Два германских государства в залах ожидания мировой политики — таково было серьезное изменение «германского вопроса». Вместо одной Германии в центре Европы в 1949 г. появилось две Германии, обе оказавшиеся в опасном пространстве глобальных силовых систем и поэтому пользовавшиеся покровительством держав-гегемонов — США и Советского Союза. То, что сильнее всего бросалось в глаза в отношении двух германских государств, под знаком «холодной войны» в большей или меньшей степени касалось всей Европы. Хор европейских государств смолк. Давление каждой из противостоящих сторон на Восточную и Западную Германию ослабляло стремление к национально-государственной исключительности. К тому же после взрыва атомной бомбы над Хиросимой б августа 1945 г. и первой советской атомной бомбы в августе 1949 г. государственный суверенитет был определен заново. Казалось, что свободой действий в серьезных ситуациях обладали отныне только ядерные державы, в то время как суверенитет государств Европы в каждом случае соотносился с положением соответствующей лидирующей державы. Каждая из них раскрывала над своей сферой интересов ядерный зонтик и диктовала требуемые условия в политике, экономике, а также в идеологии. Они должны были господствовать под этим прикрытием. Традиционное притязание национальных государств на самоопределение связывалось с биполярной политикой, доминировавшей в военном, идеологическом и экономическом смыслах. Сталин внес на сей счет ясность уже весной 1945 г., заявив в беседе с югославскими коммунистами: «Эта война не такая, как в прошлом; тот, кто занимает территорию, устанавливает там свою общественную систему. Каждый вводит свою систему, насколько сможет продвинуться его армия. По-другому не может быть».
Так раскол Европы стал предпосылкой для международного мирного порядка, порожденного Второй мировой войной. Только при взаимном признании существовавших границ и сфер влияния мог сохраняться неустойчивый баланс сверхдержав. «Двойная» Германия являлась несущей колонной, а Берлин — замковым камнем всемирной архитектуры безопасности, крах которой развязал бы третью мировую войну. Поэтому Германия странным образом была одновременно и разделена и едина. Она оказалась разорванной на два государства, которые входили в противостоявшие друг другу блоки. С другой стороны, четыре державы, победившие во Второй мировой войне, придавали самое большое значение своим суверенным правам относительно Германии в целом, поэтому даже советские оккупационные войска, к большому недовольству правительства ГДР до 80-х годов, сохраняли название «Группа советских войск в Германии». Во всех вопросах германской политики, как и в вопросах размещения войск на немецкой земле, последнее слово оставалось за союзниками по войне и суверенитет обоих германских государств должен был оставаться ограниченным. Чем больше менялась ситуация, тем неизменнее она оставалась. В поле напряженности между великими державами Германия представляла собой территорию для развертывания войск, принятия военных решений в случае войны, а также стратегическое предполье, на котором осуществлялось дипломатическое согласование интересов во избежание войны. С конца Тридцатилетней войны Германия в центре Европы играла старую роль, хотя теперь и в новом варианте.
Двадцать первого сентября 1949 г. три верховных комиссара западных оккупационных держав вызвали к себе канцлера Федеративной Республики Германии, чтобы торжественно передать главе правительства новой страны Оккупационный статут. В этом документе закреплялись суверенные права оккупационных держав, ограничивавшие боннский Основной закон. Чтобы внести полную ясность в ситуацию, три представителя союзных держав хотели стоять во время церемонии на красном ковре, в то время как немецкой делегации было указано место рядом с ковром. За несколько дней до этого только что избранный первый германский бундестаг крайне незначительным большинством избрал Конрада Аденауэра федеральным канцлером. В его кабинет входили политики из Христианско-демократического союза, Свободной демократической партии, а также Немецкой партии, Крестьянской консервативной партии из Ганноверского округа, вошедшей позже в ХДС Социал-демократическая партия под руководством Курта Шумахера оказалась пока на оппозиционных скамьях, Легитимированный таким демократическим способом новый федеральный канцлер и мысли не допускал, что верховные комиссары могут смотреть на него свысока, и ступил, будто бы это само собой разумелось, на ковер, не предназначенный для него. Шаг Аденауэра был с кисло-сладкими минами принят к сведению, германский федеральный канцлер продемонстрировал, что намерен действовать, используя данные ему возможности.
Правда, Аденауэр знал, что с внешнеполитической точки зрения пространство для его маневра было сильно ограничено. Как он подчеркнул уже в своем первом правительственном заявлении от 20 сентября 1949 г., его задача заключалась в первую очередь в том, чтобы возможно быстрее интегрировать безвластную, представляемую вовне сообщества державами-победительницами Федеративную Республику в «западноевропейский мир» и обрести суверенитет, военную безопасность и свободу действий. В культурном и духовном отношении часть государства, каковой являлась ФРГ, также надлежало навсегда быть связанной с Западом, чтобы исключить всякую возможность проведения Германией, как ранее, политики качелей между Востоком и Западом, а также и возможность того, чтобы Германия оказалась в тени Советского Союза. Прочная привязанность к Западу, которой добивался Аденауэр, должна была, кроме того, ликвидировать германо-французское противоречие и превратить Германию в постоянного, предсказуемого политического партнера. Только с такого рода прочной позиции — в этом первый федеральный канцлер Федеративной Республики был твердо убежден — возможно решение германского вопроса посредством воссоединения.
Ход мировой политики благоприятствовал реализации целей Аденауэра. «Холодная война» вылилась в «горячую». Двадцать пятого июня 1950 г. коммунистическая Северная Корея напала на Юг страны, и государственным деятелям западного мира казалось, что Кремль начал глобальное наступление, которое может завершиться третьей мировой войной. Одной из важнейших целей союзников во время Второй мировой войны была длительная демилитаризация Германии. Теперь она казалась утратившей свое значение, тем более что в Восточной Германии давно уже существовала армия под маскировочным названием «Народная полиция на казарменном положении». Кто бы мог с уверенностью сказать, что она не готовила планы наступательной войны по северокорейскому образцу? В ответ на это последовало создание Европейского оборонительного сообщества (ЕОС), наднациональной западноевропейской военной организации с интегрированными в нее воинскими контингентами Франции, Италии, Бенилюкса, а также Федеративной Республики. Уже в мае 1950 г. в Бонне начались секретные работы, связанные с формированием западногерманской армии. Переговоры были затяжными и наталкивались на сопротивление всех участвующих стран. К этому добавилась упорная приверженность Аденауэра «германскому договору», цель которого заключалась в достижении равноправия Германии в рамках союза.
