надо было выходить на ковер, и я не мог уделить время празднованию победы Дэйва, но я был рад, что он заслужил титул на последнем году учебы. Не могу вообразить, что было бы, если б Дэйв не победил на тех соревнованиях.

Непосредственно перед схваткой я разогревался за трибунами, размышляя о том, как кому-то пришло в голову учредить такие жестокие соревнования, как чемпионаты Национальной ассоциации студенческого спорта по борьбе. На этих турнирах я испытывал такое психологическое давление, что соревнования казались бесчеловечными. В углу зала лежало несколько скатанных матов, и по пути к ковру я сел на эти маты и стал истово молиться о том, чтобы Господь убил меня сразу же, если я проиграю. Я именно этого и хотел.

Программа Wide World of Sports канала ABC транслировала наш матч. По-моему, это был единственный финальный поединок, полностью показанный по телевидению. Эл Майклс представил нашу схватку как «встречу, которой ждали все». Так оно и было, потому что я выиграл чемпионат того года, а Эд на первом и втором курсах был чемпионом в другой весовой категории, и уже поговаривали, что он, возможно, станет первым, кому удастся выиграть подряд четыре чемпионата Национальной ассоциации студенческого спорта.

Почти на второй минуте матча я сделал глупую попытку бросить Эда, который поймал меня и заработал баллы за то, что бросил меня на ковер, и за почти фол, обогнав меня на четыре очка. В конце первого периода Эд вел со счетом 5:2, но тут я попытался провести прием, который никогда прежде я делать не осмеливался, но видел, как этим приемом олимпийский чемпион Бен Петерсон завоевал Кубок мира. Захватив туловище Эда, я оторвал его от ковра, прижал коленом внутреннюю сторону его бедра у паха, затем развернулся и бросил его на спину. Я удерживал его на спине 2 секунды, за что получил 4 очка, и после первого периода счет был 6:5 в мою пользу. В третьем и финальном периоде я увеличил отрыв до 10:7, но поскольку я понимал, что я находился над противником достаточно долго для того, чтобы заработать еще одно очко, я, в сущности, обходил Эда на 4 очка.

Я лидировал со счетом 10:8 (не считая того балла, который я ожидал получить за контроль над соперником). До конца схватки оставалось 30 секунд. Эду надо было провести прием, который принес бы ему четыре очка, и когда он менее чем за 20 секунд до конца матча пошел в атаку, пытаясь совершить победный бросок, я блокировал его попытку и обошел Эда еще на 5 очков, закрепив успех на чемпионате. Я победил в финальной схватке со счетом 16:8.

Обычно после матчей я чувствовал страшную усталость. Но, завоевав второй титул подряд и одолев для этого Эда Банака, я испытал такой прилив адреналина, что, как только прозвучал сигнал, я вскочил на ноги и исполнил свое фирменное сальто назад. Дэйв и Андре выскочили на середину ковра, чтобы приветствовать меня. Я прыгнул в объятия Метцгера и закричал из всех сил в потолок. Когда судья поднял мою руку, я продолжал скакать, хотя судья по-прежнему держал мою руку поднятой.

В заключение турнира меня провозгласили Выдающимся борцом чемпионата.

По очкам, набранным на чемпионатах Национальной ассоциации студенческого спорта, наша команда побила рекорд, но такой же показатель был у команд Университета Айовы и Университета штата Айова, так что мы оказались на третьем командном месте. Изриэл Шеппард завершил свою карьеру в Университете Оклахомы, заняв четвертое место в категории 158 фунтов. Я многим обязан Изриэлу. Он первым научил меня сосредотачивать ярость на другом человеке. В спаррингах с ним не было никаких ограничений и никакой жалости. В этих схватках была чистая, стопроцентная ярость, направленная в науку борьбы. Израэл, возможно, до сих пор понятия не имеет, насколько мне повезло тренироваться с ним.

После турнира Эд заглянул ко мне и спросил, в каком весе я буду выступать на следующий год.

– В категории до 177 фунтов, – сказал я Эду.

– Хорошо, – откликнулся он. – Я буду выступать в категории до 190 фунтов.

Майк Чэпмен, редактор журнала WIN, который издавали для борцов, назвал мою схватку с Эдом одной из лучших схваток в истории чемпионатов Национальной ассоциации студенческого спорта, уступавшей только финальной схватке чемпионата 1970 года, когда Ларри Оуингс с минимальным преимуществом прервал серию из 181 победы Дэна Гэбла.

На пути домой я испытывал такой избыток адреналина, что, когда нам надо было сделать пересадку с самолета на самолет в Канзасе, я вышел из самолета, нашел укромное место в зоне посадки пассажиров и побегал перед терминалом.

В следующий понедельник студенческая газета Университета штата Оклахома опубликовала фотографию, на которой Дэйв, Андре и я праздновали успех на чемпионате. Мы стали тремя национальными чемпионами из Оклахомы.

Через две недели после чемпионата Национальной ассоциации студенческого спорта Американская федерация борьбы предложила мне представлять США на соревнованиях за Кубок мира в Толедо, штат Огайо. Я уже запланировал отдых после студенческого чемпионата, но чувствовал, что после окончания сезона нахожусь в отличной форме, и ответил, что приму участие в борьбе за Кубок мира. Тренером команды, которая должна была выступить на соревнованиях за Кубок мира, был Дэн Гэбл, и я не мог не думать о том, что он меня недолюбливает за то, что два года подряд я побеждаю его воспитанников в финалах. Но Гэбл относился ко мне нормально. В моей книге я назвал его «противником», но он мне все равно нравился. Я смотрел на него как человек, уважающий всякого, кто был упрямым, несгибаемым, каковы бы ни были его симпатии и убеждения.

Когда настал мой черед выходить на ковер и бороться с русским чемпионом Вагитом Казибековым, мы проигрывали русским соревнования за Кубок мира. Я поднимался на помост, когда Гэюд сказал: «Самое время использовать нашу тяжелую артиллерию». Я победил со счетом 7:2, и все американцы, выступавшие в более тяжелых весовых категориях после меня, тоже одержали победы. Мы выиграли Кубок мира.

А я заслужил уважение легендарного Дэна Гэбла.

* * *

Успехи, которых я добился за первые два сезона выступлений в Университете Оклахомы, привели к тому, что на последнем курсе я испытывал самое сильное давление в своей жизни. Выступления в Первом дивизионе Национальной ассоциации студенческого спорта сами по себе создавали проблемы. Сезон борьбы в Первом дивизионе – самое мучительное и напряженное состязание в спорте.

Мне не нравились соревнования. Собственно говоря, заявление о том, что я ненавидел соревнования, не будет слишком сильным. Соревнования, конкуренция – худшее, что есть в мире, самое ужасное, самое мучительное из того, что мне довелось испытать. Но я борьбу я был влюблен. Мне надо было соревноваться. В противном случае я бы остаток жалкой жизни оглядывался назад и понимал бы, что не реализовал свой потенциал. Я знал: когда надо было бороться, во мне обнаружилось что-то особенное, что-то вроде дара Божьего.

Плюс ко всему этому я был двукратным чемпионом Национальной ассоциации студенческого спорта, и меня провозгласили Выдающимся борцом. Мне приходилось испытывать такое напряжение, что временами я думал: мне с этим не справиться.

Впервые в моей карьере я был уверен в том, что, добившись успеха на соревнованиях Национальной ассоциации студенческого спорта в 1982 году, я был очень хорошим борцом – за исключением первых месяцев после того, как я завоевал титул, учась в старшем классе школы. Тогда я думал, что был очень хорошим борцом. Моим самомнением озаботился Дэйв, который все лето швырял меня на маты. Дэйв был не нужен мне для укрощения гордыни при переходе на следующий курс, но он был остро необходим для того, чтобы помочь мне пройти через напряжение, которое я испытывал.

Дэйв был единственным человеком, который мог помочь мне тогда, когда я испытывал напряжение оттого, что был борцом. Если я испытывал напряжение из-за чего-нибудь, Дэйв говорил мне: «Не стоит беспокоиться». И все. Ничего более изысканного. Но если Дэйв говорил мне не беспокоиться, я переставал беспокоиться. Если бы то же самое мне сказал кто-нибудь другой, это не возымело бы действия.

Но в тот год я видел Дэйва не так часто, как мне хотелось бы. Примерно за месяц до чемпионата Национальной ассоциации студенческого спорта Дэйв женился и перебрался на квартиру к своей жене Нэнси. Мы по-прежнему встречались в борцовском зале, поскольку Дэйв помогал в качестве тренера и продолжал тренироваться для участия в соревнованиях по вольной борьбе. Но я не мог просто поболтать с ним так, как это было в те времена, когда мы жили в одной комнате в общежитии.

Имело значение и то, что Дэйв выбрал свой срок обучения в университете. Ему не приходилось больше участвовать в изматывающих командных соревнованиях, поэтому ему не надо было столь тщательно следить за весом и постоянно сгонять его. Вполне хватало делать это раз в пару месяцев перед важными соревнованиями. Мы утратили объединяющую борцов-студентов связь, которую создает постоянная необходимость поддерживать вес. А после того, как он женился и перестал жить со мной в одной комнате, мы утратили и большую часть того, что сближало нас в Университете Оклахомы. Я чувствовал, что наши жизненные пути пошли по разным направлениям.

В предшествующем сезоне Андре Метцгер, наш национальный чемпион 1982 года, тоже был старшекурсником. Ни один другой борец в нашей команде не мог рассказать о том, как защищаться от давления, которое испытывал я. Дэйв делал все, что мог, чтобы помочь мне в те моменты, когда у нас было время поговорить, а Андре тоже стал помощником тренера и оставался в пределах досягаемости, рядом. Но если другой человек не испытывает такого же напряжения одновременно с тобой, он просто не может тебя понять.

Поскольку наша команда потеряла двух национальных чемпионов, тренер Абел хотел, чтобы я стал одним из борцов, добывающих победы команде. Максимум баллов, которые борец может принести своей команде, – шесть, и эти баллы присуждают за фиксирование противника на спине, за штраф, травму или за дисквалификацию. Но я не часто фиксировал противника на лопатках. По моей оценке, в студенческом спорте я добивался таких побед лишь в 10 % схваток. Мне надо было соответствовать моим личным достижениями предшествующих двух лет – и это давило на меня. А тренер и команда нуждались в том, чтобы я выступал лучше прежнего!

Мне надо было выйти из университета победителем. Ради себя самого. Я не мог себе представить ничего хуже проигрыша на старшем курсе после одержанных ранее побед. Будь у меня выбор, я бы отдал их все за гарантированный титул чемпиона на последнем курсе. Один титул, завоеванный в последней попытке, весил бы больше, чем два, завоеванных ранее.

Кошмары, мучившие меня на старшем курсе, посещают меня до сих пор. Разнясь в деталях, все эти кошмары имеют свойство разыгрываться по одному сценарию: мне надо защищать свои прежние титулы, после чемпионата Национальной ассоциации студенческого спорта прошло две недели, а я забросил тренировки и стараюсь сообразить, как выиграть, будучи не в форме. Я думаю, не пронзить ли мне ногу или не попасть ли мне в автомобильную аварию для того, чтобы не попасть на турнир.

В некоторых моих кошмарах я уже нахожусь на турнире и прохожу взвешивание перед схваткой, которая состоится завтра, но у меня травма, которая выводит меня из формы. Этот кошмар посещал меня раз пятьдесят, по меньшей мере.

Всякий раз, когда я просыпаюсь от такого кошмара, я благодарю Бога за то, что это всего лишь сон.

Порт Робертсон прежде был тренером по борьбе. Он работал на спортивном факультете Университета Оклахомы администратором. Не знаю, как официально называлась его должность, но для меня он был «Властелином дисциплины» и «Правителем общежития для спортсменов». Я нравился Порту, и когда я обнаружил, что в общежитии свободна комната на одного, я спросил его, нельзя ли мне занять эту комнату. Он разрешил.

