После основания кайзеровской империи в 1871 г, вопрос о том, было ли необходимо германское национальное государство — и если да, то в такой ли форме, — казался излишним. Современники и два последующих поколения считали государство, созданное Бисмарком, исторической необходимостью без какой бы то ни было альтернативы. И разве не существовало множества аргументов в пользу такой точки зрения? Разве немцы, «запоздавшая нация» (Хельмут Плеснер), не наверстывали просто-напросто то, что большинство европейских наций оставили уже далеко позади? Не говорила ли сила нараставшего национального сознания как массовой идеологии в той же мере в пользу бисмарковского решения германского вопроса, как и аргумент экономической модернизации и важности развития экономических структур? Имеет ли вообще смысл ставить вопрос об исторических альтернативах?

Вопрос этот ставить необходимо, ибо только реконструкция прежних возможностей и шансов освобождает нас от фаталистической компиляции истории, позволяя судить о действительном историческом развитии. С точки же зрения политического наблюдателя, накануне создания империи происшедшее тогда было в действительности лишь одной из многих возможностей, и даже может быть, не особенно вероятной.

Существовало много возможностей решения германского вопроса. Одной из них был созданный в 1815 г. Германский союз, и в пользу этого говорят серьезные факты: то, что еще сохранилось от имперской традиции, уважение интересов существующей власти, гармоничность «Союзного акта», который действительно придавал существенный вес обеим ведущим державам, но не позволял им, однако, воспользоваться своим положением в ущерб остальным германским государствам. Не в последнюю очередь следует упомянуть также факт заинтересованности европейских держав в сохранении равновесия сил, которому, казалось, угрожал любой процесс объединения в Центральной Европе. Недолговечность Германского союза объяснялась прежде всего патовой ситуацией в отношениях между Австрией и Пруссией, препятствовавшей как любой модернизации Союза, так и какой бы то ни было централизации власти. Кроме того, она объяснялась идеологической отсталостью этого государственного образования, чья легитимация и система сохранения власти противостояла идейным течениям XIX в. и творческому осмыслению происходящего.

Вторая возможность решения германского вопроса была испытана в 1848–1849 гг.: создание современного, централизованного германского национального государства на основе суверенитета народа и прав человека. И эта модель оказалась нежизнеспособной — она потерпела крах как из-за социальной и идеологической разнородности ее либеральных и национальных движущих сил, так и из-за сопротивления европейских держав, воспринимавших распространение немецкого национализма за границы Германского союза как революцию, направленную против европейской системы равновесия. Но на поддержку со стороны немецких патриотов не мог надеяться ни один национальный парламент, отказавшийся от «освобождения» немецкой ирреденты, Эльзаса и Шлезвиг-Гольштейна.

После неудачи революции 1848 г. не было недостатка и в других моделях. С момента пробуждения национального движения в 1859 г. они горячо обсуждались, и у каждой были свои приверженцы. Существовала великогерманская идея, предполагавшая включение не только Австрии, но также Богемии и Северной Италии. Из всех идей именно эта была самой захватывающей, ибо открывала широчайшие перспективы и эмоционально воздействовала сильнее всего, пробуждая воспоминания о славной истории империи. Тем не менее уже в начале 60-х годов этот проект оказался наиболее безнадежным. Он не отвечал — не столь уж безусловно — гегемонистской претензии Пруссии, а это соответствовало в основном интересам высокопоставленной прусской бюрократии, в то время как король и крайне консервативное дворянство вполне уважали привилегии Габсбургов. Великогерманскому варианту противостояла экономическая целесообразность прогрессировавшей экономической интеграции в рамках Таможенного союза, относительная отсталость Дунайской монархии и ее допотопная меркантилистская экономическая политика. В остальном же Австрия давно уже вступила на путь, ведший за пределы Германии, — в Италии и на Балканах она была вовлечена во внегерманскую торговлю. Если бы многонациональное устройство Австрии привело к растворению государства Габсбургов в германском национальном государстве, это вызвало бы неразрешимые проблемы.