Однако все хотели следовать по пути безусловной интеграции в западное сообщество. В крупных партиях, от правящего ХДС до оппозиционной СДПГ, были политики, которые стремились покончить с привязкой к блокам и ценой уменьшения суверенитета обрести объединенную, не входящую в блоки, нейтральную Германию, находящуюся между противниками в «холодной войне». Весной 1952 г. такой шанс казался осязаемо близким. В многочисленных нотах западным державам и федеральному правительству Сталин предлагал объединить два германских государства в единую нейтральную Германию под союзническим контролем, со слабыми собственными вооруженными силами и государственностью, которая должна была основываться исключительно на деятельности «демократических и миролюбивых партий». Что бы это ни означало с советской точки зрения, западные державы отклонили предложение Сталина, и федеральное правительство присоединилось к этой позиции без всяких «но» и «если». Оно сделало это, будучи убежденным, что интеграция ФРГ в западное сообщество была важнее создания слабой единой Германии, колеблющейся между Востоком и Западом. Но, будь федеральное правительство другого мнения, это ничего бы не изменило в важнейшем решении Вашингтона, Лондона и Парижа.
Была ли тогда упущена возможность достижения германского единства? Дискуссии об этом не прекратились и по сей день и не затихнут до тех пор, пока не будут окончательно открыты советские архивы и выяснены истинные намерения Советского Союза. Вероятно, союзническое решение основывалось на верных предположениях. Советская кампания рассылки нот развернулась в решающие месяцы перед вступлением ФРГ в западные оборонительные и экономические сообщества. И почти все говорит в пользу того, что задачей Сталина являлся срыв в последний момент интеграции Федеративной Республики с Западом и создания Европейского оборонительного сообщества. В своей политической деятельности ФРГ, следовательно, не имела возможности установить германское единство посредством нейтрализации Германии.
Договор о создании ЕОС был подписан 26 мая 1952 г., но провалился два года спустя из-за отказа Национального собрания Франции ратифицировать его. По мнению большинства депутатов, Франция слишком далеко заходила в отказе от суверенитета. Однако интеграцию Западной Германии в систему западных союзов уже нельзя было повернуть вспять. Пятого марта 1955 г. в силу вступили Парижские соглашения, важнейшее из которых регулировало присоединение ФРГ к Организации Североатлантического договора (НАТО). НАТО была создана на основе подписанной 4 апреля 1949 г. в Вашингтоне Североатлантического договора как военный союз Канады, Великобритании, Франции, Исландии, Норвегии, Дании, Италии, Португалии, а также стран Бенилюкса под руководством США, чтобы рассматривать «любое вооруженное нападение на одну или несколько из них в Европе или Северной Америке как нападение на них в целом» и оказывать друг другу военную помощь. В 1952 г. к организации присоединились Греция и Турция. С немецкой точки зрения, членство в НАТО означало не только безопасность, но и возвращение к суверенитету, который западные державы обеспечивали посредством одновременно вступившего в силу «Германского договора». Правда, это был ограниченный суверенитет, так как во всех вопросах германской политики державы — победительницы во Второй мировой войне оставляли за собой свои преимущественные права, как и в вопросе о размещении своих войск на немецкой земле. Кроме того, Федеративная Республика Германия отказывалась от целого ряда систем стратегических вооружений, включая атомное. С точки зрения союзников, вступление ФРГ в НАТО рассматривалось несколько по-другому. Генеральный секретарь НАТО лорд Истмэй полагал, что задача союза заключается в том, чтобы «американцев держать внутри, русских вовне, а немцев внизу» — т. е. американцев в Европе, русских на расстоянии от нее, а немцев подавлять.
Урок, извлеченный из истории XX столетия, заключался в том, чтобы усмирить Германию и сделать ее предсказуемой. Труднопредсказуемую державу в центре Европы не следовало обособлять от сообщества наций и унижать. Именно в этом и заключалась роковая ошибка в 1919 г. Теперь задача состояла в том, чтобы как можно надежнее присоединить Германию — а значит, до поры до времени ФРГ — к западному сообществу, чтобы эти связи нельзя было ликвидировать в меняющихся политических условиях. Это имело значение не только с военной точки зрения, но в равной мере с экономической и политической. Понимание необходимости сплочения Западной Европы вытекало из катастрофического опыта, приобретенного европейцами в XX столетии, и также из понимания того, что экономическое, военное и политическое переплетение требует отказа от проведения изолированной национально-государственной политики.
Когда Уинстон Черчилль в своей Цюрихской речи 16 декабря 1946 г. потребовал создания «Соединенных Штатов Европы», он говорил тогда о шокирующем возможном партнерстве между Францией и Германией, Великобританию он до поры до времени оставил за скобками. Британский премьер еще мыслил в духе классической британской политики balance of power [75]Баланс сил (англ.).
, призванной успокоить беспокойную Европу у ворот Англии с помощью системы пактов, с тем чтобы Англия могла посвятить себя реализации собственных трансокеанских интересов. Но крах как британской, так и французской колониальных империй показал в 50-е годы, что время европейского мирового господства навсегда прошло. Европа была отброшена к собственным границам и могла сохранить свой вес в союзе с Соединенными Штатами Америки только в том случае, если сумеет объединить и сконцентрировать свои оставшиеся силы. Первым шагом к экономическому объединению Европы было создание Европейского объединения угля и стали (ЕОУС) в 1951 г., в результате чего добыча угля и производство стали во Франции, в Германии, Италии, Нидерландах, Бельгии и Люксембурге были подчинены общему ведомству. Затем последовало объединение шести названных государств в Европейское экономическое сообщество (ЕЭС) и Европейское сообщество по мирному использованию атомной энергии (Евратом) 25 марта 1957 г. Пока что завершением объединения Западной Европы является сегодня Европейский союз (ЕС) с мощной надстройкой в виде комиссий, советов, генеральных директоров и бюрократов, а также Европейского парламента в Страсбурге. От взора современного наблюдателя уже давно скрылся мир отцов-основателей объединенной Европы. Преисполненный надежд пафос, которым сопровождались первые шаги европейского объединения, кажется сегодня едва ли менее удивительным, чем само собой разумевшаяся готовность всех тогдашних участников отказаться от национальной самостоятельности ради достижения объединения континента. Насколько сильно изменился мир, стало очевидно, когда федеральный канцлер Конрад Аденауэр и президент Франции Шарль де Голль (1890–1970) после подписания договора о немецко-французском сотрудничестве 22 января 1963 г. приняли совместный парад французских и немецких войск на полях Шампани, политых в свое время кровью в беспрерывных битвах между немцами и французами. Понадобились годы, чтобы от наследственной вражды страны пришли к общности судьбы. После столетий тяжелых конфликтов между Германией и Францией наступил серьезнейший поворот в европейской истории.