После тренировок я проводил каждую ночь в моей комнате. Это угнетало меня. Я пытался держаться сам по себе, но в тот год я стал еще большим интровертом. Я купил себе в комнату дешевый черно-белый телевизор, чтобы иметь товарища. Я редко разговаривал с кем-либо в общежитии. Никогда не чувствовал себя в большем одиночестве и в большей изоляции, чем в тот год, но это одиночество я сам себе устраивал.

* * *

Я успешно начал сезон, одержав на турнире в Лас-Вегасе убедительные победы над всеми соперниками, но вскоре осложнил свое положение во время интервью, которое я дал одной из телевизионных станций, вещавших на всю Оклахому.

Во время учебы в университете Оклахомы я дал несколько интервью, но в тот год я совсем не хотел общаться с журналистами. Однако журналистка была дочерью одного из старых выпускников нашего университета, который заплатил Дэйву и мне деньги за перегон микроавтобуса в Даллас (это было нужно для того, чтобы у того человека и его собутыльников было место для общения и выпивки в конце недели, во время которой проходил ежегодный матч футбольных команд Оклахомы и Техаса). Я согласился дать интервью только из уважения к отцу бравшей интервью журналистки.

Я уселся, чтобы дать интервью, а телеоператор поставил камеру на стол. Я не заметил, чтобы он нажимал на какие-то кнопки, и полагал, что интервью не началось. Первый вопрос журналистки был о том, как мне нравится Университет Оклахомы. Тут я допустил еще одну ошибку, думая, что журналистка просто решила немного поболтать со мной перед интервью. Я ответил на вопрос так: «Я предпочел бы учиться где-нибудь вроде Университета Айовы, где тренер больше заботится о своих спортсменах».

После того как я сказал это, оператор взял свою камеру и включил свет. Интервью длилось минут 45. Единственным, что в тот вечер попало в новости, были слова, сказанные мной о тренере Абеле в то время, когда я думал, что могу делать комментарии не под запись.

Говоря о тренере, я шутил. Отчасти я так изливал свою депрессию и затяжное разочарование.

В то время тренер Абел вел трудный бракоразводный процесс. Моя обмолвка была вызвана тем, что наибольшее воздействие этого бракоразводного процесса заключалось в его неспособности уделять мне то время, которое, по моему мнению, должен был уделять мне, особенно в свете того, какое одиночество я уже ощущал.

Я понятия не имел, насколько изнурительным мог быть развод. С тех пор я сам дважды разводился и узнал, как сильно развод может отнимать время и отвлекать от обычных занятий.

Как и следовало ожидать, мое замечание вызвало шквал. Бурю. Торнадо. Бывшие питомцы стали названивать тренеру Абелу и спрашивать его, что творится под его присмотром, а некоторые говорили ему, что перестанут жертвовать деньги на его программу.

На следующий день тренер затащил меня в свой кабинет. «Что за чертовщина с тобой творится? Ты этого хочешь?»

Я настолько не хотел обнаруживать какой-либо слабости (к тому же я был немного обижен на него, ошибочно считая, что он пренебрегает мною), что ответил: «Да».

Наши отношения мгновенно испортились. После той стычки я редко разговаривал с тренером.

Мое отношение к борьбе и сама борьба стали портиться. Я начал появляться в борцовском зале эпизодически. На Рождество я вернулся в Орегон и пропустил турнир Мидлендса и три командные встречи с командами других университетов. Наибольшую угрозу мне на национальном чемпионате (по крайней мере в том, что касалось борьбы) представлял Дюэйн Голдман из Университета Айовы. Голдман был первокурсником, так что раньше мы не сходились в поединках, и мне не хотелось, чтобы у него до встречи на чемпионате Национальной ассоциации студенческого спорта были какие-то догадки относительно того, чего от меня ожидать, случись нам встретиться на ковре.

Команда не имела для меня значения. Я бился за себя и считал, что защищаю мой титул, а не борюсь за кого-то другого. Я считал, что ничего не выиграю, но проиграть могу все, в буквальном смысле этого слова.

В том году я выиграл чемпионат «Большой восьмерки» в Оклахома-Сити, заслужив право выступать на чемпионате Национальной ассоциации студенческого спорта. Турнир я начал, болея стрептококковой инфекцией горла. Фотограф из СМИ сфотографировал меня в момент, когда я разогревался, высунув язык, который был белым и совершенно сухим.

В первом туре я провел матч, победив «несеянного» Скотта Джакоббе из университета Оулд Доминион со счетом 8:5. Во втором туре я встретился с посеянным под 12-м номером Бобом Харром из университета Пенсильвании. В первом периоде я провел ему захват головы спереди, «обрубил» его удушением, перевернул его и положил на спину. Но судьи дали мне баллы только за то, что я бросил Харра на ковер. Харр очнулся совершенно безумным и до конца матча атаковал меня как сумасшедший. Я победил его со счетом 11:6, но всю встречу был вынужден бороться с разъяренным борцом. В третьем туре мне досталась единственная «легкая» победа: я победил «несеянного» Джеффа Тёрнера из Лейаха со счетом 15:4.

В полуфинале мне выпало бороться с Эдом Потокаром из Университета штата Огайо. При сокращенном графике соревнований я в том сезоне одержал 25 побед, не потерпев ни одного поражения. Среди борцов Университета штата Огайо у Потокара было рекордное число побед в сезоне (49) при одном поражении. Победа надо мной в полуфинале увеличивала бы этот счет до 50 побед.

В третьем периоде я вел в счете (4:2), причем оба его очка были штрафами, начисленными мне судьей Пэтом Лоувеллом за уклонение от схватки. Я 16 секунд сидел на Потокаре, и для выхода в финал мне всего-то и надо было, что контролировать его. Но тут Лоувелл сделал мне еще одно предупреждение за пассивное ведение схватки и дал Эду два балла. В итоге получалась ничья, 4:4.

До того как стать судьей, Лоувелл был борцом-тяжеловесом. Как и я, Лоувелл родом был из района залива Сан-Франциско, и мы были приятелями. Мы даже вместе обедали у него дома. Теперь я никогда не забуду Пэта, потому что последнее предупреждение привело к равному счету в том поединке. Я не говорю, что предупреждение было сделано неправильно. Я говорю, что никогда не забуду этого.

Предупреждение, сделанное Пэтом, остановило схватку, и нам пришлось выходить в центр ковра. Потокар все время двигался, подскакивая, как перекачанная шина. Я, с другой стороны, был почти вне себя от страха. Счет был равным, и Потокар должен был получить технический балл. Если бы ему удалось вывернуться из нижней позиции, он одержал бы победу со счетом 5:4, что разрушило бы и мое обучение на последнем курсе, и всю мою жизнь.

Когда Пэт подал свисток о возобновлении поединка, Потокар вырвался из нижней позиции. Он оседлал инерцию последнего предупреждения и равного счета. Я сидел на лягающемся мустанге.

Наконец Потокар встал, разорвал мой захват и зашел мне за спину. Но прежде, чем судья дал ему два очка, я сделал нечто такое, чего раньше не делал: я, как лягушка, опустился на четыре точки и совершил прыжок назад, как на трамплине при прыжках в воду, в надежде захватить хоть что-то. Я зацепился пальцем за петлю шнурков борцовки Потокара, добрался до его ноги и вцепился в нее так, словно от удержания этого захвата зависела моя жизнь. Истекли последние секунды схватки, и судья назначил овертайм.

Потокару не удалось заработать в овертайме технический балл, а я смог избежать предупреждений и обошел его со счетом 6:0, что вывело меня в финал.

* * *

В другом полуфинальном поединке посеянный вторым Голдман, ставший сенсацией среди первокурсников, одержал победу над Перри Хаммелом. Благодаря тому, что я провел Рождество в Орегоне, я никогда не встречался на ковре с Голдманом, и это, как я полагал, давало мне преимущество в финале. Чем чаще встречаются борцы, тем сильнее сближаются их результаты. Если б я раньше боролся с Голдманом, я мог бы потерять определенную часть моей ауры просто потому, что Голдман вышел на ковер вместе со мной.

Голдман, возможно, думал по-другому, но я-то думал так, и накануне финального поединка, возвращаясь в отель, я испытал эмоциональный подъем.

Честно говоря, я нуждался в любом преимуществе, какое мог получить, поскольку меня преследовали воспоминания о чемпионате Национальной ассоциации студенческого спорта, проходившем тогда, когда я был первокурсником Калифорнийского университета Лос-Анджелеса. Майк Лэнд был старшекурсником Университета штата Айова и защищал свой титул национального чемпиона. В финале чемпионата 1979 года Лэнд встречался с первокурсником из Университета Лейаха по имени Дэррил Бёрли. Лэнд, одержавший 84 победы подряд, проиграл свой последний поединок в студенческих соревнованиях первокурснику.

Теперь на месте Лэнда был я, старшекурсник, защищающий свой титул в финальном поединке с первокурсником. Все ожидали, что этот поединок будет выигран мной.

Этих размышлений было достаточно для того, чтобы потерять сон.

За пару часов до начала финала я сидел в своем номере отеля с Клинтоном Бёрком, нашим борцом в категории до 134 фунтов и единственным другим студентом Университета Оклахомы, которому предстояло бороться за чемпионский титул. В дверь постучали, и Клинтон открыл ее. Мы находились в получасе езды от Нормана, и в нашу комнату устремились все друзья-приятели Клинтона. Они смеялись, пили и курили.

Я сидел на кровати, думая: «Эти люди собираются нас прикончить психологически».

Праздновать было слишком рано. Рано было даже радоваться. Ощущение счастья могло разрушить мой настрой перед матчем. Клинтон, по-видимому, не собирался просить своих друзей уйти, поэтому я сгреб свою форму и отправился на арену гораздо раньше, чем хотел.

В спорткомплексе бродил комментатор World Wide of Sports, который брал интервью у всех финалистов. По мне, для разговоров было не время. Я односложно ответил на три первые вопроса журналиста. Заметно раздраженный, этот малый сказал: «Это невозможно. Я не могу из этого сделать материал». Я поднялся и ушел, чтобы остаться в одиночестве, которое я предпочитал.

Кажется, до Клинтона трудность борьбы в финале дошла только перед самым первым финалом. Я видел, что в зале для разогрева он был очень возбужден. Не уверен, но он, похоже, плакал. К нему подошел Андре и велел ему прекратить истерику. Я не мог участвовать в этой сцене и держался от них на расстоянии. Свой поединок Клинтон проиграл, уступив противнику два очка. Его проигрыш сделал меня единственной надеждой Университета Оклахомы на завоевание чемпионского титула в 1983 году.

Тренеры Абел и Хамфри предупредили меня об опасности пассивного ведения поединка. Они сказали, что судьи считают: во время турнира я слишком часто уклонялся от схваток. Судьи собрались и решили, что в финале не станут проявлять ко мне снисхождения. Потом, перед самым выходом на ковер, и Дэйв предупредил меня о том, что судьи будут следить за мной очень внимательно, фиксируя уклонения от схваток, и не дадут мне никаких поблажек, если я буду пассивен.

Господи, кто еще на арене хотел предупредить меня об уклонении от схваток?

С момента, когда Голдман и я встретились на ковре, я мог почувствовать, что он решил: предположительно, я должен одержать победу. Выразить словами это трудно, но в его глазах и в телодвижениях было нечто, выдававшее его мысли и чувства.

Попытки уклонения, которые пытался совершить Голдман, казались каким-то вялыми, и повалить его было легче, чем тех, через поединки с которыми я вышел в финал. Единственное, о чем я беспокоился, были все эти предупреждения о пассивности. Я получил три предупреждения: первое без штрафного очка, а за два других с меня сняли по очку. Не думаю, чтобы Голдман получил бы очки в противном случае, но ведя схватку на равных и зная, что судьи следят за мной с особым вниманием, я опасался повторения полуфинальной схватки с Потокаром. Впрочем, этого не случилось. Я четыре минуты контролировал Голдмана сверху и победил со счетом 4:2, третий год подряд одержав победу над «соколом» из Айовы и став чемпионом Национальной ассоциации студенческого спорта.