Возможна была и дуалистическая гегемония обеих ведущих держав в Германском союзе, в пользу которой время от времени выступала Пруссия, пытаясь воплотить ее в концепцию реформы Союза. Это привело бы к разделению Германии вдоль линии Майна с прусско-северогерманским союзом на севере и южногерманской федерацией на юге, управлявшейся из Вены. Еще в 1864 г. Бисмарк предлагал такое решение германского вопроса, которое могло привести к ликвидации давнего и затяжного прусско-австрийского конфликта. Это была бы реалистическая альтернатива в немецкой истории, потерпевшая, однако, поражение из-за того, что Австрия испытывала небезосновательное недоверие относительно стремления Пруссии к самоограничению и опасалась все новых требований со стороны берлинского правительства.

И наконец, существовала идея триады, с которой выступали средне-германские государства, боявшиеся как прусской гегемонии, так и прусско-австрийского двойного господства. Разве не напрашивалась идея объединить многочисленные чисто немецкие территории в национальное государство, а Пруссии, как и Австрии, продвинувшимся за пределы старой империи и обладавшим большей частью ненемецкого населения предоставить возможности идти своим собственным путем в качестве европейских держав? Концепция «третьей Германии» на протяжении столетий входила в число серьезных созидательных элементов немецкой истории — объединение малых и средних территорий с целью отпора гегемонистским устремлениям великих держав и сохранения унаследованных вольностей. «Третья Германия» была издавна верна империи в том смысле, что имперское устройство казалось лучше всего приспособленным для гарантирования прав отдельных государств. Существовало, правда, и искушение «прислониться» к какой-либо великой державе, чтобы противостоять давлению других держав. Модель Немецкого союза князей 1785 г. под прусским патронатом была так же допустима, как и союз с негерманской державой — от Хайльброннского союза 1633 г., в котором доминировала Швеция, до Рейнского союза под протекторатом Наполеона. С 1859 г. снова дала о себе знать идея «третьей Германия», предполагавшая реформировать союзное устройство с помощью усиления федеративных прав и укрепить компетенцию Союза в противовес ведущим державам Пруссии и Австрии. Довольно быстро выяснилось, что баварские, саксонские и баденские планы реформы Союза так сильно отличаются друг от друга, что единое выступление средних государств было невозможно, но триада имела достаточно сил, чтобы маневрировать между Австрией и Пруссией и сталкивать друг с другом обе немецкие великие державы в бундестаге. Впрочем, на основе Союзного акта 1815 г., как и прежде, существовало право каждого отдельного государства заключать союзы с негерманскими державами. Не исключался и новый вариант политики Рейнского союза.

Осуществленное в конце концов малогерманское решение германского вопроса под главенством Пруссии было, следовательно лишь одной возможностью из многих. Ее реализации способствовали Таможенный союз, слабость Австрии и проявлявшиеся временами симпатии со стороны либералов. Однако проведение в жизнь такого решения не было предопределено. Бисмарк признавался в своей приверженности национальному единству и при этом добавлял: «Если Германия добьется своей национальной цели еще в девятнадцатом веке, то это представляется мне как нечто великое, а если это случится через десять или даже пять лет, то будет чем-то исключительным, неожиданным даром Бога». Это было сказано в мае 1868 г., почти за три года до объединения империи. Чтобы это произошло, были необходимы по меньшей мере две предпосылки: исключительная международная ситуация, в условиях которой был бы невозможен механизм интервенции системы европейских держав в случае концентрации силы в Центральной Европе, и осознание прусским государственным руководством благоприятности момента.

В результате Крымской войны слаженность «европейского концерта» была нарушена, когда Франция и Англия встали на сторону Турции, подвергшейся нападению России. Они сделали это, руководствуясь не соображениями добродетели, а лишь стремясь помешать прорыву России в Средиземноморье. Крымская война глубоко взволновала общественность обеих сторон, и обе фланговые европейские державы, Англия и Россия, к концу войны существенно отдалились друг от друга. В итоге совместное вмешательство, как и в 1848 г. из-за немецкого вторжения в Данию, стало менее вероятным. Франция же Наполеона III заигрывала и с Веной, и с Берлином, демонстрируя беспристрастность, и надеялась оказаться в случае решающего боя за Германию третьим радующимся. Тем самым возможность маневра Пруссии временно возросла, хотя было неясно, до какой степени. Риск перехода границы с перспективой превращения во второстепенное государство в случае неудачи оставался огромным. При ином руководстве прусской политикой, при вмешательстве Франции в войну 1866 г., а России или Австрии в 1870 г. или даже при ином исходе одной из битв немецкая история совершенно изменила бы свой путь.