Принятие Федеративной Республики в сообщество западных государств после Второй мировой войны имело далеко идущие последствия. С самого начала американская поддержка внутренней политики правительства Аденауэра способствовал большому престижу молодой демократии. Впервые в немецкой истории быть демократом означало иметь успех. Кто знает, как развивалась бы первая немецкая демократия, Веймарская республика, если бы Эберт, Штреземан, даже Брюнинг располагали такой же благосклонностью союзников, какой пользовался после войны Конрад Аденауэр. Отчасти в этом крылась история успеха западногерманской демократии. Правда, к данному обстоятельству добавлялось «экономическое чудо».
Сначала мало что говорило об экономическом буме. Зимой 1949/50 г, господствовала массовая безработица, напоминавшая о худших годах Веймарской республики, и только в марте 1950 г. удалось отменить рационирование продуктов питания. Но затем, в ходе войны в Корее, во всем мире начался экономический подъем, давший серьезный толчок росту немецкой экономики. Спрос на потребительские товары, вызванный отставанием производства, был огромен. Промышленность, пришедшая в упадок после военных разрушений и демонтажа, инвестировала значительные средства в современное производственное оборудование. План Маршалла обеспечил необходимую помощь и указал путь интеграции немецкой экономики в западный мир. В то время как в ходе корейской войны (1950–1953) важнейшим экономическим конкурентам, США и западноевропейским демократиям, пришлось ориентировать свои экономические мощности на военное производство, немецкий экспорт мог проникать на мировые рынки. В конце концов, оправдалась сдержанность профсоюзов, которую они проявили в выдвижении требований о повышении заработной платы в первые годы Федеративной Республики, так что темпы прироста заработной платы были несколько ниже темпов прироста общественного продукта; тем не менее заработная плата лиц наемного труда увеличивалась ежегодно в среднем на 5%. После величайшего в своей истории поражения на долю немцев выпал самый большой экономический расцвет.
Федеральное правительство использовало возможности маневра в распределительной сфере, чтобы действовать в области социальной политики почти по-революционному. Федеральный закон о снабжении от 1950 г. помог 3 млн. человек, потерпевшим ущерб от войны. Принятый в 1952 г. закон о возмещении ущерба начал беспримерную до тех пор передачу имущества населению в виде компенсации тем, кто понес материальные потери из-за войны, изгнания и экспроприации в Восточной и Центральной Германии.
Федеральный закон об изгнанных, закон об организации предприятия, федеральный закон о компенсации, пенсионная реформа, продолжение выплаты заработной платы в случае болезни, детские пособия — иначе говоря, социальное государство, существующее сегодня, возникло в эру Аденауэра, в то время, когда верили в безграничный рост экономики и возможность финансирования социального государства на все времена.
Внутренняя стабильность немецкой демократии была тесно связана с «экономическим чудом» и социальной политикой 50-х годов. Западногерманское население насчитывало 47 млн. человек. Десять миллионов изгнанных из восточных областей, Чехословакии и Венгрии были интегрированы, так же как позже — еще 3 млн. беженцев из ГДР. Хотя и существовали как лево-, так и правоэкстремистские партии, они не имели серьезных шансов в условиях сильного влияния процессов демократизации в Федеративной Республике, вызванной экономическими причинами. Лозунг «Бонн не Веймар» стал формулой успеха народа, претерпевшего просто-таки загадочные изменения на протяжении полувека. Страсти, фанатизм, эпилептические судороги Веймарской республики, 22 млн. голосов, которые смогли собрать коммунисты и национал-социалисты еще на мартовских выборах 1933 г., — все это, казалось, провалилось в тартарары. На месте прошлого возникла Боннская республика — без страстей, разумная, довольно скучная и на диво стабильная. Два лозунга, под которыми христианско-демократический канцлер Конрад Аденауэр и его успешный министр экономики Людвиг Эрхард выигрывали одни выборы за другими, гласили: «Благосостояние для всех» и «Никаких экспериментов». Граждане были сыты политикой — «скептическое поколение», диагностировали социологи, — и уходили в свое вполне заслуженное частное счастье, вкладывали средства в покупку собственных домов, автомобилей «фольксваген» и путешествия на Майорку, а государство предоставили патриарху из дворца Шаумбург. Представители культуры Западной Германии, от литературного объединения «Группа 47» до издателей таких определявших общественное мнение журналов, как «Шпигель» или «Цайт», в своем значительном большинстве ощущали себя духовной оппозицией государству, которое казалось им тупо материалистическим и проникнутым тенденциями к реставрации. В этом, собственно, не было ничего нового — культурная сцена Веймарской республики, как и авангард эпохи империи, чувствовала себя точно так же. Да и вообще, противоречие между «духом» и «властью» кажется основным мотивом европейского модерна. Но при ретроспективном взгляде ошеломляет, насколько бессильными и эпигонскими предстают культурные явления Федеративной Республики по сравнению с Веймарской республикой. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что литераторы, например поэт Пауль Целан или романист Гюнтер Грасс, слишком часто эмигрировали из восточной части Европы.