Через год после того, как я принял участие в самом волнующем соревновании в истории борьбы среди студентов, я одержал победу в самом скучном финале года. Но мне было наплевать на это, поскольку я победил. Как борец, я совершил величайший побег – побег от давления и ожиданий, которые целый год давили мне на грудь.

Я стоял на помосте, раскинув руки, как птица. Наконец-то я почувствовал себя свободным, избавившимся от всех обременявших меня грузов, готовым взлететь и оставить за спиной весь тот накопившийся мусор, который превратил мой последний сезон в студенческой борьбе в настоящий ад.

И тогда я сделал то, что редко делал в тот сезон: я улыбнулся.

Я все время благодарил Господа.

Перед соревнованиями и завоеванием второго чемпионского титула я молил Бога убить меня, если я проиграю. Теперь, через год, и всего лишь через шесть лет после того, как я начал заниматься борьбой, я стоял на ковре и купался в лучах славы. Меня приветствовали как троекратного чемпиона Национальной ассоциации студенческого спорта.

Господь мог лишить меня жизни там и тогда, если на то была его воля, но я умер бы счастливым человеком. В моей жизни было немного моментов, когда я мог сказать такое.

 

Глава 08

Братья-олимпийцы

Есть старая поговорка о свете в конце туннеля. Но почему никто не говорит о том, что происходит, когда выезжаешь из туннеля?

Моим туннелем был последний год учебы в университете. Чтобы преодолеть туннель, я постоянно говорил себе: в конце туннеля будет свет. Если я выеду из туннеля троекратным чемпионом Национальной ассоциации студенческого спорта, думал я, уйду из борьбы и буду счастлив до конца жизни. Я был бы счастлив, если б последний курс университета стал последней главой, закончив которую я отправил бы эту книгу в печать.

Но у Дэйва были другие планы для нас обоих.

Дэйв выиграл титул чемпиона на последнем курсе и завоевывал титул чемпиона Америки в течение всех трех сезонов, в которых он мог выступать. Но его не слишком интересовала борьба на студенческом уровне. Он лучше выступал в вольной борьбе. Народная или студенческая борьба требовала более контролируемого, строгого стиля. Эта борьба создавала более благоприятные условия для отлично подготовленных спортсменов с сильными телами, которые позволяли им удерживать противников на лопатках до фолов и набирать время, в течение которого они держали противников под контролем. К тому же вариант, при котором борцы оказывались под контролем, снизу, давал выгоды борцам, которые могли вести борьбу в таком положении и выходить из него.

Однако в вольной борьбе не было положения снизу и баллов за выход из такого положения и за время обладания контролем над соперником. В вольной борьбе большее значение имела борьба в стойке, и эта борьба благоприятствовала борцам, которые лучше бросали соперников на ковер из положения стоя, лучше проводили броски и повороты. Во всех этих трех движениях Дэйв был одним из лучших в мире.

На Открытом чемпионате по вольной борьбе 1983 года Дэйва, боровшегося в весе 163 фунта, выбрали Выдающимся Борцом после того, как он закончил все девять схваток туше. Все борцы, которых он победил в полуфинале и финалах, были троекратными чемпионами Национальной ассоциации студенческого спорта. Всего за свою спортивную карьеру Дэйв победил на восьми чемпионатах по вольной борьбе (и два чемпионата по греко-римской борьбе), и его четыре раза называли Выдающимся Борцом. По своему телосложению и стилю ведения борьбы Дэйв идеально подходил для вольной борьбы.

Дэйв пытался уговорить меня участвовать в Открытом чемпионате США, но я был настолько выгоревшим после последнего сезона университетской борьбы, что не имел ни малейшего желания участвовать в любых соревнованиях. В то время я и вообразить не мог, чтобы в таком физическом и эмоциональном состоянии снова участвовать в соревнованиях, но Дэйв продолжал меня подначивать. Он не собирался позволять мне бросить борьбу и убедил меня поехать тем летом на тренировки Мировой команды США, которые проходили в Айова-Сити. Я поехал, хотя и не был уверен, что делаю то, что хочу делать. Мы оба вошли в команду, причем для того, чтобы завоевать место в команде, мне пришлось одержать победу над Дюэйном Голдманом.

Мы с Дэйвом окончили Университет Оклахомы, получив степени по науке тренировок. Не знаю, как обстоят дела в большинстве высших учебных заведений теперь, но в те времена словосочетание «научные тренировки» было более академичным названием физкультуры. Обычно я говорил, что на самом деле моя основная научная дисциплина – физическая подготовка.

Если б мы выбрали астрофизику и выучили намного больше того, чем изучили, мы бы не стали такими хорошими борцами. Но причиной нашего появления в Университете Оклахомы было не образование, а борьба. Хотя после университета мы как астрофизики получали бы больше.

У бывших борцов-студентов, желавших продолжить карьеру в вольной борьбе, было немного вариантов. Общим путем для них были попытки пристроиться помощником тренера в каком-нибудь колледже. За такую работу платили мало, но, по крайней мере, у борцов было место для тренировок и спарринг-партнеры.

Возможности пристроиться помощниками тренера в Оклахоме у нас не было. Тренер Абел сказал, что не возьмет нас потому, что мы – не командные игроки. Он был прав, по меньшей мере в отношении меня. Да интервью, которое я дал телевидению, не способствовало нашим перспективам получить работу у Абела.

Впрочем, Крис Хорпел сделал нам предложение поработать с ним в Стэнфорде тренерами.

У меня не было никакой привязанности к Университету Оклахомы и уж тем более не было причин оставаться там. Я раздал другим борцам все мои пожитки, кроме одежды, которую можно было уместить в одной сумке, сел на мотоцикл «Хонда-400» и уехал.

Примерно в полумиле к западу от Оклахома-Сити я съехал на обочину Сороковой межштатной автострады, заглушил мотор мотоцикла и оглянулся на лежавший на горизонте город. Я простоял там минут двадцать, размышляя о времени, которое я провел в этом штате, о моем обязательстве отдать борьбе, если потребуется, жизнь. Умереть, пытаясь что-то сделать, – более приемлемый вариант, чем неудача.

«Сделай или сдохни», не так ли?

Четырьмя годами позже я еще выступал, причем все три года становился чемпионом. 44 финальные схватки я выиграл, будучи студентом Университета Оклахомы. Одержав в моем последнем сезоне 27 побед и не потерпев ни одного поражения, я, весь в университетских цветах – малиновом и белом – побил рекорд университета, добившись больше всего побед без единого поражения, и этот рекорд продержался 17 лет. В родных стенах я никогда не терпел поражения и брал реванш за все поражения, которые мне наносили выдающиеся противники.

Довольный тем, что все мои демоны изгнаны, я снова сел на мотоцикл и направился домой.

* * *

Нам с Дэйвом удалось найти домовладельца, который сдал нам комнаты по отличной цене. Это был наш отец. И его дом. Дэйв с женой заняли одну комнату наверху, я занял другую. Было здорово снова оказаться под одной крышей с братом.

Когда чиновники Союза любительского спорта, время которого как организации, управляющей борьбой в США, подходило к концу, разместили меня в одном номере с Дэйвом и его женой на чемпионате мира по борьбе 1983 года в Киеве, СССР, эти условия не показались нам удобными.

Мне пришлось уйти, когда за несколько месяцев до поездки в Россию утром в день финалов чемпионата Национальной ассоциации студенческого спорта наш номер заполонили приятели Клинтона, но в Киеве я был лишен и такого варианта. Мне надо было жить или в отдельном номере, иди делить номер с борцом, с которым не приехала жена или подружка. Это был чемпионат мира, а мы были членами сборной США, а не сборной какой-то заштатной маленькой страны, которые были счастливы уже потому, что попали в Киев. Будь у меня деньги, я бы заплатил за собственный номер в течение всего чемпионата.

Мне был нужен спокойный, тихий номер, нужна была комната, в которой можно было устраивать полный мрак, комната, где я бы мог валяться на кровати перед схватками и консервировать энергию, готовясь к поединкам. Комната, где я бы мог вволю отдыхать между схватками.

Мне не дали того, что мне было нужно.

Таймураз Дзгоев из Советского Союза, который, в конце концов, стал чемпионом мира, одолел меня с ничтожным преимуществом в два очка. В Киеве я одержал две победы и потерпел два поражения, заняв седьмое место.

Удрученный проигрышем, я задавался вопросом, будет ли у меня еще шанс завоевать титул чемпиона мира. Я только начал заниматься вольной борьбой и не мог предположить, что войду в состав другой сборной, отправляющейся на чемпионат мира или на Олимпийские игры.

Дэйв вышел в финал в своем весе и поначалу проигрывал Тараму Магомадову со счетом 4:0. В течение первой половины поединка я желал Дэйву поражения – из-за того, что нас неудачно разместили в гостинице. Но во время схватки во мне что-то щелкнуло, и я поменял мнение на противоположное: я стал желать Дэйву победы. Зная, что Дэйв лучше его русского противника, вскочил со своего места, подбежал к краю ковра и закричал Дэйву: «Прикончи его!» Возможно, это было простым совпадением, но в тот самый момент в схватке произошел перелом в пользу Дэйва, и он начал побеждать, закончив поединок со счетом 7:4.

Я радовался за Дэйва, но очень жалел о своем проигрыше. Позднее я сказал Дэйву: то, что меня сунули в один номер с ним и его женой, было несправедливо. Я обезумел, был подавлен, и у меня было чувство, что меня слегка предали.

* * *

Хотя Хорпел и дал работу мне и Дэйву, я никогда не понимал отношения Хорпела ко мне. У меня было сильное ощущение того, что он пытался поставить меня ниже Дэйва. После Мирового чемпионата 1983 года я почувствовал, что Крис смотрит на меня как «на младшего и менее успешного брата Дэйва». Мне это страшно не нравилось. Ведь я был троекратным чемпионом Национальной ассоциации студенческого спорта. А Дэйв завоевал такой титул лишь однажды. Но Дэйв был чемпионом мира, и Крис, очевидно, придавал этому больше значения, поскольку он представлял Дэйва людям как чемпиона мира, но ни слова не говорил о моих титулах, заработанных на студенческих соревнованиях.

Как-то наша команда Стэнфордского университета поехала на турнир в Вашингтон. Мы играли в мяч у бассейна в доме одного бывшего питомца Стэнфорда, и я пропустил легкий мяч. Крис сделал какое-то замечание, в конце которого назвал меня «пока еще борцом». Крис ни разу не завоевывал титул чемпиона Национальной ассоциации студенческого спорта, а потому я быстро ответил: «Лучше быть пока еще борцом-чемпионом, чем борцом, который никогда чемпионом не был».

Возможно, Хорпел пытался подхлестнуть меня, дать мне стимул. Не знаю. Я просто старался не думать о моем восприятии отношения Криса ко мне. Я не хотел разрешать кому-то лезть ко мне делами или словами. Моя философия сводилась к формуле «Прости всем грехи их». Необязательно ради них, а потому, что я не хотел, чтобы разные тяготы, которые я не должен был нести, тянули меня вниз. Одни уже соревнования были достаточно тягостными.

На следующий год мы поехали на Открытый чемпионат США в Стилуотер, штат Оклахома, где Дэйв и я завоевали титулы чемпионов по вольной борьбе. Я вел арендованную машину в аэропорт Оклахома-Сити. Хорпел сидел на пассажирском месте, а Дэйв – на заднем сиденье.

Крис спросил меня: «Так что испытывает победитель национального чемпионата?»

Я собирался было сказать: «Облегчение», но прежде, чем ответить, я задался вопросом: «А какого ответа ожидает от меня Крис?»

Ожидает ли Крис, что я скажу: я счастлив? Ну да, я был счастлив. Но если бы я сказал Крису об этом, он мог подумать, что я и не рассчитывал на победу. А если я не рассчитывал на победу, я бы не участвовал в турнире. Я не соревновался на турнире. Я поехал на открытый чемпионат США для того, чтобы одержать там победу. В Стэнфорде моим основным партнером по тренировкам и спаррингам был Дэйв. В пересчете на фунт веса он был величайшим борцом в мире, и мы были примерно равны в то время. Моя победа в чемпионате не должна была быть неожиданной. Я не был удивлен тем, что победил. Меня удивило бы поражение, потому что я рассчитывал на победу. Потом до меня дошло, как надо ответить на вопрос Криса.

Как я ощущал себя чемпионом?

Я ответил: «Ощущаю себя естественно».

Крис расхохотался. По его лицу было видно, что он не ожидал от меня такого, так что я думаю, что нашел наилучший ответ.

* * *

В те времена квалификация в олимпийскую сборную США была сложнее, чем в более позднее время. Чтобы попасть в сборную, мне было необходимо пройти через 13 поединков. Как бы странно это ни звучало, но для того, чтобы принять участие в квалификационном турнире, надо было пройти квалификационные соревнования. Открытый чемпионат США по борьбе считался квалификационным турниром, и мы с Дэйвом заслужили право участвовать в квалификационном турнире за места в олимпийской сборной. Мы оба одержали победу и на том турнире. Наградой для шести борцов, занявших шесть первых мест в каждой весовой категории, был кусок дерева, на котором было выведено слово «Участник». Таков был мой приз за победу в одном из самых напряженных национальных турниров в моей жизни.

Если не говорить о награде, то победа поставила Дэйва и меня на вершину лестницы, ведущей к квалификационным соревнованиям за место в сборной, которая должна была представлять США на Олимпийских играх 1984 года в Лос-Анджелесе. В «лестничной» системе борцы, посеянные четвертыми, пятыми и шестыми, принимали участие в мини-турнире, по итогам которого определялось, кто займет четвертое место в команде. Посеянный третьим борец встречался с двумя лучшими борцами мини-турнира и в случае победы над ними получал право на три схватки с борцом, посеянным под вторым номером. Я, посеянный, как и Дэйв, под первым номером, должен был ждать того, кто побеждал в серии предварительных схваток, и потом проводить с ним три поединка за место в олимпийской сборной.

В категории Дэйва в финал вышел троекратный чемпион мира Ли Кемп. Дэйв одолел его в двух встречах. В течение одного года Дэйв одержал победу над Кемпом на Открытом чемпионате США и квалификационном турнире. Не могу сказать, что был удивлен: Дэйв отлично выступал в вольной борьбе, но все же это было впечатляющим достижением.

Моим противником в финале был Дон Шулер. Схватка с ним тоже была повторной: я уже побеждал его в финалах Открытого чемпионата США и квалификационных соревнований. Первую схватку я выиграл со счетом 7:2. Но во второй схватке победил уже Дон – с таким же счетом. В третьем (и решающем) поединке я одержал победу за счетом 4:2, заслужив место в олимпийской сборной США рядом с братом.

В мае, за три месяца до Олимпийских игр, советские чиновники объявили о том, что СССР будет бойкотировать игры в Лос-Анджелесе. В течение нескольких следующих дней к бойкоту присоединились еще 13 стран восточного блока. В качестве причин решения о бойкоте в СССР называли озабоченность безопасностью своих спортсменов в США.

Все в мире знали, что подлинной причиной советского бойкота было возмездие за решение президента Джимми Картера возглавить бойкот Олимпийских игр 1980 года в Москве в знак протеста против советского вторжения в Афганистан (в том бойкоте участвовали 62 страны).

Борьба была одним из видов спорта, на котором объявленный странами восточного блока бойкот сказался сильнее всего, поскольку русские и болгары, которые тоже решили бойкотировать игры в Лос-Анджелесе, всегда выставляли мощные команды борцов.

Наш вид спорта – один из тех, на которые многие болельщики обращают внимание раз в четыре года, когда проходят Олимпийские игры. Из-за бойкота публика считала, что команда США должна одержать победу в вольной борьбе с огромным преимуществом. Но большинство не понимало того, что хотя бойкот определенно понизил уровень соревнований в целом, напряженность борьбы между всеми командами отнюдь не снизилась.

В весовых категориях, в которых выступали я и Дэйв, а также в весовой категории 125,5 фунтов, в которой выступал Барри Дэвис, собрались достойные борцы. В категории Барри выступал двукратный чемпион мира японец Хидеяки Томияма. Единственной категорией, в которой, как я думал, было еще больше сильных борцов, чем в категории Барри, была категория Дэйва – 163 фунта. Ему предстояло бороться с Мартином Кноспом, чемпионом мира 1981 года из Западной Германии. Весовая категория Дэйва была настолько же законной, как и все прочие олимпийские весовые категории. В моем весе 180,5 фунтов должен был выступать действующий чемпион Европы турок Решит Карабаджак. По оценкам, в моем весе должна была развернуться третья по напряженности борьба.

Возможно, конкуренция и не была такой острой, какой она обычно бывает на Олимпийских играх, но в тех трех категориях, в которых боролись Дэйв, я и Барри, состязания были очень суровыми, самыми суровыми на тех играх. Несмотря на то что уровень конкуренции во всех десяти весовых категориях был разным, от американских борцов ожидали одинаковых успехов во всех категориях.

Что касается моего веса, то в нем вызванное бойкотом снижение уровня борцов было минимальным, а побед от нас требовали безусловно. Никаких гарантий моей победы над Карабаджаком, разумеется, не было, но поражение на Олимпийских играх 1984 года было бы более унизительным, чем поражение на любых других Олимпийских играх.

Для меня ситуацию усложнила проблема, возникшая в тренировочном лагере олимпийской сборной. Я попросил мою подружку Терри пожить со мной в лагере. Поначалу все шло хорошо: присутствие Терри успокаивало меня. Откровенно говоря, Терри была горячей штучкой, настолько ошеломляюще роскошной, что другие парни были обворожены ею. По-видимому, женам некоторых борцов не нравилось, что Терри живет в лагере, и они пожаловались администраторам из Американской ассоциации борьбы, которая управляла борьбой в США. Жены настаивали на том, что в лагере могут проживать только законные супруги, а не невесты и подружки.

Администраторы собрались на неформальное заседание, на которое были приглашены борцы, их жены и тренеры. В повестке дня стоял единственный вопрос: следует ли Терри разрешить остаться в лагере? Наш главный тренер Дэн Гэбл начал собрание обращенными ко мне словами: «Поступили жалобы на то, что ты и Терри не являетесь мужем и женой».

Я подумал: «Да кого это касается?»

– Мы решили, что если ты и Терри неженаты, – продолжил Дэн, – ей следует покинуть лагерь.

– Чудно. Просто замечательно, – сказал я. – Но мы женаты.

– Вот оно как, – откликнулся Дэн.

На том собрание и закончилось. Терри осталась в лагере.

Испытывая растущее давление вызванных бойкотом ожиданий и связанного с Терри раздражения во время моего приближения к высшей точке тренировок, я чувствовал себя так, словно против меня сговорились все силы вселенной.

 

Глава 09

Золотой миг

Летние Олимпийские игры 1984 года в Лос-Анджелесе были первым повторением события, впервые произошедшего в Лос-Анджелесе в 1932 году. Лос-Анджелес обошел Нью-Йорк и завоевал право стать столицей Олимпийских игр в заявке на возвращение игр в США. Впрочем, оба города стали начальным и конечным пунктом эстафеты Олимпийского огня, которая, начавшись в Нью-Йорке, продолжалась 82 дня. В течение этого времени маршрут эстафеты длиной 9000 миль прошел по 33 штатам. Эстафета завершилась в Лос-Анджелесе на торжественном открытии Олимпийских игр. Во время этой церемонии президент Рональд Рейган официально открыл игры в своем родном штате.

В предолимпийских разговорах доминировала тема бойкота. Поскольку страны возглавляемого СССР восточного блока не участвовали в играх, от команды США ожидали огромного отрыва от оставшихся соперников и дождя медалей.

Американцы ожидали олимпийского дебюта суперзвездного спринтера и прыгуна в длину Карла Льюиса. Прыгун в воду Грег Луганис должен был получить возможность подтвердить свою серебряную медаль, полученную на Олимпийских играх 1976 года в Монреале. До бойкота игр 1980 года Луганис казался главным претендентом на олимпийскую золотую медаль (а то и на две золотые медали). Что касается спортсменов из других стран, то огромный интерес вызывал пловец из ФРГ Михель Гросс, получивший кличку Альбатрос из-за фотографий, на которых Гросс поднимал из воды свои невероятно длинные руки. А еще была мужская баскетбольная команда США, завоевавшая золото на всех прежних Олимпийских играх, кроме двух – игр 1972 года, на которых она потерпела весьма спорное поражение от команды СССР, и игр 1980 года, бойкот которых лишил баскетболистов США возможности одержать победу. Это было еще до появления «команды мечты», когда спортсменам-студентам еще доверяли ответственность поддерживать господство американцев в придуманной в США игре. В составе выступавшей в 1984 году команды были Майкл Джордан, Патрик Юинг и Крис Маллин – и все трое через 8 лет станут игроками «команды мечты».

В то время как весь мир пристально следил за государственными расходами на организацию Олимпийских игр, игры в Лос-Анджелесе под руководством Питера Юберрота были первыми, которые финансировались за счет частных средств. Организаторы отказались от тенденции принимающих игры стран строить новые спортивные сооружения для Олимпийских игр, а потом ломать головы над тем, что делать с огромными сооружениями после их окончания. Хотя Лос-Анджелес принимал игры, для соревнований использовали спортивные объекты, которые уже были построены в южной Калифорнии.

Вместо того чтобы строить Олимпийскую деревню, которая стала бы домом для всех спортсменов, были использованы студенческие городки трех университетов – Южнокалифорнийского, Калифорнийского университета Лос-Анджелеса и Калифорнийского университета Санта-Барбары на побережье Тихого океана.

Борцов разместили в студенческом городке Южнокалифорнийского университета. Помню, что когда мы приехали туда, я заметил преобладание пастельных цветов. Но кроме красок, я пренебрег многим из олимпийского убранства Южнокалифорнийского университета и многим из того, что происходило вокруг меня. Мне предстояла война, и обстановка была вполне военной.

Чтобы получить удостоверения личности, нам пришлось строиться в шеренгу и проходить через металлоискатель. У выдававшей мне удостоверение девушки был мультимедийный носитель информации, и она просила спортсменов расписываться рядом с своими фотографиями. Она открыла страничку с указанием моего веса. Крис Ринке, канадец, считавшийся третьим по мощи борцом, поставил подпись под фотографией.

– Вижу, Ринке расписался, – сказал я девушке.

– Да, – ответила она. – И сказал, что победит. Он был совершенно серьезен.

В лицо мне так бросилась кровь, что лицо стало гореть. Я уже мог сказать, что следующие две недели не будут приятным развлечением. До того я участвовал только в трех международных соревнованиях: турнире Кубка мира 1982 года, чемпионате мира 1983 года и Панамериканских играх 1983 года. Я завоевал Кубок мира, но Ринке одолел меня на Панамериканских играх, и это был наш единственный поединок.

Продлившийся пять дней олимпийский турнир по вольной борьбе начался лишь на десятый день игр, продолжавшихся 15 дней. Турнир по греко-римской борьбе начался через два дня после церемонии открытия, которой я даже не мог насладиться из-за того, что меня ожидало впереди. По мне, было бы хорошо, если бы нас поменяли местами с борцами греко-римского стиля, и я, пройдя состязательную часть, наслаждался бы жизнью в олимпийской деревне.

Турнир по греко-римской борьбе завершился в самом конце первой недели игр. Американские борцы греко-римского стиля никогда прежде не завоевывали олимпийские медали, но в тот год наши парни (Джефф Блатник и Стив Фрейзер) завоевали два золота, серебро и бронзу. В ту пятницу в Олимпийской деревне гуляли: повсюду танцевали счастливые борцы. Я хотел присоединиться к праздновавшим, но не позволил себе этого, поскольку чрезмерное веселье до соревнований могло причинить мне психологический вред.