Другое германское государство — Германская Демократическая Республика мало что могла противопоставить устойчивой модели успеха Федеративной Республики. ГДР была внешним форпостом советской сферы влияния, и как Сталин, так и его преемники рассматривали ее в качестве стратегической опоры своей системы. Появление ГДР в 1949 г. было, видимо, лишь реакцией на создание ФРГ. Президентом ГДР стал коммунист Вильгельм Пик (1876–1960), председателем Совета министров — бывший социал-демократ Отто Гротеволь, оба входившие в СЕПГ. Настоящим же правителем, если не считать советских «друзей», был первый заместитель председателя Совета министров Вальтер Ульбрихт, постепенно занявший все ключевые позиции в партии и государстве. Легитимность ГДР была слабой с самого начала. С помощью обещаний построить социализм если и удалось поначалу активизировать еще имеющийся потенциал идеализма, то на деле, однако, свободные выборы не проводились и экономического успеха не было. Советский прообраз проступал везде — ив общественной, и в политической жизни. СЕПГ, верхушку которой представляло Политбюро Центрального комитета (ЦК), контролировала государство и общество и направляла экономику, планировавшуюся государством. Созданное в 1950 г. по московской модели и по военному образцу Министерство государственной безопасности пыталось в зародыше задушить всякую оппозицию, покрыв страну густой шпионской сетью и арестовывая «врагов государства», прибегая при этом к туманным правовым обоснованиям, а часто обходясь совсем без них. Милитаризация общественной жизни перекрывала потребности Национальной народной армии и служила, как и ритуалы выходившего из берегов культа государства, политической унификации населения. Несмотря на постоянные усилия граждан ГДР, уровень жизни и качество продукции оставались значительно ниже западного уровня. Производство «народных» предприятий, как и продуктивность сельского хозяйства между Эльбой и Одером, упало гораздо ниже довоенных показателей, причем экономика Восточной Германии считалась наиболее успешной среди стран — членов Совета экономической взаимопомощи (СЭВ), восточной альтернативы Европейскому экономическому сообществу.
* * *
КОМПЕНСАЦИЯ УЩЕРБА, ПРИЧИНЕННОГО ВОЙНОЙ
Закон о компенсации ущерба и убытков, понесенных во время войны и в послевоенный период, принятый германским Бундестагом 16 мая 1952 г. вопреки СДПГ и КПГ, проголосовавших против, стал рубежом начала крупнейшего в германской истории перераспределения собственности. Все имущество, стоимость которого к моменту проведения валютной реформы превышала 5 тыс. марок, было обложено пятипроцентным сбором, уплачивавшимся 30 годовыми взносами. Сумма, составившая до 1983 г. около 126 млрд. марок, выплачивалась в качестве компенсации за потери беженцам и изгнанным, что стало решающим вкладом в деле их интеграции в общество.
Вторая партийная конференция СЕПГ в июле 1952 г. провозгласила строительство социализма в условиях «закономерно обостряющейся классовой борьбы». Мрачные тюрьмы переполнялись жертвами произвольных судебных приговоров; насильственная коллективизация сельского хозяйства, ликвидация буржуазных средних слоев, одностороннее развитие тяжелой промышленности шли рука об руку с резким повышением цен и десятипроцентным повышением норм для работающих в промышленности. Радикальный курс Ульбрихта показался в Москве рискованным. В июне 1953 г. по советскому указанию пришлось поспешно отменять принудительные меры, и «руководство рабочего класса» думало обо всем, но только не о рабочих, повышение норм для которых не было отменено. Семнадцатого июня забастовали сначала рабочие, строившие здания на берлинской Сталин-аллее, одном из престижных объектов ГДР. Забастовочное движение молниеносно перекинулось на другие промышленные районы ГДР. Вначале преобладали экономические и социальные требования, но настроение быстро изменилось в сторону общей враждебности к режиму СЕПГ. Звучали требования о разрешении деятельности западногерманских партий и в Восточной Германии, об устранении зональной границы, о проведении свободных и тайных выборов. Забастовочное движение превратилось в национальное восстание, и режим СЕПГ смог удержаться только при поддержке советских танков, подавивших выступления. Несмотря на всю горечь разочарования результатами движения, восстание не было таким уж безуспешным. Как население, так и режим поняли свои слабости и свою силу. Правящая СЕПГ знала теперь пределы власти, которой она обладала, и знала, сколь важно было для выживания партийной диктатуры материальное обеспечение населения. Всему миру стало очевидным, что коммунистический режим в ГДР взорвется, если в критической ситуации снова не вмешаются советские танки.
Теперь стало ясно также, что ГДР не имела никаких шансов в прямом соревновании за легитимность с Федеративной Республикой. Когда обнаружилось к тому же, что включение ФРГ в западную систему безопасности необратимо, Советский Союз уже в 1955 г. переориентировался на теорию, в соответствии с которой «германский вопрос» решен как следствие существования двух германских государств с различным общественно-политическим строем. Тем самым воссоединение Германии с помощью интеграции с Западом исключалось. Этому соответствовало изменение в политике Германской Демократической Республики, которая, ясно осознавая свою слабость в политико-экономическом соревновании с Западной Германией, отвергала воссоединение вопреки существовавшим перспективам. Поэтому последовательным в ее политике оказалось лишь официальное провозглашение ГДР в 1974 г. «социалистической нацией» в «социалистическом германском государстве» и тем самым категорическое исключение национальной общности с западными немцами — по меньшей мере до тех пор, пока и в Федеративной Республике не установятся социалистические отношения.
В действительности же огни Западного Берлина едва ли не магически притягивали людей из ГДР, поэтому поток беженцев через секторальную границу постоянно нарастал, достигнув в 1961 г. 1 млн. 650 тыс. человек. Это соответствовало численности всего населения Восточного Берлина. Советский Союз не мог в длительной перспективе соглашаться с этим «голосованием ногами» (выражение, часто использовавшееся Лениным). Опаснее потери людей и рабочей силы была утрата престижа, с которой «реально существующий социализм» сталкивался изо дня в день. В октябре 1958 г. новый кремлевский властитель Никита Хрущев потребовал вывода войск западных союзников из Берлина и контроля подъездных путей, проходивших через ГДР. Берлин в соответствии с этими требованиями должен был стать «вольным городом». В противовес американская администрация во главе с президентом Джоном Кеннеди сформулировала три неотъемлемых принципа (essentials) для Берлина: свобода населения, присутствие западных войск и свободный доступ в город по воздуху, водным путям, железной дороге и автострадам. Война нервов вокруг города нарастала до тех пор, пока в течение ночи 13 августа 1961 г. солдаты армии ГДР и одетые в военную форму участники полувоенных формирований не поставили проволочные заграждения и вырыли траншеи вокруг свободной части Берлина. На протяжении следующих недель вокруг западной части Берлина выросла прочная бетонная стена. Тот, кто теперь еще пытался бежать в Западный Берлин, ставил на карту жизнь, рискуя попасть под свинцовый град пуль пограничников.