Кроме того, беспрецедентный успех борцов греко-римского стиля усиливал напряжение, которое испытывали мы, борцы-«вольники».

Большую часть времени перед началом турнира я проводил, тренируясь и поглощая пищу. А еще я спал, чтобы сэкономить энергию. В Олимпийской деревне для спортсменов были установлены бесплатные видеоигры. Если вы думаете, что это было источником удовольствия, то скажу, что для меня игры не были ни развлечением, ни удовольствием.

Однажды я играл в видеобокс, и тут Стэн Джейджич, менеджер нашей команды, бывший бронзовый призер Олимпийских игр и тренер национальной команды, начал смотреть на игру из-за моего плеча. Следующим противником, появившимся на экране, был «Турок». Решит Карабаджак, турок, считался первым в моей весовой категории.

– Эй, Марк, вот и турок, – пошутил Стэн.

Я не рассмеялся. Собственно, я вообще никак не отреагировал на шутку Стэна. Ничто меня не радовало и не будет радовать до конца соревнований. Я не говорил о противниках или возможных противниках перед матчами и не собирался обсуждать со Стэном Карабаджака.

Я думал: «Это – не его дело. Это моя жизнь. В истории происходит что-то непоправимое. Навечно. Стэн посмеивается над этим, а для меня это – серьезное дело. Если я проиграю кому-нибудь, включая турка, я не смогу называться олимпийским чемпионом».

Я проигнорировал Стэна, и он ушел. Закончив игру, ушел в свою комнату и я.

За два дня до начала соревнований по вольной борьбе Дэн Гэбл перевел нашу команду из Олимпийской деревни в мотель 6, который находился менее чем в полумиле от места соревнований борцов, Конвент-центра Анахайм. Так нам не надо было ждать автобусов, и у нас был легкий доступ к весам: мы могли тренироваться и сбрасывать вес, когда хотели.

На следующий день в нашу гостиницу пожаловала моя дорогая мамочка, которая спросила, не хочу ли я сходить в Диснейленд и немного перекусить. До соревнований, которые я уже стал ощущать как самый напряженный турнир в моей жизни, оставался один день, а она думала, что я могу думать о еде и развлечениях? Ох, мама!

Взвешивание происходило за два часа до соревнований. Тогда же происходила жеребьевка в группах из восьми борцов. Каждый борец после взвешивания подходил к ведру и вытаскивал оттуда пластиковое яйцо, в котором находился его номер. Я вытащил номер 6, что означало, что в первом туре мне предстоит бороться с номером 8. Восьмой номер вытянул турок!

Я был ошеломлен: борцам, считавшимся главными претендентами на золото, предстояло сразиться в первом же туре. Через два часа состоится мой дебют на Олимпийских играх, и он станет, в сущности, матчем за олимпийское золото.

Я был до смерти напуган. Вернулся в номер гостиницы и рассказал подружке о результатах жеребьевки.

– Ты ужасно выглядишь, – сказала мне Терри.

Ее честность заслуживала уважения. Но в той ситуации я хотел, чтобы она не была честной.

Я стоял перед зеркалом и рассматривал себя так, как всегда это делал после сбрасывания веса. Про такой вид борца говорят: выглядит как высосанный – впалые щеки и запавшие глаза. Я промямлил Терри что-то вроде: «Ты еще не видела меня после последнего взвешивания».

Я молился о том, чтобы последние два часа перед схваткой мои внутренние ощущения не совпадали с тем, как, по словам Терри, я выглядел. Я рухнул на краешек кровати и уставился в стену, обливаясь потом.

Хорошо, что мне не надо было ловить автобус, чтобы добраться до Конвент-центра. С моим «везением» автобус, скорее всего, сбил бы меня.

* * *

Я понимал, что, проводя первый же поединок с самым сильным борцом мира, я должен сразу же проявить все, на что способен. В первом движении схватки турок захватил мою руку снизу и свободной рукой потянулся к моей ноге. Я ответил рычаговым захватом. Я выполнял эту связку, возможно, тысячу раз, захватывая голову противника за затылок и прижимая ее к моему телу. Но на Панамериканских играх я видел, как кубинский борец провел эту связку противнику, оставив его голову вне захвата, снаружи. Я выполнял эту связку всего несколько раз и только на тренировках. А это было самое начало главного поединка олимпийского турнира!

Победит только один – или он, или я. И я решил, что победителем стану я.

Я блокировал руку турка, сбросил его захват, поднял его рукой, которую провел между его ног, и швырнул его вверх тормашками. Я рассчитывал, что Карабаджак кувыркнется вперед, что принесет мне два балла. Вместо этого он упал на голову, неожиданно прекратив движение. Я продолжал держать его руку в захвате, и эта рука оставалась над головой Карабаджака. Я почувствовал и услышал, как у него в локте треснуло. И понял, что сломал ему кость.

Через 30 секунд поединка я бросил его на лопатки. Зрители, которые, в отличие от меня, не слышали хруст кости Карабаджака, орали от восторга. Я поднял в воздух сжатые в кулак руки и сошел ковра, не зная, что делать, поскольку турок лежал на ковре, а судья спокойным жестом вызывал на ковер врача.

Это был жуткий момент. Травмы такого рода случаются во время поединков. Я определенно не пытался травмировать Карабаджака. Травма произошла из-за того, что он упал на ковер не так, как я думал, а я держал его руку в захвате. Но опять же, я не мог проявлять какую-либо слабость на ковре. Борьба – мужская игра. Странные травмы (у тебя и у противника) всегда возможны. В борьбу заложено взаимное соглашение противников о том, что они будут пытаться причинить друг другу боль. Каждый борец рискует получить травму. Я получил травм столько, что сбился со счета, и в числе этих травм было много переломов. Думаю, что, будучи травмированным, я боролся чаще, чем без травм.

Когда Карабаджак получил травму, я не мог из-за этого выйти из боевого настроя. Ведь мне предстояли еще четыре схватки.

Я понимал последствия случившегося. Самый главный противник выбыл из турнира и не сможет вернуться, чтобы продолжить борьбу за золотую медаль.

В схватке, которая состоялась перед моим поединком с Карабаджаком, Дэйв, укладывая на спину своего противника-югослава, травмировал ему колено. Международным органом, регулирующим борьбу, является Международная федерация объединенных стилей борьбы, сокращенно – ФИЛА.

Главой этой организации был Милан Эрцеган, родом из Югославии. Он только что своими глазами видел, как в последовавших один за другим поединках американцы братья Шульц сначала положили на лопатки и отправили на больничную койку его соотечественника, а потом вывели из турнира другого борца. Эрцеган поручил исполнительному директору федерации Марио Залетнику следить за нашими дальнейшими поединками в качестве четвертого должностного лица.

В следующем матче я в тот же вечер победил итальянского борца под пристальным наблюдением дополнительного судьи. Ожидая взвешивания, я прошел на трибуну, чтобы вместе с матерью посмотреть на схватку Дэйва. Я находился там, когда диктор объявил: «Результат схватки Марка Шульца с турецким борцом аннулирован. Марк Шульц дисквалифицирован».

Сидевшая рядом со мной мать пришла в возбуждение.

– О боже, – воскликнула она. – О, господи боже!

– Это ничего не значит, – сказал я ей, поднялся и вышел.

Турки опротестовали мою победу и требовали моей дисквалификации. После просмотра видеозаписи нашего поединка меня дисквалифицировали за «чрезмерную жестокость».

Я понимал, что это решение слагается из двух частей. Вопрос первый: так я выиграл эту схватку или проиграл ее? Вопрос второй: меня вышибут из турнира или нет? Поскольку диктор сказал, что я дисквалифицирован лишь в этой схватке, я понял, что могу продолжать бороться и выиграть золото.

С технической точки зрения туркам не должны были разрешать заявлять протест, поскольку они заявили его через два часа после того получасового периода, когда можно заявлять протест. Собственно говоря, ФИЛА поначалу отклонила заявленный турками протест, но потом передумала и постановила дисквалифицировать меня. Если бы турки заявили протест в соответствии с регламентом, меня бы выставили из турнира.

Проведенная мной связка была незаконной. Я этого никогда не отрицал. Но это не было умышленным нарушением правил, и я определенно не стремился изувечить Карабаджака. В тот вечер я не общался с журналистами, но Гэбл дал репортерам хорошее объяснение. Поскольку я поднял руку Карабаджака на 90 градусов, прием был законным. То, как турок упал, заставило меня поднять его руку больше чем на 90 градусов. Подъем руки турка на 91 градус сделал проведенный мной прием незаконным и подпал под решение о «чрезмерной жестокости».

Я уважал Дэна. Хотя я победил трех его питомцев из Айовы в финалах Национальной ассоциации студенческого спорта, у меня никогда не было ощущения того, что он меня недолюбливал.

– Борьбу пытаются превратить в спорт для неженок, – жаловался мой брат.

Я слышал, что турецкое правительство обещало Карабаджаку деньги, собственность или что-то в этом роде, если тот завоюет золото на Олимпийских играх. В одной опубликованной в турецкой газете статье были приведены слова Карабаджака о том, что я боролся нечестно. Через несколько лет я беседовал с журналистом, который сказал, что вскоре увидится с Карабаджаком. Я расписался на футболке для Карабаджака и написал коротенькое письмо, в котором сказал, что не хотел его травмировать и хотел бы дружить с ним. Но с тех пор никогда не получал от него вестей и даже не знаю, подошла ли ему футболка.

* * *

Получив дисквалификацию, я понимал, что не могу проиграть в двух следующих поединках и должен постараться завоевать золотую медаль. Моим следующим противником был Крис Ринке, тот самый самоуверенный малый из Канады.

После того как первый период закончился с равным счетом 2:2, я начал второй период с того, что бросил Ринке на ковер и взял его на ключ. За тэйкдаун рефери дал мне балл, за болевой прием – два балла. Табло показывало, что я веду со счетом 5:2. В вольной борьбе, если схватка заканчивается с ничейным, равным результатом, дополнительное время называют условным. Если каждый заработанный балл учитывают как один балл, побеждает борец, который провел результативное действие последним. То же самое происходит, если оба борца проводят приемы, приносящие по два балла, – побеждает тот, кто провел зачетный прием последним.

В тот момент я опережал Ринке на три балла и заработал последние два балла. Мог отдать Ринке три тэйкдауна и все же выиграть в условное время.

Отстававший на три балла Ринке стал бросаться на меня как сумасшедший, и я получил последнее предупреждение за уклонение от схватки. Я не мог позволить себе еще одного предупреждения.

Я глянул на табло и увидел, что веду со счетом 4:2, а не 5:2. Судьи у ковра пересмотрели решение рефери и за ключ дали мне не два балла, а один балл. Это рушило мои расчеты в отношении того, сколько очков мне нужно для победы. Я подумал, что могу отказаться не от трех, а от двух тэйкдаунов, и все же выиграть в дополнительное время. Но я не учел того, что снятое с меня очко превращало мое превосходство в один балл. Если бы я отдал два тэйкдауна, я бы проиграл в дополнительное время.

Пока я производил в уме все эти вычисления, мы продолжали бороться, и рефери кричал: «Пассивность красного!» – называя меня по цвету моего трико. Во время моего замешательства Ринке резко провел как раз тот захват снизу, который применил Карабаджак при попытке захватить мою ногу. Но, в отличие от турка, Ринке выполнил прием четко и заработал тэйкдаун. Мое превосходство сократилось до счета 4:3.

Это придало Ринке сил. У него оставалась целая минута для того, чтобы или сделать тэйкдаун, или дождаться, когда мне влепят предупреждение за пассивность. В обоих случаях он победил бы при равенстве очков. Однако я продолжал думать, что могу допустить тэйкдаун и выиграть в дополнительное время.

Ринке сидел на мне, пытаясь перевернуть меня. Ему не удалось сделать это, и рефери вернул нас в нейтральную позицию. Я выбрал лимит предупреждений за пассивность, и когда рефери крикнул: «Пассивность красного!», я понял, что вот-вот получу штраф за пассивное ведение схватки. В отличие от большинства борцов, с которыми я встречался, Ринке выбрал возобновление схватки в положении стоя. Он понимал, что у него выше шансы заработать балл в этом положении.

Меня изучал не только Ринке, но и Джим Хамфри. Хамфри, ранее бывший одним из младших тренеров в Оклахоме, наняли главным тренером сборной Канады по вольной борьбе. Джим лучше, чем кто-либо, знал мой стиль и то, как искусно я не даю перевернуть себя, когда лежу на ковре, оседланный противником. Меня шокировала мысль о том, что в лагере соперников есть человек, хорошо знающий меня. Я уверен, что Джим посоветовал Ринке не пытаться перевернуть меня из нижней позиции.

Мне надо было соображать быстро. Я полагал, что рефери настроены против братьев Шульц и ищут основания для того, чтобы вывести меня из турнира. Мне надо было сделать хоть что-нибудь. И я решил атаковать ноги Ринке и дать ему повалить меня на ковер, что позволило бы скоротать время до конца схватки. И я бросился даже без подготовки. Бросок был ужасный. Я едва коснулся ноги Ринке.

Ринке раскинул руки и сомкнул их, взяв меня в передний захват. Я ожидал, что он зайдет сзади, но положение, в котором мы оказались, заставило меня изменить планы. В моем арсенале был прием, остановить который было невозможно. Прием этот – «утиный нырок». Вместо того чтобы обороняться, я решил атаковать. Я знал, что мой «утиный нырок» принесет мне балл и даст мне больше времени для уклонения от схватки, если мне придется отдать еще один тэйкдаун.

Я опустился на четвереньки и опустил голову. Ринке держал захват достаточно долго для того, чтобы я нащупал слабое место в этом захвате. Тогда я резко и со всей силы поднял голову и опустил бедра. В тот же миг Ринке понял, что я начинаю атаку, и выпустил меня из захвата. Но было поздно. Через полсекунды я уже был у него за спиной. Счет стал 5:3, время схватки истекло, и я, несмотря на замешательство, одержал победу.

А потом я победил в малодраматичной полуфинальной схватке борца из Новой Зеландии со счетом 16:5.

* * *

Дэйв провел свой матч за золотую медаль за день до того, как золото завоевал я. Противником Дэйва был Мартин Кносп, чемпион мира 1981 года, дважды одержавший победу над Ли Кемпом на последнем чемпионате мира.

Судьи внимательно следили за захватом Шульцем головы и руки противника спереди, и во время трех предыдущих схваток особый боковой судья трижды предупреждал Дэйва об удержании шеи противников. Впрочем, предупреждение за то же самое один раз было сделано и противнику Дэйва.

Всякий раз, когда Дэйв делал Кноспу захват головы, рефери прерывал схватку. Один раз, когда рефери вмешался и приказал Дэйву отпустить голову немца, тот упал на спину, словно задыхаясь. Таким образом, Кносп пытался спровоцировать штраф Дэйва. Но разыгранный им спектакль не дал результата.

Хотя Дэйва лишили одного из его лучших приемов, за полторы минуты до конца поединка он все-таки вышел вперед на один балл, а за десять секунд до конца схватки заработал еще два очка, бросив Кноспа на ковер. Он одержал победу со счетом 4:1

Я смотрел этот поединок, но радоваться золотой медали брата не мог. На моих плечах лежало тяжкое бремя, и все, что я мог себе позволить перед финалом, который должен был состояться на следующий день, было сосредоточение на том, что надо сделать для того, чтобы не потерпеть поражения.

Моим последним противником был японец Хидеюки Нагасима, одержавший победу в группе А. Я посмотрел один его матч, и, честно говоря, его борьба меня не впечатлила. Трое лучших борцов попали в группу Б – Карабаджак, я и Ринке. Я знал, что если соберусь перед финальным поединком, то смогу вернуться домой с золотой медалью.

По первому же свистку я набросился на Нагасиму и случайно ударил его головой в лицо. На четвертой секунде он взял тайм-аут, чтобы оправиться от полученного удара. Перед схваткой я обдумал, какие приемы применю против Нагасимы. Использовав предплечье как при игре в американский футбол, я сделал нырок, захватил его ногу за верхнюю часть бедра и повалил его на ковер, а потом взял его на ключ, проведя болевой прием. Это позволило мне повести в счете 4:0.

Нагасима поставил меня в трудное положение лишь однажды, когда попытался сделать захват моей головы, но захват соскользнул. За исключением этого момента я доминировал весь матч, но матч завершился досрочно. Через минуту и 59 секунд первого периода при счете 13:0 матч был прекращен в связи с моим техническим превосходством.

И я исполнил мое коронное сальто назад!

Я еще переводил дух, когда рефери поднимал мою руку, руку победителя. Мы не боролись и двух минут, но за 26 секунд я стремительной серией приемов заработал 8 очков. Впрочем, я не слишком устал и мог исполнить коронный кувырок назад. После того как рефери поднял мою руку, я выбросил сжатый кулак, посылая приветствие американским болельщикам, обнял Нагасиму и пожал руки его тренерам. Потом прошел в свой угол и сделал еще одно сальто. А почему нет? Золотая медаль Олимпийских игр стоит двух кувырков, не так ли?

После моей победы мы с Дэйвом стали первыми в истории борьбы в США братьями, завоевавшими золотые олимпийские медали. Но ненадолго, потому что в следующем за моим поединке Лу Банак завоевал золото. Как и Дэйв, его брат Эд выиграл золото днем раньше.

Хотелось бы сказать, что, одержав победу, я был вне себя от счастья. Но это было бы неточно. Телевизионную трансляцию того матча можете посмотреть на YouTube. Когда я смотрел трансляцию, я заметил, что до перерыва на рекламу я ни разу не улыбнулся. Самым сильным чувством, которое испытывал я, было чувство облегчения. Оно пришло не в самый момент награждения золотой медалью (об этом моменте мечтают спортсмены), но сила притяжения слегка отпустила меня.

Церемония награждения оказалась довольно странной. Единственное, что отличает золотых медалистов от тех, кто завоевал серебро и бронзу, то, что обладатель золотой медали слушает исполнение национального гимна своей страны. В университете я испытывал эмоциональный подъем, слушая гимн перед матчами. Я использовал этот подъем для того, чтобы психологически настроиться на борьбу. При моем низком показателе потребления кислорода мне приходилось находить способы вызывать приток адреналина, и все, что я мог использовать для повышения эмоционального настроя, было необходимым оружием, висящим у меня на поясе. Но исполнение гимна на Олимпийских играх после того, как я закончил борьбу, оказало совершенно другой, необычный эффект. Во время исполнения гимна, который пели болельщики-американцы, и подъема звездно-полосатого флага над ареной я просто не знал, какие чувства должен испытывать.

Впервые я осознал важность последнего матча в ванной. Как и после того, как я победил на чемпионате штата Калифорнии 1978 года, я ушел в ванную, чтобы несколько минут побыть одному. Мой путь к олимпийскому золоту был не таким, как у других борцов (не говоря уж о том, что мой путь был интереснее благодаря дисквалификации и возвращению в турнир после первого поражения). Я не знаю, так ли это и теперь, но мне сказали, что я – один из двух борцов в истории Олимпийских игр, которые проиграли поединки, но все же выиграли золото.

Когда посмотрел на свое отражение в зеркале, я увидел человека, которому было даровано чудо. Была дисквалификация, вокруг матча были споры, после которых во время дальнейших поединков за Дэйвом и мной внимательно следили. Затем мне пришлось мобилизовать все имевшиеся у меня физические и эмоциональные силы для того, чтобы победить Криса Ринке. Он бился отчаянно.

Теперь – о сравнениях меня с Дэйвом. Как и многие другие, я еще до турнира знал, что Дэйв завоюет золото. На Олимпийских играх он был единственным действующим чемпионом мира и в 1984 году находился в отличной форме. В тот год никто из приехавших (и не приехавших) в Лос-Анджелес борцов не смог бы одолеть Дэйва.

Но не думаю, что Дэйв был уверен в моей победе. В том, что я одержу победу, не был уверен и я сам. В тот год я показывал нестабильные результаты. Иногда боролся великий Марк Шульц, а иногда – Марк Шульц-неудачник. И на самой большой борцовской арене, неся на плечах тяжелейшее бремя ожиданий американских болельщиков, собравшихся посмотреть на соревнования, которые проходят раз в четыре года, мне надо было предотвращать появление неудачника всякий раз, когда он хотел появиться без предупреждения.

Перед тем как я ушел из ванной, я точно понял одно: Господь благословил меня чудом.

В тот вечер Дэйв и я не говорили о нашей победе. Мы знали друг друга так хорошо, были так хорошо синхронизированы друг с другом, что нам не надо было обмениваться мыслями для того, чтобы понять: пройдя турнир до конца, завоевав золотые медали и продемонстрировав упорство в борьбе, каждый из нас испытывает облегчение.

Да, в тот вечер я отпраздновал получение золота. С Дэйвом была его жена, а у меня подружка Терри, и мы с друзьями устроили вечеринку. Хорошо погуляли. Если бы за вечеринки давали золотую олимпийскую медаль, это медаль досталась бы нам.

* * *

Большая группа завоевавших олимпийские медали американских спортсменов отправилась в тур по трем городам, где спортсменам предстояло принять участие в парадах и приемах. Нас с Дэйвом включили в состав этой группы. Без него я бы и не поехал. Но турне вылилось в конфуз. Правил поведения во время полетов не было. Например, нам не надо было пристегиваться ремнями безопасности. Во время одного из взлетов (а при взлете самолет задирает нос, отчего его хвост опускается) какой-то спортсмен (не знаю его имени) позировал для какого-то журнала в передней части салона и начал «скользить» по проходу. Какой-то волейболист откупорил бутылку шампанского и начал окатывать им пассажиров. Когда он добрался до меня и Терри, я в шутку швырнул его на пол.

На одном из парадов я ехал в одной машине с гимнасткой Мэри Лу Реттон, завоевавшей пять медалей, в том числе золото в личном зачете по многоборью. Мэри Лу была действительно замечательной девушкой, познакомиться с ней и провести немного времени в ее обществе было здорово. Как бывший гимнаст и золотой медалист по борьбе, я испытывал глубокое уважение к Мэри Лу за прекрасные выступления, удостоенные пяти медалей.

Хочу сказать, что тот парад проходил в Далласе. Мы с Мэри ехали во второй открытой машине, следовавшей за первой, в которой находился кто-то из городской администрации. Когда на пути парада мы достигли точки, в которой была предусмотрена короткая остановка, этот чиновник вышел из своей машины и направился к нашей. Не сказав ни слова Мэри Лу и мне, он обратился к Терри: «Должен спросить, кто вы такая». Уверяю, Терри была достаточно хороша для того, чтобы остановить парад.

Моя золотая медаль дала мне возможность познакомиться с другими выдающимися спортсменами, такими, как гимнаст Питер Видмар и бегун Эдвин Мозес. Познакомился я и с Эдом Кохом, который в то время был мэром Нью-Йорка.

Но самым волнующим моментом была встреча с президентом Рональдом Рейганом и его супругой Нэнси в отеле Beverly Hills Hilton.

У сотрудника секретной службы Боба ДеПросперо был сын Бобби, который занимался борьбой в Университете Оклахомы в то время, когда там тренировались я и Дэйв. ДеПросперо был руководителем службы безопасности Рейгана, и когда спортсмены выстраивались перед встречей с Рейганом, ДеПросперо поставил Дэйва и меня в середину очереди и крикнул: «Эй, Марк, Дэйв. Пройдите сюда!» Он провел нас за бархатные шнуры в начало очереди.