Стена не только обескураживала, у стены не только убивали: ее возведение стало моментом истины. Это было односторонним нарушением статуса Берлина, чему западные союзники могли воспрепятствовать разве только ценой войны. Кубинский кризис 1962 г., в ходе которого мир стоял на грани ядерной войны, сделал ситуацию более ясной — ценой мира стала неприкосновенность обеих сфер влияния. Теперь у мировых держав на повестке дня оказалась разрядка вместо конфронтации. В таких условиях Федеративная Республика Германия, до сих пор вернейший союзник США против Советского Союза, оказывалась со своим притязанием на воссоединение и единоличное представительство всех немцев препятствием для достижения договоренности между великими державами. «Доктрина Хальштейна», согласно которой Федеративная Республика карала разрывом дипломатических отношений любую страну, посылавшую дипломатов в Восточный Берлин, оказалась теперь тупиком. Склонность к признанию ГДР и разрыву с ФРГ особенно сильно проявлялась в арабском мире, который временами ожидал для себя большего от поддержки Советского Союза, нежели от подарков из Бонна.
С внутриполитической точки зрения многое также свидетельствовало об изменениях. Эра Аденауэра закончилась в октябре 1963 г. с отставкой «старика». Его преемник, популярный «отец экономического чуда» Людвиг Эрхард, выиграл парламентские выборы 19 сентября 1965 г. ХДС со своей баварской партией-сестрой ХСС не хватило лишь четырех голосов до абсолютного большинства. Правда, доля голосов коалиционного партнера СвДП снизилась на четверть, в то время как СДПГ под руководством харизматического кандидата в канцлеры Вилли Брандта (1913–1992) смогла добиться существенного прироста голосов. Эрхарду не удалось, однако, превратить свой успех на выборах в долговременную политику. Он выиграл выборы, помимо всего прочего, с помощью щедрых социально-политических подарков избирателям. Государственные расходы росли быстрее, чем национальный доход, экономический спад увеличивал бюджетные трудности, и Эрхард, который когда-то сделал своим избирательным лозунгом «решительность потребления», должен был теперь проповедовать умеренность. В конце концов он был смещен, так как СвДП не хотела нести ответственность за бюджетный дефицит и 27 октября 1966 г. вышла из правительства.
Пришедшая затем к власти большая коалиция ХДС/ХСС и СДПГ во главе с христианско-демократическим канцлером Куртом Георгом Кизингером (1904–1994) представляла собой лишь переходное правительство. Правда, экономическая политика правительства являлась успешной, рецессия была преодолена, и новые механизмы экономического регулирования способствовали подъему и приданию этому подъему долговременного характера. Но союз оказался слишком разнородным, чтобы стать долговечным. В германской и восточной политике как СДПГ, так и СвДП были готовы воспринять сигналы разрядки, шедшие из Москвы, Вашингтона и Парижа, и признать «реальности», смириться с разделом континента, а тем самым и Германии, прийти к компромиссу, «урегулированному сосуществованию» с ГДР. Правительство Кизингера сделало несколько шагов в этом направлении, сдало в архив «доктрину Хальштейна», установив дипломатические отношения с Румынией и Югославией и стремясь к прямому диалогу с Москвой. Кроме того, федеральное правительство решило в мае 1967 г. принять письмо правительства ГДР и ответить на него. Но этот новый реализм заходил, по мнению многочисленных политиков Христианского союза, особенно его верхушки, слишком далеко. Федеральный канцлер Кизингер до поры до времени удерживал находившихся на разных позициях членов своего кабинета, упражняясь в искусстве «вынесения проблем за скобки».
Казалось, с мертвой точки сдвинулась не только восточная и германская политика, но и государственный корабль вообще. С начала 60-х годов политический и культурный климат в Западной Германии изменился коренным образом. Ценности родителей казались подраставшему поколению устаревшими и подозрительными. Это был период типичного для немецкой истории конфликта поколений, повторявшегося каждые пятьдесят лет — накануне революции 1848 г., в конце века или в годы Веймарской республики. Молодое поколение снова сочло, что оно не в состоянии примириться с образом мышления отцов и матерей с их деловитой просвещенностью, отсутствием иллюзий, готовностью к компромиссам, ориентацией на пределы осуществимого. Прагматизм эры Аденауэра; характерные для ранних лет Федеративной Республики реставраторские тенденции, составляющие ее основы; возможность для некоторых чиновников, судей и дипломатов времен национал-социализма продолжать карьеру в этой стране; культурная стагнация как оборотная сторона экономического успеха; десятилетиями существовавшие табу на левые и радикальные идеи, и проклятия, которым эти идеи подвергались; безудержный материализм эпохи, в которой лишения военного и послевоенного времени компенсировались настоящим потребительским опьянением, — все это столкнулось теперь с фундаментальной и беспощадной критикой. Подобно тому как в начале XX в. наступил запоздалый шок от индустриализации Европы, приведший к появлению радикальных жизненных проектов, так и в 60-е годы, поколение спустя, была осознана чудовищность национал-социалистической эры и ее преступлений. Мощное и глубокое движение, апеллирующее к принципам морали, охватило западногерманское общество, и прежде всего интеллигенцию, учащуюся молодежь, интеллектуальных лидеров, формирующих общественное мнение, учителей, профессоров, журналистов. Все они требовали оказать сопротивление, которое не оказали их матери и отцы, чтобы задним числом освободиться от вины за события новейшей истории Германии.
Штутгартский конгресс писателей.
Фотография, 1970 г.
Никогда прежде главу германского правительства не видели рядом с писателями. На фотографии — федеральный канцлер Вилли Брандт среди писателей. Рядом с Брандтом — Гюнтер Грасс, Генрих Бёлль и Бернт Энгельманн. В начале 70-х годов осознание немногочисленной литературной элитой своей моральной миссии совпало с изменением политического климата и было нацелено на осуществление нового единства духа и власти, которое очень многим казалось воплощенным в личности Вилли Брандта.
Во время демонстрации 2 июня 1967 г. против визита иранского шаха в Западный Берлин полицейским по недоразумению был застрелен студент. Как реакция общества на гибель юноши по Германии прокатилась волна протеста под антифашистскими лозунгами, проникнутыми высокими моральными требованиями. «Заскорузлые структуры» должны были быть взорваны, институты либеральной демократии разоблачены как бастионы «повседневного фашизма», истеблишмент с его «характерными масками» заменен просвещенной «контрэлитой». Многие годы и в университетах, и за пределами университетов происходили напоминающие гражданскую войну выступления «внепарламентской оппозиции» (ВПО). Маркс и Ленин, давно низведенные в Восточной Европе до уровня цинично используемых идолов, пережили на либеральном Западе вторую короткую молодость. Но искры ничего не воспламенили, ибо рабочему классу — в соответствии с марксистской надеждой носителю нового, социалистического общества — было что терять, во всяком случае гораздо больше своих цепей, а также потому, что мечта о культурной революции в Федеративной Республике по образцу маоистского Китая была гротескной, далекой от жизни причудой. ВПО быстро распалась на многочисленные политические секты, ставшие частично представлять «движение за мир» конца 70-х годов, а частично террористические подпольные группы.
Однако глубинное настроение в стране изменилось, о чем свидетельствовали результаты выборов в бундестаг 28 сентября 1969 г. СДПГ, представлявшая себя в качестве партии перемен в противоположность господствовавшему ХДС, впервые на протяжении своей истории перешла 40-процентный рубеж. Председатели СДПГ и СвДП Вилли Брандт и Вальтер Шеель договорились о правительственном союзе.
Олицетворением эры социал-либеральной коалиции, продолжавшейся с 1969 по 1982 г., стали имена федеральных канцлеров Вилли Брандта и Хельмута Шмидта. Они достойно дополнили то, что относилось к эре Аденауэра. За осуществленной Аденауэром интеграцией в западное сообщество последовала восточная политика Брандта, нацеленная на смягчение напряженности отношений между ФРГ и государствами Восточного блока и их нормализацию, чтобы в условиях продолжающегося раздела континента включить Федеративную Республику в систему соглашений, обеспечивающих мир. Во внутренней политике Брандт противопоставил позиции Аденауэра «никаких экспериментов» прагматическое заявление о необходимости «отважиться на большую демократию», приверженность реформам и культурной открытости. Сколь сомнительны и отягощены идеологическими соображениями были некоторые решения, принятые в эту эпоху в сфере образования, столь же велики оказались все-таки успехи политики, благодаря которой критически настроенные левые и леволиберальные умы, до тех пор скорее чуждавшиеся «реставрационной» республики Аденауэра, были приближены к боннскому государству и добились в изменившемся интеллектуальном климате 70-х годов духовного доминирования. Имена Аденауэра и Брандта неразрывно связаны в истории Западной Германии. Их деятельность была взаимодополняющей. Они «отчеканили» обе стороны одной и той же медали.
У истоков «новой восточной политики» стояли, однако, не немцы, а великие державы. Президент США Ричард Никсон и советский министр иностранных дел Андрей Громыко заявили, что напряженность вокруг Берлина должна быть урегулирована с помощью переговоров, и 26 марта 1970 г. представители четырех держав — победительниц во Второй мировой войне встретились в берлинском здании Союзного контрольного совета, чтобы договориться о соглашении по Берлину. В конце концов оно было заключено 3 сентября 1971 г. и существенно облегчило положение «острова» под названием Западный Берлин. Эту новую фазу политики разрядки не могло бы игнорировать и федеральное правительство во главе с христианскими демократами, но у правительства Брандта было гораздо меньше препятствий, для того чтобы последовать примеру великого союзника и пойти на заключение договоров с Москвой и Варшавой об отказе от применения силы. Подобно тому как Аденауэр, будучи глубоко убежденным в правильности этого шага, когда-то согласился с интеграцией Германии в западное сообщество — чего так желали западные союзники, — теперь Брандт осуществлял быстрое урегулирование отношений с государствами Восточного блока и ГДР — чего так желали США, — потому что сам считал это настоятельно необходимым.
Дебаты об этих «восточных договорах» в немецком бундестаге достигли кульминации 22 марта 1972 г., превратившись в звездный час истории германского парламентаризма, вполне сравнимый с большими словесными баталиями вокруг германского вопроса, разыгрывавшимися в парламенте в соборе Св. Павла в 1848–1849 гг. Вновь завязался спор о том, чем, собственно, является Германия и каким должно быть ее будущее. Ораторы правительственных фракций превозносили шансы, открывавшиеся в результате «нормализации отношений» между Востоком и Западом для Германии, а представители христианско-демократической оппозиции предостерегали от опасностей. В центре дискуссий стояли не вопросы обмена послами и развития связей Западной Германии с Восточной Европой, а проблемы будущего Германии в Европе. Шла ли речь о приоритете воссоединения Германии «в границах 1937 года», как того требовала христианско-демократическая оппозиция, что в результате заключения договоров становилось менее вероятным, или прежде всего о мире и разрядке во всей Европе, как хотела правительственная коалиция, пусть даже ценой немецких надежд на воссоединение? Возродилась ли идея германского единства или эта цель устарела?
Проговаривались многочисленные варианты будущего Германии, а потому циркулировали различные взгляды на прошлое. Дебаты проходили под знаком четырех совершенно различных представлений о немецкой истории. Представитель оппозиции Рихард фон Вайцзеккер считал, что вся немецкая политика должна быть направлена на то, чтобы восстановить германское национальное государство в таком виде, как его создал Бисмарк в 1871 г. «Я полагаю, — заявил он, опираясь на знаменитое определение, данное Эрнестом Ренаном, — что нация является воплощением общего прошлого и будущего, языка и культуры, сознания и воли, государства и территории. Со всеми ошибками, всеми заблуждениями, порожденными духом времени, и все же с общей волей и общим сознанием — такое воплощение и определяло наше понимание нации. Поэтому, и только поэтому, мы, живущие сегодня, знаем, что мы ощущаем себя немцами. До сих пор это не было заменено чем-либо другим».