– Мистер президент, – сказал ДеПросперо, – вот ребята, о которых я вам рассказывал.

Это ошеломило меня. Кто-то рассказывал президенту США о нас? Благодаря ДеПросперо я стал первым спортсменом, представленным в тот день президенту. Мы позировали для фотографов, и я потянулся вперед, чтобы вежливо поцеловать миссис Рейган в щеку. В этот момент она повернула голову направо, и мой поцелуй попал ей прямо в губы.

Смущенный этим, я начал пробираться к выходу, поскольку не был уверен в том, что следует делать человеку, поцеловавшему первую леди в губы. Но тут во мне проснулось влияние отца-комика, и я повернулся к Рейганам.

– Я буду голосовать за вас! – сказал я.

– Скажите это громче, – ответила миссис Рейган, улыбаясь.

* * *

Олимпийским чемпионам по борьбе в качестве памятного подарка вручили официальную турнирную таблицу. Свой экземпляр я повесил на стене в квартире. Через год я посмотрел на таблицу, которая вызвала в моей памяти отдельные яркие эпизоды олимпийского турнира. Тогда-то я и осознал, что проиграл бы Ринке в дополнительное время, если бы отдал ему последнее очко, а не заработал его, сделав «утиный нырок».

Мгновенное решение перейти в атаку вместо того, чтобы осторожничать, определило исход поединка. В тот момент, с учетом того, что я неверно понимал ситуацию в матче, это решение казалось почти несущественным. Но оно навсегда изменило мою жизнь. Если бы не это решение, я бы не завоевал олимпийское золото. Это решение было самым важным из всех, какие я когда-либо делал, и я принял его в мгновение ока.

Сидя у себя в квартире, уйдя в размышления над данными турнирной таблицы, я начал понимать, кто я такой – человек, который сражается изо всех сил независимо от результатов, который, даже проигрывая, будет биться до конца.

Я стал настоящим бойцом.

 

Глава 10

Стирание звездочки

Я занялся борьбой не для того, чтобы завоевывать медали.

Дэн Гэбл однажды сказал: «На самом деле золотые медали выплавлены не из золота. Они сделаны из пота, решимости и редкостного сплава, который называется силой воли». Борьба – не развлечение и не удовольствие. За многие годы я слышал бесчисленные рассказы борцов о том, как они наслаждаются борьбой. Это – не про меня. Когда я выступал, я никогда ничего подобного не испытывал.

Для меня борьба предоставляла способ стать великим бойцом. Я хотел бороться с лучшими борцами мира и побеждать их. А медали служили доказательствами того, что я стал тем, кем хотел стать.

Статус, который обретают люди, выигравшие золотые олимпийские медали, далеко выделяет их из рядов других борцов, хотя достижения многих медалистов игр 1984 года (включая и мои) порой и оспаривались. Порой казалось, блеск наших наград хотят умалить намеренно.

На Олимпийских играх 1984 года американцы впервые завоевали четыре медали в греко-римской борьбе. В вольной борьбе мы завоевали семь из десяти золотых медалей и, кроме того, две серебра. Семь наград высшей пробы – это рекорд для борцов одной страны в истории современных Олимпийских игр.

Когда Дэна спросили об эффекте бойкота, он заявил, что если бы на игры приехали советские и болгарские борцы, мы бы все равно одержали победу, по меньшей мере в четырех весовых категориях. В тот год команда США была очень сильной. Просто нам не предоставили возможности доказать нашу мощь. Меня часто спрашивают, как бы американцы выступили на играх в Лос-Анджелесе, если бы в них участвовали спортсмены всех стран. Мне до сих пор трудно найти хороший ответ на этот вопрос. Я действительно не знаю, каким бы оказался расклад, если бы в тех играх участвовали русские и болгары. Ответ на этот вопрос никогда не будет дан.

Впрочем, я знаю, что бойкот Олимпийских игр 1984 года привлек гораздо большее, чем обычно, внимание к следующему чемпионату мира по борьбе, который собрал всех сильнейших.

Сначала в 1985 году состоялись соревнования за Кубок мира в Толедо, штат Огайо, которые были разрекламированы как состязания лучших команд всех континентов. Исключение составила только Южная Америка – борцы оттуда не приехали. В борьбе за выход в финал я одолел Криса Ринке со счетом 10:0, а в финале выступил против Владимира Модосяна, четырехкратного чемпиона соревнований в Тбилиси. Модосян был самым сильным противником из всех, с кем мне приходилось бороться. И самым волосатым. Его тело было так густо покрыто волосами, что я называл его «волосатым парнем».

Модосян победил меня со счетом 9:1. Дэйв выиграл свой финальный поединок, но в командном зачете советские борцы одолели нас со счетом 7:3.

Я получил памятную табличку за второе место. Покидая Сентинниэл-холл университета Толедо, где проходили те соревнования, я взял эту табличку как диск, разок размахнулся – и зашвырнул ее в реку Оттава. В то время я тренировался в клубе Sunkist Boys, и через неделю после соревнований за Кубок мира президент клуба Арт Мартори позвонил мне и спросил, не хочу ли снова провести схватку с Модосяном. Мы встретились в почти пустом университетском зале под Чикаго, и я победил Модосяна со счетом 8:1.

* * *

1985 год был самым лучшим в моей борцовской карьере. Проигрыш Модосяну был единственным поражением, которое я потерпел в 1985 году.

Я почти проиграл, оказавшись в необычной ситуации на открытом чемпионате США после того, как авиакомпания потеряла мой багаж. Бобби Дуглас, тренер борцов клуба Sunkist Boys и автор книги о способах переводах противника в партер (я наизусть выучил эту книгу еще в старших классах средней школы), предложил мне на выбор два варианта. Я мог подождать, пока все же не доставят мой багаж, и затем сбросить вес до 180,5 фунтов – или взять у него 20 долларов, сходить поесть и бороться в категории 198 фунтов. Я не знал, подвезут ли мой багаж вовремя, и решил бороться в более тяжелом весе, хотя весил я 187 фунтов.

Моим соперником в финале был Билл Шерр, занявший второе место в прошлом году. Я вел в счете 4:2. До конца схватки оставалось примерно 30 секунд, и тут я попытался бросить его через спину прогибом. Это было глупостью, и соперник заставил меня заплатить за ошибку: он перехватил мои руки и бросил меня на спину, что должно было сравнять счет. В условное дополнительное Билл выиграл бы, так что за 15 оставшихся секунд я выполнил все приемы, какие мне только приходили в голову. Поскольку мы вышли за пределы ковра, когда до конца схватки оставалось 5 или 6 секунд, я зашел ему за спину и завоевал балл, который принес мне победу.

Долгожданный чемпионат мира, в котором приняли участие и страны, бойкотировавшие Олимпийские игры 1984 года, состоялся в октябре 1985 года в Будапеште, Венгрия. К тому времени я уже более года слушал россказни о том, что из-за бойкота мы – не настоящие олимпийские чемпионы. В официальном списке чемпионов не было никаких особых обозначений, но очень многие критики мысленно ставили рядом с именами некоторых чемпионов Олимпийских игр 1984 года звездочки. Среди этих имен было и мое имя.

Во время одиннадцатичасового перелета я молился о том, чтобы наш самолет разбился; тогда мне не пришлось бы бороться с психологическим давлением. По пути на крупные соревнования я молился чаще, чем я это признаю.

Я сомневался в том, что смогу одержать победу на чемпионате в Венгрии. Я понимал, что нахожусь в достаточно хорошей форме и преодолел нестабильность результатов, которая создавала проблему перед Олимпийскими играми, но борьба сопряжена со значительным насилием, и это вызывает очень серьезное психологическое давление. Казалось, что хорошим борцам постоянно не везет, и я в уме мог составить список борцов, потерпевших поражение в схватках, в которых не должны были проиграть. Это было реализацией одного из сценариев, в котором надеешься на лучшее, но готовишься к худшему.

Но порой все же получаешь то, на что надеешься.

В финале я одержал победу над Александром Наневым, который трижды занимал второе место на чемпионатах мира. Со счетом 10:5. А ранее я победил советского борца Александра Тамбовцева со счетом 1:0. После побед над лучшими борцами двух лучших национальных команд, не соревновавшихся в Лос-Анджелесе, моя золотая олимпийская медаль засияла ярче прежнего.

Я был одним из двух американцев, одержавших победу в Будапеште. Шерр завоевал титул чемпиона в весе 198 фунтов. Дэйв был одним из двух американцев, занявших вторые места, но его победа на чемпионате мира в 1983 году и моя победа на чемпионате 1985 года сделали нас единственными чемпионами Олимпийских игр 1984 года и чемпионами мира. Кроме того, Дэйв и я стали единственными братьями-американцами, завоевавшими титулы чемпионов мира и чемпионов Олимпийских игр. До этого такое удавалось только паре братьев из Советского Союза.

Победа на чемпионате мира 1985 года заткнула рот критикам, говорившим, что я недостаточно хорош для того, чтобы победить на Олимпийских играх, если бы в них участвовали русские и болгары. Частично замолк и критик, сидевший во мне.

* * *

Я был в приподнятом настроении, когда мы с Дэйвом вернулись к нашей работе в Стэнфорде. В день моего появления в борцовском зале Стэнфорда вся команда приветствовала меня аплодисментами и одобрительными восклицаниями. Крис Хорпел мог, наконец, больше не напоминать мне о том, что мой брат чемпион мира, а я – нет.

В тот день Крис пригласил меня в свой кабинет. Он не поздравил меня с моим новым титулом. Не извинился за то, что относился ко мне как к младшему и более слабому брату Дэйва. Он не повысил меня в должности и не поднял мне заработную плату с 10 тысяч долларов в год после того, как я два года горбатился на него.

Он уволил меня.

Так закончился великий день моего торжества.

Я сидел в полном ошеломлении. Я был сбит с толку. Подумать только: уволен!

Завидовал ли Крис? Почему он пытался доказать свою власть надо мной?

Я не знал.

Я не знал, что сказать Крису, кроме: «О’кей, хорошо».

– Ты можешь по-прежнему тренироваться здесь, – сказал мне Крис, – но платить тебе я не могу.

Я встал с кресла и повернулся, чтобы уйти из кабинета Криса. Когда я дошел до двери, Крис добавил: «И, кстати, верни ключи от машины».

Одним из стэнфордских борцов, ставших моими подопечными, был Брэд Хайтауэр. Его отец был собственником дилерского центра по торговле автомобилями и хотел выразить признательность: он дал мне машину «Тойота Терцел», в которой я остро нуждался. Однако для того, чтобы списать машину, Хайтауэру-старшему надо было официально обозначить ее передачу как благотворительный дар программе подготовки борцов в Стэнфордском университете. Юридически машина моей собственностью не была, ее давали мне в пользование.

Крис передал эту машину жене Дэйва. Жена Дэйва не работала в Стэнфорде, но Крис отдал ключи от машины Дэйву и попросил передать их Нэнси. Это решение Криса породило непонятный и роковой сдвиг обстоятельств, поскольку Дэйв, Нэнси и я снимали комнаты в доме нашего отца. Мы жили под одной крышей, и мне приходилось каждый день смотреть из окна, как жена Дэйва разъезжает на «моей» машине.

Это было унизительно.

Единственной причиной моего увольнения, которую назвал Хорпел, было то, что он не может платить мне. Я не был подхалимом и соглашателем. Не отличался этими качествами и Дэйв, но он обладал способностью, которой я так и не обзавелся: он мог выражать свои мысли, оставаясь в рамках приличий. Возможно, моя несдержанность сыграла какую-то роль в моем увольнении. Не знаю. Но после того, как меня убрали, Хорпел отдал мою зарплату Дэйву, удвоив его заработок до 20 тысяч долларов в год. И довольно о том, что моя заработная плата была причиной моего увольнения.

Дэйв получил мои деньги, а его жена – мою машину.