Резкие возражения слышались изо всех лагерей. Один из представителей СДПГ указывал на различие между государством и нацией и заявил, что в государстве Бисмарка большая часть нации была угнетена. Тот, кто хочет ссылаться на немецкую историю, чтобы формировать будущее, должен опираться на свободолюбивые традиции крестьянских войн, Просвещения, рабочего движения и на сопротивление Гитлеру.
Многие ораторы из Южной Германии обращались к иным историческим контекстам. Германия, по их мнению, является не чем иным, как объединением многочисленных государств, регионов и городов: Пруссии, Баварии, Вюртемберга, Саксен-Кобург-Готы, Гамбурга и многих других, которые поздно и лишь на краткое время объединились в национальное государство. Социал-демократ Карло Шмид назвал германское государство исторически существовавшей, но почти преодоленной формой сообщества, предварительной ступенью на пути к европейской нации.
Поначалу это казалось последним словом. Но за «восточными договорами» последовал Договор об основах германо-германских отношений от 21 декабря 1972 г., который исходил из существования двух германских государств и фиксировал «добрососедские отношения» между обеими сторонами и неприкосновенность германо-германской границы. Вскоре вслед за этим оба германских государства на равноправной основе были приняты в ООН. Хотя в договоре об основах отношений обе стороны подчеркивали различные воззрения на «принципиальные вопросы, в том числе на национальный вопрос», он казался практически решенным в долгосрочной перспективе.
Но решен он не был. Политики, ученые и публицисты с редким единодушием состязались, описывая существование двух германских государств в Европе и проведенной между ними границы как нечто нормальное, исторически обычное, как цену за лицемерие национал-социалистической эпохи и, во всяком случае, как неизбежную жертву ради сохранения мира во всем мире. Люди же по-прежнему истекали кровью у стены, гибли под градом пуль пограничников ГДР или при взрывах мин. Тот, кто пытался воспользоваться своим правом на свободный выезд, зафиксированный в Конвенции ООН по правам человека, которую только что ратифицировала ГДР, должен был быть готов ко всякого рода преследованиям, притеснениям, чинимым родственникам, и к тюремному заключению. Существование в ГДР оппозиции, которая с момента подписания Договора об основах отношений и Заключительного акта ОБСЕ почувствовала себя ободренной, чтобы потребовать осуществления прав человека, включая право на свободу передвижения, мешало новому, прагматическому взаимопониманию обоих германских государств. Рецепт, предложенный еще в 1963 г. советником Вилли Брандта по германской политике Эгоном Баром, был назван «изменением через сближение». В соответствии с данной концепцией коммунистические режимы могли быть не устранены, а только изменены. Поэтому в отношениях с ГДР ставилась задача стабилизации режима СЕПГ. Таким образом, считали социал-демократические политики, правительство Восточной Германии утратит боязнь за свое существование и будет готово предоставить населению больше свободы.
Склонность к пренебрежению либеральными и свободолюбивыми принципами в отношениях с ГДР и проведению «реальной политики» с налетом макиавеллизма имела определенные резоны. Таким способом все же оказывалось возможным выкупить из восточногерманских тюрем десятки тысяч заключенных и путем торгов добиться некоторых небольших послаблений в передвижении людей. Даже сенсационная отставка Вилли Брандта 6 мая 1974 г., вызванная непостижимо глупой операцией Министерства государственной безопасности ГДР с использованием агента в окружении федерального канцлера, ничего не изменила в официальных германо-германских отношениях. «Поворот» 17 сентября 1982 г., когда развалилась социал-либеральная коалиция, уступив место черно-желтому союзу партий во главе с христианско-демократическим канцлером Хельмутом Колем, также не изменил отношение к германскому вопросу и его оценке в западногерманских официальных кабинетах и редакциях газет. В 1987 г. председатель Государственного совета ГДР и генеральный секретарь ЦК СЕПГ Эрих Хонеккер посетил Федеративную Республику с официальным визитом. Фотографии в прессе, продемонстрировавшие всему миру кислосладкие мины Коля и Хонеккера при обходе почетного караула бундесвера, стали сигналом нормализации и укрепления отношений, существовавших в центре Европы.
В политике и истории нет ничего столь длительного, как временная мера, и, напротив, нет ничего столь непрочного, как состояние, которое должно быть длительным. Германское единство было уже не за горами, когда федеральный канцлер и председатель Государственного совета еще пожимали друг другу руки. Установить со всей ясностью, где началось это единение, не удается, но, вероятно, оно берет начало где-то в лесах Белоруссии. Находясь именно над этой территорией, американские спутники-шпионы сообщали с 1976 г. о появлении советских современнейших мобильных ракет средней дальности. В этих сообщениях вызывала беспокойство возможная угроза Европе и Азии, но не Америке. Тогдашний федеральный канцлер Хельмут Шмидт, в отличие от своего склонного к пророческому мышлению предшественника трезвый и точно просчитывающий каждый свой ход прагматик, одним из первых среди западных политиков понял, какие перспективы открываются благодаря этим ракетам. С их помощью мог быть пробит американский ядерный зонтик и стала бы возможной война в Европе без угрозы американскому континенту. Могло бы последовать стратегическое отделение Европы от США, а Европа — подвергнута политическому и военному шантажу. Советский государственный и партийный руководитель Леонид Брежнев, как казалось, следовал двойной стратегии, в соответствии с которой под прикрытием дипломатического дружелюбия возникала новая угроза стратегическому равновесию. Советское вторжение в Афганистан в канун Рождества 1979 г. усилило подозрения со стороны Запада. «Двойное решение» НАТО было ответом, свидетельствовавшим о готовности разместить в Западной Европе соответствующие ракеты средней дальности, чтобы под американским атомным зонтиком раскрыть зонтик меньшего размера — европейский.
Борьба вокруг осуществления «двойного решения» бушевала в рядах европейской общественности, особенно немецкой. К «движению за мир», которое выступало резко против размещения западных ракет в Германии и при этом смогло мобилизовать сотни тысяч пацифистски настроенных граждан, присоединилась часть правящих партий. Это была одна из основных причин, по которой реалисту Хельмуту Шмидту, потерявшему уверенность в собственной партии, пришлось уйти с поста канцлера. Его сменил председатель ХДС Хельмут Коль. Одна из заслуг Коля на посту федерального канцлера заключается в том, что он осуществил «довооружение» вопреки сопротивлению значительной части немецкой общественности. Другим его вкладом в «движение за мир» было то, что Германию не удалось пригвоздить к позорному столбу как страну, жаждущую войны. Обе позиции — и довооружение, и демонстративная готовность к миру действительно соответствовали друг другу и давали недвусмысленный сигнал Москве.
К сложившейся ситуации добавилось нежелание западной сверхдержавы — США с момента вступления Рональда Рейгана на пост президента ограничиваться ракетным покером. Соединенные Штаты оповестили мир о новом раунде гонки вооружений. На этот раз речь шла о создании противоракетной системы, которая должна была сделать Америку неуязвимой для атомных ударов. Совершенно ясное намерение Рейгана заключалось в том, чтобы заставить СССР «довооружаться до смерти», и в кругах западной интеллигенции стало обычным делом возмущаться на сей счет и считать бывшего киноактера, обосновавшегося в Белом доме, смешным. Но конфронтационная политика Рейгана привела к неожиданному успеху: Советский Союз все поставил на одну карту, безмерно наращивая вооружение и тем самым толкая страну к экономической разрухе. Советская война в Афганистане, конца которой не предвиделось и которая требовала огромных расходов, довершила кризис в экономике.
Новый и, по советским меркам, молодой лидер КПСС Михаил Горбачев, пришедший к власти в 1985 г., проявив мужество и дальновидность, сделал выводы из сложившегося катастрофического положения. Мир узнал два русских слова — «перестройка» и «гласность». Речь шла об обновлении и совершенствовании принципов управления, о том, чтобы сделать экономику СССР эффективной, политику популярной, а государство современным, готовым достойно вступить в XXI век. В некоторых отношениях Генеральный секретарь добился успеха. Но с ним случилось то же, что и со многими другими реформаторами прошлого, которые ослабляли узду абсолютистского и авторитарного господства с целью модернизации системы. Они оказывались неспособными справиться с динамикой общественного развития, вызванной этими действиями. Подобно французскому министру Жаку Неккеру, который в 1789 г. хотел оздоровить государственные финансы, вызвав тем самым Французскую революцию, Горбачев пытался реформировать СССР, что повлекло за собой гибель советской власти.
Изменение климата в Советском Союзе стало ощущаться во всем Восточном блоке. Оппозиционные группы вроде «Хартии 77» в Чехословакии или «Солидарности» в Польше осмелились выступить открыто и увидели, что государственный репрессивный аппарат стал осторожнее. В других странах, например в Венгрии, правившие коммунисты или по меньшей мере некоторые из них обнаружили свои либеральные, плюралистические убеждения и начали копировать реформы Горбачева. Европейские государства Восточного блока одно за другим отпадали от СССР, причем начало этому процессу положила Польша. Скорость, с которой это произошло, была связана со средствами массовой информации, моментально реагировавшими на события в Восточной Европе. Впервые революция происходила не на улице, а на телеэкране. Кадры демонстрации в Праге во всем походили на те же, что в Дрездене или Варшаве. Пражане выходили на улицы под впечатлением от увиденных на экране событий в Дрездене, подобно тому как дрезденские демонстранты действовали по варшавскому образцу. События давали материал, изображение создавало предмет, революция разыгрывалась на телевизионном экране, а все остальное было предсказуемым финалом. Поэтому-то перемены происходили с такой стремительностью и оказались — еще один новый момент в истории — совершенно бескровными. Демонстранты занимали не только здания, где находились власти, но и студии теле- и радиовещания.
Несколько месяцев казалось, что ГДР представляет собой незыблемую скалу среди набегающих волн, несмотря на все недовольство населения. Так думала не только правившая там группа функционеров во главе с Эрихом Хонеккером, который показал себя совершенно слепым, не замечая краха советской системы («Социализм, раз процесс пошел, не остановит ни вол, ни осел»), и считал, что в Москве действуют бесхребетные политики, а то и предатели. В Западной же Германии следили за нараставшим беспокойством населения ГДР скорее озабоченно, нежели с надеждой. Едва ли кто-то мог себе представить, что Советский Союз откажется от своего западного форпоста. Все еще помнили события 17 июня 1953 г., и было известно также, что Эгон Кренц, член Политбюро ЦК СЕПГ, совсем недавно посетил Китай и поздравил руководство партии и государства с кровавым подавлением либеральных демонстрантов на «площади небесного мира». Нечто подобное могло случиться теперь в Лейпциге или Берлине.
Те, кто так думал, вовсе не ошибались в оценке руководства СЕПГ, но ошибочными оказались предположения относительно советских интересов. Горбачев отдавал себе отчет в том, что СЕПГ сама рыла себе могилу своим типично немецким доктринерским упрямством. Кроме того, связи между Советским Союзом и Западной группой советских войск в ГДР прервались, с тех пор как Польша перестала быть союзником СССР. Советскому руководству не оставалось ничего другого, как выравнивать линии фронта. Советский Союз готовился уйти из своей святая святых, чтобы справиться с разрушительными противоречиями у себя дома и отпустить государства своего западного предполья в Европу, полагая, что богатый Запад возьмет на себя ответственность за экономическое выживание Восточной Европы, а советский уход будет вознагражден.
Когда осенью 1989 г. в Дрездене, Берлине и Лейпциге раздался тысячеустый клич «Мы — народ», из которого быстро родился лозунг «Мы — один народ», растерянные руководители ведомств безопасности обратились к советскому послу в Восточной Германии, требуя военной помощи в случае выступления против демонстрантов. Произошло немыслимое — советские представители отказали, и судьба власти СЕПГ была решена. Режим ГДР получил смертельный удар от венгерских товарищей, открывших границу на Запад для все нараставшего потока восточногерманских беженцев. Что еще оставалось делать соратникам Хонеккера? Вечером 9 ноября 1989 г. были открыты пограничные переходы в Берлинской стене. Объединение двух германских государств стало неизбежным и было осуществлено менее года спустя.