Я считал, что брат предал меня. Я никогда не расспрашивал его, но он должен был знать о том, что меня собираются уволить. Мое увольнение – не из тех событий, планирование которых проходит без ведома людей, находящихся в положении Дэйва. Дэйв должен был дать согласие на мое увольнение, пусть и неохотно, скрепя сердце. Но как он мог утаивать от меня, своего брата, подготовку столь важного решения?

Мы находились в разных положениях. У Дэйва в то время были жена и сын Александр. Ему нужно было больше денег, чем мне, а я отчаянно нуждался в деньгах. Федерация спортивной борьбы США уж точно не оказывала нам поддержки.

Мое увольнение разрубило одну из связывавших нас с Дэйвом нитей. Это было больно. Я думал, что Дэйв и Хорпел выступают против меня. Я чувствовал себя от всех оторванным и одиноким. Я относился к своему положению очень серьезно и стал воспринимать всех окружающих с острой враждебностью. Любой человек, желавший поделиться со мной своим мнением, мог не терять время попусту: мне было все равно, что думают и говорят люди.

В зале Дэйв и я оставались спарринг-партнерами, и я был беспощаден к брату. Я был готов бороться с ним всякий раз, когда мы оба оказывались на ковре. Я направлял атаки на нижнюю часть его бедер и его промежность. Эта область – центр тяжести тела противника и самая уязвимая часть человеческого тела. Как только я начал направлять атаки на эту часть тела, я стал валить Дэйва, когда хотел. Хорпел был, кажется, удивлен легкостью, с которой я валил Дэйва. Атаки на промежность Дэйва сделали меня лучшим борцом, поскольку, атакуя эту зону, я понял, что при этом мои бедра оказываются непосредственно под центром тяжести противника, а не в стороне от него. В результате я начал еще лучше ощущать расположение своего центра тяжести, что я использовал в поединках со всеми, с кем я сходился на ковре после этого.

Несмотря на все, произошедшее в связи с моим увольнением, я все равно любил Дэйва. Он по-прежнему оставался моим братом, и ничто не могло нас разъединить. Я не мог забыть всего, что он сделал, помогая мне стать тем мужчиной, каким я стал. Но мое увольнение и предположение о том, что Дэйв, по крайней мере, знал, что происходит, изменили меня. Я обрел большую независимость от Дэйва. Я перестал смотреть на него как на лидера.

Чтобы восполнить утраченный доход, я в промежутках между тренировками занялся продвижением комплекса клиник для борцов. У меня был справочник университетских и школьных тренеров, и я выбирал конкретный район, обзванивал работавших в этом районе тренеров и приглашал их регистрироваться в таких клиниках. По счастью, я был одним из двух действовавших чемпионов мира по борьбе в США. В годы, когда не проводились Олимпийские игры, борцы, пожалуй, были обделены вниманием широкой публики, но внутри нашего вида спорта мое имя что-то значило. Едва увидев тренера, я уже понимал, подпишется он на предлагаемую клинику или нет – это зависело от того, как этот тренер относился ко мне лично.

Но для того, чтобы совершать разъезды по моим клиникам, мне нужна была машина, и я связался с отцом Брэда Хайтауэра. Он за 7 тысяч долларов продал мне светло-синюю машину Camaro Berlinetta 1982 года (с дефектной системой круиз-контроля). Эта покупка съела все мои сбережения. Мой «тур победы» по учреждениям, которые я называл моими клиниками, и моя машина приводили меня в разные части страны.

Работа с клиниками за три месяца принесла мне 23 тысячи долларов. В Стэнфорде за такие деньги мне пришлось бы вкалывать больше двух лет. Но разъезды по клиникам были трудным делом. Ездить стало тяжело. Тем более что приближались отборочные соревнования открытого чемпионата США и чемпионата мира по борьбе 1986 года, и чтобы начать готовиться к этим соревнованиям, мне нужны были стабильные условия для тренировок.

Я начал искать место тренера, и Марлин Гран предложил мне такую работу в Портлендском государственном университете. На Открытом чемпионате Дальнего Запада 1979 года, когда я еще «учился» в Калифорнийском университете Лос-Анджелеса, Марлин победил меня, и мы стали друзьями на всю жизнь. Марлин сказал, что сможет платить мне 15 тысяч долларов в год. Но в Портлендском университете было не много хороших партнеров по тренировкам, и я отклонил предложение Марлина.

Крис Хорпел сделал много хорошего для меня. Помощь, которую он оказал мне в университетские годы, способствовала тому, что я стал успешным борцом. Но то, что он уволил меня из Стэнфорда, я счел предательством. С тех пор он предпринимал попытки связаться со мной, но я не желал говорить с ним о случившемся. Он знал, что сделал, а я не видел нужды заново переживать это.

В моей жизни не было человека, который помогал и вредил мне так, как Крис.

* * *

Я выиграл Открытый чемпионат США 1986 года, одолев Майка Шитса со счетом 8:6 и применив в финале четыре захвата на ключ. Годом ранее, когда я боролся в более тяжелом весе, Шитс победил в весе 180,5 фунтов. После турнира мое возмущение тем, что мне приходится соревноваться, едва сводя концы с концами, наконец прорвалось. Я нашел Гэри Кёрделмейера, исполнительного директора Федерации спортивной борьбы США, и выложил все ему в лицо.

«Вам надо изменить значение слова «любительский» так, чтобы мы могли делать деньги и поддерживать наш статус любителей, как это делают в других видах спорта», – сказал я ему. Мы видели, что в других видах спорта спортсмены удостаивались внимания СМИ и получали подтверждение своего статуса потому, что виды спорта, которыми они занимались, продвигали их и помогали им продавать себя. Их виды спорта не только позволяли им делать деньги на своих успехах и сохранять любительский статус для того, чтобы состязаться на Олимпийских играх, но и ставили их в положение, в котором это можно было делать. В других видах спорта, кажется, по-настоящему заботились о спортсменах, которые занимались этими видами спорта.

– Никто не может остановить вас, – сказал я Кёрделмейеру. – В США вы – монополисты.

Кёрделмейер не согласился со мной, и я был близок к тому, чтобы сделать нечто такое, из-за чего у меня возникли бы неприятности, но мой бывший коллега по команде Университета Оклахомы Дэн Чейд схватил меня и оттащил от Кёрделмейера.

Все это было мне противно до тошноты. Некоторые спортсмены, выиграв олимпийские медали, решали обналичить свои успехи. Я их не осуждаю. Они могли выбирать свой путь, и у них было больше возможностей делать такой выбор. Со своей стороны, я хотел продолжать соревноваться.

Некоторые борцы получали небольшие пособия, которые и близко не покрывали финансовые потребности. Эти пособия были, скорее, мелкими суммами, которые давали борцам администраторы для того, чтобы иметь право говорить, что они нам оказывают помощь. Но при тех ничтожных средствах, которые они нам отправляли, они не могли утверждать, что делают все возможное для того, чтобы помочь нам.

Не могу сказать, какие деньги привлекала Федерация спортивной борьбы США, но знаю, что федерация каждый год проводила сотни турниров и очень неплохо зарабатывала на плате за доступ к этим соревнованиям. Прежде чем выступить на каком-нибудь турнире, надо было купить за 25 долларов карту участника. Но из того, что зарабатывала Федерация спортивной борьбы США, до борцов доходило не много. Помню, что в 1983 году, когда я занял седьмое место на чемпионате мира, американские борцы, занявшие семь высших мест, получали по 1500 долларов. В тот год Дэйв победил на чемпионате мира. Думаю, он получил 5 тысяч долларов. Не знаю, были ли эти деньги из Фонда развития Олимпийского движения, или из Федерации спортивной борьбы США, или деньгами Олимпийского комитета США. Мои полторы тысячи долларов практически не отражались на моих повседневных расходах. Сколько бы денег ни привлекала Федерация спортивной борьбы США, казалось, что эти деньги едва ли доходили до борцов. И уж конечно, они не облегчали мое финансовое положение.

Чтобы соревноваться на международной арене, нам, борцам, надо тренироваться круглый год. Команды вроде советской находились на полном государственном обеспечении. По сути дела, мы боролись с «профессиональными любителями». А рабочих мест, на которых можно было получать пристойную зарплату при необходимом нам гибком графике, было очень немного. Приходилось делать выбор: или зарабатывать на жизнь, или продолжать соревноваться. Совмещать одно с другим было нереально.

Вот почему столь многие из нас, борцов, занимали низкооплачиваемые места помощников тренеров в высших учебных заведениях. Другие становились тренерами-добровольцами для того, чтобы иметь, по крайней мере, возможность тренироваться, а потом найти какой-то другой способ добывать средства к существованию. Создавалось впечатление, что всякий раз, когда нам, несмотря на отсутствие поддержки со стороны Федерации спортивной борьбы США, удавалось одерживать победы, появлялись администраторы, которые ставили наши успехи себе в заслугу. А потом администраторы удалялись в свою комфортную жизнь, а борцы возвращались на свои плохо оплачиваемые рабочие места и в тесные квартирки.

После национального чемпионата я вернулся в Пало-Альто, чтобы начать подготовку к чемпионату мира 1986 года. Тогда-то я и встретился с парнем, который хотел стать моим менеджером. Он пригласил меня к себе, а у него был самый большой офис в самом большом здании Пало-Альто. Я рассказал ему о том, как я пытаюсь продвигать себя и зарабатывать больше денег для того, чтобы продолжать соревноваться.

– Этим-то я и занимаюсь, – ответил мне этот человек. – Ты должен разрешить мне сделать это для тебя.

Он сказал, что стоит миллионы, и будет продвигать меня за половину всего, что я заработаю с его помощью.

Я прикинул и решил, что это будет удачной сделкой. Я нуждался в деньгах, и хотя половина была слишком большим вычетом, я согласился отказаться от половины заработка, который кто-то другой принесет мне, поскольку не думал, что сам смогу что-то заработать. У меня не было времени на попытки продавать и рекламировать себя – и одновременно тренироваться. Чтобы пользоваться спросом, я должен был продолжать одерживать победы, но обеспечить спрос на себя и продолжать выигрывать я не мог. Мне нужен был человек, который был бы моим менеджером, но никого такого у меня не было. К тому же, прикидывал я, если этот малый не сделает мне заработков, половина от нуля равна нулю.

Малый оказался аферистом. Мне его услуги не принесли и гроша, но он все равно хотел от меня денег. Когда я сказал ему, что разрываю отношения, он заявил, что я должен ему 50 % денег, полученных мной от моей сети клиник, хотя он не вел абсолютно никакой работы в связи с ними. Когда я сказал, что думаю об его требовании, он пригрозил подать на меня в суд. Мне пришлось бы платить юристу, так что я твердо решил не давать этому мерзавцу денег. Наем юриста нисколько не улучшил бы мое финансовое положение.

Я отлично выступал, находясь на пике моей борцовской карьеры и выиграв Олимпийские игры и чемпионат мира в течение двух лет. Но увольнение не только уязвило мои чувства, но и ввергло меня в отчаянное финансовое положение. Потеряв работу, я лишился и страховки. Я привык бороться без страхования жизни, хотя это мне никогда не нравилось. Не имея страховки, я имел одну необычную травму: у меня совершенно не было денег.

Федерация спортивной борьбы США не оказывала мне никакой поддержки. Тогда не было никаких программ обеспечения спортсменов жильем, какие существуют теперь, а такая программа позволила бы мне жить и тренироваться в Олимпийском тренировочном центре в Колорадо-Спрингс. У меня был единственный вариант: тренироваться в Стэнфорде и жить на деньги, которые я зарабатывал на клиниках. Но юридические разборки с моим «менеджером» резко уменьшили мои сбережения, и я не знал, как долго смогу продержаться, если не найду каких-то источников дохода.

Я искал любые возможности для того, чтобы устранить хотя бы часть финансовых трудностей и иметь возможность тренироваться, не отвлекаясь на заработки. Мое отчаяние сделало меня очень уязвимым.